Пламя под пеплом

      Это было 16 июля, перед вечером.
      Мобилизацию отменили, но никто из нас не в состоянии остаться теперь в одиночестве, идти к себе, как вчера и позавчера. Собираемся в "шитуфе", сидим, молчим. Спускается ночь, и входящие уже не уходят. Ложатся на пол, на скамейки, укладываются на столах. Лишь бы не расставаться! Только не возвращаться в дома, где люди нас сторонятся, где нас не хотят понимать. Мы изолированы в гетто, нас разделяет кровавая жертва. Мы почти физически ощущаем тяжесть стены, выросшей сегодня между нами и гетто.
      В камере гестапо сидит Он и ждет смерти.
      В полдень приходит ошеломляющее известие: Виттенберг скончался еще до допроса. Он умер на рассвете. Тело, вынесенное из камеры, было синим. Но ведь мы еще не успели передать ему яд! Похоже, что Виттенберг перед выходом из гетто был отравлен Генсом и Деслером, которые опасались, что на допросе он может поставить их под удар.
      ТОТ ИЮЛЬСКИЙ ДЕНЬ, БЕССПОРНО, ЯВИЛСЯ ПОВОРОТНЫМ пунктом в жизни ЭФПЕО. Отныне все события разделились на то, что произошло до 16 числа, и что было после. Мы потеряли не только своего командира, но и надежду, что гетто на нашей стороне и в решающую минуту поддержит нас - надежду, вселявшую смелость и толкнувшую нас к идее массового сопротивления. В этой новой ситуации усилилась критика курса ЭФПЕО и его целей.
      Последующие события и их стремительное развитие еще больше увеличили эти сомнения и колебания. Не успели наши товарищи оправиться от потери и вернуться к обычному образу жизни и занятиям, как перед нами встали новые проблемы, требующие решения.
      Мы едва вступили в борьбу, а уже накануне боя оказались у всех на виду. Наша численность, вооружение, боевой потенциал больше не были секретом. Почти несомненно, что гестапо известно о последних событиях, и оно не упустит случая ликвидировать нас, не затронув при этом гетто - пока. Тем самым они еще раз убедят евреев, что покорным рабочим ничто не угрожает. А гетто отреагирует безразличием. Многие вообще, надо полагать, облегченно вздохнут, когда избавятся от "подстрекателей", "науськивавших" на борьбу и "ставивших всех под удар".
      Наши предположения подтвердились немедленно, на следующий же день. Власти гетто вызывают штаб ЭФПЕО и объявляют, что гестапо стало известно о существовании организации. Оружие, которое мы храним, навлечет на гетто катастрофу. Они не собираются отвечать за это, а посему требуют передачи наших складов. Генс добавляет, что надежно припрячет оружие и в урочный час использует его.
      В нынешних условиях главная забота штаба - как бы выиграть время. Для видимости оно принимает требование еврейских властей, и переговоры продолжаются. Власти уверены, что организация пошла на попятный и борется теперь только за более выгодные условия капитуляции.
      Штаб поддерживает эту иллюзию. Сейчас важно одно - выиграть время. Между нами и властями нет и не может быть взаимопонимания. Никогда организация не откажется от оружия, даже если придется драться. Но переговоры продолжаются.
      После тщательного обсуждения возникает мысль о необходимости уходить из гетто. Организация должна примкнуть к партизанским отрядам Маркова. В те дни в гетто как раз находились два его посланца.
      Нелегко решиться на это, нелегко покинуть нашу боевую позицию - гетто без боя. Но перед нами - реальная опасность уничтожения нашей организации еще до того, как представится возможность вступить в бой с главным врагом немцами, когда дело дойдет до массовой ликвидации гетто. В любой день на нас может обрушиться роковой удар.
      Характерно, что именно Иосеф Глазман был за немедленную и полную эвакуацию ЭФПЕО. Это было следствием глубокого разочарования и пессимизма. Иосеф больше не верил в гетто. Мы потерпели неудачу, говорил он, гетто в нас не нуждается, оно против нас. Мы вправе бросить его и идти своим путем. Перейдем на другие боевые позиции.
      Казалось, он прав. Все мы переживаем разочарование, все настроены пессимистически. Но то, что решается сейчас, противоречит основным принципам ЭФПЕО. И на заседаниях секретариата "Хашомер" постановили: сопротивляться идее эвакуации из гетто. Решение обосновано на уверенности, что настроения гетто мимолетны и могут перемениться.
      Теперь гетто нас побаивается и даже ненавидит, потому что опасается исходящей от нас угрозы своему существованию. Но придет день (а мы знаем точно, что он придет) всеобщего уничтожения, и вот тогда гетто будет искать у нас убежища, спасения и защиты. События 16 июля показали всем, что в гетто имеется вооруженная сила, которая в минуту бедствия выступит против врага. Мы уверены, что массы будут увлечены этой организованной силой, увидев в ней шанс на спасение.
      Мы потерпели поражение на первом этапе борьбы, во вступительной фазе, но нельзя на этом основании допустить, чтобы наш уход в лес был бегством. До сих пор мы считали, что такой уход должен быть следствием вооруженной борьбы. Сейчас, в новых условиях, нужно, чтобы ушла только та группа наших бойцов, которым нельзя оставаться здесь, чтобы они создали в лесу партизанскую базу как вспомогательный пункт для предстоящей борьбы в гетто. Но ЭФПЕО, боевая организация, останется на месте, невзирая на чрезвычайно осложнившиеся обстоятельства.
      В организации и штабе идут бурные дискуссии. Мысль об уходе в леса - очень заманчива. Ведь она обещает новую жизнь, борьбу. И хотя споры ведутся с идеологических позиций, нужно признать, что немалую роль играет вновь пробудившийся инстинкт самосохранения. Никто не признает этого открыто, но глубокая перемена, совершившаяся в душе товарищей, слишком очевидна, чтобы нуждаться в словесных подтверждениях.
      В первом же после 16 июля инструктаже штаб проанализировал сложившееся положение и наметил линию действий на будущее.
      В частности, в решении штаба говорилось:
      "В результате трагической ситуации, в которой мы очутились, командир организации Виттенберг предал себя в руки гестапо добровольно и с нашего согласия. История, возможно, возложит вину на нас. Может быть, что со временем никто не сумеет войти в наше положение и понять этот наш поступок и то, что он был продиктован сознанием великой ответственности за гетто, за массы, против которых МЫ НЕ МОГЛИ И НЕ ИМЕЛИ ПРАВА СРАЖАТЬСЯ.
      Велико потрясение, испытываемое организацией. Память о Виттенберге будет жить в нашем народе, а нам послужит навсегда примером высокого героизма. Его имя будет присвоено первой боевой группе ЭФПЕО, которая уходит в лес. Там, в бою с врагом, она отдаст последнюю почесть нашему командиру.
      Организация остается в гетто и будет продолжать работу, невзирая на трудности.
      Ничто не может сломить наш дух и свести на нет наши усилия".
      ЭТО БЫЛ ПЕРВЫЙ ОТРЯД ЭФПЕО, НАПРАВЛЯВШИЙСЯ В лес к партизанам. Ему предстояло пробраться в Нарочь. Перед ним простиралось 200 километров незнакомого, запутанного пути, усеянного вражескими заставами. Штаб разработал подробный план похода.
      В эту ночь никто из нас не сомкнул глаз. Под покровом темноты со складов перебросили оружие. Уходящие собрались неподалеку от ворот гетто - в комнатах комиссии вспомоществования. Укладывали вещи, набивая котомки как можно туже, чтобы их размер не вызвал подозрений, переоделись в замызганную рабочую одежду.
      Мы ждали сигнала с улицы. Там теперь спешили на работу и под присмотром полиции строились по "эйнгейтам" сотни евреев. Сейчас в толпу должна затесаться еще одна группа, не отличающаяся от прочих: бригада, идущая на лесоповал. На одежде желтые заплаты, в руках пилы и топоры, у каждого свой "шейн" и номерной знак; тут же и бригадир - "колонфюрер", о чем свидетельствует его нарукавная повязка. В дорогу их сопровождает полицейский в форме. Да, полицейский в форме. Словом, обыкновенная бригада, ничем не привлекающая внимания.
      Но мысленным взором я вижу длинные тяжелые патронные ленты, которые намотал на себя под одеждой Изя Мацкевич, и разобранные части пулеметов, упрятанные в рабочие рубахи. Я чувствую вес боезапаса, отягощающего Хайчу Тикочинскую, слышу щелчки взведенных курков: пистолеты готовы к бою.
      С улицы влетает связной. Пора! Попарно товарищи выскальзывают во двор, обращенный забором к городу. Там теперь дежурят наши посты. "Отряд имени Леона" (Подпольная кличка Виттенберга.) в составе 21 человека выходит через старые заржавленные ворота, за пользование которыми грозит расстрел. Группой командует Иосеф Глазман.
      На улице ребята строятся и продолжают путь под видом бригады еврейских рабочих. Ушли. Это было в пятницу 24 июля.
      В этот же день от группы вернулся связной. Из его донесения мы узнали, что все прошло по плану. Ребята без приключений выбрались из города. Мы вздохнули с облегчением: опасный участок - позади.
      А назавтра, в субботу, в гетто после полудня появился Китель. Он прямиком направился в "арбейтсамт" на Рудницкой 6 и потребовал список людей, ушедших к партизанам. Наша разведка донесла о требовании Кителя еще до того, как слух об этом распространился по гетто.
      Через несколько часов стало известно, что группа в нескольких десятках километров от Вильнюса попала в засаду.
      В стычке погибло девять человек, в их числе - братья Гиршка и Левка Гордоны, Изя Мацкевич, Роза Шерешневская, Хаим Спокойный, Мулька Хазан, Рахель Боракисская, Зундель Лайзерсон.
      Китель потребовал арестовать семьи беглецов и бригадиров групп, в которых они работали. Еврейские полицейские выполнили приказ немцев. В понедельник в гетто вошли гестаповцы, окружили тюрьму и увели с собой тридцать два заключенных, в том числе пять бригадиров. В тот же день все они были расстреляны в Понарах.
      То, как Генс с Деслером вели аресты и как они отвечали на мольбы людей, чье родство с ушедшими в лес было только фиктивным и основывалось исключительно на "шейнах", показывало, что власти гетто решили использовать это происшествие, чтобы натравить на нас людей. Было также очевидно, что они хотят запугать желающих уйти в леса. Поэтому Деслер пожертвовал пятью лучшими бригадирами. Он знал, что отныне каждый бригадир будет следить за своими рабочими во все глаза и превратился в его, Деслера, пособника.
      Только через пять месяцев мы узнали от Каммермахера (бригадира подневольных рабочих в гестапо), что засада, в которую попали наши товарищи, не была случайной: Деслер заподозрил группу, готовившуюся к уходу, и доложил об этом гестаповцам.
      На следующий день после казни тридцати двух Китель снова посетил гетто. Он выступил на собрании бригадиров в зале театра и начал так: "Вчера я расстрелял в Понарах пять бригадиров. Каждого из вас ждет, возможно, такой конец..."
      После собрания мы услыхали о новых распоряжениях и правилах, введенных в гетто с целью наведения порядка.
      Этот "порядок" базируется на поголовном контроле, распространенном на все население гетто по принципу круговой поруки. Гетто поделено на четыре полицейских участка. Каждый участок подразделен на блоки, а блоки, в свою очередь, - на дома, квартиры и комнаты. В каждую комнату назначено лицо, которое несет ответственность за жильцов. Проживать в комнатах могут только прописанные. Каждый отвечает за своего соседа. Если кто-нибудь вечером вовремя не возвращается домой, об этом следует немедленно донести в полицию, иначе будут наказаны все проживающие и в комнате, и в квартире.
      Ответственный за комнату подчинен ответственному за квартиру, тот начальнику блока и т. д. и т. п. Все начальники блоков - прислужники Деслера.
      Та же система введена в "эйнгейтах": каждая бригада поделена на десятки во главе с ответственным, подчиненным бригадиру. Десять отвечают за каждого: сбежит в лес один - поплатятся девять остальных.
      Каждое утро десятник выстраивает своих людей на поверку, и если кто-нибудь отсутствует без справки врача, об этом должно быть сообщено в полицию.
      Находятся люди, которые оправдывают новый порядок. А "Новости гетто" официальный печатный орган юденрата, который служит властям рупором для пропаганды их курса и обработки общественного мнения, 1 августа, через пять дней после засады и три дня после казни тридцати двух помещает статью, озаглавленную "Скорбь и гнев":
      "Тысячи цветущих жизней, вырванные из наших рядов, поглощены огненной пастью массового уничтожения.
      Много слез пролили мы по безвинным жертвам кровавых событий. У нас сжимались кулаки в протесте против жестокой судьбы, злодейской воли, напрасной ненависти. Порой мы возвышали голос и роптали на самого Всевышнего, предъявляя к нему претензии, подобно рабби Леви-Ицхаку из Бердичева: "Чего Ты хочешь от своего народа Израилева? За что ополчился Ты на свой народ?"
      Во всех этих случаях мы имели дело с внешней силой, над которой у нас не было никакой власти. Сила эта значительно превосходила нас, и перед нею мы были беспомощны. И в самой этой неодолимости судьбы заключалось нечто такое, что утешало и смягчало страшную боль, невзирая на трагизм событий.
      Другое дело - случай с 32 казненными, которых мы внезапно потеряли в прошлый понедельник. Здесь нас лишили возможности предаться даже тому отчаянию, что проистекает от сознания неизбежности судьбы. Тут абсолютно ясно, что эти жертвы были излишни и что смерть их-на совести у тех, кто своим безответственным поведением заставил безвинных людей заплатить жизнью за чужие грехи.
      Наряду с чувством глубокой скорби по поводу гибели безвинных мужчин, женщин и детей наше сердце полнится гневом на тех, кто пренебрег заботой обо всем гетто и его важной ролью и при этом хорошо понимал, что ставит под угрозу самое существование гетто и прежде всего - жизнь своих же близких. Вот кто несет ответственность за пролитую кровь и все трудности, испытываемые нами теперь в результате такого поведения.
      Так пускай же пролившаяся кровь станет последним предостережением нам всем и напомнит, что нам дана лишь одна дорога: дорога труда. По ней мы должны идти вместе, плечом к плечу. Пусть пролитая кровь послужит предостережением бригадирам, "колонфирерам", десятникам, а также каждому еврею - без промедления докладывать о каждом случае отсутствия человека в бригаде, доме, квартире, комнате. Тут нет места сантиментам и родственным чувствам. Это вопрос долга, долга людей, на которых возложена важная задача. Подобно батальонному офицеру они обязаны докладывать о каждом явлении, грозящем обернуться для нас бедой. Такое сообщение не является доносительством, как полагают многие, живущие фальшивыми понятиями диаспоры. Это - долг жителя гетто".
      ЛОЗУНГ: "КАЖДЫЙ ОБЯЗАН ДОКЛАДЫВАТЬ ОБО ВСЕМ, подобно батальонному офицеру" упал на плодородную почву. Вскоре все гетто превратилось в клетку, кишащую шпиками, соглядатаями и доносчиками всех мастей. Теперь нам приходилось остерегаться не только профессиональных полицейских и сыщиков - каждый житель гетто видел в нас своих губителей, поставленных вне закона.
      В блоках жильцы прощупывают подозрительными взглядами молодых людей, поздно возвращающихся домой и чем-то неуловимым отличающихся от своего окружения. Власти увеличивают количество платных агентов. Но более всего нам досаждают недавно появившиеся шайки.
      Эти шайки сколочены из малолеток в возрасте 12-15 лет, как правило, беспризорников, пробавляющихся нищенством и воровством. Теперь власти организовали их и превратили во вспомогательный отряд Деслера. Шпионить за нашими бойцами, следить за ними на улицах, часами сидеть на крыльце у квартиры - было для них увлекательным спортом.
      И опять возобновились поиски оружия. Однажды мы заметили шпика, который набрел на след нашего склада на улице Немецкой 31. Теперь тайник уже был недостаточно надежен, и мы решили переместить его. Но сделать это было невероятно трудно, потому что двор, куда переселился наш хашомеровский "шитуф", находился под неусыпным наблюдением самых отменных шпиков.
      ...Раннее утро. Как всегда, надо вскакивать, не выспавшись - и на работу. На дворе "шитуфа" оживление: ребята, один за другим, поспешно уходят, все с сумками и котомками и все в одном направлении.
      Шпики насторожились, и как только прошел со своим узлом пятый по счету парень, за ним увязался последний филер, поставленный следить за двором. Сначала товарищи, провожаемые "хвостом", шли вместе, затем расстались, обменявшись загадочными жестами. Шпики вызвали полицию. Ребят задержали и повели в участок. Их узлы и сумки сложили на столе, но ребята не допускают досмотра: обыск по правилам должен производиться офицером. И на каком основании их вообще задержали?!
      Участок окружает усиленный наряд полиции. Затем появляются и офицеры во главе с Бернштейном. Без долгих разговоров они принимаются за дело и... ничего подозрительного не находят. Они развязывают и рвут узлы, извлекая, к своему удивлению, лишь мужские и женские рубашки. Каждая такая находка сопровождается потоком проклятий.
      Задержанные спокойно наблюдают за всей этой процедурой. Они объясняют, что собирались пронести вещи за ворота, чтобы выменять на хлеб. А так как это запрещено, пришлось принять некоторые меры предосторожности...
      В это время оружейный склад с Немецкой 31 переброшен в другое место.
      Штаб умножает свои усилия по приобретению оружия. Наши склады растут. По большей части оружие покупается у поляков и литовцев за большие деньги. Деньги же мы добываем самыми разными путями, как правило, противозаконными. Тут и подделки, и махинации, позволяющие нам черпать средства из касс... юденрата и полиции. Мы не раз со злорадством представляли себе, как вытянулось бы лицо у Генса, узнай он, на чьи деньги мы покупаем оружие.
      В разросшихся складах теперь круглосуточно дежурят товарищи, в обязанности которых входит уход за оружием. Они его смазывают, разбирают, собирают и после проверки снова прячут в землю. Дефектное оружие отсылается в наши мастерские и быстро ремонтируется.
      По ночам идут занятия по стрелковому делу для новичков, вступивших в ЭФПЕО. Штаб организации (От коммунистов в штаб вместо Ицика был введен Каплан, а место Иосефа Глазмана заняла Люба Зискович.) разработал новую программу боевых действий. Она отличалась от предыдущей, носившей оборонительный характер, и основывалась на четырех пунктах: 1. Атака, 2. Оборона, 3. Диверсии, 4. Спасение.
      Основные силы организации сосредоточены на оборонительных позициях внутри гетто. Но в задачу наших отрядов входит и нападение на врага за пределами гетто. Одновременно подпольной организации, действовавшей вне гетто, поручалось проведение крупных диверсионных актов для отвлечения немцев и достижения политического эффекта, что было не менее важно, чем практические достижения.
      Исходя из предпосылки, что после первой стычки немцы, возможно, отступят из гетто, чтобы вернуться с подкреплениями, штаб предусматривал не продолжать оборону улиц в таком случае, а использовать паузу для прорыва и увода в леса возможно большего количества людей из гетто.
      Было решено организовать две боевые базы, с которых отряды будут посылаться в оборону или в атаку - в зависимости от обстановки.
      Наряду с этим запланировали атаку по улице Рудницкой - ключевой позиции гетто. Здесь будут введены в действие наши основные силы. Центральной позицией был выбран дом No 11, откуда концентрированным пулеметным огнем можно взять под контроль улицу и ворота гетто. Были расписаны места расположения метателей гранат и снайперов. Запланировали создание специальных групп для особых поручений во время атаки, обороны и последнего этапа нашей борьбы.
      Этот план открыл перед нами новые возможности, способствовал поднятию духа. Теперь становилось ясно, что бой и сопротивление в гетто вовсе не обязательно повлекут за собой гибель и уничтожение, что сопротивление может принести свободу и спасение большому числу людей, у которых до сих пор не было никакого выхода.
      В те дни пришло первое письмо Иосефа из лесов Нарочи. Он писал: "Из партизан, которых мы нашли в лесу, и из нашей группы мы организовали еврейские партизанские отряды. Если бы здесь были все бойцы ЭФПЕО с их оружием, мы могли бы создать сильную еврейскую боевую бригаду".
      В ГЕТТО БЫЛО МНОГО ЕВРЕЕВ ИЗ ПРОВИНЦИАЛЬНЫХ городков. Одни пришли сюда до каунасской акции, другие бежали из лагерей и местечковых гетто, стертых с лица земли.
      У "провинциалов" нет прав, которыми пользуются жители Вильнюса. В момент катастрофы они будут козлами отпущения, потому что у них нет рабочих "шейнов" и их прописка в качестве жильцов сопряжена с большими трудностями. Большинство размещено в разрозненных лагерях и живет в грязи и скученности. Население гетто свыклось с таким разделением на законных жителей и посторонних. "Провинциалы" находятся в гетто на нелегальном положении, и немцы прекрасно осведомлены об этом. Учитывая специфическое положение этих людей, штаб ЭФПЕО решил сформировать из них партизанские отряды и немедленно отправить в леса. Нам было ясно, что если акция будет направлена только против "провинциалов", наш призыв к бою и сопротивлению не встретит никакой поддержки. Жители гетто не встанут на защиту пришельцев, пока им самим не будет угрожать опасность. Организация и переброска в лес "провинциалов" были поручены Соне Медайскер и мне.
      Вначале мы столкнулись с множеством трудностей: перед нами была разношерстная, разрозненная масса, из которой следовало выбрать наиболее надежных ответственных людей. Но для отбора нет никаких критериев, кроме первого впечатления, интуиции, а в редких случаях - рекомендации. Работаем в дикой спешке. Малейшее опоздание может решить участь этих людей. Одна из тяжелых проблем, по-прежнему, - оружие. У очень немногих выходцев из Свентян имелись пистолеты, а мы хотим каждую пару бойцов снабдить хотя бы одним пистолетом. Трудно, однако, раздобыть даже этот минимум. Оружие выделяется со складов ЭФПЕО, и получающие остаются в неведении о его источнике.
      Наша разведка обследует дороги, устанавливает места сосредоточения немцев, ведутся даже переговоры о том, чтобы заполучить на несколько часов немецкие грузовики. Штаб отправляет к Иоеефу связного с требованием прислать проводников. Наши спецы готовят "шейны" и пропуска. Инструкторы обучают "провинциалов" пользованию оружием и наставляют, как вести себя в пути.
      Через неделю после того как было принято решение, из гетто ушла первая группа. Ее участники собрались в ночь перед уходом и вместе провели время до рассвета, возвещающего для них наступление нового дня. Пришел попрощаться и Аба. В комнате все еще было непроглядно темно, и никто не видел его лица. Слышали только голос, обратившийся к ним, единственным уцелевшим от своих семей и местечек, последним беженцам из гетто Лиды, Свентян, Ваки и Ошмян, стертых с лица земли. Он говорил о силе угасших сердец, о пламени, которое еще вспыхнет из пепла, о мести, о нашей мести.
      На заре, держа путь в лес, вильнюсское гетто покинули сорок парней, уроженцев разных городков и местечек.
      За две недели ЭФПЕО сколачивает и отправляет в леса пять вооруженных партизанских групп, составленных из провинциальной молодежи. За две недели в леса Нарочи ушло двести человек.
      НАПРЯЖЕННОСТЬ В ГЕТТО УСИЛИВАЕТСЯ СО ДНЯ НА день. Отчаяние и надежда сменяют друг друга. Новое наступление Советской Армии (август 1943 года) , ее стремительный рывок на запад, освобождение новых городов, в том числе Харькова, продвижение на север создают в гетто обстановку нетерпеливого ожидания, веры в возможность выжить. Передаваемые из уст в уста сводки Совинформбюро обсуждаются на все лады, вызывают споры доморощенных стратегов о том, с какого именно направления Советская Армия вступит в Вильнюс. По-видимому, с севера, ведь это совершенно ясно:
      Полоцк, Великие Луки, Двина - просто рукой подать!
      А театр в гетто ставит новый водевиль. По вечерам толпы устремляются на спектакль, осаждают окошко кассы, и узкие переулки гетто оглашаются теперь звуками новой песни, которую на сцене исполняет актер Яша Бергольский. Эту песню распевает все гетто - дети в школе, молодежь на улицах, рабочие на объектах, женщины в очередях, артисты на подмостках. Песня на идиш (Подстрочный перевод: сотни поколений жили, строили и надеялись, пока этот меч не начал рубить и сечь, и нас повели, как скот, под "эйн, цвей, дрей"... Мы позволили гнать себя, как баранов, а у шага ведь совсем другой звук и это совершенно другая песня, когда шагаешь, куда прикажут. Но скоро, братья, вы услышите другой такт, и те, кто сегодня хоронится, зашагают с нами - не в одиночку - под "эйн, цвей, дрей". Улочки гетто покинут и стар и млад, и по-другому зазвучит шаг, потому что будешь знать, зачем шагаешь...).
      Организации "Тодт" требуется все больше и больше рабочей силы. Ее "эйнгейты" - ныне самые крупные. Ежедневно в колонны выстраиваются тысячи евреев. Властям гетто приказано сократить число работающих в других "эйнгейтах" и перевести их в организацию "Тодт". До сих пор главным источником рабочей силы были лагеря евреев из провинции. Теперь евреев хватают на улицах и посылают в Порубанек. Работа там - каторжная, побои, издевательства. Из гетто до Порубанека - 7 километров в один конец.
      В те дни в гетто стало известно о новом приказе гебитс-комиссара ликвидировать несущественные с военной точки зрения объекты, где используется труд евреев.
      Этот приказ вызвал панику.
      Начали поговаривать о депортации в рабочие лагеря. Евреи, потерявшие работу на прежних местах, пытаются устроиться в мастерских гетто. Иные надеются отсрочить, насколько это возможно, ликвидацию "эйнгейтов". Заинтересованы в этом и немцы, у которых работают евреи, потому что после ликвидации "эйнгейтов" все надзиратели и надсмотрщики будут отправлены на фронт. Однако гестапо не заинтересовано в отмене приказа. Но пока тысячи евреев еще выходят по утрам на работу.
      6 августа люди, как обычно, вышли из ворот гетто, но часа через два пришли тревожные новости о том, что произошло, а к десяти утра вернулись первые беглецы, спасшиеся из рабочих колонн. Они рассказали, что колонны в городе были окружены силами СС, литовской и эстонской полицией, которые погнали их к составу, уже поданному к вокзальному перрону.
      После обеда в гетто явились беглецы из Порубанека. Путь на работу обошелся без происшествий. Но когда пришли в Порубанек, их окружили полицейские части и эстонцы, погнавшие людей к вагонам. Рабочие отказывались идти. Женщины кинулись на немцев с кулаками. Многие призывали к бегству. Толпа начала удирать. Немцы, которых ярость женщин сначала ошеломила, открыли огонь по бегущим. Десятки были подстрелены на бегу. Многие, даже умирая, призывали из последних сил к побегу. Многим удалось бежать. Схваченных разъяренные немцы загнали прикладами в вагоны.
      Тех, кто направился назад в гетто, поджидали у ворот немецкие машины.
      В четыре пополудни колонны вернулись в гетто. Среди них не было рабочих главных "эйнгейтов": Порубанека, железной дороги, "баутелагера" и других.
      Как только прошел слух об их возвращении, переулки наполнились толпами: люди шпалерами выстроились у ворот, испуганно рассматривая входящих. А когда оказалось, что вернулись лишь немногие, улица огласилась плачем. Одна за другой возвращались группы. Бледные, подавленные, молчаливые люди быстро проходили мимо тесного ряда ожидающих и спешили в свои квартиры. Иногда из рядов выскакивали женщина или ребенок и с радостными восклицаниями бросались к мужу или отцу.
      Спустилась ночь, но люди по-прежнему стояли на улицах, еще надеясь на возвращение близких. Но они не вернулись.
      Рабочие "баутелагера" тоже не вернулись сегодня.
      Иду по Рудницкой мимо седьмого номера. Здесь жили работавшие в Бурбишки и их семьи. Это - их блок, один из самых просторных в гетто дворов. Здесь всегда было шумно и оживленно. Совсем недавно решили посадить цветы. Уже начали копать грядки - замечаю я на ходу. Хотели заставить плодоносить землю гетто. Строили планы на будущее. От мысли об этом хочется кричать. Но там, во дворе, тихо. Женщины, матери, дочери сидят на земле, на ступеньках, на камнях безмолвно-немой плач. Так сидят, когда выполняют "шиву" - поминальный обряд. Так скорбели наши отцы, когда теряли близких. Женщины все здесь, вместе. Наверно, ни одной не осталось в комнате: невозможно вынести все это в одиночку. Так они пытаются защититься от самих себя, - мелькает у меня в уме.
      По приблизительному подсчету, сегодня депортировано около двух тысяч человек. В отличие от всех прежних акций, на сей раз это - рабочие.
      Среди депортированных из "баутелагера" был и Барух. Все попытки освободить его ни к чему не привели.
      Много месяцев спустя, в период, когда каждый из нас жил с ощущением, что он последний чудом уцелевший, внезапно появился Барух. Он рассказал нам о событиях того дня.
      6 августа. Колонна, насчитывавшая 95 человек, вышла на работу. По пути, на Радуньском мосту они наткнулись на части СС (командовал ими Нойгебойер начальник гестапо), которые окружили колонну и повели в направлении железной дороги. В колонне послышались крики: "Евреи! Не пойдем!" В мгновение ока люди побросали свои мешки, прорвались через ряды эсэсовцев и побежали к Понарской.
      Неожиданно с этого направления появился отряд эстонцев и перегородил дорогу. Все улицы были снова заблокированы, людей окружили и повели к составу. Но они продолжали сопротивляться и отказались войти в вагоны. Солдаты накинулись на них, беспощадно колотя прикладами. Появился Майер, один из начальников гестапо, и заверил, что их отправляют в Эстонию на непродолжительное время на работу. Тем временем подошли новые группы евреев из работавших на Порубанеке и железной дороге. Много было женщин и детей, избитых до крови конвоировавшими их солдатами. Затем дали суп и хлеб. До супа не дотронулись из боязни, что отравлен. Люди в вагонах были уверены, что их везут на смерть. "Мы решили сопротивляться, - рассказывает Барух. - У одного из нас нашелся топор, и мы тотчас же начали взламывать пол. Имелось в виду, что если нас повезут в направлении Понар, мы придушим караулы, заберем оружие и сбежим. Но большинство боялось коллективной ответственности и было против попытки бегства.
      К вечеру состав тронулся. Окошки были забраны колючей проволокой, в каждый вагон сел караульный. Поезд шел на огромной скорости в сторону Двинска. Когда отъехали от Вильнюса, потихоньку взломали оконные решетки. Около Свентян решили прыгать. Бросили жребий. Первым выскочил Баран. Но мы упустили из виду, что вагон прицеплен к платформе с кухней под охраной солдат. Те заметили, что выскочил Барух, и открыли огонь. Благодаря большой скорости поезда и темноте, ему удалось спастись, но другим уже нельзя было прыгать из этого вагона.