7

Уснул я на ледяном холме, а проснулся в многоголосом, пульсирующем пекле с пылающей печью и свирепого вида чертями. Именно в такое пекло мне всегда хотелось отправить писак из рекламного агентства «Таунтон». Как же я сам здесь очутился? Меня это порядком обескуражило. Но удивляться долго не пришлось. Один из чертей грубо тряхнул меня за плечо и сказал:

– Хватит дрыхнуть! Помоги-ка убрать койку.

В голове немного прояснилось, и я начал соображать, что передо мной не черт, а всего лишь представитель самого низшего класса потребителей, наверное, санитар из госпиталя.

– Где мы? – спросил я. – Опять в Литтл-Америке?

– Эй, чтоб тебя! Что ты мелешь? – заорал тот, кого я принял вначале за черта, а потом за санитара. – А ну-ка, подсоби, слышишь!

– Еще чего не хватало! – уже обозлился я. – Это я-то – литературный работник высшей категории?!

Он с явным сожалением посмотрел на меня и, обронив: – Как есть свихнулся! – убежал куда-то в гулкую, пронизанную красными вспышками темноту.

Я поднялся, пошатываясь, и невольно ухватился за чей-то локоть.

– Простите, где я? Это госпиталь?

На этот раз мне попался потребитель с нравом похлеще, чем у первого.

– Отпусти к черту руку! – рявкнул он. – Нужен тебе госпиталь, – подождешь до высадки.

– Какой высадки?

– Вот такой. Послушай, чокнутый, ты что, запамятовал, как подписывал контракт?

– Какой еще контракт? Ничего я не подписывал. Да как ты смеешь так разговаривать со мной? Знаешь ли ты, кто я? Я литературный работник высшей…

Выражение его лица смягчилось.

– Ага, ясно, – понимающе кивнул он. – Сейчас я тебе помогу. Одну минутку, полоумный, я вмиг соображу кое-что.

Через минуту он действительно вернулся и протянул мне на ладони маленькую зеленоватую таблетку.

– Всего пять сотен, – угодливо зашептал он. – Может, последняя на пароходе. Хочешь, организуем припадочек. Не хочешь? Ну, тогда этой пилюльки тебе хватит перед высадкой.

– Перед какой высадкой? – завопил я уже в отчаянии. – Что все это значит? Я ничего не понимаю. Не надо мне твоей отравы! Только скажи мне, где я и что это за чертов контракт, а дальше я уж сам разберусь.

Он внимательно посмотрел на меня:

– Здорово же тебя отделали. Должно быть, треснули по башке. Ну так вот, чокнутый, ты в шестом трюме грузового судна «Томас Мальтус». Ветер или шторм – неважно, курс 273 градуса, скорость 300 узлов, пункт назначения Коста-Рика, везет таких вот олухов, как ты да я, на плантации «Хлорелла».

Поначалу я решил, что это грубая и неуместная шутка подвыпившего матроса.

– А сам-то ты?… – начал было я и умолк.

– Вот, скатился к чертовой матери, – докончил он с ожесточением и впился взглядом в зеленую таблетку на ладони. Затем, бросив ее в рот, продолжал: – Но я еще вернусь домой. – Глаза у него заблестели. – Я покажу им, как надо работать на плантациях. Через неделю меня уже назначат мастером, через месяц – управляющим, через год – директором компании. Я куплю пассажирскую линию «Кювард» и все ракетопланы отделаю чистым золотом. Только высший класс обслуживания пассажиров, все самое лучшее. Когда-то я сам водил суда по Атлантике. У себя на флагмане я отделаю твою каюту чистым золотом. Ничего не пожалею для друга, чокнутого. Не хочешь золотом, могу платиной. Не хочешь платиной, могу…

Я осторожно отодвинулся от него, но он даже не заметил этого, продолжая нести уже явный вздор. Какое счастье, что я не пристрастился к наркотикам. Отойдя подальше, с чувством полной безнадежности я опустился на пол и прислонился к перегородке трюма.

Кто-то сел рядом со мной:

– Хелло, – послышался вкрадчивый голос.

– Хелло, – ответил я. – Послушайте, мы действительно идем в Коста-Рику? Как мне повидать капитана? Произошла ужасная ошибка.

– О, стоит ли огорчаться! – воскликнул мой сосед. – Живи и жить давай другим. Мой девиз – ешь, пей и веселись.

– Убери свей грязные лапы! – завопил я.

Мой сосед разразился отборной бранью.

Я вскочил и поспешно отошел, натыкаясь на ноги и тела спящих на полу.

Мне вдруг пришло в голову, что, пожалуй я, никого да по-настоящему не знал массового потребителя, встречаясь с ним только тогда, когда пользовался его услугами, всегда принимал как неизбежное его слабости и пороки и лишь старался использовать их, не задумываясь, к чему это может привести. Мне вдруг страстно захотелось выбраться из шестого трюма, вернуться в Нью-Йорк, выяснить, какую злую шутку сыграл со мной Ренстед и почему он сделал это. Я хотел вернуться к Кэти, к дружбе с Джеком О'Ши, к своей большой работе у Фаулера Шокена. Ведь мне нужно было столько сделать!

Над запасным выходом светилась красная табличка. Я с содроганием представил себе, как в случае катастрофы сотни людей, набитых в трюмы, кинутся в эту дверь, давя друг друга.

– Посторонись, приятель, – произнес чей-то хриплый голос. Человек корчился от рвоты. Я открыл дверь запасного выхода и проскользнул в нее.

– Ты куда? – рявкнул здоровенный детина – часовой в форме сыщика частного сыскного агентства.

– Мне нужно повидать капитала. Я попал сюда по ошибке. Меня зовут Митчел Кортней. Я работник высшей категории в рекламной фирме «Фаулер Шокен».

– Номер! – грубо оборвал он меня.

– 16-156-187, – ответил я не без гордости. У человека можно отнять все – деньги, здоровье, даже друзей, но нельзя отнять у него короткий номер его свидетельства благонадежности.

Сыщик довольно миролюбиво закатал мне рукав до локтя, и в ту же секунду сильнейшая оплеуха обожгла мне лицо, и я отлетел к перегородке.

– Марш в трюм, болван! – заорал он. – Здесь не место для прогулок! Мне надоела твоя болтовня!

В полной растерянности уставился я на свою руку, где было вытатуировано: 1304-9974-1416-156-187723… Мой собственный коротенький номер совершенно затерялся среди длинного ряда цифр. Краска была точно такого же цвета, лишь цифры чуть-чуть отличались, но заметить это мог, пожалуй, один только я.

– Ну, чего ты ждешь? – снова рявкнул сыщик. – Никогда не видел своего номера, что ли?

– Да, не видел, – ответил я как можно спокойнее, хотя ноги у меня подкашивались от страха. Я здорово перепугался. – Впервые вижу этот номер. Его кто-то вытатуировал вокруг моего настоящего. Говорю вам, я – Кортней, могу это доказать. Я заплачу вам…

И полез в карманы, но они оказались пусты. Только тут я заметил, что на мне чужой, в каких-то подозрительных пятнах, поношенный костюм фирмы «Юниверсал».

– Что ж, плати, – нагло ухмыльнулся сыщик.

– Уплачу потом, – растерянно пробормотал я. – А сейчас проведите меня к кому-нибудь из начальства…

В это время из-за поворота внезапно вынырнул аккуратный, подтянутый офицер с нашивками лейтенанта.

– Что здесь происходит? – напустился он на часового. – Почему горит лампочка над запасным выходом? Почему непорядок в трюме? Сообщу агентству, что не справляешься с работой.

Он даже не взглянул в мою сторону.

– Виноват, мистер Коблер, – вытянулся часовой, отдавая честь. – Этот малый, похоже, накачался. Мелет всякий вздор, говорит, что он какой-то литературный сотрудник, попал сюда по ошибке…

– Посмотрите на этот номер! – завопил я, обращаясь к лейтенанту.

Лицо лейтенанта искривилось в брезгливой гримасе, когда я сунул ему под нос свой обнаженный локоть. Но часовой грубо схватил меня: – А ну, проваливай отсюда!..

– Подожди, – остановил его лейтенант. – Я сам разберусь. Номер, пожалуй, великоват, приятель. Для чего ты мне его показываешь?

– Он подделан. Справа и слева к нему приписаны цифры. Мой настоящий номер 16-156-187. Смотрите, как отличаются цифры!

Брезгливо задержав дыхание, лейтенант пристально посмотрел на татуировку.

– Гм. Вполне возможно. А ну-ка пойдем со мной.

Часовой торопливо открыл перед нами дверь. Вид у него был испуганный.

Через грохочущий хаос машинного отделения лейтенант провел меня в крохотную, как шляпная коробка, каюту вербовщика. Это был карлик с резкими чертами лица. Форма висела на нем как мешок.

– Покажи-ка ему свой номер, – велел мне лейтенант; я с готовностью сделал это. Затем он сказал, обращаясь к карлику:

– Надо посмотреть его личное дело.

Карлик сунул в проектор какую-то пленку.

– 1304-9974-1416-156-18723, – прочел он. – Гроуби Уильям Джордж, 26 лет, холост, третий ребенок в семье из пяти детей, неудачное детство, отец бросил семью, психически здоров, выносливость – 1, здоровье – 2,9, работал по второй категории семь лет, по полуторной – три месяца, получил образование по степени девять, заключил контракт по форме Б. – Он взглянул на лейтенанта. – Биография обычная. Есть особые причины заинтересоваться им?

– Этот парень утверждает, что он – служащий высшей категории и попал сюда по ошибке. Говорит, кто-то подделал его номер. Да и речь у него покультурней, чем у людей этого круга.

– Э, – воскликнул карлик, – пусть это вас не смущает. Неудачное детство, третий ребенок в семье – такие всегда стараются выбиться в люди, много читают. Особенно, обратите внимание…

– Довольно! – оборвал я его, не выдержав. – Я – Митчел Кортней и так богат, что могу купить вас со всеми потрохами без всякого ущерба для моего кармана. Я возглавлял отдел Венеры в Объединенном рекламном агентстве «Фаулер Шокен» и требую немедленно соединить меня с Нью-Йорком и прекратить эту идиотскую комедию! Действуйте же, черт побери!..

Лейтенант испуганно потянулся к телефону, но вербовщик улыбнулся и отодвинул аппарат.

– Итак, вы – Митчел Кортней? – вкрадчивым голосом спросил он, и, достав еще какую-то пленку, вставил ее в проектор. – Читайте. – Он настроил аппарат.

Вместе с лейтенантом я взглянул в проектор.

Передо мной была первая страница газеты «Нью-Йорк таймс», и на самом видном месте – некролог Митчелу Кортнею, заведующему Отделом Венеры рекламного агентства «Фаулер Шокен». Меня нашли замерзшим на леднике Старзелиус неподалеку от Литтл-Америки. Оказывается, я вздумал ковыряться в батарейке, и она вышла из строя. Лейтенант давно уже с равнодушным видом отвернулся от проектора, а я все читал. Я узнал, что Отдел Венеры возглавляет теперь Мэтт Ренстед, что моя смерть была тяжкой утратой для мира рекламы, что моя жена, доктор Нэвин, отказалась дать интервью газетам, а Фаулер Шокен произнес прочувственную речь и высоко оценил мои заслуги. Я выяснил, что был личным другом Джека О'Ши, первого человека, побывавшего на Венере, который выразил глубокую печаль по поводу моей безвременной кончины.

– Я купил газету в Кейптауне. Можете преспокойно отправить этого проходимца обратно в трюм, лейтенант, – произнес вербовщик.

Вызвали часового. Всю дорогу он не переставал награждать меня пинками и с такой силой втолкнул в красноватый полумрак трюма, что я с размаху сшиб кого-то с ног. После сравнительно свежего воздуха в коридоре зловонье в трюме показалось мне невыносимым.

– Чего ты там натворил, приятель? – поднимаясь на ноги, добродушно спросил человек, послуживший чем-то вроде амортизатора.

– Хотел только им объяснить, кто я такой… – но, сообразив, что рассказывать об этом бесполезно, просто спросил: – Что с нами будет дальше?

– Высадят в порту, разместят по баракам, определят на работу. По какой форме у тебя контракт?

– Сказали, по форме Б.

Он присвистнул.

– Ловко же тебя одурачили.

– Что ты хочешь сказать?

– Да где были твои глаза? Дело дрянь. Контракт по форме Б – пять лет работы. Им удается подбить на это лишь беженцев да законченных идиотов, редко кого другого. В контракте есть пункт о поведении. Когда мне предложили форму Б, я сказал, что, пожалуй, выгодней податься к ребятам из сыскного агентства Бринка. Тогда мне предложили форму Д. Должно быть, им здорово нужна рабочая сила. У меня контракт на один год, могу свободно покупать продукты не только в лавках компании, есть и другие поблажки.

Я стиснул голову руками, словно боялся, что она разорвется от отчаяния.

– Неужели все так плохо? А деревенский образ жизни, работа на свежем воздухе, солнце?…

– Да-а, – смущенно протянул мой собеседник. – Конечно, это лучше, чем работа на химических заводах, хотя, пожалуй, похуже, чем в шахтах.

Он ушел, а я, разбитый и опустошенный, начал обдумывать, что делать дальше, и не заметил, как задремал.

Сигнала высадки не было. Просто судно с силой ударилось о причал. Открылись люки трюмов, и в них ворвалось слепящее тропическое солнце. Яркий свет больно полоснул по глазам, привыкшим к темноте. Вместе с солнцем в трюмы проник не свежий деревенский воздух, а едкий запах дезинфицирующих составов. Я кое-как выбрался из толпы бранящихся и толкающихся потребителей и стал протискиваться к выходу.

– Подожди, олух! – грубо остановил меня человек с недобрым лицом; на груди у него была бляха надсмотрщика. Он накинул мне на шею шнурок с биркой, на которой был проставлен номер. Такую же бирку получил каждый из нас, и все мы выстроились в длинную очередь, перед столом, стоявшим прямо на причале у стены высокого восьмидесятиэтажного здания компании «Хлорелла». Оно напоминало проволочные конторские корзинки для входящих и исходящих бумаг, поставленные одна на другую до самого неба. На каждом ярусе сверкали зеркала, и вокруг этой громадины на земле тоже было обжигающее глаза безбрежное море света. Я понял, что здесь еще больше зеркал – они улавливали солнечные лучи и направляли их на зеркала в разных ярусах. Оттуда солнечный свет отражался в чаны фотосинтеза.

С воздуха все это могло показаться красивым, хотя и довольно обычным зрелищем. На земле же это был сущий ад. Я должен придумать, как выбраться отсюда. Но в мозгу назойливо вертелось, мешая сосредоточиться: «С солнечных плантаций Коста-Рики, обрабатываемых умелыми руками гордых своим трудом свободных фермеров, к нам поступают свежие, вкусные, питательные продукты из белка хлореллы…»

Да, я сам когда-то написал эти строки.

– А ну, пошевеливайся! – заорал надсмотрщик. – Пошевеливайся, дьявол бы вас побрал, чертовы черпальщики!

Я прикрыл руками слезящиеся от света глаза и вслед за остальными приблизился к столу.

Сидевший, за столом человек в темных защитных очках спросил:

– Имя, фамилия.

– Митчел Корт…

– Это тот самый, – услышал я голос вербовщика.

– Ага, понятно, – ответил человек в темных очках и, обращаясь ко мне, произнес:

– Гроуби, у нас и до тебя находились охотники нарушать контракт по форме Б. И все они потом горько жалели об этом. Кстати, тебе известен годовой бюджет Коста-Рики?

– Нет, – пробормотал я.

– Почти сто восемьдесят три миллиарда долларов. А, может, ты знаешь, сколько налога платит в год корпорация «Хлорелла?»

– Нет, черт побери…

Тут он совсем вышел из себя.

– Почти сто восемьдесят миллиардов долларов! Такой сообразительный парень, как ты, легко может понять из этого, что правительство Коста-Рики и ее суд делают только то, что прикажет «Хлорелла». И если понадобится проучить какого-нибудь нарушителя контракта, они охотно окажут нам эту услугу. Можешь не сомневаться. Итак, твоя фамилия?…

– Гроуби, – ответил я сдавленным голосом.

– Имя? Образование?

– Не помню. Если вы запишете мне это на клочке бумаги, я выучу наизусть.

Я услышал, как вербовщик засмеялся и сказал:

– Этот одумается.

– Что ж, ладно, Гроуби, – милостиво произнес человек в темных очках. – Худого мы тебе не желаем. Вот твой пропуск и направление. Будешь работать черпальщиком. Проходи.

Я отошел. Надсмотрщик, выхватив у меня направление, рявкнул:

– Черпальщики, сюда.

«Сюда» означало спуститься под нижний ярус здания, где свет был еще более слепящим, затем пройти по узкому проходу между низкими зловонными чанами в центральную часть здания. Помещение, куда я попал, было довольно хорошо освещено, но после трижды отраженного зеркалами тропического солнца здесь, казалось, царил полумрак.

– Черпальщик? – спросил меня какой-то человек. Щурясь и моргая, я кивнул.

– Я – Мюллейн, направляю на участки. Ну вот, решай сам, Гроуби, – произнес он, заглянув в мой пропуск. – Черпальщик нам нужен на шестьдесят седьмом ярусе и на сорок первом. Спать ты будешь на сорок третьем. Выбирай, где тебе лучше работать. Предупреждаю, лифта для рабочих второго класса у нас нет.

– На сорок первом, – незамедлительно ответил я, стараясь что-либо прочесть на его лице.

– Разумное решение, – одобрил Мюллейн. – Очень разумное. – Приятно иметь дело с разумным человеком, – снова повторил он и опять надолго замолчал.

– У меня нет при себе денег, – наконец сообразил я.

– Ладно, – могу дать взаймы, – сказал он. – Подпиши-ка вот эту бумажку, а в получку сочтемся. Сумма невелика – всего пять долларов.

Я прочел и подписался, для чего мне пришлось снова взглянуть на пропуск – фамилию я помнил, а имя забыл. Мюллейн быстро нацарапал на пропуске цифру 41 и свои инициалы и тут же убежал. Разумеется, никаких пяти долларов я и в глаза не видел, но не стал его догонять.

– Я – миссис Хорокс, консьержка, – вкрадчивым голосом представилась мне какая-то матрона. – Добро пожаловать в нашу семью, мистер Гроуби. Я уверена, что вы проведете с нами немало счастливых лет. А теперь поговорим о деле. Мистер Мюллейн уже, наверное, сказал вам, что нынешнее пополнение оборванцев – то бишь законтрактованных рабочих – размещается на сорок третьем ярусе, если не ошибаюсь. В мою задачу входит помочь вам подобрать подходящих соседей по койке.

Миссис Хорокс напоминала тарантула.

– Есть свободная койка в седьмой комнате. Такие милые, милые молодые люди. Хотите туда? Я понимаю, как это важно попасть в свое общество. А?

Я сразу понял, о каком обществе она говорит, и поспешил отказаться.

Она оживленно продолжала:

– Тогда двенадцатая комната. Боюсь, народ там немного грубоват, но бедняку выбирать не приходится, не так ли? Они будут очень рады принять в свою среду такого приятного молодого человека, а? Однако там не мешало бы иметь при себе какое-нибудь оружие, ну хотя бы нож, например. На всякий случай, знаете. Итак, я помещу вас в двенадцатую, мистер Троуби?

– Нет, нет, – воскликнул я. – Где у вас еще есть свободные койки?. Кстати, не могли бы вы одолжить мне долларов пять до получки?

– Пожалуй, я устрою вас в десятую комнату, – сказала миссис Хорокс, что-то записывая. – Ну, конечно, конечно, я дам вам денег. Вы сказали десять долларов? Распишитесь вот здесь, мистер Гроуби, и поставьте отпечаток большого пальца. Благодарю вас. – И миссис Хорокс отправилась на поиски очередной жертвы.

Какой-то багроволицый тучный человек, схватив меня за руку, просипел пропитым голосом:

– Добро пожаловать, брат, в ряды местного отделения Пан-Американского Объединенного Союза Рабочих Слизе-Плесне-Белковой промышленности. Эта брошюрка расскажет тебе, как мы защищаем рабочих от шантажистов и вымогателей, которых везде хоть пруд пруди. Твой энтузиазм и уплата членских взносов будут учитываться автоматически, но за эту ценную брошюрку надо уплатить особо.

На этот раз я прямо спросил:

– Брат, скажи, что ждет меня, если я откажусь ее купить?

– Сбросят вниз головой в лестничный пролет, только и всего, – спокойно ответил он и, ссудив меня мифическими долларами на покупку брошюры, исчез.

Чтобы попасть в десятую комнату, мне не пришлось взбираться по лестнице на сорок третий этаж. Рабочим моей категории пользоваться лифтом не полагалось, но вверх и вниз по этажам ходила грузовая клеть, прыгнув в которую, можно было подняться или спуститься на нужный ярус. Шахта, где ходила клеть, была очень узкой, и если твой зад хоть немного выпирал, ты рисковал его лишиться.

В десятой комнате было шестьдесят коек, размещенных по три в ряд одна над другой. Поскольку работали только при солнечном свете, сменного пользования койками не было, и моей постелью пользовался только я один. А это было великим благом.

Когда я вошел, какой-то старик с постным лицом меланхолично подметал пол в узком проходе между койками.

– Новенький? – спросил он, взглянув на мой пропуск. – Вот твоя койка. Меня зовут Пайн. Я – дневальный. С работой черпальщика знаком?

– Нет, – ответил я. – Послушайте, Пайн, где здесь можно позвонить по телефону?

– В комнате рядом.

В соседней комнате был телефон, довольно большой гипнотелевизор, проекционные фонари для чтения, катушки с микрозаписями, иллюстрированные журналы. Я стиснул зубы, увидев на стеллажах яркие обложки «Таунтонз Уикли». Телефон, разумеется, был платный.

Пришлось вернуться в десятую комнату.

– Мистер Пайн, – обратился я к дневальному, – не найдется ли у вас взаймы долларов двадцать мелкими монетами? Мне необходимо заказать разговор по международной линии.

– Найдется, если вернешь двадцать пять, – ответил – он без тени смущения.

– Верну, сколько надо, верну.

Он медленно нацарапал расписку, я поставил свою подпись и отпечаток пальца. Затем Пайн извлек из своих бездонных карманов горсть монет и, не торопясь, отсчитал нужную сумму.