Алексей Яковлевич Корепанов

Призрачный сфинкс

…Кто б ни пришел – остаться здесь не сумел никто.

Так что же стало с чем-то? Ничто, одно Ничто…

Лалла (Индия, XIV век).

Природа – сфинкс. И тем она верней

Своим искусом губит человека,

Что, может статься, никакой от века

Загадки нет и не было у ней.

Федор Тютчев (Россия, XIX век).

1. Выезд

«Пятерка, на выезд!» – раздался в динамике хрипловатый голос дежурного.

– Тьфу ты, блин! – сидящий у телевизора Саня Веремеев в сердцах плюнул и стукнул крепкой ладонью по подлокотнику кресла. – Ну не дадут досмотреть!

На телеэкране «выездной жеребец Российской империи» московский «Спартак» в далеком Мадриде отчаянно цеплялся за последний шанс удержаться в Лиге чемпионов.

– На месте досмотришь, если быстро управимся, – успокоил его командир группы капитан Осипов. – А это и от тебя зависит. Давайте, ребята, запрягаемся.

– Какое там досмотришь – всего полтайма-то и осталось, – уныло сказал Саня в спину направившемуся к двери Осипову. Капитан шел получать разъяснения и конкретное задание для группы.

– Не расстраивайся, Санёк, все равно амбец «Спартачку», – утешил сослуживца Гена Гусев. – Лучше уж воздухом подышать и размяться.

– Хрен тебе в глотку, Гусёк! – заявил Саня, покидая уютное кресло. – Целых полтайма еще.

За окнами было темно и шел дождь, не сильный, но затяжной, каким и положено быть осеннему дождю. Весь день с раннего утра бойцы пятой группы провели здесь, в казарме, под крышей, потому как кому же охота торчать на дворе под дождем? Это занятие на любителя. Разве что перекурить под навесом – и вновь в свой дом родной, заниматься всякой всячиной в ожидании команды «на выезд». Которой вполне могло так и не поступить за все сутки дежурства, благо времена настали более-менее тихие, всё, что можно было поделить, уже поделили, и сферы влияния давным-давно разграничили, да и номера с крупными разборками уже не проходили – после злополучного «черного дня Америки» беспредельщикам круто поприжали хвосты, а тех, кто пытался вставать в позу и растопыривать пальцы веером, и вовсе успокоили навсегда, не доводя дело до бесконечных и неэффективных судебных разбирательств.

До того, как прозвучал в динамике голос дежурного по спецчасти, дюжина бойцов пятой группы коротала вечер как обычно, когда не было выезда на задание: кто-то развлекался «стрелялками» на компьютерах, кто-то смотрел телевизор, кто-то играл в шахматы, а Сергей Зимин даже читал. Не монографию, правда, какую-нибудь, и не сочинения «матерого человечища» Льва Николаевича Толстого или там «Сагу о Форсайтах», а карманного размера книжицу какого-то современного отечественного фантаста, которых – то есть книжиц – навалом на лотках в подземных переходах и на троллейбусных остановках, – но все-таки читал… И дома он тоже читал – только дома не всегда удавалось.

Теперь же «стрелялки» и шахматы были отложены, и книжка тоже, и бойцы деловито и сноровисто занялись экипировкой возле стенных шкафов, причем и Саня Веремеев, и еще несколько парней продолжали при этом следить за барахтаньем «Спартака», старающегося подобно известной лягушке сбить сливки в масло и выпрыгнуть-таки в следующий круг европейской Лиги.

Снаряжались, как и положено, по полной форме: бронежилеты под камуфляжные куртки, черные маски-шапочки с прорезями на голову, сверху – шлемы с прозрачными пуленепробиваемыми щитками и встроенными рациями, на ноги – высокие ботинки со шнуровкой, на толстой, в два пальца, пружинящей подошве. Разбирали оружие: ножи, пистолеты и неувядающие «калашниковы», цепляли к широким поясам боевые гранаты и «погремушки Перуна» – оглушающе-ослепляющие «бабахалки», что ввергали в шок не только слабонервных, но и субъектов покруче. Проверяли карманные фонарики. Вынимали из шкафов «кошки». Рассовывали по карманам кто сигареты, кто жевательную резинку, а кто и шоколадные батончики. Дело было привычное – ни один боец пятой группы не ходил в первогодках, у каждого из этих двадцатишести-двадцативосьмилетних парней были на счету десятки подобных выездов.

– Вот блин, – ворчал Саня Веремеев, зашнуровывая ботинок. – И футбол не посмотришь из-за этих бандюков!

Облачились, расселись по креслам с откидными сиденьями вдоль стены в ожидании командира, каждый на своем персональном месте – у кресел, как и у стенных шкафов, хозяева не менялись. Массивные и широкоплечие в бронежилетах, увешанные оружием, в масках и шлемах, бойцы выглядели как космические десантники из видеофильмов. Вернулся капитан Осипов, и Саня Веремеев, подняв руку, в которой была зажата черная коробочка пульта, со вздохом выключил телевизор.

В полной тишине выслушали командира. Задача была обычной, одной из стандартных задач. Вариант «вода в песок». Выехать. Спешиться. Оцепить. Просочиться. Брать живьем, особо прытких убивать, но не до смерти. Доставить повязанный «товар» куда положено. Сдать. Вернуться в расположение спецчасти. А утром – если ночью вновь не будут дергать – разъехаться по домам и постараться успеть еще и жен приласкать, прежде чем те упорхнут на работу. Кого именно придется брать, и за какие грехи – бойцов не интересовало, это были ненужные детали. Кому надо, тот знает, а их дело – повязать и доставить. Выполнить задание и получить свои заработанные. С надбавкой за профессионализм.

Несколько минут ушло на изучение схемы расположения объекта. И вновь ничего экстраординарного: двухэтажный, чуть ли не типовой особнячок на окраине дачного поселка, у самого сосняка. Забор, естественно, и охрана – но это все из задачника для грудных младенцев. Впрочем, будь там хоть ров десятиметровой глубины, до краев заполненный свеженькой вулканической лавой, будь там хоть вышки с пулеметами и колючая проволока под током по всему периметру – все равно это не переводило бы задачу в повышенную категорию сложности. На учениях бойцы пятой группы сталкивались и не с таким – работали мозги у организаторов, какие только извращения не придумывали! – сталкивались и преодолевали, хотя порой и приходилось очень даже нелегко. И при выездах случались иногда всякие фокусы, только фокусники все равно в конечном счете оказывались мордой вниз и с руками за спиной. А кое для кого – не обходилось и без этого – такие фокусы оказывались последними в жизни…

– Подъем, ребята, – сказал капитан. – Гусев, шкафчик-то свой прикрой.

Встали, потянулись к выходу, не торопясь и не толкаясь – каждый знал свое место в цепочке. Пока грузились в автобус, курильщики успели сделать с десяток затяжек. В свете прожекторов блестели лужи на асфальте просторного двора. По опавшим листьям шуршал назойливый работяга-дождь.

Командир чуть задержался в казарме, управляясь с амуницией, и Гена Гусев тем временем развлек напарников анекдотом в тему о выезде группы быстрого реагирования в бордель. Бойцы хохотали от души, а капитан Осипов, забравшись в салон, сел в кресло рядом с водителем и скомандовал:

– Погнали!

Попетляв по безлюдным улицам пригорода, автобус выбрался на окружную, сделал вираж на транспортной развязке и по Западному шоссе устремился прочь от города. До конечной цели пути было не более десятка километров.

– Эх, хотел завтра с Димкой в парке погулять, – сокрушенно сказал Сергей Зимин, глядя в темное окно, исполосованное размазанными следами дождевых капель. – А по такой погоде не разгуляешься.

Сидящий рядом Гена Гусев удивленно повернулся к нему:

– Так ведь завтра вроде бы четверг, Серый. Чего это он у тебя не в садике?

– Карантин в садике. Осенний грипп.

– А, ну да, что-то такое было по телеку. Ничего, папаша, посидишь с пацаном, книжку ему почитаешь. Спешил же папашей заделаться, вот теперь саночки и вози. – Гусев закинул руки за голову, с наслаждением потянулся, выгнув спину, и мечтательно закатил глаза: – А нам, холостым, доступны все удовольствия.

– Это какие же такие удовольствия? – насмешливо спросил Сергей. – Трах-трах с очередной прекрасной незнакомкой?

– Пошляк вы, господин Зимин! – деланно возмутился Гусев. – Во-первых, не «трах-трах», а э-э… занятия любовью…

– Совокуплением, – иронично вставил Сергей.

– …а во-вторых, не с незнакомкой, а с очень даже знакомкой. Почти уже неделя, как знакомкой.

– Смотри, Геныч, не подцепи чего-нибудь, – обернулся сидящий перед ними Саня Веремеев. – Обстановочку-то венерическую на сегодняшний день представляешь?

– Хрен тебе в глотку, Веремей, – мстительно парировал Гусев, повторив недавно прозвучавшие в казарме по его адресу слова Веремеева. – Курс сексуальной безопасности проходил и ентой грамоте обучен.

– Эва, как поет! – восхитился Веремеев, подмигивая Сергею. – Прохвессор, блин!

– В этих делах именно профессор, – скромно согласился Гусев и тут же встрепенулся: – Кстати, есть по этому поводу неплохой анекдотец…

Через две-три минуты автобус замедлил ход и, накренившись вперед, свернул с шоссе. Мелькнули в свете фар мокрые деревья с облетевшей листвой и колеса запрыгали по грунтовке.

– Извечная наша проблема, – брюзгливо изрек Сергей, ухватившись рукой за спинку сиденья Веремеева. – Дураки и дороги. Дураки делают дурацкие дороги.

– А без дураков скучно было бы жить, – хохотнул Гусев. – Когда я на Балканах парился, был у нас, как вам всем известно, командиром роты один хмырь, я уже рассказывал, Достоевским его звали. Ну, вы в курсе, почему: доставал всех так, что не приведи Господь. Я его потом уже здесь встречал, даже выпили с ним грамм по двести-триста. Так вот сейчас я вам про этого Достоевского расскажу.

– Да, истории про Достоевского мы от тебя уже слышали, – задумчиво сказал Сергей. – И сдается мне, уже не раз. Особенно после третьего стопарика. Достоевский и натовские танкисты. Достоевский и баксы. Достоевский и минное поле. Он у тебя разве что только старуху-процентщицу не убивал.

– Так то после третьего стопаря, а то на трезвяк, – возразил Гусев. – Совершенно новая история цикла.

– Валяй, Гусек, – вмешался Саня Веремеев. – Только бородатых анекдотов не трави и Штирлица не трогай, у меня этот Штирлиц уже не только в печенках, но и в яйцах сидит.

– Веремей – наседка! – восхитился Гусев. – Слышь, Серый, у него из яиц штирлицы с мюллерами вот-вот вылупливаться начнут. Или вылупляться.

– Залупляться! – Веремеев скрутил ему кукиш. – Давай, валяй, а то не успеешь.

Но «валять» Гусеву так и не удалось. По команде Осипова водитель остановил автобус и заглушил мотор, и капитан, встав, начал отдавать распоряжения:

– Выходим, обычным порядком перемещаемся к объекту. Разбиваемся на связки, оцепляем. Начало проникновения во двор по моей команде. Вопросы есть?

Вопросов не было – каждый боец знал свой маневр.

– С Богом! – капитан первым покинул автобус.

В прохладной темноте шелестел в ветвях деревьев дождь, вдалеке виднелись редкие огни поселка. Подождав, когда глаза немного привыкнут к этой осенней мгле, бойцы ГБР – группы быстрого реагирования – вслед за командиром крадущимися шагами двинулись через мокрый сосняк в сторону объекта предстоящей операции, неслышно скользя от дерева к дереву. Не доходя до высокого бетонного забора, разделились на обычные связки и начали окружать особняк с высокой двускатной крышей, увенчанной вместо привычного когда-то флюгера большой белой тарелкой спутниковой антенны. В окнах верхнего этажа горел свет, пробиваясь сквозь плотные темные портьеры.

Зимин, Гусев и Веремеев как всегда работали в одной связке. Повернув налево, они прокрались вдоль забора, обогнули его и, приготовив «кошки» на тонких, но прочных тросах, застыли под прикрытием сосен в ожидании команды по рации.

Но команды капитана Осипова так и не услышали.

Потому что вечерний полумрак перед ними вдруг взорвался беззвучными багровыми выбросами, в лица бойцов мощным шквалом ударил невесть откуда взявшийся ледяной ветер и они, не удержавшись на ногах, попадали на мокрую землю, покрытую осыпавшейся с сосен хвоей. В тот же миг земля предательски разверзлась под ними, множащиеся багровые сполохи слились в стремительно сжимающееся кольцо – и бойцы почувствовали, что, потеряв опору, летят куда-то вниз. Вновь ударило по глазам холодное багровое пламя, ослепив и оглушив, напрочь отрезая от привычного мира.

– Командир!.. – все-таки успел крикнуть Веремеев в рацию, но это было последнее, что он успел.

Низвергаясь в неведомые, совершенно непонятно как образовавшиеся внезапно глубины, бойцы вонзились во что-то мягкое и податливое, подобное толстой перине – и эта перина окутала их со всех сторон, поглотила, погрузила в себя, лишив так ничего и не успевших сообразить парней даже ощущения собственного тела. Новый порыв ветра превратил в лед их сознание и они выключились из реальности, словно некто, распоряжающийся их судьбами, одним движением пальца погасил свет…

2. «Арго»

– Господи, полцарства отдал бы за бутылку пива и хороший кусок ветчины! – воскликнул Майкл Савински и, скривившись, впечатал в стол тубу с концентратом. – Ну почему я не догадался прихватить с собой хоть немного ветчины?

– Все равно ты бы ее уже давно слопал, – с улыбкой заметила сидящая напротив Элис Рут. – И согласись, все-таки это, – она кивнула на прилипшую к крышке стола тубу, – гораздо лучше, чем питательные растворы внутривенно.

– Не вижу особой разницы, – пробурчал Савински.

– А по-моему, на жратву грех жаловаться, – возразил Ральф Торенссен, извлекая из держателя очередную тубу. – Вы согласны, командир?

Командир Аллан Маккойнт, неторопливо потягивавший лимонный напиток, пожал плечами:

– Скорее всего наш дражайший Мики просто-напросто отлежал себе задницу и теперь брюзжит почем зря. – Сделав очередной глоток, он назидательно поднял палец и, немного помолчав, философски добавил с соответствующей мудростью во взоре: – Ветчина далеко не самое лучшее из того, что существует в этом мире.

– Совершенно верно, кэп, – с серьезным видом кивнул Уолтер Грэхем. – Разве может сравниться какая-то там ветчина, даже в совокупности с бутылкой пива, с хорошо прожаренной индейкой, ради которой, собственно, Господь и затеял всю эту возню с созданием Вселенной?

– Да ну вас! – Майкл Савински махнул рукой, но губы его невольно растянулись в улыбке, и мгновение спустя смеялись уже все сидящие за столом. Все пять членов экипажа межпланетного космического корабля «Арго», с каждой секундой все ближе и ближе подлетающего к Марсу.

Впервые за многие месяцы все они собрались вместе. До этого трое из них, усыпленные вскоре после начала перелета по маршруту Земля – Марс, коротали время в специальном отсеке – замедление метаболизма на длительный период существенно сокращало расход продуктов питания и нагрузку на регенераторы воздуха, что имело немаловажное значение в столь длительном рейсе. Да и чем занимались бы все эти месяцы пилот марсианского модуля Ральф Торенссен, ареолог Уолтер Грэхем и эксперт (не только по ветчине и пиву) Майкл Савински?

Другое дело командир. Командиру просто не положено вот так вот безмятежно спать бОльшую часть пути. Анализ оперативной обстановки, связь с Землей, профилактические, а при необходимости и ремонтные работы – забот и хлопот было выше головы, и Аллан Маккойнт изрядно похудел, несмотря на тщательно подобранный рацион и оптимальный, по мнению специалистов, режим питания. Не приходилось скучать и нанотехнологу Элис Рут, дающей все новые и новые задания нанокомпьютеру, – и без устали трудились миниатюрные ассемблеры-сборщики и репликаторы-копировщики, перестраивая системы корабля и тем самым наирациональнейшим образом приспосабливая их к условиям полета. Первого полета к Марсу не автоматического космического аппарата, которых немало было запущено за четыре с половиной десятка лет к Красной планете, а межпланетного корабля с экипажем на борту.

Да, хватало дел у сорокалетнего сухощавого Аллана Маккойнта, чьи виски покрывал легкий налет седины, а лицо походило на выбитые в скале барельефы первых американских президентов, и хватало дел у двадцатисемилетней Элис Рут, невысокой стройной блондинки с бирюзовыми глазами, очаровательную и заманчивую глубину которых не могли скрыть контактные линзы. Но было у них, командира и нанотехника, и время на отдых. А вот как они распоряжались им – единственный мужчина и единственная женщина, не усыпленные, как их коллеги, – об этом в Центре управления полетом на Земле могли только строить предположения…

Неторопливая трапеза наконец завершилась, все насытились, и даже лысеющий крепыш Майкл Савински больше не ворчал. Элис направилась в соседний отсек к своим наносистемам, белокурый верзила Торенссен принялся в тысячный раз (если начинать отсчет с подготовки на земном полигоне) изучать на дисплее узлы спускаемого аппарата, который еще предстояло с помощью все той же нанотехнологии довести до ума после перехода «Арго» на ареоцентрическую орбиту: пока модуль наполовину существовал только в виртуальном виде – зачем тащить с собой от самой Земли лишний груз? Курчавый афроамериканец Грэхем удалился в свою крохотную каюту, предусмотрительно созданную заботами Элис (вернее, ее наносистем), заявив, что его клонит в сон, словно и не провел он во сне чуть ли не полгода полета. Савински рассматривал картинки, передаваемые телекамерами внешнего обзора, – а на картинках царила совершенно неземная чернота, и в этой завораживающей черноте, не мигая, горели неисчислимые и тоже какие-то «неземные» звезды…

А командир экипажа Маккойнт остался сидеть в кресле, откатив его от стола по направляющим рейкам. Он сцепил руки на животе, широко расставил ноги в ботинках на магнитных подошвах и закрыл глаза. Не то чтобы ему хотелось спать, он просто отдыхал, и ему было приятно, что он здесь не один. Потому что очень скоро ему предстояло остаться в полном одиночестве на орбите в ожидании остальных астронавтов, которым, в отличие от него, выпала почти невероятная возможность прошагать по поверхности Марса. А ему, профессиональному военному и профессиональному астронавту, доведется всего лишь пополнить ряды тех, кто был «возле», но не был «на». Как в свое время Майкл Коллинз при первой, исторической высадке на Луну Армстронга и Олдрина. Как Ричард Гордон на «Аполлоне-12». Как другие участники знаменитой «лунной программы», дожидавшиеся своих напарников на селеноцентрической орбите. Бывшие «возле», но не бывшие «на».

Аллан Маккойнт был реалистом и прекрасно понимал, что во второй раз совершить полет к Марсу ему вряд ли удастся. Не выпадет на его долю набрать пригоршню рыжего марсианского грунта, прикоснуться к холодному боку неземной скалы, подставить руки под водопад в Великом каньоне Долины «Маринеров»… Но в конце концов, он с самого начала знал, каков будет расклад, и согласился на этот расклад… Во всяком случае, он – один из пятерых людей, забравшихся так далеко от Земли, как не забирался никто и никогда, он один из пятерых, побывавших там, где никто и никогда не бывал.

И, впрочем, как знать, – командир, не открывая глаз, потерся щекой о плечо, – возможно, в не таком уж далеком будущем предстоят и новые полеты на Марс: все будет зависеть от того, как закончится вот этот, первый, какие результаты он принесет. Вполне резонно рассчитывать на то, что предпочтение при отборе следующего экипажа будет отдано опытным астронавтам, и вот тогда он, Аллан Маккойнт, попытается заключить новый контракт. Согласно которому возьмет на себя обязанности теперь уже не командира экипажа, а пилота марсианского модуля. И оставит таки свои следы на рыжем песке! Не наследит, а именно – оставит след…

До соседа Земли по Солнечной системе, извечно красным стоп-сигналом горящего на земном небосводе, оставались всего лишь сутки полета.

В отличие от давно ставшей достоянием истории «лунной программы», с триумфом воплощенной в реальность полетами легендарных уже «Аполлонов», нынешняя «марсианская программа» отнюдь не афишировалась. Напротив, она хранилась в строжайшем секрете. Конечно, при современных средствах обнаружения и слежения было просто невозможно незаметно произвести запуск космического аппарата с мыса Канаверал. О дате запуска было заранее объявлено, объявлено было и о том, что очередная межпланетная станция предназначена для дальнейшего исследования Марса. Вся эта информация вполне, в общем-то, соответствовала действительности. Кроме одного штришка. Новый предназначенный для полета на Марс объект не был автоматической космической станцией «Арго», а был пилотируемым космическим кораблем «Арго».

Такая вот разница.

Конечным пунктом экспедиции (не считая, естественно, возвращения на Землю) была марсианская равнинная область Сидония. Та самая пустынная область Сидония, сфотографированная еще в 1976 году с высоты полутора тысяч километров космической станцией «Викинг-1». Та самая Сидония, которая известна своими странными объектами, похожими на изъеденные временем гигантские искусственные сооружения.

«Лицо», или «Марсианский Сфинкс»… «Пирамида Д и М»… «Город»… «Форт»… «Купол»…

Эти названия вот уже более трех десятков лет будоражили воображение землян, дав почву множеству предположений, породив лавину газетных и журнальных статей и пересудов в электронных средствах массовой информации, став предметом научно– и ненаучно-популярных книг, фантастических романов и фильмов.

Но саму возможность своего теперешнего полета к Марсу Аллан Маккойнт с гораздо большим основанием мог бы связать с другой космической станцией, запущенной намного позже «Викинга», в сентябре 1992 года.

«Марс Обзервер» добирался до Красной планеты в течение без малого одиннадцати месяцев, а потом…

А потом появился пресс-релиз НАСА:

«Вечером в субботу 21 августа была потеряна связь с космическим кораблем «Марс Обзервер», когда он находился в трех днях полета от Марса. Инженеры и руководители полета из Лаборатории реактивного движения НАСА в Пасадене, штат Калифорния, задействовали резервные команды, чтобы включить передатчик космического корабля и сориентировать его антенны на Землю. Начиная с 11 часов утра восточного поясного времени воскресенья 22 августа станции слежения, расположенные по всему земному шару, не получали ни одного сигнала с космического корабля».

Оказалось, операторы из команды управления полетом намеренно отключили радиосвязь «Обзервера» с Землей на время наддува топливных баков, для того, чтобы предохранить лампы радиопередатчика. И после отключения телеметрии ее так и не смогли восстановить…

Стоило ли так рисковать? Оправданны ли были действия операторов?

Эти вопросы в те августовские дни девяносто третьего интересовали многих.

Специалист НАСА доктор Уильямс разъяснял ситуацию:

«Когда срабатывают клапаны, открывающиеся, чтобы впустить усиливающий давление гелий в баки с ракетным топливом, несильный механический удар пробегает по всей конструкции космического корабля и ощущается всеми электронными компонентами. Одним из таких компонентов являются лампы усилителя в радиопередатчике космического корабля. Воздействие этого удара на них похоже на резкое встряхивание горящей и горячей электрической лампочки, от которого она перегорает. Вот мы и отключили радиопередатчик, чтобы охладить и тем самым не повредить его. Это проделывалось много раз за время полета «Марс Обзервера». Все операции были произведены по расписанию… но больше мы уже не услышали сигналов корабля».

Для расследования причин потери космического аппарата был создан комитет, получивший название «Совет Коффи» по имени его председателя доктора Коффи, директора по научной работе Вашингтонской военно-морской исследовательской лаборатории. Проанализировав все данное, «Совет Коффи» пришел к следующему выводу: наиболее вероятная причина того, что радиосвязь так и не была восстановлена – разрыв в находившейся под давлением топливной системе двигательной установки «Обзервера», вызвавший утечку топлива под теплозащитную оболочку космического аппарата. Газ и жидкость, скорее всего, истекали из-под оболочки несимметрично и «Обзервер» начал быстро вращаться. Возникла нештатная ситуация, когда прервалась заложенная последовательность прохождения команд и радиопередатчик не включился. Кроме того, такое быстрое вращение аппарата вокруг собственной оси могло привести к срыву главной антенны. В дальнейшем, из-за того, что солнечные панели оказались несориентированными на Солнце, батареи «Обзервера» просто-напросто разрядились и уже не снабжали передатчик электроэнергией.

Аллан Маккойнт, конечно же, знал все эти детали давней истории с потерявшимся в окрестностях Марса космическим аппаратом. Но после официального его назначения командиром экипажа «Арго» и письменного обязательства не разглашать государственную тайну он узнал и другое…

Тогда, в девяносто третьем, действия, а вернее, бездействие НАСА просто озадачивали непосвященных (а таких на Земле было подавляющее большинство). НАСА по непонятным причинам все откладывало и откладывало проведение таких возможных спасательных операций, как поиск «Обзервера» с помощью космического телескопа «Хаббл» и подача команд на задействование резервного бортового компьютера с аналогичным пакетом программ. Разъяснение НАСА по поводу перезагрузки второго компьютера было более чем странным: «Сделанный командой управления полетом анализ показал, что нецелесообразно подвергать такому повышенному риску другие узлы телеметрической подсистемы корабля».

Получалось так, что несмотря на потерю космического аппарата и выход из строя всей телеметрии «Обзервера», НАСА не решалось перезагрузить компьютер из-за возможного повреждения аппаратуры связи. И это при отсутствии всякой связи… Никакой мало-мальской логики тут не прослеживалось.

У команды управления полетом был и еще один вариант: можно было попытаться обнаружить злополучный «Обзервер» и восстановить управление им с помощью радиомаяка, находящегося внутри отдельного узла космического аппарата – системы шаров-зондов, предназначенных для исследования Марса. Однако в течение месяца этот радиомаяк так и не был использован, а потом близость Марса к Солнцу привела к возникновению помех, сквозь которые уже не смог бы пробиться маломощный сигнал маяка…

Странным, очень странным, просто необъяснимым выглядело поведение руководства НАСА. Выглядело со стороны…

А буквально через несколько недель после прискорбного происшествия с «Обзервером» НАСА объявило о своем намерении направить к Марсу еще один автоматический космический аппарат.

«Марс Глобал Сервейер» стартовал в 1996 году, когда Аллан Маккойнт уже оставил службу в военной авиации и переквалифицировался в астронавты. На рассвете 5 апреля 1998 года эта автоматическая межпланетная станция, находясь на высоте четырехсот сорока с лишним километров над поверхностью Марса, пролетела над загадочными, вызвавшими столько споров структурами в области Сидония и вновь, как и «Викинг-1» два десятка лет тому назад, сфотографировала эти объекты.

Через десять часов фотоснимки были переданы на Землю.

На следующий день в Интернете появилось еще не обработанное изображение – непроницаемая темная полоса.

После нескольких часов обработки изображения в штаб-квартире компании «Малин спейс сайенс системс» – поставщика систем фотокамер для «Марс Глобал Сервейора» было обнародовано новое изображение. «Марсианский Сфинкс» попал почти в центр снимка; на том же снимке был запечатлен и один из углов «Пирамиды Д и М», названной так по именам «открывших» ее когда-то на фотокадре Винсента ДиПьетро и Грегори Моленаара.

Фотографии, сделанные «Марс Глобал Сервейером», заставили весь мир разочарованно вздохнуть. Нет, «Лицо» не пропало, но было теперь уже похоже не на искусственное сооружение, а на естественную формацию… да и не очень походило на лицо.

В последующие дни мировая печать была полна разочарованных сообщений о том, что НАСА лишило Марс лица…

И мало кто знал, что при обработке в штаб-квартире «Малин спейс сайенс системс» в Сан-Диего изображения на снимках, вернее, на копиях снимков, оно было сознательно искажено. Разумеется, отнюдь не по прихоти доктора планетологии и геологии Майкла Малина – президента и научного руководителя компании.

Аллан Маккойнт тогда тоже этого не знал. Но вскоре оказался в числе тех, кто видел подлинные снимки, сделанные «Марс Глобал Сервейером», на которых, судя по всему, была запечатлена не бездумная игра природы, а творения неведомого разума.

Впрочем, он видел и другие снимки того же района Сидонии, только сделанные с гораздо меньшей высоты.

«Марсианский Сфинкс»… Полупогруженное в песок громадное, покрытое рыжей пылью сооружение более двух с половиной километров длиной и почти двух километров шириной, на восемьсот метров возвышающееся над пустынной равниной на береговой линии давно исчезнувшего марсианского моря. Глазные впадины стометровой глубины, каменная слеза под глазом, а уголки рта, в котором явственно видны зубы, приподняты в загадочной ухмылке. Полосатый головной убор, удивительно похожий на немес египетских фараонов. Что это – гигантская посмертная маска какого-то древнего марсианского владыки?..

«Пирамида Д и М»… Пятигранный колосс почти одной высоты с «Марсианским Сфинксом», находящимся в пятнадцати километрах от нее, выстроенная, подобно Великой пирамиде Египта, почти идеально по линии «север – юг» по отношению к оси вращения Марса…

«Город»… Скопление массивных мегалитических сооружений с вкраплениями более мелких, но все равно превышающих по размерам любое земное строение пирамид и еще меньших конических построек. Исследователь Ричард Хоугленд, при помощи компьютерной технологии воссоздавший марсианское небо, обнаружил, что наблюдатель, находившийся в центре «Города», увидел бы Солнце восходящим изо рта «Марсианского Сфинкса» на рассвете в день летнего солнцестояния триста тысяч лет назад…

«Форт»… Две громадных, протяженностью полтора километра каждая стены, соединяющиеся под углом…

«Купол»… Грандиозный курган, образующий третью вершину равностороннего треугольника, в двух других вершинах которого находятся «Марсианский Сфинкс» и «Пирамида Д и М». Не усыпальница ли это подданных марсианского владыки?..

И все эти возведенные ушедшей в небытие цивилизацией циклопические сооружения воплощают многие из математических свойств памятников некрополя земной Гизы в Египте и сооружений других древних культур, оставивших свой след на Земле…

В дальнейшем еще одно поле четырехугольных пирамид исследователи разглядели на фотографиях, запечатлевших с марсианской орбиты плато Элизий. И новые пирамиды – в районе Даутеронилус. А в области Утопия был обнаружен фотообъективом как будто бы еще один Сфинкс, подобный сидонийскому. Ни о какой «игре природы» речь уже идти не могла…

В первый раз увидев четкие, сделанные всего лишь с четырехкилометровой высоты фотоснимки объектов Сидонии, Аллан Маккойнт испытал настоящее потрясение. Потом шок постепенно прошел, и его сменило какое-то щемящее, неописуемое никакими словами чувство, которое нет-нет да и давало о себе знать…

Эти снимки, продемонстрированные ему после того, как он подписал обязательство о неразглашении, были сделаны за четыре года и семь месяцев до пролета над Сидонией «Марс Глобал Сервейора». Они были сделаны фотокамерами, доставленными к Марсу тем самым «пропавшим» в конце августа девяносто третьего года космическим аппаратом «Марс Обзервер».

Тот пресс-релиз НАСА был, мягко говоря, не совсем точным. Да, действительно, на время наддува топливных баков «Обзервера» телеметрия была отключена, что проделывалось на протяжении полета, по справедливому утверждению доктора Уильямса, «много раз». Но после закачки гелия в топливные баки радиопередатчик вновь заработал и вполне управляемый космический аппарат без каких-либо проблем продолжал свой полет к Марсу.

Однако мир об этом уже ничего не знал. Миру поставляли заведомую ложь, причем делали это по заранее разработанному плану и с вполне определенной целью. Власть предержащие хотели получить достаточно убедительное подтверждение того, что сидонийские объекты действительно являются артефактами. Необходимо было уточнить «показания» «Викинга-1», и в том случае, если справедливым окажется предположение о существовании памятников древней марсианской цивилизации, приступить к их изучению, сохраняя при этом полную секретность всей информации, касающейся объектов в Сидонии. Обосновывались все эти меры, разумеется, не только стратегическими интересами государства, но и возможными глобальными интересами всего человечества как носителя разума планетарного масштаба. Такое обоснование отнюдь не было чем-то новым – о предполагаемых серьезных негативных последствиях для морали, общественных и религиозных основ человеческой цивилизации в случае обнаружения следов внеземной жизни говорилось уже давно…

Считавшийся «потерянным» для широкой публики «Марс Обзервер» благополучно добрался до Марса и приступил к выполнению основного этапа своей программы. Предварительно опубликованный НАСА перечень оборудования этого космического аппарата содержал кое-какие, опять-таки, умышленные, пробелы. Нигде ни одним словом не было упомянуто о том, что «Обзервер», кроме марсианских шаров-зондов, нес на борту еще один специальный зонд с фотокамерами и тремя, начиненными приборами, снарядами-пенетраторами, предназначенными именно для исследования района сосредоточения сидонийских объектов. Один пенетратор предполагалось использовать для проникновения в толщу «Марсианского Сфинкса» и анализа его химического состава, два других предназначались для определения физико-механических свойств грунта в этом районе – чтобы учесть полученные данные при подготовке марсианской экспедиции.

Освободившись от атмосферных шаров-зондов, «Обзервер», захлестывая Красную планету петлями витков, приблизился к Сидонии и сбросил в атмосферу привязной зонд с фотокамерами и пенетраторами, соединенный с космическим аппаратом длинным тросом пятимиллиметровой толщины. Этот зонд давал возможность получить гораздо более четкие и подробные изображения сидонийских объектов и не промахнуться мимо уготованных пенетраторам целей.

Однако промашка все-таки вышла: пенетратор, предназначенный для «Марсианского Сфинкса», был, вероятнее всего, подхвачен сильным порывом ветра и, перелетев через «Лицо», вонзился в поверхность в полутора километрах от него. Второй пенетратор, как и было запланировано, проткнул толщу песка в трех километрах от «Сфинкса», между ним и «Пирамидой Д и М». Третий зарылся в грунт на семьсот с лишним метров ближе к «Сфинксу». Противоударные корпуса приборов не подвели: спектрометры, оказавшись под тринадцатиметровым слоем песка, где все три пенетратора наткнулись на монолитное основание, сохранили работоспособность и приступили к анализу грунта.

…"Марс Обзервер», постепенно теряя высоту, все еще кружил над цветущей некогда планетой, а на Земле, после получения и расшифровки информации с космического аппарата, уже приступили к подготовке пилотируемого полета на Марс. И зеленый свет этой экспедиции эажгли именно пенетраторы, врезавшиеся в песок в окрестностях «Марсианского Сфинкса».

Важность полученных с помощью снарядов-пенетраторов данных заставила привлечь к подготовке марсианской экспедиции неслыханное количество специалистов. Работа велась в обстановке сверхстрожайшей секретности, велась непрерывно, методом «мозгового штурма», сразу по нескольким направлениям: усиленно разрабатывалась нанотехника, решались проблемы жизнеобеспечения и замедления метаболизма, радиационной защиты и множество других больших и малых проблем, связанных со столь длительным автономным полетом космического корабля с экипажем на борту. Разумеется, начинали не с нуля, не на пустом месте – все-таки за плечами был полувековой опыт создания космической техники; просто все исследования получили мощный новый импульс, выразившийся в обеспечении кадрами, оборудованием и неслыханном, опять же, финансовом вливании. Игра стоила свеч.

Потому что информация, поступившая от приборов, смонтированных во всех трех пенетраторах, была совершенно идентичной и совершенно однозначной: под толщей нанесенного за тысячелетия песка и пыли скрывалось то, что когда-то находилось на поверхности, покрывая равнину вокруг «Марсианского Сфинкса».

Золото.

Золотой панцирь на груди Красной планеты, носящей имя бога войны.

Этот панцирь никак не мог быть естественным природным явлением – не бывает в природе таких золотых полей. Тем более на Марсе, строение которого было изучено уже достаточно хорошо. Этот панцирь, несомненно, был создан все той же древней марсианской цивилизацией. Кто-то когда-то покрыл слоем золота поверхность равнины площадью несколько квадратных километров.

В том, что речь идет именно о таком обширном золотом покрове, сомневаться почти не приходилось. Да, один пенетратор мог случайно угодить точнехонько в изготовленную из золота одинокую плиту на чьей-то древней могиле, хотя подобный случай с позиции теории вероятностей был бы едва ли не уникальным. Можно допустить – если руководствоваться принципом «допустить можно всё», – что в такую же плиту угодил и второй; и все-таки вероятность столь удачного попадания была не просто мала, а исчезающе мала. Но чтобы все три пенетратора попали в три разбросанные по равнине золотые плиты… Нет, сомнений не было: «Марсианский Сфинкс» возвышается над обширным, сплошь выложенным золотом участком.

Доставка хотя бы части этого золота на Землю не только окупила бы все расходы, связанные с подготовкой и проведением не то что одной, а десятка марсианских экспедиций, но и принесла бы умопомрачительную прибыль. Как государству, так и частным компаниям-подрядчикам.

Вот почему вся работа по подготовке такой экспедиции не заняла и полутора десятка лет – совсем немного, если учитывать сложность задач, которые нужно было решить.

Золото. Золото… Столько золота, сколько не смогли бы вместить и десятки форт ноксов. Вот, оказывается, где нужно было искать заветную страну Эльдорадо – не в земной сельве, а за миллионы километров от Земли, на марсианской равнине Сидония…

Космический корабль «Арго» направлялся за истинным золотым руном.

…Тихо было в отсеке, и Аллан Маккойнт, отдыхая в кресле, кажется, все-таки незаметно задремал, потому что ему привиделся вдруг «Марсианский Сфинкс» – величественное сооружение на снимке, сделанном фотоаппаратурой привязного зонда, спущенного с борта «Обзервера». Каменное лицо усмехалось, и усмешка эта казалась почему-то зловещей…

3. Граф

Доктор Самопалов стоял у окна своего кабинета на втором этаже психиатрической больницы и рассеянно смотрел во двор. Там сидели на скамейках и прогуливались по дорожкам под деревьями с уже начинающей желтеть листвой женщины – преимущественно в домашних халатах, и мужчины – преимущественно в спортивных костюмах, как давно уже водится в больницах бывшего «союза нерушимого». Бабье лето не спешило уходить, продолжая дарить теплые дни, и вечереющее небо было глубоким и чистым, словно отражало в себе не такое уж и далекое море, раскинувшееся за степью, окаймленной барьером прибрежных гор.

Доктору медицинских наук, члену ассоциации психиатров, психотерапевтов и психологов Виктору Павловичу Самопалову предстояла очередная беседа с пациентом из седьмой палаты, который именовал себя достаточно скромно – «Демиург», а по документам был Ковалевым Игорем Владимировичем, тридцати трех лет от роду. Доктор Самопалов имел достаточные основания полагать, что пациент Ковалев болен вялотекущей неврозоподобной шизофренией с проявлениями синдрома метафизической интоксикации, синдрома Кандинского – Клерамбо (представленного в данном случае бредом воздействия), шизоидного патологического фантазирования, а также онейроидных состояний и прочих специфических симптомов, отличающих психику больную от психики здоровой. Кроме того, Ковалев в свое время пережил то состояние, которое в психиатрических классификациях формулируется как расстройство множественной личности, или многоличностное заболевание. Именно по этой причине Ковалев и попал впервые в психиатрическую больницу двенадцать лет тому назад, когда еще был студентом. В то время эта странная, удивительная история чрезвычайно заинтересовала доктора Самопалова и он приложил немало усилий для того, чтобы разобраться в завихрениях сознания студента Игоря Ковалева.

История болезни Игоря Ковалева была действительно не совсем обычной даже для видавших много всякого разного психиатров. ^[1].

Родители Игоря развелись, когда он еще учился в школе. Он остался жить с матерью, которая гораздо больше внимания уделяла себе и своим время от времени появлявшимся после развода мужчинам, чем воспитанию сына. Она была еще сравнительно молода, довольно хороша собой, и отнюдь не считала, что жизнь ее с уходом мужа закончилась. Однако же к сыну она относилась строго, требуя от него только отличной учебы и примерного поведения.

Окончив школу, Игорь успешно сдал вступительные экзамены в университет и стал студентом юридического факультета. Учеба давалась ему легко и все в его жизни шло вроде бы без каких-либо проблем. Был он спокойным и незаметным, сторонился шумных студенческих компаний, предпочитая в одиночестве бродить по улицам, а еще лучше – в парке, под дождем. Эту тягу к одиночеству заметил отец, который обзавелся второй семьей, но, тем не менее, время от времени тайком от матери общался с сыном. Мать же уходила на работу рано, возвращалась домой поздно, заводя один роман за другим, и не обращала никакого внимания, а скорее всего, просто не замечала погружения сына в одиночество.

Игорь учился уже на четвертом курсе, когда стал вдруг видеть странные сны. Разумеется, он видел сны и раньше, но совсем не такие. То, что стало являться ему январскими ночами, было повторением одного и того же сна, который раз или два в неделю преследовал его в течение трех месяцев, до мартовской оттепели.

Игорь запомнил этот сон до мелочей. Он стоит за тяжелой темно-багровой портьерой в длинном просторном зале с высоким куполообразным потолком; зал обрамлен справа и слева двумя рядами массивных круглых колонн. На нем красного цвета одежда явно не современного фасона – что-то в стиле одеяний средневековой знати, – рыцарские латы и красный плащ. Во сне Игорь знает, что он вовсе не студент юрфака Игорь Ковалев, а граф Романьи, то бишь Чезаре Борджа – представитель одного из могущественных кланов Италии эпохи Возрождения, сын папы Римского Александра Шестого, правитель области Романья. Напротив него, посредине зала, пол которого выложен светлым мрамором, стоит смуглый мужчина средних лет, с небольшой остроконечной бородкой и усами а ля «испанский гранд» и резкими, какими-то хищными чертами лица. Мужчина довольно красив, но весь его облик внушает тревогу и трепет графу Романьи: «гранд» одет во все черное, на нем узкие панталоны, латы, черный плащ и широкополая черная шляпа с ярко-красным пером, наводящим на мысль о крови. За поясом мужчины виден кинжал с покрытой узорами рукояткой. Игорь, вернее, не Игорь, а Чезаре Борджа, мысленно называет его Черным графом.

Затем в центре зала словно ниоткуда возникает трон, на котором восседает черноволосая женщина лет тридцати, с прекрасной диадемой на голове, в длинном белом платье, богато украшенном золотой и красной отделкой. Граф Романьи знает, что это Екатерина Медичи – королева Франции.

Черный граф неторопливо подходит к ней и что-то говорит, а потом внезапно выхватывает из-за пояса кинжал и наносит ей удар в шею. Кровь обагряет белое платье, кровь брызжет на белый мрамор пола – и окровавленная королева падает замертво. Черный граф резко оборачивается и видит вышедшего из-за портьеры графа Романьи…

На этом сновидение обрывается и Игорь Ковалев с бешено колотящимся сердцем просыпается в собственной постели.

Постепенно он привык к этому повторяющемуся мрачному сну и попытался найти ему объяснение. «Очевидно я был свидетелем убийства в шестнадцатом веке, в своей прошлой жизни», – сказал он гораздо позднее, в декабре, доктору Самопалову.

Да, к тому времени Игорь Ковалев был уже уверен в том, что действие его сна происходит именно в шестнадцатом веке. Никогда до этого особенно не интересовавшийся историей, он стал завсегдатаем читального зала областной библиотеки, стремясь узнать как можно больше о временах графа Романьи и Екатерины Медичи и найти точки пересечения этих исторических лиц. Но никаких точек пересечения так и не нашел. Их, собственно, и не могло быть, потому что реальный, исторический Чезаре Борджа умер за двенадцать лет до рождения будущей французской королевы Екатерины Медичи.

В апреле сюжет сна существенно изменился. Граф Романьи по-прежнему стоял за портьерой в том же зале, однако там уже не было трона и Екатерины Медичи. Черный граф, застывший посредине зала, медленно поворачивал голову в его сторону и, устремив на него тяжелый взгляд, глухо говорил: «Вы были свидетелем и должны умереть».

Этот вариант сновидения повторялся также дважды в неделю и тоже становился пугающе привычным, вызывая у Игоря по утрам, после пробуждения, чувство какой-то всепоглощающей тоски и обреченности.

Дальше стало еще хуже. С июля ночные сновидения превратились в дневные видения. Когда Игорь находился в квартире один, стена комнаты внезапно затягивалась дымкой и растворялась, а в дымке появлялся все тот же зловещий зал, и Черный граф, не говоря ни слова, мысленно угрожал теперь уже не Чезаре Борджа, а именно ему, студенту Игорю Ковалеву. И зал, и Граф выглядели полупрозрачными, но от этого назойливого видения, как Игорь ни старался, нельзя было избавиться усилием воли…

Мысленные угрозы повторялись и повторялись, и в конце концов совершенно измученный парень начал держать под рукой кухонный нож, всерьез опасаясь, что Черный граф воплотится из видения в реального человека и выполнит свою угрозу.

Так продолжалось до второго декабря. В тот вечер Игорь вновь был дома один – мать еще не вернулась с работы. Он пил чай на кухне, когда дверь в квартиру открылась и он увидел входящего в прихожую Черного графа все в том же традиционном одеянии. Фигура его на сей раз казалась не призрачной, а вполне реальной. Воплотившееся видение потянулось к Игорю руками и тот, вскочив со стула, схватил лежащий в коробке у газовой плиты молоток и бросился в прихожую, по пути вооружившись еще и ножом с кухонного стола. Подскочив к убийце Екатерины Медичи, Игорь с размаху ударил его молотком по голове, сломав кроваво-красное перо на широкополой черной шляпе, а потом, отбросив молоток, переложил нож в правую руку и замахнулся, намереваясь нанести Черному графу удар в шею. Тот пытался обороняться, заслонялся руками, и Игорь совершенно отчетливо понимал, что перед ним действительно человек из плоти, а не эфемерный призрак. Неизвестно, чем бы закончилась эта схватка, но внезапно, как потом рассказывал Игорь, он потерял сознание и очнулся уже в палате психиатрической больницы, находящейся в пригородном поселке…

На самом же деле в тот злополучный декабрьский вечер дверь в квартиру открыл не Черный граф эпохи Возрождения, а вернувшаяся с работы мать Игоря. По ее словам, она вошла в прихожую и повернулась к двери, чтобы запереть ее на замок, но тут услышала быстро приближающиеся шаги за спиной. Затем последовал сильный удар по голове. Обернувшись, она увидела искаженное яростью лицо сына, замахнувшегося на нее ножом. Выставив перед собой руки, она начала отчаянно защищаться и громко кричать. Сын целил ей ножом в шею, но лезвие постоянно натыкалось на руки жертвы этого внезапного ужасного нападения. Изрезав матери руки, повредив ей сухожилия, Игорь вытолкнул ее, окровавленную, на лестничную площадку. Перепуганная женщина продолжала громко звать на помощь и соседи вызвали милицию.

При последующем опросе тех, кто видел Игоря в тот вечер, после нападения, выяснилось, что он не отвечал на вопросы и, застыв на месте, смотрел прямо перед собой немигающим и ничего не выражающим взглядом…

Доктор Самопалов хорошо помнил свои впечатления от первых встреч с новым пациентом. Игорь почти постоянно лежал в постели, глядя в пространство, и хотя и рассказал о своих видениях, мучивших его без малого год, но когда доктор пытался заговорить с ним о ситуации попытки убийства, отвечал крайне неохотно, а то и вовсе молчал. Тогда, двенадцать лет назад, Самопалов отмечал в своем рабочем дневнике: «Причиной госпитализации Ковалев считает «столкновение с Черным графом». Вся эта история кажется ему реальной, но связанной с «прошлой жизнью». Считает, что его ждет неминуемая расплата за то, что он стал свидетелем убийства Екатерины Медичи. Эмоционально холоден, после сообщения о том, что на самом деле пытался убить не иллюзорного Черного графа, а собственную мать, которая в тяжелом состоянии находится в реанимации, заявил, что «этого не может быть». Данное вытеснение не сопровождается интересом к ее судьбе. Голос монотонный, не модулированный. Ни с кем не общается, в отделении незаметен. Высказывает предположение, что Черный граф может опять прийти».

Игорь Ковалев провел в психиатрической больнице больше года. В конце концов, то ли благодаря галоперидолу, лепонексу, френолону и прочим нейролептикам вкупе с психотерапией, то ли как раз вопреки всем этим таблеткам и процедурам, состояние его улучшилось. Он, судя по всему, полностью вытеснил из сознания воспоминания о случившейся драме и не испытывал никакой неприязни к матери, которая, слава Богу, вполне оправилась от последствий нападения и часто навещала сына, стараясь, быть может, этими своими частыми визитами как-то компенсировать прежнее невнимание к нему.

Перед выпиской Игоря из больницы во врачебном журнале была сделана следующая скупая запись: «Неврологическое состояние без особенностей, ЭЭГ без пароксизмальных феноменов».

За год, проведенный Игорем Ковалевым в больнице, доктор Самопалов многое для себя открыл. Так же, как ранее Игорь, он углубился в изучение исторической литературы об эпохе Ренессанса, чтобы выяснить, насколько соответствуют видения пациента историческим фактам.

Оказалось, что отдельные символы переживаний Ковалева имеют аналогии с соответствующим временем. В частности, залы с колоннами, первоначально имеющие форму нефов, широко распространились в Европе начиная с пятнадцатого столетия благодаря Филиппо Брунеллески. В боковом нефе церкви Санто Спирито во Флоренции, изображение которого Самопалов показал пациенту, тот узнал обрамленный колоннами зал из своих видений.

Колоннада и мода на них в эпоху Возрождения, в свою очередь, как выяснил доктор Самопалов, восходят к традициям эстетики античности. Дева Мария, восседающая на троне в зале с колоннадами, встречается во множестве ренессансных произведений.

Основываясь на опыте многочисленных исследований в области психопатологии, доктор Самопалов пришел к выводу о том, что Черный граф – это аналог Родриго, или папы Римского Александра Шестого, сыном которого был Чезаре Борджа – граф Романьи.

Общение с Игорем Ковалевым утвердило доктора в мысли о том, что его пациент обладает двумя личностями, то есть страдает многоличностным заболеванием. Доктор не верил в переселение душ.

Первое клиническое описание многоличностного заболевания было связано с дочерью священника Мэри Рейнолдс. В 1811 году эта восемнадцатилетняя девушка, отложив только что прочитанную книгу, вдруг ослепла и оглохла – на целых пять месяцев. После этого, пробудившись однажды утром после восемнадцатичасового сна, она повела себя будто вновь родившаяся: произносила лишь несколько слов, не могла узнать обстановку собственного дома и своих близких. Однако пребывая в этом состоянии «номер два», Мэри Рейнолдс быстро начала обучаться. Через пять недель девушка вновь заснула на те же восемнадцать часов и, возвратясь в прежнее состояние «номер один», ничего об этих пяти неделях не помнила. Такие странные приступы продолжали повторяться из года в год, причем вторая личность Мэри крепла и становилась все более активной в отличие от первой личности, продолжавшей оставаться меланхолической и чувствительной.

Другой классический случай касается Крис Сайзмор – женщины, обладавшей тремя личностями: «Белая Ева», «Черная Ева» и «Жан». Все новые личности образовывались под влиянием стрессов, связанных со сценами насилия. «Белая Ева» была любящей матерью и скромной домохозяйкой, «Черная Ева», напротив, обожала всякие питейные заведения и распутную ночную жизнь, а «Жан» представлял собой зрелую личность, пытающуюся примирить обеих «Ев».

А самый, пожалуй, известный случай многоличностного заболевания относится к американцу Билли Миллигэну, арестованному в 1977 году по подозрению в серийных убийствах, похищении детей и многочисленных ограблениях. При проведении судебно-психиатрической экспертизы психиатры установили у него ни мало ни много двадцать четыре личности обоего пола и разного возраста, две из которых были доминантными. Первая личность – Артур, англичанин, был крупным бизнесменом, не верил в Бога, превосходно знал физику и медицину, легко говорил и писал не только по-английски, но и по-арабски. Эта личность Билли Миллигэна доминировала в спокойных ситуациях. Вторая – Раген Ядасковинич, югослав, был коммунистом, говорил по-английски с довольно сильным акцентом, зато свободно изъяснялся на сербо-хорватском языке, отлично владел оружием, приемами карате и доминировал в минуты опасности. Эти две доминантные личности могли, в случае необходимости, включать и выключать другие личности, каждая из которых обладала собственной памятью и интересами. Более того, у каждой из этих двух дюжин личностей, уживающихся в одном человеке, фиксировались отличающиеся друг от друга электроэнцефалограммы, они имели разный кожногальванический коэффициент и по-разному отвечали на детекторе лжи…

Когда-то по этому поводу доктор Самопалов записал в своем дневнике: «Все это может свидетельствовать о том, что человек функционирует как оркестр, имея множество Я, которые выступают как солирующие инструменты».

Итак, Игорь Ковалев в удовлетворительном состоянии был выписан из психиатрической больницы, а доктор Самопалов работал с новыми больными – а их число росло из года в год, – и продолжал размышлять о причудах сознания своего не совсем ординарного пациента, воплотившего в себе личность умершего пять столетий назад Чезаре Борджа. Он подробно расписал этот случай в своей монографии «Странный психический мир», сопроводив историю болезни Игоря Ковалева следующим предположением: «Сознание прошлого у К. не хронологично, а семиотично, оно отражает не историческое, а семиотическое время – период исторического структурирования символа. Здесь пока многое не до конца понятно, но несомненно одно: психоз является регрессией именно в семиотическое историческое время, о котором мало что известно, и даже неясно, как его можно измерить».

Монография предназначалась, в первую очередь, для коллег-специалистов, которым было вполне понятно, что имеет в виду доктор Самопалов.

И вот через двенадцать лет Игорь Ковалев вновь оказался в той же психиатрической больнице, только теперь уже не в четвертой, а в седьмой палате. Болезнь, как это обычно бывает со многими болезнями, вновь проявила себя…

4. Лес

Первой мыслью пришедшего в себя Сергея Зимина была мысль о том, что его чем-то завалило. Что-то тяжелое лежало на лице, прижав щиток шлема к глазам, давило на грудь. Упираясь ногами в какую-то твердую поверхность, он согнул колени и попытался, поворачиваясь на бок и отодвигаясь в сторону, выбраться из-под этой непонятной, давящей на него массы. Это ему удалось. Неведомый груз был сброшен, Сергей рывком сел и обнаружил, что освободился не из-под какого-нибудь мешка с песком или цементом, а из-под Гены Гусева. Гусев, откатившись в сторону, молниеносно вскочил на ноги и быстро вертел головой, настороженно осматриваясь, держа автомат наизготовку. «Кошка» висела на сгибе его руки.

– Полный улет, парни, – слабым голосом сказали за спиной Сергея. – Полнейший улет…

Сергей стремительно обернулся: Саня Веремеев, сняв шлем, сидел в позе «лотоса» в густой зеленой траве и сквозь прорези маски-шапочки недоуменно таращился на окружающее своими голубыми глазами.

– Не то слово, – откликнулся Гусев, продолжая озираться по сторонам, поводя дулом автомата.

Сергей только сейчас обнаружил, что все еще держит в руке «кошку». Подвесив ее к поясу, он вслед за товарищами принялся изучать обстановку.

Собственно, изучать особенно было нечего, но то, что находилось вокруг, давало достаточно пищи для размышлений. Небольшую поляну, покрытую высокой травой, не поляну даже, а прогалину, обступали долговязые деревья с желто-зеленой листвой, ничуть не напоминавшие мокрый сосняк у пригородного дачного поселка. И это было во-первых. Во-вторых, над верхушками деревьев виднелся кусочек бледно-голубого неба – светлый, безоблачный кусочек, вовсе непохожий на темные сентябрьские небеса, под которыми они только что стояли, ожидая, когда капитан Осипов даст команду приступать к операции. Вечер почему-то превратился в день. Присмотревшись к деревьям, Зимин убедился в том, что среди них нет ни одной знакомой ему породы: вокруг вздымались не дубы, не тополя и не каштаны… Воздух был по-летнему теплым и спокойным, и не ощущалось в нем ни единого намека на дождевую влагу.

Сергей отогнул рукав камуфляжной куртки и посмотрел на часы: десять сорок две. Именно столько и должно было быть. Но не утра, а вечера.

Он отлично помнил все случившееся: багровые вспышки, порывы ледяного ветра, падение в темноту, погружение во что-то мягкое… и мгновенная утрата осознания собственного «я"' и внешнего мира. Подобное уже однажды было с ним – несколько лет назад, на ринге, когда его, еще совсем зеленого юнца, послал в нокаут знаменитый в их кругах Виктор Константинов по прозвищу «Кувалда», большой мастер кик-боксинга. Но что же такое послало в нокаут всю их связку, и как объяснить этот совершенно незнакомый лес?

– Смотрите, парни! – Гусев обвел рукой траву. – Непримятая. Вот, только за мной след, а вокруг? Мы сюда что, по воздуху перелетели? Или нас с вертушки спустили? И вообще, бля, мне кто-нибудь хоть что-то может объяснить? Чем это нас так вырубили? Почему мы здесь?

– И где – «здесь»? – добавил Сергей.

– Вот именно! – кивнул Гусев. – Ловушка там какая-то у той хаты была, что ли? Так приложило, что только сейчас очухались? Херня какая-то получается, парни. На контузию что-то не похоже, лично я в полном порядке… Что за дела! Или меня все-таки контузило и мне все это кажется?

– Тогда и мы тебе кажемся, – заметил Сергей. – Или ты нам. – Он тоже, по примеру Веремеева, снял шлем и положил на траву рядом с собой. Ему было немного не по себе, но он ни секунды не сомневался в том, что объяснение обязательно найдется. Не может не найтись.

– А уж не проверочка ли это? – подал голос Саня Веремеев. – Согласно планам руководства. Тест на профпригодность какой-нибудь, а?

Гусев резко повернулся к нему:

– Так-так-так! Шандарахнули чем-то убойным, солидно шандарахнули, так, что мы глюки поймали, и реакцию нашу изучают? – Он в раздумье потер подбородок и сплюнул в траву. – Хрен его знает, парни. Как-то уж больно ни с того ни с сего…

– А проверки – они всегда как бы ни с того ни с сего, – заметил Саня Веремеев.

– Прямо во время выезда на задание? – не сдавался Гусев. – В заднице у них засвербело?

– Дак и не было никакого задания, Гусек, – пояснил Саня Веремеев. – Туфта учебная. Нас сюда, других – по другим местам.

– Не слыхал я что-то о таких проверках, – сказал Сергей и тут же добавил: – Хотя руководству и надлежит быть изобретательным. Только меня растительность эта смущает. Я хоть в ботанике и не силен, но в деревьях худо-бедно разбираюсь. А тут ни одного знакомого.

Гусев внимательно оглядел густой подлесок, потом медленно, снизу вверх, изучил желто-зеленые кроны и вновь задумчиво сплюнул:

– Что не сосны – это точно. Но за ночь нас могли и в другую какую-нибудь климатическую зону перебросить. Тепло же, как в июле. Точно, на юг киданули.

– Слава Богу, не на север, – пробурчал Саня Веремеев, а у Сергея вдруг мелькнула одна совершенно дикая мысль, но он ее тут же отогнал подальше, потому что такое было бы уместно в фантастических книжках, продающихся в подземных переходах и на остановках, но никак не в реальной жизни.

– А ну-ка, проверим связь, – деловито сказал Гусев. – Хотя, конечно, сильно сомневаюсь…

Его сомнения незамедлительно подтвердились: хотя рации были в полном порядке – между собой бойцы переговариваться могли, – никто на запросы не отозвался.

– Ладно, парни, чего зря мозги сушить, – подвел итог Гусев. – Надо исходить из того, что имеем; раньше или позже разберемся. Давайте осмотримся – и вперед, чего нам здесь торчать? Есть желание по деревьям полазить?

– Кинем на пальцах, – предложил Саня Веремеев. – Как за бутылкой. Считаем с меня, по часовой. Раз, два…

На счет «три» дружно выбросили пальцы, получилось пять и лезть на дерево выпало Сергею. Освободившись от пояса и автомата, он облюбовал дерево повыше, с толстыми кривоватыми ветвями, и начал ловко взбираться к кусочку светлого неба.

Картина, открывшаяся ему сверху, была весьма впечатляющей. Во все стороны, заполняя все пространство по окружности окоема, раскинулось желто-зеленое море деревьев, и не угадывалось в этом море никаких следов человеческой деятельности: ни дорог, ни дыма из какой-нибудь трубы, ни просек с опорами ЛЭП. Вдалеке неторопливо кружили над деревьями казавшиеся отсюда черными точками птицы, и было что-то отрешенное в этом беззвучном кружении, и Сергей только сейчас с невольным замиранием сердца почувствовал, какая бесконечно глубокая тишина стоит вокруг; пожалуй, никогда еще ему, городскому жителю, не доводилось быть окруженным такой всеобъемлющей тишиной, даже в годы армейской службы. Над неподвижным, без единого колыхания, лесом опрокинулась гигантская нежно-голубая чаша неба, чистая, отполированная ветрами чаша, и где-то на трети пути к зениту застыл на стенке этой чудесной чаши не жаркий еще солнечный диск.

Сергей замер, восхищенно оглядывая небеса, и сам не заметил, когда в голове его вдруг зазвучала, наплывая издалека, торжественная музыка, и чистый, словно бы детский голос запел:

Прогрело солнце чашу небосвода, Она отполирована ветрами, В ней перекатывается гул громов И в синеве клубятся облака, Неся небесные живительные воды…

Голос умолк, оставив только музыку, льющуюся из какого-то струнного инструмента, – но тут же возник вновь:

В нерукотворном этом храме Порою, доносясь издалека, Звучат чуть слышно голоса иных миров…

У Сергея закружилась голова, и он обеими руками вцепился в ствол – и не потому что боялся упасть, а потому что ему показалось: вот-вот подхватит его неведомая волшебная сила и как воздушный шарик унесет в глубины этой небесной чаши.

«Наваждение какое-то… – ошеломленно и как-то отрешенно подумал он.

– Где-то когда-то слышал, а теперь и вынырнуло из подсознания… Когда увидел это небо…»

Песня в голове уже иссякла, а он все не решался оторвать руки от теплой, чуть шершавой коры.

«Наваждение… Это все из-за того, что небо…»

– Ну что там, Серега? – разорвав зачарованную тишину, раздался снизу неожиданно громко прозвучавший голос невидимого за листвой Гусева. – Ничьи там морды не маячат?

– Пока нет, – не сразу отозвался Сергей, приходя в себя. – Попробую забраться повыше, если ветка выдержит.

– Не ссы, поймаем, – подбодрил его Саня Веремеев.

Кружащие хоровод еле заметные птицы, медленно спланировав, канули в желто-зеленую гладь, и Сергей, проследив за ними взглядом, вдруг заметил в дальней дали какой-то слабый блеск. Взобравшись еще на две ветки выше, он впился глазами в этот блеск… в эту поблескивающую под солнцем узкую полоску – и в этот момент верхушка дерева с треском начала ломаться.

– Эй, Серый, осторожней! – встревоженно крикнули с поляны.

Тренированное ловкое тело – огромнейший плюс, когда есть все шансы свалиться на землю с двадцатиметровой высоты. Сергей молниеносно скользнул по стволу вниз, сгибая подошвами ботинок тонкие ветви и обрывая громко зашуршавшую листву, и ему удалось избежать неприятной перспективы падения. Благополучно добравшись до нижних ветвей, он, повиснув на руках, спрыгнул в траву, где поджидали его товарищи.

– Ну что? – вновь спросил Гусев.

Сергей стащил с головы маску, вытер мокрое лицо.

– И то верно, – Саня Веремеев проделал ту же операцию.

– Глухомань, – сказал Сергей. – Лес от горизонта до горизонта. Похоже на заповедник. А вон там, – он показал рукой, – какой-то водоем. Или озеро, или река.

– Та-ак… – Гусев тоже высвободил из-под маски свое широкое лицо с плоским носом боксера и выступающими скулами. – Так, – повторил он, с силой провел рукой по коротко стриженным волосам и присел на корточки. – И больше ничего?

– И больше ничего, – подтвердил Сергей. О голубой небесной чаше и своем наваждении он говорить не стал.

Гусев вытащил пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Сизый дым растекся в воздухе, забивая запахи леса.

– Значит, забросили в тыл врага, – отрешенно сказал он. – И жратвы никакой. – Он похлопал себя по карманам и покивал с удрученным видом.

– Никакой, – подтвердил Саня Веремеев. – Как говорится, чем дальше в лес, тем третий лишний. Вот и схаваем тебя, Гусек, – улыбнулся он. – Хотя, у меня «Стиморол» есть, будем жевать, если совсем припрет.

– У тебя и так зубы белые, без «Стиморола», и морда круглая, – не остался в долгу Гусев. – А потому твою долю мы с Серегой оприходуем. Верно, Серый?

– Где лес, там и звери, – Сергей похлопал по стволу автомата. – Так что перезимуем как-нибудь.

– О, эт-точно! – оживился Гусев. – Бараний бок мне пробовать приходилось, а вот медвежий…

– А может, медведь тоже мечтает полакомиться боком Гуська, – Саня Веремеев вновь белозубо улыбнулся и подмигнул Сергею. Потом согнал с лица улыбку и деловито продолжил: – Короче, парни, надо к воде идти. Не знаю, кто как, а я в лесах не рос, ориентируюсь только на улицах. Если там река – куда-нибудь да выведет, без вопросов.

– Дело говоришь, Веремей, – одобрительно кивнул Гусев и тщательно растер брошенный окурок подошвой. – Направимся вниз по течению и непременно на какое-нибудь жилье наткнемся. Народ-то, он к воде тянется. – Гусев хохотнул и добавил: – Или – к водке! Опять же, если что, рыбу глушанем. Вот так. Давай, веди, Серега Сусанин!

Передвижение по незнакомому здешнему лесу оказалось делом совсем непростым – приходилось пробираться сквозь густой подлесок, в котором не было никакого намека на тропинки, цепляясь амуницией, постоянно спотыкаясь о скрытые в траве, выпирающие из земли корни, обходя попадающиеся кое-где завалы из засохших, то ли рухнувших от старости, то ли поваленных бурей деревьев, окруженных многочисленной молодой порослью, то и дело натыкаясь на трухлявые, облепленные серым мхом коряги, разводя руками тонкие стволы-первогодки, которые так и норовили, распрямляясь, хлестнуть по глазам десятками ладошек-листочков. Почти невидимая паутина, развешенная меж ветвей, была ужасно липкой и вскоре покрывала разгоряченные лица бойцов ГБР обильными разводами. К счастью, пока почему-то не встречалось насекомых, всяких там комаров-мух-слепней, иначе и без того нелегкий путь стал бы почти невыносимым. Поляны попадались гораздо реже, чем того хотелось бы небольшому отряду, сосредоточенно и молча пробирающемуся к воде, и чем дальше, тем больше парни убеждались в том, что в этих краях действительно давным-давно не ступала нога человека. Поистине заповедные были края. «Но какой же это заповедник без зверей? – недоумевал Сергей, вслед за Гусевым продираясь сквозь чащу и слыша за своей спиной тяжелое дыхание Сани Веремеева. – Ни звериных троп со следами животных, ни самих животных или хотя бы их рыка, воя или хрюканья… Тогда что это – дендрарий, место сосредоточения редких пород деревьев и кустарников? Тогда понятно, почему никто из нас раньше таких деревьев не видел…» Однако, хотя идти было тяжело, и воздух становился все теплее – утро, повинуясь взбирающемуся вверх солнцу, неотвратимо превращалось в день, – и хотя промокли уже насквозь форменные майки и рубашки, бойцы не снимали бронежилеты и оружие держали под рукой – мало ли что…

Чтобы не сбиться с курса, сделали остановку, и теперь уже только Гусев и Веремеев выбросили пальцы, и лезть на дерево выпало Сане Веремееву, а Гусев навзничь повалился на траву и некоторое время молча лежал, отдуваясь. Сергей сел рядом и, отлепляя от лица паутину, думал теперь только о реке, в которой можно искупаться, и можно вволю напиться воды… хотя вряд ли стоит пить речную воду, лучше бы найти какой-нибудь родник, но где искать этот чертов родник, и можно все-таки сделать хотя бы пару глотков той воды, речной или озерной, лишь бы добраться дотуда, побыстрее бы добраться дотуда…

– Ф-фу-у!.. – Гусев с видимым усилием приподнялся и сел. Помотал головой. Достал сигарету, сделал несколько затяжек и длинно сплюнул. Вытер рукавом подбородок и повернулся к Сергею. – Да-а, гонял нас, конечно, на Балканах Достоевский, но не по такой же местности! Это же, бля, джунгли какие-то бразильские, а не лес! – Он обхватил руками расставленные колени и, еще раз сплюнув под себя, с силой выдохнул дым в траву. – Тут бэтээром надо переть, а не пёхом, да еще с полной амуницией.

Сергей поднял голову и поискал глазами Саню Веремеева: тот медленно, с остановками, взбирался по веткам, и вниз, плавно кружась, летели одинокие листья.

– Блин, ничего себе проверочка на выживаемость, – продолжал ворчать Гусев. – Пить охота, да и пожрать не помешало бы. Где же твои звери, Серый? Тут и зверье-то, небось, не водится, оно ведь здесь вмиг все копыта себе переломает.

– Зона, – меланхолично сказал Сергей.

– Какая зона? – не понял Гусев.

– Просто зона, – пояснил Сергей, продолжая, прищурившись, наблюдать за продвижением Сани Веремеева к небесам. – Типа Чернобыльской.

Эта мысль пришла ему в голову только что. Он перевел взгляд на изумленного Гусева и принялся развивать тему:

– Рвануло тут давненько, лет пятьдесят назад. Секретность тогда, сам знаешь, какая была, так что все шито-крыто. Звери вымерли или ушли, деревья мутировали. А пауки, заметь, остались, – он счистил с рукава клок паутины. – Естественно, народ отсюда повыгоняли, расселили потихоньку кого где, страна-то преогромная была… а может и вовсе того… или по лагерям, как неблагонадежных. По указанию товарища Сталина.

– Какой Сталин?! Что ты несешь, Серый! – возмутился сбитый с толку Гусев. – Сталин же сразу после Второй мировой отчалил. Какие же пятьдесят лет?

– Я и не говорю «пятьдесят лет», я говорю: «лет пятьдесят», – невозмутимо поправил его Сергей. – Чувствуешь разницу? Может и больше. Хотя в истории ты рубишь слабовато – война в сорок пятом закончилась, а Сталин умер аж в начале пятидесятых. Но дело не в датах. А дело в том, что зона-то – вот она, – он обвел рукой обступавшие их заросли. – Мутагенная.

– Сам ты мутагенный. – Гусев «забычковал» сигарету и спрятал ее обратно в пачку, экономя курево. – Мелешь фигню всякую. Мы-то здесь при чем?

– А при том. У ученых давно руки чесались проверить влияние зоны на человека. Для них же удовольствия выше нет, чем поэкспериментировать на человеческом материале. Ядами там потравить всякими, наркотиками накачать, в парашу какую-нибудь засунуть с головой. А где ж материал-то этот взять? Дураков нет. Вот и решили – без согласия, в принудительном порядке, по утвержденным спискам. Так что гордись, Геныч! – Сергей похлопал слегка оторопевшего Гусева по плечу. – Если выживешь – и в звании тебя повысят сразу же, и пенсию назначат… по инвалидности.

– Тьфу! – Гусев дернул было плечом, сбрасывая руку Сергея, но тут же рассмеялся. – Балабол ты, Серега, – сказал он одобрительно, – мощную теорию развил, мутаген ты наш. Мутагенная зона! – он фыркнул. – Эрогенная это зона, а не мутагенная! Именно, что сунули нас в какую-то пиз… – он оборвал себя на полуслове и многозначительно поднял палец: – Однако, основную идею ты подтверждаешь, Серега. Зона, эксперименты… Проверочка это, проверочка! На выживаемость. Подбирают кадры для выполнения какого-нибудь особо важного задания, а?

Сергей пожал плечами. Пить хотелось все больше и больше, и он подумал, что вряд ли годится для выполнения особо важных заданий, да и не нужны они ему, особо важные задания. Уж лучше как сейчас: отбыл дежурство – и возись себе дома с Димкой в свое удовольствие, и лучше этого ничего не придумать.

– Точно-точно, – убежденно продолжал Гусев. – Уверен, на физику нас проверяют, на выносливость. Это у нас Достоевский однажды, знаешь, какую штуку учудил? Значит так, представляешь, жара градусов под сорок-сорок пять…

– Есть! – крикнул сверху Саня Веремеев. – Вижу! А мы уже изрядно в сторону забрали.

– Вот так, – сказал Гусев. – Хреновенькие из нас, однако, лесовики.

Саня Веремеев спустился с дерева и ему дали немного передохнуть. Он сел, прислонившись спиной к стволу, расстегнул куртку и закрыл глаза. Гусев, не удержавшись, начал-таки докуривать «бычок» и, судя по его сосредоточенному виду, что-то обдумывал при этом – вероятно, насчет «проверочки», – а Сергей устроился на узловатом могучем корне рядом с Веремеевым, тщательно вытер маской шею под воротником и бронежилетом и, помедлив немного, все-таки негромко спросил:

– И как там, Санек, впечатляет?

– Угу. Небо классное, – не открывая глаз ответил Саня Веремеев. – Чаша… полированная…

– Что-что? – севшим внезапно голосом переспросил Сергей. Ему показалось, что он ослышался.

Саня приоткрыл один глаз, такой же голубой, как небо. Его всегда добродушное лицо с выцветшими бровями, курносым носом и аккуратными, похожими на женские, губами было покрыто свалявшимися нитями паутины.

– Так… пришло вдруг в голову… Чаша с ветрами. Небо, значит, – пояснил он.

– Где пришло? Там? – Сергей показал пальцем вверх.

– Угу, – медленно, явно не желая тратить почем зря силы, кивнул Саня.

– И… песня?

Веремеев открыл второй глаз:

– Какая песня?

– Ну… о чаше с ветрами.

– Да нет, Серега, никаких песен. Просто подумалось. Слушай, дай я хоть пять минут посижу тихонько, ага?

«Совпадение? – подумал Сергей, покусывая губу. – Оч-чень интересное получается совпадение…»

Однако Гусев не дал Сане посидеть тихонько пять минут. Пружинисто, бодро поднявшись, он развернул плечи, поправил ремень автомата и гаркнул:

– Подъем, парни!

– Ну чего орешь, Гусек? – с досадой сказал Саня. – Нас что, сроки поджимают?

– Если нас тестируют, не следует особенно расслабляться, – уже тише пояснил Гусев. – А нас именно тестируют, определяют наши физические и волевые качества, это сто процентов! Пока ты по деревьям лазил, мы с Серегой посоветовались и решили, что так оно и есть. А полигон, как все мы знаем, надо проходить без задержек, чтобы они увидели, какой ты весь из себя крутой, и тогда честь тебе и хвала, и новое назначение, и бабки охрененные, понял?

– Ну-ну, – скептически сказал Саня, но тем не менее тоже встал и застегнул на «молнию» куртку, вновь подвесил шлем за спиной и поднял прислоненный к коряге автомат. – Охрененные бабки, говоришь? Вы с Серегой так решили, говоришь? Вообще-то, помнится, эту версию я первый предложил. Мыслители! Охрененные, говоришь, бабки? – повторил он. – Ну, тогда вперед, за бабками! Теперь уже я вас поведу, направление – вон туда.

Сергей молча начал пробираться сквозь опостылевший подлесок вслед за Саней и Гусевым. В отличие от уверенного на сто процентов Геныча, он ни в чем не был уверен. Но распространяться об этом не стал – не до того было: пробираясь-продираясь-спотыкаясь, много не наговоришь, да и вообще…

От всяких мыслей острое желание пить не то чтобы совсем пропало, но переместилось куда-то на периферию. Сергей почти машинально разводил руками ветки, старался прикрыть лицо от вездесущей паутины и, глядя на широкую спину и бритый затылок рвущегося к новому назначению Гены Гусева, думал о том, что все это с ними неспроста, ох, неспроста! Конечно же, это действительно мог быть и полигон, но при чем здесь какие-то багровые огни и падение в пустоту? Чисто субъективные впечатления, связанные с применением психотропов? Могли, конечно, в борщ подмешать или в компот… А как насчет «небесной чаши»? Случайное совпадение образов? Когда-то где-то слушали вместе с Веремеем одну и ту же песню? А если Гуська на дерево послать – у него тоже возникнет такой образ? И где все-таки находится этот необъятный лес с незнакомыми деревьями? На юге? Где именно на юге? И на юге ли?..

Картина рисовалась странная и непонятная, и неизвестно, сколько еще времени Сергей занимался бы ничего пока не дающими умопостроениями, но его вернул к действительности изумленный возглас шедшего первым Сани Веремеева. Сергей чуть не наткнулся на замершего, пригнувшись, Гусева и выглянул из-за его спины.

Впереди, сквозь подлесок, виднелась довольно обширная поляна, покрытая все той же густой нехоженой травой, и посредине этой поляны…

Сергей смахнул с ресниц паутину и от изумления раскрыл рот, краем глаза заметив, как медленно попятился от поляны Саня Веремеев.

– А эт-то что за херня такая? – сипло вопросил Гусев, клацая затвором автомата. – Спокойно, парни, щас мы ее уделаем!..

5. Сидония

В полумраке кабины посадочного модуля рыжим пятном выделялся экран внешнего обзора. Ральф Торенссен окрестил модуль «летающей консервной банкой», и эта «банка» была битком набита «сардинами» – одинаковыми серыми контейнерами. В контейнерах пока было пусто. Отстыковавшись от оставшегося на орбите «Арго» с командиром Маккойнтом, «эф-тин», ведомый Торенссеном, совершил запланированный маневр и нырнул в реденькую атмосферу Марса в нужное время и в нужном месте, чтобы с минимальным расходом топлива кратчайшим путем выйти к расчетному месту посадки в области Сидония.

Процедура расставания получилась короткой и без сантиментов: командир по очереди пожал руку и похлопал по плечу Уолтера Грэхема, Ральфа Торенссена и Майкла Савински, и лишь ладонь Элис Рут задержалась в его руке немного дольше. «Береги себя… и да поможет вам Бог», – тихо сказал командир Маккойнт и перекрестил Элис.

Рыжее пятно экрана светилось над головой Ральфа Торенссена, сидевшего у панели управления. Остальные трое участников Первой марсианской экспедиции, пристегнувшись ремнями, как в самолете, располагались в креслах, словно позаимствованных из салона того же обыкновенного рейсового авиалайнера, составленных в один ряд в тесном пространстве кабины. Проектировщики «летающей консервной банки» – «эф-тин» – успешно справились с задачей создания спускаемого аппарата, отвечающего трем главным условиям: максимальной компактности всего, находящегося вне грузового отсека; максимальной же, в пределах данного объема, вместимости этого отсека (по сути, модуль и был летающим грузовым отсеком с довеском кабины управления, «нанохозяйства» Элис Рут и двигательной системы); предельной простоты в управлении. В случае необходимости любой из участников экспедиции мог вывести модуль на орбиту; а уж будет ли он там выловлен или нет – всецело зависело от мастерства командира «Арго» Аллана Маккойнта.

Экран был рыжим, потому что внизу расстилалась покрытая пылью пустынная сухая ржаво-красная равнина, усеянная дюнами, невысокими зубчатыми скалами и каменными глыбами – свидетелями давних тысячелетий. «Эф-тин» по диагонали снижался над Сидонией, расставаясь с небом, где сиротливо пристроилось маленькое, в полтора раза меньше земного, тускло-желтое солнце – бледное подобие того светила, что так привычно освещает и согревает мир людей. Марсианское солнце – далекое и какое-то отчужденное, отстраненное – висело, окутанное легкой дымкой, в розовом, как ломоть семги, небе с едва заметными разводами облаков из кристалликов льда, и не в силах было согреть этот неласковый мир – там, внизу, на ржавой равнине, свирепствовал сорокаградусный мороз.

И вот уже заняли весь обзорный экран таинственные объекты Сидонии – модуль снижался над Сфинксом, а сбоку, справа, вздымались сооружения Города, а дальше, за ними, застыла под солнцем Пирамида Д и М, а слева от нее гигантским пузырем, словно выдавленным из-под поверхности каким-то давным-давно вымершим марсианским чудовищем, вздулся загадочный Купол – третья вершина равностороннего треугольника, создание древней расы, что канула в небытие, но оставила свой след под этим холодным солнцем.

И впервые над изъеденными временем марсианскими пространствами прозвучал человеческий голос. Это был голос эксперта Майкла Савински.

– Господи! – сказал эксперт. – Он чертовски похож на маску! Я когда-то видел такую же маску… в Бостоне, да, в Бостоне, на шествии в хэллоуин. Точно, видел! Вот чудеса! – Он повернулся к сидящему рядом Уолтеру Грэхему. – Согласен, Уотти? Видел такие маски?

Ареолог не ответил. Он впился глазами в изображение и, казалось, готов был вскочить с кресла и устремиться к экрану – если бы не ремни. Элис тоже, не отрываясь, глядела на проплывающую под модулем громаду, и только Торенссен, не поднимая головы, манипулировал клавишами управления.

Гигантский монолит, более темный, чем окружающая его равнина, был, несомненно, создан когда-то природой – и столь же несомненно было то, что этот каменный массив подвергся обработке инструментами, изготовленными разумными существами. Никакие ветры, дуй они с разных сторон хоть и десять тысяч лет подряд, никакие дожди и волны, никакие перепады температур не смогли бы сотворить из одинокой горы того, чем она предстала взорам землян – вырезанной из камня улыбающейся маской с четкими очертаниями, с глазницами, заполненными чем-то белесым – то ли лед это был, то ли туман, – отчего лицо – вполне человеческое лицо! – имело странную схожесть с земными античными статуями, вызывающими неприятное чувство своими слепыми глазами. Изображение Сфинкса на экране разительно отличалось от многочисленных фотографий, сделанных с борта космических станций, оно словно беззвучно твердило, отбрасывая все сомнения скептиков: надо мной поработал разум моей планеты…

Улыбающийся колосс со слезой под правым глазом отодвинулся в угол экрана. Все ближе, словно поднимаясь из глубин, подступала к модулю ржавая равнина – и Торенссен, на миг полуобернувшись к потрясенным только что открывшейся картиной коллегам, отрывисто предупредил:

– Держитесь. Врубаю тормозные.

Модуль содрогнулся от импульса запущенных тормозных двигателей, завис над марсианской поверхностью между Сфинксом и Куполом и медленно, словно приседая на все укорачивающихся и укорачивающихся огненных струях, рвущихся из дюз, осел на россыпь мелких камней, окутанный тучей взметнувшейся вверх бурой пыли. Первая марсианская финишировала.

Некоторое время все сидели молча, возможно, думая каждый о своем. Все-таки, наверное, это очень здорово – ощущать себя первым, знать, что ты первый… Впрочем, Торенссен, похоже, пока еще не прочувствовал всю уникальность момента – он тщательно проверял по индикаторам работоспособность всех систем «консервной банки». А Элис и Майкл Савински после некоторого послепосадочного оцепенения, не сговариваясь, обратили взоры на руководителя группы Уолтера Грэхема – младшего сына преуспевающего темнокожего бизнесмена из Айовы, давшего Уолтеру возможность получить превосходное образование.

Грэхем, словно только что очнувшись, тряхнул курчавой головой, расстегнул ремень безопасности, но подниматься из кресла не стал. Как-то отстраненно глядя на экран, показывающий одну только непроницаемую ржавую пелену, он произнес:

– Прибыли. Поздравляю с успешной посадкой. Начнем по программе. – Он взглянул на пилота. – Ральф, выходи на связь с бортом… и как у нас там снаружи? Уши не отморозим?

В распоряжении экспедиции были прекрасные комбинезоны с терморегуляторами, «обкатанные» на антарктической станции на Земле Королевы Мод при температурах, достигающих минус пятидесяти, а также предоставленные министерством обороны герметичные шлемы и компактные баллоны с дыхательной смесью из арсенала диверсионных групп, предназначенных для действий в условиях высокогорья. Имелось также и оружие в виде пистолета «магнум-супер», находящегося у руководителя группы. Поскольку стрелять на Марсе было, вроде бы, не в кого, то оставалось предположить, что оружие включили в список необходимого оборудования для пресечения возможного бунта… или все-таки кто-то в НАСА и в самом деле верил в неких кровожадных уэллсовских марсиан? Второй такой же мощный «магнум» лежал в сейфе командира «Арго» Маккойнта. Неужели в том же космическом агентстве всерьез считали, что блеск марсианского золота способен довести экипаж «Арго» до конфликта, который можно устранить только с помощью оружия? По этому поводу Элис Рут, показав знакомство с русской классикой (будучи школьницей, она играла в самодеятельном театре), еще в самом начале полета заявила: если все знают, что висящее на сцене ружье должно обязательно выстрелить – почему бы просто не разрядить его еще в первом акте? На что Аллан Маккойнт, улыбаясь, ответил: пистолет – это чтобы отбиваться от возможных атак НЛО…

Торенссен, изучавший показания наружных анализаторов на дисплее, вместе с креслом развернулся от панели управления и обвел коллег круглыми от изумления глазами.

– За бортом плюс десять и три… – сказал он срывающимся голосом.

– Десять и три – чего? – не понял Уолтер Грэхем.

– Градусов, – проникновенным полушепотом пояснил пилот и тут же чуть ли не закричал: – Больше пятидесяти по Фаренгейту!

– Не может быть, – уверенно заявил Грэхем. Он был ареологом – специалистом по Марсу, и считал, что знает Марс как свои пять пальцев. – Датчик неисправен, давай резервный.

Он поднялся и, стуча тяжелыми ботинками по полу кабины, направился к дисплею. Элис и Майкл Савински обменялись удивленными взглядами: в это время и в этом месте температура за бортом никак не могла быть плюсовой!

– А эт-то еще что такое? – потерянно вопросил Уолтер Грэхем, уставившись на только что возникшие на дисплее строки. – Азот – семьдесят восемь, кислород – двадцать один… Откуда? Что это, черт побери!

В кабине модуля воцарилось всеобщее недоуменное молчание. Числа, которые бесстрастно застыли на дисплее, были совершенно абсурдными в данной ситуации. Все члены экспедиции прекрасно знали, что атмосфера Марса на девяносто пять процентов состоит из углекислого газа. Если же верить показаниям датчика – а проба забортного воздуха была взята буквально за несколько секунд до посадки, – воздушная оболочка (по крайней мере, в окрестностях Сфинкса и других искусственных объектов Сидонии) ничем не отличалась от земной! Можно было, конечно, и в этом случае объяснить все неисправностью анализатора – но поломка двух датчиков сразу…

– Кто-нибудь скажет мне, куда мы прилетели? – среди всеобщего ошеломленного молчания задал вопрос Уолтер Грэхем. – Может быть, это какой-то другой Марс?..

…Давно уже исчезла поднятая при посадке рыжая пыль, и на обзорном экране была видна пустынная равнина, и вздымалась в отдалении, закрывая чуть ли не полнеба, громада Марсианского Сфинкса, и тусклое солнце поднималось все выше в розово-желтое уже небо. Повторные замеры и анализы дали все те же числа: температура за бортом – плюс десять и тридцать четыре сотых градуса по Цельсию; состав воздуха практически аналогичен земному. Факты говорили о том, что в районе посадки модуля существует непонятно каким образом и когда возникшая совершенно невероятная аномалия…

Это было странно, это было интересно, это требовало обоснований и объяснений; если хоть какие-то объяснения или хотя бы намеки на них и могли возникнуть, то лишь в ходе длительных размышлений и дискуссий… но размышления требовали времени, а время свое Первая марсианская должна была занять не размышлениями и рассуждениями, а вполне конкретной работой. Да, дело предстояло вполне конкретное, и нужно было браться за него – ради чего, собственно, летели-то за тридевять пространств?

Специалист по Марсу Уолтер Грэхем поступил так, как сплошь и рядом поступают в ученых кругах: он поименовал явление, определив его как «феномен Сидонии», классифицировал его как «аномалию невыясненного генезиса», принял ее как данность и вместе с другими участниками экспедиции приступил к выполнению скрупулезно составленной еще на Земле программы. Программа, конечно же, включала одним из пунктов осмотр объектов Сидонии, но главным, стержневым, в ней было совсем другое: докопаться до золотого руна и переправить максимально возможное количество драгоценного металла на космический корабль «Арго»: золото Эльдорадо – в трюм галеона!

Выйдя на связь с Алланом Маккойнтом, Уолтер Грэхем коротко обрисовал обстановку и, получив от озадаченного командира благословение, приступил к выполнению программы, где были четко расписаны задачи и действия каждого участника Первой марсианской; эти действия были уже неоднократно отрепетированы на земном полигоне в предполетный период.

Застегнув комбинезоны и надев шлемы коммандос – датчики датчиками, а рисковать не стоило, хотя экспресс-анализ забортного воздуха и показал полное отсутствие какой-либо органики, – итак, полностью облачившись, они стояли у выходного люка, отделяющего их от мира Красной планеты – Уолтер Грэхем впереди. Прежде чем привести в действие механизм замка, ареолог обернулся к своим спутникам:

– Наверное, нужно сказать что-нибудь этакое… «Этот маленький шаг одного человека – гигантский прыжок человечества»… или что-то в этом роде, – его голос звучал и по рации, и был слышен сквозь шлем. – Но мне, честно говоря, ничего в голову не лезет. Разве что – «наконец-то на красном появился черный», – он криво усмехнулся при полном молчании остальных, отрицательно покачал головой. – Нет, не то… Нет изюминки. Ладно, пошли!

Люк медленно подался вперед и в сторону, с громким шорохом развернулся трап – и Уолтер Грэхем вышел под розово-желтые марсианские небеса. Однако торжественного сошествия на поверхность Марса не получилось – на последней ступеньке ареолог неожиданно споткнулся и чуть не упал…

«Господи, этого еще не хватало! – смятенно подумал Грэхем. Он не был суеверным, и все же… – Господи, пусть все будет хорошо…»

Ступать по Марсу было легко – каждый из астронавтов весил здесь чуть ли не в три раза меньше, чем на Земле. Впервые этот пейзаж наблюдали не бесстрастные объективы фотокамер, а глаза людей. Первых людей на Марсе. Впрочем, бортовая видеоаппаратура тоже вела непрерывную съемку. Вокруг расстилалась приглаженная ветрами равнина, с одной стороны вздымалась пятигранная Пирамида, левее возвышался Купол, с другой стороны впечатался в небо массив Сфинкса, а на близком горизонте темнели сооружения Города. Воздух был чист и спокоен, над головами астронавтов светило солнце, и едва угадывался в небе призрачный полумесяц Фобоса, а под ногами, на тринадцатиметровой глубине, лежало золото…

Этот пустынный мир когда-то был живым миром, с лесами и полноводными реками, морями и покрытыми высокой травой равнинами. Тут жили разумные существа, похожие, судя по Марсианскому Сфинксу, на людей, это и были люди – люди Марса; у них были свои города и селения, они молились своим богам и сочиняли музыку, рисовали картины, слагали стихи и сооружали грандиозные монументы в память о великих событиях. Почему исчезла древняя марсианская раса? Или она не вымерла, а переселилась в недра планеты? Или, подобно библейским персонажам, совершила грандиозный Исход через пустыню космоса на Землю? Не потому ли землянам снятся иногда странные, нездешние сны?..

Уолтер Грэхем с детства мечтал побывать на Марсе. Именно поэтому он и стал ареологом. И, конечно же, он читал «Марсианские хроники» своего соотечественника Брэдбери. Нет, Грэхем, разумеется, не верил в то, что Марс до сих пор обитаем – вернее, не надеялся на это, – и знал, что их Первую марсианскую не ожидает судьба описанных фантастом из Иллинойса экспедиций – и все-таки сердце его учащенно билось, а взгляд цеплялся за каждый камешек, за каждое углубление в красном грунте, словно надеясь отыскать следы тех, кто был здесь и только что ушел отсюда, завидев спускающийся с неба летательный аппарат чужаков.

Впрочем, времени на подобные размышления не было. То, что мог позволить себе еще один соотечественник Грэхема – Торо, проводя дни в уединении на берегу лесного пруда, не мог позволить себе руководитель экспедиции, преследующей вполне определенные прагматические цели. Побродив с десяток минут по равнине возле модуля и полюбовавшись пейзажем, астронавты принялись за работу. Были взяты для экспресс-анализа пробы грунта. Была проведена еще одна видеосъемка – теперь уже не с борта «летающей банки», а непосредственно с поверхности. Майкл Савински подготовил бур и расконсервировал экскаватор. Ральф Торенссен проверил исправность автоконтейнеров и собрал транспортер для выемки грунта из котлована – а предстояло переместить не одну тонну, чтобы добраться до лежащего на тринадцатиметровой глубине золотого щита. Элис Рут провела еще один сеанс радиосвязи с «Арго» и занялась обустройством быта – оборудованием спальных мест в грузовом отсеке и подбором пищевых продуктов. Уолтер Грэхем испытал на поверхности небольшой двухместный вездеход. Работать в комбинезонах было жарко, шлемы и баллоны с дыхательной смесью оказались совершеннейшим излишеством, но Грэхем пока осторожничал…

Бур вонзился в рыжий грунт, пошел вниз, пробиваясь сквозь толщу нанесенных за Бог знает сколько лет наслоений. «Арго» нужно было загрузить золотом снизу доверху, превратить в летающий золотой слиток – а для этого «консервной банке» предстояло совершить не один рейс из Сидонии до орбиты и обратно… если только там, в глубине, действительно находилась сплошная золотая целина, а не отдельные золотые островки…

Бур вернулся из разведки – и все вздохнули с облегчением: золото – было! Для верности произвели бурение еще в трех местах, по углам нанесенного на карту квадрата – и вновь не обманулись в своих ожиданиях. Золотая подкладка простиралась под равниной, возможно, до самого Купола и Пирамиды, и можно было приступать к рытью котлована. И продолжить бурение в других местах, чтобы определить – хотя бы приблизительно – размеры золотого слоя.

…Работали до сумерек, забыв о времени и не обращая внимания на голод. Все были охвачены азартом, хотелось делать все как можно быстрее и сделать как можно больше. Однако Уолтер Грэхем нет-нет да и поглядывал на темную громаду Сфинкса, предвкушая тот момент, когда они доберутся до золота и он возьмет вездеход и отправится к древнему сооружению, очень похожему сверху на маску со слепыми глазами – маску с праздника хэллоуин в земном городе Бостоне.

И лишь когда командир Аллан Маккойнт с орбиты самым категоричным образом приказал прекратить работы и устраиваться на отдых, участники Первой марсианской разогнули натруженные спины. Небо было уже не розово-желтым, а темно-лиловым, в нем сверкали Фобос и Деймос, и сотни звезд, до которых никогда не суждено дотянуться человечеству – да и зачем? Звезды были далеко, и с их, звездной, точки зрения, перелет с Земли на Марс – миллионы и миллионы километров! – был даже не шагом, не шажком, а так – ходьбой на месте в собственном доме…

В «консервную банку» возвращались, еле волоча ноги от усталости – не помогала и пониженная сила тяжести. Позади осталась выемка, уже полностью скрывшая оставленный в ней Майклом Савински экскаватор, и высокий конус перемещенного с помощью транспортера грунта. В это время суток тут должен был царить как минимум семидесятиградусный холод, однако датчик показывал устойчивый плюс… И это продолжало оставаться необъяснимым. Впору было задуматься о вмешательстве каких-то сверхъестественных сил, но Уолтер Грэхем не верил в сверхъестественное, твердо усвоив древний тезис о том, что чудо – это просто явление, происходящее в соответствии с пока неизвестными нам законами природы. А где-то на уровне подсознания затаилась у него мысль о том, что эта невероятная аномалия, которая, как говорится, не лезла ни в какие ворота, каким-то образом связана с объектами Сидонии. Точнее, с одним из них – с Марсианским Сфинксом…

– Золото добывать – это, конечно, хорошо, – со вздохом сказал Майкл Савински, следом за Уолтером Грэхемом поднимаясь по трапу к люку модуля. – Но хотелось бы и вон там хоть чуть-чуть побродить, – он показал на почти черную в сумерках громаду Сфинкса, – посмотреть, потрогать своими руками.

– Потрогаешь, Мики, непременно потрогаешь, – заверил его Грэхем. – Вот только задачу свою выполнишь – и устроим тебе экскурсию. И Ральфу тоже.

Он повернул голову в сторону Сфинкса – и в этот момент сгущавшуюся темноту над этим исполином расцветили багровые сполохи. Непонятные вспышки следовали одна за другой, с разными интервалами, словно где-то наверху, на каменном лике, беспорядочно мигал гигантский фонарь.

– Что это? – сдавленно произнес застывший на трапе Майкл Савински.

Ни ареолог, ни пилот не ответили ему. Вокруг стояла тишина, дул слабый, то и дело пропадающий ветерок, и в этой тишине вновь и вновь озаряли небо над Сфинксом багровые вспышки.

6. Демиург

Возвращению Игоря Ковалева в психиатрическую больницу поспособствовала его мать. Она все-таки вышла замуж и переселилась к своему новому избраннику, оставив квартиру Игорю, который по-прежнему предпочитал одиночество и, как и в юности, совершенно не интересовался женщинами и жениться не собирался. По юридической части он не работал, хотя, пропустив год, все-таки закончил университет; увлекшись компьютерами, он стал неплохим специалистом по их обслуживанию и ремонту и заключил договоры сразу с несколькими мелкими фирмами.

У матери остался ключ от квартиры Игоря. В тот день, безрезультатно позвонив несколько раз, она отперла дверь и обнаружила сына неподвижно лежащим на диване с самым отрешенным видом; остекленевшие глаза его уставились в одну точку. Мать принялась трясти его за плечо, громко называя по имени, но он только вяло отмахивался и не произносил ни слова. Решив, что Игорь находится под воздействием какого-то наркотического вещества, мать принялась искать следы этого наркотика в комнате, но ничего не обнаружила. Зато ее внимание привлек лежащий на принтере рядом с компьютером распечатанный лист бумаги. Прочитав распечатку, мать вновь принялась было теребить Игоря, продолжавшего лежать с тем же застывшим выражением лица, а потом, предположив, что странное состояние сына может быть проявлением вернувшейся душевной болезни, позвонила доктору Самопалову, еще двенадцать лет назад давшему ей номера своих рабочих и домашнего телефонов.

Так тридцатитрехлетний Игорь Владимирович Ковалев вновь стал пациентом Виктора Павловича Самопалова, которому вот-вот должно было стукнуть сорок шесть.

Наметанным глазом доктор без труда определил, что больной пребывает в онейроидном состоянии, и вскоре человек, в котором когда-то жил (или так и продолжал жить?) граф Романьи, был приведен в чувство с помощью внутривенного вливания пятипроцентного раствора барбамила и электросудорожной терапии. Доктор прочитал и то, что было напечатано на листе бумаги, переданном ему матерью Ковалева. Там были стихи, очень различные по стилю.

Первыми шли такие строки:

Черный сон мои дни Затопил по края: Спи, желанье, усни, Спи, надежда моя!

* Не очнуться душе! Всё окутала мгла. Я не помню уже Ни добра и ни зла.

* Колыбелью плыву Я под сводами сна, И одно наяву – Тишина, тишина…

За этим стихотворением следовало другое, тоже без указания имени автора. Доктор Самопалов не был склонен считать, что его, как и предыдущее, сочинил Игорь Ковалев. Что-то знакомое чудилось ему в этом стихотворении: возможно, когда-то, в молодые годы, он уже читал его. Или, во всяком случае, что-то подобное.

И одиночество над нами как дождь: встает над морем вечерами и простирается там, за холмами, до неба, им чреватого всегда. И с неба падает на города.

* Оно струится ливнем на рассвете на переулки, смутные вначале, когда тела обнявшиеся эти уже того не ищут, что искали, и люди в ненависти и печали одной постелью связаны навеки…

* Тут одиночество уходит в реки.

Следующее стихотворение было доктору Самопалову незнакомо, и в нем четко прослеживалась та же тенденция:

В лицо мне веет ветер нежащий, На тучах алый блеск погас, И вновь, как в верное прибежище, Вступаю я в вечерний час.

* Вот кто-то, с ласковым пристрастием, Со всех сторон протянет тьму, И я упьюсь недолгим счастием: Быть без людей, быть одному!

Далее шли такие же характерные строки, которые воспринимались как отрывки из разных стихотворений:

Я задыхаюсь в вашей суете, Я одинок в толпе гудящей, Я одинок, как путник в темной чаще. Я задыхаюсь в вашей суете.

И далее:

Никем не очарован я, Нет у меня любимых строк. Я бесконечно одинок Под бледным солнцем бытия.

Продолжением темы выглядели напечатанные еще ниже две строчки:

Ничего мне в жизни не хочется – Лишь не троньте мое одиночество!

И завершала эту подборку неизвестно чьих стихотворений одно-единственное, расположенное «лесенкой», в стиле Маяковского, утверждение:

А наяву лишь одно: Пустота.

Пустота.

ПУСТОТА…

После того, как Игорь Ковалев начал уже вполне адекватно реагировать на окружающее, доктор Самопалов показал ему этот листок. И тут выяснилось, что Ковалев ничего не может сказать относительно им же самим, вероятно, распечатанных на принтере стихотворений. Они, по его утверждению, были ему совершенно незнакомы. Поэзией он никогда не увлекался, стихи читал давным-давно, еще в рамках школьной программы, и в памяти с тех пор остались только разрозненные строки из «Евгения Онегина», «Погиб поэт! – невольник чести…» Лермонтова да парочка коротких стишков с еще более ранних времен, то ли Барто, то ли Маршака – вот, пожалуй, и всё…

Откуда взялся этот листок в его принтере, он не имел ни малейшего понятия. Но вполне определенно заявил, что никто ему эти стихи для перепечатки не давал, и что работать на его домашнем компьютере тоже никто не мог – гостей он к себе никогда не приглашал и ни с кем не общался, за исключением, разумеется, клиентов. Но с клиентами он говорил об антивирусных программах, дисках, модемах и прочих компьютерных делах, но не о поэзии.

По словам Ковалева, в тот день он безвылазно сидел дома, шаря по Интернету в поисках свежей информации, касающейся мира компьютеров, попутно заглядывая то туда, то сюда и не замечая течения времени (что вовсе не являлось патологией, а было привычным состоянием, пожалуй, любого юзера). Впрочем, он помнил, что оторвался от своего занятия и пообедал, а потом вновь сел за компьютер. А вот что было дальше…

О том, что было дальше, Игорь не мог, собственно, сказать ничего вразумительного, кроме того, что ощутил «какие-то картины и фигуры в голове», именно ощутил, по его утверждению, а не увидел, словно у него в голове «шло какое-то кино». Но что это были за «картины», что за «кино», он так и не смог сформулировать доктору Самопалову. «Это как сон, который забывается при пробуждении, – сказал он. – Остаются какие-то обрывки, хочешь их поймать, удержать, а они тают. Это все равно что пытаться рассмотреть узор снежинки, положив ее на горячую сковородку. Только мне кажется, это было что-то нереальное…»

Помолчав, Игорь добавил: «Вот и все, Виктор Палыч. А в себя пришел на знакомой койке, – он грустно усмехнулся. – В вашей обители».

В лечебной практике доктора Самопалова хватало случаев зрительных псевдогаллюцинаций и сновидных фантастических переживаний, возникающих, в частности, при онейроидной кататонии. Там было всё: и грандиозные автокатастрофы с горами трупов и грудами обгоревшего железа, и землетрясения, сметающие с лица земли целые города, и сонмища отвратительных насекомых и змей, заполоняющие дома и улицы, и гигантские цунами, и стаи летучих мышей, застилающие небо. «Все люди превратились в скелеты, – делился с доктором своими онейроидными видениями один из пациентов. – Эти скелеты бегали по городу и теряли свои кости… Было и ужасно жутко и смешно одновременно…»

Ощущения, испытанные Игорем Владимировичем Ковалевым, похоже, принадлежали к той же категории.

С помощью системы поиска Интернета выяснилось, что первое стихотворение принадлежит перу французского поэта девятнадцатого столетия Поля Верлена, а второе – то, что было смутно знакомо Виктору Павловичу, – написал в начале двадцатого века известный австриец Райнер Мария Рильке и называется оно «Одиночество». Не было проблем и с определением авторства третьего стихотворения: им оказался Валерий Брюсов. А вот с остальными строчками ничего не вышло – в Интернете их не было. И доктор Самопалов предположил, что их сочинил сам Игорь, находясь уже в состоянии психоза и не осознавая своих действий.

Последующие беседы с пациентом из седьмой палаты привели заведующего отделением к мысли о том, что у Игоря Ковалева возник еще, ко всему прочему, и синдром метафизической интоксикации, ведущим признаком которого, как известно любому психиатру, являются почти непрерывные размышления больного о глобальных философских и социальных проблемах: о смысле жизни и смерти, о предназначении человечества, о соотношении внешнего мира и души, о коренном преобразовании социума и прочих высоких материях. Казалось бы, ну и что тут такого: не о том ли самом испокон веков размышляют философы, которых нет оснований причислять к психически нездоровым людям? Однако же ни Платон, ни Спиноза, ни Гегель, ни Кьеркегор не называли себя «демиургами» – а Игорь Ковалев называл себя именно так и просил доктора Самопалова обращаться к нему именно так: Демиург, а не Игорь Владимирович.

Демиург, как известно – это наименование созидающего начала, созидательной силы, творца, это божество, творящее мир. Игорь Ковалев с какого-то момента начал считать себя создателем реальности.

Судя по его словам, эта мысль пришла ему в голову уже в больнице. Собственно, даже не пришла в голову – он просто отчетливо услышал прозвучавший у него внутри голос: « Ты – Демиург».

Игорь Ковалев был абсолютно уверен в том, что это не его собственная мысль; он воспринял ее как не подлежащую никакому сомнению переданную ему истину, как посланное из горних сфер откровение или даже приказ, и не имел намерения искать какие-либо обоснования этого тезиса. Это невесть откуда и почему пришедшее утверждение позволило ему по-иному взглянуть на историю с Черным графом. «Я сам создал ту эпоху, Екатерину Медичи и Черного графа, – заявил он доктору Самопалову. – И себя в образе графа Романьи. А создание мое вышло из-под контроля и повернулось против меня, как это часто бывает».

И доктор Самопалов пометил в рабочем дневнике: «Синдром Кандинского – Клерамбо проявляется в виде бреда воздействия». И в который раз с привычным сожалением подумал о том, что вряд ли хоть когда-нибудь возможно будет постичь до конца все лабиринты и тайники человеческой психики, представляющей собой поистине самую великую загадку бытия…

Тихий стук в дверь заставил Виктора Павловича оторваться от созерцания больничного двора, медленно погружающегося в мягкие сентябрьские сумерки.

– Да, да, войдите, – сказал он, отворачиваясь от окна.

Дверь медленно открылась и в кабинет вошел человек, который только что представлялся неясной тенью за матовым дверным стеклом. Игорь Владимирович Ковалев.

– Прощу вас, – доктор показал на кресло у низкого столика. Он никогда не беседовал с пациентами, восседая за своим рабочим столом.

Ковалев пересек кабинет, неслышно ступая домашними тапками по светло-коричневому линолеуму, сел, и доктор вслед за ним опустился в такое же глубокое мягкое кресло по другую сторону столика.

Во внешности Игоря Владимировича Ковалева не было ничего особенно примечательного: среднего роста молодой худощавый немного сутулый мужчина с коротко подстриженными темными волосами, составляющими некоторой контраст с довольно бледным лицом. Глаза у Ковалева были карие, они близоруко и слегка рассеянно смотрели на окружающее, словно мысленно Ковалев находился где-то в другом месте. Одет он был в лимонного цвета футболку с короткими рукавами и красной надписью «Елисавет-250» на груди и синие спортивные брюки, но по его угловатой фигуре нельзя было сказать, что он увлекается спортом – просто все та же больничная традиция.

– Как вы себя чувствуете? – задал доктор традиционный вопрос, с которого начинались все их беседы.

Игорь пожал плечами:

– Вполне нормально, Виктор Палыч. – Голос у него был тихий и не очень выразительный. – Кино больше не повторяется, сон сегодня опять снился самый обычный, серенький такой.

Сны Ковалева тоже были постоянным предметом их бесед. Скрытая аппаратура фиксировала все происходящее и произносимое в кабинете – как и при любой другой встрече доктора Самопалова с пациентами его отделения; последующий анализ этих записей помогал психиатру разобраться с диагнозом, нащупать ключевые точки и определить наиболее эффективные методы лечения… ну, если и не лечения, то хотя бы временной блокировки заболевания. Впрочем, иногда доктора посещала мысль о том, что, с точки зрения пациентов психбольниц, именно они-то и являются вполне здоровыми, а недугом поражено все остальное человечество – дело было лишь в выборе системы координат, системы отсчета, совсем как в эйнштейновской теории относительности…

– А в конце еще Губаныч мой приснился, – продолжал Ковалев, водя пальцем по полировке столика, в которой отсвечивалось окно. – Стоит недовольный, сам в себя смотрится, а выхода нет. В состоянии «черной дыры».

– Кто такой Губаныч? – поинтересовался доктор Самопалов, внимательно глядя на бледное лицо пациента.

– Вот именно «кто», а не «что», – Ковалев несколько оживился. – Губаныч – мой компьютер. Стоит сейчас, пылится, оторван от мира, в себя смотрится.

– Почему – «Губаныч»?

– Препод у нас такой был, – пояснил Ковалев. – Невысокий, всегда в светло-сером, и голова большая, квадратная. Как дисплей. Семинары у нас вел по гражданскому праву. Очень похож.

– А почему вы считаете, что ваш компьютер не «что», а «кто»? Он для вас – не рабочий инструмент, а личность?

– Ну, личность не личность… – Ковалев вновь вяло пожал плечами. – Но и не простая железка. Собственно, Виктор Палыч, простых железок и не бывает: всё, созданное человеком, имеет душу. Именно так.

Доктор Самопалов чуть приподнял левую бровь. Потер подбородок.

– Как же эта душа проявляется?

– Я не говорю о проявлении, Виктор Палыч. Я говорю только о наличии души. Все очень просто, на основе самой элементарной формальной логики. Сами посудите, – Ковалев подался вперед, к доктору. – Бог создал человека, правильно?

Самопалов кивнул:

– Если верить Библии, да.

– Вторая посылка: человек создал машину. Каков вывод? Бог посредством человека создал машину. А теперь чуть расширим первую посылку: Бог создал человека и вложил в него душу. Человек создал машину. Следовательно, компьютер, как и трактор, и вот этот стол – твари Божии, обладающие душой.

Доктор Самопалов откинулся на спинку кресла и внутренне улыбнулся, но не стал вступать в полемику. Такая полемика вряд ли была бы в данный момент целесообразной.

– Кстати, душу имеют не только предметы, созданные человеком, – развивал тему Ковалев, – но и вообще все природные объекты, только это иная душа. И-на-я, понимаете? Человек самим своим присутствием в мире одухотворяет мир, понимаете? То есть получается как бы единство душ и тел, вот в чем суть. Получается живая природа, которая может произвольно, а значит свободно и целенаправленно, разумно изменять свои формы. Именно так, Виктор Палыч, это, собственно говоря, вселенская аксиома.

Лицо Ковалева слегка порозовело. Он, обхватив обеими руками колени, непрерывно сцеплял и расцеплял пальцы.

– Вам Новалиса не приходилось читать, Игорь Владимирович? – немного помолчав, спросил Самопалов.

– Демиург, Виктор Палыч! – Ковалев многозначительно поднял палец. – Демиург – и никак иначе, я же просил. Не Игорь Владимирович. Новалиса мне читать не приходилось, но не в этом дело. Не в Новалисе дело. Вот Демиург – да. Вы знаете, почему можно босиком ходить по раскаленным углям и не обжигаться? Знаете, почему йог, если его закопать на три метра в землю, может не дышать сутками и все равно будет себя прекрасно чувствовать?

– И почему же? – с любопытством спросил доктор Самопалов. Такие неожиданные переходы от одной темы к другой были ему хорошо знакомы. И не только из специальной литературы, но и из собственной практики.

– Потому что человек способен создавать для себя новую реальность, творить реальность, понимаете? Не каждый, конечно, а именно творец, демиург. – Оказывается, Ковалев все-таки перебросил какой-то мостик. – А в этой новой реальности – временной, конечно, – никаких раскаленных углей-то и нет вовсе. И дышать под землей там вовсе необязательно. И много чего еще… Таких реальностей могут быть тысячи, миллионы!..

Я не помню, отключил я Губаныча или нет, – вдруг добавил Ковалев почти без паузы. – Мать-то могла и не заметить. Позвонить ей можно будет, Виктор Палыч?

– Можно, – кивнул доктор Самопалов.

«Интернет, – внезапно подумал он. – Ежедневное многочасовое блуждание по Интернету. То тут что-то прочитает, то там. Что-то заинтересовало, что-то нет – но все равно отложилось. Отсюда и идеи разные. И Рильке. И Новалис. Во всяком случае, вполне вероятно».

– Новая реальность и без человека может обходиться, – вновь вернулся к теме Ковалев. – Подумал о чем-то, или там книгу написал, или рассказал кому-то – а оно уже и материализуется в какой-нибудь другой вселенной. Или даже в нашей. Придумал кто-то в голове созвездие, Большую Медведицу, к примеру, – вот она и появилась. Или про робокопа кто-то сочинил – и вот тебе робокоп, ходит и палит в разных нехороших парней. В какой-то другой вселенной. Или в той же Большой Медведице. Или вот подумал как-то Господь Бог о нашей Вселенной – и сотворилась она. И от желания любого творца это никак не зависит.

Просто сотворяется – и всё, хочет он того или не хочет… Понимаете, Виктор Палыч?

– Возможно, именно так и обстоит дело, – ответил доктор Самопалов, глядя мимо собеседника, в забранное изящной, но прочной металлической решеткой распахнутое окно. – Возможно, действительно существует множество вселенных, заполненных воплотившимися плодами нашего воображения. И возможно, когда-нибудь мы получим неопровержимые доказательства этого. Или не получим.

– Или не получим, – слабым эхом отозвался Ковалев. Лицо его вновь стало привычно бледным, а взгляд рассеянным. Плечи человека, именующего себя Демиургом, вяло обвисли, спина сгорбилась и вся его фигура теперь вызывала у доктора Самопалова невольные ассоциации с висящей на веревке непросохшей тряпкой. Доктор почувствовал некоторую неловкость – даже за много лет общения с пациентами он не утратил подобного ощущения. Это была неловкость психически здорового человека, осознающего некоторую ущербность собеседника. Ее, эту неловкость, скорее, можно было бы определить как чувство невольной вины – не за болезнь другого, а за свое собственное здоровье.

– Как вам здесь? – спросил он поникшего Ковалева. – Есть ли какие-нибудь претензии к персоналу? В чем-то нуждаетесь?

Демиург-Ковалев, чуть приподняв голову, рассеянно взглянул на доктора и отрешенно сказал:

– С туалетной бумагой проблемы. Пропал из тумбочки рулон. Может, и к лучшему. Знаете, Виктор Палыч, чем чревато использование туалетной бумаги? – Ковалев опять слегка оживился, распрямил спину.

Доктор начал собираться с мыслями, прикидывая, как отреагировать на этот несколько неожиданный вопрос, но Ковалев ответил на него сам.

– Это один из самых удобных способов уничтожения населения, – почти шепотом сообщил он. – Бумага пропитывается отравляющим раствором, поступает в продажу и… – Ковалев сделал неопределенное движение рукой. – Когда еще там разберутся… Гораздо эффективнее, чем рассылка заразы вместе с письмами и всякими там… Понимаете, Виктор Палыч?

– А зачем кому-то уничтожать население? – полюбопытствовал доктор Самопалов. – Да еще столь изощренным методом.

– А зачем нужно было самолетами таранить небоскребы? – тут же задал встречный вопрос Ковалев. – Дело не в том, кому это нужно, а в том, что это возможно.

– Ну, вообще много чего возможно, – заметил доктор. – И без бумаги туалетной. Кстати, в одной довольно давно написанной книге – фантастическом романе, автора сейчас не помню уже – отраву подмешивали в клеящий состав, наносимый на почтовые марки. Лизнет человек марку языком, как это у нас принято, и… – Самопалов помахал рукой, копируя недавнее движение Ковалева. – Не читали этот роман? По-моему, какой-то скандинав написал.

– Не читал, Виктор Палыч, – с тихим вздохом ответил Ковалев. – И

Новалиса тоже не читал. А вообще сам принцип надо менять, понимаете? –неожиданно заявил он. – Думаете, помогают все эти ваши аминазины-трифтазины? Это же каменный век, никакого прогресса. Таблетками по мозгам, все равно что дубиной. А какой тут иной подход может быть? Да очень простой: рассматривать человека как текстовой файл, который нужно отредактировать. Исправить ошибки, ликвидировать пробелы, что-то стереть, что-то дописать. По-моему, вполне очевидно. Но так всегда и бывает: то, что под носом находится, совсем рядом – не замечают. А?

Доктор Самопалов, прищурившись, смотрел на вечереющее небо за окном. В полемику он по-прежнему вступать не собирался, да Ковалеву и не нужна была полемика – он следовал своей причудливой дорогой, делающей неожиданные повороты в дремучем лесу болезни.

– Конечно… – после непродолжительного молчания сказал Ковалев, отрешенно глядя куда-то в сторону. – Конечно… К чему все эти… Бесполезно… – Он повернул голову к доктору, и взгляд его продолжал оставаться каким-то бесцветным. – Стоит ли стараться, если… Я об этом раньше как-то не думал, но вот… Что мы имеем, Виктор Палыч? Что у нас в наличии? А замкнутый круг мы имеем, замкнутый круг у нас в наличии, змея, кусающая собственный хвост. Вот послушайте, всё очень просто. Господь Бог сотворил Вселенную, – Ковалев загнул один палец. – Затем он создал человека, или Вселенная создала человека – это уже частности. – Он загнул второй палец. – У каждого человека есть свой внутренний мир, так? Свое сознание, представления, воображение. И в своем сознании человек сотворяет Господа Бога, который сотворил Вселенную, которая сотворила человека, который сотворил Господа. Дом, который построил Джек… Получается круг! Так кто же кого сотворил, а, Виктор Палыч? Да никто никого не сотворил! Ни Господа Бога нет, ни Вселенной, ни человека с его внутренним миром. А есть одна пустота. Все наше существование, вся прошлая жизнь, и жизнь теперешняя – иллюзия, Виктор Палыч! Всего лишь один из ликов пустоты. Только и всего. Мы придумываем миры, и они, вроде бы, и воплощаются – что-то такое я уже говорил, кажется, – но и это только иллюзия. Пустота, Виктор Палыч, пустота! Пус-то-та… – Ковалев замолчал, расслабленно откинул голову на спинку кресла и его руки безвольными плетями опустились на подлокотники. Вид у него был такой, словно он совершенно выбился из сил.

– Думаю, вам сейчас нужно пойти в палату и полежать, – сказал доктор Самопалов, внимательно глядя на пациента. – Не возражаете?

Ковалев медленно закрыл глаза и его острый кадык несколько раз судорожно дернулся. Доктор начал было подниматься из кресла, намереваясь звонком вызвать медсестру для сопровождения пациента в палату, но в этот момент Ковалев разомкнул веки и сказал, обводя кабинет расплывчатым тусклым взглядом:

– Всё непрерывно меняется… Это пустота играет сама с собой… О космическом аппарате «Арго» вы, конечно, знаете, Виктор Палыч?

Это был очередной выверт, очередной поворот дороги, петляющей в глубине дремучего леса – так подумал доктор Самопалов.

– Да, слышал, – ответил он, не сводя глаз с пациента. – Сообщение в теленовостях, давно уже. Автоматическая межпланетная станция, летит к Марсу. По-моему, так. Я, собственно, за этим не слежу.

– Я тоже не слежу, Виктор Палыч. Только она не автоматическая, там есть люди. Понимаете, Виктор Палыч? Там люди летят на Марс, только это держится в секрете. А там – люди! И они уже прилетели. Понимаете?

– Понимаю, – сказал доктор Самопалов. Откровения Демиурга-Ковалева вполне укладывались в рамки диагноза.

– Они уже там, на Марсе, – убежденно повторил Ковалев. – Там, – он показал пальцем на потолок, и доктору подумалось, что Демиургу правильнее было бы показать на собственную голову…

7. Стрела

– Ну и что скажете, парни? – сидящий на корточках Гусев поднял голову и обвел взглядом Зимина и Веремеева. – Мы в порядке или глюки ловим помаленьку?

– Мы-то, может, и в порядке, а вот вокруг что-то не в порядке, – ответил Саня Веремеев, а стоящий рядом Сергей Зимин промолчал.

Они продолжали рассматривать маленький, не более полуметра в диаметре, пятачок выжженной земли, этакую неожиданную проплешину среди высокой травы – словно кто-то нес тут большой котел с чем-то страшно горячим и плеснул ненароком себе под ноги. Уже умолкло эхо короткой автоматной очереди Гусева и вокруг вновь стояла тишина, но теперь бойцы знали, что в этой тихой чужой чащобе скрывается что-то непонятное… или кто-то непонятный.

Саня Веремеев еще раз осторожно потыкал носком ботинка в ссохшуюся землю, держа пятачок под прицелом своего автомата, и пожал плечами:

– Не понимаю… Он же здоровенный был, кентавр этот, как же он сюда?..

– Какой кентавр? – вытаращился на него с корточек Гусев. – Ты че, Веремей? Кентавр же – это лошадь с человеческой башкой, а этот сундук ни на лошадь, ни тем более на человека совсем не похож! Скорей уж, жабища бронированная с зубастой пастью. Хренотень какая-то доисторическая, и прыгает резво, сволочь! Думаю, враз бы нас всех перекусила и не подавилась, отвечаю. Но сбежала, тварюга, не понравилось!

– Погодите, парни, – вмешался ничего не понимающий Сергей. – Какие кентавры, какие жабы? Тут какая-то несуразица получается. Это же явное чучело, оно же от пуль на куски разлетаться стало. Женщина, только пустая внутри… вернее, половина, передняя часть, а сзади пусто.

– Опа! – возбужденно притопнул Саня Веремеев после всеобщего недоуменного молчания. – Соображаете, что получается? Идут по лесу трое трезвых – совершенно трезвых! – мужиков, перед ними вдруг появляется какое-то чудо-юдо – и каждый из мужиков это чудо-юдо воспринимает по-разному. А после выстрелов чудо-юдо исчезает, и остается на том месте только вот эта плешь, – Саня снова повозил ботинком по бурой земле. – Соображаете теперь, что к чему?

– Не-а, – подумав, сказал Гусев. – А ты?

– И я не соображаю, – вздохнул Саня.

Гусев повернулся к Сергею:

– А ты, Серый? Разгадаешь кроссворд?

– Подумать надо. По-моему, Санек все правильно сформулировал, теперь нужно концы найти.

Эта псевдоженщина, которую Сергей увидел на поляне, до сих пор стояла у него перед глазами. Высокая, метра, пожалуй, под два с половиной, женская фигура плыла над травой, приближаясь к ним. У женщины было застывшее лицо и в буквальном смысле слова пустые глаза – просто две дыры, сквозь которые виднелись деревья. Она двигала руками, так, словно кто-то дергал за невидимые ниточки, ее длинное синее переливающееся платье чуть колыхалось, она поворачивалась то одним, то другим боком, и тогда становилось видно, что это просто вырезанная из какого-то материала передняя часть, нечто подобное выпуклой картонной страшилке, а сзади-то и нет ничего. Лицо женщины Сергей разглядеть как следует не успел, потому что Гусев открыл стрельбу, и от платья полетели синие клочья, но как будто бы не было ничего страшного или необычного в этом лице – просто маска да и все. Гусев открыл стрельбу – и картонная страшилка остановилась и, на глазах уменьшаясь в размерах, начала обратное движение, продолжая оставаться лицом к Сергею. И, превратившись в конце концов в синий шарик, не больше теннисного мяча, скрылась в траве. Там, где теперь находился пятачок выжженной земли – или этот пятачок был тут и раньше?

Картонная нестрашная, хотя и неожиданная, женская фигура. Кентавр. Бронированная зубастая жаба из допотопных. Каждый видел что-то свое… А на самом деле? Что это было на самом деле? Или – кто?.. Или – кто создал это чудо-юдо, и зачем? Для того, чтобы постращать?

– Надо понимать, никаких озарений, – полуутвердительно прокомментировал Гусев молчание Сергея и плюнул в загадочную проплешину.

– С озарениями проблема, – согласился Сергей. – То есть, почему каждый из нас видел что-то свое, и как это все технически устроено – я не знаю. Но, по-моему, в данном случае это не так уж важно. Главное – наша реакция. Если исходить из предположения о тестировании.

– Есть! – Гусев удовлетворенно взметнул над головой кулак. – Рты мы не разевали, и действовали решительно.

– Действовал ты, – уточнил Саня Веремеев. – А я на кентавра пялился.

– Мы действовали, – Гусев сделал ударение на «мы». – Я просто взял инициативу на себя. Вот так. – Он поскреб подбородок, ухмыльнулся и легко вскочил на ноги, словно вспорхнул. – Ну, парни, надо держать ухо востро и не расслабляться. Чует мое сердце, спецэффектов всяких нам подкинут под самую завязку, это только цветочки. А мы все равно прорвемся! Дай-ка, Веремеич, «стиморольчика» для бодрости и свежести. И погнали дальше!

– Насчет полигона мы можем и ошибаться, – заметил Сергей.

– Ха! – Гусев взял протянутую Саней упаковку и лихо забросил в рот две белых продолговатых подушечки. – Что же еще? Мутанты твои, что ли? Или духи лесные?

– Может и духи. – Сергей тоже угостился «стиморолиной». – Оборотни местные, каждому по-разному показываются.

– Однако пули боятся, и это главное, – заявил Гусев и осмотрелся. – А боеприпасов у нас на них хватит. Двигаем, парни, не снижаем темпа. Баллы, баллы надо зарабатывать. И ни в коем случае не зевать! Давай, за мной!

– Насчет духов лесных… тоже учитывать надо, – с запинкой сказал Саня Веремеев, пряча в карман полупустую упаковку жевательной резинки. – Я недавно один прикол сам читал, своими глазами. Мужик один пишет…

– Ну? – обернулся к нему рванувший было с места Гусев. – Что он там пишет?

– Ехал он откуда-то, вечером. По-моему, из Долгопрудного. А потом от автобуса до деревни ему еще километров пять было топать. Или шесть, не помню.

– Не тяни, Веремей! – прервал его Гусев. – Не время рассусоливать. Коротко, самую суть.

– Ну вот, идет вечером, тоже трезвый, и слышит – писклявые голоса. Потом сбоку какое-то свечение, а на границе света и темноты – какие-то маленькие человечки, сантиметров пятьдесят-шестьдесят ростом. Мужик остановился – человечки сразу в темноту шмыгнули и оттуда смеются и лепечут пискляво. Пошел – и они за ним. Прыгают, визжат, смеются. Так и провожали его где-то с километр. А потом волна света угасла и они исчезли. – Саня замолчал.

– Ну? – вид у Гусева был недоуменный. – И что дальше?

– Ничего. Пришел мужик к себе домой и в газету написал. Вот и все.

– Так на хрена ты нам эту байку рассказал? – возмутился Гусев. – Я тебе таких историй целый вагон могу толкануть. Человечки! При чем здесь твои человечки?

– Мало ли… Лесные духи, человечки… Надо иметь в виду.

– Хорошо, – нетерпеливо отмахнулся Гусев. – Будем иметь в виду. Давай, орлы, потопали!

Они пересекли поляну и Гусев, шумно выдохнув, первым вломился в осточертевшую лесную зелень, которая вовсе не собиралась становиться реже.

– Я к чему все это, – вполголоса сказал за спиной Сергея Саня Веремеев. – Полигон может и полигон, а про всякие заколдованные места тоже забывать не следует. Это ведь не бабушкины сказки – научно обосновано, я читал… Слышь, Серега?

– Очень даже может быть, – не оборачиваясь, отозвался Сергей, настраиваясь на очередной нелегкий переход. Жажда стала слабее – возможно, потому, что он жевал «Стиморол». Он подумал и добавил: – Мы тени, окруженные призраками.

Ему вновь вспомнилась песня о небесной чаше.

– Смотри по сторонам, призрак, – посоветовал Гусев, пробираясь вперед по хрустящему валежнику.

– А как же там «Спартак» сыграл? – вдруг ни с того ни с сего спохватился Саня Веремеев. – Если так и осталось – все, сливай воду!

…Предположение Гусева насчет «спецэффектов под самую завязку» не спешило подтверждаться. Уже более получаса длилось их очередное противоборство с чащобой, а вокруг все было тихо и спокойно. Ни зверей, ни людей, ни бронированных зубастых жаб, пасующих перед пулей. Правда, разок-другой Сергею показалось, что мелькает за деревьями синий клочок – обрывок платья, но он списывал это видение на игру воображения.

И все-таки версия относительно полигона, на котором проверяются их физические и волевые параметры, не представлялась ему очень уж убедительной. Впрочем, других версий у него, пожалуй, и не было – вернее, было одно бредовое допущение, но именно что – бредовое…

Время шло, невидимое за высокими деревьями солнце все больше прогревало воздух и, наверное, наступила пора вновь лезть наверх и производить очередную коррекцию маршрута. Сергей уже собрался было поделиться этой мыслью со взмыленным Гусевым, таранящим подлесок с упорством, неотступностью и неумолимостью ледокола, когда услышал какие-то звуки, едва различимые в шуршании раздвигаемых руками бойцов ветвей. Он замер на месте, вслушиваясь, и Гусев тоже остановился, незамедлительно схватившись за автомат, а Саня Веремеев завертел головой, стараясь выяснить причину внезапной остановки.

»…Сни-ить… сни-ить… сни-ить…» – разноголосо доносилось издалека.

Можно было, конечно, сказать себе, что это вопят бронированные злые жабы юрского периода, заманивая в ловушку, но, скорее всего, это кричали птицы. Не исключено, что кричали они, резвясь у воды.

При мысли о воде пить Сергею захотелось просто нестерпимо, а еще захотелось прямо в бронежилете плюхнуться в этот невидимый пока водоем, окунуться с головой, смыть пот, а потом часочка два-три полежать в теньке на берегу…

– Птицы? – спросил насторожившийся Гусев.

– Вода, – сказал Сергей.

– Искупнемся! – восторженно-надрывно добавил Саня Веремеев.

Нет, они не бросились к воде сломя голову. Они продолжали идти гуськом, и по-прежнему внимательно всматривались в окружающее, но все-таки чуть ускорили шаг, направляясь туда, откуда раздавался все усиливающийся почти непрерывный птичий гомон.

Раздвинув ветки, Гусев на мгновение застыл, а потом с удовлетворенным видом обернулся к товарищам:

– Река, парни!

Река была медленной и не претендовала на особый размах – до противоположного берега было метров шестьдесят-семьдесят, не больше; она плавно выплывала из-за поворота и столь же плавно уплывала за другой поворот. Вода была чистой, в ней отражались небо и деревья, и над волнистым песчаным дном стайками носилась юркая рыбья мелочь. Только страдающий водобоязнью не захотел бы окунуться в такую реку в жаркий полдень. Берег, на котором, вытирая пот и осматриваясь, стояли бойцы ГБР, нависал над водой невысоким обрывом, а противоположный был отлогим, покрытым травой, окаймленной узкой полоской золотистого прибрежного песка. Именно там и танцевали в воздухе галдящие пестрые длинноклювые птицы – совершенно незнакомые птицы, – с криками унесшиеся прочь при появлении людей. Лес вздымался и на другом берегу, такой же густой и неподвижный, но стену деревьев отделяла от зеленого ковра прибрежной травы неширокая лента дороги, повторяющей изгибы реки. Над дорогой там и тут кучками порхали большие желтые бабочки, а еще возвышался на обочине столб с прикрепленной наискосок, в верхней его части, поперечиной, на концах которой висели продетые за полукруглые ручки широкогорлые коричневые кувшины.

– Годится, – сказал Гусев и плюнул в воду. – Переберемся на ту сторону и почапаем по дорожке вниз по течению. Будем надеяться, что крокодилы здесь не водятся.

– И пираньи с барракудами тоже, – добавил Саня Веремеев.

– Давайте подумаем, как ее форсировать, – сказал Сергей, с прищуром глядя на солнечные блики, играющие в воде.

– Не проблема. – Гусев сел и начал расшнуровывать ботинок. – Раздеваемся, вещички в руки – и вперед. Здесь мелко, дно видно – можно вброд перейти. А на кой хрен там те посудины болтаются?

– Наверное, воду ими набирают, – предположил Саня и тоже начал разоблачаться.

«А зачем же вешать-то так высоко? – подумал Сергей. – Чтобы зверье не утянуло, что ли? Только где же здесь зверье?»

Он оглянулся на чащу за спиной, и ему вновь почудилось, что из-за дерева в кустарник бесшумно метнулось что-то синее.

…Переправа прошла без каких-либо сложностей. Дно было ровным, вода в самом глубоком месте едва походила до подмышек, и ни крокодилов, ни барракуд с пираньями действительно не наблюдалось. Выбравшись из реки, расположились на траве, совершенно голые, и не хотелось одеваться, напяливать на себя бронежилеты и тащиться куда-то по жаре. У реки было хорошо, и в траве отыскался родничок, и вода оказалась очень вкусной и холодной, и они с удовольствием пили ее, хотя утолили жажду еще при переправе.

Да, у реки было очень хорошо, но бойцы решили не разлеживаться – на полигоне не загорают, полигон проходят, причем стараясь сделать это с максимальной скоростью.

Досадливо морщась, облачились в пропитанную потом одежду, вновь разобрали оружие. Неохотно переставляя натруженные ноги, потянулись вверх по отлогому берегу, к обочине, где стоял столб с кувшинами.

Кувшины висели высоко, даже от нижнего конца перекладины до земли было метра три, и Сергей еще раз удивился – к чему такие сложности? Коричневые выпуклые бока кувшинов были покрыты сложной сетью закругленного орнамента, в котором чудились какие-то диковинные полузвери-полуптицы, и Гусев, дымя сигаретой, поднял руку с автоматом, чтобы подцепить стволом нижний кувшин и стащить его с поперечины – но в этот момент раздался вдруг в тишине быстро нарастающий тонкий свист.

Сергей резко обернулся, увидел что-то серебристо сверкающее в солнечных лучах, со свистом рассекающее воздух над берегом, несущееся прямо на них, и, не успев еще ничего сообразить, сделал именно то, что должен был сделать – такие действия постоянно отрабатывались на тренировках. Резко толкнув в плечо Гусева, стоящего спиной к стремительно приближающейся серебристой молнии, он отпрыгнул в сторону и, падая в траву, успел заметить, что Саня Веремеев, зеркально повторяя его прыжок, летит в другую сторону, а Гусев уже лежит за столбом и вскидывает автомат.

Молния с лету врезалась в столб – на том уровне, где только что находилась шея Гусева, – и стало понятно, что это стрела с коротким, жестким на вид оперением. Стрела вибрировала, уткнувшись острым носом в высушенную солнцем древесину, и Сергей отчетливо осознал, что не толкни он Гусева – покоиться тому сейчас в придорожной пыли совершенно мертвым – однозначно и непреложно, потому что бронежилет не закрывал шею, а шлемы они не надели…

Но Гусев, слава Богу, был совершенно жив и, лежа на животе, выглядывал из-за столба, скалился и поводил из стороны в сторону стволом автомата, выискивая цель. На противоположной обочине дороги, у самых деревьев, залег успевший перекатиться туда Саня Веремеев, тоже готовый в любой момент открыть огонь; и в своих собственных руках Сергей обнаружил словно бы сам собой прыгнувший туда «калаш».

Стрела отнюдь не походила на муляж, она действительно могла убить… и убила бы… И значит, идея насчет полигона могла отдыхать. Полигон – это учебные занятия, это испытания…. но не до такой же смертельной степени!

Одного из них только что пытались убить. По-настоящему. Насовсем.

Нетрудно было понять, откуда прилетела стрела. Не так далеко от столба, выше по течению, и река, и дорога делали поворот, скрываясь за выступом леса. Все там было тихо и неподвижно, но именно там, без сомнения, затаился неведомый недоброжелатель… или недоброжелатели?

Сергей скосил глаза на Гусева – тот продолжал скалиться и держать палец на спусковом крючке, Саня Веремеев словно врос в обочину и неподвижностью своей мог вполне соперничать со скульптурой. Нет, на роденовского «Мыслителя» он, конечно, не тянул – что-нибудь вроде «Перед боем»… Все вокруг оставалось статичным, только река знай себе текла и текла, да продолжали самозабвенно виться над дорогой желтые бабочки, и пора уже было что-то предпринимать.

Едва Сергей подумал об этом, как картина изменилась. За поворотом послышались приближающиеся звуки, словно кто-то нервно барабанил пальцами по столу, и мгновение спустя на дороге показались всадники, окутанные клубами пыли, вздымаемой копытами мчащихся вперед коней. Развевающиеся зеленые плащи под цвет травы, блестящие на солнце доспехи, шлемы с поднятыми забралами, длинные мечи…

– Предупредительную – поверх голов! – крикнул Гусев и тут же открыл огонь, выпуская очередь над головами приближающегося отряда, словно заявившегося сюда прямиком из легендарного Средневековья.

Саня Веремеев и Сергей незамедлительно поддержали его своими «калашами» – и топот копыт двух десятков коней растворился в треске автоматных очередей.

«Маскарад какой-то… – успел подумать Сергей, готовясь перейти к прицельной стрельбе, чтобы не быть затоптанным рассыпавшимися в цепочку – от кромки леса до самого берега – здоровенными, черными, как на подбор, конями. – Кони в пальто…»

Репетиция трио прочищающих горло «калашей», похоже, произвела должное впечатление на атакующих. Черно-зеленая цепочка замедлила свой бег и кони взвились на дыбы, повинуясь осадившим их седокам. Вперед выехал молодой рыжеволосый парень с луком в руке – кажется, только у него одного и был лук, – развернул коня боком, вытащил из прикрепленного к седлу колчана стрелу – двойняшку той, что застряла в столбе над головой Гусева. Серебром сверкнул на солнце длинный острый треугольный наконечник. Похоже было, что стрела предназначалась одному из тройки бойцов, а из обшитого золотистой тесьмой колчана торчало еще много таких стрел – и вряд ли лучник умудрится промазать с тридцати метров по неподвижной мишени…

Кататься по траве, увиливая от стрел, Сергею совершенно не хотелось. Но и стрелять на поражение, когда атака уже захлебнулась – тоже. Ситуация была совершенно неясной, и вряд ли стоило пытаться прояснить ее с помощью трупов. И коней – длинногривых, ухоженных, красивых – тоже было жалко.

Вероятно, примерно так же мыслил и Гусев. Окинув взглядом недружелюбные вполне европейские лица длинноволосых всадников – молодых и постарше, бородатых и безбородых, – он чуть опустил ствол автомата и крикнул лучнику, все так же лежа под прикрытием столба с кувшинами:

– Эй, не стреляй! Давайте разберемся!

Рыжеволосый медленно натягивал тетиву, игнорируя предложение Гусева. Молчали и товарищи рыжеволосого.

«Может, по-русски не понимают?» – подумал Сергей и обнаружил, что острие стрелы рыжеволосого направлено прямо на него. Выбор лучника не был случайным: Гусева закрывал столб, а Саня Веремеев перебрался с обочины под деревья и залег там, выставив автомат. Лежащий на покрытом травой откосе Сергей был, безусловно, самой удобной мишенью.

Сергей, коротко вздохнув, приготовился приступать к исполнению акробатических этюдов, но тут Гусев, процедив: «Щас они у меня поплящут, отмороженные!» – отцепил от пояса круглую, зеленую и на вид совершенно безобидную «погремушку Перуна».

– Пока будут очухиваться – в лес, а там будем думать, – быстро сказал он Сергею и, широко размахнувшись, метнул «бабахалку» в сторону маскарадных незнакомцев.

«Погремушка» соприкоснулась с землей метрах в десяти от рыжего, так и не успевшего спустить тетиву. Сергей уже имел удовольствие наблюдать это «психическое оружие» в действии, поэтому быстро повернулся спиной к цепочке всадников, зажмурился и плотно прижал ладони к ушам. Тем не менее и вспышку, и грохот, хоть и в ослабленном виде, он все же ощутил, и ему стало не совсем хорошо. И это при том, что он был подготовлен. Что же тогда говорить о неподготовленных?.. «Перун, ребята, – это сплошные полные штаны у бандюков», – любил повторять капитан Осипов, то ли намеренно цитируя Стругацких, то ли придумав эту фразу независимо от гениальных братьев-фантастов. («– Р-раз – и полные штаны! – орал Полифем»).

Грохот эхом перекатывался по лесу, обезумевшие кони несли всадников в разные стороны – кого в придорожные кусты, кого прямиком в реку, а рыжего парнишку-лучника вообще нигде не было видно. Сергей поднялся и вместе с Гусевым перебрался за деревья, к Сане Веремееву.

– Блеск! – с довольным видом заявил Гусев.

– В прямом смысле блеск, – согласился Сергей.

– И блеск, и треск, – подключился Саня Веремеев. – Треску тоже хватает.

– Пошли чуть глубже, – предложил Гусев. – Стрелы здесь не достанут, кони не пройдут, и мечами тут не больно помахаешь. А больше у них и нет ничего.

Отойдя метров на пять от дороги, они, не сговариваясь, надели шлемы и присели на корточки в подлеске.

– Пугнуть-то мы их пугнули, – сказал Гусев. – А вот дальше что делать? Что это за рыцари киношные? Откуда?

– Спроси чего-нибудь полегче, – отозвался Сергей.

Гусев несильно ткнул его кулаком в плечо:

– Спасибо, Серега! Если бы не ты – я сейчас уже отдыхал бы… Придурки какие-то! Перешпокать-то мы их, конечно, можем запросто, но смысл? И потом, неизвестно, чья территория. И кто они такие.

– Во-во, – закивал Саня Веремеев. – Лучше уж переговоры попробовать.

– Дак пробовал же! Что вышло – сами видели. Не понимают.

– Или у них задача – уничтожать всех чужаков, – заметил Сергей. – Без предупреждения.

– Гвардия какого-то частного владельца, запавшего на рыцарские сериалы? – предположил Саня Веремеев, отряхивая куртку от дорожной пыли, в которой он успел изрядно накувыркаться.

– Хрен разберешь, – сказал Гусев, – но на проверку, однако, не похоже. А похоже это на компьютерные игрушки.

– Ага, – иронично усмехнулся Саня Веремеев. – Залетели в виртуальный мир. Подумаешь, делов-то! Очень даже просто. Сидит себе какой-то умник и играет в игрушки, а мы….

– Тихо! – Гусев, прислушиваясь, поднял руку.

Неподалеку вновь дробно застучали копыта. Топот приближался, и ясно было, что на сей раз всадники не гонят коней, торопясь в атаку, а движутся обычным шагом. Похоже, они кое-как оправились от шока, вызванного «погремушкой Перуна», и, потеряв из виду тех, кого по какой-то непонятной причине собирались уничтожить без лишних слов, пустились в дальнейший путь. Топот приблизился, мелькнули в просветах меж ветвей и стволов зеленые плащи седоков и черные гривы коней – и начал удаляться.

– Попробовать еще раз? Не поймут слов – буду жестами изъясняться. – Гусев обвел взглядом товарищей и решительно направился к дороге. Сергей и Саня Веремеев последовали за ним, причем Саня взял в руку «погремушку» из своего комплекта.

Пыль, словно дым, сочилась сквозь придорожные кусты, оседая на листьях, в воздухе стоял запах конского пота. Зеленые плащи, покачиваясь, медленно удалялись, сливаясь с зеленью деревьев, и все так же поблескивали на вовсю уже расходившемся солнце рыцарские шлемы. Сквозь пылевую завесу фигуры всадников и мощные крупы коней казались слегка нереальными, как будто и впрямь были они всего лишь компьютерными изображениями в какой-то игре – не более.

– Эй! – выйдя на дорогу, крикнул Гусев вслед всадникам. – Стоп! Тпр-ру!

Двое едущих бок о бок замыкающих резко обернулись. Гусев тут же поднял вверх руки, повернув их ладонями к всадникам – демонстрируя, что в руках у него ничего нет и он не имеет никаких агрессивных намерений. Сергей и Саня проделали за его спиной то же самое, перейдя на язык жестов (Сане для этого пришлось засунуть «погремушку» в карман) – и пара замыкающих попридержала коней, и вроде бы не собиралась пока хвататься за мечи.

– Мы не желаем вам зла, – громко и отчетливо сказал ободренный первым успехом Гусев и, понизив голос, бросил через плечо товарищам: – Что им еще показать?

– Идем к ним с поднятые руками, медленно, – предложил Сергей.

Это намерение так и осталось неосуществленным, потому что откуда-то из середины кавалькады пробрался в арьегард рыжеволосый малый с тем же самым луком в руках и вновь принялся деловито и сноровисто ладить стрелу.

– Да погоди ты, ради Бога! – с досадой вскричал Гусев. – Давайте объясниться попробуем!

Рыжий внезапно оставил свой лук в покое и вытаращился на Гусева, словно вместо Гусева увидел ту самую зубастую страхолюдную жабищу. Бородачи из арьегарда открыли рты и тоже уставились на бойца ГБР, и на лицах их изобразилось величайшее изумление. Глядя на них, можно было подумать, что они только что услышали от Гусева некую вселенскую истину, которая не открывалась еще никому и никогда. Невнятные восклицания прокатились из конца в конец остановившегося отряда.

Чернобородый широкоплечий всадник рядом с рыжим лучником справился, наконец, со своей отвисшей челюстью и окинул Гусева с головы до ног недоверчивым взглядом. И произнес на чистейшем русском языке:

– Ты сказал: «Ради Бога»? Повтори.

Теперь пришел черед удивляться Гусеву, но он довольно быстро пришел в себя.

– Наши, – полуобернувшись, сказал он тоже слегка оторопевшим Сергею и Сане Веремееву и, обращаясь к чернобородому, громко произнес: – Ради Бога. Ради Бога, давайте разберемся.

И вновь легкий изумленный ропот прокатился по отряду. Чернобородый чуть откинулся в седле, словно его толкнули в грудь, и медленно, с запинкой, спросил:

– Так ты… человек?

– Нет, блин, мы призраки, – сердито ответил Гусев, подозревая, что над ним, похоже, издеваются. – Неужели не видно? И они тоже человеки, – Гусев показал на Сергея и Саню.

– Пусть скажут, – продолжал гнуть куда-то чернобородый.

– Именем Бога клянусь, что я человек, – громко сказал Сергей, начинающий что-то соображать. Прозвучало это как-то напыщенно и нелепо, но он чувствовал, что сказал именно то, что ожидали услышать эти бравые парни, и подтолкнул удивленного всем происходящим Саню Веремеева: – Давай, то же самое!

– Богом клянусь… я тоже человек, – словно сомневаясь в этом, выдавил Саня.

Прошло несколько мгновений недоверчивой напряженной тишины – и рыжий, не глядя, засунул свою стрелу обратно в колчан.

Хоть и молод был рыжий, но должность в отряде, как наконец-то понял Сергей, занимал ответственную: он был снайпером особой специализации

– истребителем нелюди.

8. Золото

Уолтер Грэхем проснулся от странного громкого звука – казалось, возле самого его уха вибрирует туго натянутая струна. Он рывком сел на двухъярусной койке, еще не в состоянии отделить реальность от тяжелого тоскливого сна, который только что снился ему, – и почти тут же в грузовом отсеке зажегся неяркий свет: это располагавшийся внизу Ральф Торенссен включил настенный светильник. Лежащая напротив, на такой же двухъярусной койке, Элис приподнялась, облокотившись на подушку, и встревоженно обводила взглядом ряды контейнеров, и только устроившийся на верхнем ярусе, над Элис, Майкл Савински продолжал спать, с головой укрывшись одеялом.

Струна стонала на одной и той же заунывной ноте, от этого рыдающего непрерывного звука ныли зубы, и у ареолога возникло острое желание сунуть голову под подушку. Звук шел извне, из наружного микрофона, и было совершенно непохоже, что это просто завывает ночной ветер. Ральф Торенссен, чертыхнувшись, дотянулся до лежащего на полу пульта дистанционного управления и отключил микрофон. Наступила тишина, в которой раздавалось только негромкое размеренное посапывание Майкла Савински.

– Это ветер, – ответил Уолтер Грэхем на невысказанный вопрос Элис. – По ночам тут довольно сильно дует. Концерт Эоловых арф. Гаси свет, Ральф.

– Не очень-то похоже на ветер, – пробормотал пилот, выключил свет и, немного поворочавшись, затих. Слышно было, как в тишине коротко вздохнула Элис.

А Уолтер Грэхем, опустив голову на подушку, смотрел в темноту, невольно прислушиваясь – не донесутся ли извне, проникнув сквозь корпус модуля, еще какие-нибудь звуки.

Конечно, можно было встать, пойти в кабину и включить экран внешнего обзора. Только что увидишь на экране темной марсианской ночью? Тут нужен прожектор, а где его взять? Прожектор не входил в комплект оборудования, потому что никаких ночных работ программой экспедиции не предусматривалось – ночью астронавты должны были спать. Можно было просто выйти нарушу через шлюзовую камеру – натянув комбинезон, захватив с собой фонарь, – но что это в конечном счете могло дать? Уолтер Грэхем был уверен, что не обнаружит возле модуля ничего нового – не выли же это, в самом деле, какие-нибудь марсианские волки! Нужно было спать, набираться сил перед предстоящим напряженным днем.

Но Уолтер Грэхем не мог заснуть. Посапывал Майкл Савински, что-то бормотала во сне Элис, ровно дышал Ральф Торенссен, и корпус модуля не пропускал никаких звуков снаружи… если там продолжали раздаваться какие-то звуки…

И вновь, как рыба из темных глубин, всплыла из подсознания мысль: этот заунывный вибрирующий звук как-то связан с «Лицом» – Марсианским Сфинксом. И багровые сполохи – которые, как пояснил ареолог коллегам, вызваны некими химическими процессами, – и ночные звуки имели отношение к Сфинксу, порождались этим исполином; Сфинкс, похоже, был не просто гигантской скульптурой древнего марсианского Фидия – что-то там происходило… Ареолог вновь представил себе усмехающийся лик-маску, каким тот был виден с борта снижающегося модуля – прорезь рта, высеченный из камня нос, каменная слеза и белесая пелена в провалах глазниц; а провалы эти были по сто метров глубиной. Что это за пелена? А если это вовсе не туман и не лед? Забраться бы туда, наверх, взять пробы, провести исследования…

Ареолог все-таки знал о Марсе достаточно много для того, чтобы не допускать существование жизни на этой планете. Экспресс-анализ грунта в очередной раз после давней посадки «Викингов» на равнинах Хриса и Утопия показал: поверхностный материал – кизерит, – покрывающий толщу реголита, не содержит никаких следов микроорганизмов. Цветущая некогда планета, которая раньше изобиловала реками и морями, где шли дожди и атмосфера была гораздо более плотной, чем сейчас, тысячелетия назад превратилась в мертвый мир. Марс был убит мощнейшей бомбардировкой астероидами или кометами, и колоссальные кратеры Аргир, Эллада и Исида – самые глубокие и широкие в Солнечной системе – застыли на теле планеты скорбными памятниками той давней убийственней бомбардировки…

Уолтер Грэхем, конечно же, знал и гипотезу, выдвинутую двумя его соотечественниками Паттеном и Уиндзором. Эти ученые предполагали, что некогда между орбитами Марса и Юпитера существовала еще одна планета. Само по себе предположение это никак нельзя было назвать новым: давным-давно говорили то о Фаэтоне, развалившемся на куски, образовавшие Пояс астероидов, в результате то ли тотальной атомной войны, то ли экспериментов существ, его населявших, с атомной энергией; то о планете Малдек, тоже некогда взорвавшейся, но уже не от баловства с ядерным оружием, а от злоупотребления автохтонов гипотетической «пси-энергией», которая некогда якобы погубила и земную Атлантиду; то об увековеченной в клинописных текстах на глиняных табличках древней шумерской цивилизации планете Тиамат со спутником Луной, пострадавшей от вторжения в Солнечную систему блуждающего небесного тела Нибиру. Нибиру прошел поблизости от Тиамат – и на ней начались мощные тектонические процессы, в итоге разорвавшие страдалицу-планету на две части. Одна из них вместе с Луной была выброшена на другую орбиту и продолжила свою жизнь под именем Земля, а другая, распавшись, образовала Пояс астероидов…

Гипотеза Паттена и Уиндзора была из той же серии, только «свою» планету, орбита которой проходила между орбитами Марса и Юпитера, они нарекли Астрой. И наступил тот роковой и для нее, и для Марса миг, когда она перешла на пересекающийся курс с Красной планетой. Приблизившись к Марсу на пять тысяч километров, притянутая им, как более массивной планетой, Астра пересекла так называемый «предел Роша» и была буквально разорвана гравитационными и электромагнитными силами. Осколки Астры посыпались на поверхность Марса, изрыв ее кратерами, вызвав всеобщий сдвиг марсианской коры, заставив колебаться его ось, подавив магнитное поле Красной планеты, резко замедлив скорость ее вращения и практически сорвав плотную атмосферу. И катаклизм этот, по мнению Паттена и Уиндзора, произошел не миллионы лет назад, а не ранее пятнадцатитысячного и не позднее трехтысячного года до нашей эры – всего несколько тысяч лет назад. Именно тогда и погибла марсианская цивилизация…

Можно было соглашаться или не соглашаться с мнением этих ученых, но факт оставался фактом: поверхность Марса до сих пор была изрыта тысячами кратеров – следами космической бомбардировки. Марс был мертв – и все эти багровые сполохи и вибрирующие звуки никоим образом не свидетельствовали об обратном; это были проявления каких-то природных процессов, а не признаки того, что Марс до сих пор обитаем.

Уолтер Грэхем уже почти впал в полудрему, когда вспомнил свой тоскливый тревожный сон, привидевшийся ему в эту первую ночь на Марсе. Перед тем, как его разбудил заунывный звук, доносящийся из наружного микрофона, он бродил по каким-то бесконечным коридорам, то и дело забредая в тупики, и никак не мог найти дорогу назад, к воздуху и свету. Эти блуждания были пронизаны такой безнадежностью и безысходностью, что хотелось закричать изо всех сил, но не удавалось даже открыть рот – тело казалось чужим и не подчинялось, как это зачастую бывает во сне. Коридоры тянулись и тянулись, свиваясь в лабиринт, и выход из лабиринта был потерян навсегда…

…А наутро, за завтраком, выяснилось, что и Ральфу, и Элис тоже приснилось нечто подобное.

Однако на обсуждение всех этих странностей не было времени – на второй день пребывания на поверхности Марса предстояло докопаться до заветного золота. Скорее всего, причиной этих тревожных снов была огромная психологическая нагрузка – все-таки не каждый день случается совершать первую высадку на другую планету! Связавшись с «Арго» и доложив обстановку командиру Маккойнту (не упоминая о вспышках, ночных звуках и снах), Уолтер Грэхем вывел экипаж под утреннее солнце. Непонятно каким образом оказавшийся здесь воздух за ночь никуда не пропал, и после первого часа работы руководитель экспедиции осмелился таки принять решение снять шлемы и работать без баллонов с дыхательной смесью. Поначалу сделал это он один – и в течение еще одного часа прислушивался к своим ощущениям. Собственно, какие-то непривычные ощущения отсутствовали полностью, и Грэхем разрешил и остальным последовать его примеру.

Дел было не меньше, чем накануне: Майкл Савински вновь управлял экскаватором, все глубже погружаясь в постепенно расширяющийся котлован; Торенссен тщательно проверял двигательную систему модуля; Уолтер Грэхем укладывал и состыковывал направляющие для автоконтейнеров и время от времени передвигал транспортер – котлован обрастал бурыми отвалами кизерита, за тысячелетия нанесенного ветрами на равнину Сидонии, вблизи которой когда-то простирался океан; его береговые линии были хорошо различимы на фотоснимках, сделанных автоматическими станциями; Элис Рут занялась своим «нанохозяйством», а потом, впрягшись в небольшую платформу с буром, отправилась проверять наличие золота в окрестностях модуля.

К полудню Майкл Савински добрался до золотого руна.

Его торжествующий вопль разнесся над равниной, и Уолтер Грэхем, выводивший с помощью переносного пульта автоконтейнеры из грузового отсека «консервной банки», бросил свое занятие и заторопился к котловану. По пути он связался по рации с Элис – ее фигура в ярко-оранжевом комбинезоне виднелась метрах в четырехстах от модуля – и Ральфом, засевшим за панель управления в кабине. «Есть золото!» – бросил ареолог в микрофон, большими прыжками приближаясь к кизеритовым отвалам.

Майкл Савински стоял на коленях возле экскаватора и руками счищал грунт с золотого слоя. Все больше становилось открывшееся на дне котлована желтое окошко – и золото мягко сияло в лучах солнца, так похожего ликом своим на драгоценный металл, занимающий ничем не примечательную семьдесят девятую позицию в периодической системе Менделеева и несказанно более высокое место в системе ценностей человеческой цивилизации. Спустившись по длинному склону на дно котлована, Уолтер Грэхем застыл рядом с экспертом, очарованный представшим его глазам зрелищем. То, что они зачастую называли в разговорах между собой «золотым руном», не было единым золотым слоем: в отличие от шерсти волшебного овна из страны мифического царя Ээта, марсианское золотое руно состояло из множества плотно подогнанных друг к другу квадратных плиток. Присев на корточки, ареолог достал из кармана комбинезона складной нож и, вогнав лезвие между плиток, попытался подковырнуть одну из них. Это ему после некоторого усилия удалось и он поднялся, держа в руке небольшой – размером в пол-ладони и в два пальца толщиной – золотой квадратик. Майкл Савински подцепил соседнюю плитку – и прибежавший Ральф Торенссен застал обоих астронавтов за разглядыванием одинаковых бляшек, которыми был вымощен изрядный, судя по всему, участок равнины Сидония.

А разглядывать там было что: на каждой плитке тонкими черными линиями было нанесено одинаковое изображение, словно перенесенное сюда, на далекий Марс, из древних земных легенд. Изображение какого-то сказочного существа… Ареолог и эксперт всматривались в четкие контуры узкого туловища, покрытого чешуей, с длинным и тонким чешуйчатым хвостом. Шея существа тоже была чешуйчатой, и тоже длинной и тонкой, и венчала ее узкая змеиная голова. Из закрытой пасти высовывался длинный раздвоенный язык, а над покатым лбом возвышался прямой рог… Возможно, у существа было два рога, но второго на рисунке не было – он как бы полностью закрывался первым. Несмотря на чешую, диковинное животное имело и шерсть: возле ушей с головы ниспадали три пряди, закрученные спиралью, а вдоль шеи тянулся длинный ряд вьющихся локонов. Две передние лапы диковинного существа были похожи на лапы пантеры или тигра, а вот задние напоминали птичьи – большие, четырехпалые, покрытые чешуей. Может быть, именно такие звери и водились на Марсе тысячи лет назад, до планетарной катастрофы – или же они были персонажами древних марсианских – а не земных – сказаний…

Как бы там ни было, кем бы не был этот неземной зверь, запечатленный на золоте, чем бы он не являлся для марсианской расы – символом достатка и процветания, объектом религиозного почитания, ангелом-хранителем или, напротив, вестником несчастий, а может быть, эталоном могущества и неуязвимости – главное, ради чего «Арго» пустился в путь к Марсу, из разряда возможного перешло в разряд действительного: они добрались до золота! И теперь оставалось забрать это золото с собой.

– Элис, возьми видеокамеру, – налюбовавшись на бляшку с загадочным существом, спохватился Уолтер Грэхем.

– А вы что, приступили к дележу добычи? – поинтересовалась по рации Элис, еще не успевшая вернуться к модулю.

– Не волнуйся, тут хватит на всех, – довольно улыбаясь, подключился к разговору Майкл Савински. – Тут и сам Мидас лопнул бы от зависти, а уж о каком-то там Крезе и говорить нечего! Думаю, никто нас не осудит, если мы положим в собственные карманы пару-тройку таких безделушек? – обратился он к Грэхему. – В качестве сувениров, на память о нашем пребывании под этими восхитительными небесами. А, Уотти? Не обеднеют же от этого наши заказчики!

– Сувениры – дело хорошее, – согласился Уолтер Грэхем, вновь рассматривая искусную драгоценную поделку почившей в бозе древней марсианской цивилизации. – Тут главное – соблюсти меру. И не забыть предъявить на таможне, когда будем возвращаться.

– И внести в налоговую декларацию, – подхватил Ральф Торенссен и, нагнувшись, тоже собрал свой урожай с золотой нивы.

– Прихвати и для командира, – сказал Майкл Савински. – Такую штуку вполне уместно носить на цепочке на шее – в любом баре сразу поймут, что ты не собираешься удрать, не заплатив за выпивку.

Настроение у всех было просто превосходное, и на него не могла повлиять перспектива предстоящих долгих погрузок. Это была их работа, за выполнение которой астронавтов по возвращении ждало очень и очень приличное вознаграждение, и они были уверены, что справятся с ней.

– Виват Золотая планета! – крикнула сверху запыхавшаяся Элис Рут. – Эввива аргентум!

Они смотрели на золото, и их блестящие глаза были желтого цвета.

Полюбовались, порадовались – и взялись за дело. Поскольку изначально предполагалось, что золотой слой представляет из себя монолит, планировалось распиливать его на блоки с помощью лазерного резака и ковшом загружать в контейнеры. Теперь же стало ясно, что никакой необходимости в резаке нет. Майкл Савински поменял нижнюю часть ковша экскаватора на сетчатое днище и отрегулировал размеры ячеек таким образом, чтобы захваченный вместе с плитками грунт просыпался обратно, а в ковше оставались только «золотые рыбки», которые затем можно переправить в контейнеры. Подогнали первый автоконтейнер, заполнили его марсианским золотом и с помощью все той же дистанционки отправили в грузовой отсек модуля – на всякий случай Ральф Торенссен сопровождал контейнер. Серая вместительная коробка лихо, без каких-либо затруднений, перемещалась по направляющим, не имея, вроде бы, намерений завалиться набок, и с погрузкой не должно было возникнуть никаких проблем. А это означало, что после обеда Уолтер Грэхем наконец-то мог вместе с Элис отправиться к Сфинксу – ну и попутно пробурить в разных местах десяток-другой дырок.

С обедом на этот раз решили не задерживаться. Ели с аппетитом, продолжая перебрасываться шутками, строили всякие предположения насчет тех, кто вымостил золотом Сидонию, прикидывали себестоимость каждой добытой плитки с изображением марсианского зверя. Результаты проведенного Майклом Савински экспресс-анализа полностью совпали с данными, полученными ранее пенетраторами «Обзервера»: плитки были изготовлены из золота высшей пробы.

После обеда Уолтер Грэхем вышел на связь с орбитальным кораблем и сообщил Аллану Маккойнту радостное известие. А потом все вновь занялись выполнением программы экспедиции: Майкл Савински забрался в кабину экскаватора, Ральф Торенссен вооружился пультом дистанционного управления автоконтейнерами, а Уолтер Грэхем и Элис Рут, надев шлемы и прицепив на спину баллоны, погрузили в вездеход видеокамеру и экспресс-лабораторию и направились к Сфинксу, прихватив по пути платформу с буром, оставленную Элис на равнине.

Как и накануне, стояло полное безветрие, светило неяркое солнце, мелкие камешки вылетали из-под колес вездехода и падали на ржавую поверхность равнины, выбивая из нее фонтанчики пыли. Уолтер Грэхем вел вездеход – это была специально изготовленная для миссии «Арго» машина, – а нанотехник сидела на соседнем сиденье и, щурясь, разглядывала плывущую навстречу равнину. До Сфинкса было шесть с лишним километров, но ехали они не по прямой, а вокруг, постепенно приближаясь к Сфинксу по спирали – ареолог специально выбрал такой маршрут, чтобы произвести бурение в окрестностях каменного исполина. Минут через десять после начала поездки Элис, расчехлив видеокамеру, начала съемку, и ареолог снизил скорость, чтобы марсоход не так трясло. Машина двигалась почти параллельно Сфинксу, Грэхем намеревался следовать этим курсом еще километра два-три, прежде чем сделать остановку для бурения, но тут Элис опустила видеокамеру на колени и протянула вперед руку:

– Смотри, Уотти!

Грэхем, сосредоточивший внимание на поверхности равнины непосредственно перед вездеходом – мало ли какие тут могли быть ямы и трещины, – посмотрел туда, куда показывала Элис. Метрах в ста от них тянулась в обе стороны, перпендикулярно направлению движения марсохода, кое-где прерывающаяся цепочка до странности похожих друг на друга невысоких каменных обломков, словно кто-то вкопал здесь столбики, пунктиром разделившие равнину на две части.

– Уж больно они одинаковые, – сказал Грэхем, продолжая вести вездеход вперед, к этой цепочке. – Сдается мне, очередные артефакты…

То, что издали представлялось одиноким рядом, вблизи оказалось двумя рядами четырехгранных столбиков с округлыми верхушками – один ряд отстоял от другого метров на пять, и, проследив, куда тянутся эти столбики, астронавты без труда установили, что они по безупречной прямой уходят точнехонько к Марсианскому Сфинксу и в противоположную сторону, вероятно, упираясь в самый Купол. И конечно же, никаким ветрам было бы не под силу создать из скал такие правильные, хотя и изъеденные временем четырехгранники. Их, скорее всего, соорудили те же древние мастера, что сотворили весь комплекс удивительных объектов Сидонии.

– Знаешь, что это такое, Элис? – спросил Уолтер Грэхем, выбравшись из вездехода и остановившись возле одного из каменных созданий марсианских мастеров.

Элис с видеокамерой на плече подошла к нему и, наклонившись, провела рукой по выщербленной серой поверхности столбика.

– Обелиски? Надгробные памятники? – неуверенно предположила она и окинула взглядом уходящие вдаль две параллельные цепочки. – Древний вип-некрополь?

– Не забывай, под нами чуть ли не полтора десятка метров позднейших наслоений. – Уолтер Грэхем сделал два шага и оказался внутри отделенной от равнины четырехгранниками длинной полосы. – Ничего себе надгробные памятники – чуть ли не под облака! Нет, Элси, это не надгробия. Это колоннада – по ней прогуливались от Сфинкса до Купола и обратно. Или ездили, скорее всего, чтобы солнце голову не напекло. – Он похлопал по серому камню. – Это верхушки колонн, ставлю десять против одно…

– Грэхем на секунду запнулся, а потом посмотрел на Элис сияющими глазами. – А любая колоннада должна вести к воротам или дверям! И мы этот вход откопаем!

– Браво, Уотти! – восхитилась Элис. – Доберемся до мумии здешнего Тутанхамона! А ну-ка, запечатлеем…

Она шагнула за спину вновь принявшемуся рассматривать каменный пенек Уолтеру Грэхему и остановилась рядом с ним. В тот же момент послышался все нарастающий шорох и астронавты почувствовали, как почва уходит у них из-под ног и они куда-то проваливаются…

Падение оказалось не очень затяжным и завершилось не слишком болезненно – сыграла свою роль небольшая сила тяжести, да и плотный комбинезон ослабил удар. Уолтер Грэхем упал на что-то твердое, покатился вниз по какой-то наклонной поверхности, но сумел затормозить подошвами ботинок – и тут сверху на него навалилась Элис.

– Уотти, держи меня! – крикнула она и ареолог заключил ее в свои объятия.

– А почему бы нам прямо сейчас не заняться любовью? – задумчиво вопросил он, лежа на спине. – Ты только представь, Элси: мы будем первыми, кто занимался любовью на Марсе! Кроме самих марсиан, конечно.

– Не совсем подходящее место, – в тон ему отозвалась уже, судя по всему, тоже пришедшая в себя Элис. – И душа здесь, наверное, нет.

– Да, скорее всего, нет, – согласился Грэхем. – С водой здесь проблемы. А что же здесь есть?

Он разжал руки, выпуская Элис, сел на склоне и включил фонарь, вмонтированный в верхнюю часть шлема. Нанотехнолог тут же последовала его примеру и два световых луча принялись рыскать в разные стороны, рассекая темноту.

– Я прав, – удовлетворенно сказал Уолтер Грэхем. – Это именно колоннада.

Они сидели на склоне холма, образованного слежавшимся грунтом. Грунт нанесло сюда ветрами из треугольного проема между плитами перекрытия, в который они провалились, продавив своим совместным весом тонкую преграду из забивших щель камней, присыпанных кизеритом; теперь эти камни раскатились по склону. Сверху проникал внутрь колоннады слабый свет марсианского дня, робко струясь из вновь, как тысячи лет назад, открывшегося проема, а сам проем находился метрах в шести с лишним над головами астронавтов.

– А на Земле бы ноги себе переломали, – заметил Уолтер Грэхем, оценивая расстояние, которое он и Элис преодолели в свободном падении.

– И руки тоже, – добавила Элис. – А потому вновь: виват Марс!

Да, они действительно находились внутри колоннады. Скорее даже – не колоннады, а перехода, отделенного от внешнего мира каменными стенами и плитами потолочного перекрытия. Пол перехода тоже был каменным – а не золотым, выложенным такими же, как и вверху, плитами, без зазоров пригнанными одна к другой. Колонны, отстоящие в каждом ряду друг от друга метров на десять, являлись не более чем декоративным элементом – хотя, возможно, первоначально здесь была именно колоннада, два ряда колонн, поддерживающих перекрытие, и лишь потом, в силу каких-то соображений или обстоятельств, древние автохтоны достроили стены, превратив доступную для проникновения в любом месте извне, с равнины, колоннаду в закрытый переход, своего рода туннель на поверхности. Вероятно, были у них на то свои веские причины.

– Нам чертовски повезло, Элси, – задумчиво сказал Уолтер Грэхем, направляя луч фонаря к потолку. – Может быть, это единственная сдвинутая плита на все шестнадцать километров. Как важно бывает оказаться в нужном месте!

– Особенно если прикинуть вероятность нашего попадания именно в это нужное место, – заметила Элис.

Афроамериканец покосился на нее:

– Ты хочешь сказать, нами управляют? Дергают за ниточки?

Элис пожала плечами и медленно процитировала:

– «Кто мы – куклы на нитках, а кукольщик наш – небосвод. Он в большом балагане своем представленье ведет…»

– О! – Грэхем поднял брови. – Нанотехнологи изучают Хайяма?

– Как и ареологи, – парировала Элис. – Я же не только на триллерах выросла. А насчет того, что управляют… Да, я верю в судьбу, в предопределенность. И коль мы здесь оказались, значит так и должно было случиться.

– А если бы мы здесь не оказались, значит должно было бы случиться что-то другое, – подхватил Уолтер Грэхем. – Мы бы долго бродили вокруг Сфинкса и нашли бы какой-то другой вход. Или не нашли бы. Хотя я вовсе не уверен, что этим путем мы доберемся до ворот. Может, где-нибудь там, впереди, потолочные плиты и вовсе отсутствуют и все засыпано до самого верха. Давай-ка переговорим с Ральфом, пусть тащит сюда трос – сами не вылезем.

– И камера наверху осталась, – сказала Элис. – Я ее с перепугу уронила.

По рации обрисовав Торенссену ситуацию и заверив, что они с Элис живы и здоровы, Уолтер Грэхем предложил пилоту поискать в грузовом отсеке модуля трос и принести его сюда, к вездеходу.

– Вездеход вижу, – сказал Торенссен. – А вот вас не вижу.

– Не волнуйся, Ральф, у тебя с глазами все в порядке, – успокоил его Грэхем. – Было бы гораздо более удивительно, если бы ты нас увидел.

– Уединяетесь? – вкрадчиво осведомился Торенссен. – Ну-ну. Нашли укромное местечко? Думаю, командиру это не очень понравится.

– Бог далеко, командир высоко, – Грэхем подмигнул Элис, светившей фонарем прямо ему в лицо. – Ты особенно не спеши, пожара нет, мы тут пока походим, посмотрим. Надень шлем на всякий случай, мало ли что… Да, узлы, пожалуйста, на тросе завяжи, а то я в последний раз лазил по канату еще в школе.

– Может, экскаватор подогнать? – предложил Торенссен. – Опустим ковш в вашу нору и выгребем вас.

– Нет, экскаватор не надо, – мягко отозвался ареолог. – Это лишнее. Пусть Мики работает, не стоит его отвлекать.

– Помнится, мой племянник, пребывая в нежном возрасте, вечно умудрялся влезть в единственную лужу на всей дороге, – задумчиво сказал Торенссен. – С годами это прошло.

– Хочешь сказать, мы впадаем в детство? – вступила в разговор Элис.

– Это касается только Уотти, – ответил Ральф. – Ты, Элси, пребываешь и будешь пребывать в вечной юности.

– Ладно, леди и джентльмены, поговорили, – подвел черту Грэхем. – Давай, Ральф, топай сюда с тросом. Конец связи.

Настроение у них продолжало оставаться отменным, и на душе было так же ясно, как ясен был безветренный марсианский день.

– Ну что, пойдем, потрогаем эти древности руками? – предложил Грэхем, вставая.

– Пойдем, – согласно кивнула Элис.

Они спустились по склону, ступили на каменный пол и медленно направились вперед, освещая фонарями однообразные стены без каких-либо надписей или рисунков.

– Попробую реставрировать ситуацию, хотя бы в общих чертах, – сказал ареолог. – Плита ведь не сама собой с места сдвинулась. Ее сдвинули.

– Давай, Уотти. А я послушаю.

– Марсианское общество, как и любой другой социум, не было однородным, – начал Уолтер Грэхем, разглядывая темные, грубо отшлифованные стены. – Там были свои группировки – политические, религиозные, какие угодно, свои кланы, и они не только соперничали, но и враждовали друг с другом. Комплекс Сидонии был возведен поклонниками Змеедракона, того, что на бляшках. Это их Город, Сфинкс – храм, а Купол… – он задумался.

– Допустим, Капитолий, – подсказала Элис.

– Допустим, – согласился ареолог. – Хотя, конечно, далековато от Города. Итак, в соответствии с календарем, в какие-то традиционные дни отправлялись религиозные обряды, а затем вся компания усаживалась в колесницы и переезжала по этой колоннаде в Купол. Возможно, внутри Сфинкса хранятся какие-то неслыханные сокровища, на которые положили глаз враги драконопоклонников. Возможно, были попытки нападения на здешних конгрессменов, когда они перебирались из Сфинкса в Купол. Змеепоклонники сделали соответствующие выводы и возвели стены. Скорее всего, и охрану поставили снаружи, вдоль всего перехода. Но и это не помогло. Однажды темной ночью сюда пробрался отряд отчаянных головорезов, получивших задание во что бы то ни стало проникнуть внутрь Сфинкса. Коммандос потихоньку сняли охрану на этом участке, закинули на верхушки колонн веревочные петли и забрались на крышу перехода.

– На тринадцатиметровую высоту закинули? – усомнилась Элис.

– Так на то они и коммандос! Профессионалы! Составили пирамиду из десятка человек – и вот тебе уже не тринадцать метров, а вдвое меньше. Так вот, забрались они на крышу, вбили клин и сдвинули плиту.

– Не годится, Уотти, – возразила Элис. – Представь картину: тихая темная ночь, на небе светит яркая голубая звезда – это Земля, ни собаки не лают, ни петухи не кричат. В общем, как у кого-то из мэтров, у Элиота, кажется: «Тиха и необъятна ночь. Прозрачен воздух, звезды блещут…». И в этой благословенной тишине вдруг: бум-бум! бум-бум! Это отчаянные головорезы вгоняют клин между плит. Да сюда со всех концов колоннады охрана бы сбежалась! И крышка твоим коммандос – прирезали бы их на алтаре внутри Сфинкса в жертву Змеедракону.

Уолтер Грэхем остановился и направил свой фонарь на Элис.

– У меня складывается такое впечатление, что ты не знаешь, кто такие настоящие профессионалы, Элси. Положи на шляпку гвоздя сложенную в несколько раз ткань и ударь по ней молотком – много ли будет шума? Впрочем, возможно, ночь вовсе не была такой уж тихой. Возможно, вовсю бушевала гроза. Разве различить в раскатах грома приглушенные удары кувалды?

– Пожалуй, ты прав, – согласилась Элис. – А дальше?

– А что дальше? – ареолог пожал плечами. – Они сдвинули плиту, на тех же веревках спустились в переход и направились к дверям, ведущим внутрь Сфинкса. И тут всего лишь три варианта…

– Ну, это понятно. Первый – успех, второй – неудача, то есть гибель или пленение…

– И третий – отступление, – заключил ареолог и направился дальше. – Видишь, как прекрасно мы с тобой во всем разобрались. Не хуже специалистов-историков…

Слушай, – встрепенулся он, – а теперь ведь кроме всяких там египтологов, ориенталистов и прочих появятся и ареоисторики! Это же чертовски интересно! Во всяком случае, я был бы не прочь этим заняться.

– Кто ж тебе мешает, Уотти? – улыбнулась Элис. – Одну гипотезу ты уже выдвинул – о драконопоклонниках и их недругах. Хоть она и умозрительна пока что, но непротиворечива. Теперь попробуй объяснить другое: кто и зачем заложил эту дырку камнями? Оставшиеся снаружи рейнджеры? Зачем? Если они добились успеха и ушли тем же путем, что и пришли – почему не вернули плиту на место?

– Именно потому, что задачу свою они полностью выполнили и больше не собирались возвращаться сюда.

– Зачем тогда закладывать щель камнями? Если за ними гнались, они не стали бы возиться с этим. Если же драконопоклонники их схватили – почему не восстановили целостность перехода? Откуда там камни? Не ветром же их туда нанесло!

– Пылевая буря? – предположил ареолог. – Скорость ветра здесь бывает и свыше ста метров в секунду. Хотя сомнительно, конечно… Вулканические бомбы? Отпадает – вулканов поблизости нет… – Он остановился, размышляя, потом развернулся и направился назад, к горке затвердевшего грунта. – Идем, посмотрим на эти камешки. Думаю, я знаю, что они такое и откуда здесь взялись.

Они вернулись к горке и Уолтер Грэхем осветил фонарем несколько каменных обломков, потом нагнулся и подобрал один из них.

– Смотри, какой угловатый, – сказал он, трогая пальцем неровную грань камня.

– Понимаю, – ответила Элис. – Полагаешь, что это метеорит?

– Именно. Это осколки метеорита.

– Я еще раз о вероятности: какой такой суперснайпер Господа Бога палил из космоса, чтобы угодить точнехонько в щель между плитами?

– Да нет, Элси! Речь идет не об одном-единственном метеорите, а о метеоритной бомбардировке, целом метеоритном дожде! Когда льет дождь, сухого места на земле не остается. Так и здесь – осколками покрыта вся равнина, только их занесло грунтом – в периоды тех же пылевых бурь. Это ведь не вчера было. Плита сдвинута, лежит наклонно. Осколки катились по наклону, проваливались в проем, а более крупные застревали. Вот и все, и весь механизм. Камнепад-звездопад. Ты меня сегодня все стихами угощаешь – позволь ответить тем же. Насчет звездопада, с юности запомнилось, потому что понравилось. – Ареолог, продолжая гладить пальцем осколок космического пришельца, прищурился:

– «Когда я, глядя под ноги, сутул, под звездопадом брел во тьме ночной, не мог я разве быть убит звездой? Тут был известный риск – и я рискнул».

– Отлично! – с чувством сказала Элис. – Фрост, если не ошибаюсь?

– Он самый, – подтвердил Уолтер Грэхем. – Ты, часом, не из литературоведов ли подалась в нанотехнологи?

Элис вновь улыбнулась:

– Просто стараюсь не быть узким специалистом. Я же тебе говорила: не только в телевизор пялилась, а еще и книжки читала. За старшей сестрой тянулась, она у меня умничка. Значит, говоришь, камнепад-звездопад… Что ж, довольно убедительно. Хотя знаешь, что меня всегда удручает в подобных ситуациях?

– А что тут может удручать? – удивился Грэхем.

– Отсутствие стопроцентной уверенности в том, что все происходило именно так, а не иначе. Любое, даже самое убедительное объяснение остается в категории предположения и никогда из этой категории не выйдет. Мы полагаем, что Атлантида действительно затонула. Мы полагаем, что Христос был распят. Мы полагаем, что Томас Мантелл разбился в погоне то ли за Венерой, то ли за шаром-зондом, а не за «летающей тарелкой»… Но абсолютно уверенными в этом быть не можем.

Грэхем развел руками:

– Ну, тут уж ничего не поделаешь. Остается уповать только на то, что когда-нибудь нам удастся изобрести машину времени, и вот тогда мы сможем побывать в нужном месте в нужное время и увидеть все собственными глазами.