Сто осколков одного чувства

      Он: (встает) За отсутствующих здесь жен, господа!
      (все шумно чокаются и выпивают)
 
      Она идет с коляской навстречу камере. Подходит на расстояние разговора.
 
      Она: Привет, дядька. Что-то ты рано сегодня. Я тебя с воскресенья в дневном свете не видела.
      Он: И как я в дневном свете?
      Она: Прекрасен, как всегда. А я, наверное, как зомби. Ты на меня не смотри.
      Выглядит она и впрямь неважно.
      Он: Бедная моя богатая девочка. Мыш тебя скоро совсем доест.
      Она: Ничего, один кусочек для тебя я оставлю. Кстати, о кусочках. Я там приготовила обед, так что милости прошу.
      Он: Ты ничего не замечаешь?
      Она: Ты побрился.
      Он: И все?
      Она: Да. А что я должна заметить?
      Он: Хорошо. Вот тебе подсказка (протягивает ключи).
      Она: Ты купил новый брелок? Симпатичный. А что за кнопка?
      Он: Нажимай.
      Она: А ничего не взорвется?
      Он: Не должно. Жми.
      Она нажимает, и рядом громко тявкает сигнализация.
      Она:(вздрагивая) Ой.
      Он: (оборачиваясь камерой к новой машине) Ну, как? Машина, конечно, не из крутых. Не Мерседес и не Бентли. Но она довольно новая, блестящая и красивая. А главное – своя.
      Она: Дядька, ты купил себе машину?
      Он: Нам. Я купил нам машину.
      Она: А ты не будешь на ней гонять?
      Он: Я пока что и трогаюсь еле-еле. Так что гонять не буду. Не слышу криков восторга.
      Она: Ты в нее еще не сел, а я уже боюсь. Поклянись мне, что не будешь гонять.
      Он: Клянусь, что не буду.
      Она: А еще ты ее будешь любить, да?
      Он: Не знаю. Она ведь красивая, правда?
      Она: Даже слишком. Не то, что я.
      Он: Да ты что, маленькая. С тобой только Феррари может сравниться, и то только красный.
      Она: (трогает машину и вдруг начинает плакать)
      Он: Да что с тобой, девочка?
      Она: Не обращая внимания. Ты же знаешь, я в последнее время вообще в черти-что превратилась. (улыбаясь сквозь слезы) А она красивая. Правда.
      Он: Ну, наконец то. Прокатимся?
      Она: Мыша пора кормить. Давай потом. Ты нас в поликлинику на прививку отвезешь.
      Он: Потом не могу. Мне еще на работу ехать. Я на пять минут заскочил – похвастаться.
      Она: Ничего. На троллейбусе доедем. Ты хоть перекусишь?
      Он: Некогда. Вот тебе камера, снимай исторический старт.
      Она: Поцелуй меня.
 
      Он целует жену и передает ей камеру. Она снимает его за рулем. Он дурачится,
      потом, споткнувшись разок, трогается и уезжает. Камера поворачивается к коляске.
 
      Она: Ну вот, Мыш. Наш любимый дядька уехал, и мы с тобой снова одни. Как ты думаешь, он правда не будет гонять? Я думаю, что будет все равно. Но мы с тобой привыкнем и не будем бояться. Правда...
      (вздох, камера гаснет)
 
      Окончание шашлыков. Догорает костер. Кто-то уже устал веселиться и залег. Кто-то продолжает. Камера в руках у Петровича. Илюнчик встает у костра во весь богатырский рост.
 
      Илюнчик: Петрович!
      Петрович: Я.
      Илюнчик: Сымай! Я петь буду!
      Петрович: Ты не умеешь.
      Илюнчик: Да я в детском хоре солировал! На гастролях в Германии три раза был.
      Петрович: В прошлый раз это была Чехословакия.
      Илюнчик: И в Чехословакии был!
      Петрович: Сколько раз?
      Илюнчик: Ну... Раз восемь.
      Петрович: А в Америке?
      Илюнчик: А в Америку мы вообще каждые выходные мотались.
      Петрович: На электричке.
      Илюнчик: А когда и на машине. Залезем, бывает, в Мерседес...
      Петрович: Всем хором.
      Илюнчик: Зачем всем хором? Только солисты! А хор за нами на электричке!
      Петрович: А чего же ты сейчас в хоре не поешь?
      Илюнчик: Голос сломался.
      Петрович: Совсем?
      Илюнчик: Как у Робертино Лоретти.
      Петрович: А отремонтировать?
      Илюнчик: Ну что вы меня опять всю дорогу обижаете! Тихо! Слушайте, чайники.
      (поет) Кому чару пить... Кому здраву быть...
 
      На фоне диалога Петровича и Илюнчика Он с подружкой пьет на брудершафт и целуется. Петрович делает на них наезд камерой.
 
      Петрович: Улыбнитесь, голубки. Сейчас вылетит птичка.
      Он бросается на Петровича, чтобы забрать камеру.
      Кавардак, камера гаснет.
 
      Статс-кадр
 
      Под торшером накрыт маленький праздничный стол. Она, в нарядном платье, накрашенная, сидит с бокалом шампанского в руке. Все очень уютно и красиво.
 
      Она: Ну, что? За нашего доблестного Мыша?
      Он: Да. Как он? Не плакал?
      Она: Когда уходила утром, плакал ужасно. А когда забирала, уходить не хотел.
      Он: А дома?
      Она: А дома говорит: мама, одевай меня. В садик пора.
      Он: С ума сойти.
      Она: Вот именно. (делает глоток)
      Он: Ну, а ты как?
      Она: Я не знала, чем себя занять. Сидела, как дура, и смотрела на часы. Тебе звонила.
      Он: Ага. Раз десять, не меньше.
      Она: Я больше не буду.
      Он: Перестань глупости говорить.
      Она: Ну вот. Потом стала старые платья мерить.
      Он: И как?
      Она: Как видишь. Пока налезают.
      Он: Я и забыл, какая ты у меня красивая.
      Она: А я и до сих пор не вспомнила. А что, правда хорошо сидит?
      Он: Хорошо – это не то слово. Ты еще меньше похожа на мамашу, чем до свадьбы.
      Она: Спасибо.
      Он: А почему глаза заплаканные?
      Она: Себя жалела.
      Он: Это паршивое занятие.
      Она: Я знаю. Ничего не могу с собой поделать. Превратилась в курицу, того и гляди, кудахтать начну. Но раньше как то некогда было об этом думать, а сегодня от безделья как начала... как начала...
      Он: Ты стала очень взрослая и умная.
      Она: О, да. Я так много узнала за эти два года, ты просто не поверишь...
      Он: Расскажи.
      Она: Ну, например. Знаешь, сколько шагов от нас до набережной?
      Он: Сколько?
      Она: Четыреста шестьдесят три. А обратно, почему-то, меньше. Это – с коляской.
      Он: А без коляски?
      Она: А без коляски я туда не ходила. До поликлиники – шестьсот восемьдесят пять. До почты – пятьсот пятьдесят четыре. А собаку Ларисы Павловны зовут Анфиса.
      Он: А кто такая Лариса Павловна?
      Она: (улыбается) Наша участковая.
      Он: Вот так век проживешь – и ничего не узнаешь.
      Она: А по телевизору идут сплошные сериалы, у меня уже ум за разум заходит оттого, что там происходит.
      Он: А ты их не смотри.
      Она: А я и не смотрю. Слушаю, как радио. А от мультиков уже просто тошнит. Тебя когда-нибудь тошнило от мультиков?
      Он: От водки – редко. От портвейна – довольно часто. От политики – каждый день. От собственной работы – каждый час. А от мультиков никогда.
      Она: Ты их просто мало смотрел. А меня Мыш ежедневно пытает по пять часов.
      Он: Теперь не будет.
      Она: Ну, конечно. Мы еще за порог дома не успели зайти, а он уже кричит: мультики хочу.
      Он: Мыш великий и ужасный.
      Она: Да. Весь в тебя.
      Он: В меня – ужасный. А в тебя – великий.
 
      Пауза. Она смотрит в объектив.
 
      Она: Ты небритый.
      Он: Я решил бороду отпускать.
      Она: Только через мой труп. Что мне делать, дядька?
      Он: Ты о чем?
      Она: Обо всем.
      Он: О бороде?
      Она: Нет. Обо всем, кроме бороды. Что мне делать?
      Он: Валяться на диване и читать Маринину. Или Хмелевскую.
      Она: Я уже достаточно захмелилась и намариновалась.
      Он: Мне бы твои заботы. Дал бы мне кто-нибудь книжку и сказал: это – твоя единственная забота на целый день. Закрыться от всего мира четырьмя стенами, врубить Джима Моррисона и читать.
      Она: Я не люблю Джима Моррисона. А от четырех стен меня уже тошнит.
      Он: Как от мультиков?
      Она: Даже больше.
      Он: Весь город в твоем распоряжении. Он здесь построен специально для того, чтобы развлекать домохозяек.
      Она: Дядька...
      Он: Что?
      Она: А можно, я пойду работать?
      Он: А Мыш второй? Мы же решили не останавливаться?
      Она: Может, Мыш второй подождет еще годик?
      Он: Это не решит проблему. Какой смысл идти работать на год, а потом снова нырять в декрет?
      Она: Ты прав, как всегда. Значит, зовем второго Мыша?
      Он: Ты ведь сильная девочка, правда?
      Она: На мне пахать можно. Это все – бабьи сопли, дядька. Не обращай внимания.
      Он: Тогда зовем второго Мыша.
      Она: Прямо сейчас?
      Он: А зачем откладывать?
      Она: Дядька мой... Я тебе говорила, как тебя люблю?
      Он: Нет. А как ты меня любишь?
      Она: Очень.
      Он: Ты больше не будешь плакать?
      Она: Я постараюсь. Пожалуйста, выключи камеру. Я хочу к тебе прижаться и помолчать.
 
      Камера гаснет.
 
      Он – перед камерой, на фоне своего офиса.
      – Привет, милая жена и мышонок. Если вы смотрите эту кассету, значит, вы справились с кнопкой play на видеомагнитофоне, поэтому можно обойтись без инструкций. Чтобы Мыш не заскучал, глядя на папу, я сейчас нажму свою кнопку play, и на моем телевизоре будут бегать Том и Джерри. Но перед этим, Мыш, я должен сказать тебе две вещи. Первая. Немедленно вынь палец изо рта. Вторая. Я – твой папа и очень тебя люблю. Вот.
 
      Нажимает на кнопку офисного видика, и по экрану телевизора, стоящего рядом, начинается беготня кота и мышки.
 
      (продолжает) А теперь, милая моя царевна-несмеяна, я расскажу тебе сказку. Жил да был человек. Потом его стало двое. А потом трое. Каждое утро ему приходилось расстаться самому с собой и отправиться в кащеево царство. Там он воровал у Кащея злато. А точнее не воровал, а покупал. За каждый золотой он отрезал Кащею кусочек своей души. Кащей был парень незлой, даром, что бессмертный. Иногда возьмет и подарит золотой просто так. А иногда не подарит. И души помногу не брал. Вот только песен не любил. Иногда сидит и говорит: «Нет, дружок. Этот кусочек души червивый – с песенкой. Ты его, мил человек, выбрось, а на его месте новый вырасти. Целенький.»
      Ну, а царство кащеево хорошо собой. Трон золотой (показывает на кресло), стол мраморный... Заморская машина на столе стоит, компьюером кличут. Не иначе, как сам черт ее делал. Все умеет! Вот и другая машина, для царской почты (показывает на факс). Депеши в тридевятое царство за минуту долетают! Одно слово рай! Только скучно человеку без своей второй половинки. Сидит он на кащеевом троне и только о ней и думает. Такая вот невеселая сказка выходит...
 
      Ее съемки вокруг дома. Голос комментирует то, что в кадре.
      – Вот мышиная поликлиника. Если ты до нее когда-нибудь дойдешь, то теперь узнаешь... А вот это – стиральная машина, по которой я умираю уже год. Когда ты заработаешь лишний мешок денег, дай мне знать. Правда, лучше ее один раз увидеть, чем тысячу раз от меня услышать?... А вот – мышиный детский сад. Видишь стаю мальков на детской площадке? Угадай, который из них твой сын...
 
      Продолжение его «видео-письма» из конторы.
      Он (идет по офису с камерой, подходит к сотрудникам)
      – Вот сидит Вовчик. Он гений. Он рисует логотипы, которые нравятся заказчикам с первого раза. Леонардо не смог бы. Репин сломал бы кисти. Ван Гог отрезал бы второе ухо. А Вовчик может. Потому что он – не просто гений, а гений рекламной графики. Вовчик, помаши моей жене своей гениальной лапой.
 
      Волосатый Вовчик послушно машет рукой в камеру.
 
      Продолжение ее монолога с камерой.
      – А вот наша квартира. Я стою в гостиной и тихонько ее ненавижу. Вот за этим окном, если отдернуть штору, будет видно дерево и два алкаша. (отдергивает) Пожалуйста. За этим окном по утрам сосед заводит свой «Москвич». Сейчас день, поэтому «Москвич» уже уехал. Вот. Полюбуйся. За этим окном – кусок пожарной лестницы и крыша нашей машины, когда ты дома. А сейчас там стоит Лешкин микроавтобус, а сам Лешка ковыряется в коробке передач. Вот (отдергивает штору, все так и есть). Я ненавижу все три окна, но больше всех – последнее, потому что там стоит наша машина, когда ты дома, а сейчас ее там нет и не будет весь этот бесконечный день...
 
      Он продолжает:
      – А это – наш бухгалтер Алиса. Это – самое ленивое создание после дохлой черепахи. Мы ссоримся с ней по четырнадцать раз в день, а во время сдачи последнего отчета я ее несколько раз пробовал убить. Но она каждый раз ленилась умереть, поэтому жива и целехонька. Сейчас она занята привычным делом, то есть играет в тетрис, и как только я закончу общаться с тобой, я пойду за молотком, чтобы разбить алисин компьютер...
 
      Она продолжает:
      – А вот – телевизор, по которому сейчас показывают сериал «Просто Елена». Я ненавижу его все больше с каждой серией, и удивляюсь тому, какие резервы есть у ненависти. Поэтому лучше включить видик... Ага. А вот и мультики. Давно не виделись. Я помню их на память. Сейчас кот случайно наденет корсет и начнет летать... Вот, пожалуйста. Моя самая большая мечта – это чтобы Том однажды подавился Джерри и оба они сдохли в ужасных муках...
 
      Он продолжает:
      – А вот этого человека зовут Илья. Он умеет достать из-под земли белоснежную финскую бумагу по цене использованной туалетной. Таким образом создается дыра между дебетом и кредитом, которую мы затыкаем Алисой... А пока она пищит и вырывается, мы пропиваем разницу в цене. Сухопарый, обаятельный Илья светски раскланивается с камерой.
 
      Она продолжает:
      – А вот компьютер, который я ненавижу больше всех остальных вещей в доме, вместе взятых. Потому что твои компьютерные игры забрали у меня то, что еще оставалось от тебя после работы. По милости этой штуки мы перестали видеться даже дома, потому что я не могу называть словом «видеться» общение с твоей симпатичной задницей или затылком...
 
      Он заканчивает свое послание, вернувшись в свой кабинет на исходную позицию.
      – Вот и все, милая. Есть еще несколько человек. Например, Гоша, который работает с телевизионщиками. Ему я доплачиваю за вредность. Он подумывает о том, чтобы уйти на пенсию и заняться вещами поспокойнее, например, работать с волками или с гремучими змеями. А еще есть заказчики, но их я показывать не буду, чтобы ночами тебя не мучили кошмары. Вот так мы и живем. А еще тут есть ты. Кроме меня, тебя никто не видит. А я вижу. И разговариваю с тобой. И слышу, что ты отвечаешь. Ведь мы никогда не расстаемся, правда? И никогда не расстанемся. А теперь мне пора работать, а ты будь здесь и никуда не уходи. Без тебя это все не имеет смысла...
 
      Она заканчивает свою экскурсию на кухне.
      – А вот наш кухонный стол. Я люблю смотреть на тебя, когда ты ешь. И не очень люблю смотреть, как пьешь. Но это пройдет. Я привыкну. А если я вижу за этим столом тебя с Илюнчиком и Петровичем, то понимаю, что сегодня пятница. Потому что по пятницам вы пишете свою пулю. И это значит, что завтра ты не пойдешь на работу, если не будет гореть какой-нибудь новый заказ. И будешь сидеть за компьютером, и играть в Дум, и я смогу любоваться твоей жопой и мечтать о том, как ночью смогу ее потрогать...
 
      Резкий переход в немую сцену.
      В коридоре стоят смущенные Петрович и Илюнчик. Совершенно пьяный Он сидит на полу. Друзья тоже пьяны, но держатся на ногах и явно хотят смотаться подальше.
      Петрович: Нну... Мы пойдем...
      Илюнчик: Это все вводка ппаленая. Правда, Петрович?
      Петрович: Факт.
      Илюнчик: С обычной его бы ттак нне развезло.
      Она: Ладно. Доведите его до ванной и валите отсюда.
 
      Друзья так и делают, после чего испаряются.
      Она идет в комнату за штативом, устанавливает в душе камеру и начинает раздевать пьяного мужа. Дальнейший разговор происходит под душем, среди разбросанных тряпок.
 
      Он: Хэппи энды... В пизду хэппи энды!.. Он целует ее, она целует его... Что дальше? Уберите титры, я хочу посмотреть, что дальше! Они жили долго и счастливо и умерли в один день... Завтра! Сегодня поцеловались, а завтра сдохли, счастливые, обнявшись напоследок... Вот в это я верю... А если завтра они не сдохнут, то через год у них родится ребенок. Они будут любить его и сюсюкать... А потом она перестанет улыбаться. Просто так. Просто так. Ни с того, ни с сего. Потому что ее заебали эти четыре стены... И она будет носить второго без улыбки. Потому что он запрет ее в те же четыре стены еще на три года... Раздевайся! Мне холодно!
 
      Она нехотя, медленно раздевается.
 
      Он: Я не шут... Я не умею... веселить. Я умею работать, жарить яичницу, трахаться... Раньше я умел писать песни. А ВЕСЕЛИТЬ я не умею! Что сделать, чтобы ты улыбнулась? Привести тебе шута? Сломать эти проклятые стены?... Просто наорать на тебя? Улыбайся! Смейся! Смейся, потому что любить значит смеяться, а не плакать! Скажи ЧИИИИИЗ! ЧИИИИЗ!!!
      Она: Не ори на меня!.. (тише) Мыша разбудишь. Ну и видок у тебя... Таким я тебя еще не видела...
      Он: А я таким и не был!.. Потому что ты такой не была...(начинает давиться, потом резко задергивает штору. Его громко тошнит)
      И тут она начинает хохотать. Сначала – отдельными кудахтаньями. Потом – истерически, не в силах остановиться.
 
      Та же сцена продолжается уже на экране телевизора. Там крутится вчерашняя запись безобразия. Сегодня он, полумертвый, валяется на диване. Ему очень стыдно. Камера у нее в руках.
 
      Он (жалобно): Выключи...
      Она: Нет.
      Он: Ну будь человеком, а...
      Она: Нет.
      Он: Мне и без того паршиво.
      Она: Нет!!!
      Он: Ой... Не кричи, голова лопнет.
      Она: Так тебе и надо.
      Он: Ты злая.
      Она: Да. Я злая.
      Он: Практически, ты – чудовище.
      Она: От чудовища слышу.
      Он: Я вот сейчас... (он сползает с дивана) подползу к тебе на коленях...
      Она: Не поможет.
      Он: Вот так подползу, обниму... Вот так обниму... И еще раз тихонько попрошу... Выключи, а...
      Она: Нет.
      Он: Выключи!!!
      Она: Не ори. Мыш испугается.
      Он: Он в садике.
      Она: Один – в садике. А второй – здесь.
      Он: Где? (шарит глазами по комнате)
      Она: Угадай с двух раз.
      Он: Ой... Ты что, хочешь сказать...
      Она: Да. Только кое-кто этой новости не заслуживает.
      Он: Правда? (приходит в себя)
      Она: Правда, правда. Пока ты тут валялся мертвый, я сходила в консультацию.
 
      Он обнимает ее и молча смотрит. Сквозь похмельную муть во взгляде читается и стыд, и радость.
 
      Он: Прости меня... Я такая сволочь...
      Она: Никакая ты не сволочь. Обычный пьяный дядька.
      Он: Нет. Я – сволочь. А ты – королева. Я недостоин даже того, чтобы вылизывать за тобой тарелки.
      Она: Ты обещаешь, что это в последний раз?
      Он: Просто в последнее время ты так редко улыбаешься. Как будто погасла.
      Она: Баба – как Луна. Она светится отраженным светом. Так что если я погасла, то спроси о причине у себя... Солнышко... Так что насчет последнего раза?
      Он: Я постараюсь.
      Она: Это не ответ.
      Он: Я очень постараюсь... Ооох. Как мне плохо...
      Она: Мне тоже плохо.
      Он: Почему?
      Она: Потому что плохо тебе. дурак.
      Он: Я могу что-нибудь сделать, чтобы тебе стало лучше?
      Она: Да.
      Он: Что?
      Она: Увези меня отсюда...

Часть третья

      Путешествие в Египет.
      Путевые приколы, классическая съемка туристической пары.
      Она счастлива, и часто не только улыбается, но и смеется. Она очень похорошела: загорела, глаза блестят. На ней смешные летние прикиды, которые ей очень к лицу. Среди путевых съемок, которые произойдут спонтанно, нас интересует одна сцена – на фоне пирамид (или других руин). Он читает наизусть фрагмент книги Экклезиаста на фоне заходящего за руины солнца.
 
      Она: Я не знала, что ты читаешь Библию.
      Он: Это бывает редко. Тебя не пугают эти камни?
      Она: Немножко. А тебя?
      Он: Мне не по себе рядом с ними. Кажусь себе очень маленьким на фоне всех этих жизней и смертей. Ведь совсем недавно здесь кипела жизнь. В толпе шныряли воры, на базарах орали торговцы. Размалеванные шлюхи строили глазки важным персонам и голодным студентам. Рабы бегом несли господина в баню, а навстречу такие же рабы несли другого господина на кладбище. И все это происходило у подножия этих руин, которые тогда не были руинами. Рядом с бессмысленным муравейником рынка, от которого теперь не осталось не только индюшки, которую там купили, но и монеты, за которую ее продали, кипел такой же бессмысленный муравейник пирамиды, с помощью которого надменный фараон хотел победить саму смерть.
      Она: Тогда иначе думали о смерти.
      Он: Тогда обо всем думали иначе. Ради одной идеи человек мог прожить всю жизнь. И не один человек, а толпы людей.
      Она: Я не люблю толпы. И я не люблю идеи, ради которых нужно прожить всю жизнь. Потому что когда идея начнет приносить плоды, есть их будет уже нечем. Хороша ложка к обеду.
      Он: Ты говоришь, как женщина.
      Она: А я и есть женщина. Кажется, сегодня ночью ты имел удовольствие в этом убедиться...
      Он: (мечтательно) Мне же нужно скоротать время до следующей ночи. Вот и треплю языком.
      Она: Валяй дальше, дядька. Мне нравится. Только не по себе немножко.
      Он: Какое страшное слово «время»... Мы для него – еда. Оно съедает нас со всеми нашими страстями, радостями и бедами... Только кости и остаются. Оно бросает их своим двухголовым собакам. Но кому-то удается продержаться, правда? Цари, военачальники, поэты... Некоторыми из них Время подавилось...
      Она: Нет. Оно оставило их на сладкое и доест позже.
      Он: Думаешь?
      Она: Уверена.
      Он: Тогда зачем все наши попытки победить время?
      Она: А кто сказал, что с ним нужно драться? У него есть свои слабости. Оно не умеет состарить нас раньше, чем мы этого захотим. И уже за это ему нужно быть благодарным.
      Он: Когда я начинал писать песни, я верил, что они меня переживут.
      Она: Они тебя переживут.
      Он: Некоторые из них уже сдохли. Некоторые состарились. Только две или три еще держатся.
      Она: Не тебе судить о них. Время рассудит.
      Он: Опять – Время.
      Она: Опять и всегда – время. И вообще не в песнях дело. Ты пишешь их не потому, что хочешь оставить после себя память, а потому, что у тебя внутри воет большой серый волчище.
      Он: Ерунда. Все это – обычное тщеславие, барахтанье в луже из собственного навоза.
      Она: Тщеславие – игрушка для мальчиков. Очень опасная игрушка. Лучше бы вы играли со спичками.
      Он: Мы играем с женщинами, а это еще опасней.
      Она: Но только с нашей помощью вы можете по настоящему победить время.
      Он: Как?
      Она: Мыш, который есть и ждет нас у бабушки. Второй Мыш, которого я ношу с собой. Их дети, в которых они перейдут с помощью женщины. Посмотри на эти руины закрытыми глазами. Помнишь? Ты ведь уже бегал по ним с украденным на рынке яблоком. А потом лазил через забор к дочке кузнеца. А потом у тебя была жена, и может быть, она была даже похожа на меня. А потом ты умер, и только для того, чтобы снова бежать босиком по другим улицам другого города.
      Он: Да. Помнится, будучи мушкетером, я очень любил хватать за жопы монахинь.
      Она: А помнишь, как одна из них за это дала тебе по наглой гасконской морде?
      Он: Еще бы... (пауза) А наша любовь – тоже продолжение чьей-то любви?
      Она: Конечно. И мы, уходя, подарим ее другому мальчику и девочке.
      Он: Но это ведь будет нескоро.
      Она: Так нескоро, что тебе еще надоест меня любить.
      Он: Или тебе.
      Она: Нет. Для меня любить тебя – то же, что дышать. Когда я тебя не вижу, меня нет.
      Он: Но ведь я есть.
      Она: Да.
      Он: Тебе хорошо?
      Она: Да.
 
      Камера гаснет.
 
      Дом. Она лежит на диване, отвернувшись к стене.
 
      Он: Вставай, сонное царство.
      Она: (глухо) Я не сплю.
      Он: Что-то случилось?
      Она: (оборачиваясь) Ничего особенного.
      Он: И все-таки.
      Она: Я сделала аборт.
      Он: Что?!
      Она: (с каменным лицом, очень спокойно) Я сделала аборт. Второй Мыш перестал расти, и его пришлось вычистить.
      Он: Как вычистить? Куда вычистить?
      Она: Второй Мыш перестал расти, и я сделала аборт. Он перестал расти, потому что есть такая болезнь, которая называется хламидиоз. Она убивает зародышей. Эту болезнь я подцепила от тебя, а ты – от одной из своих блядей. Вот. А теперь, пожалуйста, не трогай меня и ничего не говори. Обед на столе.
 
      Долгий черный кадр. Возможно, помехи, как в начале или конце пленки.
 
      Знакомый торшер. Вечер. Она вяжет что-то. Ее движения очень быстры и точны. Кроме рук, не движется ничего. Она не смотрит в камеру и молчит.
 
      Взгляд камеры за окно. Она гуляет по двору с Мышом. Тишина.
 
      Сцена с вязанием у торшера повторяется. Ее движения стали чуть медленнее. Связанный кусок стал гораздо больше.
 
      Взгляд за окно. Она с Мышом – во дворе. Мыш качается на качелях, она раскачивает сиденье.
 
      Она – под торшером. Закончила вязать. Получился большой и красивый свитер. Она впервые поднимает глаза на камеру.
 
      Она: Нравится?
      Он: Очень.
      Она: А мне нет.
 
      Берет со стола ножницы и начинает резать рукав. Тугая шерсть не поддается, но Она не уступает. Криво обрезанный рукав падает на пол. Она обрезает второй.
 
      Он: От жилетки рукава.
      Она: Молчи.
      Режет второй рукав, ножницы опять застревают. Она вскакивает с места и бежит на кухню. Он – следом. На кухне она хватает большой нож и начинает кромсать им свитер. С ножом дело идет быстрее. Когда от свитера остается куча оборванной пряжи, она бросает его Ему. На мгновение закрыв объектив, пряжа падает на пол. Она садится за стол.
 
      Она: Странно. Когда я стала собирать вещи, все поместилось в один чемодан. Не так уж много ты мне и надарил за это время.
      Он: Я исправлюсь.
      Она: Теперь это не важно. Я все равно не могу от тебя уйти. Я пыталась тебя ненавидеть, но у меня ничего не получается. Меня было так много, что я не могла разобраться, где кончается одна «я» и начинается другая. А теперь я вся состою из тебя, гад. У меня ничего не осталось своего. Мне некуда и не к кому идти. Но самое ужасное не это. Самое ужасное – что я все равно люблю тебя, и я все равно радуюсь, когда ты приходишь, и мое тело тоскует по тебе. (тихо) Бери.
      Он: Что?
      Она: (орет) Бери меня! Я устала молчать.
      Он: Ты меня простишь когда-нибудь?
      Она: Лучше просто забуду. Я уже все забыла. Мне нечего тебе прощать. Ты такой, какой есть. Тебя не переделать. А меня не вернуть. И хуй с нами обоими. Живем дальше.
 
      Его контора. Она непривычно пуста. Камера движется от пустого стола – к другому пустому столу, мимо таких же пустых, просиженных стульев. Обойдя помещение, камера пятится к выходу и оказывается на лестнице. Мы видим руку, закрывающую за собой дверь.
 
      Камера в руках у Нее. Он сидит за компьютером, на экране которого – непонятные розовые таблицы. Выражение лица у него озадаченное.
 
      Она: А это что за игра? Я такую не знаю.
      Он: Это не игра. Так на компьютере рисуют музыку.
      Она: А почему ты не на работе?
      Он: Я ее бросил.
      Она: Это как?
      Он: Очень просто. Вчера была отвальная тусовка.
      Она: А я гадала, от какого ветра ты вчера шатался... И что теперь?
      Он: Вот. Нарисую пару нот и попробую продать.
      Она: А у тебя получится?
      Он: Если ты будешь в меня верить.
      Она: Ты – не Бог, чтобы в тебя верить.
      Он: А просто любить сможешь?
      Она: Просто любить смогу.
      Он: Значит, все получится.
      Она: А сейчас у нас деньги есть?...
      Он: Последний мешок. На зиму хватит.
      Она: А успеешь за зиму две ноты нарисовать?
      Он: Одна уже есть.
      Она: Сыграй-ка...
      Он: Вот. Лови.
 
      Нажимает пальцем на пробел – и начинается песня «Четыре сезона о.» Под нее происходит доморощенный клип, а точнее, калейдоскоп ситуаций за следующий отрезок времени (около года).
      Вот некоторые из фрагментов:
      Она, улыбаясь, читает книгу на диване. Рядом с ней – блюдце с яблоками. Мыш в разных видах, подросший. Он роет яму на объекте, где прорабом выступает Илюнчик.
      Он работает водилой и бомбит.
      Продажа машины: лошадка уходит со двора, а он стоит и машет ей рукой.
      Пара-тройка пьянок, как одиноких, так и групповых.
      Картины природы в разное время года.
      И другие эпизоды.
 
      Последний кадр «клипа» повторяет первый. Ситуация повторяется, спустя год или около того.
      Он: Ну, как?
      Она: Здорово. Ты же знаешь, мне всегда нравились твои песни. Даже компьютером ты их не испортил.
      Он: (оборачиваясь к ней) Ого! А я и забыл, какая ты у меня красивая... Ну-ка, дай камеру.
 
      Камера перекочевывает к нему. Она стоит перед ним в нарядном платье и макияже. Выглядит уставшей и, как всегда в последнее время, немного отчужденной. Но ни усталость, ни безразличное выражение ее не портят. Наоборот. Можно сказать, что за последнее время Она расцвела. В ее взгляде появилась новая, злая сила. Будто родник в траве – неприметный, но звонкий и студеный.
 
      Она: А больше ты ничего не забыл?
      Он: Сколько ты мне даешь попыток?
      Она: Одну.
      Он: Три.
      Она: Одну.
      Он: Дай подумать... Театр. Я обещал тебе пойти в театр.
      Она: В какой?
      Он: В Большой. На Щелкунчика.
      Она: Неправильно. В Большой ты НЕ повел меня месяц назад. А теперь у нас и денег на него нет.
      Он: В Моссовета?
      Она: Нет.
      Он: Ну хоть в театр?
      Она: (начиная снимать платье и бижутерию) Нет.
      Он: В гости?
      Она: (продолжает раздеваться) Нет.
      Он: А куда?