РУЖКА КОРЧАК
      ПЛАМЯ ПОД ПЕПЛОМ
      Перевел с иврита О. Минц
      СОДЕРЖАНИЕ
      От издательства
      Предисловие
      Июнь 1941
      В Рудницких лесах
      На берегах озера Нарочь
      Мы здесь
      ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
      Автор этой книги, Ружка Корчак, родилась в Польше в городе Плоцке. С ранней юности она - член сионистского молодежного движения "Хашомер хацаир".
      В начале Второй мировой войны попала в Вильнюс и оставалась там до момента ликвидации Вильнюсского гетто, где была членом руководящего звена "Хашомер хацаир".
      Сражалась в партизанских отрядах в Рудницких лесах и была одним из руководителей боевой организации партизан ЭФПЕО (ФПО - Ферейнигте партизанер организацие).
      После освобождения Вильнюса была направлена в Румынию для проверки сообщения о возможности репатриироваться оттуда в Эрец-Исраэль и для создания пунктов нелегального перехода границ. Сумела добраться до Румынии и, установив контакты с организаторами нелегальной алии, направилась в Эрец-Исраэль. Прибыла в страну 12 декабря 1944 года.
      Ружка была первым уцелевшим свидетелем Катастрофы, прибывшим из Литвы в Эрец-Исраэль.
      Вначале она - член киббуца Эйлон, где ею написана книга "Пламя под пеплом", а затем - киббуца Эйн ха-Хореш.
      Работает преподавателем в средней школе в своем киббуце. Она член правления издательства "Морешет" - мемориального музея им. Мордехая Анелевича
      Ружка Корчак мать трех сыновей.
      Но если света солнца
      не дождемся мы,
      Пусть наша песнь звучит навек,
      пароль из тьмы.
      ПРЕДИСЛОВИЕ (от автора)
      Впервые эта книга вышла в свет в 1946 году, через полтора года после того, как я приехала в страну. Когда я начала описывать историю Вильнюсского гетто борьбу и гибель евреев, стойкость их духа и страшный конец тех дней - я не нуждалась ни в каких документах и письменных источниках. События были слишком живы в моей сердце, я не писала ничего, кроме того, что сама знала и видела, в чем лично участвовала. Я рассказывала в людях, с которыми была близко знакома.
      Тот, кто уцелел, никогда уже больше не сможет смотреть на собственную жизнь как на нечто само собой разумеющееся, как на естественное человеческое право.
      Долг оставшихся в живых - рассказать о том, что случилось там, дать свидетельские показания, как бы это не было тяжело. У меня не было никаких литературных амбиций или жажды славы, когда, я писана эту книгу. И хотя в моем рассказе очень много личного, его все-таки ни в коем случае не следует воспринимать как автобиографию или как биографию моего друга, это история целого поколения евреев.
      В костре, запылавшем на земле Европы, сошлись, перекрестились, перемешались и были сожжены - вместе с людьми - чаяния, ожидания и иллюзии миллионов евреев - все, чем жило еврейство на долгом пути изгнания. Трагедия разыгравшаяся на наших глазах, предопределила судьбы будущих поколений еврейского народа.
      На вопросы, которые оставила после себя катастрофа, нет ответа. Но они стучат в сердце каждого еврея - и того, который живет там. в странах рассеяния, и того, который строит свой дом, свою родину здесь, на земле свободного Израиля.
      Но, я думаю, с особой остротой они встают перед тем, кто сейчас на распутье - кто пытается осознать себя. свое еврейство, свою связь с народом и его наследием, и я надеюсь, он поймет, что дорога в Иерусалим проходит через "Иерусалим литовский" даже теперь, через тридцать лет после Понар (ldn-knigi место расстрелов в Литве (Paneriai)) и Освенцима.
      Когда я узнала, что готовится новое издание моей книги - в русском переводе - я почувствовала, что наша борьба не ушла в прошлое. Волей судьбы наша борьба поддерживает голос, требующий: "Отпусти народ мой", голос национального пробуждения советских евреев.
      В стенах Вильнюсского гетто мы пели гимн еврейских партизан: "Не говори: вот это мой последний путь...".
      И в страстной надежде твердили слова припева: "...Мы здесь!"
      Они все еще там. Но голос нашего поколения сливается с их голосом.
      Эйн ха Хореш январь 1977
      ИЮНЬ 1941 ГОДА.
      Вильнюс. Мирная тишина, город непотревоженно дышит свежестью окрестных лесов и нив, блистает водами озер и голубой Вилии среди молчаливых теней с гор Бельмонта и трех Крестов, а вокруг - война. Уже истекают кровью десятки городов, тысячи людей уже унесла черная фашистская смерть, но гибельный вал великой катастрофы еще не обрушился на город, словно навис над ним и застыл.
      Прекрасен Вильнюс в это время года. Древнее еврейское Вильно, прославленный "литовский Иерусалим", оставшийся в смутное предвоенное время единственным центром национальной еврейской культуры, сохранивший, хотя и потускневший, блеск духовных сокровищ народа. Город, волею судеб ставший и центром притяжения для многих и многих еврейских юношей и девушек, искавших здесь путей в Эрец-Исраэль. Но вспыхнула война, и город, оказавшийся на первом году ее мирным островком в море фашистского нашествия, стал убежищем для тысяч людей.
      Резко увеличилось еврейское население, на улицах, наряду с правильным виленским диалектом, зазвучал идиш, принесенный из конгрессистской Польши; по манерам и одежде узнавали беженцев из Галиции и Волыни. Евреи стекались отовсюду - из польского генерал-губернаторства, из присоединенных к рейху западных земель, с поглощенных советскими республиками пространств Галиции и Белоруссии - старики и молодежь, верующие и неверующие, люди искусства и ремесленники, богатые и бедные. И среди всего этого скопища разобщенных, потерявших под собой почву, отчаявшихся беженцев - большой халуцианский отряд, молодежь с разными идеологическими взглядами, с разным прошлым, но сильная единством цели - возвращения на родину в Эрец-Исраэль, организационной и воспитательной закалкой, сумевшая превратить свой беженский быт в осмысленную, целеустремленную жизнь, наполненную трудом и борьбой.
      Предвоенный Вильнюс был для этой молодежи островком затишья посреди вселенского урагана, и они припадали здесь к чистому и щедрому роднику исконной еврейской жизни с ее многовековыми традициями, глубоко вдыхая воздух "литовского Иерусалима". Заново организовывались центры "хах-шары" халуцианской подготовки. На улице Субочь 37 собирались члены молодежной организации "Дрор-Хехалуц хацаир" на улице Тартакай 3 возник центр "Хашомер ха-цаир", Самостоятельно создавались производственные артели, люди шли на работу в различные промышленные отрасли. Центр "Хашомера" отправил посланцев в Каунас и литовские местечки для организации халуцианского движения там.
      И вот после долгого ожидания и неослабного напряжения пронеслась весть об алие. Первые товарищи выезжают в Эрец-Исраэль. В сердцах взыграли мечты и надежды - усилия были не напрасны!
      Но все перевернулось в несколько дней. Литва превратилась в советскую республику, а Вильнюс - в ее столицу. Запрещена деятельность халуцианских организаций, распущены центры и киббуцы. Алия пока продолжается, но теперь только единицам удается уехать. Вскоре и этот тоненький ручеек перекрыт.
      Все рушится. Движение частью уходит в подполье, готовится к работе в новых условиях. Далеко отодвинулись перспективы алии - ныне это лишь фантазия, питаемая жаром юных сердец.
      В июне 1941 года в Вильнюсе - "чистка": советские власти арестовывают и высылают в Сибирь "ненадежных", "социально опасный элемент". Среди них - и члены "Хашомера" и халуцим (Халуц (ивр.; мн.ч. - халуцим) - пионер, передовой.) особенно те, кто подал заявление на выезд в Эрец-Исраэль, но уехать не успел.
      А Вилия продолжает струить через город свои голубые воды, мирно поблескивают на солнце церковные купола, и люди живут себе своим чередом, наслаждаясь июньскими деньками и не подозревая о близкой катастрофе.
      ВСЕ НАЧАЛОСЬ В ВОСКРЕСЕНЬЕ 22 ИЮНЯ 1941 ГОДА
      В ранние утренние часы, еще до официального заявления Молотова о начале войны на Вильнюс посыпались бомбы. Город обуян паникой, беда свалилась неожиданно, люди не понимают еще ее масштабов и не предугадывают, что их ожидает.
      Все стремительнее разворот событий, все острее мрачное ощущение несчастья. Поспешно и беспорядочно эвакуируют жен советских командиров; удирает партийная верхушка. Следом устремляются толпы евреев, осаждающих поезда, забитые откатывающимися на восток войсками.
      Не прекращается бомбежка. Город объят огнем. Жилые дома и архитектурные памятники в развалинах. Оглушительный грохот разрывов и всепожирающее пламя, а в коротких промежутках между бомбежками - у продовольственных магазинов гигантские очереди за хлебом.
      На второй день войны улицы запрудило движущимися толпами. Человеческий поток мечется под тяжкий грохот авиационных бомб, и, кажется, нет силы, способной его остановить. На восток! На Минск! Бегут в одиночку, десятками, сотнями - скорей убраться отсюда подальше, не попасть немцам в руки! Спастись! Говорят, они уже вошли в Каунас, захватили многие литовские местечки и ускоренным маршем движутся на Вильнюс.
      Поначалу еще ходят поезда. Люди в ужасе, граничащем с умопомешательством, штурмуют вагоны, втискиваются вперемешку с красноармейцами. Стихия бегства заражает и тех, кто еще остался в Вильнюсе из большого халуцианского лагеря.
      Вспыхнувшая война застигла движение расшатанным изнутри, потрясенным последними высылками в Сибирь, загнанным в подполье. Руководство, не прекратившее своей деятельности, наметило с началом войны новую линию: большинство активистов обязано покинуть город, чтобы активно бороться с врагом в рядах Красной Армии. Но ясно, что и в Вильнюсе будет большая работа, ведь многим евреям не удастся уйти, а перед глазами - пример Варшавского гетто, которое существует уже два года. Решено оставить на месте Абу Ковнера, Хайку Гроссман и Моше Балоша - членов руководства.
      Ребята, оставшиеся в отрядах, самостоятельно собираются в группы и снова уходят от немцев. Теперь они стремятся дальше на Восток, как стремились в недавнем прошлом в Вильнюс. А дороги забиты беженцами, толпами мужчин и женщин, бросившими нажитое трудом целой жизни; они идут, обуреваемые страхом, отчаянием, ненавистью. Немногие доберутся до цели, немногим удастся перейти старую советскую границу (до присоединения Прибалтики)- и очутиться на еще не захваченных немцами территориях. Эти получат возможность бороться за жизнь. Тех же, кто застрял на дорогах, в полях и садах, ждет уничтожение.
      Немцы продвигаются молниеносно. Они уже заняли Вильнюс и повернули на Минск. Непрерывно бомбят дороги. Путь усеян трупами беженцев и красноармейцев, разбитыми танками и автомобилями. Непрекращающиеся разрывы. Вонючая гарь. Агония умирающих. И внезапно - тишина, но она только усиливает страх, кажется еще более жуткой, чем бомбежки и огонь пожаров.
      На шоссе - немцы; издали можно различить свастику на штандартах.
      Первые немецкие подразделения появляются не со стороны Вильнюса, а с противоположной стороны, с востока, оттуда, куда пытались пробраться беженцы. Это - облава на тех, кто не успел уйти. Шоссе, забитые спасающимися, внезапно пустеют. Затем запруживаются снова, теперь уже немецкими колоннами, идущими победным маршем.
      Поток беженцев рассеялся по окольным дорогам, лесам и полям. Куда угодно, только подальше от шоссе!
      Застигнутых на пути "арийцев" - их меньшинство - немцы отправляют по домам. Евреев задерживают, объявляя, что они будут направлены в "арбейтслагер" - трудовые лагеря. Это - первые жертвы из числа еврейского населения Вильнюса.
      Очень многих выдают крестьяне, у которых измученные зноем беженцы просили крова или глоток воды. Со злорадной ухмылкой хуторяне передают немцам "еврейских коммунистов" (по их понятиям, каждый еврей - коммунист), радуясь поживе, достающейся им от жертв. С топорами и вилами охотятся они за спасающимися от немцев, так нашли смерть многие, кто не осознавал подлинного масштаба ненависти к евреям.
      Положение становилось все отчаяннее: враги повсюду. Одно осталось вернуться; возвратиться туда, откуда бежали; в Вильнюс, над которым поднята свастика.
      Это тоже удалось лишь немногим.
      ВОЗВРАТИВШИЕСЯ ИЗ БЛУЖДАНИЙ ПО ДОРОГАМ НАШЛИ Вильнюс другим.
      Немцы овладели городом 25 июня. Сразу же начались грабежи.
      С 27 июня на улицах стали хватать евреев и отправлять на принудительные работы. Назавтра к магазинам и амбарам выстраиваются две очереди: раздельно евреи и неевреи. Порой выстаивают по три-четыре часа за килограммом хлеба. За несколько дней со времени вступления немцев в город все неузнаваемо изменилось, и хлебные очереди стали первым вестником этой перемены. Хлеб в те дни добывался с боем. Евреи становились в очередь вместе с нееврейским населением с пяти утра, и всюду христиане тыкали в них пальцами, над ними измывались литовские полицейские. Евреек гнали из очереди палкой и кулаком. Те, кого не выдавала наружность, прокрадывались за хлебом в арийские кварталы. Так с первых же дней войны спала личина солидарности и братства, которой прикрывались ранее многие литовцы.
      6 июля комендант города фон Нейман издал приказ: с 8 июля каждый еврей обязан носить "шандецейхен" - позорный белый квадрат с желтым кружком диаметром 10 см и с большой желтой буквой "Ю" (юде) в центре.
      С 8 июля евреям запрещено ходить по главным городским улицам.
      15 июля новый комендант города Цанфениг меняет еврейское клеймо: теперь это белая нарукавная повязка с желтым щитом Давида.
      До этого момента еврейская община ежедневно посылала 1300-1500 евреев на принудительные работы. Отныне евреев на работу конвоируют облавщики ("Ипатингас-Бурис" (специальный отряд)- особый штурмовой отряд, набранный из числа литовских студентов для борьбы с евреями, под предводительством начальника гестапо Вайса. Евреи прозвали их "хапунес"-облавщиками.). К вечеру отпускают домой.
      Многие евреи, ходившие в те дни на работу по разнарядке еврейской общины и имевшие на руках "шейны" рассказывали о случаях, когда облавщики хватали евреев, а немцы этих евреев освобождали.
      13 июля. На улицах автомобили гестапо. Они останавливаются возле еврейских квартир. Входят немцы, приказывают мужчинам одеться, взять с собой мыло и полотенце. Успокаивают плачущих женщин, заверяя, что забирают их мужей только на работу. В этот день увели 2000 евреев. "Очищены" улицы Новогрудская, Снипишки, Стефаньская и другие.
      14 июля. Четвертый день уже орудуют облавщики. Сегодня они увели с собой евреев из квартала Заречье. Впервые никто из евреев не вернулся с работы.
      Отныне людей хватают каждый день. Иногда считаются с "шейнами" ("Шейн" удостоверение. Знаменитый в гетто термин, который будет часто встречаться на страницах этой книги.), но облавщики-литовцы рвут удостоверения и арестовывают их владельцев. Мужчины начали прятаться.
      Люди пускают в ход всю свою изобретательность, чтобы отыскать и оборудовать "малину" (Еще одно знаменитое слово в жаргоне гетто: укрытие, тайник.). Никто не знает, какая судьба уготована его близким и куда их собираются увести.
      Известно, что большинство попадает в Лукишки (Древняя вильнюсская тюрьма.). Через некоторое время их увозят оттуда на грузовиках под усиленным литовским конвоем. Куда? Это неизвестно никому Лукишки наполняются и опоражниваются. Евреи, которые работают на улице Легионовой, время от времени видят мчащиеся грузовики. Машины идут в сторону Понар. Это - железнодорожная станция за Вильнюсом, и евреи полагают, что оттуда мужчин развозят поездами на работу.
      17 июля. Погром на Новогрудской.
      Накануне на этой улице женщины напали на литовских облавщиков, конвоировавших группу мужчин. Не зная, как помочь своим близким и освободить их, отчаявшиеся женщины начали бросать в литовцев камни. В ход пошли булыжники мостовой, кирпичи, в облавщиков полетело все, что было под рукой.
      В тот день немцы организовали на Новогрудской погром, прибегнув к услугам местного населения. Открыт счет первым убитым. Рынок на этой улице залит кровью. Немногочисленные евреи отбиваются камнями - единственным доступным им оружием. Но большинство в безумной панике спасается в погреба, забивается в любую щель. Немцы вместе с литовцами врываются в дома, громят квартиры, ищут женщин. Евреев вытаскивают на улицу, измываются над ними, некоторых приканчивают или оставляют лежать в лужах крови.
      Недолго длится погром, но за эти несколько часов глина улицы Новогрудской перемешивается с кровью. В заключение немцы угоняют 500 евреев в Лукишки.
      И снова устанавливается не предвещающее ничего доброго безмолвие, в котором нарастает напряженность и безысходность ожидания. Никто не знает, что готовит грядущий день.
      24 июля. Временный еврейский комитет получает приказ Цанфенига увеличить число своих членов с 10 до 24. Так возникает официально утвержденный немцами юденрат. До сих пор в еврейский комитет входили активисты бывшей еврейской общины. Членами первого юденрата стали инженер Троцкий, Иосиф Шабад, Пятуховский, адвокат Пинхас Кон, Йоэль Фишман, адвокат Григорий Яшуньский, Гофман, Л. Крук, адвокат С. Мильконовицкий, адвокат Сойфер, д-р Шабад-Гавронская, раввин Кац, Рабинович, Залкинд, д-р Холем, инженер Фрид, А. Зейдшнур, Школьницкий, Парнас, Верблинский, адвокат Каценельсон, д-р Либер, д-р Яаков Выгодский.
      Утро 3 августа. На улицах расклеены новые распоряжения: каждый еврей обязан носить изображение желтого щита Давида на груди и спине. Евреям запрещается пользоваться тротуарами. Они должны ходить по правой стороне мостовой и только поодиночке. Евреям запрещается пользоваться средствами транспорта.
      Через три дня уполномоченный по еврейским делам, заместитель окружного комиссара Мурер вызвал трех членов юденрата к себе. Мурер принимает делегацию на улице:
      - До завтрашнего дня, то есть до 7 августа, евреи должны выплатить пять миллионов рублей. Если сумма к этому сроку не будет внесена...
      - Мы будем наказаны, - в надежде смягчить приговор суфлирует член делегации А. Зейдшнур.
      - Не наказаны, а расстреляны, - роняет Мурер и отрывисто рубит: "Век!" ("Убирайтесь!").
      Так на евреев Вильнюса свалилась контрибуция. Седьмого августа в девять часов утра должно быть внесено два миллиона рублей. В десять утра к Муреру надлежит явиться всему юденрату. Мурер предупреждает, что если указанная сумма не будет внесена, явившиеся к десяти найдут трупы своих коллег.
      Юденрат объят ужасом. Хождение по городу разрешено только до шести вечера. На главных улицах евреям появляться нельзя, как же собрать до утра требуемую сумму? Всеобщей панике не поддается только один человек - "дед" Яаков Выгодский.
      - Отчаиваться не время, - стукнув тростью по столу, заявляет Выгодский, время действовать!
      Весть о контрибуции облетает город со скоростью лесного пожара. Возникают импровизированные подкомитеты, организующие сбор средств. Мужчины сдают часы, женщины - кольца. До шести вечера было собрано, как засвидетельствовал длившийся всю ночь подсчет, 667 тысяч рублей, полкило золота и около 200 золотых часов.
      Наутро трое членов юденрата идут в назначенное место. На вопрос Мурера, собрана ли вся сумма, делегация отвечает, что ей это в точности неизвестно, не успели произвести подсчет... Общественники пытаются отсрочить конец, дотянуть до десяти утра. Мурер ведет их в подвал, вытряхивает на стол пачки денег и торопливо считает. Закончив пересчет, кричит:
      "Где остальное?!" Ему говорят, что сбор денег продолжается. "Приказы надо выполнять!" - говорит Мурер и выходит. Появляется литовский полицейский: все трое будут сейчас расстреляны: свою одежду смертники могут оставить кому-нибудь из работающих здесь евреев. Полицейский уходит; снова появляется Мурер. Спрашивает членов делегации об их профессии. Зейдшнур говорит, что он торговец. Крук - ремесленник. Пятуховский - заместитель мэра Шауляя. Торговцу Зейдшнуру Мурер приказывает возвратиться в город и сообщить юденрату, что его члены должны прибыть не в десять, а в одиннадцать, но уже со всей суммой на руках.
      Крук и Пятуховский остаются. Спустя несколько часов евреи в городе узнают, что оба расстреляны.
      Все учащаются облавы, все больше жертв. На Порубанеке (Большой военный аэродром в Вильнюсском районе.) евреев, работающих на расчистке минных полей вокруг аэродрома, группами прогоняют бегом по заминированному полю. Люди гибнут там изо дня в день.
      Немцы требуют, чтобы юденрат сам обеспечивал требуемое ими количество рабочих рук. Выгодский отказывается поставлять рабочих, пока не придет известие от тех, кого уже давно взяли. Не даст он рабочих, не зная, куда их отправят. Выгодскому восемьдесят пять лет, и он не клонит головы перед насилием.
      24 августа его забрали и увезли в Лукишки. Больше его не видели. Сокамерник, выпущенный впоследствии, передал его последний привет и подробности о том, как обращались с Выгодским в застенке. Тяжелобольной старик лежал, изнывая от страданий, в углу, который с великим трудом удалось для него освободить в забитой до отказа камере, куда немцы натолкали 75 заключенных. К нему не допустили врача, запретили оказывать какую-либо помощь, но он еще находил силы ободрять сидящих с ним евреев, пытался рассеять их отчаяние. Он был самым мужественным из них, а потом, когда их забрали из камеры, остался там один-одинешенек. Кто-то хотел оставить ему свое пальто. Выгодский отказался: ему, мол, оно уже не понадобится, а другим, может, еще принесет пользу.
      Так в немом одиночестве, на стылом тюремном бетоне, в муках ушел из жизни заступник евреев "литовского Иерусалима" Яаков Выгодский.
      В один из дней всех вильнюсских евреев взбудоражила необыкновенная новость: к кому-то пришел на квартиру поляк-железнодорожник, работающий под Минском, и принес с собой список 87 евреев из Вильнюса. Они просят передать, что живы и трудятся в окрестностях Минска! Те, у кого забрали родственников, помчались заглянуть в список, а кто не нашел в нем родных имен, загорелся надеждой, что вскоре тоже получит весточку от сына или мужа. Евреи воспряли духом в тот день.
      Первого сентября в четыре часа пополудни по улице Шкляна внезапно прошел слух, будто еврей выстрелил в немца и ранил его в руку. Тотчас последовали погромы. Евреи, проживающие на окраинах, ничего не знали о происходящем - с центром связаться нелегко и на те улицы не попасть. Но все ощущали повисшую над ними угрозу.
      В ту ночь древние переулки еврейского квартала были взяты в кольцо полицией и войсками. Здесь, на улочках Хагаон, Шкляна, Шпитальная, Яткова, Шавельская - в переулках древнего гетто, жило больше всего евреев, и на них теперь возложили ответственность за выстрел, будто бы прозвучавший на улице Шкляна. Бедняцкие эти переулки уже не раз становились свидетелями страшных сцен, не раз видывали издевательства, испытывали страх и муки бессилия. Сюда часто наведывались немцы и литовцы. Беспрерывно уводили мужчин. Искали оружие, налетали с обысками. Здесь всегда было проще простого ударить по евреям. Так произошло и на сей раз.
      В эту ночь, наглухо перекрыв все входы и выходы, немцы пошли по квартирам, подвалам, чердакам, выгоняя на улицу всех - впервые без различия пола и возраста. Среди угоняемых преобладали старики, женщины и дети. Заодно забрали и юденрат, помещавшийся тогда на улице Страшунь 6.
      Назавтра появилось объявление за подписью окружного комиссара Хингста:
      "...В воскресенье от руки евреев пали три немца. Убийцы схвачены и расстреляны. Дабы предотвратить на будущее подобные преступления, евреям воспрещается выходить на улицу с 3 часов пополудни до десяти утра".
      А еще накануне этих событий германское радио сообщило, что в Вильнюсе расстреляны 300 евреев за убийство немца.
      В ту ночь, впоследствии получившую название "ночь провокации", немцы увели с собой пять тысяч евреев. Большинство угнали в одном белье, без верхней одежды и обуви. Их доставили в Лукишки, а оттуда увезли в неизвестном направлении.
      Евреи, работавшие на Легионовой, снова увидели набитые битком грузовики, мчащиеся в сторону Понар.
      СРЕДИ ВЕРНУВШИХСЯ С БЕЖЕНСКИХ ДОРОГ БЫЛ И ЭДЕК Боракс.
      Эдек, который в 1939 году действовал как организатор на литовско-советской границе и помог сотням халуцов перебраться в Вильнюс, завоевав своей самоотверженностью, активностью и энергией всеобщую любовь и уважение, тот самый Эдек, что работал членом подпольного руководства, не пал духом и теперь. Невозможно представить себе весь тот первый период без него, его бьющей ключом энергии, заразительного оптимизма и юной веры. Он работал с той высокой ответственностью, какую испытывает человек, когда дело, которое он выполняет, является содержанием всей его жизни.
      В Вильнюсе находятся Хайка Гроссман, Аба Ковнер и Моше Балош. Участники движения рассеяны и разъединены. На первом же совещании, в котором участвовали Эдек, Хайка и автор этих строк, было решено немедленно приступить к действиям: прежде всего собрать товарищей, упрочить связи, укрепить то, что уцелело от движения. Нельзя допустить, чтобы люди чувствовали себя изолированными, брошенными на произвол судьбы, подавленными и отчаявшимися. Надо помочь, помочь морально и материально. Таковы были первые практические наметки.
      Сразу же после своего прихода немцы забрали многих участников движения. Хашомеровекая группа из киббуца Ла-Мишмар была арестована целиком и увезена в неизвестном направлении. Те, кто бежали от немцев и добрались до советской границы, были вынуждены повернуть назад из-за отсутствия советских паспортов, без которых через границу уже не пускали. В те дни немцы увели Моше Балоша. Я была у него за считанные часы до его ареста. Больной, он, казалось, предчувствовал близкий конец и сообщил мне, где спрятан архив. Его необыкновенное спокойствие и непоколебимое душевное равновесие потрясли меня: "Мы проходим тяжелое испытание, и кто знает, чем все это кончится? Одно нам осталось - держаться вместе и набраться мужества; авось, и выстоим".
      Я простилась с ним, забрав с собой часть архива. Вернувшись, я уже не нашла Балоша. Вместе со всеми жителями дома его увели литовцы.
      Осталось нас человек шестьдесят, но это были надежные друзья, верные товарищи. Наши связи окрепли, прибавилось мужества. В такой обстановке состоялось первое собрание членов "Хашомер хацаир" на частной квартире. Шли мы туда поодиночке, с оглядкой, говорили о связи между товарищами, о том, что движение живет и существует, о взаимопомощи.
      Взаимопомощь - это значит хлеб голодным, обувь и одежда для возвращающихся разутыми и раздетыми из странствий по дорогам беженцев. Это, наконец, "арбейтс-шейны".
      Янджа Лебедь, опытный специалист по изготовлению печатей, немедленно приступает к подделыванию "шейнов", но уже и они не спасают. Форма "шейнов" меняется изо дня в день. "Шейн", еще вчера служивший защитой от облавы, сегодня недействителен. Вчера немцы с ним считались, сегодня они рвут его на мелкие клочки и арестовывают предъявителя.
      Наконец, установились контакты между организациями халуцианской молодежи; в результате возник координированный халуцианский фронт. В него вошли "Хехалуц", "Ханоар хациони" (Сионистская молодежь) и "Хашомер хацаир". "Хехалуц" представлен в координационном центре Мордехаем Тенненбаумом, "Ханоар хациони" - Нисаном Резником. Эдек Боракс - уполномоченный от "Хашомер хацаир".
      Каждый из них и все сообща искали пути и средства наладить существование и быт товарищей, уберечь их от явных и тайных опасностей. В этот период, после многочисленных попыток и усилий, удалось нащупать руку помощи, протянутую нам из внешнего мира.
      Ядвига Дуджич, одна из руководителей польского бойскаутского движения, была еще до начала войны вместе со своей подругой Иреной Адамович близка к движению "Хашомер хацаир". В дни, когда большинство "друзей" порвали со старыми товарищами, держась равнодушно, а порой и с неприкрытой враждебностью, Ядвига хранит нам верность и старается помочь. Благодаря ей мы устанавливаем контакт с женским монастырем под Вильнюсом.
      В монастыре живут девять сестер-бенедиктинок. В полном уединении от внешнего мира и строгом подчинении суровому уставу ордена они тяжело работают, возделывая монастырскую землю, и кормятся плодами своего труда. Их настоятельница, человек необыкновенных достоинств, понимая, что идет на смертельный риск, дает согласие спрятать в монастыре несколько наших товарищей, которым грозит опасность. Так в монастыре среди 9 мужественных набожных женщин укрылись 17 евреев, в их числе Аба Ковнер, Арье Вильнер, Иехошуа Вышинский и другие.
      Тихий монастырь, одиноко стоящий между Вильнюсом и Вилейкой, стал в те кровавые дни единственным местом в Литве, где торжествовали братство и человечность. Позднее, когда в окрестностях стало беспокойней и местные крестьяне начали поговаривать, что в монастыре бенедиктинок прячутся евреи, настоятельница, переодев наших товарищей в одеяние монашек, вывела парней в мантиях на работу в поле. Так и работали эти "инокини" - на глазах окрестных крестьян.
      А ВИЛЬНЮС ЖИЛ СВОИМ ГОРЕМ, СВОИМИ СОБЫТИЯМИ И слухами в полном неведении о том, что творится за его пределами. Вильнюсские евреи, как и евреи других также отрезанных от остального мира городов, были убеждены, что им хуже, чем всем; что все зависит от немецкого начальника на месте, от того, насколько он жесток или милостив. В Вильнюсе ничего не знали о массовых погромах в близлежащем Каунасе, не знали, что эти погромы были организованы и проведены самими литовцами еще прежде, чем пришли немцы, не знали об участи, постигшей тысячи евреев в местечках вокруг Вильнюса. Эти маленькие местечки близ германской границы стали местом первого массового уничтожения людей, которых неожиданно загоняли в синагогу или на рыночную площадь и расстреливали или сжигали заживо.
      Ничего этого пока еще не знает Вильнюс. Еще не дошли вести о трагедии евреев в Одессе, Львове, Минске; тайной окутано происходящее в Белоруссии.
      Немцы в Вильнюсе уже два месяца, и уже увезены неизвестно куда тысячи людей, как правило, молодые, здоровые мужчины; в массовых могилах уже покоятся тысячи убитых, а оставшиеся в живых еще верят, что евреев отправляют в "арбейтслагер" - ведь на востоке нужны рабочие руки, на территориях рейха и генерал-губернаторства отправка мужчин на работу - обычное явление. Правда еще неизвестна живым. И они жадно ловят слухи, что ни день новые. Иногда их распускают поляки, которые лезут вон из кожи, чтобы раздуть посильнее панику.