Есть много немецких "эйнгейтов", (рабочие отряды-единицы) где евреи и русские пленные оказываются рядом. Если евреям хоть какое-то передвижение все-таки дозволено, то пленным не разрешают даже сойти с места. Их усиленно стерегут.
      Особенно усердствуют пособники немцев - украинцы, изменившие родине и объявившие себя фольксдойче. Они превосходят немцев во всем, что касается измывательства над своими братьями. Паек пленных неописуемо скуден, а так как нет у них никакой возможности добыть еды каким-нибудь окольным путем, их мучает постоянный голод. Как и евреев, их донимает страх и неуверенность в завтрашнем дне. Они уже знают об участи своих бесчисленных братьев, таких же пленных, которых немцы массами отправляют на тот свет; знают о братских могилах, рассыпанных по этим местам, могилах, где покоятся советские солдаты. И они одни, наедине со своим голодом, отупением и бессилием. Всякий контакт с ними на местах работы категорически воспрещен. Но за спиной у конвоя, буквально у него под носом советским военнопленным оказывается помощь. Не поляки им помогают, хотя работают тут же, да еще на вольном положении. Советским военнопленным помогают евреи.
      Штаб ЭФПЕО издал приказ, которым все члены организации обязываются оказывать постоянную помощь бойцам Красной Армии, попавшим в плен, а также женам советских командиров, заключенным с начала войны в больших блоках на улице Субоч 37. Поначалу это была мизерная, ничтожная поддержка вроде ломтя хлеба или щепотки табака, передававшихся пленным с великими предосторожностями. Потом наши товарищи провели сбор денежных пожертвований и одежды "для бедняков", а на самом деле - для пленных.
      Девушки из ЭФПЕО стараются установить с ними контакт. Трудности невероятные. Обе стороны опасаются провокации, предательства. Трудно определить, кому можно доверять. Пленные замкнуты. На первый взгляд, все они на одно лицо. Многие из них кажутся либо недоразвитыми, либо полностью отупевшими. (Со временем мы убедились, что самыми отупелыми среди них прикидывались их главные организаторы).
      Потребовалось очень много времени, энергии и выдержки, чтобы выудить из этой серой массы кого-нибудь, с кем можно было установить связь. Это удалось Басе Зивкович, работавшей в казармах 5-го полка. Блюме Маркович в ХКП и Мире Руденьской - на железной дороге. Ключиком послужил подпольный бюллетень ЭФПЕО. Новости, пришедшие ОТТУДА, с родины, впервые за долгое время, не выводят их из молчания, но по суровым, немым лицам ползут слезы. Для них - измученных, обреченных - это был привет из родного города, голос родных полей, гром борьбы их далекой отчизны. Но по сводкам, немец все идет вперед, оккупируя Россию, и головы гнутся еще ниже, и глаза еще гуще наливаются угрюмостью. Только нашим девушкам удается время от времени заставить эти лица немного посветлеть. Помощь оказывается тактично, с искренним сочувствием и невзирая на риск и террор. А тем временем с фронта начали поступать ободряющие вести. Блюма Маркович шепотом передала знакомому советскому бойцу о наступлении Красной Армии, прорыве немецкой обороны, о победах. И в замученные души закрадывается надежда, на лицах появляется отсвет проснувшейся воли.
      Наиболее смелые начинают планировать побег. Организовалась группа, разработан план. Но он неосуществим без помощи извне. Назначенные в помощь пленным члены ЭФПЕО мобилизуют всю свою энергию. И все-таки риск слишком велик: в случае провала в ответе окажутся все евреи и все военнопленные. Блюма Маркович и Фельдман расчетливо действуют в своем ХКП. Бася - совсем юная, нежная девушка, почти ребенок. Она не привлекает внимания немцев, и в "эйнгейтах" за нею почти не следят. Только советским пленным хорошо известна эта девушка, только они знают ее силу и мужество.
      Подготовка тянется долго. Необходимо раздобыть одежду, а любой старый костюм в гетто стоит дорого. Нужны деньги, а ведь надо найти еще и обувь.
      Девушки пускают в ход всю свою изобретательность. Многие из наших парней снимают с себя и отдают последнее. Шкаф в нашем "шитуфе" почти пуст. "Свитера есть - как-нибудь обойдемся", - говорит по этому поводу Моше Намзер.
      Штаб приготовил для пленных поддельные документы. Наши девушки передают их русским вместе с несколькими марками - на дорогу. Но главное, они указывают направление для побега, сообщают данные о местности, о том, где стоят немецкие гарнизоны и как пройти в леса к партизанам.
      Группа военнопленных из ХКП во главе с офицером советской армии капитаном бежала из лагеря на немецких машинах, стоявших в гараже подразделения. В тот же день пленные ушли из казарм и шталага.
      Немцы усилили террор. Начались обыски, допросы евреев. Усилена охрана военнопленных.
      Прошло время. Все немного успокоилось. И снова приготовления, и снова немецкому начальнику внезапно докладывают: семь пленных бежали из лагеря. Ушли в неизвестном направлении.
      Так ушли десятки...
      Некоторых задержали в пути. Все они были расстреляны, но не признались, что бежать им помогли евреи из гетто.
      Прошло много времени, и однажды, уже в Рудницких лесах, Блюма Маркович встретила партизана из группы десантников капитана Алеко. Лицо капитана показалось ей знакомым. Он оказался одним из бывших пленных, которым она помогла бежать. И он тоже узнал ее - ту самую веснушчатую еврейскую девушку, что тогда, во времена их общей неволи, была для пленных вестником борьбы и свободы, единственной опорой в трудные дни. Теперь они встретились. Свободные люди. Красные партизаны.
      ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ 1942 ГОДА В ВИЛЬНЮС ИЗ Белостока приехал Эдек Боракс. Он приехал советоваться, как продолжать и координировать работу движения.
      На заседании секретариата Эдек рассказал о положении в Белостоке. Нам впервые представилась возможность получить полное представление о жизни белостокского гетто.
      В тот период там находилось сорок тысяч евреев. В отличие от гетто в других городах, белостокское - было просторным и располагалось в центре города. Немцы оставили в еврейских руках крупные ткацкие мастерские и даже фабрики. Благодаря этому гетто имело важное экономическое значение. Работали там высококвалифицированные рабочие, отличные мастера. На фабриках в гетто были заняты даже рабочие-поляки из города. Такая ситуация оказала решающее влияние на жизнь и взгляды местных евреев. Они жили спокойно, не боялись завтрашнего дня, чувствовали себя надежно, потому что знали себе цену и понимали, что немцы нуждаются в них. Материальные условия были относительно хорошие. Переселяя евреев в гетто, немцы разрешили им забрать с собой все имущество. На территории гетто имелись большие огороды, до некоторой степени удовлетворявшие потребность в витаминах и овощах. Все это создало спокойную, почти идиллическую атмосферу.
      Известия о Вильнюсе и окрестных гетто, где были совершены массовые убийства, не доходят до сознания евреев Белостока и не кажутся им достоверными. Они слушают с искренним состраданием, но так, словно их самих это не касается: "Белосток находится на особом положении. Немцы не посмеют тронуть местных евреев". Евреи полагаются на хорошие отношения своего юденрата с германскими властями, а главное - на свою профессиональную незаменимость. Молодежь учится. В своей культурной и духовной жизни она игнорирует действительность гетто.
      Внутреннюю жизнь гетто направляет юденрат, завоевавший полное доверие евреев. Юденрат возглавлял старый сионист Бараш, человек с большим опытом общественной работы. Перед немцами он не клонил головы и защищал интересы евреев.
      Когда Хайка с Эдеком приехали из Вильнюса и предложили Барашу помощь в организации молодежного союза сопротивления, рассказав правду о Понарах, Бараш с коллегами, добрыми евреями и умными людьми, были потрясены. Но они уверенно ответили: в Белостоке такого не случится.
      Хайка с Эдеком приступили к работе, сначала среди членов движения. Были там верные и преданные товарищи, старые члены "Хашомера". Взялись за молодежь. До приезда вильнюсских посланцев работа велась своим чередом, товарищи были организованы, встречались, проводили заседания и собрания, воспитательные мероприятия, устраивали собеседования по культурным и идеологическим вопросам, как во всяком хашомеровском кене (отряде) в прошлом.
      С приездом посланцев из Вильнюса направление работы изменилось совершенно. Движение начало готовить своих членов к новым задачам. Эдек организовал боевые звенья из старшеклассников, затем курс наставников, которым взялся руководить сам, начал заготовку оружия.
      Хашомеровцы вступили в контакт с молодежной организацией "Дрор" и членами компартии в гетто. Очень долго не удавалось договориться, но все же договорились. Так "Хашомер хацаир" стал в гетто первой и единственной организацией, которая начала готовить вооруженное сопротивление.
      Белосток поддерживал контакты с Варшавой, и Хайка должна была выехать туда в ближайшие дни. Зерах Зильбер-берг был послан в Гродно для организации движения и создания боевой бригады там.
      Снова восстановился распавшийся было треугольник:
      Вильнюс - Белосток - Варшава.
      Эдек пробыл у нас лишь несколько дней. Мы составили планы, разработали шифр, Эдек посмотрел склады, познакомился с протоколами и приказами. Он совещался, советовал, слушал информацию, стараясь наверстать упущенное за время своего отсутствия.
      - Надо возвращаться в Белосток. Хочу все организовать, обучить инструкторов, подготовить на мое место человека, а потом двинуть дальше.
      - Опять двигать дальше? - прерывают его ребята. - Эдек, вечно ты лезешь к черту на рога, не можешь спокойно посидеть на месте.
      - Не к черту, а во Львов - там один из наших крупнейших центров. Тысячи евреев. Движение. Мы же совершенно оторваны от всего. А потом...
      А потом... Эдек среди нас единственный, думается мне, кто отдается воображению и строит планы на будущее. Откуда у него это в таких условиях?
      - Хотелось бы мне в лес, партизаном, вольным человеком. Попытать себя в прямом, открытом бою с врагом. Бить их, палачей, рассчитаться за все... Ох, как у меня чешутся руки, когда я с ними сталкиваюсь, - быстро добавляет он с проказливой улыбкой.
      Мы нахохотались, напелись, наговорились в тот вечер. Эдек был само веселье и жизнерадостность. Он делал все, чтобы уберечь себя и нас от горечи расставания, и это ему удалось. Странный, необъяснимый был вечер...
      На следующий день я простилась с ним на рассвете. Мы стояли неподалеку от ворот гетто, через которые ему предстояло пройти. Лицо его стало серьезным, глаза, всегда улыбающиеся, смотрели отрешенно. Это было так непохоже на него, что я молча смотрела, пытаясь уловить значение этой перемены. Он, по-видимому, понял мой немой вопрос, потому что глянул на меня и тихо проговорил:
      - Нет, Ружка, никогда мне не быть уже в Эрец-Исраэль...
      Крепко пожал руку и сказал просто и коротко: "Хазак ве-эмац!" - "Держись и мужайся!"
      Весной 1943 года пришло известие:
      "Эдек Боракс - организатор и командир сопротивления в белостокском гетто погиб в акции".
      НА ПОСТОРОННИЙ ВЗГЛЯД ЖИЗНЬ В ГЕТТО ТЕПЕРЬ совершенно нормализовалась. Об этом как будто свидетельствовали накрашенные губы женщин, их затейливые прически. Об этом свидетельствовал и большой успех театра в гетто. К кассе ежевечерне выстраивались длинные очереди, и спектакли шли с аншлагом. Актеры на эстраде с воодушевлением распевали:
      "Знать ничего нельзя
      Если захочет Бог,
      Выстрелит и метла!"
      И все гетто повторяло: "Знать ничего нельзя"...
      А теперь идет премьера нового водевиля под названием "Ржаные годы, пшеничные дни" (Игра слов: "пшеничные дни" - "вейцене тег" близко по звучанию к "ой цу ди гег" - "не дай Бог такие дни".).
      В гетто появилась даже спортивная площадка. Рабочие потрудились над ней на славу: негодные старые постройки разбирали, чистили, белили. Двор на Страшуни 6, который соединился с Лидской 3, стал неузнаваем. И вот объявили: завтра торжественное открытие спортивной площадки. Вход по пригласительным билетам.
      На торжестве с речами выступили Деслер и Мушкат. Мушкат сказал: "Если спустя годы кто-нибудь захочет отыскать следы нашей жизни в гетто и об этом не найдется никаких документов, эта площадка окажется верным свидетелем нашей непокорной стойкости и необоримой жизненной силы..."
      На одной из окружавших площадку стен была изображена схватка двух борцов в спортивных костюмах. По бокам от борцов красовались два лозунга: "В здоровом теле здоровый дух" и "Посвящай досуг спорту!"
      И в самом деле, в гетто начали заниматься спортом. На площадке собиралось много молодежи, и даже готовились к забегу вокруг гетто...
      Театр, спорт - как все это пробуждало оптимизм, веру - "мы все-таки их переживем"...
      Прошел июнь - лето в разгаре. Однажды нас неожиданно разбудили шум и возня, необычные для раннего часа. Пять утра, а улицы полны народу. Жильцы нашего дома тоже выскочили во двор. На улицах творится что-то, предвещающее беду. Неужели начинается акция?
      Ищут стариков...
      Описание этого июльского дня 1942 года оставил нам летописец вильнюсского гетто журналист Герман Крук.
      Местом сбора схваченных служит новая спортивная площадка. Сюда десятками приводят стариков. Сюда приходят дети проститься с отцом-матерью. Здесь разыгрываются душераздирающие сцены.
      Вот пожилой мужчина припал к своей престарелой матери и рыдает в три ручья... Вот девушка прильнула к деду. Трясущиеся руки стариков знобко обнимаю близких, дорогих, крепче прижимают к сердцу, чтобы выразить, передать... А может не надо?.. Зачем расстраивать сына?
      - Стоит ли?..
      - Зачем омрачать прощанье?..
      И старушка, праведница-бабка, с тяжким вздохом и дрожью в голосе бормочет:
      - Не расстраивайтесь. Все под Богом ходим. Не оставит он нас своей милостью...
      - А если оставит?..
      Старушка ощупывает костлявой, вздрагивающей рукой дочкины плечи, и, может быть, ей думается:
      "Ах, ты, старшенькая моя... Сын - в Америке... Другой- в Советском Союзе. Один убит в Испании. Младший - в Эрец-Исраэль, и вот эта... Эта..."
      И она обнимает дрожащими руками единственную оставшуюся у нее дочь и целует...
      Старик лежит на скамейке спортивной площадки и читает исповедальную молитву. К кому же еще обращаться, если не к Господу Богу? Один из сыновей ушел с красными, другого отняли у него облавщики. Третью - дочь и внуков уволокли литовцы... Кто поможет в беде?..
      Старая немая бабушка молит жестами, из горла у нее рвутся дикие звуки. Что она говорит на понятном одной ей языке? Быть может, умоляет о спасении, или просит, чтобы привели к ней детей и внуков, рассеянных по всему свету? А может, внуки уже в Понарах вместе с отцами и матерями?.. Так что же она теперь говорит?!
      Старик Энгельштерн. Трудился все время чернорабочим, работал на разбивке спортивной площадки, а теперь его, лишнего, - в расход: стар. Он мечется, как зверь в клетке:
      "Своими руками строил лошадку - чтобы она стала моей могилой?"
      А вот двое молодых. Два слепца с улицы Страшунь 7. Лишь пару недель назад они приходили в библиотеку поискать человека, который согласился бы время от времени читать им вслух, чтобы и они могли насладиться книгой. От них была польза - они плели изделия по заказам мастерской гетто. Теперь оба - на спортплощадке. Оба молят о спасении.
      Девушка не отстает от одного из полицейских офицеров, от Леваса, пользующегося в гетто уважением: маму! - и тот освобождает мать.
      Старикам приказано пройти в тюремный дом тут же на спортплощадке. Их ведут, помогают, дабы, не дай Бог, не утомились. Изнутри несется вой. Несколько стариков бросаются к окну, один пытается прыгнуть вниз. Последние мгновения - и последние попытки:
      - Спасите! В последнюю минуту спасите!
      - Пока еще можно!
      Чья-то сильная рука стаскивает старика с подоконника. До меня доносятся звуки заупокойного плача.
      А за воротами гетто стариков уже сажают на подводы, прямо на дощатые, жесткие телеги.
      Куда?
      - Не иначе, как в Поспешки!
      - Открыли для стариков санаторий - шутка дьявола... Горькая шутка. Притворство, чтобы не выводить из себя жителей гетто.
      - Притворство! Дьявольское притворство!
      А в гетто по пятому разу расклеивают афиши: в пятый раз пойдет водевиль "Ржаные годы, пшеничные дни".
      Представление не отменяется. В гетто нельзя печалиться! Нос кверху! Развлекайтесь!
      Ох, горе нам и дням нашим.
      Пустые Поспешки - дом отдыха бывшего виленского "Таза" - заполнило несколько десятков стариков и молодых и даже совсем юных - неизлечимо больных. Некогда это место гудело голосами детей трудящегося и неимущего Вильно. Толпами приезжали сюда дети с родителями, с учителями. Иногда прибывали и гости - деды и бабки - порадоваться на своих отпрысков. А сегодня...
      Одной из старух вспоминаются эти поездки, и она плачет, одна со своим одиночеством.
      Пока еще жильцов Поспешек снабжают из гетто продуктами. За ними есть присмотр- Но что дальше - кто знает, кто может знать?
      От стоявшего во дворе памятника д-ру Цемаху Шабаду остался только постамент. На цоколе - надпись:
      "18 июля из вильнюсского гетто сюда доставлены 84 старика, находящихся под надзором еврейской полиции. 23 июля привезли еще шестерых. 21-го умерла естественной смертью одна из старух. Остальные - кто знает?"
      А вот надпись одного из караульных:
      "Настоящим довожу до сведения всего мира, что 90 стариков, которых я принял от моих товарищей, ждут своей участи
      В десять часов вечера скончалась неизвестная женщина. В двенадцать умер Ицхак Рудник. Позднее умерла бельевщица Рахель-Лея".
      Следует дописка: "День в Поспешках под взглядами умирающих братьев"...
      Другой добавляет там же:
      "Сегодня 90 стариков, а завтра?"
      Еще стена, и еще свидетельство:
      "Вчера в час дня привезли женщину по имени Тереза Короновская. Она крещенная вот уже 65 лет. Перешла в христианскую веру 15-летней девочкой. Таким образом, ей за восемьдесят, и жизнь она кончит здесь как... еврейка".
      Рядом кто-то другой изобличает:
      "Вчера стариков по одному водили в особую комнату и отняли все, что у них было, - деньги, золото, вещи"...
      Гетто переговаривается, гадает, что будет, а участь десятков больных стариков уже решена.
      Рядом с холмом над шоссе, от которого отходит направо песчаная дорога на Поспешки, выстроилась колонна грузовиков с литовскими солдатами, во главе с Вайсом. Поторговавшись, уступили и вместо трехсот требуемых лиц удовлетворились теми, что были в наличии, восьмьюдесятью четырьмя.
      А в гетто - словно ничего не произошло. Водевиль продолжается: "Пшеничные годы, и горе дням нашим".
      Грузовики не могут проехать по песку. За стариками отправили 25 еврейских полицейских. Близок финал. Трагедия заканчивается. Пляска смерти на песчаной дороге. Тянется вереница еще живых мертвецов. Их ведут, несут, тащат. Дорога оглашается стонами и вороньим карканьем.
      Загружены четыре грузовика. 84 человека. Машины затарахтели, отъезжают, и на развилке остаются 25 еврейских полицейских. В слезах и поту топают они пешком рапортовать о выполнении приказа, а грузовики катят в Понары, но гетто проглотит. Гетто переварит!
      Те из стариков, кому удалось пересидеть в "малинах", живут теперь, как затравленные собаки. Они - в постоянном страхе, вздрагивают при виде знакомых и соседей - не выдадут ли властям. Ведь в гетто многие уже разделяют мнение, что справедливее, чтобы умерли старики, чем молодые и сильные, что с точки зрения национальной, общечеловеческой... и т. д.
      И вновь восхваляют мудрость Генса. И через несколько недель ночью и ранним утром в гетто проведены дополнительные акции по ликвидации стариков. "Работала" еврейская полиция по имевшимся у них точным спискам. Акция прошла спокойно. Ничто не нарушило привычного ритма жизни. Люди вышли, как обычно, на работу. И только одна девушка, родители которой давно уже были депортированы в Понары, отказалась бросить своего дедушку, бежала за ним, рыдая и умоляя, чтобы его отпустили, а когда поняла, что все напрасно, вернулась в квартиру, облила себя бензином и подожгла.
      Но в гетто тихо. На улицах уже не встретить старика, бредущего своей дорогой, опираясь на палку, или старушку, продающую сигареты на углу. Остался только один как вечный протест и память: старый виленский попрошайка, калека с парализованными ногами. Дважды забирали его, но так как никто за ним не присматривал (без ног - не удерет), он дважды уползал на животе и спасался. Спасся он и на сей раз - из Поспешек, наш единственный "шнорер", (попрошайка) единственный во всем еврейском Вильно.
      Мы задыхаемся от бессильной ярости и вынужденного молчания. Время действовать еще не пришло, но ведь необходимо вывести гетто из благодушия, вдолбить в эти еврейские головы, что не в их пользу политика Генса, что она организованное преступление! Мнение, будто стоит принести в жертву стариков, чтобы остались жить молодые - безосновательно и вредно. Оно - не что иное, как продукт германской пропаганды, поймавшей на удочку и нас, евреев.
      - Запомните, - говорят наши люди на работе своим товарищам, - запомните и поймите, что это предательство - собственными руками выдавать стариков палачам, в то время как те подводят баланс нашего национального истребления. Раз немцы требуют норму черепов, пусть попробуют взять сами, без нашей помощи. Ведь своим поведением мы им облегчаем дело, пособничаем в их сатанинском замысле.
      - Допустим, - отвечает еврей, один из рядовых евреев гетто, - и все-таки ведь лучше, чтобы уцелели именно молодые. Если не согласимся, они же сами заберут и поведут молодых и сильных, им-то - все равно. А теперь, когда молодые остались, остались пригодные для работы, есть шанс, что переживем врага, что выиграем вопреки всему! Немцы нуждаются в гетто и в еврейских рабочих. Ведь всех не укокошат. С национальной точки зрения метод Генса оправдан, потому что спасает евреев!
      От тех окаянных дней осталось во мне еще одно воспоминание. В гетто началась акция против стариков, и наш "эйнгейт" собрался, как обычно, возле Рудницкой, готовясь двинуться за ворота. Многие из работавших в ИВО не вышли в тот день - дома у них были престарелые родители и родные. Среди евреев "эйнгейта" имелось и несколько пожилых рабочих, и мы опасались за их судьбу. В положенный час, как всегда, прошли через ворота. Стояла усиленная охрана. Проверяли "шейны", истошно орали.
      За воротами построились по трое и пошли. Шли молча. Проходим Рудницкую, Завальную, каждый погружен в свои мысли. Вдруг слышу громкий разговор. Удивилась, прислушиваюсь. В передней тройке шагают Калманович и д-р Гордон. Калманович чуть ли не кричит на Гордона, размахивая руками:
      - А я вам говорю, я их ни чуточки не боюсь! Гордон отказывается это понять:
      - Что это значит, Калманович? Что значит, вы их не боитесь?..
      А Калманович упрямо повторяет:
      - Ничего они мне уже больше не сделают! И после короткой паузы:
      - У меня сын в Эрец-Исраэль.
      В конце лета 1942 года Цви Розенович, связной ЭФПЕО, обнаружил первых ласточек партизанского движения в окрестностях Вильнюса.
      Первая встреча с партизанами в нашем районе была и радостью, и неожиданностью. Мы еще не знали, кто они и откуда появились. Следует ли придавать значение этому событию, или нас ждет очередное разочарование? Тотчас выяснилось, что это - группа парашютистов, засланная только что из Москвы. Группа выразила желание наладить контакт с молодежью гетто. На встречу от имени штаба отправился Виттенберг.
      Если для нас весть о партизанской группе в нашем районе была радостным сюрпризом, то еще более сильным было изумление партизан, когда они узнали о существовании боевой партизанской организации внутри гетто, тем более, что им было известно об отсутствии антифашистской деятельности в самом городе. Рассказ Виттенберга о проделанной работе и выполненных до сих пор операциях ЭФПЕО вызвал удивление и энтузиазм. Насколько же возросло это удивление, когда парашютисты услышали о том, как возникла организация ЭФПЕО и какова ее главная цель: остаться в гетто, чтобы направлять и возглавить вооруженное сопротивление во время ликвидации. Парашютисты сбиты с толку: они-то считают, что боевая организация должна уходить в лес - там ей место и ее боевой рубеж.
      Проходит несколько нелегких дней. Удастся ли нам убедить их? Поймут ли они специфику нашей боевой еврейской организации?
      Состоялось еще несколько встреч - вне гетто, в селе Бяла-Вака, на стоянке группы. Виттенберг доказал правильность нашего пути. Мы сумеем и захотим уйти в лес только в результате нашей борьбы в гетто. Пока в нем находятся тысячи евреев, у которых нет другого выхода, наша организация обязана действовать на месте. Подготовка сопротивления в гетто - цель еврейских партизан. И люди, прибывшие издалека и мыслившие понятиями, чуждыми еврейской жизни и ее проблемам, после долгих бесед поняли нашу правду и наш моральный долг. Они убедились, что наш выбор сделан сознательно. Так партизанским командованием в Москве организация ЭФПЕО была признана партизанским союзом, который, действуя на территории гетто, является частью общесоветского партизанского движения. Тогда же было решено:
      1. Группа членов ЭФПЕО выйдет вместе с парашютистами на закладку первой партизанской диверсионной базы в окрестностях Вильнюса.
      2. Группа наших инструкторов будет послана на главную тренировочную базу для прохождения боевой подготовки. К установленному сроку группа вернется в гетто.
      3. ЭФПЕО организует разведку на всех важных военных и промышленных точках в районе Вильнюса, а также продолжит практику диверсионных актов.
      4. Парашютисты обещают нам свою помощь. С началом восстания в гетто нам будет доставлено оружие и взрывчатка.
      5. Штаб ЭФПЕО берется обеспечить двух парашютистов документами, чтобы они могли устроиться в городе.
      Наших бойцов охватило новое воодушевление. Разведка, которой до сих пор не придавалось особого значения (так как она не служила нашим целям), стала теперь одной из главных задач. Были составлены подробные карты-планы "эйнгейтов" с указанием количества рядовых, офицеров, оружия и местоположения складов, посылались подробные сводки о передвижениях войск и эшелонов, сроках их отправления и прибытия, составлено военное описание Вильнюса. Товарищи специально посылались работать на железную дорогу для регистрации суточного графика следования поездов.
      В дни германского наступления 1942 года через Вильнюс на фронт шли огромные массы войск и вооружения. Изя Мацкевич провел тогда три недели на главной магистрали и ежедневно составлял подробные отчеты о движении войсковых эшелонов. Вес сведения и отчеты переправлялись парашютистам. Оттуда вся эта информация должна была передаваться в генеральный штаб Красной Армии в Москву. Но вскоре связь с Москвой прервалась, и все попытки восстановить ее закончились неудачей. Положение стало безвыходным. И тогда мы предложили дерзкую идею: отправить связных, которые перейдут линию фронта и доберутся до Москвы! Соня Медайскер и Цеся Розенберг с великой радостью и решимостью приняли это поручение.
      Но если обе доберутся до Москвы...
      Москва! Она излучает мощь и силу во все концы планеты, светит всем, кто борется за свободу, за разгром фашизма. А для нас, евреев гетто, она - окно в мир, связь с нашим народом. Если наши девушки доберутся, то вопль убиенных разлетится по всему свету! Весь мир узнает правду о германском терроре, о физическом уничтожении всего европейского еврейства, о крови Понар и братских могилах - правду, которой не верили, не хотели верить! Это будет зов о помощи, скорой и организованной, малой горстке уцелевших, гибнущих, стоящих на пороге уничтожения. А может, через Москву - отыщется связь и с Эрец-Исраэль? А вдруг наш привет уловят ОНИ, наши товарищи, и узнают, что те, кто остался, кто еще жив и борется, не сдались, не пали духом.
      Аба заготовил два удостоверения, подделал пропуска, но для проезда в Большие Вилейки, находящиеся за литовской границей, необходимы специальные бланки СД - германской тайной полиции. Как раздобыть их?
      За это взялась Хайка Гроссман, приехавшая в те дни с заданием из Белостока. Благодаря своим знакомствам и связям, она получила пропуск СД на проезд в Вилейки, якобы для того, чтобы разыскать там свою пропавшую мать. По этому оригиналу были изготовлены два бланка СД. Итак, есть и удостоверения, и пропуска, и бланки. Теперь настал черед микрошрифта - информация ЭФПЕО о преступлениях немцев, важная военная информация. Был приготовлен миниатюрный план Вильнюса с указанием дислокации всех военных объектов. Материалы зашили в платья, но большую часть информации девушки заучили наизусть. Платья отгладили и тщательно проверили их на вид.
      Последний прощальный вечер. Завтра в путь отправятся две светленькие девушки: белокожая Соня с блестящими васильковыми глазами и уверенными движениями и Цеся, бледная светлоглазая блондинка, во взгляде которой только зоркий наблюдатель заметит тень еврейской печали. Обе покидают гетто, чтобы добраться до Москвы. Ушли.
      Три недели о них - ни слуху, ни духу. Тревожно и напряженно ждем. Потом появился еврей, работавший на железной дороге, и рассказал, что видел двух девушек, на первый взгляд "гоек", но, как ему кажется, все-таки евреек, которых вели немцы на вильнюсском вокзале. Девушки ему незнакомы, их участи он не знает. Но мы-то знали...
      После долгих странствий, изобиловавших опасностями и бесчисленными проверками. Соня с Цееей приехали в Полоцк. Там их задержали и доставили в какой-то армейский штаб. Девушкам уже казалось - конец, поддерживало только сознание важности задачи. Обе знали немецкий. Они заявили, что они фольксдойче, приехали искать угнанных русскими мужей.
      Немецкий офицер объявил им: не покинут пределы Полоцка - будут расстреляны. Соня с Цесей думали только об одном - как выполнить задание. Они бежали и добрались до Великих Лук.
      Действовать надо было очень осторожно, о партизанах расспрашивать нельзя. Но из подслушанных разговоров они поняли, что в окрестностях, на расстоянии всего 12 километров есть партизанская база и неподалеку от нее - фронт!