Картина, открывшаяся ему сверху, была весьма впечатляющей. Во все стороны, заполняя все пространство по окружности окоема, раскинулось желто-зеленое море деревьев, и не угадывалось в этом море никаких следов человеческой деятельности: ни дорог, ни дыма из какой-нибудь трубы, ни просек с опорами ЛЭП. Вдалеке неторопливо кружили над деревьями казавшиеся отсюда черными точками птицы, и было что-то отрешенное в этом беззвучном кружении, и Сергей только сейчас с невольным замиранием сердца почувствовал, какая бесконечно глубокая тишина стоит вокруг; пожалуй, никогда еще ему, городскому жителю, не доводилось быть окруженным такой всеобъемлющей тишиной, даже в годы армейской службы. Над неподвижным, без единого колыхания, лесом опрокинулась гигантская нежно-голубая чаша неба, чистая, отполированная ветрами чаша, и где-то на трети пути к зениту застыл на стенке этой чудесной чаши не жаркий еще солнечный диск.

Сергей замер, восхищенно оглядывая небеса, и сам не заметил, когда в голове его вдруг зазвучала, наплывая издалека, торжественная музыка, и чистый, словно бы детский голос запел:

Прогрело солнце чашу небосвода, Она отполирована ветрами, В ней перекатывается гул громов И в синеве клубятся облака, Неся небесные живительные воды…

Голос умолк, оставив только музыку, льющуюся из какого-то струнного инструмента, – но тут же возник вновь:

В нерукотворном этом храме Порою, доносясь издалека, Звучат чуть слышно голоса иных миров…

У Сергея закружилась голова, и он обеими руками вцепился в ствол – и не потому что боялся упасть, а потому что ему показалось: вот-вот подхватит его неведомая волшебная сила и как воздушный шарик унесет в глубины этой небесной чаши.

«Наваждение какое-то… – ошеломленно и как-то отрешенно подумал он.

– Где-то когда-то слышал, а теперь и вынырнуло из подсознания… Когда увидел это небо…»

Песня в голове уже иссякла, а он все не решался оторвать руки от теплой, чуть шершавой коры.

«Наваждение… Это все из-за того, что небо…»

– Ну что там, Серега? – разорвав зачарованную тишину, раздался снизу неожиданно громко прозвучавший голос невидимого за листвой Гусева. – Ничьи там морды не маячат?

– Пока нет, – не сразу отозвался Сергей, приходя в себя. – Попробую забраться повыше, если ветка выдержит.

– Не ссы, поймаем, – подбодрил его Саня Веремеев.

Кружащие хоровод еле заметные птицы, медленно спланировав, канули в желто-зеленую гладь, и Сергей, проследив за ними взглядом, вдруг заметил в дальней дали какой-то слабый блеск. Взобравшись еще на две ветки выше, он впился глазами в этот блеск… в эту поблескивающую под солнцем узкую полоску – и в этот момент верхушка дерева с треском начала ломаться.

– Эй, Серый, осторожней! – встревоженно крикнули с поляны.

Тренированное ловкое тело – огромнейший плюс, когда есть все шансы свалиться на землю с двадцатиметровой высоты. Сергей молниеносно скользнул по стволу вниз, сгибая подошвами ботинок тонкие ветви и обрывая громко зашуршавшую листву, и ему удалось избежать неприятной перспективы падения. Благополучно добравшись до нижних ветвей, он, повиснув на руках, спрыгнул в траву, где поджидали его товарищи.

– Ну что? – вновь спросил Гусев.

Сергей стащил с головы маску, вытер мокрое лицо.

– И то верно, – Саня Веремеев проделал ту же операцию.

– Глухомань, – сказал Сергей. – Лес от горизонта до горизонта. Похоже на заповедник. А вон там, – он показал рукой, – какой-то водоем. Или озеро, или река.

– Та-ак… – Гусев тоже высвободил из-под маски свое широкое лицо с плоским носом боксера и выступающими скулами. – Так, – повторил он, с силой провел рукой по коротко стриженным волосам и присел на корточки. – И больше ничего?

– И больше ничего, – подтвердил Сергей. О голубой небесной чаше и своем наваждении он говорить не стал.

Гусев вытащил пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Сизый дым растекся в воздухе, забивая запахи леса.

– Значит, забросили в тыл врага, – отрешенно сказал он. – И жратвы никакой. – Он похлопал себя по карманам и покивал с удрученным видом.

– Никакой, – подтвердил Саня Веремеев. – Как говорится, чем дальше в лес, тем третий лишний. Вот и схаваем тебя, Гусек, – улыбнулся он. – Хотя, у меня «Стиморол» есть, будем жевать, если совсем припрет.

– У тебя и так зубы белые, без «Стиморола», и морда круглая, – не остался в долгу Гусев. – А потому твою долю мы с Серегой оприходуем. Верно, Серый?

– Где лес, там и звери, – Сергей похлопал по стволу автомата. – Так что перезимуем как-нибудь.

– О, эт-точно! – оживился Гусев. – Бараний бок мне пробовать приходилось, а вот медвежий…

– А может, медведь тоже мечтает полакомиться боком Гуська, – Саня Веремеев вновь белозубо улыбнулся и подмигнул Сергею. Потом согнал с лица улыбку и деловито продолжил: – Короче, парни, надо к воде идти. Не знаю, кто как, а я в лесах не рос, ориентируюсь только на улицах. Если там река – куда-нибудь да выведет, без вопросов.

– Дело говоришь, Веремей, – одобрительно кивнул Гусев и тщательно растер брошенный окурок подошвой. – Направимся вниз по течению и непременно на какое-нибудь жилье наткнемся. Народ-то, он к воде тянется. – Гусев хохотнул и добавил: – Или – к водке! Опять же, если что, рыбу глушанем. Вот так. Давай, веди, Серега Сусанин!

Передвижение по незнакомому здешнему лесу оказалось делом совсем непростым – приходилось пробираться сквозь густой подлесок, в котором не было никакого намека на тропинки, цепляясь амуницией, постоянно спотыкаясь о скрытые в траве, выпирающие из земли корни, обходя попадающиеся кое-где завалы из засохших, то ли рухнувших от старости, то ли поваленных бурей деревьев, окруженных многочисленной молодой порослью, то и дело натыкаясь на трухлявые, облепленные серым мхом коряги, разводя руками тонкие стволы-первогодки, которые так и норовили, распрямляясь, хлестнуть по глазам десятками ладошек-листочков. Почти невидимая паутина, развешенная меж ветвей, была ужасно липкой и вскоре покрывала разгоряченные лица бойцов ГБР обильными разводами. К счастью, пока почему-то не встречалось насекомых, всяких там комаров-мух-слепней, иначе и без того нелегкий путь стал бы почти невыносимым. Поляны попадались гораздо реже, чем того хотелось бы небольшому отряду, сосредоточенно и молча пробирающемуся к воде, и чем дальше, тем больше парни убеждались в том, что в этих краях действительно давным-давно не ступала нога человека. Поистине заповедные были края. «Но какой же это заповедник без зверей? – недоумевал Сергей, вслед за Гусевым продираясь сквозь чащу и слыша за своей спиной тяжелое дыхание Сани Веремеева. – Ни звериных троп со следами животных, ни самих животных или хотя бы их рыка, воя или хрюканья… Тогда что это – дендрарий, место сосредоточения редких пород деревьев и кустарников? Тогда понятно, почему никто из нас раньше таких деревьев не видел…» Однако, хотя идти было тяжело, и воздух становился все теплее – утро, повинуясь взбирающемуся вверх солнцу, неотвратимо превращалось в день, – и хотя промокли уже насквозь форменные майки и рубашки, бойцы не снимали бронежилеты и оружие держали под рукой – мало ли что…

Чтобы не сбиться с курса, сделали остановку, и теперь уже только Гусев и Веремеев выбросили пальцы, и лезть на дерево выпало Сане Веремееву, а Гусев навзничь повалился на траву и некоторое время молча лежал, отдуваясь. Сергей сел рядом и, отлепляя от лица паутину, думал теперь только о реке, в которой можно искупаться, и можно вволю напиться воды… хотя вряд ли стоит пить речную воду, лучше бы найти какой-нибудь родник, но где искать этот чертов родник, и можно все-таки сделать хотя бы пару глотков той воды, речной или озерной, лишь бы добраться дотуда, побыстрее бы добраться дотуда…

– Ф-фу-у!.. – Гусев с видимым усилием приподнялся и сел. Помотал головой. Достал сигарету, сделал несколько затяжек и длинно сплюнул. Вытер рукавом подбородок и повернулся к Сергею. – Да-а, гонял нас, конечно, на Балканах Достоевский, но не по такой же местности! Это же, бля, джунгли какие-то бразильские, а не лес! – Он обхватил руками расставленные колени и, еще раз сплюнув под себя, с силой выдохнул дым в траву. – Тут бэтээром надо переть, а не пёхом, да еще с полной амуницией.

Сергей поднял голову и поискал глазами Саню Веремеева: тот медленно, с остановками, взбирался по веткам, и вниз, плавно кружась, летели одинокие листья.

– Блин, ничего себе проверочка на выживаемость, – продолжал ворчать Гусев. – Пить охота, да и пожрать не помешало бы. Где же твои звери, Серый? Тут и зверье-то, небось, не водится, оно ведь здесь вмиг все копыта себе переломает.

– Зона, – меланхолично сказал Сергей.

– Какая зона? – не понял Гусев.

– Просто зона, – пояснил Сергей, продолжая, прищурившись, наблюдать за продвижением Сани Веремеева к небесам. – Типа Чернобыльской.

Эта мысль пришла ему в голову только что. Он перевел взгляд на изумленного Гусева и принялся развивать тему:

– Рвануло тут давненько, лет пятьдесят назад. Секретность тогда, сам знаешь, какая была, так что все шито-крыто. Звери вымерли или ушли, деревья мутировали. А пауки, заметь, остались, – он счистил с рукава клок паутины. – Естественно, народ отсюда повыгоняли, расселили потихоньку кого где, страна-то преогромная была… а может и вовсе того… или по лагерям, как неблагонадежных. По указанию товарища Сталина.

– Какой Сталин?! Что ты несешь, Серый! – возмутился сбитый с толку Гусев. – Сталин же сразу после Второй мировой отчалил. Какие же пятьдесят лет?

– Я и не говорю «пятьдесят лет», я говорю: «лет пятьдесят», – невозмутимо поправил его Сергей. – Чувствуешь разницу? Может и больше. Хотя в истории ты рубишь слабовато – война в сорок пятом закончилась, а Сталин умер аж в начале пятидесятых. Но дело не в датах. А дело в том, что зона-то – вот она, – он обвел рукой обступавшие их заросли. – Мутагенная.

– Сам ты мутагенный. – Гусев «забычковал» сигарету и спрятал ее обратно в пачку, экономя курево. – Мелешь фигню всякую. Мы-то здесь при чем?

– А при том. У ученых давно руки чесались проверить влияние зоны на человека. Для них же удовольствия выше нет, чем поэкспериментировать на человеческом материале. Ядами там потравить всякими, наркотиками накачать, в парашу какую-нибудь засунуть с головой. А где ж материал-то этот взять? Дураков нет. Вот и решили – без согласия, в принудительном порядке, по утвержденным спискам. Так что гордись, Геныч! – Сергей похлопал слегка оторопевшего Гусева по плечу. – Если выживешь – и в звании тебя повысят сразу же, и пенсию назначат… по инвалидности.

– Тьфу! – Гусев дернул было плечом, сбрасывая руку Сергея, но тут же рассмеялся. – Балабол ты, Серега, – сказал он одобрительно, – мощную теорию развил, мутаген ты наш. Мутагенная зона! – он фыркнул. – Эрогенная это зона, а не мутагенная! Именно, что сунули нас в какую-то пиз… – он оборвал себя на полуслове и многозначительно поднял палец: – Однако, основную идею ты подтверждаешь, Серега. Зона, эксперименты… Проверочка это, проверочка! На выживаемость. Подбирают кадры для выполнения какого-нибудь особо важного задания, а?

Сергей пожал плечами. Пить хотелось все больше и больше, и он подумал, что вряд ли годится для выполнения особо важных заданий, да и не нужны они ему, особо важные задания. Уж лучше как сейчас: отбыл дежурство – и возись себе дома с Димкой в свое удовольствие, и лучше этого ничего не придумать.

– Точно-точно, – убежденно продолжал Гусев. – Уверен, на физику нас проверяют, на выносливость. Это у нас Достоевский однажды, знаешь, какую штуку учудил? Значит так, представляешь, жара градусов под сорок-сорок пять…

– Есть! – крикнул сверху Саня Веремеев. – Вижу! А мы уже изрядно в сторону забрали.

– Вот так, – сказал Гусев. – Хреновенькие из нас, однако, лесовики.

Саня Веремеев спустился с дерева и ему дали немного передохнуть. Он сел, прислонившись спиной к стволу, расстегнул куртку и закрыл глаза. Гусев, не удержавшись, начал-таки докуривать «бычок» и, судя по его сосредоточенному виду, что-то обдумывал при этом – вероятно, насчет «проверочки», – а Сергей устроился на узловатом могучем корне рядом с Веремеевым, тщательно вытер маской шею под воротником и бронежилетом и, помедлив немного, все-таки негромко спросил:

– И как там, Санек, впечатляет?

– Угу. Небо классное, – не открывая глаз ответил Саня Веремеев. – Чаша… полированная…

– Что-что? – севшим внезапно голосом переспросил Сергей. Ему показалось, что он ослышался.

Саня приоткрыл один глаз, такой же голубой, как небо. Его всегда добродушное лицо с выцветшими бровями, курносым носом и аккуратными, похожими на женские, губами было покрыто свалявшимися нитями паутины.

– Так… пришло вдруг в голову… Чаша с ветрами. Небо, значит, – пояснил он.

– Где пришло? Там? – Сергей показал пальцем вверх.

– Угу, – медленно, явно не желая тратить почем зря силы, кивнул Саня.

– И… песня?

Веремеев открыл второй глаз:

– Какая песня?

– Ну… о чаше с ветрами.

– Да нет, Серега, никаких песен. Просто подумалось. Слушай, дай я хоть пять минут посижу тихонько, ага?

«Совпадение? – подумал Сергей, покусывая губу. – Оч-чень интересное получается совпадение…»

Однако Гусев не дал Сане посидеть тихонько пять минут. Пружинисто, бодро поднявшись, он развернул плечи, поправил ремень автомата и гаркнул:

– Подъем, парни!

– Ну чего орешь, Гусек? – с досадой сказал Саня. – Нас что, сроки поджимают?

– Если нас тестируют, не следует особенно расслабляться, – уже тише пояснил Гусев. – А нас именно тестируют, определяют наши физические и волевые качества, это сто процентов! Пока ты по деревьям лазил, мы с Серегой посоветовались и решили, что так оно и есть. А полигон, как все мы знаем, надо проходить без задержек, чтобы они увидели, какой ты весь из себя крутой, и тогда честь тебе и хвала, и новое назначение, и бабки охрененные, понял?

– Ну-ну, – скептически сказал Саня, но тем не менее тоже встал и застегнул на «молнию» куртку, вновь подвесил шлем за спиной и поднял прислоненный к коряге автомат. – Охрененные бабки, говоришь? Вы с Серегой так решили, говоришь? Вообще-то, помнится, эту версию я первый предложил. Мыслители! Охрененные, говоришь, бабки? – повторил он. – Ну, тогда вперед, за бабками! Теперь уже я вас поведу, направление – вон туда.

Сергей молча начал пробираться сквозь опостылевший подлесок вслед за Саней и Гусевым. В отличие от уверенного на сто процентов Геныча, он ни в чем не был уверен. Но распространяться об этом не стал – не до того было: пробираясь-продираясь-спотыкаясь, много не наговоришь, да и вообще…

От всяких мыслей острое желание пить не то чтобы совсем пропало, но переместилось куда-то на периферию. Сергей почти машинально разводил руками ветки, старался прикрыть лицо от вездесущей паутины и, глядя на широкую спину и бритый затылок рвущегося к новому назначению Гены Гусева, думал о том, что все это с ними неспроста, ох, неспроста! Конечно же, это действительно мог быть и полигон, но при чем здесь какие-то багровые огни и падение в пустоту? Чисто субъективные впечатления, связанные с применением психотропов? Могли, конечно, в борщ подмешать или в компот… А как насчет «небесной чаши»? Случайное совпадение образов? Когда-то где-то слушали вместе с Веремеем одну и ту же песню? А если Гуська на дерево послать – у него тоже возникнет такой образ? И где все-таки находится этот необъятный лес с незнакомыми деревьями? На юге? Где именно на юге? И на юге ли?..

Картина рисовалась странная и непонятная, и неизвестно, сколько еще времени Сергей занимался бы ничего пока не дающими умопостроениями, но его вернул к действительности изумленный возглас шедшего первым Сани Веремеева. Сергей чуть не наткнулся на замершего, пригнувшись, Гусева и выглянул из-за его спины.

Впереди, сквозь подлесок, виднелась довольно обширная поляна, покрытая все той же густой нехоженой травой, и посредине этой поляны…

Сергей смахнул с ресниц паутину и от изумления раскрыл рот, краем глаза заметив, как медленно попятился от поляны Саня Веремеев.

– А эт-то что за херня такая? – сипло вопросил Гусев, клацая затвором автомата. – Спокойно, парни, щас мы ее уделаем!..

5. Сидония

В полумраке кабины посадочного модуля рыжим пятном выделялся экран внешнего обзора. Ральф Торенссен окрестил модуль «летающей консервной банкой», и эта «банка» была битком набита «сардинами» – одинаковыми серыми контейнерами. В контейнерах пока было пусто. Отстыковавшись от оставшегося на орбите «Арго» с командиром Маккойнтом, «эф-тин», ведомый Торенссеном, совершил запланированный маневр и нырнул в реденькую атмосферу Марса в нужное время и в нужном месте, чтобы с минимальным расходом топлива кратчайшим путем выйти к расчетному месту посадки в области Сидония.

Процедура расставания получилась короткой и без сантиментов: командир по очереди пожал руку и похлопал по плечу Уолтера Грэхема, Ральфа Торенссена и Майкла Савински, и лишь ладонь Элис Рут задержалась в его руке немного дольше. «Береги себя… и да поможет вам Бог», – тихо сказал командир Маккойнт и перекрестил Элис.

Рыжее пятно экрана светилось над головой Ральфа Торенссена, сидевшего у панели управления. Остальные трое участников Первой марсианской экспедиции, пристегнувшись ремнями, как в самолете, располагались в креслах, словно позаимствованных из салона того же обыкновенного рейсового авиалайнера, составленных в один ряд в тесном пространстве кабины. Проектировщики «летающей консервной банки» – «эф-тин» – успешно справились с задачей создания спускаемого аппарата, отвечающего трем главным условиям: максимальной компактности всего, находящегося вне грузового отсека; максимальной же, в пределах данного объема, вместимости этого отсека (по сути, модуль и был летающим грузовым отсеком с довеском кабины управления, «нанохозяйства» Элис Рут и двигательной системы); предельной простоты в управлении. В случае необходимости любой из участников экспедиции мог вывести модуль на орбиту; а уж будет ли он там выловлен или нет – всецело зависело от мастерства командира «Арго» Аллана Маккойнта.

Экран был рыжим, потому что внизу расстилалась покрытая пылью пустынная сухая ржаво-красная равнина, усеянная дюнами, невысокими зубчатыми скалами и каменными глыбами – свидетелями давних тысячелетий. «Эф-тин» по диагонали снижался над Сидонией, расставаясь с небом, где сиротливо пристроилось маленькое, в полтора раза меньше земного, тускло-желтое солнце – бледное подобие того светила, что так привычно освещает и согревает мир людей. Марсианское солнце – далекое и какое-то отчужденное, отстраненное – висело, окутанное легкой дымкой, в розовом, как ломоть семги, небе с едва заметными разводами облаков из кристалликов льда, и не в силах было согреть этот неласковый мир – там, внизу, на ржавой равнине, свирепствовал сорокаградусный мороз.

И вот уже заняли весь обзорный экран таинственные объекты Сидонии – модуль снижался над Сфинксом, а сбоку, справа, вздымались сооружения Города, а дальше, за ними, застыла под солнцем Пирамида Д и М, а слева от нее гигантским пузырем, словно выдавленным из-под поверхности каким-то давным-давно вымершим марсианским чудовищем, вздулся загадочный Купол – третья вершина равностороннего треугольника, создание древней расы, что канула в небытие, но оставила свой след под этим холодным солнцем.

И впервые над изъеденными временем марсианскими пространствами прозвучал человеческий голос. Это был голос эксперта Майкла Савински.

– Господи! – сказал эксперт. – Он чертовски похож на маску! Я когда-то видел такую же маску… в Бостоне, да, в Бостоне, на шествии в хэллоуин. Точно, видел! Вот чудеса! – Он повернулся к сидящему рядом Уолтеру Грэхему. – Согласен, Уотти? Видел такие маски?

Ареолог не ответил. Он впился глазами в изображение и, казалось, готов был вскочить с кресла и устремиться к экрану – если бы не ремни. Элис тоже, не отрываясь, глядела на проплывающую под модулем громаду, и только Торенссен, не поднимая головы, манипулировал клавишами управления.

Гигантский монолит, более темный, чем окружающая его равнина, был, несомненно, создан когда-то природой – и столь же несомненно было то, что этот каменный массив подвергся обработке инструментами, изготовленными разумными существами. Никакие ветры, дуй они с разных сторон хоть и десять тысяч лет подряд, никакие дожди и волны, никакие перепады температур не смогли бы сотворить из одинокой горы того, чем она предстала взорам землян – вырезанной из камня улыбающейся маской с четкими очертаниями, с глазницами, заполненными чем-то белесым – то ли лед это был, то ли туман, – отчего лицо – вполне человеческое лицо! – имело странную схожесть с земными античными статуями, вызывающими неприятное чувство своими слепыми глазами. Изображение Сфинкса на экране разительно отличалось от многочисленных фотографий, сделанных с борта космических станций, оно словно беззвучно твердило, отбрасывая все сомнения скептиков: надо мной поработал разум моей планеты…

Улыбающийся колосс со слезой под правым глазом отодвинулся в угол экрана. Все ближе, словно поднимаясь из глубин, подступала к модулю ржавая равнина – и Торенссен, на миг полуобернувшись к потрясенным только что открывшейся картиной коллегам, отрывисто предупредил:

– Держитесь. Врубаю тормозные.

Модуль содрогнулся от импульса запущенных тормозных двигателей, завис над марсианской поверхностью между Сфинксом и Куполом и медленно, словно приседая на все укорачивающихся и укорачивающихся огненных струях, рвущихся из дюз, осел на россыпь мелких камней, окутанный тучей взметнувшейся вверх бурой пыли. Первая марсианская финишировала.

Некоторое время все сидели молча, возможно, думая каждый о своем. Все-таки, наверное, это очень здорово – ощущать себя первым, знать, что ты первый… Впрочем, Торенссен, похоже, пока еще не прочувствовал всю уникальность момента – он тщательно проверял по индикаторам работоспособность всех систем «консервной банки». А Элис и Майкл Савински после некоторого послепосадочного оцепенения, не сговариваясь, обратили взоры на руководителя группы Уолтера Грэхема – младшего сына преуспевающего темнокожего бизнесмена из Айовы, давшего Уолтеру возможность получить превосходное образование.

Грэхем, словно только что очнувшись, тряхнул курчавой головой, расстегнул ремень безопасности, но подниматься из кресла не стал. Как-то отстраненно глядя на экран, показывающий одну только непроницаемую ржавую пелену, он произнес:

– Прибыли. Поздравляю с успешной посадкой. Начнем по программе. – Он взглянул на пилота. – Ральф, выходи на связь с бортом… и как у нас там снаружи? Уши не отморозим?

В распоряжении экспедиции были прекрасные комбинезоны с терморегуляторами, «обкатанные» на антарктической станции на Земле Королевы Мод при температурах, достигающих минус пятидесяти, а также предоставленные министерством обороны герметичные шлемы и компактные баллоны с дыхательной смесью из арсенала диверсионных групп, предназначенных для действий в условиях высокогорья. Имелось также и оружие в виде пистолета «магнум-супер», находящегося у руководителя группы. Поскольку стрелять на Марсе было, вроде бы, не в кого, то оставалось предположить, что оружие включили в список необходимого оборудования для пресечения возможного бунта… или все-таки кто-то в НАСА и в самом деле верил в неких кровожадных уэллсовских марсиан? Второй такой же мощный «магнум» лежал в сейфе командира «Арго» Маккойнта. Неужели в том же космическом агентстве всерьез считали, что блеск марсианского золота способен довести экипаж «Арго» до конфликта, который можно устранить только с помощью оружия? По этому поводу Элис Рут, показав знакомство с русской классикой (будучи школьницей, она играла в самодеятельном театре), еще в самом начале полета заявила: если все знают, что висящее на сцене ружье должно обязательно выстрелить – почему бы просто не разрядить его еще в первом акте? На что Аллан Маккойнт, улыбаясь, ответил: пистолет – это чтобы отбиваться от возможных атак НЛО…

Торенссен, изучавший показания наружных анализаторов на дисплее, вместе с креслом развернулся от панели управления и обвел коллег круглыми от изумления глазами.

– За бортом плюс десять и три… – сказал он срывающимся голосом.

– Десять и три – чего? – не понял Уолтер Грэхем.

– Градусов, – проникновенным полушепотом пояснил пилот и тут же чуть ли не закричал: – Больше пятидесяти по Фаренгейту!

– Не может быть, – уверенно заявил Грэхем. Он был ареологом – специалистом по Марсу, и считал, что знает Марс как свои пять пальцев. – Датчик неисправен, давай резервный.

Он поднялся и, стуча тяжелыми ботинками по полу кабины, направился к дисплею. Элис и Майкл Савински обменялись удивленными взглядами: в это время и в этом месте температура за бортом никак не могла быть плюсовой!

– А эт-то еще что такое? – потерянно вопросил Уолтер Грэхем, уставившись на только что возникшие на дисплее строки. – Азот – семьдесят восемь, кислород – двадцать один… Откуда? Что это, черт побери!

В кабине модуля воцарилось всеобщее недоуменное молчание. Числа, которые бесстрастно застыли на дисплее, были совершенно абсурдными в данной ситуации. Все члены экспедиции прекрасно знали, что атмосфера Марса на девяносто пять процентов состоит из углекислого газа. Если же верить показаниям датчика – а проба забортного воздуха была взята буквально за несколько секунд до посадки, – воздушная оболочка (по крайней мере, в окрестностях Сфинкса и других искусственных объектов Сидонии) ничем не отличалась от земной! Можно было, конечно, и в этом случае объяснить все неисправностью анализатора – но поломка двух датчиков сразу…

– Кто-нибудь скажет мне, куда мы прилетели? – среди всеобщего ошеломленного молчания задал вопрос Уолтер Грэхем. – Может быть, это какой-то другой Марс?..

…Давно уже исчезла поднятая при посадке рыжая пыль, и на обзорном экране была видна пустынная равнина, и вздымалась в отдалении, закрывая чуть ли не полнеба, громада Марсианского Сфинкса, и тусклое солнце поднималось все выше в розово-желтое уже небо. Повторные замеры и анализы дали все те же числа: температура за бортом – плюс десять и тридцать четыре сотых градуса по Цельсию; состав воздуха практически аналогичен земному. Факты говорили о том, что в районе посадки модуля существует непонятно каким образом и когда возникшая совершенно невероятная аномалия…

Это было странно, это было интересно, это требовало обоснований и объяснений; если хоть какие-то объяснения или хотя бы намеки на них и могли возникнуть, то лишь в ходе длительных размышлений и дискуссий… но размышления требовали времени, а время свое Первая марсианская должна была занять не размышлениями и рассуждениями, а вполне конкретной работой. Да, дело предстояло вполне конкретное, и нужно было браться за него – ради чего, собственно, летели-то за тридевять пространств?

Специалист по Марсу Уолтер Грэхем поступил так, как сплошь и рядом поступают в ученых кругах: он поименовал явление, определив его как «феномен Сидонии», классифицировал его как «аномалию невыясненного генезиса», принял ее как данность и вместе с другими участниками экспедиции приступил к выполнению скрупулезно составленной еще на Земле программы. Программа, конечно же, включала одним из пунктов осмотр объектов Сидонии, но главным, стержневым, в ней было совсем другое: докопаться до золотого руна и переправить максимально возможное количество драгоценного металла на космический корабль «Арго»: золото Эльдорадо – в трюм галеона!

Выйдя на связь с Алланом Маккойнтом, Уолтер Грэхем коротко обрисовал обстановку и, получив от озадаченного командира благословение, приступил к выполнению программы, где были четко расписаны задачи и действия каждого участника Первой марсианской; эти действия были уже неоднократно отрепетированы на земном полигоне в предполетный период.

Застегнув комбинезоны и надев шлемы коммандос – датчики датчиками, а рисковать не стоило, хотя экспресс-анализ забортного воздуха и показал полное отсутствие какой-либо органики, – итак, полностью облачившись, они стояли у выходного люка, отделяющего их от мира Красной планеты – Уолтер Грэхем впереди. Прежде чем привести в действие механизм замка, ареолог обернулся к своим спутникам:

– Наверное, нужно сказать что-нибудь этакое… «Этот маленький шаг одного человека – гигантский прыжок человечества»… или что-то в этом роде, – его голос звучал и по рации, и был слышен сквозь шлем. – Но мне, честно говоря, ничего в голову не лезет. Разве что – «наконец-то на красном появился черный», – он криво усмехнулся при полном молчании остальных, отрицательно покачал головой. – Нет, не то… Нет изюминки. Ладно, пошли!

Люк медленно подался вперед и в сторону, с громким шорохом развернулся трап – и Уолтер Грэхем вышел под розово-желтые марсианские небеса. Однако торжественного сошествия на поверхность Марса не получилось – на последней ступеньке ареолог неожиданно споткнулся и чуть не упал…

«Господи, этого еще не хватало! – смятенно подумал Грэхем. Он не был суеверным, и все же… – Господи, пусть все будет хорошо…»

Ступать по Марсу было легко – каждый из астронавтов весил здесь чуть ли не в три раза меньше, чем на Земле. Впервые этот пейзаж наблюдали не бесстрастные объективы фотокамер, а глаза людей. Первых людей на Марсе. Впрочем, бортовая видеоаппаратура тоже вела непрерывную съемку. Вокруг расстилалась приглаженная ветрами равнина, с одной стороны вздымалась пятигранная Пирамида, левее возвышался Купол, с другой стороны впечатался в небо массив Сфинкса, а на близком горизонте темнели сооружения Города. Воздух был чист и спокоен, над головами астронавтов светило солнце, и едва угадывался в небе призрачный полумесяц Фобоса, а под ногами, на тринадцатиметровой глубине, лежало золото…

Этот пустынный мир когда-то был живым миром, с лесами и полноводными реками, морями и покрытыми высокой травой равнинами. Тут жили разумные существа, похожие, судя по Марсианскому Сфинксу, на людей, это и были люди – люди Марса; у них были свои города и селения, они молились своим богам и сочиняли музыку, рисовали картины, слагали стихи и сооружали грандиозные монументы в память о великих событиях. Почему исчезла древняя марсианская раса? Или она не вымерла, а переселилась в недра планеты? Или, подобно библейским персонажам, совершила грандиозный Исход через пустыню космоса на Землю? Не потому ли землянам снятся иногда странные, нездешние сны?..

Уолтер Грэхем с детства мечтал побывать на Марсе.