Александр Корчак

Я, депутат… всенародный избранник

Автор, а также его брат и сестра, принимавшие активное участие в выходе этого романа, посвящают его незабвенной памяти своих родителей – Ольги Константиновны и Михаила Спиридоновича. Вечная им память!

ГЛАВА 1

Новые друзья

(лиха беда начало)

Раннее утро, шикарные апартаменты. Полнейший кавардак: разбросаны отпечатанные листы бумаги, лозунги «Наш депутат – Ваш отец родной», «Голосуйте за…». Окурки на полу, на столе, в блюдцах. Ими полностью забиты все пепельницы. И везде, где только можно, – пустые бутылки. Да и даже где не можно, – из вазы, вместо положенных цветов, торчало горлышко пустой тары из-под «Столичной». Все было капитально замусорено, а если быть ближе к истине, то капитально засрано. В большой комнате, очевидно, гостиной, спят двое: молодой человек на диване, в хорошем, похоже не нашего производства, костюме, при галстуке, и совсем молоденькая женщина, также во всем, но нашего производства. Она спит в кресле, ноги вытянуты, покоятся на стуле, придвинутом к креслу. Возле кресла на полу валяется одна туфля, вторая почему-то находится на столе. Носок ее густо обмазан черной икрой. На столе напитки, закуска. На люстре висят шары, напоминающие презервативы, на которых губной помадой выписано: «I lafe Youj, Elvira». В этой короткой фразе сделаны по крайней мере три грамматические ошибки. Очевидно, тот, кто это создал, не в ладах с иностранным языком.

Из спальной комнаты, дверь которой чуть приоткрыта, слышен молодецкий храп, периодически прерываемый стоном во сне, иногда переходящим в мучительный крик: «Маша, Машенька, прости, я… я…» И опять храп. Молодой человек заворочался на диване, что-то недовольно буркнув, повернулся лицом к спинке дивана, накрыв подушкой голову, из-под которой слышно:

– Надоело все, как не знаю что. Быстрее бы все это закончилось.

Проснулась и женщина. Она потянулась, недоуменно огляделась. По всему видно, что она не совсем понимает, где находится. Повернулась на другой бок. Опять закрыла глаза и, очевидно, уже во сне вскрикнула:

– Отстань же ты от меня, толстожопый дурак!

Из спальной комнаты опять послышался крик:

– Маша, Маша, ну, зачем же так! Я ведь не хотел.

И опять раздается храп. Молодой человек вздрогнул, повернулся на диване, затем отбросил подушку и с ненавистью воскликнул:

– Черт бы вас всех подрал! Алексей Иванович! Ну, сколько можно? Когда же вы, наконец, угомонитесь?

Голос из спальни (по-деловому):

– Вы ко мне? Войдите.

Вновь слышен храп. Молодой человек поднялся, сел на диване и, тяжело вздохнув, недовольно пробурчал себе под нос:

– Какого черта я здесь делаю? Будет этому конец или нет?

Женщина опять открыла глаза, некоторое время рассматривала его, а затем с удивлением произнесла:

– Олежек! А ты что здесь делаешь?

Молодой человек поднял голову, злобно посмотрел на нее, проворчал:

– Какой я тебе Олежек, меня Марком Семеновичем зовут.

Женщина ничуть не огорчилась его реакцией и довольно игриво отреагировала на недовольный тон:

– Да? Вот так?… Да ладно, все равно одно и то же – мальчишки, мужичишки. Меня, кстати, если ты не помнишь, Эльвирой зовут. Лучше принеси фужерчик водички.

Марк Семенович, посмотрев на нее исподлобья, совсем не дружелюбно проворчал:

– Может быть, тебе еще и фужерчик водочки подать?! – И совсем тихо: – Задрыга!

Он долго смотрит в сторону стола, что-то бормоча про себя, и затем, вопросительно взглянув на нее, спросил:

– Послушай, а что твой башмак в блюде с рыбой делает?

Она тоже посмотрела на стол и удивилась не меньше Марка Семеновича.

– Да, действительно, чего это он туда забрался? – Наморщив лобик, она задумалась, вдруг вспомнив, оживленно заговорила: – Ааа, вспомнила, ну как же, вчера из него папик шампанское пил, а закусывал икорочкой с носка туфли. – После чего совсем тихо произнесла: – Дурак толстожопый, туфлю зачем-то икрой уделал.

Марк Семенович встал с дивана, стал раздраженно расхаживать по комнате. Затем остановился напротив нее, строго спросил:

– Ты хоть помнишь, что вчера из Сибири с нами прилетела?

Эльвира широко заулыбалась, очевидно, вспоминая приятные перипетии вчерашнего дня.

– Догадываюсь, дурашечка, твой толстый папик обещал мне место секретаря у себя. – Она обвела комнату взглядом и добавила: – А что, просторно и хорошо обставлено, я в принципе согласна, мне здесь нравится.

Марк Сергеевич тяжело вздохнул, осуждающе помотал головой, опять посмотрел на нее недобро.

– Ты вообще-то в своем уме, голуба?

– Знаешь, по-моему, не совсем, – задвигалась на кресле Эльвира, приложила руку ко лбу, изобразила страдальческое выражение на лице. – Может, дашь чего-нибудь выпить, а то действительно как-то не по себе.

Марк Семенович тяжело вздохнул, нехотя подошел к столу, налил полстакана водки, и, показав, спросил:

– Так хватит?

Эльвира махнула рукой.

– Можно было бы и побольше, да ладно, потом, если надо будет, повторим.

Марк Семенович опять помотал головой:

– Ну, ты и даешь, – протянул ей стакан вместе с туфлей и ехидно добавил: – А закусишь с ботиночка.

– Ты что, – возмутилась она, – разве можно, это закусочка папика, он может на тебя обидеться.

Марк Семенович с ненавистью забросил туфлю обратно в блюдо и проворчал:

– И не подхватит ведь грибок или еще какую-нибудь заразу… боров чертов. Когда же закончатся эти поездки по регионам? Надоело все, как не знаю что.

Эльвира продолжает держать стакан в руке, не решаясь выпить.

– Слушайте, Марк Степанович!

– Семенович, – поправляет ее собеседник.

– Да все равно, Степаныч, Семеныч, какая разница, в самом деле, – хихикнула она. – Ты лучше скажи, а правда, что он наш депутат?

– Не наш, а ваш, – ответил он тихо и, подумав, добавил: – Хотя один черт, и здесь таких хватает. – Затем он стал ходить по квартире, о чем-то размышляя. Эльвира, продолжая держать стакан с водкой в руке, тоже задумалась. Марк Семенович остановился перед ней, резко спросил:

– Послушай, а ты-то где к нам прилипла?

Эльвира очнулась от своих мыслей, обиженно произнесла:

– Я не прилипла, меня Алексей Иванович из Нижневартовска пригласил, можно сказать, снял прямо с работы, в чем мать родила – без всяких вещей, даже документы не успела взять с собой.

– Нy, как же, – обрадовался Марк Семенович, – конечно же, вспомнил, ты там еще парикмахершей работала. Приходила к нам жаловаться на плохую свою жизнь и, по-моему, еще деньги просила.

Эльвира резко поднялась и злобно прошипела:

– Во-первых, я никогда и ни у кого ничего не просила и никогда не буду просить. Это не в моих правилах. А во-вторых, я не парикмахерша, а дизайнер по прическам, деревня вы, Марк Степанович.

– Семенович.

– Все равно.

– Для меня – не все равно. Какая я тебе деревня? Я-то деревню по-настоящему только сейчас увидел, когда по этим, будь они неладны, по этим чертовым регионам начал ездить. Да и родился я тоже не в деревне, а на Украине, в Киеве, а потом всю жизнь прожил в Москве. Два института закончил, один из них, кстати, МИМО, знаешь хоть такой?

– А как же не знаю, знаю, и очень хорошо, у нас директор салона тоже его закончил. Хотя, может быть, и врет, но рассказывает, что тоже нигде не мог после его окончания устроиться на работу, везде говорит, блат нужен. Вот теперь мозолями и занимается. Он его еще МИМО денег называет, – весело рассмеялась она.

Марк Семенович опять погрузился в свои размышления, затем тяжело вздохнул:

– Да, это действительно так, по нашей специальности без блата практически невозможно устроиться по профессии, вот и я… – Он опять задумался, тряхнув головой, как бы освобождаясь от плохих мыслей, стал вспоминать: – А деревней мы называли нашу дачу. – Он улыбнулся, очевидно, вспомнил что-то приятное. – Сейчас там красиво, лес, река, уже, наверное, грибы пошли. Но, посмотрев на Эльвиру, неожиданно взорвался: – Ты что все стакан держишь в руке? Или пей, или поставь, тошно смотреть на тебя.

Она с удивлением взглянула на стакан у себя в руке, как бы впервые увидев его, рассеянно сказала:

– Просто я заслушалась, уж больно интересно ты все это рассказываешь. Я вот, можешь себе представить, почти всю свою жизнь в деревне прожила. И только год назад как в город перебралась, там сейчас и живу. Теперь меня в деревню и на аркане не затянешь, все, дудки, в Москве хочу жить.

Он протянул к ней руку, пытаясь забрать стакан с водкой.

– Слушай, лучше ты не пей, а то, как вчера, опять бузить будешь.

– А вот и нет, не дождешься, назло тебе и выпью. – Она, как бы играя, обвела вокруг рукой со стаканом и, разом опрокинув его, замахала рукой возле лица, – Ну и дрянь собачья, – выдохнула она, – дрянь, да и только, дай что-нибудь закусить.

Марк Семенович нехотя встал, подошел к столу, положил рыбу на хлеб и протянул ей бутерброд.

– На, дура, и завязывай с этим, а то плохо кончишь.

Эльвира опять шумно вздохнула и стала жевать бутерброд.

– Фу, какая гадость, эта ваша заливная рыба, – нарочито кривляясь, произнесла она. Марк Семенович с нескрываемым раздражением и брезгливостью посмотрел на нее. Эльвира же залилась смехом, сквозь который спросила его: – Что это ты нахмурился, Марк Семенович? – Отложив бутерброд в сторону, она пояснила: – Это же из Булгакова. А ты уж хотел было обидеться. Ай-яй-яй, нехорошо, классику знать надо. Знаешь что, брось-ка лучше мне вон тот апельсин.

Он опять встал, что-то проворчал и как заведенный, встал, пошел к столу. Но в этот момент из-за двери слышен громогласный голос депутата:

– Марк Семенович, где ты? Куда опять запропастился?

Марк Семенович бросил ей апельсин:

– На, держи. Кажется, начался новый день, а с ним новые мучения, пробудился мой боров. – Поправил перед зеркалом галстук, обреченно вздохнул: – Ты с ним сегодня не очень-то, нам надо еще до обеда в Думу заскочить, кое с кем встретиться, да и за командировку отчитаться. Все, я пошел. – И заворчал по дороге: – Ни днем, ни ночью покоя нет. – И только из спальни уже слышен его спокойно-вежливое: – Я вас слушаю, Алексей Иванович.

Депутат сидел на кровати, обернутый простыней, вид у него был не ахти какой, по всему видно, вчера явно перегрузился. Он тяжело вздохнул, сделал глубокий выдох. Марк Семенович сморщился от запаха перегара.

– Ну, и какой у нас сегодня расклад на день, Марк Семенович? Докладывай!

– Сейчас холодный душ, потом завтрак, а к одиннадцати часам нам надо быть в комитете, Бабарыкин всех собирает.

– С чего это он? – удивился депутат. – Обойдется твой Бабарыкин, еще не Рыбкин и даже не Килькин, а уже туда же, понимаешь, собирает. Ты лучше подумай, где мы с тобою должны здоровье поправить, а ты все там Рыбкин, да еще, тьфу ты, как его там, Бабарыкин, чтоб он совсем сгинул.

Он встал, походил по спальне, опять сел на кровать, стал усиленно тереть лоб ладошкой, силясь что-то вспомнить, но, так и не вспомнив, махнул рукой, смущаясь, обратился к помощнику:

– Послушай, Марк Семенович, а как мы вчера добрались, что-то, сам понимаешь, не очень хорошо все помню? – Перехватив осуждающее выражение на лице помощника, он виновато покашлял, голос его приобрел заискивающие интонации: – Что, не очень хорошо себя вел, скандалил, что ли? – вопросительно посмотрел на Марка Семеновича.

– Да все как обычно, Алексей Иванович, ничего нового. Пить вам просто не надо, а то вечно вляпываемся в какую-нибудь дрянь.

– А что было-то? Рассказывай, нечего тянуть. Да, кстати, а эта курица уже ушла?

– И не собирается, места ждет.

– Какого места? – весь напрягся депутат.

– Ну, как же, вы ведь вчера ей место секретаря у себя обещали.

– Так там же Маринка, какой уже год сидит.

– Да и я вам вчера целый вечер об этом же намекал, а вы… – Помощник скривил лицо, видно по всему, для него это была болезненная тема. – Да что говорить, Алексей Иванович, вы же себя прекрасно знаете, как наберетесь, так и…

– Но-но, – прервал его раздраженно шеф. – Ты не очень-то, ты еще пока не депутат, чтоб со мною так говорить. Ты еще просто помощник депутата, – задумался, – правда, – указав пальцем вверх, – депутата такого крупного региона. Ты должен оберегать меня, а ты, понимаешь ли… критиковать задумал. Критиканов и так, без тебя хватает, ты лучше хорошие советы мне давай, а ты, понимаешь, критиковать.

– Так если бы вы слушали, Алексей Иванович… А-а-а, – обреченно махнул он рукой, – что с вами говорить, все равно бесполезно.

– Ну ладно, ладно, все это пустые разговоры, – он встал с постели, – дай-ка лучше я посмотрю на нее, совершенно что-то не помню, как она выглядит.

Он подошел к двери, чуть приоткрыл ее и посмотрел в гостиную.

– Хм… а что, мне кажется, совсем не плоха, – он обернулся к Марку Семеновичу, – нет, нет, совсем не плоха. По-моему, ты зря на нее стольких собак понавешал, девчонка, что надо.

– Ага, когда спит, а как рот откроет, так мат стеной стоит. Парикмахерша, одним словом.

– Да ты что, – забеспокоился депутат, – неужто действительно так?

– Я вам вчера об этом столько раз говорил, а вы… – Помощник обиженно махнул рукой и стал нервно расхаживать по комнате.

– Да ты понимаешь, – стал оправдываться депутат, – вчера я… как бы сказать… ну, несколько расслабился. – Он задумался. Вдруг встрепенулся и решительно произнес: – Знаешь что, давай-ка выдворяй отсюда, как ее там зовут-то, от греха подальше.

– Эльвира ее зовут.

– Во-во. Гони в шею эту Эльвиру, но только, пожалуйста, без скандала. Сам понимаешь, предвыборный этап, сейчас нам этого никак нельзя. Дай ей там что-нибудь, деньжат подкинь… главное, чтоб интеллигентно, без шума. Ну, ты сам знаешь, что я тебе говорю. Парень ты неглупый, сообразишь, что к чему, одним словом, выдворяй. Всё.

Он со всего размаха плюхнулся на постель, положив руки под голову, уставился в потолок.

Марк Семенович нерешительно потоптался возле шефа, потом неуверенно стал объяснять:

– Да как же ее теперь выдворишь, вцепилась всеми четырьмя, не отцепишь. Да и деньги ей надо на обратную дорогу давать, а это, по крайней мере, всего про всё, где-то в 360 зеленых влетит, да и паспорта, похоже, у нее нет. Ведь вы ее прямо с работы забрали, даже домой вещи забрать не отпустили. Много чего обещали. Нет, Алексей Иванович, будет скандал, девица не такая дура, как вы думаете. – Он исподлобья посмотрел на депутата. – Да и денег у нас уже, того, нет. Вчера все улетело как в трубу.

Депутат вздохнул, встал с постели, поправил обернутую на теле простыню, подошел к зеркалу, стал внимательно рассматривать свое лицо. Обнаружив непорядок в носу, дернул волосок и недовольно крякнул:

– Ну, ты прямо как ребенок, будто сам не знаешь, что надо делать. Возьми деньги из фонда нашей партии, ведь не по своим делам мы гоняли по нашей матушке России, а для общего дела, – он чуть-чуть подумал, – да и блага тоже.

– Да там тоже уже ничего нету, – помощник развел руками, – пусто, как в пенсионном фонде, хоть шаром покати.

Депутат почесал затылок, задумался.

– Ну, придумай тогда еще что-нибудь, потряси, в конце концов, этого говнюка Бабарыкина. Не депутату же заниматься этой ерундой, в самом деле. Скажи там, что на благотворительные цели потратили, инвалиду помогли. Да, придумай сам что-нибудь. За что, не понимаю, я тебе деньги плачу?

– Не вы, а государство, – тихо возразил помощник.

– Ах, вот как, – подняв руки, вскинулся он, – так знай, я и есть это самое государство. Можно сказать, часть народа, которая выбрала меня, и заметь, не худшая ее часть.

Увидев, что помощник скукожился, защищаясь руками, как бы боясь, что он его ударит, поубавил ярость.

– Ты пойми, Марк, наша работа связана с народом, с его чаяниями и проблемами. А с народом, сам понимаешь, как. С ним нужно, как со своим, как бы ты ихний. И выпить, и слово хорошее сказать, все это надо уметь нам, депутатам, делать. Да и помочь в случае чего, если надо, как с этой женщиной. – Он посмотрел на дверь. – И, по-моему, у меня это совсем не плохо получается. Вот, как вчера нас шахтеры встречали, ты же видел?! И с букетом, и каску подарили, а застолье вспомни, какое застолье было! Метрополь, одним словом. А рыбаки? Ты помнишь, как нас рыбаки чествовали? – восторженно продолжал он вспоминать вчерашнее, ходя по спальне и периодически останавливаясь, чтобы посмотреть на себя в зеркало. – А что, – в очередной раз замерев перед своим отражением и забросив один конец простыни на плечо, как римский император, встал в торжественной позе, – в целом ничего. – Он неохотно оторвался от зеркала, повернулся к Марку Семеновичу и менторским тоном заключил: – В общем, что я могу сказать, мой друг, наш регион. Никаких сомнений. Все за нас проголосуют. Да что там говорить?! И говорить даже нечего. – При этом взял со столика бутылку, налил себе рюмку.

Помощник посмотрел на него осуждающе. Перехватив его взгляд, депутат, как бы оправдываясь, пояснил:

– Это исключительно для поправления здоровья, лекарство, можно сказать. – Поднял рюмку. Ну, будем, дай Бог, чтоб не последняя. – Он выпил, скривив физиономию до неузнаваемости, пытаясь рассмотреть голубую этикетку на бутылке. – И откуда мы такую голубенькую голубушку привезли, что-то не припомню. По-моему, рыбаки нам презентовали. – Читает: – Так, так, пищевой спирт. Что?! – как безумный закричал он, тут же вскочил. – Тьфу ты, черт! Еще ожог получу. Где вода? Быстро!

Помощник протянул ему бутылку с водой.

– Ох, – он сделал глоток. – Слава Богу, как будто бы прижилась, организм не отверг. – Он встает, опять подходит к двери, прислоняется, тихо приоткрывая ее, заглядывает в гостиную. – Нет, нет, зря ты с ней так, как будто бы ничего. – Поворачивается к помощнику, советуется с ним: – А что, Марк, может быть, сегодня пусть еще побудет здесь, проверим, а вдруг действительно на что-нибудь сгодится, да и мне по моей работе, давно уже вторая секретарша полагается. А не понравится, какие дела – продадим кому-нибудь из наших же, депутатских, с руками оторвут. Как думаешь?

– Да вы ее вчера, Алексей Иванович, и так весь вечер проверяли (с иронией в голосе).

– И что? – тревожно спросил депутат.

– Ничего, просто так, напомнил вам.

– Да, как же, я все прекрасно помню… она меня еще все папочкой называла, – блаженно заулыбался Алексей Иванович.

– Это вначале, – заметил Марк Семенович.

– Как вас понимать, Марк Семенович? – опять в его голосе появились тревожные нотки.

– А так – торжествующе ответил Марк Семенович: – Это вначале она вас так называла, а потом уже толстожопым дураком… если не хуже.

Алексей Иванович нахмурился, лицо его стало краснеть. Он долго ходил по комнате, что-то бормоча себе под нос, потом буркнул:

– Да? А что, бывает еще хуже? – опять стал расхаживать нервно по комнате. Затем, остановившись, злобно произнес: – Не может быть! Ну и нахалка. Вот так вот, помогай после этого людям. В Москву вытащил, можно сказать, личным секретарем хотел сделать. – Он весь напрягся, лицо его из красного постепенно стало приобретать бордовый оттенок. И уже совершенно не сдерживаясь, он прокричал: – Да как она могла депутату так? Гони ее к чертовой матери, чтоб и духа ее здесь не было, ишь, чего себе еще вздумала.

Зарделось лицо и у Марка Семеновича, видно, что он собирался ему сказать что-то нелицеприятное, но какое-то время не решался этого сделать.

– А, – совершенно не сдерживая себя, махнув рукой, Марк Семенович вдруг выдал: – Да вы ведь сами ее провоцировали.

– Это еще как?

– Ну, как же, при всех вчера начали ее лапить – лицо его при этом пошло пятнами.

– Это где? – искренне удивился депутат. – Что-то такого я не припомню.

– Ну, как же где?! Начали в самолете, а потом уже в депутатской комнате. Вы там такое устроили, что даже пересказывать стыдно.

Лицо депутата стало пунцово-багровым, и его прорвало:

– Ах, какой ты у нас стыдливый, вы посмотрите-ка только на него, прямо девица из пансиона. Сам, может быть, когда-то депутатом станешь, тогда поймешь, как это не просто – быть им, – чуть подумал, – депутатом такого громадного региона. – Он опять выпил, но на сей раз спирт предварительно разбавил водой. Его лицо искривилось хуже прежнего: – Фу, даже разведенная сильна. – Встал, подошел к двери, предварительно посмотрев на себя в зеркало, заглянул в гостиную: – Так ты говоришь, дураком меня называла?

– Толстожопым, – уточнил Марк Семенович.

Алексей Иванович вздохнул.

– Надо же, а так – вполне ничего, жаль, очень жаль… – Он отошел от двери, опять посмотрел на себя в зеркало, начал щупать живот, массировать ягодицы. – А что, может, она и права, действительно, я не худенький. Это все вредности, связанные с работой. Вот ты смотри, при коммунистах всю жизнь просидел в начальниках; при демократах – опять сижу в начальниках. – Он наклонился к Марку Семеновичу, пьяно зашептал: – Да мне абсолютно все равно, кто правит – депутаты, демократы, социал-демократы, фашисты, в конце концов. Мне главное, чтобы кресло было подо мною. Ты понял меня? Из-за него, сам понимаешь, душу дьяволу отдам.

Он резко оттолкнул его от себя, понимая, что сказал больше, чем следовало.

– Ну, ты это не очень, не вздумай кому-нибудь там протрясти. Это не я. Меня там не было, – как обычно, заключил он.

– Да как вам не стыдно, вообще меня ни за кого не считаете. Что я вам, стукач, что ли, какой? – обиделся помощник.

– Ладно, ладно, ты это, не обижайся, – миролюбиво заговорил депутат, обняв его за плечи. – Это я так, все больше по-стариковски, ворчу; можно сказать, от сумеречного душевного настроя. Знаешь что, дай-ка мне вон тот апельсин.

Помощник протянул ему апельсин. Депутат выглянул в дверь, прицелившись, бросил апельсин в находящуюся в гостиной женщину. Опять выглянул. Долго всматривался, затем повернулся к Марк Семеновичу.

– Эх, черт, кажется, промазал, – огорченно произнес он.

– Да вы что? – встревожился помощник, – пожалуйста, прекратите.

– Подожди, подожди, хочу, чтобы она повернулась ко мне. Хочу, понимаешь ли ты, детально ее рассмотреть. – Опять подходит к зеркалу, смотрит на себя, трогает мышцы плеча, предплечья. – Д-а-а-а, слабовато, надо бы со всеми этими глупостями заканчивать. Всё. Завтра возьми абонементы в бассейн – начинаем новую жизнь. И каждое утро – бегать. А то совсем себя запустили. Завтра в это же время чтобы мы с тобою были уже в бассейне, а вечером в баню, надо заканчивать с вредными влечениями, – он скосил глаза на недопитую бутылку спирта.

– Это вы хорошо насчет бани придумали, Алексей Иванович. А как же завтра встреча со спонсорами?

– С какими спонсорами? – искренне удивился Алексей Иванович.

– Ну, как же, с представителями крупной нефтяной компании и банком. Вы вчера им целый вечер звонили, все коммунизмом угрожали. Мол, если денег не дадут, опять коммунисты придут, тогда уж денежками им не придется самостоятельно распоряжаться.

– Надо же, совсем забыл. А где назначено?

– Вы же сами договаривались – в «Метрополе», в красном зале для дипломатических приемов.

Депутат широко улыбнулся, видно, вспомнил, довольный, спросил:

– Ну, как я их приложил, Семеныч?

– По-моему, совсем не плохо, красный зал вас ждет.

– Вот видишь, и партии что-то перепадет. С них нужно взять, по крайней мере, миллиончиков этак шесть-семь в зеленых. Люди не бедные, на нефти сидят. Это же не с учителей, докторов да этих придурков химиков брать, здесь публика посерьезнее. Послушай, я все время думаю, а зачем они все раньше нужны были? По-моему, так совсем не нужная публика, особенно эти, химики.

Марк Семенович возмутился:

– Ну… это как сказать, здесь вы абсолютно не правы. Это теперь все обрушилось, и, если ничего не изменится, похоже, без них мы скоро станем вровень с этими представителями племени ням-ням, или как их там еще, не знаю. Вы поймите, это только так кажется, что они не нужны. На одной нефтяной трубе и демократии далеко не уедешь.

– Ты это брось, – злобно взглянув на помощника, с пафосом начал депутат, – демократия, это, ты знаешь… – Помощник прервал его.

– Да что вы, Алексей Иванович, в самом деле, как ребенок; носитесь со своей демократией, как с писаной торбой? А-а-а, – он, как обычно, когда не может в чем-то убедить своего начальника, просто машет рукой. – Вы ведь все равно ничего не поймете, бесполезно вам что-либо говорить.

– Ты что же, меня за идиота держишь? – возмутился Алексей Иванович.

– Нет, конечно же, – ответил помощник тихо. И уже громче добавил: – За депутата.

– Вот ты смотри, – между тем продолжал рассуждать Алексей Иванович, – встречаю я недавно училку свою школьную. Спрашиваю, как живет? Она мне рассказывает, что вот, мол, учителя плохо живут, на рынке все торгуют, чтобы с голоду не умереть. А те, что помоложе – на панели подрабатывают, а кто уже и ни на то, и ни на это не годится – по помойкам роются. Зарплата маленькая, а то и вообще по полгода не платят. Ну, ты посмотри на нее, старая дура! Неужели не понятно, сейчас время инициативных людей. Возьми и ты, прояви инициативу – сдай, к примеру, в аренду там что-нибудь, с родителей бери и прочее, короче, проявляй инициативу, а не хнычь.

– Да что вы, Алексей Иванович, – возмутился помощник, – прямо как ребенок. Это грабежом называется, какая там, к черту, инициатива? А дай им, этим инициативным, так они и школы под публичные дома отдадут. Неужели вы не понимаете, что ничего нельзя у школы отнимать, ей нужно только давать. Это ведь наше будущее, они грамотными должны быть. – А-а-а, – опять машет рукой, – да разве же вы поймете.

– Так, дискуссию в партии заканчиваем, нам и без тебя есть с кем дискутировать. Врагов вокруг столько, успевай только отбиваться. Да, и вот еще что, этому болвану Бабарыкину ни слова о наших спонсорах. Выбьем эти миллиончики, дай-то Бог, сам отнесу главному. Пусть порадуется и оценит, кто партии более ценен. А ты все об этом Бабарыкине… болван твой Бабарыкин, туды его в качель.

Он замолчал, уставился взглядом в стену, напряженно о чем-то думая, очевидно, пытаясь все-таки вспомнить что-нибудь из вчерашнего.

Марк Семенович в это время молчал, рассматривая журнал с голыми женщинами. Алексей Иванович, так и не вспомнив ничего, выжидательно посмотрел на помощника и как бы нехотя спросил:

– Ну, и что же я такое понаделал вчера, что ты так застыдился, а? – Марк Семенович оторвался от журнала и также нехотя ответил:

– Ну, как же, приставали ко всем, матом ругались громко, ну и… это… женщину… хватали при всех.

– Да? – удивился депутат. – Оба помолчали. – Ну и что, подумаешь, беда какая, – с вызовом начал Алексей Иванович, – не сексом же я с ней занимался.

Марк Семенович махнул рукой – верный признак нежелания продолжать разговор, смолк. Но, посмотрев на самодовольное лицо своего шефа, передумал молчать.

– Да и это тоже хотели, – пролепетал он, – стыдобища, в самом деле, нельзя же так.

– Да, – искренно удивился Алексей Иванович, – вот как, и что же? Что было дальше?

– Ну, это, еще, – нехотя продолжил помощник.

– Из вас, Марк Семенович, прямо клещами нужно вытягивать информацию. Так что еще?

– А потом все облевали, извините, конечно, что говорю об этом.

– Кто, я? Это не я, – быстро проговорил депутат, смущенно замотав головой, – нет, нет, это не я.

– Ну, как же не вы, – продолжал допекать его помощник, – то-то и оно, что вы. Там еще депутат из Красноярска был, Шпеерович, по-моему, его фамилия. Он возмущался, обещал в комитет по депутатской этике сообщить.

Алексей Иванович только на секунду задумался, а затем с напором произнес:

– Вот гаденыш, помню его, как не помнить, такой маленький, вонючий, из вашего орлиного племени… Не нравится, видишь ли, ему. Так такого говнюка навряд ли куда в приличное место выбрали бы. Это только у нас здесь, наши добрые люди ему помогают, а там… нет, не жди. – Опять улыбнулся, очевидно, что-то вспомнил приятное. – А зато с шахтерами вчера я хорошо выступил. Только вот так такой мужичок был, что-то все время выступал, меня постоянно перебивал.

Марк Семенович рассмеялся:

– А, этот. Да, помрешь…

– Так что это он там все время такое говорил, что все люди смеялись над ним? – громко рассмеялся депутат.

– Да не над ним, а над вами, Алексей Иванович, – не без ехидства и с радостью в голосе заметил Марк Семенович.

– Ты это брось, – решительно произнес депутат. – Тогда все, что было, я отлично помню. Только вот забыл, что он говорил.

Марк Семенович вновь рассмеялся, стал объяснять:

– Да он к каждой своей фразе добавлял: «Депутат, твою мать», – продолжая смеяться.

– Как это, не понял, объясни, – подозрительно посмотрев на помощника, попросил Алексей Иванович.

– Ну, все время добавлял: вот вы, мол, там, в своей Москве сидите, депутат, твою мать, а нам здесь наших детишек нечем кормить. Вы ему еще заметили: «Вы что же депутатов-демократов кроете, кройте лучше коммунистов. Они вас до такой веселой жизни довели, а мы, мол, пытаемся теперь дело поправить».

Алексей Иванович недоуменно посмотрел на помощника и спросил:

– Так что же люди хохотали, не понимаю?

– Да вы им начали объяснять, что нет такого ругательства, «депутат, твою мать». Что есть слово «депутат», а «твою мать» сюда никак не подходит. – При этом Марк Семенович, уже не сдерживаясь, искренне, во весь голос рассмеялся. – А потом уже каждый выступающий начинал свое выступление со слов: «Как сказал предыдущий „депутат твою мать“. Ну, остальные, естественно, – хохотать. В общем, веселенькая предвыборная кампания в результате образовалась.

– Да-а, – протянул Алексей Иванович и, опустив голову, надолго замолчал. Но прошло несколько минут, и он как ни в чем не бывало вновь стал поучать Марка Семеновича, причем говорил не без прежней игривости в голосе. – Вот видишь, Марк, я же постоянно повторяю – настоящий депутат должен быть из народа и с народом. Должен все говорить по-простому, чтобы его самый последний забулдыга мог понять. – И, со злостью зыркнув на Марка Семеновича, добавил: – Не то что твой Шмеерович.

– Шпеерович, и он не мой, а ваш депутат, – возразил Марк Семенович.

– Да, знаю я его прекрасно, не раз слушал. Одни цифры да факты, а человеческого-то слова от него и не услышишь. Нет, с народом так нельзя. Да… хотя, к черту твоего Шмыеровича, – неожиданно заключил он, – надоел, как горькая редька. Короче, учись, как нужно налаживать контакты с избирателями, учись, Марк Семенович, пока я жив. Так, где мой халат, пойду выйду, разведаю – как и что она там.