1

— Ирма… Все, я свободна. Мы расстались. — Ольга не могла справиться со слезами. Она-то думала, что сумеет взять себя в руки, набирая бесконечный международный номер. — Ирма, с ним все… Все кончено. Навсегда.

Невидимая Ирма молчала на другом конце провода, ожидая, что еще скажет Ольга.

— Ты слышишь меня? Я осталась одна.

Ей казалось, сердце бьется в цепких клещах и вот-вот замрет, сплющенное, раздавленное. Еще несколько вздохов — и все. Ну и пусть. Не важно. Она больше ничего не хочет.

— Ты сказала ему? — наконец долетел до нее спокойный голос Ирмы.

— Н-нет. Не сказала… Этого я не сказала… Я…

— Ты сказала ему что-то другое?

— Я вообще не говорила с ним. Я… я послала ему… одну фотографию.

— Могу себе представить, — хмыкнула Ирма. — Что ж, если ты поступила так, значит, иначе не могла. — Помолчав, добавила: — Ты не могла.

— Да, — тихо прошептала Ольга. — Ох, Ирма, но я так его любила! И я так его обидела! Так больно обидела… Мне самой невыносимо больно…

Она тяжело дышала в трубку, пытаясь успокоиться. Никогда еще Ольга Геро не вела себя так беспомощно перед подругой. Она вообще никогда ни перед кем не распускалась.

— Тогда зачем? — Голос Ирмы звучал ровно и сдержанно. В нем не было и тени женского любопытства. Ирма знала — бесстрастность лучше всего действует на человека в таком состоянии.

— Чтобы освободить его от себя. Я не хочу, чтобы он остался со мной из жалости. Я вообще не хочу, чтобы кто-то меня жалел. Понимаешь?

— Понимаю, Ольга. Я тебя очень хорошо понимаю.

— Я… не знаю, я совсем не знаю, как мне жить и зачем. Да кому я нужна?

— Кому? Себе. Ты нужна себе, Ольга. А теперь клади трубку и собирай вещи. — Ее слова прозвучали как приказ, и Ольга неожиданно для себя самой стала дышать ровнее. — Немедленно приезжай. Мы с Иржи ждем тебя.

— Но…

— Никаких «но». Заканчиваем разговор. До свидания, дорогая. До очень скорого свидания. Целую, милая.

— Спасибо, Ирма. Да… Хорошо. Я приеду.

Ольга положила трубку и повалилась на диван. Слез больше не было, но и сил тоже. Она зарылась лицом в подушку. Наволочка пахла любимыми духами, в них был свежий оттенок луговых трав. Перед глазами внезапно возникла отчаянно знакомая картина: яркий солнечный день, бездонное синее небо, над сиреневыми головками клевера жужжат мохнатые шмели. Дверь домика распахнута настежь.

Их со Славой домика.

Ольга любила выносить кресло-качалку и ставить его в самую гущу зарослей клевера, который вырастал на редкость высокий. Откинувшись на спинку кресла, с блаженной улыбкой на лице, наблюдая за суетой шмелей, шныряющих среди цветов, она ожидала его приезда.

Его!

Ольга со стоном повернулась на спину. Больше она никогда не увидит Славу. Никогда.

Слезы заливали лицо, будто неведомая рука открыла кран до отказа. Ольга не вытирала их. Слезы сами иссякнут, уже скоро. Они не помогают делу, знала она, но приносят облегчение. Картины жизни со Славой мелькали, как кадры из ушедшей жизни. Прошедшей. Никогда больше ничего такого не будет. Эту пленку надо скрутить в рулон и положить в коробочку вместе с другими — за свою жизнь она отсняла великое множество пленок. Об этой пленке надо забыть. Чтобы забыть о прошлом.

Зазвонил телефон. Ольга не сразу сообразила, что это за звук, утонув в слезах и воспоминаниях. Она не поменяла позу, не потянулась к трубке. Но этот внезапный звонок остановил слезы. Все, кран закрылся.

Телефон звонил не унимаясь, а Ольга будто одеревенела. Потом подняла руку, поднесла к лицу, щека все еще была влажная, она вытерла мокрую руку о халат и потуже затянула пояс на талии. Она не хотела слушать чужих голосов.

Итак, что ее ждет теперь?

Муки, боль. А дальше — темнота. Это не вымысел, не игра. Никто не знает, что увидит доктор Иржи, склонившись над ней, заснувшей наркотическим сном на операционном столе. Воображение рисовало вполне определенные кадры — она много раз снимала в больницах для разных журналов. Она не любила больничную тему, считая, что ей, фотографу, здесь ничего не надо искать — трагедия кадра разворачивается помимо твоей воли или участия, а просто передергивать затвор камеры Ольга Геро не любила. Она сама любила строить кадр.

Конечно, Иржи ничего не скажет ей до того, как получит результаты биопсии, этого анализа-приговора.

Ольга заставила себя встать с кровати и босиком протопать в ванную. В большом зеркале она увидела заплаканное серое лицо с темными кругами под глазами. Зеленоватые глаза под светлыми бровями смотрели жалобно и беспомощно, словно взывали к сочувствию и соучастию в ее судьбе.

Какие отвратительные глаза — глаза бездомной или побитой собаки, она не потерпит таких глаз! Она заставит себя смотреть как прежде — уверенно, твердо, прямо, сказала она себе, быстро сбросила халат и встала под душ. Струи воды хлестали тело, горячая вода сменяла холодную. Ольга любила этот мощный контрастный обвал воды, экзекуцию, как говорил… он.

Да мало ли что говорил он! Теперь ей на все плевать. Его больше нет с ней. Нет возле нее. Никогда не будет. Она не виновата, и он не виноват. Так вышло.

Горячая вода жгла кожу. Зеркало в ванной запотело, Ольга едва различала собственные очертания. Но свое тело она хорошо знала. Полезно носиться полжизни с тяжелым кофром по свету. Никакой зарядки не надо. Сменные фотообъективы тяжелые, они лучше всяких гантелей и тренажеров помогают сохранить осанку и тонус мышц.

Она долго не выходила из-под душа. Потом, когда наконец ей показалось, что смыла все слезы — и снаружи, и изнутри, — вытерлась большим махровым полотенцем — подарком приятельницы, которая ездила челноком в Южную Корею; между прочим, она бывшая переводчица с корейского. Потом, протерев зеркало сухим концом, осмотрела себя.

Очень скоро ее тело станет другим. Внутри и снаружи. Она тупо осматривала свой живот, белый, с тремя родинками, к которым он любил, прикасаться губами и… «Да перестань наконец, какая теперь разница, чем и как он любил прикасаться, черт бы тебя побрал!» — выругала она себя. Из запотевшего зеркала на нее смотрела другая женщина, совсем не та, которая недавно вошла в ванную. Каких-нибудь полчаса назад.

На нее смотрела обычная Ольга Геро — спокойная, независимая, уверенная в себе. Всегда готовая действовать так, как требуют ситуация и обстоятельства.

Ольга вытерлась, натянула голубые джинсы, красную футболку и пошла на кухню. Она велела себе позавтракать, выпить стакан кефира и большую кружку кофе. Ничто так не успокаивает нервы, давно убедилась она, как привычные действия. Итак, она завтракает. Потом… Она будет думать потом.

— Иржи, я вызвала Ольгу, — сказала Ирма мужу. — Пришло время ею заняться. Она для нас прекрасный вариант.

— Ты в ней уверена? — Иржи приподнял бровь, пристально глядя на жену. — Она согласится?

— Сейчас Ольга согласится даже на дозу цианистого калия, — хмыкнула Ирма. — У нее все болит.

— Сильные боли? — озадаченно спросил Иржи.

— Нет, боли не по твоей части. — Ирма покачала головой, золотистые волосы сверкнули на солнце. — Они из-за расставания с мужчиной. Не все мужчины такие, как ты. — Она встала на цыпочки и чмокнула его в щеку.

— Она сказала ему?

— Нет. Она не стала с ним объясняться.

— А что она сделала?

— Придумала кое-что., , более убедительное, чем слова. — Ирма многозначительно посмотрела на мужа. — Не забывай, она классный фотограф.

— Да, я помню. — Иржи внимательно смотрел на жену. В его глазах замерло любопытство.

— Подумай и скажи, чего не сможет простить нормальный мужчина? — Ирма испытующе смотрела на мужа.

— Нормальный? Ты на что намекаешь? — Глаза Иржи хитро засветились.

— Ну, лучше сказать так: мужчина традиционных взглядов. Да нет, я без всяких намеков… Мы — другие…

— Мы хорошие… — Иржи потянулся к жене. — Нам просто нравится… — Он коснулся пальцами шеи Ирмы.

— Ты ответишь на мой вопрос?

— Да, дорогая. Я скажу тебе. Мужчина не может простить измену. Даже если он станет уверять, что может.

— Догадываешься, как поступила Ольга?

— Думаю, да. Она предъявила ему доказательства своей неверности.

— Точно, Грубов. Молодец. Она сделала коллаж и послала ему фотографию. Взглянув на нее, он если бы и кинулся к Ольге, то лишь затем, чтобы выразить свое отвращение. — В таком случае Ольга Геро еще сильнее, чем я думал.

— О чем я тебе и говорю. Она находка для нас. У меня на нее особые виды и планы…

— Ирма… — Он потянулся к ней, привлек к себе, погладил пушистые, шелковые кудряшки. На летнем солнце они обрели розоватый оттенок. Потом заглянул в васильковые глаза. — Ты же знаешь…

— Конечно. Я знаю, я все знаю, даже то, чего ты больше всего хочешь.

— Да? У тебя открылись способности ясновидящей?

— Нет, впередсмотрящей. — Ирма хохотала, а Иржи с опаской смотрел на жену. — Ты разве не хочешь большую клинику? А туристическое агентство при ней? Филиалы — сперва в Москве, потом… в Варшаве. В Софии… Это только для начала. Иржи, мы завоюем весь мир. Я знаю, как это сделать. — Она поцеловала его в щеку. Щека приятно пахла — она сама покупала ему «запахи». Те, которые нравились ей. — У нас все получится. Обязательно.

— Ирма, что ты придумала?

— Кое-что интересное, как всегда. Разве ты еще не оценил, как со мной весело и интересно жить? — Она коснулась губами его щеки. — Итак, готовься к операции. Она едет.

Иржи кивнул, поднялся с дивана, поправил галстук и вышел из гостиной. Ирма подтащила к себе телефон и принялась нажимать кнопки. Много кнопок, потому что хотела услышать голос человека чуть ли не с другого конца света.

— Минь, дорогой. Это Ирма. Да-да, не сомневаюсь, ты узнал бы мой голос, если бы я даже зажала нос прищепкой. — Она засмеялась, между алыми губами сверкали мелкие сахарно-белые зубки. — Итак, дорогой, готовься, жди свеженькую куколку. Придется потрудиться. У меня грандиозные планы. Похожа ли она на Барби? Нет, дорогой, на Барби похожа только я. Дата? Дату сообщу дополнительно. Да-да, я слышала о твоих трудностях. Но ты постарайся, разберись с соотечественниками. Нам не нужны сюрпризы. — В голосе Ирмы зазвучал металл. — И не забудь, я должна знать все. Ирма положила трубку и убрала с коленей телефон. Значит, кое-кто интересуется делами Миня? Стало быть, и ее делами?

Ирма смотрела в стрельчатое окно, за которым голубело небо. Чистое и непорочное. Такое же обманчивое, как вся видимая чистота и непорочность вообще, подумала Ирма, скривив губы.

Она посмотрела на часы. В Сайгоне сейчас утро. Раннее. Наверняка она подняла Миня из постели. С кем он там, интересно? Ее ноздри раздулись. А что, у нее к нему какие-то претензии? Никаких, одернула она себя.

Ирма прошла в гардеробную. Итак, сегодня она будет в зеленом. Точнее, в фисташковом. Этот цвет, как никакой другой, оттеняет чудесную персиковую кожу и светлые волосы. Она казалась нежной и слабой в коротенькой юбочке и пиджачке. Черные лодочки крошечного размера ловко сидели на узкой маленькой ступне. Она такая изящная, ну просто Барби, Минь совершенно прав.

Ирма иногда спрашивала себя, откуда в ней, такой хрупкой и обманчиво слабой, бесспорная деловая хватка? Неужели и это передается по наследству, как болезни? Ее дед был удачливым коммерсантом, у отца тоже был дар к этому делу, но он не смог реализовать его — не в то время родился. Может, потому и умер слишком рано: скучно жить с чужим для себя делом — он работал инженером на закрытом заводе. Мать пережила его не намного. Ирма вздохнула, вспомнив о матери.

С ее болезни все и началось.

До конца дней Ирма не забудет иссушенное болью лицо, глаза, горящие синим, будто подожженный спирт, огнем. Мать подносит к лицу высохшие руки, которые вовсе и не руки, а кости, обтянутые кожей, пытаясь прикрыть глаза, чтобы девочка не видела в них пронзительной боли…

— Доктор, доктор! — кричала Ирма. — Доктор, мама…

Распахнулась дверь, и в палату вошел светловолосый мужчина. — Но вы не наш доктор… — прошептала Ирма, оторопело глядя на незнакомца.

— Я теперь ваш доктор, девочка. Прежний доктор уже не вернется в клинику, я вместо него.

— Сделайте что-нибудь. Маме больно.

— Ничего, ничего… — Непослушные губы матери двигались с трудом, она хотела успокоить дочь.

— Мама, мама, сейчас этот… доктор, — она подняла на него огромные глаза, юное лицо было воплощенным страданием, — даст тебе лекарство.

— Я дам твоей матери лекарство, — пообещал доктор, добавив про себя: лекарство, которое уймет боль на несколько минут. Но больше всего он хотел, чтобы это лекарство принесло облегчение дочери.

Мать Ирмы умерла на руках доктора Грубова. Это была первая смерть его пациента. Потому что до этой женщины у Иржи Грубова таких пациентов не было.

Смерть потрясла его не сама по себе — он не вел больную с самого начала болезни, он не видел женщину в полном здравии, не был свидетелем ее угасания. Он застал только самый конец этого угасания. Смерть потрясла его по другой причине — он увидел, как боль за мать изменила дочь. Так за одну ночь отцветает цветок.

Бледная, худая, с горящими глазами, Ирма, казалось, никогда уже не станет другой. Будто какая-то ее часть умерла вместе с матерью.

Иржи Грубов встретил девочку через несколько дней после кремации матери. Ирма шла, потупив глаза, через Вацлавскую площадь в Праге, упорно стараясь не пропустить ни один камень брусчатки и обязательно наступить на каждый. Она и сама не знала, почему это так важно для нее.

Иржи увидел Ирму и неожиданно для самого себя встал на пути. Споткнувшись взглядом о черные мужские туфли, она подняла глаза. Она не узнала его, понял Иржи. Сердце сжалось от боли — ее лицо походило на мордочку щенка, отнятого от сосков матери. — Ирма, ты меня не узнаешь? Девушка молчала, глядя поверх его плеча.

— Вы же знаете, она умерла…

Не давая себе и секунды на размышление, Иржи сказал:

— Поедем ко мне.

Она поехала. Она поехала бы сейчас хоть на Аляску. Ей было все равно.

Ирме исполнилось шестнадцать лет, у нее не было родных. Иржи стал для нее единственным близким человеком.

— Ха-ха, — как будто снова услышала она скрипучий голос из давнего прошлого, — ты смотри-ка, Иржи девочку удочерил.

— Да ладно, не мели ерунды, не такая уж она девочка.

— Да ты посмотри, ее от ветра качает. Что он с такой станет делать?

— Иржи знает, что делать с девочками. — Голос из прошлого захихикал.

Действительно, сидя за свадебным столом, они являли собой странную пару. Не то чтобы невиданную, но непривычную. Иржи, вполне солидный мужчина, и тоненькая маленькая девочка.

До сих пор Ирма видит в своей встрече с Иржи Божий промысел, перст судьбы. Если даже она заболеет, как мать, думала она, Иржи спасет ее. От боли.

— Дорогая, выбрось из головы мысли о болезни. Онкология — я глубоко убежден в этом — следствие ужасной, непрощенной обиды. Твоему отцу было на что обижаться, матери — тоже. Но с чего ты взяла, что тебя ждет та же участь? — говорил он.

Ирма упрямо трясла головой, потом поднимала глаза на мужа.

— Ты спасешь меня, правда? Больше всего на свете я боюсь боли.

Сейчас, вспоминая прошлое, Ирма удивлялась — откуда ей было знать, что случится? Она осматривала себя в зеркале со всех сторон. Костюм прекрасно облегал стройную фигуру, высокую грудь обтягивал шелк блузки на тон светлее пиджака. Она стиснула руками осиную талию — по давней привычке проверила, не раздалась ли в объеме, и если ее длинные тонкие пальцы сходились вместе, значит, все в порядке. Тонкая талия при пышных бедрах и высоком бюсте делала ее неотразимой. Она застегнула пуговицы пиджака и вышла из гардеробной.

Да, Иржи спас ее от боли. Она не испытала ее совсем, когда действительно заболела. Он позаботился о лекарствах. Но поразительное дело — страх перед чем-то неизбежным придает гибкость уму. Разве они с Иржи додумались бы до того, до чего сейчас додумались?

Сегодня у него две операции, после которых на свет появится еще пара куколок. Что ж, дела идут так, как она и хотела.

Ирма вышла на балкон. Внизу расстилалась зеленая лужайка, цветник благоухал, сладкий запах азалий поднимался к небу. Синее и безоблачное, оно дарило надежду и заставляло учащенно биться сердце. Ирма давно поняла — из самого ужасного несчастья можно выйти таким везунчиком, что не снилось даже отпрыскам королевской крови. На ее месте другая давно готовила бы себе саван, а она наслаждалась жизнью так, как только может человек, уже познавший невероятные удовольствия и способный без устали придумывать новые.

Она знала в них толк. Иржи разрешал ей все. О деньгах думать не приходилось. После операции она обнаружила в себе удивительный дар — никогда не огорчаться. Как будто эту способность Иржи удалил ей под наркозом. Он оперировал ее сам, никому не доверив. Потом долго смеялся — если бы кто-то встал на его место, то был бы просто потрясен.

— Ирма, обычно хирурги не говорят пациентам ничего подобного, но я тебе скажу. — Он умолк и внимательно наблюдал за тем, как ее глаза становятся круглее. — Ты меня поразила — у тебя перепутаны все кишки! Ассистент никак не мог разобраться с ними, чтобы очистить мне поле для работы. — Он засмеялся. — Такая… опухоль? — Ее рука метнулась ко рту.

— Нет-нет, опухоль не была большой, мы вовремя спохватились. Но все онемели от другого — такая изящная снаружи, а внутри… У тебя там было намотано, как у какой-нибудь толстой бабы. — Он окинул ее изумленным взглядом. — Парадокс. — Он пожал плечами.

— Не только в этом, дорогой. — Ирма вздохнула. — Теперь я лишь внешне женщина, а на самом деле?

— На самом деле тоже. У тебя мозги женщины.

— Я такая глупая?

— Это глупые мужчины так думают, чтобы унять собственную зависть. — Он засмеялся. — По-настоящему умная женщина даст сто очков любому из нас.

Ирма засмеялась.

— То, что придумала ты, могла придумать только женщина. — В его глазах блеснуло что-то неясное, но Ирма, польщенная комплиментом, не стала выяснять, о чем подумал Иржи в ту минуту.

Ирма вышла из дома и направилась к машине. Сегодня она поедет на зеленом «форде».

Итак, Ольга. Надо же, когда они с ней познакомились, никто из них не думал о болезни. Но это случилось, и теперь Ирма прикует ее к своей осиной талии невидимой, но крепкой цепью. Без всякого карабинчика, но она не отстегнется. Ольга очень нужна ей в Москве. Должна же она, Ирма, покорить еще одну столицу?

2

Ольга сидела в кресле-качалке в загородном домике, возле окна, из которого открывался вид на пышный куст можжевельника. Этот домик они построили вместе со Славой. Сами, собственными руками. От начала и до конца. Четырнадцать футов на восемнадцать. Именно в футах исчисляли они его площадь. Почему? Смешно сказать, но они строили его по указаниям американца мистера Уиклера.

Ольга познакомилась с ним в Штатах, в маленьком городке под названием Уинтер, что значит Зима. Ей повезло, несколько глянцевых журналов сразу сделали заказ на съемку и оплатили командировку. То было время, когда между Россией и Америкой разгорелась пылкая любовь.

Мистер Уиклер, ас в фотографическом деле, занимался ею, а перед отъездом пригласил к себе домой.

— Ольга, сорок лет назад я был чуть моложе тебя и построил свой первый дом. Если ты еще ничего не построила, советую тебе повторить мой.

Он побежал в кабинет, принес свои старые тетрадки, где было с тщанием прописано все — размеры, материалы, последовательность строительства.

— Очень просто. Я знаю, у тебя нет больших денег, а этот получится дешевый и очень уютный. Я подарю тебе мой проект. Я все сохранил. О, если бы я мог приехать и увидеть свой домик в России!

Когда Ольга вернулась и со смехом рассказывала Славе об этом случае, он вдруг сказал:

— Слушай, Ольга, а почему бы не послушаться мистера Уиклера?

Она изумленно посмотрела на него.

— Но…

— Да что «но»! Это прекрасный вариант! Отличный. Очень экономный.

— Все облезут от зависти?

Тогда их отношения со Славой только начинались.

— Еще бы! Представляешь, мы будем говорить, что строим американский дом. А размеры — непременно в футах. Не всякий сразу сообразит, что фут — это чуть больше тридцати сантиметров.

Ольга хохотала. Да черт побери, а почему нет? Ну кто им запрещает? Никто! Им никто ничего не запрещает… Участок они распланировали так, как указал мистер Уиклер. Они срубили часть деревьев, обтесали бревна.

Вспоминая, Ольга снова почувствовала запах стружки и сосновой смолы на горячем летнем солнце. Они купили все инструменты, указанные мистером Уиклером, — стамеску, рубанок, топоры, пилу, лобзик — и сложили их в «ящик сокровищ». Они выполняли даже дурацкое указание: «Если вы что-то потеряли из „ящика сокровищ“, не покупайте новое взамен, потеряли — значит, эта вещь вам совершенно не нужна. А если нужна — она не может потеряться».

Ольга улыбнулась, вспоминая об этом. Однажды они на самом деле куда-то засунули топор с короткой ручкой и решили обходиться без него.

— Слушай, Слава, я не понимаю, как можно не заменить его таким же?

Ольга стояла перед Славой в красной майке и синих шортах, он был голым по пояс, на волосатой груди блестели капельки пота, свисали с кончиков черных волос и серебрились на солнце. Жужжали мухи, скрипели деревья, сладковато пахло стружкой. Ольга была такая свежая, щеки пылали от удовольствия, от радости жизни.

Вспоминая сейчас об этом и всматриваясь в прошлое, Ольга с отчетливой ясностью подумала — ну почему, почему все обернулось так нескладно?

Слава не отрываясь смотрел на Ольгу, она почувствовала, как его желание передается и ей, по спине побежали мурашки… Похолодев, она замерла и не мигая смотрела на высокого мужчину… Он медленно разжал руку, рубанок с застрявшей в нем свежей стружкой упал на траву. Слава шагнул к ней, обнял, она почувствовала, как влажно его тело, как горячо и солоно на губах…

Они лежали на свежеструганных досках, под плотной сосновой кроной, над которой распростерлось летнее синее небо. Мошкара слеталась на запах пота и облепляла оголенную кожу. Они ничего не чувствовали, точно под наркозом. Ольга смотрела в ясное небо, синее и безмятежное, совершенно неподвижное, и ей казалось, она замерла в своем счастье, оно всегда будет вот так обволакивать ее, оберегать от всего. Подул ветерок, принеся с собой сладкий запах таволги — эти высокие белые цветы росли у самого забора. Она улыбнулась, повернулась, желая опереться на руку и заглянуть Славе в лицо. Ее рука соскользнула с доски и наткнулась на рукоятку топора, того самого, потерянного.

— Слава! Слава! — завопила она. Он вздрогнул, резко сел.

— Что, что случилось? Тебя кто-то укусил?

— Да вот же он! — Она схватила топор и с улыбкой во весь рот победно подняла его над собой. — Он прав! Этот чертов американец прав. Он снова прав! Не надо покупать ничего взамен потерянного…

— А просто в нужное время и в нужном месте заниматься любовью, — пропел ей в самое ухо Слава… — Ну так…

— Но мы же больше ничего не потеряли…

— На всякий случай, чтобы не потерять… — И он снова опустился рядом с Ольгой.

Ольга, ушедшая в воспоминания, вздрогнула, когда кукушка высунулась из часов, мол, все, вечер воспоминаний кончился. Но так трудно остановиться. Да, они построили домик. Она сделала прекрасные фотографии и послала мистеру Уиклеру. Своим восторгом он поделился с местным журналом и продал ему присланные Ольгой снимки. Журнал напечатал их, и с оказией мистер Уиклер прислал гонорар.

«Дорогая девочка, — писал он Ольге, — прости, что так обращаюсь к тебе, но я намного старше. Ты не можешь себе представить, какую радость я испытал благодаря тебе! Ты еще не понимаешь, что такое молодость. Да-да, именно так. Это человек понимает только в старости. Наверное, ты слышала, как говорят: жизнь идет по спирали? Но чтобы знать, в каком именно витке ты сейчас, нужны ориентиры. Итак, я снова вижу свой домик. Он существует. Свой я построил, когда мне было двадцать лет от роду. Стало быть, сейчас, когда мой домик снова повторился, мне остается до конца по меньшей мере еще двадцать…

Теперь понимаешь, чем ты меня одарила? Ты подарила мне еще двадцать лет жизни. А если бы я построил свой домик в тридцать лет, то мне до конца осталось бы именно столько. Моя теория тебе скорее всего покажется дикой. Но со временем ты поймешь, насколько я прав».

Гонорар из Америки стал для Ольги настоящим потрясением. Она никак не могла придумать, на что бы памятное его истратить.

— Слушай, Ольга, — сказал ей Слава, — ты давно хотела издать свой альбом. Издай его на эти деньги.

Ничего лучшего придумать было нельзя…

При этом воспоминании сердце Ольги заныло.

Мысль была отличная. Конечно, она так и поступила…

Но… но почему во всем столько боли? Ну почему все, что она получала от жизни, было какое-то корежистое, мятое, измолоченное и не оставляло ей чистой, ничем не тронутой радости?

Кукушка снова фыркнула и в который раз скрылась в своем гнезде, словно выражая недовольство.

Все, все в прошлом. А сюда она приехала сейчас, чтобы навести порядок. Закрыть домик — неизвестно, сколько времени она не появится здесь. Слава сюда не приедет. А как он любил приезжать сюда — здоровенный бородатый мужик с сачком крался сквозь высокую траву, чтобы накрыть еще одну жертву. Ольга усмехнулась. Специалист по бабочкам.

Славу любили женщины, и он их, так что он недолго пробудет один. Странно было бы не поддаться обаянию здоровья, юмора, силы и еще чего-то, чему Ольга не могла дать определения. Просто у нее нет таких слов. Про это можно думать лишь наедине с собой, поднимаясь с постели, когда он, отвернувшись на другой бок, засыпал, а она улыбалась от счастья… Итак, этот домик — все, что осталось от их общего прошлого. Больше он никогда здесь не появится. Никогда. Сердце сжалось, на глаза навернулись слезы.

Она вдруг вспомнила его коллекцию бабочек под стеклом, которой восторгались все приходившие к ним в дом. Большинству людей мир давно перестал казаться цветным, и они замирали, глядя на стену. Боже, неужели такая красота водится в Подмосковье? В средней полосе России? Не на Севере? Не в Африке? Не в Океании? А как тщательно все наколото, как расправлены крылышки, как дотошно выверено и выписано черной тушью чертежным пером — с любовью — по-латыни и по-русски, указано, где и когда их настиг сачок энтомолога Ярослава Воронцова.

Ольга радостно смеялась и гордо сообщала — вот эту они вместе отловили в Ботаническом саду в Останкино, вот эту под Зеленоградом, да-да, такого махаона! Она сфотографировала крылышки особым объективом — рыбьим глазом, — и никто в жизни не догадался бы, что это такое! Она подбирала самую чувствительную пленку, способную передать тончайшие переходы красок. Мастерски сделанные снимки охотно брали в журналы и на выставки, покупали агентства. Ольга Геро — это было хорошее имя в фотографии.

Когда на Ольгу свалилось известие о том, что ей предстоит, она была потрясена. Это конец. У них со Славой нет будущего. Не станет же она держать его при себе, превратившись в инвалида? Здорового мужика, который хочет детей, нормальную семью…

Ее сердце билось в горле, она не могла дышать, когда дома, оставшись наедине с собой, думала, как ей поступить.

Сколько она проживет — никто не знает. Но то, что она больше не будет настоящей женщиной, а лишь оболочкой женщины — совершенно ясно. Конечно, он никогда не скажет ей таких слов, даже не намекнет. Но она будет постоянно ждать их, искать двойной смысл в словах, взглядах. Ему станет скучно с ней. Нет, она не вправе лишать смысла его жизнь. Теперь Слава будет от нее свободен.

Куст можжевельника за окном дернулся, кровь ударила в виски, и в них застучало. Ольга непонимающе смотрела в окно. Потом догадалась — дело не в можжевельнике, а в кресле. Обычно в кресле ее качал Слава, а теперь она качнулась сама и не заметила.

Больше он никогда не будет ее качать ни в этом кресле, ни в другом. Потому что…

…Ольга никогда не забудет день, когда вышла из поликлиники, где седая врачиха сочувственно посмотрела на нее и, не скрывая ничего, сказала:

— Готовься, девочка.

Больше ничего не надо было добавлять, эта женщина наблюдала ее весь последний год.

— Тяжело, конечно, ты такая молодая.

— Может, еще все обойдется?

— Да нет, к сожалению, не все… Для мужа, конечно, тебе кое-что оставят.

— У меня нет мужа.

— Может, и к лучшему, что нет. — Она покачала головой. — Страшнее всего обмануться в ближнем.

Сердце Ольги колотилось, ее подташнивало.

А если сказать Славе все как есть?

Но он может остаться с ней. Он может даже… снова предложить ей выйти замуж за него. Официально.

На секунду ей стало легче. А что, если ей согласиться? Если он предложит? Почему она так боится его жалости?

Она шагала по ступенькам вниз, в гардероб.

В конце концов, может, она не сразу умрет. Не скоро. А если скоро, то он останется один. И снова может жениться.

О Господи, одернула она себя. Ты хочешь жалости? Ты хочешь заставить его мучиться? Его, мужчину в расцвете сил? Ведь ничего не будет по-прежнему. Их любовь не может быть прежней… Она будет просто калекой… Она начнет очень быстро стареть, кожа сморщится, тело станет дряблым, потому что организм будет работать в затухающем режиме, как говорят врачи. Она вступит в свою последнюю фазу женской жизни раньше времени. Намного раньше.

О нет, только не это. Другое дело, если бы они прожили вместе полжизни. Но они соединились не так давно и хотели друг от друга радости, удовольствий. Поэтому…

Ольга вышла из поликлиники с лихорадочно горящими щеками и, сама не зная почему, пошла не к метро, а в другую сторону. Она, в общем-то готовая к этой новости, была потрясена. Вот и все, да?

И если отбросить личную жизнь, любовь, что ей осталось сделать? Ольга переставляла ноги, не думая о том, куда и зачем идет. Она просто шагала и шагала.

Да что это она? Какой дурацкий вопрос — что ей осталось сделать? Она еще не сделана главного в жизни. Она не достигла успеха, к которому стремилась всегда. Персональная выставка в фотоцентре ей снилась всю жизнь, так неужели мечта не исполнится? Сколько раз ей грезились стены, увешанные ее работами, ранними, более поздними, нынешними… Толпы зрителей, восторженные отзывы… Там есть на что посмотреть. Где она только не снимала — ей повезло, она много видела, и не только через объектив фотокамеры. Не зря же Ольга Геро получала призы и грамоты на международных выставках.

Она переставляла ноги, шла и шла вперед, кто-то толкал ее, но она не обращала внимания, устремив невидящий взгляд прямо перед собой. Серые глаза Славы, его большие сильные руки, золотистые волоски на запястьях, жесткая борода.

— У меня борода, как у фокстерьера, — смеялся он, щекоча ее щеку. — Видишь, трехцветная — рыжая, черная и седая, — зазвенело у нее в ушах.

Боже мой. Вот он, приговор. Больше она не будет с ним никогда. Нет, она не обременит его собой.

Она шагала и шагала, не глядя по сторонам, перед глазами было совсем не то, что должно было быть на самом деле.

…Он держит ее в объятиях, от него пахнет дымом, он только что ворошил поленья в печке, а небритая щека теперь колет ей щеку, жесткие губы, слегка потрескавшиеся, солоноватые на вкус. Наверное, пересохли, лопнула кожа и сочилась кровь, подумала она. Они лежат на топчане, который сами сколотили по совету мистера Уиклера. Он расписал до деталей, как остругать доски, чем набить матрас. Они даже сшили одеяло по его указанию — из кусочков разной ткани, в деревенском стиле. Как было тогда весело, как здорово.

Ольга шла и шла по улице. В голове внезапно зазвучал Славин голос:

— Ольга, пойди-ка сюда.

Голос влюбленного Славы. И она снова ощутила трепет влюбленной женщины.

— Я обниму тебя. Слушай, какой замечательный дом мы выстроили с тобой. А потом построим другой. Ты говорила, мистер Уиклер сейчас живет в новом доме — в викторианском стиле? Пошлю-ка я тебя к нему, пусть расскажет, как его строить. Нам скоро понадобится большой дом. Я думаю, вчетверо больше. У нас ведь будет куча детей… Им нужен простор.

Ольга хохотала.

— Но от чего же — много? — спросила она тогда.

— Мы оба знаем от чего… — Он крепко прижал ее к себе. — Вот от этого.

Она почувствовала, как сильно он хочет ее, и…

Ольга вздрогнула, стук в дачное окно выдернул ее из прошлого. Она уставилась в окно, но за ним все тот же пейзаж. Ничего не случилось, разве что птица… какой-нибудь лихой воробей не заметил чисто вымытое стекло? Птица бьется в окно — мелькнуло в голове, — дурная примета. Но внезапно эта мысль показалась ей совершенно глупой. Какие еще большие несчастья могут на нее свалиться?

И она снова мысленно продолжала тот длинный путь от поликлиники… в никуда. Вспомнила, как внезапно остановилась, прикрыв рукой рот, не уверенная, что на сей раз ей удастся удержать стон. Никогда, никогда, думала она, не будет в ее жизни мужчины, который так бы подходил ей.

Она сама расцепит его руки, и они никогда больше не стиснут ее в объятиях. Ольга постояла минуту, потом подняла глаза и внезапно увидела собственный подъезд. Как она оказалась возле дома? Неужели на чем-то ехала? Она не помнила.

Ольга одолела лестничные пролеты, как во сне, достала из сумки ключ, вставила его в замок и дрожащей рукой повернула два раза.

В доме пахло кофе, который она пила утром, через плотно закрытые окна аромат не выветрился. Она бросила сумку на тумбочку в прихожей. Она думала только о нем.

Слава порядочный человек, снова и снова билось в голове. Если она скажет ему все, он не захочет ее оставить. Начнется ужасная, неискренняя жизнь, ежеминутные страдания для обоих. А потом она умрет. Но когда это случится, не скажет никто. Часы в гостиной громко били, словно молоточками вколачивали в голову: «Ты… должна… заставить… его… уйти…»

Что ж, Ольга знала, как это сделать. Она знала, какую фотографию ему послать. Всего одну. Она смонтирует кадр, который не простит ни один мужчина любимой женщине.

Он уйдет от нее навсегда. Так будет лучше…

Ольга еще раз качнулась в кресле, снова посмотрела в окно и снова ничего не увидела.

Ну, вот и все. Сеанс воспоминаний окончен. Теперь надо закрывать домик и уезжать. Сначала в Москву. А потом — в Прагу.

3

Андрей вздрогнул — запищал факс. Он поднял глаза от книги и взглянул на бумагу, выползающую из машины. Что такое? Этот номер известен очень узкому кругу. Все деловые контакты он перевел на учреждение, где сейчас ему и следовало находиться. Квартира — для отдыха, расслабления и особо важных дел.

Сердце тревожно забилось. В последнее время у него было мрачноватое настроение. Он и сам не знал причину. Дела идут хорошо, как и полагается им идти, привычно добавил он. Внутренняя уверенность, по профессиональному опыту знал Широков, строится на самовнушении. Что внушишь себе, то и будешь чувствовать. И соответственно поступать. «Почему русская интеллигенция была так непоследовательна во все времена? — вспоминал он шутливый пример своего давнего наставника-психолога. — Да потому, что она позволяла себе колебаться и сомневаться, тем самым расшатывая свою нервную систему. А это уже болезнь. Так давай, — говорил он, — Андрюха, не болей».

Ну и кому же он вдруг понадобился? Широков склонился над текстом: «Прилетай. Г.».

Ага, все ясно — у Андрея отлегло от сердца. Что ж, прилетай так прилетай. Еще один интересный эксперимент. Любопытно. Хотя его любопытство к человеческой натуре способно завести бог знает куда… Оно уже заводило его, он поплатился за него в свое время. Но без своих опытов он не может жить. Нет кайфа, как говорят молодые.

«Г.» — Грубова. Ирма Грубова. Она отыскала его не так давно. Он сразу узнал в ней журналистку, с которой они познакомились на симпозиуме в Праге. Тогда его поразила ее внешность — ну просто Дюймовочка из сказки: светлая, легкая, голубоглазая, с точеной фигуркой. Грудь и бедра пышные, а талия — тонкая, этакая юная оса. Очаровательная, милая, с блокнотиком в руках и золотым пером. Эльф. Но когда он заглянул в ее глаза, пристально устремленные на него, он поразился — такой глубины опыт, что не увидеть дна.

— Вы Андрей Широков? — спросила она его тогда на прекрасном русском языке.

— Да, это я. — Он улыбнулся. — Чем могу служить?

Зная о свойстве своих глаз, она прикрыла их пушистыми ресницами и нацелила на него алые губки, с которых слетел шепоток:

— Психолог из Москвы?

— Да.

— Я Ирма Грубова. Я хотела бы взять у вас интервью для женского журнала…

Андрей откинулся на стуле, глядя на строчку, выползшую из факса, улыбнулся, вспоминая, как отвечал на нестандартные вопросы Ирмы. Ее интересовали отношения в семье в переломный момент — поведение мужа, узнавшего о неизлечимой болезни жены, из-за которой она не сможет иметь детей. Что в этом случае происходит с любовью? Сохраняется ли она или тоже идет под нож хирурга? А может, от нее остается лишь оболочка?

Андрею было интересно импровизировать. Он не занимался психологией семейных пар. Но кое-что мог рассказать.

Ирма слушала внимательно, поставив перед ним диктофон, кое-что отмечала в блокноте. Кивала, задумчиво щурила глаза, изучая лицо Андрея. Он вдруг подумал: да кто из них психолог, в конце концов, он или она? Но внимание Ирмы его подогревало, он заливался соловьем.

— Спасибо, — сказала она ему. — Я хочу поблагодарить вас и пригласить в мой любимый ресторан. Но он не в Праге, а в Брно. Это не так долго на машине.

— Я тронут. Но моя командировка кончается.

— Вы станете гостем нашего журнала. Вам не надо беспокоиться. — Она обворожительно улыбнулась. — Моим гостем, — добавила она.

В ее словах он услышал обещание. Почему бы и нет? Женщина весьма интересная. Сейчас он свободен. От женщин. От мужчин. От всех…

— Спасибо, — согласился Андрей. Ирма улыбнулась:

— Я заеду за вами через час.

Ирма вела машину сама, это была новая «шкода-фелиция» синего цвета, они летели по ровному, четко размеченному шоссе так быстро, что у Андрея захватывало дух. Но от Ирмы исходила такая уверенность, что ее манера езды не казалась ухарством. Да, азартная женщина, очень смелая, заметил Андрей. Чересчур смелая. Но почему? Женщине не положено по своей природе быть столь рисковой, инстинктивно она должна беречь себя. Тем более Ирма не девочка, которой еще неведом страх.

Искоса наблюдая за ней, сидя рядом на переднем сиденье, Андрей поймал себя на мысли, которая все настойчивее вертелась в голове: в этой женщине есть какая-то тайна. Какая-то негармоничность. Разлад. Заметный — и то едва — профессиональному глазу.

— Хотите выпить? Откройте. — Она махнула рукой в сторону заднего сиденья. — Откройте сумку-холодильник, там пиво. Чешское, черное. Любите? Достаньте. — Она улыбнулась и повернула к нему сияющее лицо.

В ответ невозможно было не улыбнуться. Она очаровательна, думал Андрей.

— Но вам нельзя за рулем.

— А вы один.

— Нет, спасибо. Я подожду свою даму. Она усмехнулась:

— Как угодно.

Мимо мелькали ухоженные домики, сады, глыбились старинные замки, полные тайн, привидений, окутанные легендами. Андрей ехал в Брно с интересом — в этом городе много веков подряд делают прекрасное оружие. Он понимал в нем толк.

— Нам не удастся побывать на оружейном заводе в Брно? Я знаю чешские ружья — прекрасная работа.

— Вы разбираетесь в оружии?

— Особенно люблю старинное. Я его коллекционирую. Так что, можно сказать, разбираюсь. Еще я разбираюсь в женщинах. — Андрей сощурился и посмотрел на Ирму.

— И коллекционируете? — Она уперлась взглядом в ямочку на подбородке Широкова.

Однажды, давным-давно, его подруга сказала, что у него очень мужественный подбородок — тяжелая челюсть нравится женщинам. Он это запомнил на всю жизнь.

— Как вы догадались?

— Я немножко психолог.

— Понятно. А вы коллекционируете мужчин?

— Нет. Я их использую. Андрей засмеялся:

— За обедом?

— Да.

— Но почему не в Праге?

— В Брно лучше готовят.

— Мужчин?

Она засмеялась и снова повернулась к нему. Мимо на большой скорости просвистел черный автомобиль.

— Все, я больше не стану отвлекать вас от руля. А то ваш муж останется вдовцом.

— А ваша жена — вдовой.

— Я одинок.

— Это хорошо.

— Почему?

— Потому что вас некому будет оплакивать. О вас некому будет тосковать. Значит, в мире не прибавится печали.

Андрей изумленно вскинул брови. Он хотел что-то сказать, уже почти нашелся, но Ирма перебила его, старательно пробираясь сквозь лабиринт узких каменных улочек.

— Вот мы и приехали.

Она затормозила возле трехэтажного старинного особняка. Мрачный темный камень, лепнина, дому наверняка не одно столетие. Андрей посмотрел на тяжелую кованую дверь с металлическим массивным кольцом. Нигде никакой вывески.

— Не иначе как владения графа Дракулы? — усмехнулся он.

— Да, верно замечено. А я его прямой потомок — это вы хотите сказать? — Она засмеялась и пристально посмотрела на него. Глаза ее стали бездонными. — Но вы ошиблись. Дракула не из Чехии. Вы боитесь меня? О, невинная жертва! — усмехнулась она. — Не бойтесь, это действительно гостиница, но не для всех. Здесь мы будем жить, номер заказан.

— Номер? — уточнил Андрей.

— Да, номер. Вы против?

— Нет, ничуть, — слегка вздрогнув, сказал Андрей.

Он давно уже ничему не удивлялся. Для того чтобы понимать других, он многое испытал на себе. Чистая теория не дает практического опыта. А он хотел знать, как все происходит в реальной жизни. Случалось, женщины приглашали его сами. Он соглашался. Но как поведет себя эта?

Они ужинали в маленьком зале ресторана при гостинице, тихо играла музыка. Совершенно ясно, в зале только своя публика, Андрей заметил это сразу. Еще он ощутил какой-то особенный аромат. Тонкий, сладковатый.

— Как необычно пахнет.

— Мы в Восточном зале, вы чувствуете восточные ароматы.

— А кухня?

— Нет, ничего из ряда вон выходящего. Овощи, фасоль, соусы и специи. Карри… Еще кое-что индийское. — Она пристально посмотрела Андрею в глаза. — А вы любите Восток?

— Одно время я им интересовался. Даже занимался, читал, смотрел, ездил. Я был в странах Юго-Восточной Азии. А вы? Вы поклонница Востока?

— О, нет ничего замечательней Востока! Это особая культура. Мудрая, глубокая и очень чувственная.

— Ага. Я так и понял. Вы сами очень чувственная женщина, ведь так, Ирма?

— У вас будет возможность узнать. — Она взяла его руку и легонько пожала.

Кровь ударила Андрею в голову. Это было обещание…

В голове Широкова творилось что-то невероятное. И если честно, не только в голове. Да, в этом полутемном ресторане маленькой гостиницы с ним творилось нечто, он не сказал бы точно что, но кровь бурлила, играла, требовала выхода — немедленно! А от прикосновения нежной маленькой руки все тело напрягалось, как от невероятных изощренных ласк. Он не понимал себя. Но не осуждал. Он хотел узнать, что дальше…

— Так когда мы уйдем отсюда? — спросил он хриплым голосом. Глаза его потемнели, волосы, довольно длинные, закрывавшие уши, прилипли к мигом вспотевшей коже. Он хотел было отбросить их, но по привычке не разрешил себе.

— Еще немного, дорогой, — прочел он по ее губам. — Несколько минут — и мы пойдем.

Он кивнул, огляделся по сторонам, но ничего не видел. Желание стучало в висках требовательно, яростно, угрожая разорвать его за промедление. Он схватил ее за руку.

— Пойдем. Сейчас же.

Она увидела его глаза и с нежной улыбкой прошептала:

— О, секунду.

Она выпорхнула из-за столика и скрылась за бордовой ширмой. Восточный дракон на ткани колыхнулся и замер, Андрею вдруг показалось, что не было здесь никакой Ирмы, ему все пригрезилось.

Да, но почему так ведет себя его тело? Оно не прислушивается к голосу разума, оно живет отдельно и требует своего.

Андрей чуть не застонал. Он больше не мог ждать. Он готов был кинуться за ней, схватить и овладеть ею там, где застанет.

Но Ирма вернулась.

— Вот и я… — Она возникла, словно видение. Андрей уже не понимал, мерещится она ему или на самом деле вернулась? А может, никуда не уходила?

— Андрей, ты любишь психологические эксперименты? Острые ощущения?

— Я исключительно ими и живу. — Голова его слегка кружилась, и не только от выпитого.

— Я тоже люблю. С некоторых пор. — Ирма пристально посмотрела ему в глаза. — Пойдем скорее.

Андрей не помнил, как они поднялись по черной мраморной лестнице, как она открыла ключом дверь… Или дверь не была заперта? Но едва они переступили порог номера, Андрей схватил ее и повалил на ковер. Она не противилась. Они катались по полу, она стонала, пыталась раздеться, снять с себя блузку, чтобы ощутить его кожу, его тело. Но ему было не до того. Он словно сошел с ума, пока не добился того, чего хотел…

Он не узнавал себя. Таких ласк он не позволял себе ни с кем, но его руки и губы сейчас жили отдельно от него. Они первыми узнали о ее невероятном желании, язык ощутил его солоноватый вкус…

Огромным усилием воли он сдерживал себя, желая продлить вожделенную игру. Он перевернулся на спину и усадил ее на себя. Стон, пронзивший его слух, разрушил все преграды. Больше он не владел собой…

Они тяжело дышали, потом дыхание стало ровнее, туман в голове понемногу рассеивался. Андрей яснее видел очертания номера, скрытого полумраком. Лампы, искусно расставленные, отбрасывали длинные тени на пышный ковер, на нетронутую кровать под ярким покрывалом с восточным орнаментом, на стены, украшенные рисунками на сюжеты, знакомые по фотографиям индийского храма любви Кхаджурахо.

— О-о… — простонал Андрей. — Где я?

— Со мной. Только не спрашивай, кто я. Ладно? — Она усмехнулась. — Тебе было хорошо, правда?

— Невероятно.

— Вот и замечательно. А когда-нибудь у тебя уже было так? — Она пристально смотрела ему в лицо.

— Не знаю.

— А ты подумай.

— Не могу.

— Постарайся. Было, я знаю, потому что ты произнес одно имя…

— Твое имя.

— Нет, дорогой. Не мое.

Андрей приходил в себя. Во рту возник какой-то странный вкус, точно он чего-то переел. Сердце билось, будто канарейка в клетке, которая хотела и петь, и вырваться на свободу. Когда-то и впрямь он что-то такое испытал. Но когда и что?

Она гладила его по груди, расстегнув рубашку. Играла волосами, потными и горячими. Тонкие пальчики ущипнули за твердый сосок. Он помотал головой и застонал.

— Слушай, Ирма, а тебя не смущает, что у тебя есть муж? — вдруг спросил он, внезапно осознав, с кем он сейчас лежит на толстом ковре.

— А что, он где-то здесь, да? — Она сдвинула брови и внимательно осмотрела комнату. Пожала плечами, заглянула под кровать… — Нет, его здесь нет. А если бы он даже здесь был… Он разрешает мне все. Абсолютно.

— И ты ему тоже, да?

— Конечно…

Сейчас, глядя на белую бумагу с одной строкой на ней, вылезшую из факса, он вспомнил, что тело Ирмы было таким же белым, как этот лист. Нежное, сильное, крепкое. Как тело мальчика, несмотря на изящные формы.

В какой-то миг ему показалось, что он уже обладал таким телом. Давно, когда он только начинал свои эксперименты и пытался сам познать все. Это едва не стоило ему карьеры, да и самой жизни.

На лбу выступили капли пота. Да, едва не стоило… Он выкрутился, и тоже, между прочим, благодаря обретенным знаниям в разных сферах жизни. Та серьга в правом ухе, с которой он очнулся на полу в одном пражском доме и которую не мог снять иначе, как только вырвать ее с мочкой уха, завела бы его далеко, а может, увела бы в небытие…

Он отогнал эти мысли, не желая вспоминать шалости молодости, и снова стал думать об Ирме. Тогда они перебрались на кровать и продолжили свои игры. Она была превосходна, неподражаема. Даже сейчас, вспоминая, он думал — как замечательно она изучила Восток. Потом отметил — верно, именно изучила. Научилась. Как будто ее страсть была искусной игрой? Хм… Однако. А его? С чего его так разобрало?

Потом они встречались несколько раз, но уже без постели. Она приезжала по делам в Москву, а в последний приезд она вся светилась.

— Андрей, я создаю турагентство. После операции женщины за небольшую плату поедут Отдыхать, поправлять здоровье. Я хочу, чтобы они поняли — жизнь не кончена даже теперь. Никто не знает, кому и сколько удастся прожить — онкология пока неизлечима, — но я хочу, чтобы качество жизни — точнее, остатка жизни — было достаточно высоким. Понимаешь?

— Ирма, ты гениальная женщина. У вашей клиники не будет отбоя от пациентов. Ты очень умелая женщина.

— Ты так же считал, когда спал со мной?

— А разве я тебе не говорил?

— Ты много чего говорил тогда. Кстати, даже назвал меня странным именем. Не помнишь? — Ее глаза сузились. — Очень странным.

Ладони Андрея вспотели.

— Ласковым, я думаю, да? Я люблю произносить ласковые слова… в минуты близости.

Она свела светлые брови вместе.

— Хм, очень интересно. Но меня обычно не называют… — она вскинула брови и пристально посмотрела ему в глаза своими ледяными глазами, — мужским именем.

— А ты не хотела бы повторить? Ирма улыбнулась:

— Что именно, дорогой?

Она играла с ним, как кошка с мышкой? Или он впрямь сказал что-то лишнее? Вполне возможно. Он не владел собой, он просто кипел от страсти, такого с ним давно не случалось. Он не мог взглянуть на себя со стороны, а это значило, что тормоза не работали.

— Ладно, не мучайся. Я никогда ничего не повторяю. Я вообще не люблю повторять. Ни-че-го. Ты понял? Я просто хочу сделать тебе одно предложение. Достаточно заманчивое, на мой взгляд. Консультировать в клинике Иржи. Работать с женщинами, перенесшими операцию.

— Но я в Москве.

— Ничего страшного. Перелет за счет клиники.

— А язык?

— Не делай вид, будто не знаешь чешского. Ты учился в Праге по студенческому обмену. Если я не ошибаюсь, это был шестьдесят восьмой год?

Андрей внимательно посмотрел на Ирму.

— Ты хорошо подготовилась.

— Да. — Она скромно опустила глаза. — Очень.

Он знал чешский. Он был в Праге в шестьдесят восьмом.

Это было так давно. Он снова увидел отвратительную серьгу и мочку собственного уха в руке. Как было больно! Невыносимо больно. От вида собственной живой оторванной плоти его чуть не вырвало. Конечно, тогда тошнота была от другого. Ухо ему зашили. Он не видел хирурга… Он был под кайфом…

А если… Невероятно. Не может быть…

— Что ж, можно заняться твоими женщинами. Они все с онкологией?

— Нет, не все. Кое у кого доброкачественная опухоль. Но и для них операция не меньшая травма. После операции они, по сути, кастраты, а это очень тяжело для психики. Особенно для молодых женщин, — объяснила Ирма. — Мы с Иржи хотим, чтобы ты помог им поверить, что жизнь не кончена, они могут жить не хуже других. Полноценно.

Она пристально посмотрела на него, ее глаза снова стали бездонными и холодными.

— Может быть, ты хочешь спросить, что значит, с моей точки зрения, полноценно? Хочешь?

— А ты думаешь, мы подразумеваем под этим понятием не одно и то же?

Она покачала головой:

— Боюсь, что да. Видите ли, господин психолог, каждый человек знает абстрактно, что он умрет. Но знает об этом, можно сказать, в компании со всеми другими. И потому эта мысль кажется обыденной, она его не мучает. Он живет себе и живет, растягивая желания во времени. А женщинам, которые совершенно точно знают, что скоро умрут, нет времени растягивать. Им надо успеть сделать все, что задумали.

— А ты считаешь, всякий человек что-то себе намечает в жизни?

— У кого есть мозги — да. Я пекусь именно о таких, потому что, как ни странно, в клинику Иржи попадают женщины с мозгами. Я бы сказала, рак избирателен. Каждая из наших пациенток что-то не успела доделать, а чтобы успеть — ей надо как следует отойти от операции и остаток дней провести без боли и страха. Вот почему я хочу отправлять их на реабилитацию на море.

— Ирма, я поражен…

— Не стоит. Ты не наивный человек, а я не идеалист. Я умею считать деньги. Если я на это иду — а это моя идея, не Иржи, он просто меня поддерживает, — значит, вижу смысл. Ты ведь понимаешь — не бывает следствия без причины…

— Абсолютно справедливо.

— Так вот, проводя сеансы, о которых я прошу, ты должен внушать главную мысль, о которой мы с тобой так долго рассуждаем.

— Я понял.

— После операции люди очень меняются. Нет, я не о страхе. Напротив, они словно освобождаются от груза. Пружина, которая прежде сжимала их, расправляется, и они способны на то, чего не подозревали в самих себе раньше. Одна пациентка Иржи начала рисовать. У нее открылось такое красочное видение мира, что все были просто ошарашены. Да, это абстрактная живопись, ее можно любить, можно нет, но краски — просто фантастика! Знаешь, сколько она уже заработала своим рисованием? Столько, сколько ей, бывшей преподавательнице, не могло бы присниться!

— Иржи не знает причину? Может быть, он, оперируя, задел какой-то нерв? — Андрей усмехнулся. — Хотя, конечно, никто еще не открыл существования нерва таланта или гениальности.

А сам подумал — скорее всего причина, по которой женщина видит мир таким ярким, иная. Насколько ему известно, абстрактное искусство — психоделическое по своей природе. Никто без определенной дозы не нарисует ничего подобного.

Он готов поспорить с кем угодно, биться об заклад. Стало быть, пациенты Иржи знакомы с хорошим кайфом… Что ж, на его вкус — лучше кайф, чем боль.

Но Андрей оставил догадку при себе.

— Ты должен внушить им, что после операции нет ничего более прекрасного и полезного, чем поехать на Восток, где до сих пор сохраняются богатейшие древние медицинские традиции. Это будут недорогие туры. Ты объяснишь им, что новое состояние тела открывает для них новые возможности. Ими надо воспользоваться. Убеди их не говорить «нет», убеди их говорить: «А почему бы нет?» Пусть они откроются всему новому, необычному, может быть, на их взгляд, даже немного странному.

— Как интересно ты говоришь, Ирма. Ты сама понимаешь, что набросала мне конспект вполне определенной беседы. Не странно ли?

— Ничего странного. После такой операции кажется, что все резервы организма и самой личности исчерпаны. Посуди сам, вдумайся: отнят орган, отличавший тебя от другой половины человечества. Того, для чего тебя предназначила природа, ты больше никогда не исполнишь. Теряется смысл жизни, силы покидают женщину. Что нужно в этом случае? Допинг. Психологический. Он способен заставить совершить необычное. Даже побить рекорд…

— Ирма, откуда ты знаешь? — изумился Андрей. Именно с этого посыла он начал свои эксперименты — еще в университете. Слово, его слово, заставило однажды…

— Я знаю.

Он пожал плечами:

— Отлично, Ирма. Я рад, что мы с тобой встретились.

— О начале работы сообщу. Гонораром останешься доволен.

— Спасибо.

…И вот перед ним факс от Ирмы Грубовой. Завтра он вылетает.

4

Ирма встретила Ольгу Геро в аэропорту. Увидев ее в толпе, она почувствовала, как сжалось сердце, — это была женщина на десять лет старше той, которую она видела полгода назад. Та была цветущая, энергичная, с блеском в глазах. Она издали наблюдала, как пограничник рассматривал ее паспорт, вероятно, не в силах поверить, что на фотографии и наяву одно и то же лицо. Но стрижка каре с челкой до глаз убедила, он пропустил Ольгу через пограничный контроль.

Ирма кинулась к Ольге, стиснула ее в объятиях. От Ольги не пахло духами, не пахло ничем, будто жизнь ушла, оставив лишь оболочку Ольги Геро.

Ирма щебетала, пытаясь скрыть истинное впечатление от встречи. Она повезла подругу в гостиницу, хотя сначала собиралась прокатить ее в горы, в недавно выстроенный дом. Но завтра утром Ольге ложиться в клинику, так что пускай отдохнет в тихой гостинице, в переулочке старого города, с окном, обращенным на милый пейзаж: неспешные воды Влтавы, переливающиеся на ярком солнце, белые лебеди на середине реки. И небо, насколько хватает глаз.

Ирма сама вела машину, ей ни на секунду не хотелось оставлять Ольгу с кем-то еще.

Они познакомились в Праге больше десяти лет назад, когда Ольга снимала для крупного московского журнала, а Ирма занималась ею как гостем, приехавшим по обмену в ее журнал. Ирма поначалу весьма настороженно отнеслась к очередной визитерше из Москвы. Они приезжали часто, и всем в ту пору надо было одно и то же: кроссовки, джинсы детям, себе люстру из чешского хрусталя и много чего еще.

Ольга ни о чем не спрашивала, ничего не просила. Ирма несколько дней выждала, наблюдая, как работает Ольга. Однажды их водитель со вздохом сказал:

— Ольга, если ты так будешь работать, то очень скоро станешь большим начальником.

Ольга засмеялась:

— Это мне никак не грозит. Я всю жизнь делаю только одно — снимаю и снимаю. И ничего другого не собираюсь делать.

Когда она училась в школе, на день рождения ей подарили самый простой аппарат, она ходила с ним по городку, в котором тогда жила, забредала в тенистые уголки сада, снимала, подсматривала и однажды принесла в местную газету несколько снимков. Женщина посмотрела на снимки, на саму Ольгу, в то время тихую скромную школьницу с рыжеватой косой по пояс, без всяких попыток украсить себя, подняла на нее глаза, совершенно зеленые и раскосые, такие, что Ольге просто немедленно захотелось сделать ее портрет, но она не осмелилась даже заикнуться об этом, и спросила:

— Ты действительно это сама сняла?

На снимке были две старые женщины, но в их лицах столько жизни! Обычно старух снимали не так — морщины, печаль, — а в этих столько желаний… Назавтра бабки глядели на печальных читателей с газетной полосы. С тех пор Ольга не расставалась с камерой. Она снимала реальную жизнь, ее снимки убеждали: на земле нет ничего другого — только природа и человек. Все остальное — мусор, упаковка: и дома, и машины, и вещи и люди всегда были по-настоящему живые.

Как-то вечером Ирма привела Ольгу ч бар роскошной гостиницы. Ольга оказалась в таком баре впервые в жизни. Она наблюдала, как Ирма делает заказ. Она держалась совершенно свободно, это занятие для нее было привычным. Она попросила сухой мартини, то ли действительно любила его, то ли просто хотела показать Ольге, что Чехословакия — это настоящая Европа. Они выпили, Ольга посмотрела на Ирму, а та спросила:

— Слушай, Ольга, тебе правда ничего не надо? Ольга подняла брови:

— В каком смысле? Что ты имеешь в виду?

— Ну у нас здесь, в Праге. Кроме работы. Ольга пожала плечами:

— Да нет. У меня все есть.

Ирма расхохоталась. И так искренне, что за, соседними столиками обернулись.

Ольга удивленно посмотрела на Ирму.

— А ты считаешь, мне многого недостает?

— Я не знаю. Но твоим коллегам всегда что-то надо, а тебе нет. Разве не странно? Сама знаешь, сколько их было здесь до тебя. Одна, такая пухленькая, очень говорливая, меня просто извела рассказами о своих мальчиках. — Заметив изумление на лице гостьи, хихикнула, поправилась: — Совсем не о том, о сыновьях.

Ольга рассмеялась:

— Знаю, о ком речь…

— Еще бы не знать. Кроссовки, джинсы, размеры… Если нет сейчас — после. Переслать с кем-то. Конечно, я могу и вправе надеяться на ее внимание к моей персоне и моим желаниям в Москве. Но ты понимаешь, икру и водку я не люблю. Потом, я не так уж редко бываю в Европе. К примеру, в Париже. В Риме. Так что, как у вас говорят, идет игра в одни ворота. Вот я и ждала все эти дни», когда ты скажешь, что тебе надо.

Ольга усмехнулась:

— Не дождалась и спросила. Да? Ну так знай, Ирма, у меня есть все, что я хочу. Я все могу купить в Москве. Только дорого. Но я хорошо зарабатываю. Я работаю для нескольких солидных изданий. Мое дело меня способно обеспечить всем. Конечно, может быть, мои потребности не так велики — я живу одна, без семьи… Сейчас по крайней мере. Разве я одета хуже твоих коллег? Да, у нас в магазинах нет хороших вещей. Но у меня отличный мастер в ателье люкс. К нему не попасть, но я могу. — Она вздохнула. — Ты понимаешь, многие из моих коллег не владеют ремеслом. В этом наше главное отличие. А ремесло во все времена и везде хорошо кормит.

Ирма очень внимательно посмотрела на Ольгу и сказала:

— Ты очень западная женщина. Несмотря на то что живешь гораздо восточнее меня.

— Ах, Ирма, если бы ты знала, откуда я на самом деле. — Ольга засмеялась, от мартини появилась легкость в душе и в мыслях. Ирма казалась ей давно знакомой, родной по духу женщиной. — Я действительно с Востока. Кажется, во мне даже течет татарская кровь.

Ирма рассмеялась:

— Но ты похожа не на татарку, а на американку.

— Да, мне говорили, — засмеялась Ольга. — Западные журналисты. Я часто бываю в пресс-центре МИДа. Я очень здорово снимаю даже протокольные кадры.

— Вот-вот, я же говорю, ты похожа на американку. Ты, как и наглые янки, от скромности не умрешь.

Ольга со смехом подняла бокал и отпила глоток.

— С годами, Ирма, я убедилась, что от скромности умирать глупо. Мы и так умрем. От чего-то еще, кроме скромности. Скромность, может, и украшает человека, но отнимает бойцовские качества. Размягчает.

Ирма горячо кивала:

— Совершенно верно. Я так же думаю. А ведь мы с тобой хотим очень многого от жизни, правда?

Этот странный диалог их очень сблизил.

— Ну что ж, — сказала Ирма, , — я понимаю, ты сильная женщина. У тебя ведь нет мужа?

— Нет, сейчас у меня нет мужа, но был. Мы оказались слишком юными для семейной жизни и очень случайными друг для друга. Мы не создали семью, только родили ребенка. Но ребенок воспитывается у моей матери. Она вырастила его как своего сына. Мне жаль, но вариантов не было. Я хотела стать профессионалом. Мне никто никогда не помогал. Все, чего я добилась, — сама. С одной стороны, никогда никого не придется благодарить за услуги. А с другой — я очень устала. Я приехала в Москву из маленького городка на востоке. У меня одна мать — отец ушел от нас, когда я была школьницей. Моя мать работала бухгалтером. Знала бы ты, как она хотела, чтобы я училась в Москве, в университете. Мечта всей ее жизни. За ее исполнение она готова была отдать все.

Ирма смотрела на Ольгу, слушала, но не слишком вникала в смысл ее слов. Ольга говорила горячо, видимо, в ее словах крылся особый для нее самой смысл. Ирма поймала себя на странном чувстве — ей понравилось, что Ольга не замужем. Внезапно ей захотелось прикоснуться к ее руке, повыше запястья. Какая сильная рука, еще бы — она каждый день поднимает тяжелый кофр с камерами.

Ирма проглотила слюну, внезапно заполнившую рот. Еще она бы прикоснулась к ее бедру, обтянутому синей узкой юбкой. Какая плавная линия бедра, восхитилась она, как бы случайно посмотрев на стул, на котором сидела Ольга.

До Ирмы долетела последняя фраза Ольги:

— Мать отдала бы за это все…

— Ольга, ты мне очень понравилась. Я хочу с тобой дружить.

Ольга расхохоталась.

— Ну, ты хороша! Разве предлагает дружбу женщина женщине?

— А почему нет? — пожала Ирма плечами. — Потом, я, может, и не очень женщина.

Ольга удивленно посмотрела на Ирму, которая была воплощением истинной женщины.

— Но ты так на нее похожа! — сказала она весело. — Ты такая пухленькая, такая красивая, у тебя такая прекрасная фигура… Ты ведь замужем, насколько я понимаю?

— Да. Я замужем, Ольга. Но я замужем… — Она помолчала. — Впрочем, не важно. Нет, еще не сейчас. Так вот, Ольга, я бы хотела поддерживать с тобой отношения. Я приеду в Москву по обмену с вашим журналом. Я занималась тобой и, стало быть, заработала поездку. Но я не думаю, что тебе поручат меня, передо мной много у кого обязательств и долгов. Только у тебя нет ничего такого, поэтому я с тобой просто стану дружить. Я буду капризной гостьей, я знаю, из-за чего я такой буду. А с тобой я просто хочу встретиться отдельно. Я приеду очень скоро. Я тебе позвоню.

Ольге понравилась Ирма — под мягкостью, нежностью и эфемерностью чувствовались сила и твердость.

В Москве она частенько вспоминала новую знакомую. Она сделала много портретов Ирмы и, всматриваясь в них, никак не могла понять — на бумаге проступали черты другой женщины. Другого человека. Что-то особое во взгляде — напряженность? Обращенность в себя? На снимках она казалась старше, чем в жизни.

Вообще-то Ольга мастерски снимала женщин, притушевывала резкость черт светом, смягчала… Но в Ирме камера улавливала какую-то тайну, недоступную глазу.

Ольга пыталась печатать портреты Ирмы на разной бумаге, но результат один — не Ирма. Не она. Почему?

— Не обращай внимания, — отмахнулась Ирма, когда Ольга рассказала ей об этом. — Мне нравится все, что ты сделала, — сказала она, когда они встретились в Москве. — Так ты говоришь, я не такая в жизни, да? На бумагу лезет кто-то другой? У меня есть тайна? — Она вздохнула и подалась к Ольге. — Да, есть тайна. Есть. Но я никогда не думала, что ее поймает объектив камеры. Как-нибудь я открою тебе свою тайну… — интригующе пообещала она.

Со временем они сблизились, Насколько это было возможно через границу. А потом мир здорово изменился, можно стало без труда слетать в Прагу, в Москву.

Ирма очень часто прилетала в Москву по делам мужа, к тому времени открывшего свою клинику.

Однажды Ирма спросила Ольгу, нет ли среди ее знакомых мастера, который бы изготовил по чертежам одну вещицу с особой точностью.

— Мне нужен специалист, способный сделать смычок к скрипке Страдивари, да так, чтобы эксперт не догадался, что это новодел. Понимаешь, о чем я? Не-ет, никакой скрипки у меня нет, ни Страдивари, ни другой. Просто я ищу хорошего мастера.

Ольга ошарашенно смотрела на подругу.

— Можешь смеяться сколько угодно, но он есть, такой мастер. Совсем недавно он сделал именно смычок к старинной скрипке. Я снимала в Большом зале консерватории и видела, как музыкант, заезжая звезда, бился в истерике — у него треснул смычок. А у него контракт, ему надо играть еще в нескольких странах. Митрич, то есть Анатолий Дмитриевич, сделал ему смычок…

Ирма улыбнулась:

— Отлично. Позвони ему, я готова к нему ехать.

— Я могу с тобой…

— Нет, Ольга, я сама. Она сказала это так резко, что Ольга вздрогнула. Вот таким голосом и должна говорить та Ирма, что на портретах.

— Хорошо. Она набрала номер Митрича.

— Митрич, привет. Я не буду делать длинного вступления. Для Ле Мере есть заказ. Конечно, международный.

Смычок? Вот уж не знаю. Заказчица сама с тобой объяснится. Нет, я не приеду. Фотографии твои привезу после. Да, конечно, готовы. Конечно, украсят… Она? Вполне самостоятельная дамочка. Вот именно, богата и хороша собой. Посылать такую? Ну, привет.

— А кто это — Ле Мере? — Ирма насторожилась.

— Да чепуха. Мы его в шутку так называем. Он столько за свой век всего натворил, что давно пора ставить собственный знак. Его фамилия Меринов, вот откуда Ле Мере. Для нас, его знакомых, все подделки — работа фирмы «Ле Мере». А у нас сейчас столько подделок — брр…

Ирма закивала:

— Понимаю. Ничего удивительного — подделка появляется на завтра после рождения добротного оригинала. Знала бы ты, сколько у нас подделок!

— Да, любимое занятие народов мира. Ну, давай отправляйся. Вот адрес. Он тебя ждет.

Ирма ехала на такси, смотрела по сторонам и вспоминала недавний разговор с мужем. По вечерам он не отходил от компьютера, занимаясь расчетами. Он нанял специалиста-материаловеда и несколько химиков.

Сначала Ирма не понимала, что происходит с Иржи.

— Можно подумать, ты собираешься открыть небольшой заводик резиновых изделий. Весьма специфических. — Она захихикала.

— Совсем не тех, на которые намекаешь, — улыбнулся Иржи. — Просто пришло время хорошенько подумать над твоей идеей, которая мне вначале показалась безумной. — Он серьезно посмотрел на жену. — Ирма, мне нужен хороший модельщик.

— Ты хочешь сказать — модельер?

— Да нет, не такой, как Пьер Карден или Валентино. Есть такая специальность — модельщик. Очень редкая в наши дни, когда все делают машины. Мне нужны человеческие руки. И ты мне должна их найти.

— А что им надо будет делать, этим рукам?

— Строго придерживаться чертежей, которые я подготовлю.

Ирма кивнула. Она поняла, что надо делать.

5

Вернувшись в Прагу, Ирма, не заезжая домой, кинулась в клинику искать Иржи. Ей не терпелось рассказать мужу, какого прекрасного мастера она нашла и за какую смехотворную цену он взялся изготовить вещицу, на которую они делают ставку.

Стягивая резиновые перчатки, снимая маску с лица, он смотрел на Ирму и через силу улыбался.

— Очень вовремя, Ирма.

Она вопросительно посмотрела на суровое лицо мужа.

— Что случилось? — Светлые ниточки бровей вскинулись. Она с трудом проглотила подступивший к горлу комок.

Внезапно он широко улыбнулся. Иржи мог вести себя совершенно неожиданно. Впрочем, если вдуматься, хирург его специализации с неожиданностями встречается на каждой операции.

— Я с тобой еще не поздоровался. Не обнял. Тебя ведь не было неделю. Так?

Ирма смущенно улыбнулась, ее лицо слегка порозовело. Невероятно, но она до сих пор не утратила способность краснеть. Слишком близко к коже расположены сосуды, отшучивалась она, краснея при этом еще больше.

— Здравствуй, конечно. — Ирма подошла к Иржи, встала на цыпочки и поцеловала в щеку. Щека пахла формалином. Точеный носик с веселыми веснушками сморщился. — Что-то случилось?

— Пока нет. Но может случиться.

— Ты уверен?

— К сожалению, да. — Он внимательно посмотрел на жену. — Если не приступим немедленно к тому, что придумали.

— Вот как? — нетерпеливо перебила его Ирма.

— …мы разоримся, — закончил он.

— Разоримся?

— Он повышает цену.

— Но это… это…

— Именно. Мы так не договаривались. Но в бизнесе возможно все. Особенно в нашем. Привыкание, а потом повышение цены.

— Я готова…

— Это замечательно. Когда мастер закончит работу? Ирма сказала.

— Хорошо. Молодец, дорогая. Он ни о чем не спрашивал?

— Нет. Его не интересует;, что именно он делает. Ему все равно, хоть атомную бомбу. — Она засмеялась, вспоминая свой визит к толстенькому, средних лет человечку, абсолютно лысому, настолько лысому, что казалось, волосы даже не собирались расти на этой голове. Она являла собой натуральный бильярдный шар. А его комната-мастерская в дачном доме — луза, и он сидел в нем, как посланный кием клиента шар в эту лузу.

— …Итак, мадам? Что вы хотите от меня, моя княгиня? — Он не мигая смотрел на Ирму. — Только не говорите, что вам надо завтра и что вы сейчас не при деньгах. Митрич без аванса не работает. На вдохновение положено оставить тридцать процентов. По-божески, да?

— Конечно, конечно… Я при деньгах. — Ирма открыла сумочку.

— Отлично. Давайте-ка сюда все параметры вещицы и прочее…

Она вынула из сумки чертеж, который сделал сам Иржи, и подробное описание с указанием степени точности.

— И еще — нужен ваш совет по материалу. Изделие должно быть абсолютно герметично, эластично, не поддаваться влиянию…

— Ага, мы повторим то, что творил сам Господь? — Он пристально посмотрел на Ирму.

Она похолодела. Неужели он догадался или — что еще ужаснее — делал нечто похожее?

— Да, конечно, — с нежной улыбкой кивнула она. — Поскольку Господь творил все, что существует на этом свете. — Ей удалось сохранить спокойствие и проявить выдержку.

Митрич рассмеялся ее бестрепетному ответу.

— Люблю людей с юмором. С ними не скучно.

Его глаза цепко всматривались в лист, разложенный на столе.

— Вопросов нет, моя княгиня. Чертеж изготовлен идеально. Я ворчун, люблю отличную работу и ценю умение других. — Он вздохнул. — Если найдете, кому передать мое восхищение, не держите при себе, наградите словом. Оно бывает дороже денег.

— Да, непременно.

— Итак, я сделаю. Мне не важно, что это, — подчеркнул Митрич, желая успокоить Ирму. — Я делаю все, что угодно, в основном из любви к искусству. Вы сами убедитесь, когда услышите объявленную мной цену.

Ирма напряглась. Но когда Митрич назвал цифру, она изумленно захлопала глазами.

— Но почему? Я могу заплатить…

— Я знаю. Но у меня свой принцип — всегда надо быть немножко голодным, чтобы хотеть работать. Сытость убивает желание. Заметьте — любое желание. — Он захихикал, облизывая губы. — Вот вам элементарный пример из жизни мужчины: сразу после плотного обеда ему не хочется даже женщину.

Она вздрогнула. Беседа принимала иной оборот.

Но Ирма нашлась с ответом, сильно рассмешив мастера:

— За готовым изделием я приду к вам между завтраком и обедом. Хорошо?

— Браво, моя княгиня! — Митрич вскинул брови. — Вы не только хорошенькая, но и умненькая. И я бы сказал — опасная женщина. А с виду кошечка. Я бы мог вас слепить. Не хотите?

— А вы еще и скульптор?

— Я могу все. Так что, если хотите позировать… Ирма засмеялась:

— Я не могу долго оставаться в одной позе.

— А мы разнообразим. Ладно, не смущайтесь, милочка, я просто старый болтун. Мне интересно играть в пинг-понг с мастером. Ну а теперь до свидания. Жду, хм, как обещали, между завтраком и обедом. Смотрите не перепутайте…

Она возвращалась из дачного поселка близ Москвы в хорошем настроении. С удовольствием оглядывала окрестности, поселок утопал в зелени вековых лип. Ирма любила заросшие уголки, от них веет покоем и надежностью.

— Он меня просто обворожил, — рассказывала Ирма Ольге.

— Он такой. Для одних — чудак, для других — вредный тип, а для понимающих — просто клад, — говорила Ольга. — Между прочим, он живет в доме, в котором родился. Никольское в свое время было большой деревней, дальним пригородом Москвы, когда этот дом строил его дед. Потом Москва подступила почти к самому Никольскому и, по-моему, вот-вот поглотит его. Не представляю, что он станет делать.

— Да, я видела, какая там идет стройка. Дворцы, которых и в Европе поискать. — Ирма улыбнулась. — Но мне странно, почему русские хотят жить в готике? Она хороша для Европы с ее рельефом, с горами. У вас просторы, равнина, здесь по стилю подходит такой дом, как у Митрича -русский дом. Славянский.

— Это у нас называется «коттеджи». — Ольга усмехнулась. — Да ну их. Знаешь, Ирма, Митрич считает, что он происходит из вятских мастеров. Может, ты видела в Москве, в Оружейной палате, деревянные часы, которым несколько веков? Их сделали мастера Бронниковы. Часы ходят до сих пор. Так вот, по материнской линии Митрич из них. Конечно, за несколько веков много чего намешалось в роду, но мастерство рода в нем вынырнуло.

А теперь, вернувшись в Прагу и рассказывая Иржи про мастера, Ирма горела желанием поскорее получить вожделенный предмет.

— Как только он сделает, сразу начнем, да? — Она с любопытством посмотрела на мужа.

— Да, — коротко сказал он. — Сразу. Ты полетишь, как мы планировали, во Вьетнам. — Он помолчал. — Но не к Миню.

— То есть как не к Миню? Ты хочешь другого поставщика? Но почему ты ничего не сказал мне? — Ее глаза стали свинцового цвета, и в них открылась привычная бездонность.

— Не в том смысле. — Желваки Иржи заходили, а глаза холодно блеснули. — Ирма, игры с Минем кончились.

Она с вызовом посмотрела на мужа.

— Я знаю, что ты сейчас скажешь. Да, да, да, ты можешь делать что угодно, с кем угодно, где угодно. Пожалуйста, Бога ради, я не против. Мы давно договорились с тобой обо всем. Я понимаю, количеством ты хочешь заменить качество, которого не можешь добиться по известным нам с тобой причинам. Пожалуйста. Но благовония Миня… Ты знаешь, о чем я говорю. Привыкание — смерть для нас обоих. Для нашего дела — в первую очередь.

— Ох, Иржи, это вовсе не… то, что ты думаешь.

— Я не думаю, я знаю. И ты знаешь. Ты хочешь испытать страсть, желание вполне законное. Эти курения…

— А почему ты сейчас завел со мной этот разговор? — Ирма ощетинилась.

— Потому что мы подошли к главному этапу нашего дела. Нашей жизни. Нашего успеха. Я не хочу, чтобы ты, задурив себе голову, кинулась спать с Минем и все испортила. Когда я заряжу тебя, ты не сможешь этим заниматься. Понимаешь? Если перейдешь грань и не сможешь отвечать за себя, все рухнет. Ты понимаешь это? Ты — первая пчела, которую я выпускаю за медом. Медом моей жизни. Я хочу, чтобы твой вылет оказался удачным. — Он помолчал. — За тобой полетят другие.

Сердце Ирмы трепетало. Да, вот оно, начинается. Это мед и ее жизни тоже. Ее жизни, от которой она знает, чего хочет.

— Хорошо, дорогой. Я все сделаю, как ты скажешь. Много раз Ирма прокручивала в голове предстоящий полет во Вьетнам. Иржи рассказал ей, как вести себя в пути, что ее ждет в клинике Миня.

Азартная по натуре и совершенно бесстрашная после преобразований в организме, Ирма была в отличной форме. В самолете она не отказала себе в удовольствии пофлиртовать с соседями. Если бы Иржи увидел, он вряд ли одобрил бы. Но провести больше суток в самолете — она ведь человек в конце концов? Это были нефтяники из России, они до сих пор что-то строили на Юге и звали ее к себе в гости. Они обещали ее накормить змеиным мясом.

Ирма веселилась, но подсознательно прислушивалась — все ли в порядке внутри, нет ли чего-то необычного? «В по-ряд-ке. В по-ряд-ке», — отстукивало сердце. Стало быть, она владеет собой, если сердце бьется ровно.

Минь встретил ее в Сайгоне и сразу повез в клинику.

— Минь, доктор не велел…

Он кивнул, преисполненный важности. Ирме показалось, он как-то на удивление спокойно согласился. Она помнила, что с ним делалось, стоило ему увидеть ее. Глаза загорались огнем, губы набухали, его прикосновение обжигало.

— Тебе не грустно, Минь? — прошептала она, стискивая его локоть. Потом потрогала мочку уха. — Ах, дорогой, как бы я хотела прикоснуться к ней губами.

Он высвободился.

— Нельзя, Ирма.

— А тебе жаль, что нельзя?

Внезапно она посмотрела ему в лицо. Его взгляд был устремлен поверх ее головы. Она обернулась и проследила за взглядом, который ей показался именно таким, каким он должен смотреть на нее.

Черноволосая, прекрасно сложенная девушка шла через лужайку к гостинице. Ее волосы развевались на ветру, переливались на солнце, как в рекламном ролике дорогого шампуня. Ее бедра, обтянутые небесно-голубыми джинсами, раскачивались так, что от них нельзя было оторвать взгляда.

— Минь? — Она произнесла его имя, как будто ударила рукой по щеке. — Да ты рад, Минь? Что мне нельзя? Но ведь мне не всегда будет нельзя!

Он повернулся к ней.

— Ирма, теперь нам всегда будет нельзя. Я не сплю с партнерами. Запомни, Ирма. У нас теперь только дело.

— Ясно, Минь. А с ней? Он пошевелил губами.

— Зачем тебе, Ирма?

— Хочу послушать тебя. Как ты мне про это скажешь. Впрочем, ей и так все было ясно.

— Кто она?

— Салли. Из Америки. Она врач.

— У тебя в клинике?

— Да.

— Откуда ты ее взял?

— Она жила здесь с родителями. В войну. Они тоже были врачами. Они уехали, а она вернулась. Потом.

— Я хочу познакомиться с ней.

— Конечно. Она будет заниматься тобой.

— Отлично. — Ирма вдруг рассмеялась. — Ладно, Минь. Спи с кем хочешь, мне не важно. Тебе хорошо — вот и замечательно. Ты ведь понимаешь, я тоже не хранила тебе верность. Мы вдоволь поиграли, да?

— Мы хорошо играли, Ирма. Спасибо.

— О, ты почти европеец, Минь.

— Не обижай меня, Ирма.

— Прости. Но мне казалось, восточные мужчины…

— Я не восточный мужчина, Ирма. Я Минь. Она кивнула и осторожно поцеловала его в щеку.

— Она не станет ревновать?

— Она?

— Салли.

— Нет, не будет.

Ирма открыла глаза и встретилась с изучающим взглядом темных глаз. Женских глаз. Она снова опустила веки. Наверное, она все еще спит и ей мерещится продолжение сна. О, в этом сне было такое… чего раньше она никогда не ощущала. Ее тело испытывало такое наслаждение, о существовании которого Ирма даже не подозревала. Большее, чем с Минем и его курениями? Да в сто, в тысячу раз. Она все отдала бы, чтобы это наслаждение длилось…

— Ты очень красивая, Ирма, — услышала она чей-то шепот. — Очень. Но мне тебя нисколько не жаль.

— Не жаль? — Ирма вдруг округлила глаза. — А почему меня должно быть кому-то жаль?

На нее по-прежнему смотрели те же глаза. Так это не сон?

— Ты такая хорошенькая. Ты могла бы ничего подобного не делать…

— А кто тебе сказал, что мне это не нравится? — Ирма села.

— Погоди, не дергайся. — Салли положила ей руку на грудь, укладывая обратно на кушетку.

Горячая волна прокатилась по телу Ирмы от этого простого прикосновения. Из глубин памяти выплыла сценка из детства. Громкий заливистый смех девочки, женский смех, теплые, возбуждающие руки… И такая же волна, странная, горячая, которой не было названия. А теперь есть. Ирма знала, что это.

Она легла обратно и пристально посмотрела в темные глаза.

— Что ты со мной делала? — хрипло выдохнула Ирма.

— А тебе разве не понравилось? — В глазах появилась усмешка, голос был низкий, тихий. — А мне казалось, ты просто таяла от удовольствия. Я проверяла…

— Да ты что? — Ирма порозовела.

— А что? Если тебе было хорошо…

— Но… Кто ты?

— Я — Салли, твой доктор.

— Ты занималась мной?

— Можно сказать и так.

— Ты работаешь у Миня?

— Да. Верно.

— И спишь с ним?

— Не только с ним.

— Понятно.

— Могу и с тобой.

— Но я не…

— Откуда ты знаешь? Никто ничего не знает, пока не попробует, дорогая. Ты разве знала когда-нибудь, что станешь курьером?

— Но я сама…

— И я сама. — Салли усмехнулась. Ирма спустила ноги с кушетки.

— Но я серьезно тебя спрашиваю, ты хорошо сделала свое дело? Ничего не выпадет? — Ирма строго посмотрела на Салли, а в голове было совсем другое. Как ей хотелось, чтобы Салли снова прикоснулась к ней. Она прошлась по комнате. Подошла к ней вплотную. — Ты уверена, что хорошо надо мной поработала?

— Да.

— Но ты не выглядишь мэтром… Салли пожала плечами:

— Я рано начала.

— И никак не можешь остановиться. Экспериментируешь. Везет мне на разные опыты!

— Я знаю, Иржи Грубов — твой муж. Он талант.

— Еще бы. Он просто гений. А ты давно тут сидишь?

— Сегодня или вообще?

— Сегодня.

— Ну, как сняли тебя с кресла, положили, я и сижу…

— Жди новых куколок. Они полетят сюда одна за другой.

— Ты не рассказываешь лишнего?

— Можно подумать, ты не сможешь отличить их. Салли тоже засмеялась:

— Ты веселая. Слушай, давай-ка не будем ходить вокруг да около. Пойдем выпьем?

— Это можно. Пошли.

Они направились в бар. Ирма прислушивалась к себе, пытаясь понять, как ведет себя ее тело. В желтеньких брючках и белоснежной рубахе, пузырящейся на горячем, слегка влажном ветру, в желтой панамке и темных очках, Ирма походила на стрекозу. Но тело говорило ей только об одном — рядом Салли, с которой можно получить невероятное удовольствие. Она пыталась злиться на себя, но справиться с собой не могла. В голове стучала одна мысль — этого ей Иржи не запрещал. Это не может повредить ее делу.

В баре было полутемно. Благовония курились и здесь.

Минь не мог жить без ароматов. Голова Ирмы приятно поплыла.

Салли склонилась к ней и шепнула:

— Ты мне очень нравишься, Ирма. Понимаешь? Ирма посмотрела на нее бездонными холодными серыми глазами и медленно кивнула:

— Понимаю, сестра.

— Хочешь?

Ирма отпила виски, пристально посмотрела в темные, почти агатовые глаза. В них светился огонек, который, казалось, разгорался, трепеща и обещая. Голова все больше кружилась. Ох, этот Минь, в его владениях переселяешься на небеса, и чувствуешь себя совершенно свободной, и хочешь быть счастливой. Сердце Ирмы забилось сильнее. Она давно хотела познать то, что еще оставалось для нее не познанным. К тому же, участвуя в эксперименте, она не видела другого варианта получить удовольствие, которого жаждет. Она медленно кивнула, не отрывая взгляда от Салли. Та потянулась к ней, Ирма обратила внимание, какая тонкая, но крепкая рука — рука хирурга с сильными пальцами и аккуратными ногтями.

— Да.

Не допив виски, они поднялись и вышли из прохлады бара. Молча направились к Салли в номер.

Ирма улыбалась — она не делает ничего, о чем предупреждал Иржи. Этого он не запрещал.

Хотя мог ли он предположить подобное?

Комната Салли оказалась большой и светлой. Оранжевые занавески на окне золотили все вокруг, огромная кровать посредине казалась покрытой золотистым песком. Тихая музыка, неизвестно откуда лившаяся, напоминала шепот моря.

Огромные букеты в вазах, расставленных повсюду, благоухая, наполняли комнату. Салли подошла к Ирме. Взяла ее руку, тонкими пальцами провела по ней от запястья к плечу. Ирма вздрогнула, сердце забилось чаще. Потом пальцы Салли пробежались по тонкой белой шее Ирмы.

— Как ты прелестна, сестра. — Салли покачала головой. — Ты безукоризненна. Ты создана для наслаждения. Я научу тебя получать настоящее…

У Ирмы перехватило дыхание. Такого она не испытывала давно.

Салли расстегнула три пуговицы рубашки, она соскользнула с плеч. Под ней не было ничего.

— О, дорогая сестра. Я видела тебя всю, когда занималась тобой. Я знаю тебя лучше, чем ты себя. Расслабься… Пойдем…

Горячая волна под тихую музыку на песчаного цвета простыне захлестнула Ирму… Больше она не думала ни о чем, качаясь в волнах страсти…

Солнце зашло за горизонт, занавеси на окне поблекли, потом потемнели. Простыни больше не были ровными песчаными, аромат цветов стал терпким, а музыка глуше. Отдыхая от удовольствия, Ирма повернулась лицом к Салли и сказала:

— Тебя мне послал сам Господь.

— Едва ли, сестра. — Она засмеялась. — Скорее всего кто-то из преисподней. — Она обняла ее и крепко поцеловала в губы.

— Ты не понимаешь, о чем я подумала.

— Боюсь, понимаю. И я согласна…

— Неужели ты читаешь мои мысли, дорогая?

— Мы просто очень похожи, сестра, и обладаем тем, что можно соединить и сделать вместе то, чего мы хотим обе.

Салли Гриффит была опытным врачом.

— Я работала в Хьюстоне, — рассказывала она Ирме. — Потом мне осточертели чужие кишки, у меня были деньги, и я решила поехать посмотреть мир. Я насмотрелась и на мир, и на все остальное. Я поняла: в этом мире главное — деньги. Без них нет никакого смысла жить.

Ирма засмеялась.

— Не думала, отправляясь сюда, что загружусь настолько основательно, Салли…

— Да, сестра. Я же стараюсь.

— Слушай, Салли, а что ты искала, катаясь по миру?

— Что я искала? Все мы ищем одно и то же — себя. Мы рождаемся и теряем себя, свою исключительность в мире других. Каждому хочется быть единственным, неповторимым. Ты согласна со мной? Я знаю, согласна. Не таким, как все. Но, приходя в мир людей, ты становишься одним из миллиардов. Кого-то это вполне устраивает. Ему даже теплее в такой толкучке, но не нам с тобой, Ирма. — Она помолчала. Потом провела рукой по волосам Ирмы. — Я познала все. И выбрала, что мне подходит, что больше всего нравится. Понимаешь, все запреты — церковные, общественные — созданы для одного: вогнать нас в рамки, в систему, чтобы проще управлять. Кто понимает это — вырывается и выходит за рамки. Их вталкивают снова, чтобы не дать узнать про это другим. Но мы-то с тобой знаем, потому нам ничего не страшно. — Потом Салли бросила взгляд на Ирму и задала неожиданный вопрос; — А как ты думаешь, Иржи кто — добрый гений больных и несчастных или естествоиспытатель?

Ирма обратила к ней бездонные глаза, но молчала.

— Я не верю, что человек, одержимый какой-то идеей, способен ставить опыты в чистом виде, — ответила Салли на свой вопрос. — Невольно, поддаваясь искушению доказать самому себе справедливость того, что сам придумал, он обязательно подтасует факты.

Сердце Ирмы сильно забилось. Салли произнесла вслух именно то, о чем она думала не раз, но у нее не было возможности узнать точный ответ.

Ирма вернулась домой в назначенный день. Иржи сам встречал жену в аэропорту. Завидев издали тоненькую фигурку, он взволнованно потирал руки. Ну как, как? Все ли получилось? Одно дело придумать план, технически исполнить его, но главное — курьер. Его организм. Его выдержка.

Вообще-то он не сомневался в Ирме. Он слишком давно работал над ней.

Если бы ему сказали, что изо дня в день он трудился над ней как Создатель, готовя из нее инструмент, с помощью которого пойдет к своей цели, Иржи вряд ли согласился бы. Но как человек, одержимый собственной идеей, он каждым своим шагом, даже, казалось бы, не имеющим ничего общего с главной целью жизни, приближается к этой цели. Потому что сама идея захватывает человека целиком.

Иногда Иржи одолевало странное беспокойство — а не делает ли он чего-то дурного? Он хорошо помнит опасный, греховный толчок в груди в тот момент, когда понял, что Ирму надо оперировать. Этот толчок был сродни радости, но Иржи пытался увидеть в нем особый знак, разрешение свыше на эксперимент.

Операцию он делал тщательно. По полной программе он готовил ее к будущей работе на его идею. В ту пору эта идея только возникала, оформлялась в сознании, он еще не знал, как ее осуществить. Самое главное, надо было подвести Ирму к ней настолько искусно, чтобы она сама предложила себя в курьеры. А для этого жена должна знать, что он спас ей жизнь.

У человека нет ничего более ценного, чем жизнь, и за нее, сохраненную, он способен пронести благодарность через весь остаток дней.

Гистологию больной Ирмы Грубовой доктор Грубов не подшил к ее медицинской карте…

— Иржи! — Ирма кинулась к мужу.

— Моя девочка! — Он схватил ее, обнял, крепко прижал к себе.

— Все хорошо, дорогой. Все слишком хорошо, — прошептала она ему в самое ухо.

— Молодец. — Он поцеловал ее в щеку. — Поехали. Иржи сам вел машину, осторожно, плавно, точно вез огромный аквариум с золотой рыбкой.

— Мы сразу едем в клинику?

— А ты не хочешь отдохнуть?

— Нет-нет, я хочу закончить свой рейс.

Она радостно смеялась. Ветер трепал кудряшки, врываясь в люк на крыше.

— Хорошо.

— Я готова лететь снова хоть завтра.

— Нет, Ирма, мы должны за тобой понаблюдать. Отдыхай.

Она не хотела отдыхать. Наслаждение, внезапно открывшееся ей, полученное столь необычным образом, требовало продолжения. Ирма думала, как ей поступить. Может быть, вызвать Салли в клинику? Нет, невозможно, Салли нужна у Миня.

Внезапно Ирма подумала: а почему эта форма удовольствия так потрясла ее? Разве она замечала за собой когда-то лесбийские наклонности? Ирма замерла от столь неожиданно возникшего у нее вопроса. Она стала напряженно рыться в памяти. Она — девочка, нянька завязывает ей бант в волосах, потом гладит руками по спине, потом ниже, по бедрам, шлепает, задрав платье, щекочет губами шею. Она смеется…

Входит мама, почему-то кричит на няньку, та что-то говорит, а она, Ирма, стоит, не понимая, что происходит, ей хочется, чтобы нянькины руки и губы ласкали ее… Потом она лежит в постели с мамой, кладет руки на ее теплую грудь, но мама почему-то сбрасывает их и сердится… А Ирма вся горит…

Нет, ничего не бывает просто так, у всего есть своя причина.

Клиника была пуста. Иржи занялся Ирмой.

— Все идеально, — объявил он.

— И много получится лекарства? — поинтересовалась Ирма.

Он подумал. Потом сказал.

Она покачала головой и изумленно проговорила:

— Мы получим за это…

— Я думаю, ты хорошо считаешь. — Иржи засмеялся.

— Я хорошо училась в школе.

Ирма одевалась, говорила с мужем, а в голове звучал голос Салли. Ее шепот. Волнующая музыка…

Иржи остался в клинике, а Ирма поехала домой. Вечером, лежа в постели, она ворочалась, словно пыталась отыскать там несуществующую Салли.

Потом сказала себе — стоп, достаточно. Лучше начать думать о другом.

Ирма слетала во Вьетнам еще два раза, Салли была так же нежна, как и прежде. Ирма была без ума от нее. Именно так — трезвая, расчетливая женщина нашла то, чего, оказывается, хотела всегда. Но не знала, что это такое.

Ласки Салли доводили ее до экстаза, ничего подобного она не испытывала ни с кем. Она не желала расставаться с Салли ни на минуту.

— Сестра, давай поклянемся в вечной любви. — Ирма не отводила глаза от Салли. — Я готова ради тебя на все. А ты?

— Да, клянусь. Я тоже. Я сделаю все ради тебя, — сказала Салли.

Они нежно поцеловались.

После третьей поездки Иржи освободил Ирму от предмета.

— Ты хорошо себя чувствуешь, дорогая? Никакой неловкости? Все в порядке?

— Мы много заработали? — не отвечая на его вопрос, спросила Ирма.

— Думаю, да. По крайней мере на ближайшее время нам ничего не надо от Энди. Лаборатория работает. Больные покупают лекарства. Чем больше пациентов, тем больше нужно лекарства.

— Тем больше мы получим денег.

— Тем солидней клиника. Они захохотали и обнялись.

— Ты мой клад, Ирма. Ты сама не понимаешь, какую революцию в медицине мы совершаем!

6

Итак, Ольга Геро приехала. И поразила Ирму своим видом. Впрочем, подумала она, когда они виделись в Москве в последний раз, Ольга тоже была не слишком хороша. Да, конечно, как всегда одета с иголочки, причесана, но нет блеска в глазах, выделявшего ее из любой толпы. Человека, занятого своим делом, управляющего собой и своей жизнью, легко отличить от покорившегося чужой воле.

Они сидели тогда с Ольгой в привычном для них месте баре Дома журналиста. Довольная, веселая, Ирма смотрела на Ольгу. Был полдень, в баре никого, бармен Слава надевал галстук-бабочку, готовясь к приему посетителей.

Ольгу что-то мучило. Ирма несколько секунд смотрела на нее молча, потом сказала:

— Дорогая, только не уверяй меня, что с тобой все в порядке. — Ирма прекрасно говорила по-русски, у нее был дар к языкам, она учила его в школе и в университете, но казалось, что она всю жизнь провела в доме с окнами на Никитские ворота, в центре Москвы. То же протяжное московское «а», что и у Ольги, те же словечки, которые, вероятно, занесли московские гости из разных редакций, да и она сама часто ездила в Москву. — С тобой не все в порядке. Не пытайся вешать мне лапшу на уши.

Полутемный бар освещали разноцветье шара, который вращался под потолком, и экран телевизора. Они пили коньяк, бармен пытался им налить по сто граммов, но дамы наотрез отказались.

— У нас доза, — заявила Ирма.

— Понимаю. — Он свел брови и хитро подмигнул: — Тогда парижского, а?

— Естественно, — снова кивнула Ирма. И ослепительно улыбнулась молодому симпатичному мужчине.

Телевизор внезапно оглушительно заорал, но Ольга не обратила внимания и, как обычно она делала, на сей раз не направилась решительным шагом к нему, чтобы бестрепетной рукой усмирить. Сейчас она даже не слышала голосов из телевизора, поглощенная собой.

— Итак, дорогая, я тебя слушаю. Только не смей финтить! — заявила Ирма решительно, отпив глоток. — Между прочим, хороший коньяк.

Ольга улыбнулась. Вот оно, прорвалось наконец. Так не говорят сегодня, слово «финтить» — из классической литературы. Из обихода прошлого. Которого давным-давно нет и никогда не будет. Носители языка унеслись в дальние дали мироздания…

Она вздохнула.

А некоторым подобное предстоит. Унестись…

— Финтить, — повторила она. — Да я и не собиралась. Я как раз хотела посоветоваться с тобой, Ирма. Твой муж… ведь он хирург… Онколог, да?

Она попыталась тянуть время, отодвинуть момент и не произносить всего того, что предстояло. Ирма кивнула:

— Дальше, дальше, смелей.

Ее васильковые глаза под солнечными кудряшками потемнели. Ольга могла не продолжать. Лица всех женщин одинаковы, когда узнают то, о чем узнала Ольга, судя по всему, недавно.

Ольга молчала. Перед глазами возникла недавняя картина.

Она попала в больницу по «скорой», все оттягивая и оттягивая визит туда, пока наконец однажды ночью не проснулась от ощущения сырости. Липкие простыни. Невероятно липкие.

Она зажгла свет и похолодела.

Она лежала в луже крови.

Ольга вскочила и кинулась в ванную. Она мылась и видела, как красные брызги оседали на белом кафеле.

Ольга была дома одна. Она вспомнила ощущение неловкости в животе еще вчера, на съемке, но ей казалось, что слишком нагрузила сумку. Она выругала себя — незачем тащить все объективы сразу, ведь знала, что наверняка пригодится только один.

Она взглянула на часы. Три ночи. Петухи пропели, странная мысль мелькнула в голове. Какие петухи? Город же. Москва. Она не додумала мысль до конца и вышла из ванной.

Оделась. И уставилась на телефон. Звонить? Куда? Кому? И что это с ней?

Но боль резанула тело и заставила принять решение. Она набрала номер «скорой».

Ольга потрясла головой, освобождаясь от воспоминаний. И посмотрела на Ирму.

— Смелей, говоришь? Да уж куда смелей. — Она отпила из рюмки, взяла орешек, раскрыла и положила в рот. Соленый вкус вернул к реальности. Она еще чувствует вкус. Еще жива. — У меня опухоль, Ирма. Очень может быть, что непростая.

Ирма кивнула, ровно, спокойно. А Ольга подумала, что от всего происшедшего у нее осталось в памяти только то, что было после. Когда с ней проделали все манипуляции и колотили по щекам, заставляя проснуться.

— Ну же, ну, деточка, нельзя так долго спать.

— Да оставь ты ее, хилая какая-то…

— Да ты что, еще перекинется, очень надо за нее отвечать…

В наркотическом сне, а на нее, кажется, дозы не пожалели, уж слишком сильным оказалось кровотечение, она никак не могла себя собрать. Ей казалось, она смотрится в тысячу зеркал, в каждом видит себя и силится собраться в одном, большом зеркале. Она нравится себе в каждом, но в них видит себя слишком мелко, а ей хочется увидеть себя целиком…

Ирма между тем кивнула:

— Понимаю, дорогая. Не стану говорить, что это пустяки. — Она помолчала. Потом пристально посмотрела на нее и сказала: — Ты знаешь, а у тебя есть свой Бог.

Ольга усмехнулась:

— Вот теперь я понимаю, ты иностранка, у тебя выученный русский. Так не говорят.

— У вас так и не думают, что у каждого свой Бог. Но я не ошиблась, Ольга. Я думаю именно так. Он захотел, чтобы мы с тобой сошлись в этом мире. Ты русская, я чешская, то есть нет, чешка… — Она покрутила головой.

— Дамы, ваш кофе готов. — Бармен бесшумно подкрался к их столику. Но они не заметили его, впившись глазами друг в друга.

— И для чего же? — усмехнулась Ольга.

— То есть как для чего? — изумился бармен. — Вы же заказывали кофе. Я с вас за него взял.

Ольга оторопело посмотрела на мужчину, наконец до нее дошло, что он подумал, будто она говорит с ним.

— Ой, простите, конечно, да, спасибо.

Ирма одарила мужчину такой улыбкой, что тот готов был принести еще чашечку бесплатно, чтобы увидеть снова это сияние глаз, губ и белоснежных зубов.

Ольга рассмеялась:

— Мы совсем отключились. Слушай, Ирма, ты улыбаешься… Ну просто восхищение…

— Этому нетрудно научиться. Что такое улыбка? Расположение мышц на лице в определенном порядке. Точнее — смещение их с определенного места. Хочешь, научу? — Ирма скорчила гримасу. — Вот так — смешно, потому что это половина улыбки, а вот так, — она дернула другой щекой, — уже то, что надо? Да?

Обе захохотали, точно желая смыть возникшую тревогу. Ольга была не рада, что рассиропилась. Это ее личное дело. Это ее жизнь. И это будет ее смерть. Все.

Первой нашлась Ирма:

— Так ты спрашиваешь, для чего? Отвечаю — для того, чтобы то, что случилось с тобой, не стало трагедией для тебя. Я научу тебя жить и после этого, и после того, как над тобой поработает Иржи. Жить еще лучше, чем до этого.

— Ты шутишь, — усмехнулась Ольга. — Я догадываюсь, что это будет за жизнь. После того как я попала в больницу по «скорой», я думаю, что вообще не пойду под нож. Умру — значит, умру.

— Ты не права, дорогая. Начнутся сильные боли, ты будешь корчиться в муках. Умрешь не сразу. — Она усмехнулась. — Не ты первая. Не ты единственная, таких, как ты, легион. Везде, по всему свету. — Она отпила из рюмки. — И все мы должны понять, что до самого конца надо жить полно!

Ольга усмехнулась, а Ирма добавила:

— Тобой займется сначала Иржи, а потом я.

— Ирма, не смеши. У меня нет денег ехать в Прагу. Нет денег платить за лечение, гостиницу, вообще их нет. Понимаешь?

— Не волнуйся ни о чем. Я твой друг. Разве ты не поняла еще? К тому же друг по несчастью. Я тебе расскажу про себя, и ты поймешь, что для жизни страшна только смерть. Она не лечится, и с ней не живут. Просто каждая перемена в тебе, в твоей жизни открывает новые горизонты. Только надо уметь их увидеть.

Она похлопала Ольгу по руке. Потом встала.

— Пошли, я хочу подышать свежим воздухом. У вас здесь курят. Ты прекрасно перенесешь операцию. Я знаю.

Уезжая из Москвы, Ирма попросила Ольгу немедленно позвонить ей, как только все станет ясно. И ясно стало. Ольга уже в клинике Иржи.

— Ольга, перед операцией я должна тебе задать один вопрос: ты согласна на все, что станет делать Иржи?

— Да. — Взгляд Ольги был отрешенным.

— Тогда у нас такая программа: операция, потом ты приходишь в себя, после этого мое турагентство отправит тебя отдохнуть на несколько дней на море.

— Ирма, пойми, у меня нет денег. Если только продать мой домик в лесу.

Ольга едва не застонала, вспомнив, куда потратила деньги, которые так бы сейчас пригодились. Но кто знал? Ох эта вечная жажда добраться до профессиональных высот! Она истратила их на альбом. А теперь у нее нет денег на лекарства. Онкология требует много лекарств, а потом начнутся боли… Болеутоляющие… Но кто мог знать? То было в прежней безмятежной радостной жизни со Славой. Ничто не предвещало беды, это он посоветовал ей собрать все достойные, на ее взгляд, фотографии и издать альбом.

Она была в полной эйфории. Она носилась по Москве, выискивая типографию, в которой можно издать самый красивый альбом.

Он вышел, ее альбом. Мир для нее стал другим. Коллеги ее увидели другой. Геро нашла деньги и издала тако-ое! Смогла…

— Смотри, какой он красивый, — говорила она Славе. — Мне даже жаль его продавать…

— Послушай, Ольга, вот в этом деле будь осторожней. Коммерческое дело — не твое. Ты его не знаешь.

— Ну, Слава, я столько видела на своем веку.

— Пойми, люди, которые продают, на другом берегу от тебя. Тебе они кажутся хорошо знакомыми, потому что и ты, и они держите в руках книгу. Но для них она тот же товар, что и соленые огурцы. Смотри в оба, Ольга. Я вернусь из командировки и помогу тебе. У меня есть кое-кто, кто введет тебя в мир торговцев.

— Я хочу сама.

— Оля, милая, ну зачем набивать себе шишки? Потрогай мои. — Слава уткнулся головой ей в грудь…

Он все еще был в экспедиции, ловил своих бабочек в горах Алтая, когда Ольга сидела за письменным столом и смотрела на телефон, трубку которого только что положила. Продавец ее альбома, которому она своими руками отдала половину тиража, в десятый раз обещал звонить насчет денег.

В голове тупо стучало. Итак, она истратила свои деньги, бегала по типографиям, отыскивая самые лучшие условия для издания. Сама следила за каждой фотографией, за подписью к ней, получила тираж. И вот на тебе… Она приехала на оптовый книжный рынок и не нашла там того человека. Его не было… Позвонила домой. Нашла. Ну и что?

Она встала со стула, заходила по комнате. Глупее не бывает. Напряжение, которое не покидало ее после выхода замечательного альбома, затмило глаза. Ей казалось, альбом пойдет нарасхват.

— Да ты продашь его вмиг, — говорили ей коллеги и знакомые. — Такая красота.

Она поехала к оптовику, телефон которого дали в издательстве. Контора располагалась на Красной Пресне, в какой-то пристройке, забитой книгами, железная дверь без всякой таблички.

— Стучите, — посоветовал мужик, подъехавший на «Москвиче». — Откроют.

Она постучала, и ей открыли. Парнишка со щенком бультерьера вышел навстречу. Пес зарычал.

— Не бойтесь, он не кусается.

— Пока не кусается.

— Вы к кому?

— К Сергею Петровичу. Я звонила.

Он оглядел стильную женщину в шубке без шапки и провел наверх. Вдоль стен лежали книги, книги, книги. Ольге стало не по себе. Это что же — мечта ее жизни ляжет вот сюда? Ее уложат вдоль стены в эти штабеля? Ей стало жаль класть свои альбомы в братскую могилу.

Сергей Петрович оказался совсем юным созданием в растянутом свитере. Он сидел за компьютером и играл. Подняв голову, помолчал.

— И что? — спросил он.

— Я хочу продать альбом. Фотоальбом.

— Покажите.

Ольга вынула альбом. Она, любуясь, передала его в руки Сергею Петровичу.

Он молча листал, останавливаясь на ярких снимках. Потом покачал головой.

— Не пойдет, — кисло усмехнулся он.

— Как — не пойдет? — не поняла Ольга. — Почему?

— Не знаю. — Он пожал плечами и отдал альбом. — Не пойдет, и все.

— Но вы попробуйте, — настаивала Ольга.

— Попробовать? Ваша цена?

— Но вы сами скажите. Конечно, по той цене, по какой он мне обошелся, я не предлагаю…

— Чирик.

— Что? — выдохнула Ольга.

— Как что? Десятка.

— Да как это… — Она растерялась.

— Больше никак.

Она повернулась и вышла. Пес лениво гавкнул вслед. Потом она долго ходила по магазинам, предлагала. Не брали. Наконец она нашла интеллигентного мальчика с бородкой на оптовом рынке. Он взял ее альбомы на реализацию по сходной цене. Пачку. Быстро продал. Отдал ей деньги. Она принесла еще. Он снова продал и снова отдал деньги. Тогда она отвезла ему полтиража. Больше он ей не звонил. Она звонила ему. А он не отдавал деньги.

Конечно, думала она, тупо глядя на телефонный аппарат, это не те деньги, без которых она не проживет. И альбомы он продал. Значит, их кто-то купил, кому-то они понравились. Но ей было обидно — она оказалась доверчивой идиоткой. Она, с точным глазом фотографа, не разглядела школяра, надувшего ее…

Ей хотелось поехать к нему и вытрясти из него душу. Поехать не одной.

Но потом Ольга попыталась утешить себя: в одном месте потеряешь — в другом найдешь. Ее собственная судьба постоянно убеждала ее в этом. Да, конечно, она была в эйфории. Она радовалась своему альбому, как дитя игрушке. А теперь, словно прокручивая пленку обратно, увидела: а ведь продавец не смотрел в глаза. Отводил взгляд, разговаривая с ней. Ну какие доказательства нужны ей еще? Она заскрежетала зубами.

Дура!

Она подошла к полке. Оставшиеся альбомы стояли в ряд, как же они радовали ее еще вчера. А сегодня они сверлили ей мозг, упрекали, обвиняли. Она ничего не могла сделать. Она сама отдала те пачки. Своими руками. Отдала кидале.

Что ж, надо выбросить это из головы. Забыть.

Весь вечер она пыталась отвлечься. Читала, слушала музыку, но в голове свербило.

Было половина первого ночи. Она прикрыла глаза, в голове поплыло, тревожная дрема охватила ее. Казалось, к уху сама собой прижалась телефонная трубка.

— Алё? — сонным голосом после пятого гудка отозвались на другом конце.

— Слушай, сука, внимательно, я убью тебя! — прохрипела она в телефон и швырнула трубку.

Потом быстро набрала еще номер, другой. Отозвался голос, который сразу узнал ее.

— Мне нужна твоя помощь.

— Прямо сейчас? Ты знаешь, сколько уже?

— Знаю. У меня есть часы. Не одни. Могу проверить по телефону.

— Что случилось? — заботливо и встревоженно спросил голос.

— Случилось смешное. Меня кинули.

— Да ты что?

— Не то, о чем ты думаешь. — Она усмехнулась.

— А о чем я думаю?

— Сам знаешь.

— И что же это?

— Меня кинул продавец книг.

— Чего продавец?

— Книг, болван. Моего альбома.

— На много? Она сказала.

— Ого…

— Да не тех. — Она едва не рассмеялась. — Рублевых. В трубке забулькало.

— Ой, я не могу!

— Я тоже не могу.

— Слушай, Ольга, ты меня просто уморила. Такая сумма…

— Это не сумма. Ты понимаешь, что меня кинули? И кто? Я этого не потерплю. Даю тебе телефон. Адрес узнаешь сам. Возьми своих. Сейчас. Немедленно. Я ему только что пообещала, что убью. Он не поверил.

— Ага. Ясно. Сейчас поверит.

— Надеюсь.

Сквозь сонный туман Ольга представила себе, какой будет сюрприз для кидалы. Она не одна попалась ему на удочку. Парнишку хорошо потрясут. За всех. Убьют? Да черт с ним. Кого-то убивает рак. Кого-то — люди.

С балкона веяло прохладой. Занавеска шевелилась, пузырилась, надувалась парусом. За ней — ночь, темнота, редкие огни в окнах.

Ах как нескладно все. Что же она такая беспомощная? Ну почему какой-то мозгляк, и тот пытается взять над ней власть? Над ней, над которой нельзя взять власть? Она пыталась выбраться из сна, в котором услышала звонок. Светало.

— Да, — глухо бросила она.

— Задание выполнено. Читай завтра в криминальной хронике.

— Спасибо.

Она положила трубку.

«Ну, вот и все. Теперь можно выбросить из головы…» — прошептал ей кто-то в самое ухо.

Наконец Ольга проснулась… Наяву ей некому было звонить…

— Знаешь, оставь себе этот домик как память о прошлом, — сказала Ирма. — У вас есть такие памятники — деревянной архитектуры. Это в России принято. Ну, хорошо, считай, что будешь мне должна. Заработаешь и отдашь.

— Я заработаю… Если… позволит здоровье.

— Я сама помогу тебе заработать. Причем гораздо больше, чем ты думаешь. — Ирма многозначительно посмотрела на Ольгу. — Я начинаю одно дело, в котором ты будешь важным лицом. — Она свела брови, надула щеки.

Ольга не удержалась и улыбнулась. Она не уловила напряжения в голосе и особой интонации, с которой Ирма произнесла эту фразу.

— После операции отправлю тебя отдыхать на море. Там у меня есть свои люди, маленькая клиника, тобой там займутся. Ты прекрасно отдохнешь. Твое здоровье станет лучше прежнего. Ну, кое-чего в тебе уже не будет. А оно зачем тебе? Сын уже есть, верно? Потом ты вернешься в Прагу. Мы посмотрим, как начнет вести себя твое брюхо и на что оно способно. В Москве у тебя нет дел. Ты со всеми делами покончила. Я верно поняла?

— Да, конечно. Все верно. Но, Ирма, я не знаю…

— Ага, ты не знаешь, как меня благодарить.

— Да, Ирма, конечно.

— Вот все вы такие. Но не думаешь ли ты, что каждый человек, если он не святой, впрочем, и святой тоже, — она ухмыльнулась, — чтобы сохранить свою святость и ее подтвердить, делая добро, не забывает о себе ни на минуту? Я тоже. Тем более что я не святая, нисколечко! Поэтому расслабься.

Ольга непонимающе смотрела на Ирму, но ни о чем не спросила. Уже одно то, что несколько недель она может не думать о себе, отдаться заботам другого человека… Да это же гора с плеч!

7

— Иржи, Ольга в гостинице. — Сердце Ирмы билось как у бегуна на старте. — Ты готов? Ты сделаешь по полной программе?

— Да, дорогая. Как обычно. Если ты заметила, мы уже не делаем по усеченной. Чтобы второй раз не тревожить организм, мало ли что. Но… теперь я делаю с учетом недостатков, открывшихся у других, например, у тебя.

— Иржи, я так хочу, чтобы все получилось! Через Ольгу нам откроется Москва. Я хочу… О нет, не сейчас, после. Когда все завершится. У меня такие планы, Иржи! Я хочу создать филиалы турагентства везде, мы будем отправлять женщин одну за другой… Мы…

Ее лицо горело от возбуждения. Иржи понаблюдал за женой, а потом спросил, улыбаясь:

— Ирма, а куда мы денем горы товара? Нам столько не понадобится. Лекарство требует малых доз… И потом, мы знаем по тебе самой…

Ирма перебила его:

— Да, вот так поступают с преданной женой. На ней оттачивают мастерство, чтобы другим было легче. Но учти, Иржи, я страдаю не ради науки. Ради нас с тобой. Я хочу быть богатой. Я хочу, чтобы мне стало доступно все на свете! А для этого нужны деньги. Горы товара обменяем на горы денег! Оставь это мне, дорогой. А ты занимайся своей наукой.

— У тебя будет все, Ирма. Я обещал, помнишь? Давно-давно, когда ты была милым ребенком, который согласился выйти за меня замуж. Разве что-то не так?

— Иржи, ты для меня больше, чем муж. Ты мне и отец, и брат… Ты мой создатель, в конце концов. Без тебя меня сейчас бы не было. Уже не было…

— Да, я твой создатель, Ирма, — тихо сказал Иржи. — Но ты мне очень помогла. — Его голос дрогнул.

Если бы она знала, насколько искренне он сейчас говорил… Он создал ее такой, как хотел сам. Для своего дела. Ирма разрешила вылепить себя, отдала ему себя с благодарностью. Он не ошибся, сделав на нее ставку много лет назад. Он увидел в ней все качества, которые нужны женщине, способной нести все то, чем он мог ее нагрузить.

— Ведь у тебя ничего не болит? Да, Ирма? А если вдруг заболит — у нас есть лекарство, прекрасно утоляющее боль.

Как никакое другое. У нас теперь будет много такого лекарства, стало быть, мы многих людей убережем от боли. Но я уверен, тебе оно не понадобится.

— Я рада, Иржи, что помогла тебе. — Она погладила мужа по руке. — Ты думаешь, у Ольги тоже все будет хорошо?

— Не сомневаюсь, хотя так не полагается говорить хирургу перед операцией. Но я действительно не сомневаюсь.

Ирма поцеловала его в щеку.

— У нас все получится, — повторила Ирма как заклинание.

— Пойдем, нам надо спешить. Энди уже дышит нам в затылок.

Ирма покачала головой:

— Пора от него отказаться, Иржи. — Жена свела светлые брови.

— Не спеши…

— Но зачем он нам?

— Ирма, ты умная женщина. Пораскинь мозгами. — Иржи рассердился. — Если мы вдруг перестанем покупать товар у него, он догадается, что мы берем его в другом месте. Он примется искать это место. Он начнет грызть землю зубами. Ты ведь понимаешь, какие там крутятся деньги? Если только мы столько платим? Мы у него на крючке, Ирма. Пока я не знаю, как с него соскочить. Если, скажем, впустить его в наше дело, тогда… Создать совместную клинику… Но я не уверен. Его клиника занимается другими проблемами…

— Нет, мы никогда не возьмем его в наше дело! — Светлые кудряшки заплясали вокруг порозовевших щек.

— Но ведь, кажется, ты собираешься ввести в дело подругу Ольгу? — В ожидании ответа Иржи пристально смотрел на жену.

— Я когда-нибудь давала тебе повод считать меня дурой? — рассердилась Ирма.

— Нет, дорогая. Нет. Но человек — это развивающийся организм. У каждого есть свои привязанности. Слабости…

— Нет, Ольга будет только исполнителем моей воли. — Ирма шлепнула Иржи по руке. — Фу, противный. А что бы ты сказал, если бы я все же добилась и власти разрешили использовать наркотики как лекарство?

— Ты верно мыслишь, дорогая. Но не считай себя всесильной, милая. Продолжай над этим работать. Разве мы напрасно учили тебя на факультете журналистики? Кстати, это я настоял, чтобы ты окончила именно его. Среда, в которой ты крутишься, открывает большие возможности. Разве у тебя был бы такой круг знакомых? А у меня — пациенток? Всем больным нужно обезболивающее. Хорошее, доступное, так ведь? Ну… Думай, думай. Боль — для всех боль. Она уравнивает, как и смерть, если нет лекарства.

Ирма вздохнула. Сейчас она думала о другом.

— Я хочу заняться Москвой, Иржи. Там для нас непаханое поле. Огромный город, ужасная экология. Слабая медицина и женское невежество. Там никого не лечат, там сразу режут. Причем делают это плохо.

— Правильно, — согласился Иржи. — Женщины из России поедут лечиться в нашу клинику, потом мы пошлем их отдыхать. — Он усмехнулся.

— Во главе филиала в Москве я поставлю Ольгу. Как ты думаешь, она скоро сможет подняться на ноги?

— Я думаю, да. Она крепкая. У нее от природы хорошие данные, несмотря на внешнюю хрупкость.

— Туристки потекли бы рекой…

— Их будет много, — кивнул Иржи. — Кстати, лекарство на новой основе позволит им работать с нами почти до конца.

— Что ж, очень гуманно. Человек не должен пассивно ждать своего смертного часа.

— Конечно. И мы не отдадим их унынию.

— О, ты, кажется, цитируешь Библию? Ты знаешь, что уныние страшный грех?

Иржи Грубов засмеялся.

— Еще бы. Могу перечислить и другие. Только не хочу тебя смущать. Ты подумаешь, я делаю намеки…

Ирма захохотала.

— Верно говорят, что некоторые в своем глазу бревна не видят, но соринку — в чужом.

— Мы стоим друг друга, дорогая.

— А как же иначе? Мы не смогли бы быть вместе.

— Я очень благодарен тебе…

Иржи был талантливым хирургом от природы. Как талантливый резчик по дереву или мастер кузнечного дела. Он не относился к числу высоколобых теоретиков, но способности, которыми сам не обладал, очень ценил в других. И тех, кого ценил, хотел собрать вокруг себя. Но для этого нужны деньги, большие деньги. Со временем из своей клиники он намеревался сделать центр, который сравнился бы с американским раковым центром в Хьюстоне. А может, и превзошел его. Талантливых медиков в странах Восточной Европы немало. На последнем симпозиуме в Москве его просто потрясла своим докладом юная докторица, совсем девочка, из онкологического центра на Каширке. В большом зале центра собрались медики из бывших братских стран. Объявили очередного докладчика, к микрофону вышла черноволосая хорошенькая докторша. Мужчины, а в зале было их больше, чем женщин, окинули ее заинтересованными взглядами — этакая приятность для глаза после набивших оскомину серых костюмов и галстуков в крапинку.

Но когда она заговорила, не только у него побежали мурашки по спине. Она высказала такую гипотезу о природе рака и такой метод лечения, что солидный чин из московской клиники не выдержал и бросил с места:

— Милочка, такими мазками позволительно работать только академику.

Девочка улыбнулась, отчего стала еще милее, секунду-другую помолчала, а потом продолжила, оставив реплику без ответа.

Слушая ее, Иржи наконец дал себе окончательный ответ на вопрос, который мучил его с давних пор: почему ему никогда не стать хорошим клиницистом. Этот ответ помогла найти юная докторша. Она работала на стыке наук, она мыслила как химик, биолог и врач одновременно. Она рассматривала человеческий организм как клеточную субстанцию, поэтому основу основ онкологии искала в процессах, происходящих в нем.

А он, Иржи Грубов, досконально знал анатомию и виртуозно владел скальпелем.

После симпозиума Иржи подошел к ней, подал руку, поздравляя, и сказал:

— Я восхищен. Люблю все совершенное. Я хотел бы с вами работать.

— Спасибо, — сказала она, ничуть не смутившись. Подняла на него огромные черные глаза.

А он улыбнулся и добавил:

— Вы — именно такая. Совершенная. Докторша улыбнулась:

— Приятно услышать комплимент, коллега.

— Вы станете работать со мной? Моя клиника скоро будет процветающей. Я намерен собрать лучшие умы в Праге. Вы приедете?

— Сначала создайте, а потом поговорим. Хорошо, доктор? — Она посмотрела на карточку, которую он ей дал. — Доктор Иржи Грубов?

— Я дам вам лабораторию. Штат. Деньги.

— Позовите, когда все устроите. — Она пожала ему руку и отошла.

Эта девочка не выходила у него из головы. Да, именно такие ему нужны в клинике. Они ему обойдутся дешевле, чем Хьюстону!

Что ж, пока ему везет, подумал Иржи. Точнее, пока ему везут. Пациентки везут, скаламбурил он про себя. А ведь он совершил открытие. Невероятное открытие! Такой протез, который он сделал, не выдумал до сих пор никто. Не важно, с какой целью. Но он работает. А если потрудиться в компании с лучшими умами в медицине, то в подобном протезе возможно будет вынашивать младенцев. Это революция! По коже Иржи побежали мурашки. Надо только создать необходимую среду внутри протеза, вокруг него… Но разве с этим выйдешь на конгресс?

Он усмехнулся. Пока все это под грифом даже не «Совершенно секретно», а «Смертельно секретно».

Ирма старалась найти пути на самый верх, где сидят те, кто разрешает и кто запрещает, где принимают законы и отвергают их. Совершенно ясно, власти не разрешат открыто использовать лекарство на наркотической основе, которое он придумал. Потом, если быть до конца откровенным, он не сказал бы точно, так ли сильно хочется ему этого сейчас.

Иржи то и дело возвращался к мысли: разрешат — значит, все деньги, которые могут к нему приплыть, пройдут мимо. А на что создавать центр? На чужие деньги, деньги тех, кто согласится их вложить? Но в этом случае он уже не полновластный хозяин ситуации.

А он хочет быть единоличным хозяином. Его состояние быстро растет. Верно говорят — банк можно сорвать сразу или никогда. Его клиника должна развиваться, операции стоить дешевле, чем в других, это привлечет пациентов, появится больше куколок.

Да, и еще одно важное дело. Ему срочно понадобился консультант. Особенный, для психологической подготовки «туристок». Он уже есть, Ирма нашла. Иржи посмотрел на часы. Пора. Час встречи приближается.

Сердце заколотилось. Он замер. Ему не нравилось, что в последнее время оно все чаще вот так колотится. Аритмия?

Стоит обратить внимание. Но сейчас-то понятна причина сердцебиения. Этот человек не должен узнать его, Иржи Грубова.

— Вы позволите? — Возле столика, за которым сидел Иржи, остановился высокий приятный мужчина под пятьдесят. Карие глаза весело блестели. — Я вас сразу узнал.

Иржи вздрогнул. Невероятно. Он не мог его узнать!

Подошедший заметил слегка приподнявшуюся бровь.

— Ирма очень точно вас описала. — Мужчина прекрасно говорил по-чешски. — Я рад, что вы выбрали именно это кафе, здесь все такое настоящее.

— Я люблю его. Итак, будем знакомы. Я Иржи Грубое, хирург.

— Андрей Широков. Ваш консультант.

Грубое удовлетворенно кивнул. Они пили кофе, каждый выбрал себе пирожное, Андрей — с толстым слоем крема.

— Ирма вам очень доверяет, — сказал Грубое. Андрей усмехнулся:

— Я рад, спасибо. Грубов засмеялся:

— Да, конечно.

Андрей подумал, знает ли Иржи об их приключении, с которого началось его знакомство с Ирмой.

— Как насчет капельки коньяку в кофе?

— Согласен. Грубов улыбнулся.

Коньяк разогрел мысли, сердца оттаяли, беседа пошла легче. Грубов знал о приключении жены с этим русским психологом, он все знал о ней — не только, что у нее внутри и что снаружи, но даже в мыслях. Они были вечные муж и жена, вечные доктор и пациент.

— Я слышал, вы расширяете клинику для онкологических больных?

— В некотором роде, — уклончиво ответил Грубов. Андрей кивнул:

— Да, самое трудное и печальное дело.

— Не простое. Но сегодня оно интересует в мире очень многих, — заметил Грубов.

— Вас знают по публикациям?

— Да, я много печатался. И за рубежом. В специальных изданиях. Хотя это было непросто в прошлые времена. Но если делаешь дело, оно способно тебя вытащить за пределы твоего огорода…

Посетители кафе разошлись, мужчины остались вдвоем. Хозяин за стойкой звякнул чашками.

— Ну, так что, начинаем? — негромко спросил Грубов Широкова.

Тот кивнул.

— У меня есть одно условие. Вы не должны видеть пациенток.

— Так еще интереснее, — пожал плечами Широков.

— Вас хорошо устроили, Широков?

— Спасибо, прекрасно. Окна с видом на лебедей. Пасторальная картинка. Давно ничего подобного не видел.

«Действительно давно, — усмехнулся про себя Грубов. — Впрочем, ты, друг, и тогда мало чего видел».

— Тогда до завтра.

Они вместе вышли из кафе.

— Вас подвезти? — спросил Иржи у Андрея.

— Нет, благодарю. Прогуляюсь. Когда-то я здесь учился. Много-много лет назад попал по студенческому обмену в Пражский университет. Мог бы даже получить ваш диплом… Но не случилось. — Он вздохнул. — Случайность или закономерная ошибка молодости. — Он пожал плечами. — А вы и родились в Праге?

— Да, — Иржи кивнул, — на Виноградах. Есть такой прелестный район. Отличные дома, толстые стены. Зелень.

— Я слышал, но не скажу точно, был ли там. — Андрей посмотрел вдаль. — Вот уж не думал, что снова попаду в Прагу. Хорошо бы пройтись по местам юности.

— Кое-какие места вы не узнаете, — сказал Грубов, вкладывая свой смысл в эту фразу.

— Верно, — не догадываясь о подтексте, сказал Широков. — За эти годы и Москва здорово изменилась.

— Мы с вами тоже, — усмехнулся Грубов. Он знал, о чем говорит.

Иржи вернулся домой к вечеру. Ирма ждала мужа в гостиной. Сидя на диване, поджав под себя ноги, она делала маникюр, покрывая ногти розовым лаком. Иржи сразу почувствовал аромат дорогой косметики. Жена любила все пахучее, нежное, красивое. Ни слова не говоря, взял Ирму за руку и поднял с дивана.

— Ой, лак еще не высох!

— Чепуха! Я не боюсь, если даже прилипну. — Он тащил ее за собой.

— Да я не о тебе беспокоюсь! О, мои ногти! О, мой маникюр! О, мой французский лак! Ты знаешь, сколько он стоит?!

— Я куплю тебе ведро лака! — нарочито угрожающе прорычал он и потащил за собой.

Она знала, куда он тащит ее, но поддержала затеянную им игру.

— Я бедная трудящаяся женщина. Но я очень гордая, я не нуждаюсь в ведре лака, мне надо…

— Все, что надо, у тебя будет, моя дорогая!

Он подхватил Ирму на руки и понес в спальню.

Закатное солнце светило в готические окна башенок. Ее спальня располагалась между двумя башенками, и кровать, покрытая бледно-розовым покрывалом с оборками, занимала всю комнату.

— Ирма, я люблю тебя! — крикнул он.

— Что, хорошо прошла встреча? Он согласился? — совершенно серьезным тоном, без тени игры, словно и не она только что по-девчоночьи пищала, спросила Ирма.

— Да, дорогая Ирма. Я должен тебя благодарить за все. Да, Ирма, я маньяк… Маньяк своего дела. А ты помогаешь мне…

— Иржи, я ведь ничем не жертвую. Сам знаешь.

— А если… все неправда? Если я ошибся? — Он настороженно взглянул в лицо жене. — Ты можешь допустить такое?

— Нет, не наговаривай на себя… Даже в шутку.

Он расстегивал ее блузку нежнейшего голубого цвета, потом юбочку…

— Ты мое сокровище, Ирма. Ты даже не представляешь, что ты для меня. Как верно я все понял много лет назад, когда… — Не договорив, он уткнулся лицом ей в шею. Она пахла луговой свежестью. Ирма умела выбирать «запахи». Солнце золотило ее щеки. Иржи с небывалой силой хотел ее именно сейчас, в канун новой операции, чтобы увериться — он делает все правильно. Он может получать наслаждение и давать его женщине, которая теперь женщина только внешне. А если говорить грубо, она то же самое, что кукла из секс-шопа. Он сделает еще много таких кукол, они помогут ему удивить мир, убедить его и покорить…

8

Ольга лежала на больничной кровати, над головой болталось металлическое кольцо, за него можно уцепиться, приподняться и сесть. Она открыла глаза и смотрела на серый блестящий металл.

— Ольга! — тихонько позвал ее голос. Она не могла понять, кто это, потому что даже с открытыми глазами продолжала видеть сон про Славу.

— Я лесовин, — смеялся он, — от «леса», а не от «лиса». Но он оказался лисовином — вдруг с отчетливой ясностью поняла Ольга.

— Я беспомощный лис, — смеялся он, — да-да. Широкий в плечах, коренастый, с бородой. Странный для людей ее круга — журналистов, фотографов. Они всегда гладко выбриты, чисто вымыты, совершенно не такие, как встреченный ею в аэропорту человек. Ольгу сразу повлекло к нему с невероятной силой, такой, что она ничего не могла с собой поделать. Его лицо само просилось на портрет. Никогда прежде она не видела так близко человека из таинственной лесной среды, где люди владели ружьями, занимались охотой, держали собак не ради потехи, а ради дела. Мать рассказывала про отца-геолога, он месяцами жил в тайге, отыскивая золото. Но это все не то, тем более что отец оставил их с матерью ради другой женщины.

— Знаешь, Ольга, постарайся сделать так, чтобы тебя в жизни любили больше, чем ты. Тогда с тобой не поступят, как со мной, — всплыло в голове давнее предупреждение матери.

А потом мать опустила голову на книги, лежавшие на столе, и заплакала. Ольга заледенела на своем диване. Она не кинулась успокаивать мать, точно зная — от жалости хочется плакать еще больше. На всю жизнь она запомнила запах пионов, они стояли в вазе, в центре круглого стола, с растрепанными головками, похожими на непричесанную голову матери. С тех пор, всю жизнь, пионы — пышнотелые, отцветающие и сладко пахнущие — напоминают ей женщину в слезах.

Мать скоро затихла, вытерла глаза. А Ольга, будто продолжая разговор, сказала:

— Да очень надо. Никогда никого не буду любить. Пускай меня любят, если хотят.

Лицо Славы снова возникло перед глазами, ей казалось, над ее кроватью не круглое кольцо, а это лицо. Чего она боится?

Она давно уже не маленькая девочка, произнесшая те слова, она прожила жизнь, не имеющую ничего общего с жизнью матери. Но странное дело — боясь полюбить по-настоящему, она хотела быть рядом со Славой всегда. До конца жизни.

— …Мы идем на снижение, Ольга. — Воронцов внимательно смотрел на нее из соседнего кресла. Она не отводила глаза. — Так в чем же дело? — прошептал он ей в ухо.

Она ощутила на щеке его горячее дыхание, сдобренное ароматом кофе, который они только что пили.

— Во времени. — Она улыбнулась.

Он тоже улыбнулся в усы. Они слегка серебрились, эффектные на лице с гладкой кожей.

— Я жду тебя, Ольга, в моих владениях. Я покажу бабочек, ласок, горностаев. Сейчас у меня в клетке сидят два барсука, но чтобы поближе познакомиться с ними, придется не спать ночь.

— Я готова, — кивнула Ольга и почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

К чему это она готова? И почему так колотится сердце?

Кажется, она знает о жизни все. Об отношениях мужчины и женщины. У нее был муж. Были другие мужчины. Но ни с одним из них она не испытывала ничего подобного.

— Отлично, Ольга. Не станем откладывать дело в долгий ящик…

Но куда от себя денешься? Если тебя чем-то однажды напугали, этот испуг ты пронесешь до конца дней… Как Слава ни просил, как ни умолял, Ольга не согласилась выйти за него замуж…

Все еще в полубреду, отходя от наркотического сна, она снова ощутила, как по спине пробежали мурашки. Внезапно лицо жарко запылало, потом огонь охватил тело. Никогда, никогда больше он не будет с ней. Никогда! Ей захотелось рыдать, биться головой о стену. Она сама постаралась, сама… Но разве не ради него? Так, может, мать права? Не надо было сильно любить? Но как измерить — кто из них любит сильнее?

— Ольга! — откуда-то из тумана прошлого окликнул голос. Она готова была побежать на зов. Но ноги заплетались, цеплялись друг за друга. Она бежала босиком, под пальцами давились крупные ягоды клюквы. Сок размазывался, растекался, заливал язык лесной речки. Потом Ольга снова увидела окровавленные липкие простыни… Она вырывалась из объятий сна — Ольга уже знала, что это сон, но увязала в нем, как в трясине.

— Ольга, пора просыпаться, девочка. Пора просыпаться, — говорил Иржи.

Она не могла и не хотела. Снова крупные ягоды клюквы, снова она бежит, маленькая, совсем маленькая… Девочка…

Ягоды уже не давились, они, как мячики, держали ее. Снова излучина реки. Река поворачивает. Река жизни? Куда же она поворачивает?

— Ольга, пора просыпаться, — не отступал Иржи. Он легонько тронул ее бледную щеку. — Все кончилось. Пора.

Нет, ничего не кончилось, она сейчас добежит до воды, сейчас. Какая красная клюква. О Боже… Она резко открыла глаза и никак не могла сфокусировать взгляд на склонившемся над ней лице. Глаза разъезжались. Она снова их закрыла, чтобы резко, разом открыть.

— Слушай, у тебя что, всегда такие глаза? — удивился Иржи. — По-моему, ты раньше не косила.

Ольга улыбнулась:

— Не-а.

Она вздохнула. Он взял ее за руку.

— Ну, вот еще немножко полежишь и встанешь. Сегодня тобой займется Беата.

Беата, свежелицая хрупкая медсестра, подлетела к ней, как на ангельских крыльях, бесшумно и улыбнулась сахарной улыбкой Иржи.

— Иржи, я тебя отпускаю. Оставь девочку мне… Иржи вышел в коридор. Дело сделано, Ольга быстро встанет на ноги. Он зашел в ординаторскую.

— Как она? — спросила Власта, старшая сестра. — Проснулась? Марыля дала ей хороший наркоз. Никакой тошноты, да?

Иржи кивнул:

— Все отлично, дорогая. Не хочешь ли попить чаю?

— С удовольствием. И не только чаю, милый.

— Не много ли ты пьешь?

— Ничуть.

— Я ведь тебя могу уволить…

— Уволить меня? С какого же поста? С какой должности? — Власта поднялась во весь рост, тонкая, стройная, и надменно посмотрела на Иржи. — Так с какого поста ты меня собираешься уволить, дорогой? — Серые, как вода в непогоду, глаза пристально посмотрели на Иржи. — Где ты еще найдешь такого замечательного труженика?

Втянув плоский живот, отчего высокая грудь стала еще выше, она наступала на Иржи.

Он улыбнулся:

— Хотя бы закрой дверь.

— А кого ты испугался? Неужели жену? — Она хихикнула.

— Брось, Власта, закрывай.

Он вскочил и быстро сбросил брюки.

— Скорее! — приказал он. — Иди сюда.

Он схватил ее, дернул пуговицы на халате, он соскользнул на пол. Под ним ничего не было.

— Как хорошо, что ты работаешь в женском отделении, — промычал он.

— А ты думаешь, я бы что-то надевала в такую жару в мужском? — прошептала она ему в шею, скользя по его телу все ниже и ниже…

Он застонал.

— О Боже, Власта. О Боже… Еще…

— Ты же собирался меня уволить…

— Перестань.

— Перестать? — Она отняла губы.

— Да я не об этом… О, Власта… Скорее…

Ирма везла Ольгу по широкому, расчерченному ослепительно белой разметкой шоссе. Ольга с наслаждением всматривалась в зеленые поля и рощи, в прелестные домики — сейчас они уже не казались ей упаковкой для жизни, разноликие, они сами были полны жизни. Ирма устремлялась все дальше и дальше в горы. Заложив несколько крутых виражей, Ирма затормозила перед черными коваными воротами, за которыми виднелся домик с башенками, великолепный, на вершине холма, окруженный деревьями, с цветником перед входом. Ворота раздвинулись, повинуясь дистанционному управлению в руке Ирмы, машина покатила прямо к ступенькам.

— Вот это мой дом. Ольга покачала головой:

— Невероятно, Ирма, он из моих снов. Знаешь, как он у меня называется?

— Как? — вскинула брови Ирма.

— «Кукольный домик».

Ирма ошарашенно посмотрела на Ольгу.

— Ты сама не понимаешь, как это точно!

— Точно?

— А ну-ка вдумайся. Ну, напряги мозги! Ольга нахмурилась.

— Ладно, ты еще слаба. После наркоза с тупцой. Внезапно до Ольги дошло. Ее лоб разгладился, она печально усмехнулась:

— Да, ты совершенно права. Мы с тобой теперь…

— Ни слова больше! Ни звука! Все. И еще — я покупаю у тебя это название!

— Покупаешь? Зачем?

— Надо, надо! Так ты мне продаешь его?

— Да бери, — недоуменно пожала плечами Ольга.

— Я ничего не беру бесплатно. У всего есть цена. Возьмешь за так — потом заплатишь втрое дороже.

— Но, Ирма… Ирма веселилась:

— «Кукольный домик»! Отличное название! Туристическое агентство «Кукольный домик»! Кстати, Ольга, а ты не хочешь соорудить такой же себе? Он отлично впишется и в подмосковный ландшафт.

— Но здесь, на холме, он, как нигде, на месте.

— Хочешь рядом? Вон на той горке, а?

— Шутить изволите, Ирма Грубова? Я же иностранка.

— Но сейчас тебе ничто не мешает осесть где хочется.

— Все так. — Ольга вздохнула.

— В Чехии ты сможешь открыть свое фотодело. У нас фотография стала искусством давным-давно. Заметь, не ремеслом, а искусством. Не то что у вас в Москве.

— Да, Ирма. Ты верно говоришь, но упускаешь из виду одну маленькую деталь — деньги. Или ты думаешь, что после всего, что со мной проделал твой муж, моей руки станет домогаться какой-нибудь арабский нефтяной магнат?

Ирма фыркнула.

— Да кому нужны эти шейхи? С ними одна морока. Мы с тобой сами разберемся.

По крутой лестнице, держась за перила, натертые до блеска, Ольга прошла за Ирмой в отведенную ей комнату. Пол, покрытый коврами, скрадывал шаги, солнце лилось в окна. Ольга толкнула створки, и грянул оглушительный птичий хор.

Боже мой, она и не думала, что ей так хочется жить, что она так сильно любит жизнь… Все верно. Это понимаешь, только оказавшись на самом краю, откуда все предыдущие беды и неудовольствия, ссоры, споры, неудачи кажутся сущей чепухой. И когда ты вдруг понимаешь, что пускай лучше и дальше крутится у тебя перед глазами нескончаемое кино окружающей жизни со всеми раздражающими мелочами, потому что в любую секунду оно может крутиться уже без тебя.

Ольга шумно выдохнула.

— Ну как, дорогая? Нравится комната? Или что-то не так?

— Спасибо. Все в порядке. — Ольга улыбнулась.

— Ладно, верю. Вот здесь ты нагуляешь румянец. Аристократическая бледность в этом сезоне не в моде. Говорю тебе как профессионал. Я ведь вела в журнале раздел красоты и моды, не забывай. Давай приводи себя в порядок и спускайся на кухню. Я не бог весть какая кулинарка, но кое-что найду выпить и поесть.

— А мне можно пить?

— Тебе можно все. Знаешь, я полюбила, как раньше бы сказали, кухню народов мира. Обожаю рестораны — китайский, японский, итальянский, мексиканский.

— Ты стала такой гурманкой?

— Хорошая еда, дорогая, еще никого не испортила. Характер портят мысли о куске хлеба, когда его нет.

— Ты помудрела.

— Не смейся, Ольга. Вот поживешь у меня несколько дней, и тебя мудростью подкормим. С тобой поработает психолог. А потом полетишь нежиться на пляжах Вьетнама.

— Вьетнама?

— Ты разве забыла — после операции я обещала тебе отдых. У тебя индивидуальный тур. Встретит мой старинный знакомец Минь, примет как мою лучшую подругу. Общеукрепляющий массаж, всякие восточные прибамбасы с травами и благовониями, и мы тебя не узнаем!

Ольга с сомнением уставилась на Ирму. Но ей не хотелось отказываться, смущаться, ощущать неловкость; ей так хотелось одного — чтобы за нее думали другие. Она устала. Очень.

— Слушай, Ирма, так, может, взять с собой камеру? Поснимать?

— Бери, но только не перегружайся. Потом я тебя познакомлю с нашими фотографами, может, они что-то у тебя купят, экзотическое…

Здорово, подумала Ольга, может, еще и удастся заработать.

— Ох, Ирма, знала бы ты, что у меня получилось с альбомом. — Она вздохнула и посмотрела на подругу.

— С каким альбомом?

— Долго рассказывать. Но если коротко — у меня были деньги, доллары, и я их вбухала в альбом, издала свои работы. Наверное, я ненормальная, потому что больше всего в жизни мне хотелось сделать имя в фотографии. А что, вот теперь, освободившись от всего лишнего, я смогу отдаться только этой страсти. Безраздельно. — Она усмехнулась и устало провела рукой по волосам.

Волосы пока не блестели, они были тусклыми, как и кожа. Ирма смотрела на Ольгу и думала, что очень скоро все в ней заживет другой жизнью. И она, Ирма, непременно займется подругой вплотную, что в интересах обеих.

— Так что с твоим альбомом?

— Я его издала. А когда стала продавать — меня здорово надули. И ты знаешь, мне приснился сон. Ужасно странный. Будто я наняла бандита, и он разобрался с моим кидалой…

— Мелочь, пускай живет дальше. Бог его накажет.

— Ты так считаешь?

— Да, я так считаю. Бог наказывает за все.

— Ой, тебя послушать, ты истинная христианка.

— Да нет, это закон природы, просто люди не хотят верить в нега до конца..

— Выходит, мы с тобой за что-то поплатились?

— Выходит. — Ирма невидящими глазами посмотрела в окно, потом повернулась к Ольге. — Я как-нибудь тебе расскажу про себя. Но не сейчас. — Ирма усмехнулась. — Моя жизнь вообще очень странная. Так ты идешь на кухню или нет?

— Ирма, спасибо.

— Ну вот, опять ты… Не стоит благодарности, дорогая. А теперь давай-ка выпьем. Что будешь пить? Есть мартини — сухой, розовый, красный. Какой?

— Всякий! Я сейчас напьюсь!

— А вот это нельзя.

— Что еще мне нельзя?

— Еще некоторые удовольствия… Некоторое время. Ольга сморщила нос и подула на челку, которая отросла — за время болезни и лезла в глаза.

— Эти удовольствия меня больше не интересуют, — заявила она.

Ирма расхохоталась.

— Ну, это мы еще посмотрим.

9

Голос невидимого мужчины тревожил Ольгу. Он говорил о том, что она сейчас чувствует. О том, что будет чувствовать. Нет, это не гадание, а первый сеанс психотерапии. Она не видела доктора, он не видел ее. Иржи объяснил такой метод просто: для женщин, перенесших такую операцию, гистерэктомию, самое тяжелое — ощущение утраты собственной природы. Но поскольку женщина привыкла доверять мужской оценке, то именно мужской голос, только бестелесный, лучше всего введет в ее подсознание новые представления о себе и о новой для себя жизни.

— Загляните в свои глубины, осмотрите себя внутренним зрением, вы воспримете некую пустоту внутри себя подарком судьбы. Не жалейте об утрате, вы получите взамен гораздо больше…

Ерунда, подумала Ольга. Все равно что отрезать ногу и восхищаться новеньким протезом. Мол, блестящий, удобный и не болит. И его никогда не отрежут… Внезапно она остановила себя — Боже мой, так он про то и говорит! Нога была больная, кривая, угрожала жизни, ее больше нет, нет болезни, кривизны, нет угрозы жизни? Фу, покачала она головой, никогда бы не подумала, что способна поддаться речам психотерапевта.

Впрочем, он не так уж не прав. А силиконовая грудь кинозвезд? Ее делают ради успеха и действительно получают большее взамен меньшего. Никак не скажешь, что они после этого не чувствуют себя женщинами. Напротив, они становятся объектом вожделения… Конечно, такой грудью они не вскормят младенца…

— Да, вы совершенно правы, младенца вам уже не выносить и не вскормить. Но разве на свет можно выпустить только человека? А мысль? А идею?

Ольге стало не по себе. Он что, читает ее мысли? Но мужчина не видит ее, она не видит его. Ольга нагнулась к перегородке, разделяющей их. Здесь как в исповедальне в католической церкви, только перегородка очень плотная, совершенно непроницаемая. Ольга убедилась — подглядеть невозможно.

— Я уверяю вас, трудный этап в вашей жизни придаст вам еще большее ускорение в забеге по жизни. Забег не окончен, нет… Вы выходите на дорогу, которая доступна не всем…

Ольга похолодела. А не слышала ли она когда-то похожий голос? Или слова? Забег…

Ну конечно же. Забег был! В университете, на физкультуре… Когда она поставила рекорд, потрясла всех, начиная от преподавателя и кончая подружками…

— Мы еще поговорим с вами. А вы на досуге вдумаетесь в мои слова…

Иржи Грубов много лет занимался своими экспериментами.

Он, практикующий хирург-онколог, сделавший сотни операций, наблюдал мучительную смерть от рака. Да, существовали обезболивающие лекарства, но не такие, которые могли бы сделать сносными последние дни больных. Эти лекарства на час-другой усмиряли боль.

Впервые Иржи задумался про обезболивающие, когда мать Ирмы страдала от боли перед смертью. Но тогда он мало чем мог ей помочь. До сих пор он помнит, как ее пальцы, похудевшие и превратившиеся в кости, обтянутые кожей, хватали за запястье, а провалившиеся глаза безмолвно поедали его лицо глазами. Лучше бы она вопила во всю мочь. Потому что напряжение, исходившее от нее, энергия, не выплеснутая наружу, хватали за горло, не давали дышать. Он отмахивался, когда Ирма говорила ему, будто знала наверняка, что ее не минет эта ужасная чаша. Он был близок к отчаянию, когда понял — диагноз заболевшей Ирмы тот же самый. Но стадия другая. Он не спал ночами, думал, читал, искал. И нашел.

Еще много веков назад в Китае были описаны целебные свойства конопли, помогавшей при некоторых болезнях. Но попробуй заикнись, назови марихуану или гашиш лекарством! Препараты из конопли, но не всякой, а именно восточной, выращенной на той почве, под тем небом и прогретой тем солнцем, снимают боль, устраняют тошноту, повышают аппетит, уверяли древнекитайские книги. Но прописать анашу как лекарство врач не вправе. Во многих странах доктора пытаются исследовать и доказать благотворное влияние подобных соединений. Лет десять назад американские онкологи искусственно синтезировали дельта-тетрагидроканнабинол (ТНС), вещество, повторяющее главный компонент гашиша. Испытания в больницах Штатов доказали — препарат прекрасно действует на больных. Но можно ли заикнуться об этом в Праге?

Иржи Грубов и Энди Мильнер узнали друг друга на конференции в Филадельфии сразу. С первого взгляда стало ясно — оба помнили развлечения молодости.

— Коллега! Какая встреча! — кинулся Энди к Иржи, стоявшему в нерешительности, потом позволившему себе улыбнуться.

Энди усмехнулся, он подумал, что тот, наверное, успел прокрутить в голове, не опасно ли иметь дело с бывшим любовником. Старые грехи, точнее, память о них, умирают только вместе с мозгом.

Но Грубов решился иметь дело с Мильнером. Положение доктора вполне солидное, своя клиника в Сан-Франциско, прекрасный дом, машина. Имя в медицинском мире, в конце концов.

— Здравствуй, Энди. Здравствуй, дорогой.

Они трясли друг другу руки, смотрели друг на друга, и у Энди шевельнулось желание. Снова, как тогда. Но он подавил его в себе. У него было с кем его удовлетворить и не накликать беды.

— Ну, как ты?

— А ты?

— Семья? Дети? Как Прага?

— Научные труды?

Они словно обстреливали друг друга мелкой дробью, коротко спрашивая и коротко отвечая. На конференции занимали каждый свое место, соответственно иерархии страны и собственного научного веса.

Иржи до многого дошел в изучении онкологии, но, слава Богу, не претендовал на сенсационные открытия в лечении, какие случаются не реже чем раз в два года. Нет лекарства от рака, потому что неясна его природа,

Энди находил сходство рака с радиацией, его давно занимала мысль, что изменения внутри клетки ведут к чему-то вроде ядерного взрыва. И тогда…

Но высказать подобную мысль на столь представительном симпозиуме — значит подвергнуться насмешкам или, что еще хуже, дать пищу для ума какому-нибудь лихому исследователю, который скорее тебя дойдет до финиша.

После заседания Мильнер и Грубов поужинали в ресторане отеля, в котором остановился Иржи, потом Энди проводил Иржи в номер.

— Ты помнишь Винограды? — внезапно спросил Иржи у Энди.

Тот пристально посмотрел на все еще красивого Иржи Грубова. С возрастом в нем появилась утонченность, которая особенно нравилась Энди. Его не интересовали мальчики… Мужчины — да.

— Помню. Отлично помню. А где наш третий?

— В Москве. Он стал хорошим психологом. Энди засмеялся:

— Он всесторонне изучал человека. Они посмеялись.

— Здорово ты придумал тогда с серьгой.

— Но я не ожидал от него такой лихости. Отчаянный был юноша. Взять и выдрать ее из уха. — Он покачал головой.

— А как я зашил? Первый шаг в большую хирургию. Энди не сводил глаз с давнего приятеля.

— Иржи, ну а ты теперь — как?

— Я женат, Энди.

— И что же?

— Она только снаружи женщина.

— Ясно. Твоя пациентка. Давно?

— С самого начала.

— А не женился ли ты на ней ради науки? — захихикал Энди. Черные глаза загорелись. — По-моему, женщины никогда не были объектом твоей страсти.

— Ты сам знаешь — без эксперимента ничего не докажешь.

— Верно. Ну и как — получается? Есть доказательства?

— Отчасти.

Энди потянулся к руке Иржи.

— Как давно мы знакомы… Какие мы были молодые, когда веселились в том доме…

— Да, замечательный был дом.

— Журналисты, писатели, адвокаты… Не дом — мечта.

— Одни стены чего стоили. Толщина…

— Да, когда мы занимались любовью втроем, я думаю, соседи не слышали. — Энди захихикал.

— А если бы слышали… Я думаю, мы сейчас сидели бы не здесь.

— А ты… теперь…

— Нет, Энди. Теперь — нет.

— Наверное, ты не мужедева.

— Ты тоже читал этого философа? — удивился Иржи.

— Что значит — тоже? Да он меня, можно считать, спас он петли. Я больше не чувствовал себя изгоем. Ненормальным. Такие, как я, дети все той же природы, над которой никто не властвует.

— Я недавно прочел.

— На русском? С «ятями»?

— Да, факсимильное издание. Кстати, в Штатах, я думаю, тебе с этим проще…

— Если есть мозги и деньги — определенно. Здесь можно купить себе покой.

Энди откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Ему двадцать… Чуть больше или чуть меньше. Их трое. Невероятное ощущение. Давно желанное, но еще не испытанное.

Тела — гибкие, гладкие, сладко пахнущие. Молодые. Не такие, как скользкие и холодные тела женщин, которых он знал. Замораживающие, леденящие кровь. Эти горячие, потные.

Блестящие в свете лампы.

Их звали… Не важно, как их звали. Не важно, как звали всех, кого он знал после. Для него это была любовь. Для него это был единственный способ утолить желание, снедаюшее его.

Для всех — порок. Но почему он должен лишать себя удовольствия? Не должен. Не будет. Ему можно все.

Энди был умным парнем, он прочел много книг по медицине и психологии, желая понять себя. Однажды ему в руки попалась книжка на русском, изданная до революции. С ужасными «ятями». Он знал русский неплохо, как все образованные люди в Чехословакии в те времена, но через «яти» он продрался с трудом. Зато понял главное — такие, как он, не только существуют на свете, но их много. Они, писал автор, это Адам, из которого еще не вышла Ева… Эти люди, по определению автора, мужедевы, и никто не способен побороть свою кровь. Для них быть мужчине с мужчиной — норма, а не содомский грех.

Энди Мильнер, исследуя себя, поставил диагноз и назначил лечение: его жизнь в собственных руках. Но, как всякая жизнь, с самого начала пущенная природой по ей одной ведомой причине именно так, а не иначе, оказалась полна опасностей. Мир приготовлен по другим рецептам, а они не годились для Мильнера.

Тогда, втроем, на Виноградах — было началом. Те двое, с кем он получал удовольствие, оказались случайными любопытствующими участниками его страсти. Один сам не знал, что делал — скорее всего испытывал на себе наркотики, — потом женился на женщине. Другой познавал мир во всем многообразии, готовясь стать психологом. А Мильнер шел по своему пути. И вот его путь снова пересекся с дорожкой одного из тех, кто был тогда на Виноградах… Иржи вдруг сказал:

— Энди, у меня есть к тебе деловое предложение… Энди быстро открыл глаза и выпрямился.

— Слушаю тебя, дорогой.

Иржи решил обойтись без предисловий и пойти ва-банк.

— Энди, мне нужны обезболивающие. Много. Мильнер пристально посмотрел на старого знакомого.

— Понимаю, о чем ты. Хочешь маринол? Что ж, можно, но обойдется дорого.

— Больные раком не могут без него. Они готовы утолить боль чем угодно. Они ищут ходы в преступную среду ради бегства от боли. Мне жаль, но я думаю, скорее мир перевернется, чем удастся доказать, что запрет на подобные лекарства не имеет ничего общего с безопасностью страны. Твердолобый бюрократический догматизм везде одинаков. Возможно, время придет, все изменится, но людям, которые сегодня вопят от боли, этого не дождаться.

— Моя доля?

Иржи, немного подумав, ответил.

— Прибавь еще пять процентов. За риск, — бросил Энди.

Иржи не возражал. Его сердце билось отчаянно. Он сделал первый шаг… Потом он наладит свое дело, заработает система курьеров, пациенты привыкнут к обезболивающим… Дело пойдет.

Лекарство поступало в клинику Иржи без перебоев, упакованное как таблетки от головной боли, рекламой которого были заполнены газеты, телеэкраны, радио. Оно было у всех на устах. Удобный вариант. Иржи только качал головой — как просто. Потрясающе просто.

Клиника Иржи Грубова становилась все более процветающей. Иржи не сомневался в скором успехе.

Ирма тоже не сомневалась — в себе.

10

Минь прилетел в Прагу поздно вечером. Он чертовски устал, перелет из Сайгона всегда ужасно утомлял его. Эти ИЛы — вонючие и трясучие — отвратительны. Глаза Миня ввалились, щеки затянулись щетиной. Он через силу улыбался Ирме Грубовой, подлетевшей к нему в аэропорту.

— Ну, ты молодец, Минь. Я так и думала, появишься без задержки. — Ирма стала еще стройнее и элегантнее. Она была в ярко-фиолетовой хламиде с желтой подбивкой, это сочетание цветов привело Миня в исступление.

— Ваше слово для меня закон, мадам, — проговорил он. Она расхохоталась:

— Да не строй ты из себя никого. — Она махнула рукой. — Ладно, давай в машину, отвезу в гостиницу. Вечером ужинаешь у нас. Там и поговоришь с Грубовым. Я сняла тебе номер с видом на Влтаву. Тебе понравится.

Минь кивнул. Он хотел сейчас только одного — встать под душ и смыть с себя всю дорожную муть.

— Завтра мы распишем нашу пульку, — засмеялась она. — Определим череду курьеров и прочее.

— О, курьеры готовы?

— Да, они есть. Не мне же одной надрываться ради ваших кошельков.

Минь улыбнулся:

— Но ты только хорошеешь от этих надрывов.

— Обман, милый Минь. Оболочка.

— Мы все — оболочка. Дом нашей души. Ирма засмеялась:

— Ой, Минь, не надо… Он улыбнулся.

— Что смеешься? А думал ли ты, когда встретился со мной в своей антикварной лавке в Дананге? Там, где я покупала китайский иероглиф, а ты совал мне в руки визитную карточку и кланялся, как китайский болванчик?

Думал ли ты, что наша краткая дружба перерастет в великое дело, а? Ну как, ты уже освободил свой магазинчик? Мы расширяемся, дорогой. Я ведь тогда догадалась, что тебя поддерживает в этой жизни. Уж никак не лавочный мусор. В нем только знающие люди вроде меня способны откопать то, о существовании чего ты и сам не подозревал. Иероглиф меня и навел тогда на мысль… Он обещал богатство.

Минь быстро повернулся к ней.

— Я все знал. Тот иероглиф для меня был особым знаком.

— Для меня тоже. Я решила не выпускать тебя из поля зрения. Ты понял, что я догадалась, каким антиквариатом ты торговал?

Как же, догадалась. Она знала наверняка.

— Ну вот, молчишь как истукан.

— Да, мадам.

— Ну ладно, не буду больше мучить тебя вопросами. Отдыхай, дорогой. Вечером за тобой заедут. Что особенного приготовить на ужин, а?

Он посмотрел на нее таким выразительным взглядом, что Ирма усмехнулась:

— Нет, этого больше на ужин не подают. — Она коснулась его щеки холодными губами. — А как Салли?

— Она уехала.

— Уехала? — Ирма изобразила удивление. — Как же теперь клиника?

— Она была не одна, — бросил Минь, отворачиваясь. Отлично, подумал Ирма. Он ничего не знает.

Ирма познакомилась с Минем, когда ездила во Вьетнам с группой журналистов. В ту пору она внешне мало отличалась от себя нынешней, но время, время… Молодые говорят после сорока жизни нет. Ирма старалась держаться так, будто ей все время тридцать пять. И во все предстоящие годы ей будет тридцать пять. Да, она могла держать себя в узде, физиология не мучила ее. Еще бы — она давно в помойке. Теперь главное для нее — следить за внешностью, за женской оболочкой.

Тогда, во Вьетнаме, Ирма с невероятной силой почувствовала себя женщиной. Минь был умелым, ароматы — терпкие, пряные, возбуждающие — насыщали воздух. Фрукты, пропитанные солнцем, насыщали тело. Энергия так и рвалась наружу, чувственная сила требовала выхода в чем-то невероятном, сумасшедшем. Она упивалась млечным соком кокоса, косматые головки которого были похожи на младенческие. Парное молоко декабрьского моря, шепот пальм и запах мандаринов, ничуть не похожий на тот, что в Европе… И ласки, на которые не способен ни один из ее прежних мужчин. Ирме хотелось остаться навсегда под сладким небом и вместо Большой Медведицы страстными ночами любоваться Южным Крестом, упиваясь страстью. В комнате, отгороженной от антикварной лавки Миня, Ирма узнала, что такое на деле восточный секс. Она читала о его изощренности в книгах, как и об изощренности пыток, основанных на сексе, страшных и отвратительных. Она помнит, как выскочила из одного зала музея войны, когда экскурсовод подробно и обстоятельно излагал туристам, как вьетнамцы сводили с ума американских пленных, используя змей. Ее воображение не выдержало…

Минь заставлял ее душу отделяться от тела, ничего похожего с Ирмой прежде не случалось. Ей казалось — это не секс, это медитация вдвоем… Нет тел, есть только соединенный оболочкой дух. Никогда Ирма не думала, что ее может настолько потрясти страсть. А она-то считала, что она больше не женщина…

Приходя в себя, возвращаясь из рая на землю, Ирма в недоумении смотрела на Миня, маленького желтокожего человечка. Она не отходила от него ни на шаг, прикинулась больной, чтобы остаться в Сайгоне и не ездить на курорт в Вунгтау, куда все отправились купаться и загорать. Она догнала группу только на обратном пути в Ханое.

— Ты себя неважно чувствуешь, да? — спросила ее подруга, увидев ввалившиеся глаза и впалые щеки. — Ты так похудела…

— Ничего, все нормально, — откашлявшись, мотала головой Ирма. А сердце обливалось кровью и давилось мукой — она больше никогда не увидит Миня. Она провела все эти дни и ночи в его магазинном закутке. Потом она поняла, конечно, что благовония и курения не простые, догадалась, из чего была таблеточка, которую он предлагал ей всякий раз… Она вселяла необычайную бодрость и дарила неземное счастье.

Ирма задумалась тогда — а не соединить ли им усилия?

Несколько раз они с Минем встречались в Москве. Так было проще обоим. И когда Ирма однажды приехала в Москву по приглашению журнала Ольги Геро, они с Минем жили в одной гостинице. Вокруг Ирмы пытались суетиться журнальные дамы, стараясь вывезти на экскурсии, в театры, как это водится, но она сказывалась больной — от Москвы и морозов.

Ирма не была бы Ирмой, если бы из каждой ситуации не стремилась извлечь нечто, о чем другие даже не подумали бы…

— Грубов, я знаю, над каким лекарством ты бьешься. И я знаю, что для этого надо сделать, — сказала она мужу.

Когда Ирма изложила план, Иржи похолодел, а потом его бросило в жар.

— Дорогая, не кажется ли тебе, что ты делаешь заявку на открытие?

— А ты забыл, я ведь очень давно тебе на что-то такое намекала, но тогда было другое время. Сейчас можно все. Почему не попробовать? — Она расплылась в самой сладкой улыбке.

Иржи ошарашенно смотрел на жену. Он не переставал удивляться ее уму и сообразительности. Да, такое могла придумать лишь женщина.

— Дорогая. Гениально, — прошептал он.

— Риска никакого.

— Да, но…

— Не надо говорить «но». У тебя есть человек для первого рейса.

— Да нет, — покачал он головой.

— Есть, есть! — смеялась Ирма.

— Да кто же?

— Я.

— Ты сошла с ума! Неужели ты думаешь, я могу тобой рисковать?

— Именно, и ты для меня сделаешь все как надо. Ни в чем не ошибешься. Ты будешь трястись надо мной. Тебе нужен успех сразу. Немедленно. Второй попытки быть не может. Понял?

— Господи!..

— Но ты мне за это заплатишь.

— Чем? — Он поднял на нее глаза, под стеклами очков светился искренний интерес.

— Долларами.

— Да они все твои.

— Нет, мне нужна моя личная доля.

— Зачем?

— Ну вот — снова зачем. Я хочу кое-что создать при клинике. Ты наделаешь много курьеров, а мое турагентство станет посылать их во Вьетнам. Невинно, правда? А как гуманно. Дешевые поездки для долечивающихся раковых больных. Ничего не подозревая, они будут привозить товар. Загружать их станут при профилактическом осмотре у Миня, разгружать — при осмотре по возвращении у тебя. Ты делаешь обезболивающее на основе привезенного товара и продаешь им же. Такой вот инкубатор… Разве не гениально? Но это, Иржи, тебе будет стоить денег.

Иржи задумчиво смотрел на жену. Да, он помнил тот разговор, происшедший несколько лет назад. Тогда он не отнесся к нему всерьез. Он допускал вероятность другого — Ирма обладала талантом уговаривать людей, проникать в самые высокие сферы, и надеялся, что ей удастся внушить влиятельным фигурам мысль разрешить применение наркотиков в онкологии в виде исключения. Но то, что предлагает она сейчас, — гениально. Рискованно? Незаконно? Но как привлекательно! Это решит сразу столько проблем — и для него, и для пациентов.

Что ж, а почему бы и нет?

Иржи привлек жену к себе.

— Скальпель! Зажим!

Медсестра, а это была Власта, опасливо посмотрела на Иржи.

— Иржи, что ты делаешь?

— Я знаю, что делаю.

— Но ведь это может давить на…

— Это ни на что не может давить. Я знаю.

— Иржи, ну зачем такой большой объем операции… Разве нельзя оставить ей кое-что, а?

Он усмехнулся:

— Операционная сестра не имеет права голоса. Решаю я.

— Но я не слепая.

— Так надо. Давай.

Они оперировали третий час. Оставалось только зашить и молить Бога, чтобы организм этой женщины — кстати, которой уже по счету? — справился с тем, что на него возложено. Это нужно для дела. Для их с Ирмой дела.

— Ну, вот и все. В реанимацию. Пускай спит. А мы с тобой посидим за чаем.

Власта посмотрела на Иржи. По спине женщины пробежал холодок. Что ж, конечно, осталось только попить чаю. Ей стало как-то не по себе. Не слишком ли часто оперирует Иржи по полной программе? Удаляет и матку, и яичники… Не оставляет пациентке ничего…

Она заварила чай. Они сели в ординаторской. Иржи устало смотрел в окно. Власта подала ему большую чашку и спросила:

— Иржи, ну зачем, а?

— Знаешь, Власта, бывают случаи, когда надо сделать то, что кажется на первый взгляд жестоко. Но только на первый.

— А на второй?

— Полезно для дела. Для спасения других.

— Но это же конкретная женщина. У нее ведь не…

— В данном случае не важно.

— Иржи, я не буду с тобой работать.

— А спать, — усмехнулся он, — тоже не будешь? Власта отвела глаза. От этого она отказаться не могла.

— Как она будет себя чувствовать?

— Ничуть не хуже прежнего. Она не узнает, что у нее было на самом деле. Ты видела предположительный диагноз?

— Но она… согласилась?

— Она согласилась бы, если бы знала, для чего.

— А если нет?

— Все равно бы согласилась.

— Откуда ты знаешь?

— Ей не страшно это потерять. Ей пятьдесят, у нее никого нет. Ее ждет восхитительная поездка во Вьетнам… Почти даром. Плохо ли?

— Но ты укорачиваешь ее дни…

— Она поможет другим. Благодаря моему лекарству и ее телу многие больные уймут свою боль. Все в мире связано. Даже мы с тобой, правда? — Он окинул ее горящим взглядом. — Вообще хватит об этом. Дело сделано. Пускай спит, а мы забудемся, расслабимся. Пойдем.

Власта посмотрела на него, его глаза горели огнем, она знала — после такой операции ему это необходимо, как и ей. Она повернула ключ в двери, опустила жалюзи, пошла за ним в соседнюю комнату, где стоял хорошо знакомый медицинский топчан.

— Иржи, я не хотела бы попасть к тебе на стол… Стоя под дверью, выбирая минуту, чтобы войти, Ирма все слышала. При последних словах она отпрянула и тихо, на цыпочках пошла по коридору. Она не станет им мешать.

Что происходило дальше за закрытой дверью, ее не интересовало. Она знала, Иржи спит с медсестрами. Особенно часто с Властой.

Руки Иржи уже гладили бедра; прохладные и упругие.

— Не надо на стол, — шептал он ей горячо, — мы устроимся на диване. У тебя никогда не будет такой болезни, дорогая Власта, у тебя есть я… Я тебе не позволю…

11

Ольга улетела во Вьетнам вместе с Минем. Она щебетала как птичка, рядом с худеньким вьетнамцем она казалась большой.

— Наша страна такая красивая, у нас сейчас тепло. Я отвезу тебя в Вунгтау, на курорт, там в декабре вода двадцать шесть градусов.

…Ольга провела время отлично. Она принимала процедуры, ее поили травами с добавлением толченых минералов, делали массаж. Ольга чувствовала себя великолепно. Она бродила по городу одна, заходила в ювелирные лавочки, купила себе кольцо с сапфиром и изумрудом — Ирма дала ей денег на расходы.

Минь прокатил ее по курортным городкам, свозил в Дананг, на границу между Севером и Югом, где до сих пор сохранились обрывки колючей проволоки, оставшейся после войны во Вьетнаме. Он постоял, обратив лицо к северу.

— Не люблю север. В Ханое холодно. — Потом рассмеялся. — Это не ваш Север. Ваш Север я люблю. Москву люблю.

— А Прагу, наверное, больше? Ведь там живет Ирма, друг.

— Нет, я больше люблю Москву.

Ольга посчитала это признание данью вежливости. Но была не права. Минь и впрямь любил больше Москву, потому что только там он мог встречаться с Ирмой, так привязавшей его к себе.

А теперь их связывало дело, благодаря которому его жизнь стала совершенно иной. В горах, в родной деревушке, в этом сезоне он засеял такие плантации, что очень скоро Ирма не сможет переварить все. И тогда он полюбит Москву еще больше…

За день до отъезда Минь устроил ее в клинику. Ольгу осмотрел доктор, оказавшийся русским, и остался доволен ее состоянием.

Она чувствовала себя прекрасно, казалось, все происшедшее случилось не с ней, а с совершенно другой Ольгой. Насколько прав оказался психотерапевт, который провел с ней еще один сеанс в канун отлета. Но снова и снова она спрашивала себя: отчего его голос кажется таким знакомым? Потом Ольга ответила себе, желая отвязаться от надоедливой мысли: у него типичный тембр голоса, так говорят дикторы.

Обратно Ольга летела одна, она так же хорошо себя чувствовала. На таможне в Москве вышла задержка — какую-то женщину повели досматривать в отдельную комнату. У нее заподозрили наркотики.

Стоявшая рядом с Ольгой дама, летевшая в одном самолете с ней, покачала головой:

— Боже мой, где только сейчас не возят это зелье. Ольга равнодушно кивнула.

— Вы не представляете, ее сейчас всю обыщут. И внутри, и снаружи.

— То есть как внутри? — удивилась Ольга.

— Да в гинекологическое кресло посадят, — фыркнула та. Никогда раньше она об этом не задумывалась, читая в газетах, что нашли сколько-то граммов у кого-то… Кто-то пытался провезти в себе… Эта сфера никак ее не волновала.

Но сейчас, после операции, она невольно думала о ней и очень живо представила себя.

— Так вы думаете, здесь работают врачи?

— Еще бы нет! — Дама изумленно посмотрела на Ольгу. — Да у них все есть. Сначала ей сделают ультразвук…

— Но как они заподозрили?

— У них на это особый нюх.

Очередь продвинулась дальше, Ольга переставила свои веши.

— Вот у нас с вами нет ничего, это любому дураку ясно. Ольга кивнула, протягивая свои бумаги мужчине за стойкой.

Он, не глядя на нее, шлепнул печать.

— Вот видите, — сказала попутчица, выходя следом. — Когда нет ничего, им и смотреть не надо. Счастливо.

Ольга пересела на другой самолет и отправилась в Прагу.

На террасе вместе с Ирмой они смотрели на горы, подернутые дымкой. Во Вьетнаме горы другие. Она вспоминала о днях, проведенных там, как о времени безмятежного счастья, давно не выпадавшего на ее долю.

— Ирма, ты не представляешь, как мне там было хорошо. Какой климат, кожа во влажном воздухе разглаживается. Я смотрела на себя в зеркало и не узнавала.

— Ты выглядишь потрясающе. Как никогда.

— Согласна. И еще загар. Он там не красный, а смотри, какой ровный. — Она вытянула руку. Рука была не такая худая и не с обвисшей кожей, как после операции, кожа натянулась.

— А гостиница!

— Ирма, ты все устроила замечательно.

— Ее строили еще французы, и, слава Богу, у вьетнамцев хватило ума не разрушить ее и не заплевать. Там не много таких — одна-две.

— А море, Ирма! И девушка, которую ко мне приставил Минь…

— Это его родственница. Племянница, кажется. Она училась в Москве.

— Ее русский потрясающий. Она такая развитая, я сделала ее портреты. Надо отправить.

— Сама отвезешь.

— Ты думаешь, я когда-нибудь снова поеду в Сайгон? — Ольга усмехнулась. — Я знаю, сколько стоит такая поездка.

— Ну, вот и хорошо, что знаешь, будет легко считать, когда сама станешь организовывать такие туры из Москвы.

— Я? Ты о чем?

— У меня есть деловое предложение. Ты станешь представителем нашего турагентства в Москве. Дело несложное. Оформлять документы и отправлять женщин во Вьетнам. К Миню.

— Ирма… Но я…

— А у тебя есть другие предложения? Более выгодные?

— Нет, но я ничего не понимаю в бизнесе.

— Тебе и понимать не надо. Все буду делать я. А тебе останется точно исполнять.

— Но смогу ли я?

— Как показала твоя нынешняя поездка — ты выполнила все просто здорово! — Ирма подскочила и обняла Ольгу.

— А что я такого сделала? — недоуменно развела руками Ольга.

— Пойдем-ка выпьем, посидим у бассейна. Я тебе кое-что расскажу…

Солнце грело ласково и нежно. Оно было не такое, как во Вьетнаме — терпкое, жгучее, но там столько тени, столько листвы, Ольге все еще мерещились воды Южно-Китайского моря, и самое странное, неожиданное — сосны на берегу моря. Ей казалось невероятным — сосны и море. Как в Прибалтике. Она откинулась на спинку плетеного кресла, медленно качнулась. Покой, расслабленность, удовольствие — такое забытое и такое необыкновенное состояние.

А ведь оно уже было в ее жизни. Со Славой. До того как болезнь заставила ее повести себя с ним так, как она себя повела. Какие были рассветы и закаты на Пинеге, куда они ездили отдыхать. Они ставили палатку прямо на спелую землянику — поляна была усеяна ею, она срывала ягоды перед тем, как растянуть брезентовый пол на земле. Ее губы пахли земляникой, и его тоже…

Пожалуй, был еще один момент в ее жизни. До Славы. На море, в Пицунде, в замечательном пансионате «Самшитовая роща». Предвечернее море, пустынный берег… Тот взгляд, пронзивший ее насквозь, впервые заставил ее понять, что такое «химия», о которой пишут в западных женских романах.

Галька колола босые ноги, соль щипала губы, огонь сжигал изнутри… А потом закат, морской прибой, накрывавший их с головой. Стоны чаек. А затем восход, и вновь крики голодных чаек…

Всего семь дней. А на восьмой день она улетала.

— Выходи за меня замуж, — сказал он, прощаясь.

Она засмеялась:

— Нет.

И улетела.

Но с ней остались его глаза. Этот кадр отобрали на выставку «Интерпрессфото». Она назвала его «Страсть».

Понятие, существующее во всех языках.

Она получила премию за тот портрет. Он обошел многие журналы — одни глаза, но в них столько, целый роман…

Поймать такой взгляд непросто. Сначала его надо вызвать, этот взгляд… Того человека Ольга больше никогда не видела. Не знала, видел ли он когда-нибудь эту фотографию. А если видел — узнал ли свои глаза. Скорее всего нет. Человек не смотрится в зеркало, когда у него такие глаза.

Ольга услышала легкие шаги Ирмы и вернулась в реальность. Ирма была в нежно-фиолетовом сарафанчике и легких сандалиях. Она держалась очень прямо, кудряшки светились на солнце и, кажется, сегодня отливали фиолетовым цветом.

— Слушай, Ирма, что ты делаешь с волосами? Всякий раз у тебя новый оттенок, к платью. Но сказать, что ты их красишь, я не могу.

— А я их и не крашу. Секрет красоты. Но тебе он ни к чему. У тебя самой на голове золото, а не волосы, спелая пшеница и такая же толстая и густая. Кстати, тебе известно тебя отличная форма головы? По-моему, тебя не тащили из материнской утробы щипцами.

Ольга засмеялась.

— Там, где меня произвели на свет, не было щипцов у акушерки.

— Тебе здорово повезло. Если бы не абсолютная форма головы, тебе бы так не шло твое каре.

Ольга улыбнулась:

— Что еще интересного ты мне сообщишь?

— Я не сообщу, я тебе дам.

— Что сегодня?

— Сегодня мы пьем шампанское. Настоящее. Которое французы оставляют обычно для себя…

— Боже, мы не разоримся?

— Ты точно нет. Потому что угощаю я. Ты можешь теперь в нем хоть купаться.

— Тебя что, солнечный удар хватил? Хочешь заглянуть в мой кошелек? Кстати, все бумажки для отчета я привезла. Как после командировки.

Ирма засмеялась. Она поставила на столик поднос с шампанским, бокалами и конвертом. Взяла конверт и протянула Ольге.

— Это тебе. Ты заработала.

— Но ты же не могла продать мои снимки заочно? Я даже не проявила пленки.

— Я их продам. Если тебе вот этого покажется мало. Что-то в голосе Ирмы было такое, что заставило сердце Ольги колотиться быстро-быстро. Она неловко взяла конверт, держала не открывая, смотрела на Ирму, которая уже наполняла бокалы шампанским.

— Не тяни, дорогая. Быстренько посмотри и выпьем. Давай, за наши общие успехи!

Ольга открыла конверт, длинный, узкий, белый, с серым подбоем конверт из шикарного писчебумажного магазина. Просунула дрожащие пальцы, внезапно ставшие неловкими. Вынула.

— Что это, Ирма?

— Ты не знакома с такими бумажками? Неужели? Весь мир знаком, а ты нет — сущее невежество!

— Я знаю, это доллары… — прошептала Ольга побелевшими губами, и краска сошла с ее лица. — Но почему?

— Не почему, а за что!

— За что?

— За то, что ты привезла.

— Я ничего не привезла… Только сувениры… Но они…

— Ты привезла сувенир, о котором не знала сама. Он стоит гораздо больше, чем здесь. Но это твоя доля.

Ольга пошевелила губами, пытаясь что-то сказать.

— Все, что ты станешь сейчас бормотать, — перебила ее Ирма, — не имеет никакого смысла. Давай-ка, дорогая, выпьем за удачу, и я расскажу то, что тебе полагается знать.

Ольга выпила бокал до дна, пытаясь смыть застрявший в горле комок.

— Ольга, прости, но я решила тебя поставить перед фактом. — Ирма пристально посмотрела в лицо Ольге. Оно уже обрело розоватый оттенок, шампанское сделало свое дело мгновенно. — Знаешь, Иржи немножко поколдовал над тобой. Помнишь, ты ведь согласилась на все, что он с тобой сделает во время операции. Помнишь?

— Помню.

— Ну вот он и сделал. Ты ведь хорошо себя чувствуешь? Правда?

Ольга молча кивала, не отрывая взгляда от Ирмы.

— Ты, моя дорогая, сработала курьером и получила за это хорошие деньги. Сосчитай, я думаю, останешься довольна.

Ольга не мигая смотрела на Ирму.

— Ирма, что такого я привезла? И как? — Ольга открывала и закрывала рот, холодные губы едва слушались ее.

— Выпей еще. Я тебе расскажу. — Ирма налила еще шампанского в бокалы. — Ты привезла основу для одного лекарства, над которым бьется Иржи не один год. Оно — спасение от боли для онкологических больных. Ты привезла его в себе.

— Его нельзя возить открыто? Ирма кивнула:

— Пока нет.

— Наркотик?

— Наркотик. Но для других целей. Для жизни, а не для смерти.

Ольга похолодела. Перед глазами всплыла картина на таможне. Женщину ведут в отдельный кабинет, сделают ультразвук, потом посадят в кресло… О Господи.

У нее задрожали пальцы, потом их закололо. Ольга смотрела поверх бассейна, вдали курилась вершина горы. Белый туман окутывал пологие склоны.

— Для жизни, а не для смерти, — повторила Ольга слова Ирмы. Да, как все перепуталось, одно и то же может поддерживать жизнь и отнимать ее. — Это то, что называется контрабанда? А если бы меня взяли?

— Если говорить грубо, да, контрабанда. Это ответ на твой первый вопрос. — Ирма не церемонилась, не искала слова. Сейчас надо говорить прямо, ошарашить Ольгу еще сильнее, тогда она не сможет вникать в тонкости случившегося. Конверт, который в руках, тоже делает свое дело. У нее нет ничего, кроме этих денег. И очень больших денег. — Но если бы они тебя и взяли, они бы ничего не нашли. Это ответ на твой второй вопрос.

— Но я видела, как одну женщину повели… Ультразвук… Кресло… И что-то еще…

— Мой муж Иржи — гений. Он сделал тайничок, контейнер, — она засмеялась, — назовем это так, из особого материала. Даже если тебя просветят, то на экране увидят обыкновенные женские детородные органы. А содержимое им покажется обычным эмбрионом. Просто они обнаружили бы, что ты беременная, дорогая. — Она захохотала. Обе засмеялись. Ирма весело, а Ольга натянуто.

— Видишь, как гениально и просто, — добавила Ирма.

— А в клинике, в Сайгоне, меня смотрел…

— Да, наш сотрудник.

— Так что делал он?

— Он зарядил твой контейнер. Иржи вставил его тебе во время операции. А когда ты приехала в Прагу, он вытряхнул из него все, что ты привезла в нем. Он тебя ведь осмотрел, правда?

— Но я ничего не почувствовала. Я ничего не помню.

— Так и должно быть. Хорошая работа. Вот и все.

— А дальше что?

— Для тебя или…

— Для того, что я привезла и что другие привезли. Я наверняка не единственная…

— Конечно. Я, например, — кивнула Ирма.

— Ты? Ты? Перевозила? — изумилась Ольга.

— А ты думаешь, домик, где мы с тобой сейчас так прелестно расположились, выстроен на какие деньги?

Ольга потрясенно огляделась.

— Боже, неужели…

— Ага. И ты сможешь…

Ольга что-то прокрутила в голове. Потом усмехнулась:

— Пожалуй, стоит задержаться на этом свете, чтобы не отказать своему любопытству посмотреть, что бывает.

— Вот-вот, это уже другие слова, дорогая. А то, когда ты приехала сюда, на тебе была печать потусторонности.

— Правда? Я действительно готова была расстаться с жизнью, только не знала, как проще и безболезненнее. Я не выношу боли. Даже от царапины.

Ирма покачала головой:

— Теперь тебе нечего бояться. Лекарство, которое делается на основе того, что привезла ты, избавляет от боли даже на последней стадии. У нас будет много курьеров, турагентство «Кукольный домик» развернется и в Москве, и в других городах. У меня большие планы.

Ольга изумленно вскинула брови.

— Я буду направлять туристок через Москву, чтобы не показался подозрительным интерес чешских женщин к Вьетнаму. Они будут любоваться Москвой, потом Сайгоном… Мы постараемся запутать маршрут.

— Ирма, ты все мне так открыто говоришь… Почему?

— Ольга, ты трезвая женщина. У тебя были планы на жизнь, весьма честолюбивые планы. Я тебе буду хорошо платить. Ты можешь ездить, снимать сколько хочешь и где хочешь. Повторишь свой опыт с альбомом, он теперь не будет таким дурацким. То есть дилетантским, прости. С деньгами мир фотографии примет тебя в свои объятия. Я знаю, как это делается. Я помогу тебе покорить этот мир.

— Ирма, ты говоришь так, будто ты все делаешь сама, без Иржи.

— Правда? — Она засмеялась. — Наверное, признаки мании величия. — А сама подумала: «Не так уж ты, подруга, далека от истины». Действительно, она понемногу прибирает все к своим рукам.

— Хорошо еще не говоришь, что ты меня резала. Ирма засмеялась:

— Может, у меня получилось бы еще лучше.

— Вряд ли. Такой незаметный шов и почти никакого шрама. Иржи — мастер.

— Это точно. Он мастер своего дела, — кивнула Ирма.

— Знаешь, на животе осталась полоска, как будто я немного похудела, а прежде была очень толстая.

— Иржи гений. Он сделал открытие, которое, к сожалению, нельзя обнародовать. Иногда наука опережает психологию общества. Ой, Иржи приехал! Сейчас я притащу свежую бутылку шампанского. — Ирма убежала в дом.

Иржи вышел из машины и поднялся по ступенькам в дом.

— Здравствуй, Ольга. — Он подошел к ней, ласково посмотрел и поцеловал в щеку. — Я рад за тебя. Ты молодец. Прекрасно справилась.

Она молча смотрела на него.

— Иржи, я все еще не могу поверить. Я даже ни о чем не подозревала.

— Так и должно быть. Иначе я плохо бы делал свое дело, и мои люди тоже. Что ж, теперь ты член нашей команды и будешь играть в ней важную роль. Просто курьер — слишком мало для тебя. Ты умная. — Он засмеялся.

— С чего это вы взяли?

— Вижу. Ты сейчас сидишь здесь, пьешь шампанское…

— Вот оно! — Ирма поставила на стол холодную бутылку и прозрачные бокалы.

— …а не бьешься в истерике, не кидаешься в полицию… Ольга засмеялась.

— А зачем в полицию? Я сама на все согласилась.

— Ага. Только в следующий раз не соглашайся априори на то, что тебе предлагают. Это опасно.

— Но ведь Ирма…

— Милая девочка, нельзя отдавать себя безоглядно в чьи-то руки. Ирма ведь тебе не доверилась полностью, так, дорогая?

Ирма порозовела.

— Перестань, Иржи…

— Нет уж, я не хочу, чтобы у девочки были ложные представления о тебе. Твое согласие она записала на магнитофон, ты это знаешь, Ольга?

— Иржи, прекрати! — Ирма запылала от ярости.

— Эта маленькая семейная ссора нам сейчас необходима для последующего умиротворения. Ольга, мы будем работать вместе, но, повторяю, доверяй себе одной. Так будет лучше для всей компании.

В глазах Иржи блеснула сталь. А через минуту он с широчайшей улыбкой уже предлагал тост:

— За удачу! — Он выпил, помолчал, потом сказал: — Знаешь, Ольга, ты мне понравилась еще в первый приезд, ты меня просто поразила.

— Неужели меня можно запомнить? — скромно улыбнулась Ольга.

— Нет, вы только взгляните, какая кокетка! Ольга, да ты потрясающая женщина! Независимая, открытая на первый взгляд, но ты закрывалась немедленно, когда к тебе начали привязываться с дурацкими вопросами коллеги Ирмы. Помнишь — а для кого у вас выпускают драгоценности, если на вашу зарплату их нельзя купить? — Иржи скривился. — Можно подумать, на их зарплату можно было купить колье, усыпанное бриллиантами. Ты так ловко осаживала этих алкашей. Я был просто в восторге. Через наш дом прошло много иностранных гостей — налижутся сливовицы, и за анекдоты. Так как же я мог забыть такую гостью, как ты?

— Я Ирме уже говорила, от коллег меня отличало только одно: у меня в руках крепкое ремесло — фотография.

— Вот потому-то я в тебе уверен и сегодня — ты понимаешь, что такое ремесло и что с ним делать. Мы тебе даем в руки ремесло другое, куда более доходное. Хотя в чем-то очень опасное. Нет, не физиологически. Здесь все в порядке, ручаюсь. Поверь. Опасность в другом — тайна долго не может оставаться тайной, если ею владеют даже двое. Нашими делами могут заинтересоваться. Кто? Конкуренты — если такие найдутся, но пока их нет. Родные и близкие, которым покажутся наши житейские успехи подозрительными. Да мало ли доброхотов. Поэтому ты должна получить несколько уроков безопасности.

— Иржи, — Ирма скорчила гримаску, — ну дай нам выпить по-человечески. Такое шампанское…

— Под хорошее шампанское такие разговоры убедительнее, и жить хочется дольше, и на свете столько всего замечательного, и оно тебе может быть доступно. Ольга, наш бизнес недолог. Я уверен, медицина одолеет чиновников и общественное мнение, можно будет открыто покупать то, за чем ты ездила. Правда, цена… Кто знает, какой она будет? Кстати, что бы ты хотела сделать на эти деньги? Нельзя зарабатывать просто так. Ты ведь не собираешься тратить их на жизнь, на тряпки, на путешествия?

— Конечно, нет, Иржи. — Ольга посмотрела на Иржи, — Может, дом?

— Но ты говорила, у тебя есть дом.

— Я думала, что это дом. Он понимающе улыбнулся:

— Все мы прежде придавали словам не тот смысл. Что ж, дело хорошее. А еще?

— Еще бы я хотела… — Она подумала, потом сказала: — Фотовыставку в фотоцентре.

— Это тоже стоит денег. Так что, я думаю, мы надолго с тобой в деле. Да, и еще момент. Перед каждой поездкой с тобой будет говорить психотерапевт. Так надо. Не удивляйся и слушай его внимательно.

— Иржи, но почему только голос? Почему я не могу увидеть его, а он меня?

— Лишние глаза — ни к чему. Важен смысл слов, которые он говорит тебе. Какая разница, на кого он похож? Может, он отвратительный урод, но умный?

12

Ольга прилетела в Шереметьево, прошла паспортный и таможенный контроль, пробилась через толпу встречающих.

Водитель должен ждать ее возле табло. Его еще нет, и она стояла, оглядываясь по сторонам. Внезапно Ольга споткнулась о чей-то взгляд. Память сигналила ей о чем-то, но она не понимала. Вспомни, вспомни, велела она себе. Мозг, как компьютер, пошелестел файлами и нашел: спортивный зал… Физкультура… Да, конечно, это первый курс университета. Она бежит по кругу, а ей вслед несется страстный шепот, который слышит только она.

— Ты хороша. Ты так хороша… Ты даже сама не знаешь…

Тогдашняя Оля Геро испугалась горячившего кровь шепота и побежала быстро, потом быстрее, еще быстрее. На каждом круге, в одном и том же месте, она слышала:

— У тебя такие бедра. Ты сама не понимаешь, какие у тебя бедра. Они как мраморные колонны… — Она бежала от этих слов — или спешила услышать их на другом витке, еще слова, такие же, которые заставляли бешено биться сердце, полыхать щеки и сладостно таять от непонятного желания. Она задыхалась, сердце стучало в горле, пот струился по спине, но она бежала и бежала — девочка в синем спортивном костюме, синие тянучки, как на всех, и такая же майка, как у всех. Она удивлялась, а как он рассмотрел ее бедра и ноги?

Она выиграла забег. Преподаватель, глядя на нее с невероятным изумлением, сказал:

— Слушай, Геро, ты ведь не делала никаких заявок на победу? Победить в этом забеге должна была… — Он осекся, увидев ее круглые глаза. — Впрочем, да, конечно, я тебя поздравляю с рекордом. Рекорд не только курса, — он снова потрясенно вздохнул и повертел секундомер, будто сомневался — не испортился ли прибор, — но и нашего крытого стадиона!

Знал бы он, кто вынудил ее поставить этот рекорд! Он стоял в толпе возбужденных зрителей и ухмылялся, глядя на нее такими глазами, что у нее едва не подкосились ноги. Девчонки склонились над ней, помогая отдышаться. Ленка трясла над ней полотенце, как над боксером после очередного раунда.

— Ну, успокойся, уймись. Ну на черта тебе сдался этот рекорд? Ой, она едва живая…

— Да, — протянула Галка, — ты непредсказуема, Геро. Надо же, в чемпионки прорвалась. Зачем тебе? — Она пожала плечами.

Никому из них Ольга не могла рассказать, кто загнал ее в этот рекорд. Уголком глаза Ольга следила за парнем. Он не с их курса. Он вообще с другого факультета. С психфака, как они называли психологов. И не студент. Он аспирант.

Воспоминания, будто освещенные взглядом, о который она сейчас споткнулась, увлекли в прошлое. Ольга ощутила запах спортивного зала, застоялого пота, на нее будто навалилась жара, сердце забилось от невероятного волнения и томления.

Тело загорелось, жар прилил к щекам. Нет, нет, ничего. Это просто последствия операции, это приливы, так бывает у женщин после сорока пяти. Но ей-то сколько еще до сорока пяти! Ну и что, у нее все иначе. У нее свои причины.

Он смотрит на нее не мигая. Неужели она не изменилась? Неужели ее можно узнать через столько лет? А как же его звали? Ольга снова полистала в памяти — конечно, его звали Андрей. Андрей Широков.

Андрей не отводил взгляда от Ольги Геро. Он не сомневался — это она. Сам он только что прилетел из Праги и ждал своего водителя. Он задерживался — то ли завернул за сигаретами, то ли допивал кофе.

Самолет приземлился на десять минут раньше, неизвестно, отчего такое случилось, но случилось. Андрей, рассматривая прилетевших, внезапно наткнулся взглядом на женщину. Прямые рыжеватые волосы до плеч, челка, крупные глаза под ней, полный рот, красиво накрашенный, и взгляд — поверх всего и всех.

Андрей всюду наблюдал за людьми и не уставал поражаться одинаковости взгляда толпы — какой-то тупой устремленности в себя, в землю. Крайне редко встречаются вот такие — выше, за горизонт. Естественно, он стал наблюдать за женщиной. В джинсах, в куртке, все неброское, неяркое, но очень добротное и свежее. Рубашка из тонкой замши, что на ней, вряд ли уложится в среднемесячную зарплату клерка из хорошей фирмы. Эффектная женщина. Фигура все та же, как прежде. Как двадцать лет назад. Да, несомненно, это Ольга Геро, потрясшая сокурсников и преподавателя незапланированной победой в забеге на длинную дистанцию. После той победы, а это была его победа, Широков гордился собой — он способен влиять на человека, раскрыть возможности, о которых обладатель их даже сам не подозревает.

Это был первый эксперимент начинающего психотерапевта. Поэтому он навсегда запомнил девочку с журфака. Она была слишком неопытна для него, который не только учился в аспирантуре в университете, но и брал частные уроки у психотерапевта, располагавшего книгами, которых нет ни у кого в стране, — по психиатрии и психоанализу, их ему привозили с Запада. Человек, занимавшийся с ним, вкладывал знания в Андрея не бескорыстно, корысть была, но сейчас это не важно. Важно другое — первый практический опыт подтвердил: он может заставить другого исполнить его, Широкова, волю. Конечно, он запомнил подопытную Ольгу Геро навсегда.

Глядя на девушку из прошлого, а сегодня женщину под сорок — Андрей знал, сколько ей, хотя издали можно было дать лет на десять меньше, — он снова испытал удовлетворение.

Что ж, вероятно, кто-то еще сообщил ей импульс, позволивший продвинуться в жизни; она смотрела поверх людей свободно, спокойно, а уверенность, несуетность на пустом месте не возникают. Стало быть, у нее прочная основа жизни: достаток, твердые желания, вера в свое право на тот или иной поступок. Она, пожалуй, похорошела с годами, подумал Андрей. Есть такие лица, которые с течением жизни обретают большую привлекательность. Тоже вполне объяснимо — к сорока годам у тебя такое лицо, которого ты достоин. Ты сам делаешь свое лицо, природа только дает материал, с которым ты работаешь.

Андрею стало интересно: кто же она теперь? Какая?

Психологические опыты над посторонними Андрей Широков не прекращал никогда, они поддерживали его в форме и приносили неплохой доход. Он консультировал людей с достатком, которых все больше и которые по-новому смотрят на мир и себя в нем. Психоанализ перестал быть диковинкой, для многих он является подручным инструментом. К Андрею Широкову идут охотно и охотно платят. А он становится все опытнее, и гонорары растут.

Андрей вздохнул. Вот и сейчас он возвращается домой из Праги. Там доходно, интересно, но он не привык играть втемную, сидеть в закутке и не видеть пациенток. Пока ему удается отмахиваться от собственных назойливых мыслей: допустим, хозяин — барин. В данном случае хозяин — Иржи Грубов, его право просить работать с пациентами так, как ему хочется.

— А может, кому-то из них твой нос не понравится? — смеялся Иржи, когда Андрей пытался докопаться, почему ему ставят такое условие. — Они с недоверием отнесутся к твоим словам.

Что ж, логично. Каждый вправе выбирать себе психоаналитика, Иржи выбрал его для своих пациенток.

Логично, логично… Не тревога, а скорее любопытство не оставляло Широкова в покое. Ему казалось, что после операции этих женщин к чему-то готовят. Иногда ему становилось нехорошо — какой мощный поток онкологических больных проходит через клинику Иржи. Невероятно, сколько женщин идут под нож.

Но пока Широков просто размышлял об этом от нечего делать, по-настоящему он не задумывался. Он знал точно — когда ему захочется, он докопается до сути.

Ольга Геро взглянула на старого знакомца, но поскольку он смотрел мимо нее, она тоже сделала вид, будто не узнала, и направилась к выходу.

Водитель немного опоздал.

— Миша, впредь не задерживайся, — резко бросила Ольга водителю.

Он виновато посмотрел на нее и протянул:

— Но, Ольга Николаевна…

— Я знаю, дорогой, куда ты заворачивал по дороге. Ты взял немного вправо, проехал мимо поворота на Шереметьево и заскочил неподалеку, в поселок Менделеево. Я правильно говорю?

Он поерзал на сиденье, будто усаживаясь поудобнее, чтобы доставать до педалей. Миша был маленького роста.

— Да, Ольга Николаевна, от вас не скроешься. Ну, заезжал… А откуда вы знаете?

— Нетрудно догадаться — быть в этих краях, да на такой машине — и не завернуть к милашке?

— Ага, — кивнул Миша.

— Я попрошу тебя впредь не сворачивать на Менделеево. У меня нет желания болтаться в аэропорту. У меня время — деньги. — «И безопасность», — добавила она про себя.

Миша молча кивнул.

Ей нравился водитель, тем более что его наняла Ирма. Впрочем, все дела филиала агентства вела сама Ирма. Ольге лишь оставалось в точности выполнять указания — оформлять кое-какие бумаги. Наверное, Ирма еще не доверяла ей полностью. Впрочем, она из тех, кто вообще никому не доверяет.

Так что Миша — свой человек, проверенный. Не важно, кем и как, это ее не касается. Но была у него, как у всякого живого человека, своя страсть — подруга. Ольга видела ее несколько раз — симпатичная, молодая, Мишу она держала на коротком поводке и на жестком ошейнике; жаль парня, но с другой стороны — каждый получает свое. Она была выше его на целую голову, и он гордился ею. Прикажи она ему вообще не ехать в аэропорт, он бы не поехал. Но у милашки хватало ума — таких денег, какие он получает у Ольги, ему никто не даст.

— Ох, Ольга Николаевна, у вас глаз — ватерпас…

— Да, именно. Я всю жизнь зарабатываю фотографией. И вас всех, подкамерных кроликов, вижу насквозь.

— Ольга Николаевна, ну не сердитесь, ладно? В другой раз я ни на секундочку не опоздаю. Ого, погодите-ка ругаться. Взгляните в правое зеркало. «Семерка» вишневого цвета. Видите?

— Ты хочешь сказать, она увязалась за нами? Ну и что? У нас что, нет нормального движка?

— Да есть движок, но я другое хочу сказать, у «семерки» движок-то не «семеркин».

— А какой?

— А вот такой, держитесь-ка покрепче!

— Ну давай, держусь!

Миша так придавил педаль газа, что водитель из соседнего ряда покрутил пальцем у виска, и по губам можно было прочесть слово, по сравнению с которым «козел» — просто ласка. Миша подрезал ему нос и ловко ушел вперед по соседней полосе. Хитро улыбаясь, он посмотрел на Ольгу.

— У тебя и шуточки…

Но такие ситуации они уже прикидывали и не в первый раз тренировались. Ольга не забывала об опасности.

— Для всех нас она существует, — говорила ей Ирма, — неизвестно откуда ее ждать. Так что лучше заранее подготовиться. Пока жив человек, не стоит забывать, что чаша до дна еще не испита, вот когда окажешься в ящике под землей, тогда все.

Всю дорогу в самолете и теперь, в машине, Ольга думала об одном звонке. Стоит — не стоит звонить в прошлое?

Окунувшись в новую реальность, которая столь внезапно обрушилась на нее, она много пережила. Первое, что приходит с такой новизной, — страх. Но когда один страх наступает на хвост другому, усмехнулась она внезапно возникшему в голове образу, они уничтожают друг друга. Потрясение от медицинского приговора перекрылось открытием о том, что она перевезла в себе наркотики. И, как случается с человеком, много пережившим и выстоявшим, она освоилась в новой жизни, совершенно непохожей на прежнюю, довольно скоро. Ольга знала, что терять ей больше нечего. А значит, надо приобретать.

Она решила готовить свою собственную выставку в фотоцентре. Сумма, которую предстояло заплатить за аренду зала и услуги, потрясла бы прежнюю Ольгу Геро. Но платить будет нынешняя, а она сможет. Дома, разматывая пленки, разбирая фотографии и придумывая к ним подписи, Ольга не уставала поражаться — если бы несчастье не свалилось на нее, если бы не давнее знакомство с Ирмой, не видать бы ей персональной выставки.

Так что же на нее свалилось — счастье или несчастье? Ольга вздохнула, ответа на этот вопрос у нее не было. Как не было точных ответов и на другие вопросы.

— Не ищи ответов, Ольга. Просто живи, — говорила ей Ирма. — Всем нам неизвестно сколько осталось. Такие, как мы, подчиняются собственным законам, у нас должны быть свои понятия о счастье и несчастье. То, что разрешено другим, нам запрещено. И наоборот. Разве кто-то обречен на такие страдания, которые могут свалиться на нас? Да, мы возим то, что нельзя возить. Это преследуется по закону. Но закон — для здоровых, дорогая. Боль, которая может обрушиться на нас, только наша боль, нам придется ее терпеть, если мы сами не позаботимся о болеутоляющем. Я помню, как мучилась моя мать. Только из-за меня она не прекратила сама свои страдания.

Ольга хорошо понимала то, о чем говорила Ирма. Она не раз думала, что ей нетрудно отойти в мир иной — всегда найдется таблетка… Но еще не время. У нее еще есть дела на этом свете. Но если начнутся боли… Те, кто запрещает использовать наркотики для обреченных, не знают, что такое боль. Поэтому они ставят исполнение принятых законов выше страданий отдельного человека. А если так, то надо самим о себе позаботиться. Ирма права — чем больше курьеров, тем надежнее защита от страданий для таких, как она.

Ольга решила больше не раздумывать — звонить или не звонить в прошлое. Звонить. Едва переступив порог собственной квартиры, Ольга сняла трубку и набрала номер Тани Песковой.

— Таня? Узнаешь старинную подругу Ольгу? — Она никогда не пыталась интриговать по телефону, мол, а ну догадайся, кто это… И сама терпеть не могла.

На другом конце раздалось ошарашенное:

— Ой, Геро, ты, что ли?

— Представь себе. Жива-здорова. Не хочешь увидеться? — спросила Ольга. — Я сейчас кладу трубку, а ты подумай. Перевари мое появление в твоей жизни и запиши телефон.

Ольга продиктовала номер, положила трубку и отправилась в душ. От воды она быстро приходила в себя. Подставляя тело под колючие острые струи, она ощущала необыкновенную легкость, бестелесность.

Итак, все, что говорила Ирма на террасе своего дома, обретало реальность. Ольга как представитель турагентства «Кукольный домик» отправила уже несколько «туристок». Ольга не интересовалась, кто эти женщины, не вникала в дела Ирмы, которая знает, что делает. Ольга выполняла свою работу. Ирма и Иржи были ею довольны.

Ольга очень изменилась. Теперь это была уверенная в себе женщина, ухоженная, стильно одетая. Она решила строить загородный дом под Москвой: конечно, Чехия — прекрасно, но она не хочет оказаться иностранкой. Она построит такой, в каком сейчас живет мистер Уиклер. Может, порадовать старика?

Если воспользоваться его теорией, то, увидев воплощенный в жизнь новый дом, он решит, что срок его земного пребывания удлинится. Ведь он его построил в тридцать. А почему бы мистеру Уиклеру не прожить сотню лет? Ну, женится еще разок… Ольга улыбнулась. Да хоть двести. Пускай живет.

Мистер Уиклер любит жизнь. Вообще, как она заметила, там жизнь любят гораздо больше, чем здесь. А домик в лесу, который они построили со Славой, она сохранит. Мало ли — пригодится сыну для чего-нибудь.

Сейчас Ольгу Геро больше всего занимала персональная выставка. Она хотела ее и боялась… Ее работы будут висеть в зале фотоцентра… Только ее и больше ничьи. Она участвовала в разных выставках, выставлялась за границей. Но это другое. Устроить персональную выставку — это значит оказаться один на один со зрителями.

— Конечно, несколько лет назад, в прошлой жизни, такая выставка стала бы потрясением для коллег, — призналась Ольга Ирме. — Но тогда об этом мечтать было нельзя. Тогда нужны были не деньги, а то, что дороже их… Не тебе рассказывать. И вы, и мы играли по одним правилам.

— Можешь не рассказывать. — Ирма улыбнулась. — Но времена переменились, а вместе с ними и правила. Давай думать о сегодняшнем. Итак, что надо прежде всего? Рекламные плакаты с твоим портретом. Мальчики, жаждущие взять у тебя интервью. Ты их как следует угостишь, они хорошо поработают. Стало быть, нужен фуршет — легкий, но сытный, запоминающийся.

— Приглашения на двух языках — русском и английском?

— На трех. Добавь чешский. — Ирма многозначительно посмотрела на подругу — Я обеспечу тебе иностранный патронаж. У вас это любят. Наш фотожурнал тебя устроит?

— О, Ирма, об этом я и не мечтала.

— Еще не все. Рецензии… Непременно. Ты вкладываешь деньги, которые сама заработала. На каждый вложенный доллар, я не говорю рубль, ты должна получить как можно больше товара. Интеллектуального товара. Поняла? Иначе зачем тратиться? Ты должна получить максимум. Раньше такие выставки обеспечивали пожизненное признание. Сейчас нет. Значит, надо прокричать громче!

Глаза Ольги загорелись азартом. Она устроит выставку. Шумную, заметную.

— И еще, — добавила Ирма, — не вздумай экономить на дизайнере.

Ольга энергично закивала.

— Надо доверять специалистам. — Ирма многозначительно усмехнулась. — Понятно?

— Еще как…

Ольга вышла из душа, телефон сразу зазвонил. Это была Таня, переварившая появление Ольги в ее жизни.

— Итак, Таня? Как насчет того, чтобы встретиться с бывшей подругой?

— Ольга, ты с Луны свалилась?

— Да, Таня. Именно оттуда я и свалилась.

— Ты сколько лет не звонила?

— Не считала… А теперь вдруг захотелось вернуть приятных людей.

— Ага, намерена тряхнуть стариной?

— Если точнее, снова познакомиться со своей старинной подругой Таней Песковой. Как ты? Где ты?

— О, я нормально. Правда, я сейчас женщина сильно трудящаяся. Работаю с утра до вечера. С девяти до шести.

— Вот как? Ты и в худшие времена ходила на работу по присутственным дням! Как сейчас помню — мы каждый день, а ты как избранные.

— Да, но мне кажется, это уже было не со мной.

— А все, что происходит теперь, — это с тобой?

— Ты знаешь, со мной. Я даже испытываю удовольствие от хождения в присутствие. По крайней мере не надо думать, чем себя занять. Самое трудное для большинства из нас, если не заниматься самообманом, — найти себе дело без посторонней помощи.

— Слушай, Пескова, ты очень помудрела.

— Я всегда была такая. Только ты не замечала.

— Зато моя камера замечала.

— Твоя фотокамера выискивала морщины на наших мордах, — рассмеялась Таня. — А самые настоящие морщины гораздо глубже.

— Знаешь ли, подруга, именно оттуда они и проецируются на морды…

— Вот видишь, Геро, ты тоже даром время не теряла, умна до безобразия.

— Да кто бы спорил! Мудрая я теперь, мудрая. Ну так как, не боишься принять приглашение старой мудрой подруги?

— Я смелая. Говори: куда? Когда?

— На джин с тоником. В бар Дома журналиста. Знаешь где?

— Надеюсь, он все там же?

— Да.

— Хорошо, но мой благоверный…

— Ага, благоверный… У меня такого нет, поэтому оставь его дома, пусть лежит на диване, или где там ты еще его держишь.

— Ладно, оставлю с кошкой.

— Ага.

— С Муркой. Недавно у нее родилось восемь замечательных котят. Один еще при ней. Не надо?

— Нет, жалко животное, сдохнет от тоски. Меня часто не бывает в Москве.

— А, ты занятая женщина?

— Ну, ты же помнишь, я и тогда не сидела на месте. Сейчас работаю в одной фирме… Много езжу. Так как? В выходной?

— Договорились.

— Кстати, а где ты сейчас работаешь?

— По-прежнему в библиотеке, но в другой.

— А у нас еще есть библиотеки?

— А то…

— И где это?

— В Тушине.

— Вот это да! И есть читатели?

— Гм.

— Ясно. Очень откровенно.

Они посмеялись. Ольге было приятно снова услышать знакомый голос с ехидцей.

Теперь, много лет спустя, Ольга догадалась, что давным-давно Таня перенесла похожую операцию. Потому-то она и решила отыскать старую подругу. Таня никому ничего не рассказывала, но, пройдя через все, Ольга больше не сомневалась. Как не сомневалась и в другом — ей надо заняться Таней Песковой. Число «кукольных домиков», усмехнулась она, может вырасти. А не выстроить ли им целый городок? Ольга горько усмехнулась. Отличная идея. Только за такую идею вряд ли заплатят. Но Таней она займется, она уже поговорила с Ирмой.

Все чаще Ольга ловила себя на том, что сейчас она может все, как будто внутренние барьеры, внешние ограничения стерлись, открылась безбрежность мира. Она полюбила летать во Вьетнам, влажный воздух разглаживал кожу, целебные ароматы растений насыщали легкие — чего стоил запах мандаринов, не имеющий ничего общего с запахом привычных кавказских плодов. Вьетнамская кухня с каракатицами, лягушачьими лапками, собачьим мясом, прекрасно приготовленным в ресторане, доставляла удовольствие. Как-то разом все стереотипы прежней жизни рухнули, и Ольга ощутила себя человеком, открытым для всего.

Она чувствовала себя тугим мячом, сильной рукой запущенным в известную цель. И эта цель — ее собственный конец. Но пока она в полете, ей надо успеть выполнить все свои желания и прихоти.

Минь прекрасно относился к Ольге, он не знал, известны ли ей их отношения с Ирмой, но поскольку ее представили подругой Ирмы, он вел себя с ней чрезвычайно корректно. Он готов был исполнять все ее капризы.

Клиника, которую Минь держал под своим контролем, состояла из специалистов, и никакого труда не было загрузить контейнеры. Процедура проходила безболезненно, но чтобы не доставлять неудобств разовым курьерам, которые сами не знали, что везут, им затуманивали сознание. Посвященным курьерам, как самой Ольге, тоже давали возможность увидеть волшебные сны. И снова к ней возвращался первый наркотический сон — крупная клюква на излучине реки.

Проснувшись, она думала — а может, ей поехать в свой сон? И посмотреть? Но, придя в себя, она поняла — нет такой реки, а на песчаном берегу никогда не растет клюква.

13

«Семерка», от которой на всякий случай отрывалась машина Ольги, ехала не за ними. Она мчалась сама по себе, просто в ней сидел Андрей Широков, дождавшийся наконец своего водителя, в сотый раз извинявшегося за опоздание.

— Да нет, ты ничуть не опоздал, это самолет прилетел раньше. Такое случается. И не вини себя — эти минуты меня навели на очень важную мысль. Так что за твое опоздание я тебе даже приплачу. — Он протянул Толе сотенную бумажку.

Водитель ошарашенно посмотрел на хозяина.

— Андрей Михайлович, ну вы даете. Да если вы мне за опоздание отстегиваете сотню баксов, я каждый день буду опаздывать.

— А вот когда ты в следующий раз опоздаешь, я вычту у тебя сотню. Дорогие мысли приходят в голову нечасто. Понял?

Водитель успокоенно хмыкнул. Хозяин ему хорошо платил, ничего не скажешь. Но требовал четкости и послушания. Другой на Толином месте давно бы плюнул на деньги и сбежал. Но Толе бежать некуда. Никто, кроме Широкова, не взял бы его водителем. В свое время он побывал в сумасшедшем доме, если называть заведение своим именем, а не в нервной клинике. Он проторчал там несколько месяцев после нервного срыва из-за аварии. То была ужасная авария, и виноват он. Он работал дальнобойщиком, ехал из загранрейса на огромном «фрихофе», который его фирма купила у одной английской дамочки — она была, говорят, на всем рынке грузовиков единственным дилером от Англии. Ни один мужик не сумел ее вытеснить целых двадцать лет. Грузовик был последнего поколения, страшно дорогой. Толе не повезло — он заснул и в пять утра вылетел на встречную полосу на Минском шоссе. В него врезался «жигуль».

Муж, жена и двое детей — все всмятку. Так что Толя будет до конца жизни благодарить ту англичанку за качественную машину — будь он в любой другой, давно кормил бы червей в земле.

Фирма, в которой он работал, была непростая, и ему предложили на выбор — сумасшедший дом или тюрьму. Конечно, он выбрал первое. Теперь наступили новые времена, когда всем сумасшедшим самим предложили определить степень собственного сумасшествия и только признававшим себя таковыми предлагали укладываться в клинику. Никто больше не вправе засунуть туда кого-то, если он не буйный, помимо его желания. Толю тогда заприметил доктор и предложил у него работать.

Доктор, а им был Широков, тогда уже знал о готовящемся указе, но пациенту совсем не обязательно знать о нем, пусть видит в нем спасителя и преданнее служит.

Андрей видел огни «БМВ», быстро удаляющиеся по шоссе. Хорошая машина. Всем понятно — на нее можно заработать только определенными путями, причем совсем не теми, которые годятся для женщины в возрасте Ольги Геро. Вряд ли она продает себя, но наверняка что-то продает. Сейчас все продают, правда, везет тем, кто хорошо знает, что, куда, кому и за сколько. Андрею не составляло труда узнать адрес и телефон Ольги Геро. И проследить, чем она зарабатывает. Хозяйка фирмы? Нет, она не того психологического склада. У нее нет желания руководить другими, тратить на них свои силы. Наверняка разведена, подумал он, ее никто не встречал. Конечно, можно подумать, что муж прислал за ней машину. Но он побился бы об заклад, что машину прислал не муж. У замужней женщины взгляд иной, на ней лежит печать — занято, даже если она сама строит глазки и. пытается убедить — да свободно же!

Широков усмехнулся. Ну так что же — продолжить опыт с первой пациенткой почти двадцать лет спустя? Человек меняется, да, конечно, за полжизни она многое пережила, наверняка стала крепким орешком. Но каждый орешек состоит из половинок. Надо знать, где надавить, чтобы он раскрылся. Он это знает…

Сейчас Широкова интересовало другое — сама ли она управляет собой, достаточно хорошо постигнув собственную суть, или ею управляют? Если да, то кто, почему, зачем?

Он посмотрел на водителя и спросил:

— Ты видишь номера?

— Да, вижу.

— Запомни и узнай, чья машина.

— Хорошо, хозяин.

— Фамилию и адрес владельца.

— Есть.

— Жду звонка сегодня.

— Есть.

14

Андрей набрал номер платной справочной и узнал домашний телефон Ольги Геро. Судя по номеру, живет в центре. Значит, дела у нее идут прекрасно. Водитель удивил его своим сообщением — машина записана не на нее, но на кого она записана! У Андрея перехватило дух. Так что же теперь такое Ольга Геро?

Андрей поблагодарил Толю, который понял, что хозяин доволен результатом его простого расследования, если добавил еще десятку гонорара. Похоже, хозяин не просто рад, здесь что-то большее.

Толя прикинул, а сколько дадут ему те, кому он это расскажет? Точнее, сколько ему запросить?

Андрей долго ходил по комнате и думал. Ольга не шла из головы. Наконец он снял трубку и набрал номер ее телефона.

— Алло! — услышал он на другом конце провода.

Он молчал.

— Говорите же! Алло! Он молчал.

— Ну, черт побери! Говорите или положите трубку! Он молчал.

— Тогда я положу. — И шмякнула трубку на рычаг.

Ольга Геро по-прежнему импульсивна. Ее, как и раньше, можно подтолкнуть… Она чем-то взволнована. Стало быть, есть причина. Судя по всему, основательная, это не просто минутное раздражение. Хорошо, надо последить за ней — куда она ездит.

Андрей, проворачивая в голове ситуацию, подошел к зеркалу и посмотрел на себя: ничего нового, такой, как всегда. Он пожал плечами. А каким он хотел себя увидеть — таким, как тогда? Ах как она бежала, у нее действительно были потрясающие бедра — крепкие, сильные.

Конечно, сейчас они уже не такие, у женщин после тридцати бедра худеют и дрябнут. Даже если она их накачивает, все равно не то. Поэтому ему нравятся молодые, до тридцати. В постели. После тридцати трех просто постель их уже не устраивает, они хотят разговаривать, делиться мыслями, а он этого не любит. Ему и своих мыслей хватает.

Рука сама собой потянулась к телефону, пальцы тыкали в кнопки, набирая ее номер.

— Алло?

На другом конце сняли трубку и молчали.

— Здравствуй, Ольга. Никакого ответа.

— Ольга, не плати той же монетой. Она засмеялась.

— Я знала, что это ты звонил.

— Почему?

— Потому что я тебя узнала в Шереметьеве.

— А мне казалось, ты смотрела за горизонт.

— Да, но я вижу все, что происходит до линии горизонта. Это особенность фотографов.

— А ты фотограф?

— Да, с тех пор как окончила университет. Тот самый, где я победила в забеге. Ты понимаешь, о чем я говорю. Я не выпускаю из рук камеру.

— Это прекрасно. Значит, ты тонкий психолог.

— Если и не очень тонкий, то достаточно сообразительный. Хватило ума понять, что ты меня заметил, узнал и поехал следом.

— Да, я ехал, но у тебя слишком мощная машина. Моя «семерка» против «БМВ» — тихоходный ослик.

— Мой шофер предположил, что у тебя фордовский движок, раз ты решил увязаться за нами.

— Нет, шофер не прав.

— Конечно, нет. Когда он поддал газу, тебя нельзя было рассмотреть даже в подзорную трубу.

Ровный голос Широкова немного успокоил ее.

— Это манера моего водителя, — вздохнула она.

— Твоего водителя?

— Да, а почему бы и нет?

— Ты состоятельная женщина?

— А почему бы и нет? Да, я вполне состоятельная, самостоятельная, какая еще бывает женщина? А все остальное ты видел.

— Я не все видел.

— Ну, то, что не видел, тебе и видеть не обязательно. В конце концов, ты мне кто?

— Я тебе никто. А ты мой первый удавшийся эксперимент.

— Что? Эксперимент?

— Да, объект. А ты забыла, кто тебя загнал в чемпионки по бегу?

Ольга расхохоталась:

— Да, конечно, от таких гнусностей можно было добежать до Аляски не останавливаясь.

— Разве то были гнусности? Я говорил чистую правду.

— Мне было семнадцать лет, а ты говорил про какие-то бедра. Про мои необыкновенные возможности, которые открывает мое тело, как я теперь понимаю.

— Да, я намекал на это. Но ты же достигла…

— Но не с помощью собственного тела! — крикнула она и осеклась.

А с помощью чего достигла она благополучия? Он и сам не знает, насколько прав. Чертовски прав. Ольга похолодела.

— А ты что, ясновидящий?

— Нет, я психолог.

— Ну да, конечно. Ты же был аспирантом с психфака. А вы там все психи.

— Нет, не все. Я оказался лучшим психом.

— Что ты имеешь в виду?

— Я великий психолог.

— Ты, наверное, сумасшедший.

— Нет, психиатры часто бывают сумасшедшие, но я практикующий психотерапевт.

— Да? — проговорила она задумчиво.

А не спросить ли его, какого черта ему от нее надо? Она вспомнила его лицо в аэропорту. Его глаза. Что такое было в его глазах? Если бы посмотреть в них через камеру, она бы определила безошибочно.

— Ты думаешь, у тебя глаз-рентген, да? — В ее голосе послышалось что-то такое, отчего у Широкова забилось сердце. Он точно знал — ей не хочется, чтобы он видел ее насквозь.

— Думаю, да, — сказал он, четко давая понять, насколько уверен в своих способностях.

Сердце Ольги забилось в дикой тревоге. Но ведь Иржи сказал — ничто, никакой рентген не способен раскрыть, что у нее внутри. Конечно, нет. Какая чепуха! Она спятила!

Глаз-рентген. Переутомилась, надо кончать этот дурацкий разговор.

— А во что ты хочешь меня загнать на этот раз, Широков? — спросила она, подчиняясь какой-то посторонней воле. — Что ты хочешь? Вообще-то кто кому звонит? Ты мне или я тебе?

— Я тебе звоню.

— Что ты хочешь сказать мне?

— Я хочу увидеться с тобой.

— С какой стати? Зачем?

— Ну, просто я хочу с тобой увидеться.

— Что предлагаешь?

— Я предлагаю тебе со мной встретиться.

— Хорошо, где и когда?

— Называй место ты, где тебе удобней. Ты женщина. Сердце Ольги колотилось как безумное. Где? Где? Не домой же его приглашать?

— Да, хорошо. Давай-ка встретимся на моей профессиональной территории. В Доме журналиста. В баре. Как?

— В баре. В Доме журналиста. Когда и во сколько?

— В воскресенье, в час дня.

— Ах, мы пойдем на утренник.

— А ты думал — на вечерний прием? Нет, дорогой. Вечерами я не хожу по барам с незнакомыми мужчинами.

— А со знакомыми?

— У меня нет знакомых мужчин. А вообще какое твое дело? — Ольга разозлилась — с какой стати он лезет в ее жизнь? А она рассказывает ему все, что он ни пожелает. Она явно переутомилась.

— Да нет, Ольга, я думаю, у тебя есть знакомые мужчины. И ты ходишь вечерами в бары. У тебя есть маленькое вечернее платье, знаешь, такое ма-аленькое черненькое платье, долларов… Ладно, я оставляю наглые попытки проникнуть в твои коммерческие тайны.

Ольга усмехнулась. Он прав, черт возьми. У нее есть ма-аленькое черное платьице, всего за две сотни баксов, но на ней оно выглядит на тысячу.

Ольга стала судорожно вспоминать, когда в последний раз вечером была в баре. Ну конечно, во Вьетнаме, ну конечно, в Праге. Но не в Москве.

— Да, я бываю в барах, но…

— Вот видишь, а хотела сказать неправду.

— Слушай, я боюсь с тобой встречаться, ты какой-то странный.

— Да я не странный, и чего тебе бояться в час дня в Доме журналиста?

— Хорошо, встретимся в вестибюле. Я проведу тебя по своему удостоверению.

— Отлично. Договорились. В вестибюле. Ты поведешь меня в бар.

— Договорились, пока. Он положил трубку.

Она тоже положила трубку и отскочила от телефона, будто боялась обжечься.

Она метнулась в кухню, налила апельсинового сока в стакан, выпила залпом, не поняла, что такое сделала, налила еще, снова выпила, опять не поняла. А когда налила третий стакан, удивилась — Господи, она пьет столько жидкости, будто готовится к ультразвуковому исследованию. В конце концов, ну встретится она с ним. И что? Он же не экстрасенс, который вытряхнет у нее из башки все, что там сидит. Да и она кое-чему обучилась за прошедшие годы.

Она умеет владеть собой. Иначе давно бы засыпалась. Ольга вспомнила, как в свой первый сознательный рейс, после того как Ирма и Иржи ей все открыли, она летела из Вьетнама и, сидя в самолете, вглядывалась внутрь себя. Ей казалось, она видит все, как на экране, что в ней. Она считала часы, минуты, когда приземлится самолет, ей казалось, контейнеры слишком тяжелы, у нее случится «выкидыш», прямо здесь. Она закинула ногу на ногу, так плотно стиснув бедра, что лицо побелело от усилия.

— Вам нехорошо? — озабоченно подлетела к ней стюардесса, милая блондинка с красным платочком на шее, концы которого кокетливо торчали в разные стороны. При виде красного цвета Ольгу охватила паника. В глазах стюардессы возникла тревога, но не за пассажирку, а за себя — неужели придется возиться? — Мы идем на посадку. Потерпите! — не попросила, не уговаривала, а потребовала она.

И странное дело, при всей нелюбезности души, голос — сама любезность, он успокоил Ольгу. Она расслабилась. И, черт побери, она должна доверять Иржи. Если он сказал, что не о чем беспокоиться, значит, так и есть. В конце концов, он должен трястись над ней больше, чем она над собой. Конечно, «куколок» вроде нее он наделал много, но не всем доверяет так, как ей. Она ощутила внезапный прилив радости, но тут же взяла себя в руки — рано ликовать. Она давно знала: порадуешься прежде времени — в положенный срок нечему будет радоваться. Все хорошо вовремя.

И Ольга закрыла глаза…

Сейчас, напившись соку, она поставила в холодильник пакет. Ладно, надо кончать воспоминания, что было — то прошло. Предстоит встретиться с Таней. За Таню Ирма вознаградит ее отдельно. Ольга станет ее поручительницей. И если все состоится, они с Таней вместе поедут в Прагу. Господи, на кой черт ей этот мужик? Для чего она назначила ему встречу в Доме журналиста? Ольга сама не понимала, но чувствовала, как что-то толкает ее к нему. Где-то в глубине сознания сидела необъяснимая мысль — этот человек ей нужен. Или память о победе, которой никогда бы не было без него? Как мужчина он ее не привлекал, то есть нет, все при нем, он видный, ладный, статный. Но эти слова, приходившие на ум, были безликие, лишенные страсти и порыва, как и ее отношение к нему.

— Итак, что ты можешь нам сообщить? — спросил Петр Сергеевич, глядя на Толю, сидящего перед ним на стуле. Кабинет был обставлен новой итальянской офисной мебелью, а водителю Широкова принесли стул из старой жизни, чтобы подчеркнуть, что он чужой в этом мире.

— Ну что могу сообщить, — вздохнул он. — Патрон интересовался одной машиной и одной бабой.

— Называй номер. Называй бабу.

— Бабу не знаю. А номер машины… — Он назвал без запинки.

— Ты, конечно, узнал, к кому она приписана?

— Да, узнал. — Он сообщил.

— Хм, — покрутил головой толстый. — Это что-то новенькое в жизни твоего шефа. А баба?

— А баба — я не знаю, кто такая. Машина встречала ее в Шереметьеве.

— Что ж, ладно. — Он нажал несколько кнопок: — Друг, запиши-ка номер, поинтересуйся, что за бабу катает эта тачка.

— Приступить к исполнению? — спросил «друг».

— Так точно. Немедленно. Исполнишь — мигом сюда. Что еще можешь добавить?

— Патрон слетал в Прагу. Вернулся.

— Сколько дней был в Праге?

— Три.

— Что он там делал?

— Не знаю. Он не говорил.

— А по дороге из аэропорта было что-то интересное? Толя вспомнил сразу же о сотне баксов, но решил не обнародовать новость. Бумажка приятная, новая, чужими пальцами не захватанная, пускай себе лежит там, где лежит.

— Нечего больше сказать, да?

— Нечего.

— Ну ладно, до новых встреч, Толян. Бывай. — И толстый помахал ему рукой, как вождь с трибуны.

— Иди и не оборачивайся, — посоветовал охранник, выпуская его из офиса.

Толя никогда не оборачивался, уходя из громадной комнаты. В прежние времена здесь заседал ученый совет научно-исследовательского института. Кому только не сданы здесь помещения, некогда бывшие лабораториями, где шуршали бумажками сотни серых бабенок и нечесаных мужиков. Сколько чаев здесь выпито из пачек со слоном, сколько мышей выкормлено сухими бутербродными крошками. Похоже, администрация, съежившаяся на пятачке возле сортиров в конце коридора — все в одной норке, с директором за ширмой, — сама не знала, кому именно сдала. Весь штат от прежней науки — только они: директор, секретарша и бухгалтер.

15

— Так ты вот это называешь «кукольным домиком»? — Таня оторопела. Потом она подняла глаза от домика Ирмы на фотографии и посмотрела на Ольгу. — Ну, ты даешь… — Она вскинула светлые брови. — Ты вот такое хочешь построить? Да как тебе в голову пришло? Сейчас это стоит дикие миллионы. А вообще, конечно, хороший. — Таня покачала головой, понемногу приходя в себя. — Слушай, только не говори мне, что ты заработала камерой. Для такого дома карточки надо было продавать пудами и не у нас.

— Кстати, а чем занимается твой благоверный? — вдруг спросила Ольга.

— Мой благоверный, хорошо тебе известный, все еще преподает, и у него своя крошечная фирмочка. — Таня усмехнулась. — Собирается ломать старые пятиэтажки на севере Москвы. Думает, что такой сладкий кусочек ему обломится. Но, боюсь, Саша рано радуется. Там гуляют хорошие бюджетные деньги, и вряд ли ему они перепадут. Кроме него, в этой сфере полно страждущих. Поэтому дома наверняка сломают другие. — Она махнула рукой. — Слушай, Геро, скажи мне, мы пришли сюда, в бар, и сидим над джином-тоником для чего?

— Пообщаться. Встретиться. Хочется наладить отношения с приятными людьми из прошлого. Понимаешь, нас как-то всех раскидало, а мне хочется, чтобы люди, которые нравились и с кем мне было тепло, продолжали бы меня согревать и сейчас. Душой.

— Ага, а сама ты по-прежнему греть никого не хочешь?

— Нет, почему, ты же помнишь…

— Я, конечно, помню. А кстати, где сейчас Павлик?

— Павлик в порядке. Он почти взрослый мужик. Мы как-то ходили по делам, так меня принимали в лучшем случае за его сестру. Благородные люди. А остальные думали — баба подцепила мальчишку. Он выглядит на все двадцать.

— Ну да, а ты на тридцать три.

— О, спасибо, осадила. А то я думала — на двадцать восемь.

— Не надейся. Это нам всем кажется. Посмотришься в зеркало без свидетелей и кажешься себе юной. А на фоне человечества до старой карги — рукой подать.

— Что мне в тебе всегда нравилось, так это откровенность. Никогда никому не замазывала глаза. Я помню, когда ты работала в востоковедческой библиотеке. — Ольга фыркнула. — Все великие ученые мужи привязывались к тебе — хотели, чтобы ты нашла книгу, откуда они могут списать, но чтобы больше никому этой книги ты не давала. А ты всех посылала.

— Да, посылала. Я была молодая и глупая.

— А сейчас что бы сделала на месте той Тани?

— Я бы уже не посылала, и, как теперь понимаю, мне жилось бы немножко легче. — Она скривила губы. — На нынешнее место я ушла, когда оно было очень завидное. Но все рухнуло, как везде, и мне теперь придется досиживать до пенсии под этими обломками. Кому нужна старая баба?

— Ну, прости, старая — это не про тебя.

— Да ладно, я ведь старше тебя.

— Чего никогда нельзя было сказать. Сейчас тоже, кстати. Ты сама придумала стричься почти наголо?

— Ну, разве это наголо! Посмотрела бы ты, какая я была два года назад.

— Тогда я не могла тебя увидеть. Я была слишком занята собой. Ты ведь знаешь — я жила не одна, у меня был биолог. Нет, я не выходила за него официально.

— Слыхала. Энтомолог. Поймал тебя, как бабочку. Кажется, ты была не первая в его коллекции?

— И не последняя.

— Кого-то он снова поймал?

— Думаю, не без того.

— У вас недолго длилось?

— Знаешь ли, знаешь ли… Про это мы поговорим чуть позже. Так как тебе мой проект «кукольного домика»?

— Потрясающий. Я бы от такого не отказалась.

— Так в чем же дело?

— Конечно, моей Катьке совсем не плохо оставить что-то на этом свете как воспоминание о собственных родителях. — Таня вздохнула.

Катьку она родила поздно, ей было хорошо за тридцать. Сейчас она еще ходит в школу, но Таня с содроганием думает, что дальше. Школа становилась хуже день ото дня, а чтобы отдать дочь в гимназию — нужны деньги. Представить себе, что муж сможет их заработать, невозможно. Так что будет с ребенком? После школы она попробует поступить в бесплатный институт. Но с такими знаниями возможно ли это? Нужны деньги, а взять их негде.

— Ты знаешь, мне богатой уже не быть. И такой дом не построить.

— Доступно трудящимся.

— С ума сошла?

— Доступно трудящимся, — упрямо повторила Ольга.

— Шутишь? Не стыдно? Ты знаешь, какая у меня зарплата?

— Так я же говорю — трудящимся. А не служащим. Я имею в виду тех, кто трудится. От слов «труд», «трудно»… Ты не трудишься, ты просто ходишь на работу. А можешь не ходить и заняться кое-чем другим.

— Дорогая, я стольким занималась в своей жизни, что давно пора на пенсию.

— Да, да, да. Я понимаю ход твоих мыслей, но толку от них никакого. С ними и впрямь только на пенсию. Кстати, у тебя ведь есть дача?

Ольга все ходила вокруг да около, соображая, в какой момент начать задуманный разговор. Ирма сказала ей только одно: делай, как сочтешь нужным.

— Ты же знаешь, мои родители еще при царе Горохе построили собачью конуру. Она почти развалилась. Мы иногда ездим туда, но ты помнишь мою сестрицу? С годами у нее характер не улучшился. Она стала просто невыносимой.

— Кстати, квартира у тебя та же?

— Ага. И та же соседка, вечная Серафима. Орет дурным голосом на внука. Хотя нет, наверное, уже на правнука, но слова те же самые. По второму разу через стенку слушаю.

— Человек — та же пластинка. Стоит только перевернуть… — засмеялась Ольга.

Они потягивали через соломинку джин, сильно разбавленный тоником. Бармен знал Ольгу, мило улыбался и приготовил коктейль так, как она привыкла — пятьдесят граммов джина, много льда, лимонная долька на краю бокала и отдельно — баночка тоника. От фисташек было солоновато во рту.

Ольга заказала пирожное к кофе — оно было из прежней жизни: заварное кольцо, наполненное сладким легким творогом. Тане нравилось в полутьме пустого бара. Они были первыми посетителями. Часа через два сюда набьются мужчины, поднимется гомон, запахнет табаком, но это ближе к вечеру, когда они уже уйдут.

— Господи, мне сейчас станет просто плохо.

— От чего?

— От зависти. Но от зависти не к домику, а к возможностям. Я должна сказать, больше всего в жизни мне хочется выучить Катерину.

— Кстати, как она? Я бы ее, наверное, сейчас не узнала.

— Да конечно, нет. Она уже подросток. Пока я могу ее одеть, переделать что-то из своего старья.

— Я помню, как ты замечательно шила.

— И вышивала. Сейчас тоже случается. — Таня посмотрела на свою юбку, которую скроила недавно из Сашиных брюк. Ничего вышла. Складная. Правда, ткань не слишком хороша по нынешним временам.

Вот эту юбку она наверняка переделала, отметила Ольга. Аккуратно, но если бы Таню одеть во все настоящее…

— Но долго ли она согласится носить мое рукоделие? — усмехнулась Таня. — Знаешь, когда в школу ходили в форме, было проще. А сейчас такое расслоение, и так не хочется оказаться в основании пирамиды…

— На вершину захотелось? — усмехнулась Ольга.

— Не-ет, там сильно дует. — Они засмеялись. — Хочешь, приходи как-нибудь, увидишь мою Катьку.

— Спасибо, конечно, но я думаю, в ближайшее время не выйдет. — Сощурившись, Ольга посмотрела на Татьяну. — А вот мы с тобой могли бы снова увидеться, и очень скоро. Провернуть одно дельце не без интереса для обеих.

— Уж не собираешься ли ты меня позвать в свой новый дом?

— Да что ты, я до сих пор думаю, где мне его построить. Знаешь, мне приятно, что ты не говоришь, как другие: зачем тебе одной такой дом? Что ты будешь там делать?

— Ну, Ольга, сегодня ты одна, а завтра нет. И потом — разве плохо даже одной в просторном доме?

— Одной, конечно, хорошо, но иногда опасно.

— Я не думаю, что настолько, чтобы не строить. Ну кто тобой так заинтересуется?

Ольга полезла в карман куртки и вынула револьвер.

— А если заинтересуется, вот эта «леди» всегда со мной. Таня, не дыша, уставилась на оружие.

— Что? — Она вытаращила глаза на Ольгу. — У тебя есть пистолет?

— Во-первых, это не пистолет. Это револьвер. Он называется «леди». Специальный, женский. Видишь, какой изящный.

— Где ты его взяла? — прошептала Таня, ее круглые голубые глаза стали совершенно прозрачными от изумления.

— Купила в магазине.

— Да ты что? А кто тебе разрешил?

— Тань, да что тут такого? Идешь в милицию, берешь разрешение. Покупаешь. Сейчас черта лысого можно купить. Не знаешь, что ли? Кладешь в карман и ходишь, при случае можешь отпугнуть мужиков.

— Ха-ха, — сказала Таня. — Так я и поверила, что ты их отпугиваешь.

«Ах, Таня, если бы ты знала, насколько это точно, — подумала Ольга. — Отпугиваю с тех пор, как со мной произошло то, чего ты не знаешь, но очень скоро узнаешь».

— После Славы мне не нужен никто. Да сейчас мне и не до них, у меня бизнес, который требует безраздельной отдачи. Так что я отдаюсь только ему. — Ольга вздохнула, помяла салфетку, скрутила ее в трубочку, она крошилась, бумажные лохмотья падали в тарелку с очистками от фисташек. — С револьвером я чувствую себя увереннее. Я понимаю, когда на меня кто-то нападет, вряд ли выстрелю. Но с оружием в кармане я держусь так, что ко мне никто не посмеет подойти. Понимаешь, о чем я?

— Да, конечно, в свое время меня занимала психология. В библиотеке чего только не начитаешься. Потенциальная жертва сама притягивает преступника.

— Без него я бы все время думала, что на меня могут напасть. Теперь, даже когда я очень много езжу, ко мне не липнет ни один черт. Нигде — ни во Вьетнаме, ни в Чехии, нигде.

— А как ты его провозишь? Я читала…

— Читаешь много, — усмехнулась Ольга и посмотрела на Таню, глаза которой стали по блюдцу на белом лице, а коротко стриженные волосы, кажется, вздыбились. — Есть способы…

— Слушай, вот уж никогда не думала, что ты станешь такой крутой…

Ольга усмехнулась:

— У тебя бы тоже получилось. Хочешь ко мне в компанию?

— В компанию? — Татьяна сощурилась, собираясь рассмеяться. — Ты тоже меня не так видишь. Я слабая больная женщина, у которой на шее муж и дочь.

— Да, я знаю, что ты больная.

— Знаешь? А чем это я больна? — Татьяна порозовела, потом бледность, покрывшая лицо, смыла краски.

— Слушай, давай-ка нашу приятную беседу продолжим в другом месте. Мы можем кое-что открыть друг другу. Я предлагаю подняться в ресторан.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Татьяна с некоторым изумлением, а потом посмотрела на часы. — Слушай, мой ребенок уже явился из школы, а благоверный клацает зубами от голода.

— Ничего, один раз справятся без тебя. Позвони мужу и скажи, что задерживаешься.

— Саша не поймет.

— А ты что, каждый день задерживаешься?

— Да нет, я уже не помню, когда задерживалась.

— Ты его избаловала. Пускай наконец поймет, что жена на беспривязном содержании.

— Скажешь тоже, да я как маятник: утром — из дома, вечером — домой.

— Ну и зря, — сказала Ольга. — Давай-ка иди и звони.

— У меня нет жетона.

Ольга порылась в сумке и достала коричневый пластмассовый кружок.

— Телефон на лестнице. Работает. Он всегда работает. А потом приходи в ресторан на второй этаж.

— Я не найду.

— Я объясню.

Они поднялись из-за столика, вышли из полумрака. В ресторане, заказав что-нибудь необыкновенное, Ольга собиралась поговорить с Татьяной прямо и открыто. Между прочим, недавно заметила она за собой, когда у нее появились деньги, она совершенно иначе стала относиться к еде. Если раньше глотала сосиски с пельменями, то теперь ей хотелось пробовать, пробовать, пробовать. Вчера, к примеру, заехала в рыбный магазин и купила кусок мороженой акулы. Теперь ждала вдохновения, чтобы приготовить ее с удовольствием. К еде, поняла она недавно, надо относиться, как к поиску кадра. Она попробовала каракатиц и осьминогов во Вьетнаме, лягушачьи лапки и бог знает что еще.

Таня вздохнула и, смирившись, пошла звонить.

Потом они сидели за плотно уставленным столом, Таня по третьему разу рассматривала фотографии «кукольного домика».

— Слушай, Оль, а сейчас ты довольна жизнью?

— Едва ли можно так сказать. Человек — существо ненасытное. Он всегда чем-то недоволен. Мне многое не нравится в себе и в окружающей жизни. Но лучше что-то делать, чем лежать на диване, плевать в потолок и ждать, что изменившаяся жизнь сама будет к тебе подстраиваться.

Таня покачала головой.

— Слушай, а что ты делаешь в своей фирме?

— Что поручают, го и делаю.

— Интересный ответ. Но может, скажешь, как бывшей подруге?

— Я организую путешествия за рубеж. Собираю группы… Сама езжу.

— На этом можно так здорово заработать?

— Ха-ха! На домик хватает.

— Все ясно. А личная жизнь?

— Личная жизнь? Я сама себе личная жизнь.

— Неужели у такой эффектной женщины никого нет? И никто тебе не нужен?

— Нет. Абсолютно никто.

Ольга отставила бокал с вином. Помолчала. Полумрак стал наполняться голосами, она уже слышала громкие признания пьяненьких девиц за соседним столиком. Одна рассказывала другой:

— А я этому турку говорю: «Я же лучше ее, так почему мне пятнадцать баксов?» А он: «Я знаю, ты лучше, но ты русская!» Представляешь? Дискриминация какая, да?

— Слушай, Таня, мы с тобой достаточно выпили, чтобы я могла тебя спросить — а ты счастлива? Довольна своей жизнью, мужем?

— Счастлива? Какое же это счастье, — вздохнула Таня. — Я раньше думала, что счастье, как говорили, — она скривила губы, — это когда тебя понимают. Оказывается, мало-ва-ато. Когда тебя понимают, здорово. Понимают, например, что тебе не сладко живется. Но ничего не делают, чтобы тебе жилось лучше. Постоянно чего-то не хватает, то денег, то времени, то сил. Оказывается, я хочу жить в достатке. Никогда раньше не предполагала, что я могу так много хотеть. Понятно, конечно, когда ни у кого ничего не было и нигде не было — откуда взяться желанию? Но теперь я вижу то, что хочу, а иметь не могу — не на что купить, Ольга.

— Фу, какая приземленная прагматичность, — шутливо сморщила нос Ольга и отодвинула от себя бокал с водой.

— Слушай, я думала, с тобой можно откровенно. — Таня вытаращила глаза. — Мы, в конце концов, не на политучебе?

— Если ты помнишь, я никогда на нее не ходила.

— Да, ты была аполитична. — Вдруг Таня захохотала. — Ох, помню, как тебя хотели выбрать в профком, а ты заявила — ни за что, лучше повесишься.

Ольга тоже засмеялась.

— Да, я была непростительно резка.

— Мягко сказано. А вообще, если честно, ты была наивная дура.

— Наверное, ты права. Но потом каждый дурак передуривается по-своему.

— Мы все были наивные до глупости. Недавно нашла в шкафу самодельные японские палочки. Может, помнишь, я ходила в научную секцию по японистике? Семен Ильич — он сейчас знаешь где? За океаном, на Брайтон-Бич обитает, — так вот, он нас учил их правильно держать.

— А что вы ими цепляли? — Ольга наморщила лоб, силясь представить.

Таня засмеялась.

— Бумажки. Он резал их мелко-мелко и показывал… Да, веселые денечки. Но все с такой серьезностью…

— Давай-ка вернемся к моему наглому вопросу о твоем счастье. Тебя муж устраивает? Удовлетворяет, если говорить прямо и без обиняков?

Таня вздохнула и посмотрела на нее.

— Ольга, ты, наверное, не знаешь…

— Знаю.

— Что ты знаешь? — запальчиво спросила Таня.

— Я знаю, у тебя была операция.

— Какая?

— Ну, прямо скажем, не аппендицита.

— Да, не аппендицита. А откуда тебе известно?

— Ты забыла, наверное, я ведь фотограф. А моя камера рентген.

— Ага, ты сейчас меня просветила и в моем малом тазу кое-чего не досчиталась.

— Да, но я тебя просветила давно и поняла, что численность твоей семьи теперь может увеличить только аист.

— Или капуста. — Таня усмехнулась и опустила глаза. — Но обычно это не влияет на отношения в постели.

— Извини, влияет и очень.

— Но меня сейчас это не слишком волнует. У меня есть дочь, а плодиться мне все равно не на что. Ты, надеюсь, понимаешь, что означает понятие «качество жизни»?

— Да, понимаю. — Ольга напряженно вздохнула. — Понимаю и другое, о чем ты даже не подозреваешь. Недавно я прошла через то же, что и ты.

— А ты откуда знаешь, через что я прошла?

— Потому что я недавно прошла через это. — Ольга намеренно построила фразу так, чтобы можно было истолковать ее двояко.

Таня уставилась на нее.

— Недавно? Никогда не скажешь!

— Да, не скажешь. А зачем кому-то знать? Интимное дело. И оно никого не касается.

— Да… — Таня покачала головой. — Ты меня просто сразила. Так что дальше?

— Я могу тебе сказать, — Ольга покачала головой, — гормоны делают свое дело.

— Тебе никого не хочется?

— Знаешь, пожалуй, нет. Никого не хочется.

— А что тебе хочется?

— Что хочется? То, что хочется, я получаю. — Ольга смотрела поверх Таниной круглой головы: да, ее подстригли здорово, в полумраке особенно хорошо видна искусность мастера. Одета она стильно, как прежде, но теперь к стилю требуется еще и добротность. Без денег ее не бывает. — Таня, мы давно знаем друг друга, и мне кажется, мы не противны друг другу… Хочешь со мной работать? У тебя будет все.

Таня уставилась на нее.

— Что это значит?

— Это значит, для начала ты возьмешь отпуск за свой счет, поедешь со мной в Прагу.

— Интересно, на какие деньги я туда поеду? Что я скажу Саше?

— Скажешь, что подбирала материалы для моего турагентства «Кукольный домик». В качестве поощрения тебе подарили поездку. Правдоподобно, верно?

— В общем, да. А что мне делать в Праге?

— Сперва скажи, ты согласна довериться мне? Согласна? Таня вздохнула, помолчала.

— Да, но Саша…

— Ему пока ничего не надо говорить.

— А потом как я объясню?

— Про что?

— Про деньги…

— Не волнуйся, придумаем. Придумаем, как ему объяснить твои поездки…

— Куда поездки?

— За границу.

— Уж не в бордель ли ты хочешь меня сдать?

Ольга засмеялась:

— Не заносись и не строй иллюзий. Посмотри на себя, И на меня. Кому нужны старушки подружки в борделе? Ты думаешь, я зарабатываю в борделе?

— Может, ты там снимаешь, а потом шантажируешь…

— О, для такого риска нужна отвага. У меня ее нет. Дорогая моя, я зарабатываю иначе. Безопасно. Но поскольку мы с тобой так похожи…

— Мы похожи?

— Да. Мы похожи отсутствием одного и того же. Так вот, мы поедем в Прагу, тебе сделают небольшую операцию, тебя, самое интересное, восстановят… Тебе сделают что-то вроде протеза, который будут заполнять и опорожнять. И платить деньги.

Таня не мигая смотрела на Ольгу.

— Думай, Таня. Как только придумаешь — летим в Прагу. И начнется другая жизнь. Совсем другая. Поверь.

Таня откинулась на спинку стула и смотрела на Ольгу, на ее уверенное свежее лицо. Она вдруг представила себе то, что предлагала ей Ольга. Ей стало не по себе — это неприлично, отдать себя под перевозки, как какую-то сумку, как чемодан… Фу. Но эту мысль очень быстро вытеснила другая — а по своей природе женщина разве не сосуд? В голове помутилось.

— Что перевозить-то?

Внутри Тани все дрожало, когда она задавала вопрос. Да уж конечно, что-то такое, чего нельзя положить в ручную кладь или сдать в багаж. Что-то таинственное, страшное, секретное, но разум подкидывал якорь, за который можно уцепиться: за это хорошо платят. Сердце ухнуло вниз, ей стало больно и страшно за себя. Боже, как ей хочется заработать. Она представила голенастую, вытянувшуюся за последний год дочку в джинсах, которые она недавно надставила куском от старых Сашиных. Ее можно было бы одеть, выучить. И не надо было бы каждый день, просыпаясь, ворошить слежавшиеся за ночь мысли и отыскивать, чем огорчиться в первую очередь. На Сашину удачу у нее нет надежды.

Тане вдруг вспомнилось, как много лет назад она выходила замуж за Сашу. Смешно было на свадьбе, все напыщенные, важные, а речи какие! Не хотела она никакой свадьбы. Сходили бы в загс, и хватит. Денег лишних не было, дурных, как говорила мать, что было — собрали и сняли на них квартиру в Измайлово. А вот никак — надо и все. Саша тоже был за свадьбу. Они ведь тогда только окончили школу. Мать купила ему галстук белый, жениховский, костюм-тройку, он коротко подстригся, явив уши миру. Ей тоже велели нарядиться во все белое, она терпеть не могла этот цвет. В нем она походила на выкрашенного вороненка. А вот одного она не дала с собой сделать: фату напялить. С этой занавеской на голове, отделяющей винность от невинности, она себя не могла представить. И как всякая необходимость, тем более кем-то навязанная, свадьба раздражала. Чем ближе подходил ее день, тем на душе становилось не радостнее, а тоскливее.

Провожали ее девчонки с любопытством. Они все давно готовы были пройти через это, только не было с кем. И после выпитого на девичнике вина, доступного в ту пору, очи признались, что тихая Танечка премного всех удивила. Надо же, самые любвеобильные еще в девках.

Гости на свадьбе изображали понимание момента. Дядя Дима, родственник Саши, запомнился Тане больше других. Он щурил глаза, растягивал влажные облизанные губы, рисовал картинки, что будет потом, когда гости наедятся, а молодые уедут на снятую квартиру. Она помнила, как свекровь с неодобрением разглядывала затоптанный и стертый подметками мигрирующих квартирантов паркет, стены с выцветшими обоями и несвежий потолок, ничуть не напоминавший о горних высях. Перед ними эту квартиру снимала одна киноактриса, довольно известная, с ребенком. В шкафу валялась кукла с оторванной ногой.

— Боже мой. Все чужое, грязь — и та чужая. Ну почему вы не хотите ждать? Ведь впереди такая долгая жизнь. — Она качала головой, а Саша упрямо сводил брови и громко сопел, раздувая ноздри.

Она вспомнила, и сердце екнуло. Как жалко ей стало юную беспомощную девочку, окунувшуюся в обыденную жизнь. Да, они горели страстью, они попробовали ее утолить. Испугались. И поженились. Вот как теперь могла расставить все по местам взрослая женщина, глядя с высот нынешних лет. Да, она любила его, так, как могла тогда. С тех пор он стал для нее братом, сыном и потом уже мужем.

Как сейчас она увидела гору бледных вареных цыплят, вынутых из зеленого эмалированного ведра, стеклянные, под хрусталь, ушатики с икрой, сквозь черную и красную осыпь ее виднелось дно. К ней вернулась тоска от мысли, что завтра все эти люди придут снова, сядут за этот стол, доедать. А их, как лакомое блюдо, станут доедать глазами. Особенно ее, вчерашнюю невесту. И дядя Дима будет снова облизывать языком синюшные губы. Она давно замечала в людях неугасимую уверенность — никуда от жизни не денешься. Не прыгай. Будешь как все. Сами были норовисты, а житейская узда кого хочешь укротит.

Таня попыталась отвлечься от старинных видений, потрясла головой и снова спросила:

— Ну, так что перевозить-то?

— Дорогое лекарство, точнее, его основу. С его помощью страдания многих обреченных женщин облегчатся. Кто знает, не пригодится ли такое лекарство нам с тобой, Таня, — добавила она тихо.

— Типун тебе на язык. — Таня повела плечами.

— А что ты думаешь? Лекарства от рака пока не придумали, и, насколько я понимаю, его природа не ясна. А пока она не будет ясна, лекарства не найти. Случайность маловероятна.

Таня молчала. У нее засосало под ложечкой, как тогда, когда она ждала результат гистологии. Десять дней подряд она просыпалась с одной и той же мыслью — что у нее? Есть у нее то, страшное, что подозревали, или нет? Она не думала больше ни о чем, она молила Бога, чтобы он дал ей время вырастить Катеньку. В палате на шестерых она видела тех, кому не дано посмотреть на своих детей, когда они станут взрослыми. Ее соседке по палате — молодой, еще недавно цветущей женщине — прописали химиотерапию. Таня в ужасе наблюдала, как день ото дня она меняется — худеет, бледнеет, пышные густые волосы теряют блеск, а глаза все чаще замирают, прикованные к одной точке. Когда к ней приходил Саша, с бледным до голубизны лицом, будто с картин художника Сомова, она смотрела на него с некоторым изумлением — а что он станет делать без нее? Боже, как он похож на того мальчика, которого она подхватила за руку и увела с их собственной свадьбы раньше времени, когда взрослое поколение дотанцовывало свой вальс под музыку на севших батарейках. Он оглядывался на дверь, словно желая у кого-то спросить разрешения — а можно ли уйти?

На свежем воздухе, настоянном на сиреневом запахе, целовала его Таня и говорила:

— Пойдем, пойдем, муж мой. Ты ведь не сегодняшний, ты ранешний.

Она знала, о чем говорила.

Эта ночь не была их первой брачной ночью. Она уже была. Раньше. Они уже давно любили друг друга…

Таня увела его тогда от пьяных голосов свадьбы в темноту, к Москве-реке, стучавшей свинцовыми водами о бетонные берега-стены. И с тех пор не отпускала его руку. А он вырывался. Потом к другой ее руке прицепилась дочка Катя, доставшаяся с большими трудностями. Так они и жили втроем — Таня в середине с раскинутыми по бокам руками…

А потом, когда она заболела, Саша, стоя возле ее кровати, смотрел на нее такими же глазами, как тогда, словно спрашивая разрешения уйти.

— Иди, иди домой, — тихо прошептала она тогда. — И жди меня… — Слезы душили, она глотала комок, застрявший в горле. Ох как не ко времени ей было умереть.

Она не умерла. Анализ обрадовал ее. Таня перевела глаза на Ольгу, которая сейчас протягивала руку ей. Так протянуть ли ей свою навстречу?

Протянуть? Значит, изменить свою жизнь. Совершенно. Броситься в воронку, которая закрутит, засосет… А если она утонет? Как же Катя?

А если она не изменит свою жизнь? Что будет с ней, с Катей? Серая монотонность. Безрадостное существование, битва за сегодняшний день сегодня, за завтрашний — завтра, и так до самой смерти? Она будет ходить на работу и сидеть с утра до вечера, думать, на что купить еду?

— Ольга, мне надо время. Ты меня просто ошарашила.

— Хорошо. Подумай, посмотри вокруг, загляни внутрь себя, я уверена, ты согласишься. Я скажу тебе больше — твоя лавка скоро лопнет. А если и нет, останешься там, денег будет так мало, что затраты сил несоизмеримы с вознаграждением. Если ты, конечно, не маньяк библиотечного дела. Потому что страсть как таковая не оплачивается. Ты сам платишь за нее. В принципе это правильно. Потому что ты платишь только за то, чего сам хочешь. По своему выбору. Возьми меня — я снимаю. Я фотограф. Мне платят, если я снимаю на заказ. Портрет, жанр и так далее. Но если я снимаю то, что хочу, почему мне должны платить? Ведь я удовлетворяю свою собственную страсть. Поэтому вполне справедливо брать с меня деньги за выставку, которую хочу сделать я. Ведь я хочу показать всем себя. Так или нет?

Таня горько и печально рассмеялась.

— Здорово излагаешь. Что бы ты сказала, если бы у тебя не было денег?

— Вот в том-то и дело. Но если развить мысль — ты ведь хочешь жить на свете. Значит, заработай на свою страсть к жизни. Главное — цель, не средства. А цель — жизнь.

— Ты думаешь, я смогу?

— Я же смогла.

— Да, ты смогла. Но ты другая.

— Таня, мы одинаково устроены. Мы только думаем, что разные. Мы все хотим одного и того же — жить с комфортом. От него человек испытывает удовольствие. Мы же не гении. Не те, кого Господь отметил своим поцелуем в темечко. Нас с тобой он забыл поцеловать или пропустил второпях, иначе мы давно бы это ощутили. Так что давай жить с любовью к себе. Зачем себя мучить, если можно радовать? Ты хочешь, чтобы твой муж, твоя дочь имели все, что надо? А если из вас троих тебе выпал вариант заработать для семьи, почему бы нет?

Таня смотрела на Ольгу и думала — почему Ольга не побоялась ей рассказать?

А чего ей бояться? Как она, Таня, может навредить ей?

— Ну ладно, уже поздно. — Ольга позвала официанта. — Думай. Но недолго. Звони.

Ольга ехала домой и спрашивала себя: почему она рассказала Татьяне все? Ведь она рисковала и рискует до сих пор… Если Таня пойдет и расскажет…

А потом ей стало смешно — представить себе Татьяну, которая рассказывает какому-нибудь милиционеру страшную историю про женщину, которая перевозит «не знаю точно что, но, кажется, догадываюсь где». Куда и откуда — тоже не ясно. Это не Татьянин вариант. Вообще-то люди в большинстве своем преувеличивают степень риска — из-за страха, оставшегося с тех времен, когда рискованно было просто дышать. Она могла бы поставить Таню перед фактом, как Ирма и Иржи поставили ее. Но это годится не на всякий характер. Татьяна должна участвовать в деле с открытыми глазами. Она человек не рисковый. Но очень надежный.

Ольга улыбнулась и обогнала на светофоре «мерседес» с типом в шляпе за рулем. Вот тебе, дружок, получи от женщины. Из «кукольного домика».

16

Руки Иржи дрожали. Он сидел в темной комнате, совершенно не понимая, какое время суток. Окна плотно закрыты, а может, их вовсе нет. Пахло ужасно — будто рядом где-то прорвало канализацию. Иржи задержал дыхание. А может, он в подвале?

Голова трещала. Как будто по ней стукнули молотком и она вот-вот развалится на куски. Никогда в жизни у Иржи так не болела голова.

В углу раздался шорох, фырканье — о Господи, крыса! Рубашка Иржи прилипла к спине.

Скрип, шаги. Они все ближе. Казалось, чьи-то каблуки грохочут по мосту, перекинутому через бездну…

Иржи, знавший человеческое существо не только снаружи, но и изнутри, думал, что ничего не боится. Но сейчас его тело сковал ужас. Мысль лихорадочно работала — кто засунул его сюда и чего хочет?

Скрип металла, полоска света, даже не полоска, а мерцание, будто свет, устремляясь сюда, застревал по дороге, цеплялся за невидимые препятствия, и только самые дерзкие лучи достигали этой бездны.

Дверь снова закрылась, и Иржи оглушила тишина.

Он ждал, не сомневаясь, что кто-то вошел, — он уловил в воздухе новый запах.

У Иржи было обостренное обоняние, которое иногда мешало ему оперировать. От запаха крови, резкого, сладковатого и тяжелого, в первые секунды операции его мутило. Но он боролся с собой. Сейчас пахло… Чем? О Боже. Не может быть…

— Иржи Грубов? — От тихого голоса, раздавшегося справа, он едва не подскочил. — Здравствуйте, Иржи Грубов. Я не буду вас томить…

Он не знал этого голоса. «Еще бы, — одернул он себя, — с зажатым носом и своего голоса не узнаешь». Иржи молчал.

— Почему вы не отвечаете на приветствие, Иржи Грубов?

— Я не знаю, кто вы…

— А разве папа с мамой не учили вас здороваться даже с незнакомыми людьми, если оказались в одной комнате?

— Слушайте, говорите, что вам от меня надо?

— Не так резво, приятель. Я принес привет от вашего друга. От Энди Мильнера.

— Но почему за этим приветом понадобилось меня засовывать к крысам? — Иржи начинал злиться.

— Для солидности привета. Для того чтобы вы его прочувствовали, дорогой мэтр. Итак, Энди Мильнер просил передать вам, что если не согласитесь на его новые условия, а товар теперь будет вам стоить…

Цена, которую он назвал, была такой несуразной, что у Иржи помутилось в голове.

— Тогда пускай свой товар он засунет себе в задницу. Мне легче закрыть свою клинику, чем…

— Не горячитесь, Грубов. Клинику вы закроете только в том случае, если сядете на хороший срок. Вы это понимаете, выдающийся ученый? То, что вы делаете…

Внезапно пальцы Иржи оказались крепко стиснутыми сильной рукой.

— А если вам и это не страшно, мы займемся вашими пальчиками.

Иржи чуть не завопил от боли.

— Я могу показать, как это будет, пока на левой руке… Показать? А может, больше не станете противиться? Хирург со сломанными пальцами — ничто. Так или нет? Конечно, можно стать терапевтом. — Тишина треснула от смеха. — Так вы согласны на новую цену?

— Согласен, — выдохнул Иржи. — Выпустите меня отсюда.

— Вот и хорошо. Вот и договорились.

Иржи почувствовал, как темнота поплыла перед глазами. Мозг утонул в тумане, тело расслабилось. Последней мыслью было: «Мне вкололи…»

Иржи очнулся на скамейке в парке. Перед ним стояла старушка и била его по щекам.

— Да очнитесь же, в конце концов! Такой приличный мужчина, и так напиться! Сегодня, конечно, праздник, но не до такой же степени!

Иржи оторопело смотрел на старушку в шляпке. От куста жасмина, под которым он сидел, исходил аромат такой силы, что Иржи боялся снова лишиться чувств. Для него жасмин всегда был могильным цветком.

Он тупо смотрел на старуху, которая вдруг улыбнулась и в ужасе округлила глаза.

— Или вам плохо?

— Нет, мне хорошо. Но он очень сильно пахнет…

— Кто пахнет?

Старушка покрутила головой.

— Мой носовой платок, может быть? — Она покрутила батистовым платочком с кружевами, которым обмахивала Иржи. — Но это же французские духи!

Иржи улыбнулся. И закрыл глаза.

Что это было? Ему приснилось? Пригрезилось?

Он поднял глаза к небу. Оно было синее и безмятежное.

— Вызвать неотложку? — озабоченно спросила старушка. — Меня попросили присмотреть за вами.

— Кто? — дернулся Грубов.

— Да какая-то молоденькая девушка. Милая такая. Говорит мне, мол, бабушка, посмотрите, там мужчина, наверное, пьяный, а то я спешу.

Иржи отказывался соображать.

— Нет, я не пьяный.

— Да теперь сама вижу, что нет.

Вдруг он вспомнил самое страшное — руки! Он поднес к глазам левую руку. О Боже, сустав указательного пальца был красным и распух. Так это не сон! Не бред. Это правда. Предупреждение.

Сердце Иржи забилось в дикой тревоге.

Его обложили. Энди! Друг-партнер Энди. Он вскочил со скамейки, отодвинул старушку, не сказав ей ни слова, и побежал из парка. Внезапно он заметил, что одет в спортивный костюм.

Значит, он ушел из дома утром, на ежедневную пробежку по парку. Они его взяли…

Сердце стучало как бешеное. Домой, скорее домой.

Внезапно до него дошло: он не случайно оказался на скамейке под кустом жасмина. Его усадили именно туда. Значит, для кого-то жасмин тоже символ смерти.

— Нам надо что-то делать с этим типом! — Иржи, рассказывая жене, кипел от ярости. — Ты только подумай, на что он пошел!

Ирма сосредоточенно молчала, поджав губы.

Он грубо выругался, что на Иржи было совершенно не похоже. Он никогда не ругался при жене.

Она пристально смотрела на него, в солнечных лучах волосы сияли, образуя золотой нимб.

— Прости, дорогая, у меня просто нет слов. Из-за его жадности мы очень скоро пойдем по миру с сумой. Или он меня отправит на тот свет. Он не ученый. Он не человек, он просто бандит. Он не отвяжется от нас, и все наши мечты основать научный центр, который переплюнул бы Хьюстонский, пойдут прахом.

— Тебе было страшно? Скажи честно?

Иржи от неожиданности вопроса умолк. Он смотрел в тревожные глаза жены.

— Да, Ирма. Страшно. Когда попадаешь в безвыходное положение, на тебя наваливается животный страх. Но потом, когда берешь себя в руки, страх отступает.

— Ты контролировал себя?

— Я бы, может, и мог, но они мне вкололи дозу. А посадив под куст жасмина — намекнули.

— Так, значит, он все же прислал своих бульдогов.

— Но они говорят по-чешски.

— Ты думаешь, у нас трудно найти исполнителей? Иржи, ты давно не читал газет.

— Я оставляю это на тебя. Ты мой референт, дорогая. — Иржи впервые за все время улыбнулся. Улыбка была слабой, но, значит, решила Ирма, он понемногу оттаивал. — А я хотел создать с ним совместный центр, мы даже обговорили кое-что и готовили бумаги.

— Бумаги?

— Ну конечно.

— Но ты мне ничего не сказал.

Она приподнялась на локте, погладила его по груди, потом ее рука нырнула под одеяло. И замерла. Она должна спасти Иржи и его дело. Их дело. Иначе… Ирма перевела дыхание. У них будет своя империя. Она постарается… Перебирая пальцами волоски на его груди, она улыбалась.

— Ирма, перестань.

— Не перестану. Я хочу, чтобы ты расслабился, выплеснул свое напряжение. Я приму его в себя, Иржи… — Ее губы потянулись к его уху, нагретому солнцем, она стала нашептывать что-то, от чего лицо его обмякло, разгладилось, глаза посветлели и затуманились. Его ухо вдавилось в губы Ирмы, слова возбуждали, как ничто другое. Она как гусеница на солнце вытягивалась в постели, в движениях появилась истома, во взгляде нега. Он закрыл глаза.

— Надо спешить, — сказала Ирма.

— Спешить с чем? — Он положил руку ей на грудь, играя сосками.

— С делом, — прошептала она. — Пора кончать.

— Но мы только начинаем…

— Да нет, с ним…

— Ирма, я не вижу выхода…

— Я помогу тебе.

— Ты? Но как?

— Не важно. Я придумаю. Я накажу его. Он получит свое.

— О, ты моя маленькая, наивная девочка… На этом свете мало кто бывает справедливо наказан. Уверяю тебя.

— Но про тот свет никто не знает…

— Да, я тоже слабо верю в возмездие на том… Мы бы знали…

Она легонько шлепнула его по руке, которая поползла вниз, поиграла жесткими волосами в самом низу живота. Он застонал и отвалился на подушку.

— О, дорогая, забудем про дела…

— Вот чего я и добивалась!

— А я сейчас буду добиваться другого.

— Ну давай…

Он повернулся к окну и опустил жалюзи.

За кофе Ирма и Иржи молчали. Сердце Ирмы тревожно стучало. Итак, Энди не успокоится сам по себе. Он будет держать их на крючке постоянно и дергать, стараясь подцепить побольше денег.

Лекарства от Энди — вынужденный шаг и теперь уже слишком дорогостоящий. Восточный вариант, который они придумали с Ирмой, — опасный, но необыкновенно выгодный. А что такое большие деньги, Иржи уже хорошо понял, они открывают возможности не только в деле, но и в каждодневной жизни, снимая шоры и с глаз, и с ума.

Иржи часами просиживал в химической лаборатории, которую недавно оборудовал самыми современными приборами.

— Все-таки эти эмигранты, хотя и давно съехавшие, не стали полноценными американцами. Ты знаешь, что за намеки он делал? — Иржи посмотрел на жену. — Он хочет стать монополистом. Я знаю, он поставляет свой товар и в Москву, и еще бог знает куда. Я думаю, по всей Восточной Европе.

— У него в деле много народу? — спросила Ирма.

— Да нет, думаю, нет. Он очень жадный. Вряд ли хочет делиться.

— Но ты сам говорил, у него есть бульдоги.

— Он нанимает их на конкретное дело. Чтобы не содержать.

— А большой у него штат?

— Не поверишь — он остался один. Последняя секретарша уволилась. И все из-за беспредельной жадности.

— Ясно.

Ага, стало быть, первым делом ему надо найти секретаршу. Как можно быстрее.

Ирма улыбнулась. В оливкой блузке и джинсах она была совсем как девочка, как много лет назад.

— Иржи, что мы будем делать?

— Я думаю, пока работать. Поспешим сделать как можно больше.

— Да? А вчера звонила Ольга Геро и сказала, что везет к нам подругу.

— Замечательно. Мы не упустим ни единого рейса. Любой из них может оказаться последним. С подругой надо поторопиться. Я думаю, ее надо загрузить как следует. А если он станет звонить — не ссорься с ним, любезничай и води за нос. Обещай. Все, что он хочет, обещай. Ничем не возмущайся. Ты ничего не знаешь о том, что со мной произошло. Нам надо немного времени, и мы откроем исследовательский центр. Со мной готовы работать многие.

— Хорошо, тогда я звоню Ольге и велю везти подругу завтра же.

Иржи кивнул.

— Я поехал, дорогая.

— Счастливо, милый.

Иржи уехал, а Ирма усмехнулась. Ну что ж, Энди Мильнер, час пробил. Нанимай на работу новую секретаршу. Ирма быстро набрала номер.

— Сестра?

На другом конце провода раздался радостный вопль:

— Ирма! Невероятно! Да, это я, я, сестра!

— Жду не дождусь, когда мы снова с тобой соединимся. А теперь слушай… Ничего не записывай. У тебя все еще хорошая память, я надеюсь?

— О, Ирма. Я помню все-все-все.

— И я тоже, дорогая. Таких ласк не знает никто…

— Да-да-да.

— Мы скоро встретимся. Я жду звонка.

— Я все поняла.

17

Энди Мильнер сидел за письменным столом в офисе, тупо уставившись в окно. За чистым, почти невидимым стеклом блестели пальмовые листья, похожие на ладони великана. Он усмехнулся — вот бы ему такие… Большие-большие ладони, чтобы в них входило еще больше…

«Ты недоволен чем-то, Мильнер?» — проскрипел противный внутренний голос, донимавший его все сильнее в последнее время.

— Да пошел ты, — отмахнулся Энди от надоевшего приставалы. Ладони, свои собственные, небольшие, взмокли. Да, в последнее время с ним творится что-то не то.

«Да перестань, что-то не то, — передразнил со смехом внутренний голос. — Сам знаешь что».

Мильнер вскочил, точно его укололи тонкой иглой.

Подбежал к окну. Вон, вон он. Он его видит. Он снова подглядывает за ним, сукин сын, подлец. Эта сволочь сведет его с ума!

«А ты уже сошел, Мильнер, — прошептал ему в самое ухо внутренний голос. — Сошел, сошел, сошел…»

— Нет! Нет! Нет! — заорал Мильнер, и его лицо стало багровым, изо рта пузырилась пена, глаза побелели и вылезли из орбит. — Нет!

В приоткрывшуюся дверь просунула голову секретарша.

— Вы звали меня, босс?

— Да нет же, черт побери! Нет! — Он схватил со стола телефон и кинул его в дверь.

Дверь тихо закрылась. Секретарша пожала плечами и вернулась в свое кресло возле компьютера.

Так, у босса снова приступ. Что-то слишком часто. Раньше бывало примерно раз в полгода. А теперь… такое случилось месяца три назад. Тогда он подпрыгнул и схватился за люстру. Она оборвалась, и он здорово ушибся. Очень сильно порезался.

Впрочем, это не ее дело. Он сам врач. В ее обязанности не входит следить за здоровьем босса. Девушка посмотрела в зеркало, которое держала в столе.

Все замечательно, все прекрасно. Она улыбнулась себе. Прислушалась. В кабинете босса стало тихо. Ясно. Он выйдет оттуда не раньше чем через час, как ни в чем не бывало. Она знает, что способно помочь ему войти в норму и забыть все. Да, наверное, у него уже начались боли. Секретарша знала о боссе гораздо больше, чем он думал. Она должна была знать. По известным ей причинам.

Энди вышел из кабинета через час и две минуты.

— Я уезжаю.

— Хорошо, босс. Как отвечать на звонки?

— Что меня нет, — бросил он и выбежал из приемной. Она вздохнула. Она знала, куда направился ее босс. Хорошая секретарша всегда знает о своем хозяине все.

Энди был злой как черт. Надо же этому случиться именно сейчас, когда ему особенно нужны деньги. Большие деньги. А они — как сговорились. Нет, нет, нет. Он покажет этому Грубову, он даст ему понять яснее ясного, кто заказывает музыку. Грубов станет платить столько, сколько он, Энди, прикажет ему. Или…

Или?

Энди вставил ключ в замок зажигания, нажал на педаль газа и рванул с места так, что из-под колес полетел мелкий гравий.

Он несся дальше и дальше, к морю, и вовсе не для того, чтобы сидеть на берегу, уставившись на волны, и думать о вечном. Там был дом, его дом, его воплощенная мечта. Мечта, требовавшая все больше и больше. Потому что мечта его воплощена не только в сам дом. Там должен быть его мир, в который нет входа никому.

Никому.

И не будет.

Энди вытер со лба пот. Темные брови стали совершенно мокрыми. Рука все еще дрожала. Он проглотил таблетку, вот-вот она начнет действовать, он снова станет сам собой, он уже на пути к норме. Конечно, было бы лучше сейчас не садиться за руль, но ничего, он осторожно. Не быстро…

Секретарша поднялась из-за компьютера и потянулась сильно, с удовольствием, до хруста в суставах. О нет, рановато, надо заняться собой, сделала она себе замечание. Снова на тренажеры, скомандовала она себе, а потом позволила расслабиться. Она подошла к зеркалу и посмотрела на себя.

«Итак, случай, о котором, Салли, — сказала она себе, — ты мечтала, кажется, представился». Она улыбнулась, зеленые глаза блестели, кровь прилила к щекам от возбуждения. Она сильно вспотела — такова особенность организма, объяснила себе Салли, как делала это всякий раз, неприятно удивляясь постоянству собственной природы. Когда надвигалось что-то очень важное, от чего могла перемениться вся жизнь, тело взмокало от пота. В зеленоватом пиджачке и коротенькой юбочке, открывавшей колени, круглые и крепкие, в туфлях на низком каблуке, типа полуботинок, Салли Гриффит казалась крепенькой, уверенной, твердо стоящей на ногах. Никто бы не заподозрил ее в столь тонкой нервной организации…

В детстве Салли больше всего хотела стать комиссаром полиции. Но не вышло — родители-врачи настояли на том, чтобы она пошла по их стопам. Но Салли добилась своего: она все же стала комиссаром — в Красном Кресте. Именно от этой организации она попала в свое время во Вьетнам. Это оказалось несложно — в стране долго работали ее родители.

Встретившись с Минем, предложившим ей участвовать в его деле, она не колебалась. Потому что, кроме комиссарства — детской мечты, — у нее была и взрослая мечта — деньги. Деньги, которые позволили бы ей делать только то, что она хочет.

— Минь, я хочу познакомиться с хозяином куколок.

— Я здесь за него.

— А там?

— Приедет хозяйка. Можешь ею заняться. — И улыбнулся, зная, о чем говорит.

— Ты мне поможешь?

— Моя доля?

— Не обижу.

— Не забывай, что мои родители сделали для тебя.

— Никогда.

Салли даже не думала, что все повернется именно так и настолько стремительно. Она рассчитывала со временем войти в дело глубже, работать с Грубовыми бок о бок. Но, увидев Ирму, она кое-что поняла. А когда узнала о существовании конкурента Грубовых в Америке и о том, что можно от него получить, она не колебалась ни секунды.

— Минь, — спросила Салли, размышляя обо всех возможных вариантах продолжения дела. — А мы с тобой могли бы обойтись без них?

— Нет, Салли. Все контейнеры — индивидуальные, их кто-то делает, это очень трудно….

— Ты знаешь мастера?

— Нет, но, по-моему, он в Москве.

— И нет к нему ходов? — Она презрительно скривила губы. — В Москве можно купить все.

— Попробуй. — Он тоже усмехнулся. — Не рассчитывай на легкую победу. И потом, их надо вставить так, как может только Грубое. Он хирург от Бога.

Салли нахмурилась. Конечно, контейнеры — это самая сложная часть дела. Нет, она не станет на этом сосредоточиваться. Надо немного подождать.

— Я дождалась! — воскликнула она, улыбнувшись своему отражению.

Салли посмотрела на часы с тяжелым металлическим браслетом.

Бедная овечка уже летит. Ладони Салли снова покрылись липким потом. Надо ехать в аэропорт. Она закрыла за собой дверь офиса и вышла на улицу.

Тихий дворик благоухал. Садовник у Энди был великолепный — об этом свидетельствовала альпийская горка, плотный ряд неведомых кустарников, сквозь который даже птица не пронырнет, изумрудный газон. И цветы.

У Салли Гриффит была слабость к цветам. Ее губы сами собой расплывались в улыбке, когда она смотрела на трогательные голубые цветочки — незабудки. Такая простота, но как хороша!

Она прошла по дорожке и не удержалась — села на скамеечку возле щедро цветущей японской айвы. Оранжевые цветочки затмевали зелень листьев. Изящное, как все японское, но чрезмерное по числу цветов. Глубоко вздохнув, она встала, тряхнула темными волосами, блестящими на солнце, и направилась к машине.

Энди летел с бешеной скоростью, водители крутили пальцем у виска, качали головой, мол, на его похороны уже все собрались и он не хочет разочаровать собравшихся.

Энди не чувствовал скорости. Ему казалось, он едет плавно, неспешно, потому что перед глазами была одна и та же картина — пальмовый лист, как большая ладонь.

Ему повезло. Он благополучно затормозил возле ворот и нажал на кнопку дистанционного управления. Стало быть, еще не время отойти в мир иной.

Дом Энди Мильнера блистал, сверкал и был начинен всем, чем только можно. Он жил один. Всегда один. Но стоило ему проглотить таблетку, дом наполнялся, переполнялся, в нем становилось тесно…

Ему нравилась его семья, прихотливо менявшаяся по составу… Он кинулся в ванную, сверкающую, небесно-голубую. С сине-голубыми полотенцами и таким же ковром. Да как он может лишиться всего этого, не выплатив кредит? Да никогда в жизни!

Энди погрузился в ароматную ванну. После таких вспышек, как сегодня, — а они участились, с горечью отметил он, — ему надо как следует расслабиться. Он закрыл глаза. Поплыли видения, они качались перед ним на пенистых волнах.

— Иржи, я хочу проветриться.

— И как именно ты хочешь? — Иржи сидел перед экраном компьютера в своем кабинете. — Чего ты хочешь, дорогая? — повторил он.

— Я бы прокатилась, к примеру, в Италию. Во Францию. Может, в Австралию. Нет, лучше в Лондон. Мне хочется поваляться на травке в Гайд-парке, походить босиком по Сент-Джеймс-парку… Посидеть возле озера Серпентайн…

Ирма говорила тоном капризного ребенка. Она сыпала названиями с одной целью — у мужа не должно задержаться в памяти ни одно из них.

— Ради Бога. Отправляйся куда угодно. — Он не отрывался от экрана и клавишей.

— Хорошо, дорогой. Не скучай без меня.

Сумка Ирмы собрана, билет куплен, но ни в одну из тех стран, о которых она говорила, она ехать не собиралась.

Самолет приземлился в Окленде минута в минуту. Из него в числе других пассажиров вышла молодая хрупкая женщина с черной элегантной сумкой через плечо, в темно-синем брючном костюме. Нигде не задерживаясь, через зал прилета направилась к выходу.

Она подошла к стоянке машин. Из одной вышла черноволосая девушка и подошла к Ирме.

— Привет, Ирма.

— Привет, Салли. Все готово? Девушка кивнула.

Они говорили так, будто расстались вчера.

— Садись. Я тебя подвезу, а дальше… — Салли улыбнулась. — А дальше разбирайся с ним сама.

— Ладно. — Ирма кивнула.

— Ты хорошо долетела? Устала?

— А, пустяки. Поехали.

— Вот ключ, возьми сразу.

— Давай. — Машина плавно двинулась с места, обычная маленькая машинка, недорогая, в которых ездят студенты и секретарши.

Мимо окон мелькали пальмы, воздух в машине сухой и прохладный — Салли включила кондиционер.

— Это далеко?

— Нет, в сторону моря.

— А потом как?

— Я подберу тебя в одном месте. Я покажу. Ты хорошо подготовилась?

— Отлично.

— Никто не знает, где ты?

— А это не я. Я сейчас не здесь. — Ирма засмеялась.

— Молодец.

— У нас сейчас это просто. Хоть десять паспортов.

— Замечательно.

— Мне тоже нравится. Да, ты все бумаги подготовила?

— Естественно, сестрица, — усмехнулась Салли.

— Это называется «сестрица»… — фыркнула Ирма.

— Да я просто не знаю, как точнее выразиться, дорогая. Они посмеялись.

— Хорошо было, правда?

— О да. А еще будет? Ирма улыбнулась:

— Непременно. Давай завершим свое дело, и нам никто не будет мешать, дорогая Салли. Разве зря мы тогда поклялись на крови?

— Ты убедилась, что я готова ради тебя на все?

— Да, спасибо.

Машина затормозила возле раскидистой пальмы.

— Выходи, Ирма. Да поможет тебе Бог.

— Скорее дьявол.

Салли поцеловала Ирму в щеку и захлопнула дверцу.

Оставшись одна, Ирма огляделась. Она узнала абсолютно все. Фотографии, присланные Салли, были точными.

Она направилась к дому.

Набрала код.

«Я убью его… Я убью его…» Сердце Ирмы колотилось, словно оно было каменное, а ребра стальные. Ей казалось, она слышит его стук и скрежет.

«Я убью его, потому что я хочу спасти Иржи и себя… Я должна спасти нас обоих… Или он убьет нас. Это оборона, защита…» — уверяла себя Ирма, ожидая, когда сработает замок и раздастся щелчок в двери.

Ирма продумала все до мелочей. Она надела тонкие кожаные перчатки, чтобы нигде не осталось никаких следов. Никто никогда не заподозрит ее. Никто.

Внезапно на Ирму снизошло спокойствие. Вдруг ей показалось, что это не она, настоящая, а только призрак, тень ее, явившаяся из другого мира. Ну да, конечно, то, что она все еще дышит, смотрит, ходит, — случай, удача. Она кукла, изготовленная Иржи из остатков того, что было когда-то Ирмой Грубовой, молоденькой, хорошенькой девушкой. А если бы не он, она давно бы истлела в земле. Так чего ей бояться?

Почему она должна бояться? Ее не могут схватить, не могут наказать, потому что она лишь собственная тень, которая побродит в этом мире, пока не кончится завод, как у часового механизма, пока она не растворится, не растает, как любая тень. А для того, чтобы это не случилось раньше времени, нужно, чтобы Иржи мог спокойно делать свое дело. А она наслаждаться тем, чем еще может в этом мире.

Совершенно бестрепетной рукой Ирма открыла дверь и перешагнула через порог. Холл скрывался в полумраке, но Ирма знала, куда идти. План, нарисованный Салли, был точен до деталей.

Энди должен быть в спальне.

Там он и был. Он лежал, распластавшись на постели. Бледное лицо, закрытые глаза, полуоткрытый рот. Он был обнаженный и неукрытый. Ирма подошла поближе, ощущая себя абсолютно невидимой. Она стала осматривать его. Голая бледная грудь была странно неподвижной, Ирме казалось, она не видит признаков дыхания, наверное, сон слишком глубокий, должно быть, принял большую дозу. Плоский живот тоже неподвижен. Оглядывая Энди дальше, Ирма ощутила неприятный вкус во рту — такое случалось только от отвращения. Боже, какое это у него некрасивое, слабое, безвольное…

Бедра худые, с обвисшей кожей, ноги нетренированного мужчины. Икры со вздутыми венами, наверняка они доставляют ему неприятности, скорее всего у него тромбофлебит. Пальцы на ногах худые, очень длинные, с синюшными ногтями. Ирма снова перевела взгляд на грудь Энди. Ветерок от кондиционера обдувал грудь, и она заметила белесый налет. Ясно, он принял дозу и кое-что рассыпал. Ирма достала маленький револьвер, крепко стиснула в руке. Вылетевшая игла вошла в тело Энди. Он даже не дернулся, словно его тело уже не способно что-то чувствовать.

Ирма подождала немного, чтобы жидкость перетекла в тело, потом бесшумно подошла к постели Энди и в одно движение вынула иглу. Ни капли крови не выступило на коже.

Так же тихо она выскользнула за дверь.

Впереди были выходные.

На выходные они с Салли решили поехать во Флориду. В маленький тихий городок, в котором покупали дома американские пенсионеры. Дешево и спокойно. Очень тепло.

Орландо не курортное место, но там можно найти множество укромных уголков и насладиться жизнью так, как они это понимали.

— Тебе не было страшно? — спросила Салли, когда они ехали в арендованной машине по шоссе, подставляя горячему ветру лица.

— Нет. А почему ты спросила?

— Я думала, что это только мне ничего не страшно. — Она помолчала. — Я раньше думала, что после чего-то подобного невозможно жить. Но потом убедилась — можно жить после чего угодно и с чем угодно. Однажды я поняла, как хороша жизнь сама по себе. Не важно, что в ней с тобой происходит. Ты меня понимаешь?

— Теперь, с тобой — да. В общем-то меня уже не должно быть. Но, как видишь, я пока есть. Наверное, поэтому мне ничего не страшно. Смерть для меня — обыденность, с которой я живу слишком давно. Для меня жизнь — просто миг перед бездной, которая уже разверзлась и ждет, просто я пока не упала в нее. А когда буду падать — я ничего не почувствую, потому что не узнаю, что падаю. Человек в момент смерти не подозревает, что уходит из этого мира навсегда. Страшно тем, кто остается в живых. Они понимают, что случилось.

— Я помню, как меня поразили твои глаза, когда я впервые заглянула в них. — Салли помолчала. — Никогда не видела таких глаз, ни у кого. Они бездонные, Ирма. В них как будто замерла бесконечность. Но теперь я знаю — в них та самая бездна, Ирма.

— Да, мои глаза кажутся чужими моему лицу. И руки тоже. Посмотри. — Она вытянула их. — Посмотри, насколько они старше меня. Никакие кремы не помогают.

Салли кивнула.

— Наверное, поэтому мы с тобой и встретились, сестра. Я верю в судьбу.

— Наверное. — Ирма посмотрела Салли в лицо. После минутной паузы она сказала: — Полдела мы сделали, Салли. Энди больше нет.

«Да, его нет, — подумала Салли. — Это первый шаг, который нужно было совершить в соответствии с планом. С совершенно замечательным планом».

— Кстати, Салли, ты мне толком не рассказала — трудно было наняться к Мильнеру?

Салли расхохоталась.

— За те деньги, которые он давал, кроме меня, никто бы никогда не согласился.

— Да, вот что такое жадность. Как, однако, она бывает полезна.

Они выразительно посмотрели друг на друга.

Машина летела вперед, Салли и Ирма вопили во все горло, предвкушая будущие радости. Картина, которая им рисовалась, была до невероятности прекрасной.

18

Андрей обдумывал предстоящую встречу с Ольгой. Он решил отправиться на метро, а не на машине. Дело не в том, что они непременно выпьют и ему нельзя будет сесть за руль, за ним мог приехать и Толя. Просто ему захотелось вдруг почувствовать себя мужчиной, который едет на свидание. Давно он не спускался в метро, интересно посмотреть на людей.

Каждая поездка — психологический сеанс. Как интересно, как увлекательно читать открытые книги лиц на конкретной странице дня. Сколько печали и грусти на этих страницах. Так мало воли. Что ж, все верно, у кого достаточно воли, тот не ездит в метро. Он улыбнулся. Допустим, он встретится с Ольгой. Прежде всего любопытно понять, что она теперь за человек и почему она так заинтересовала его. Интуиция подсказывала — надо непременно приручить ее, а значит, заинтересовать собой.

Пока он сам не знал — зачем.

Его размышления прервал телефонный звонок.

— Алло? — хриплым от долгого молчания голосом отозвался Широков.

— Добрый день, Андрей, это Ольга.

Он выгнул бровь. Вот как? Он ведь только что о ней думал.

— Встреча отменяется.

— Что-то случилось? — встревожился он.

— Я срочно улетаю в Прагу.

— Дела не терпят отлагательства? — Андрей произнес дежурную фразу, желая удержать Ольгу на проводе.

— Да, работа.

— Обычное дело или что-то экстраординарное? Она помолчала.

— Обычное, — отстранение проговорила она.

— Позвони, когда приедешь. Хорошо?

— Позвоню.

Он положил трубку.

Андрей не успел обдумать услышанное, вникнуть в интонацию — чего в ней больше: обыденности, тревоги или волнения, — как телефон снова зазвонил.

— Привет, Широков. Узнаешь старых друзей?

— Ну что тебе еще от меня надо?

— Ничего особенного. Приезжай. Прямо сейчас. Андрей вздохнул:

— Ладно.

Он надел клубный пиджак, желая уверить самого себя в первую очередь, что встреча будет неформальной. Андрей хорошо знал, что чуткий человек, даже не отдавая себе отчета, всякий раз выбирает одежду, подчиняясь подсознанию. Оно лучше знает, в чем тебе комфортнее в той или иной компании.

Широков затормозил возле длинного бетонного здания в Измайлово, на котором до сих пор висит вывеска из прошлого. Давно здесь никакого проектного института нет и никогда не будет. Бетонные этажи сданы в аренду, здесь есть все, что угодно. Даже ООО «Изделия из дуба». Он усмехнулся.

Ему как раз сюда.

Он вошел в вестибюль, где до сих пор висят часы, которые показывали время еще при социализме, но они шли и показывали новое время. Он взглянул на свои командирские… Знакомые изумлялись — почему, Широков, не купишь швейцарские? Неужели денег не хватает? Он улыбался в ответ и молчал. Он-то знал, почему носит именно эти часы…

Широков прошел мимо литагентства, мимо рекламного бюро, приемного пункта подержанных вещей для бездомных. Постучал в дверь, вытесанную из дуба, с блестящей золотой ручкой. Тишина. Нажал кнопку. Раздался голос секретарши:

— Добрый день. Вам назначено?

— Добрый. Назначено к завхозу Иванову. Дверь раскрылась.

— Слушай, Петруша, вы что, боитесь за своих дубов?

— Не каламбурь, Широков. Я знаю, ты дока в этом деле. Иванов поднялся из кресла, могучий, седой, с хитрыми глазами. Он был в прекрасном деловом костюме, который подчеркивал солидность заведения и самой личности.

— Привет, Широков. — Хозяин кабинета пристально посмотрел на него. — Хорошо выглядишь, молодец. — Он улыбнулся. Большое мягкое лицо, словно вылепленное из хорошо подошедшего теста, сияло. — Рад, рад видеть тебя в полном здравии.

Андрей тоже улыбнулся и провел рукой по волосам. Он вчера подстригся очень коротко, шея стала казаться массивнее, а щеки толще.

— Молодец. Поправился.

— Да есть немного. Набрал вес — восемьдесят килограммов.

— Для твоего роста самый смак. Женщины небось тают… А?

— От специалиста своего дела слышу.

— Не буду скрывать. Есть у меня молоденькая. Недавно ей квартирку обставил. Знаешь, она на что согласилась? Ну в жизни не догадаешься.

Широков увидел заблестевшие детской радостью глаза Петруши.

— А вот и догадаюсь.

— Тогда давай попробуй.

— Твою собаку у себя держать. Брови Иванова изумленно взлетели.

— Вот это профессионал. И после этого ты мне будешь мозги полоскать, мол, не знаю, Иванов, как помочь твоему горю?

— Да нет, про собаку легче.

— А как ты узнал?

— Секрет, Петруша. Профессиональная тайна.

— Может, скажешь, какая порода? — Иванов сощурился.

— Скажу. — Он выдержал паузу, потом небрежно бросил: — Кокер-спаниель.

— Ну, ты силен!

Широков улыбнулся. Еще бы не угадать — на рукаве и на поле пиджака блестели рыжие шелковистые волосинки.

И еще одно он мог сказать совершенно точно: сегодня Петруша ночевал у дамы…

— Широков, ты просто дока. Так что, поговорим? Я, конечно, теперь простой пенсионер, завхоз, как тебе известно, но…

— Вот именно что завхоз. У тебя в хозяйстве много чет хранится. У меня тоже к тебе есть разговор.

— Хорошо бы про одно и то же…

Беседы с Петром Сергеевичем, попросту Петрушей, давно стали для Широкова тренажем. Человек вроде Петруши от дел уходит только в могилу.

— Давай откроем карты.

— Не проси меня открыть все, ладно? — Иванов улыбнулся.

— Можно подумать, ты бы отозвался на мою просьбу с нежностью. — Широков вздохнул. — Мы проведем модную сейчас мозговую атаку.

— Ой, тяжело. Я на пенсии, новым методам не обучен.

— Кончай кривляться, Петруша. У тебя везде остались друзья.

— Ага, кое-кто и ножик к горлу не прочь приставить. — Иванов встал из-за стола, кресло колыхнулось, но не издало ни звука. — Понимаешь, когда люди теряют деньги, очень большие деньги, они способны на все.

— Тебе страшно, Петруша?

— Нет, неуютно.

Широков кивнул. Ему тоже стало неуютно, когда он выстроил в голове то, что выстроил, и отчетливо увидел Ольгу, ненароком попавшую именно туда, где такие же большие деньги взяли власть над людьми.

— Я скажу тебе, Широков, кое-что. Поступил заказ выяснить… — Петруша придвинул к Широкову лист бумаги, на котором было несколько строчек. Прочитав их, Андрей кивнул и поднял на него глаза. Петруша взял листок обратно, аккуратно сложил и сунул в нагрудный карман пиджака. — Понял, да?

— Нельзя ли купить подробности? — спросил Широков.

— Чтобы их купить, никаких денег не хватит. — Петр Сергеевич бухнул кулаком по столу. — Вот я и решил с тобой повидаться. Ты психолог, шляешься по разным клиникам, консультируешь тех, кто жрет эти чертовы болеутоляющие таблетки. Пошевели мозгами, а?

Широков помолчал несколько секунд, не в силах поверить, что, кажется, они с Петрушей на этот раз сошлись в общем деле. Невероятно, но они — каждый по отдельности — подцепили по волосинке с одной и той же собачьей шкуры… Он покрутил головой — дурацкая метафора. Но что-то в ней есть. И как же трудно отыскать собаку, потерявшую всего две волосинки из миллиона! Причем, как и собака Петруши Иванова, она тоже может жить на стороне.

— Пошевелю. Кстати, я улетаю на консультацию в Прагу в конце недели.

— Да? Снова?

— Там программа по онкологии, какой у нас еще нет. Гуманный подход к людям… чрезмерно гуманный, я бы сказал…

— У тебя какая-то странная интонация.

— Да? Ты стал такой чувствительный, тонкий? Давно это с тобой, Петруша?

— А что странного?

— Никогда раньше не замечал.

— Значит, плохо смотрел. Они засмеялись.

— Петруша, завхоз наш дорогой, а не покопаешься ли ты в своих закромах? Ну, может, поищешь каких-нибудь чехов… А? И в коробочке с Юго-Восточной Азией пошурши. — Широков подмигнул. — Страна есть такая, Вьетнам… Слыхал, а? Может, там что-то? — Петр Сергеевич заерзал, кожа заскрипела. — Еще об одном одолжении я бы попросил тебя, но тут уже адрес точный. Имя тоже. Толя, мой шофер. Не трогайте его, ладно?

— Да ты что, ты что…

— И не надо за мной следить, ладно? Я знаю, я тебе многим обязан, Петруша. Но с тех пор неужели не расплатился? Неужели ты все еще сомневаешься во мне? — Петр Сергеевич пристально посмотрел на гостя. А гость продолжал: — Разве не я помог тебе раскрыть дело с сапфирами? А с мехами дельце не с моей подачи на ура прошло? Сколько славы, сколько денег тебе досталось. Мои прежние грешки — я тебе уже говорил — нынче достоинства. Выгляни-ка, Петруша, в окно. Теперь уже не из того кабинета, что прежде. Все книжки, которые ты у меня тогда отобрал, я перевел, прокомментировал и издал вполне легально. Мои комментарии на Западе перевели. Выходит, я лучше всех в мире те книжки прочитал, понимаешь?

— Но тогда те книжки ты не вправе был читать.

— Да, ты меня тогда спас. Но странно было бы тебе этим не заняться. Это ведь труды по психологии.

— Ага, но по психологии какой?

— Как по какой? По науке.

— Да нет, ты совсем другое изучал. Ты изучал влияние психотропных средств на массовое сознание.

— А что вредного?

— Не полагалось такое изучать психологам, психиатрам и прочим психам. Только людям особенным.

— Но тебе ведь просто меня было спасти.

— Конечно, я сказал, что ты на нас работаешь. Вот теперь попробуй опровергни. — Он хмыкнул.

— Можно подумать, тебе, пенсионеру, светит маршальская звезда за успехи в поимке контрабанды.

— Именно звезды-то я и боюсь. На бетонном столбике, — хмыкнул Иванов. — Конечно, рано или поздно нам всем такую навесят.

— Да не скажи, не всем. Кое-кого по ветру развеют.

— Это тебя, что ли?

— Я так и напишу в завещании. Развеять по ветру. Зачем кого-то обременять после жизни? Мне хорошо, и ветру хорошо — есть чем заняться.

— Слушай, Андрей Михайлович, мне что-то не нравится твое настроение. Причины? — требовательно спросил он. — И знай, мой к тебе интерес через Толю лежит совсем в другой плоскости. Не хочу тебя потерять раньше времени, золотой мой. Понял?

Широков внимательно посмотрел на Иванова. Секунду подумал. Потом вздохнул и задал только один вопрос:

— Ну так как, пошуршишь в закромах?

19

Таня Пескова пришла на работу, как всегда, в девять, села за стол возле бесконечных книжных стеллажей. Книги всегда успокаивали ее, но не сегодня. Разговор с Ольгой не шел из головы. Вернувшись вечером домой, она застала Сашу в привычной позе — он сидел на диване, тупо уставившись в телевизор. Катерина делала на кухне уроки, кошка лежала на холодильнике и требовала рыбы. Но рыбы не было, даже путассу, как и много чего еще. В холодильнике, как говорила в таких случаях Таня, выли волки.

На кухне валялись банановые шкурки, видимо, Катя перехватила кое-что после школы. Свет горел тускло, как обычно в это время — все уже дома и все подключились. А когда свет в доме вообще гас, значит, кто-то из новых, утверждали бабки на лавочке возле подъезда, залег в «джакузю».

Она оглядела длинные стеллажи книг — потрепанных и ни разу не открытых — и подумала: сколько еще лет она будет ходить сюда? Ей перевалило за сорок, но еще много придется износить башмаков или подбить старых… А потом? Потом она станет обладательницей пенсии и окажется в компании беднейших теток страны. К тому времени Катерина выскочит замуж за кого-то такого же голоштанного, и дальше все покатится под гору.

Таня иногда чувствовала себя такой же мудрой, как буддийский монах на японском острове в далеком Тихом океане, безбрежном, как сама жизнь. Кажется, она сама не знает, сколько ей лет, потому что цифры сейчас ничто.

Ей все равно. Ей стало невероятно грустно. Она вздохнула и посмотрела в окно. Ну и что видит она в данную минуту? Она видит утро, расплавленное солнце, похожее на разбитый куриный желток не слишком свежего яйца, купленного с лотка возле автобусной остановки. У тетки, которая когда-то была женщиной, младшим научным сотрудником с кудряшками, стучавшей каблуками по бесконечным коридорам бесконечных этажей нескончаемого института. Она смотрела, как одна собака бежала за другой, эти собаки, сменяющиеся поколение за поколением, подтверждали — все меняется, а жизнь остается.

Таня представила свою комнату, ей показалось, она слышит бой часов, которые Саша купил давно за гроши, когда часы эти старинной немецкой работы не относились к антиквариату.

Его глаза тоже были похожи на маленькие солнца, янтарные, они смотрели на мир по-прежнему изумленно. Он удивлялся всегда, словно это его первый приход на Землю. Для нее же в жизни нет ничего нового — Тане казалось, она листает одну за другой знакомые страницы, зная, что на следующей. Из-за этого ей трудно жить с Сашей, но иногда его особенное восприятие мира заставляло удивляться вместе с ним.

Таня знала, все случится именно так, как случилось. Сегодня за кофе она сказала мужу, сидящему напротив нее с кружкой:

— Они сдали тебя. Ты хотя бы это понял?

Он посмотрел на нее. Янтарь в глазах вспыхнул и стал похож на тот, который больше всего ценится. Саша молчал.

— Разве ты не видишь, что они сдали тебя?

— Ну что значит сдали? — Он пожал плечами. — Они просто ничего не могут.

— Ну неужели ты не понимаешь, в какую передрягу попал?

Он помолчал, пристально посмотрел на свои руки. Пальцы дрожали. Пальцы с аккуратными, ухоженными, но почему-то плоскими ногтями были бледно-синими.

— Да, пожалуй, не понимаю.

— Почему ты не хочешь сделать так, как я говорю? Ведь ты сегодня приедешь на работу, и там не будет сейфа. Почему ты не вынул из него то, что собирался?

— Да брось, Таня. Не преувеличивай. На это они не пойдут. Таня вздохнула. Сейчас она не чувствовала ни злости, ни досады. Она в очередной раз поняла, что смысл слов, вышедших из твоих уст, никогда не войдет неизменным в мозги другого. Твои слова не вызовут тех же мыслей и ощущений, которые породили их в тебе. Муж просто не понимает, что означают ее слова. Человек способен понять лишь то, что сознает сам. Она видела, как Саше тяжело все последние месяцы. Он превратился в комок нервов. Он уже не понимает сам, что делает.

Его маленькую фирму, которой, как она теперь поняла, могут перепасть большие деньги из городского бюджета, вырывали другие руки.

Кто такой Саша Песков? Кандидат наук из прошлой жизни. Кто стоит за ним? Поискали — никого. Когда не было денег и вероятности их получить, фирма никого не интересовала. Но теперь заработала огромная машина и поехала на него…

Тане вдруг отчетливо представился огромный грузовик с множеством колес, который мчался, не сбавляя скорости, на Сашу и его фирму. Его коллеги быстро, на ходу вскочили в кузов, немного ушиблись, поцарапались, помялись, но остались живы. И едут дальше, на Сашу.

А Саша стоит и смотрит, ожидая, что машина сейчас остановится. Но она летит, вот она уже приближается. Включены фары, чтобы слепящим светом пригвоздить его к месту, как зайца на ночной охоте.

Она пыталась его уговорить отойти. Отвлечь, повести куда-то, чтобы он очнулся и понял, каким наивным мусором забита его голова, все равно как желудок при несварении.

Но он упирался, будто боялся остановиться и посмотреть на себя издали, увидеть, что творится вокруг него. Те, кто рулил машиной, это понимали. Они действовали.

Так что же, больше не будет глаз, в которых солнце?

Может, и так. Они потускнеют, но вряд ли миру станет темнее. Миру наплевать на таких, как они. Впрочем, наплевать на всех. Людей так много на земле. Ничто не изменится.

Таню пронзила жалость. От того, что невозможно заставить смотреть другого твоими глазами на то, что видишь ясно и отчетливо. Нет, она не ясновидящая. Она просто реально смотрит на мир.

Конечно, были бы деньги, можно нанять частного сыщика и расследовать, кто захотел напасть первым на Сашу и его фирму. Кто направил тяжелый многотонный грузовик, чтобы раздавить его фирмочку, созданную на голом месте Сашей, и на ее основе открыть свою. Чтобы снова поставить телефоны, компьютеры, факсы на место выдранных. Кстати, те же самые, что стояли при Саше, Татьяна ничуть не сомневалась. Чтобы сделать ремонт, потому что у Саши на него не было денег.

Саша унес оттуда только свои старые туфли с новыми шнурками. Когда Саша аккуратно поставил их в прихожей, Таня сказала:

— Ты теперь понял, что я была права?

Она нисколько не удивилась, узнав, кто сел в новый грузовик. А он — очень. Этих людей он хорошо знал и сам принимал на работу, пил с ними чай, ел бутерброды, поздравлял в дни рождения, в праздники, в Новый год, приносил цветы, купленные на деньги из собственного кармана, по случаю совершеннолетия их детей.

Сейчас они ехали в грузовике, устремив жадные взгляды в будущее, поверх его головы. Глаза некоторых были печальны.

— Санек, — позвонил его заместитель, немолодой мужик, прошедший в этой жизни, кажется, через все, — жаль, что так вышло. Мы тут подумаем, как тебе помочь. Держи хвост пистолетом. Понимаешь ли, обстоятельства выше нас.

— Я понимаю, спасибо, Андреич.

Лежа в постели, Таня с великой печалью смотрела на изможденное Сашино лицо, на круги под глазами. Он постарел за два дня на несколько лет. Сама она, в глубине души, тела, разума, чувствовала, как и в ней что-то умерло. А может, даже не в ней, может, для нее. Она не знала, где это что-то, и ощущала даже не тоску, а тупость во всем, что делала.

Автоматически ставила чайник, варила суп и забывала о нем. Вечером садилась за стол напротив Саши и бездумно жевала что-то. Катя учила уроки, не особенно вдумываясь, что творится с родителями. У нее свои заботы. Эти заботы звали ее каждый вечер на лестничную площадку, оттуда доносился ее заливистый смех, а следом — низкий, грубый — соседского парнишки и строгий лай его огромной овчарки.

Тане было так тяжело, что казалось, этот груз раздавит ее. Вот в этот момент и раздался звонок Ольги. На следующее утро, открыв глаза, она увидела над собой лицо Саши. Он приподнялся на локте и сказал:

— Ты не думай, моя обида пройдет, я снова стану веселым.

«Боже мой, — подумала Таня со страхом, — как мы срослись».

— Конечно, Саша, пройдет. Все пройдет. Не горюй, я тебе помогу.

Верно говорят: мужчины — это дети. Вот уж верно так верно, подумала она снова. Саша — ее ребенок, как Катя. Она не может его оттолкнуть, бросить, отвергнуть. Теперь, после стольких лет, уже не может.

После встречи с Ольгой настроение Тани чуточку поднялось. Это не значит, что она решила согласиться на ее предложение. Но всегда дышится свободнее, когда есть хоть какой-то выбор.

Ольга сильная. Рядом с ней так спокойно, подумала Таня. Внезапно Тане пришла в голову смешная мысль — если бы женщины выходили замуж за женщин, они жили бы очень мирно друг с другом.

Внезапно перед глазами возникла фотография «кукольного домика», которую показала Ольга. Да и сама Ольга как куколка. Таня снова вздохнула. Достала зеркальце из стола и поднесла к лицу. Она вынула невидимую ресницу из глаза. Навернулись слезы. Ее разрывало желание: с одной стороны, ей ничего не хотелось менять в своей жизни, а с другой — поменять абсолютно все. Но как могла она поменять, не согласившись на предложение Ольги? Да никак.

— Привет. — Вошла коллега, Ирина Петровна. На лице ее всегдашняя спокойная покорность, с которой она и умрет. — Слышала, Татьяна? — Она была старше лет на десять. — Опять денег не дадут. А если дадут, то тридцать процентов от зарплаты.

— Что? — Татьяна вытаращила глаза. — Да это на пол-проездного! — Рука, потянувшаяся к компьютерным клавишам, повисла в воздухе. — Ну это просто невозможно!

— Да ладно, Тань, дыши глубже. Все возможно. Не горюй, давай-ка лучше чайку поставим. Не хотят платить — чаи гонять станем.

— Слушай, Ира, а у меня нет ничего.

— Я напекла оладий.

Чайник быстро закипел. Они уселись возле него. Глядя в прозрачную глубину чашки, Таня почувствовала, как у нее забилось сердце. Все, она согласна. Больше ее ничто не держит. Она сейчас же позвонит Ольге.

Таня быстро влила в себя чай и подошла к телефону.

Ольга сразу сняла трубку, будто ее рука лежала на аппарате. Таня, не здороваясь, точно опасаясь передумать, сказала:

— Я согласна.

Ольга положила трубку и облегченно вздохнула. Есть. Значит, она не ошиблась, пообещав Ирме вылететь завтра вместе с Таней. Билеты на утренний рейс заказаны.

Ольга улыбнулась. Ну что ж, замечательно. В ее деле появится свой человек, она поможет этому человеку выстоять в тяжелой нынешней жизни. Польза обеим. Есть еще один курьер — не разовый, каких много, а многоразовый. Постоянный. Итак, они с Таней улетают в Прагу.

Миша отвез Ольгу и Таню в аэропорт, они ехали налегке. В Праге их встретит Ирма, она сама знакомилась с каждой новенькой, желая посмотреть, с кем придется иметь дело. Ирма с первого взгляда определяла, кто на что годится. Очень часто попадались неврастенички, задерганные болезнью и страхом. Их нетрудно понять — конец виден ясно и отчетливо, надежды нет, остается только дикая боязнь боли. Таких она не отбрасывала с ходу, с ними она предпочитала поработать с помощью Андрея Широкова и его вкрадчивого голоса.

Кого Ирма отметала без разговоров — болтушек и сплетниц. Эту категорию она определяла мгновенно. Она считала, что по складкам лица, по морщинам на лбу можно прочесть, что за женщина перед тобой. Она еще ни разу не ошиблась. Ошибка стоила бы ей слишком дорого.

Чем опаснее становилась игра, тем сильнее она увлекала Ирму. Она доставляла ей даже большее удовольствие, чем секс. Неожиданно Ирма поймала себя на мысли, что от опасности по ее телу разливается истома, небывалая, экстатическая. Такую она впервые испытала в задней комнате лавки Миня, окуренной благовониями. Он бросил ее на циновку, навалился на нее, припал губами, и его губы сделали то, что должны были сделать совсем не они. Она выгнулась, забилась в конвульсиях и испытала такой восторг, который до того ей никогда не был доступен. Открыв рот, хватая воздух, она потянулась к нему, подсознательно желая доставить ему такое же невероятное удовольствие, какое и он ей. Его жесткие волосы прилипли к ее потному лбу, она открывала рот, стараясь, чтобы его плоть вошла как можно глубже… Она едва дышала, стонала, обхватив руками его спину и царапая ногтями. Реальности не было, комнаты не было, никого из них не было. Экстаз, охвативший обоих, сотрясал, обещая взрыв, после которого они разлетятся на мельчайшие кусочки. Он произошел. Едва не захлебнувшись, она втянула воздух, уткнулась лбом ему в живот… Весь мир провалился в бездну. Были только он и она. С тех пор предощущение опасности всегда возбуждало Ирму.

Подруги летели первым классом — Ольга всегда летала только так, сейчас она выбирала все самое лучшее. Стюардессы порхали между рядами, предлагали напитки, они с Таней взяли по бокалу красного французского вина, выпили и остались очень довольны полетом, солнцем поднебесья, мягкими креслами, музыкой в наушниках.

— Слушай, Оль, ну ты что-нибудь чувствуешь?

— Ничего. Абсолютно.

— Серьезно, да?

— Все сделано мастерски. Ты когда-нибудь слышала, чтобы зубной протез, хорошо сделанный, кому-то мешал?

— Нет. — Таня улыбнулась. — Пожалуй, он только придает красоту.

— Это не придаст особой красоты, но мы сами ее возьмем и придадим с помощью…

— Я что-то волнуюсь. Но Саша…

— А что Саша? Ты улетела на две недели. В командировку от библиотеки. Вот и все.

— Как же я потом ему скажу?

— А зачем ему говорить?

— А про деньги?

— Вот когда заработаешь, тогда и придумаем. Скажем, ты сделала специальный подбор литературы для нашей фирмы. У нас международное агентство, и, естественно, мы хорошо платим. Допустим, ты приготовила целый проект. Такое возможно?

— Да, конечно.

— Тебя и вознаградили. Кстати, совсем не обязательно объявлять ему, сколько тебе дали денег.

— А сколько?

— Не хочу травмировать твое бедное сознание.

— Ты сама… давно этим занимаешься?

— А тебе какое дело? — захихикала Ольга.

— Хотела прикинуть, — ухмыльнулась Таня.

— Ничего не выйдет. Здесь индивидуальный подход. Они приземлились в Праге среди дня. Стояла солнечная погода, солнце заливало окрестности. Их встретила Ирма, нарядная и элегантная, они уселись в машину, по дороге поболтали ни о чем и очень быстро оказались в гостинице в старом городе. Ирма разрешила им погулять.

Они бросили вещи и отправились на Вацлавскую площадь, прошлись по старинным улочкам. Лицо Тани на удивление быстро разгладилось, Ольга снова увидела ее почти такой, как прежде, в юности. Стоит ей вырваться из замкнутого круга серой жизни, она станет другой, думала Ольга. Блеск в глазах меняет человека.

— Ольга, мы вместе полетим во Вьетнам?

— Как распорядится Ирма. Скорее всего ты полетишь одна, я тебя встречу во Вьетнаме вместе с Минем. Там загрузишься и сюда.

— Ясно. Доктор займется мной завтра?

— Да. Сегодня вечером тебя подготовят. Как обычно перед операцией — полдюжины клизм, голодание…

— Ой.

— А ты что думала? Что тебе бантик на брюхо привяжут?

— Меня станут резать?

— В какой-то степени…

— У меня будет шов?

— А то его нет у тебя.

— Есть. Тот же самый будут вскрывать?

— Скорее всего.

— А если нет, что я скажу мужу?

— А про что?

— Да про новый шов.

— А ты скажешь, что в командировке попала в больницу.

— Ага, — задумчиво согласилась Таня.

— Что, пошли выпьем напоследок?

Они направились в маленькое кафе в старом городе, выпили коньяку, и Таня почувствовала себя вступающей в , другой мир, назад из которого в мир прежний хода нет. Неожиданно защемило сердце.

20

Андрей позвонил Ольге утром. Отозвался автоответчик. Решительный голос Ольги просил оставить сообщение после короткого сигнала. Андрей не выполнил ее просьбу, он просто положил трубку.

Чем неотступнее он думал об Ольге, о своих консультациях в Праге, которые казались ему все более подозрительными, как и само поведение Иржи и Ирмы Грубовых — он ощущал их нервозность, — в голове выстраивалась странная коллизия. То, что Ольга улетела сейчас в Прагу, насторожило еще больше. Кстати, она довольно легкомысленна. Зачем сообщать ему, куда она летит? А с другой стороны, значит, он хорошо работает и не вызывает у нее никаких подозрений. Машина, о которой он велел выяснить своему водителю, была приписана к международному турагентству «Кукольный домик». Но именно так однажды назвала Ирма Грубова свое турагентство в телефонном разговоре с кем-то. Его тогда поразило название, а теперь, соединяя в голове прежде несоединимое, он начинал кое-что подозревать.

Многое совпадало — онкология, женская хирургия, название агентства, доходы, которые Грубовы получали от своей клиники, гонорары, которые они платили ему. Более того — пожелания Иржи во время; сеансов, которые проводил Широков с его пациентками.

— Андрей, дорогой, ты должен убедить больных, что они способны делать то, чего не способен никто другой, не прошедший через операцию.

Но Ольга? При чем здесь она? Она выглядит здоровой сильной женщиной в расцвете лет. — Но ведь он никогда не видит пациентов, которых консультирует. Как выглядят они?

Андрей походил по комнате, потом вдруг подумал: а не прогуляться ли ему по Москве? Давно он не был нигде — ни на выставках, ни в музеях. Мысль, пришедшая следом, — кажется, подсознание сейчас что-то подкинет… «Внимание, — сказал себе Широков, — вдумайся, вслушайся…»

Он оделся — натянул джинсы и рубашку, куртку, кепку с ушами, на улице прохладно, — и вышел из дома, решив поехать в центр.

Около метро он внимательно изучил тумбу с афишами. Ну конечно, вот то, что ему просто необходимо посмотреть. Он даже почувствовал, как по спине побежали мурашки, — настолько неожиданным было то, что он увидел. Андрей усмехнулся. Нет, никогда его подсознание не обманывает.

На Гоголевском бульваре, в фотоцентре, открылась персональная выставка Ольги Геро, фотохудожницы — это слово набрано особым шрифтом. С плаката смотрела Ольга. Не такая, какой он ее видел. Это был автопортрет. Он усмехнулся — истинная женщина. Только они ни за что не обойдут себя автопортретом. Половина лица закрыта камерой, она снимала себя перед зеркалом. Но Боже, это венецианское зеркало! Откуда?

В зале мало народу — несколько случайных посетителей. Старушки из ближайших коммуналок, мамаши с детьми, которые то и дело норовили отщипнуть от роскошных сухих букетов по углам. Он осмотрелся, и его взгляд наткнулся на мужчину, уставившегося на один портрет. Что заинтересовало его?

Андрей как бы нехотя, случайно совершая круг по залу, вовлек его в свою траекторию. И остолбенел. «Ловец бабочек» — так называлась фотография. Этот ловец… стоял перед собственным портретом. Нет сомнения! Андрей смотрел на мужчину в синем в белую полоску свитере из верблюжьей шерсти и синей водолазке, высунувшей из-под свитера высокое горлышко. Лицо его было изумленно-печальным, окладистая русая борода касалась воротника водолазки. На снимке он держал простенькую, но, безусловно, изящную бабочку и любовно разглядывал ее. Кажется, вот-вот он наколет ее на булавку, которая у него в другой руке.

— Отличный кадр, — вполголоса сказал Андрей.

Мужчина, вздрогнув, обернулся. На лице вначале появилось возмущение, но потом пропало. Он заметил симпатию в глазах Андрея и покачал головой:

— Вот таким она меня видела.

— Вы с ней знакомы? Мастерские снимки. Как много, какие добротные. А сколько у Геро наград… Я прочел при входе.

— Да, — вздохнул он. — Я с ней знаком. Это моя бывшая жена, — добавил он с какой-то неизъяснимой печалью. — Правда, мы не расписывались. Не считали необходимым.

Андрей молчал. Потом отошел посмотреть другие снимки, они были тонкие по настроению, казались безыскусными, но в них столько странной печали. Мало радости. Но все-таки она была. В пейзажах. Его сердце забилось, как у охотника.

Вот, вот то, что он искал. Восток. Прага. Лица женщин. Страдающие, счастливые. Пейзажи, море во Вьетнаме, горы в Чехии. Боже, а это кто? Чей силуэт? Он вглядывался в туманный пейзаж на фоне сказочного дома на холме. Лица нет, но он не ошибается. Ирма Грубова… Завершая круг по залу, он подошел к мужчине.

— Не хотите чего-нибудь выпить? — спросил он бородача.

— Хочу, — неожиданно согласился тот. — Очень хочу. Просто в горле пересохло.

Они взяли по рюмке водки и уселись в углу бара.

— Так она ваша жена?

— Была. Мы расстались. С тех пор я не видел ее. Обстоятельства, при которых мы расстались, не позволяют мне… В общем, все произошло ужасно, неожиданно. Но каждый миг я помню о ней. Рука тянется к трубке, а когда снимаю и слышу длинный гудок, бросаю ее и отскакиваю как ужаленный. «С кем она?» — спрашиваю я себя, ложась спать. «С кем она?» — спрашиваю себя, вставая. «Она хотела, чтобы ты ушел», — говорю я себе. Не важно почему. Иначе она бы так не поступила. Но почему, почему она так поступила? Почему она хотела, чтобы я ушел? Я так ее любил… Как никого и никогда. И нам так было хорошо вместе.

— Вы еще любите ее?

— Как бы я хотел уже не любить… — Мужчина усмехнулся. — Прошло столько времени, а ее голос с невероятными интонациями стоит у меня в ушах. Она очень артистична по натуре. — Он покачал головой. — Никогда в жизни я не попадался на булавку женщине — как какая-нибудь бабочка-капустница… У меня были женщины до нее…

— Я думаю, — кивнул с усмешкой Широков. — Вы тот самый тип мужчины, который им нравится. В вас есть природная сила, вы обещаете покой и защищенность.

Мужчина усмехнулся:

— Как видно — нет.

— Но почему вы расстались? Не удивляйтесь моему бестактному вопросу. Я профессиональный психолог, и, может быть, мы вместе найдем ответ на ваш самый больной вопрос — почему?

Мужчина вскинул голову.

— Я не знаю, почему не пошлю вас подальше с вашими вопросами. Но, наверное, я утомился беседовать на эту тему с самим собой. Я исчерпал все ответы.

— Есть в отношениях между людьми эффект попутчика, — тихо сказал Широков. — Проще излить душу незнакомцу, чем кому-то близкому. А если незнакомец — психолог, уверяю вас, эффект будет двойной. И потом… — Широков пригнулся к столу и, хитровато посмотрев на мужчину, прошептал: — Я не возьму с вас денег. — Оба расхохотались, после чего всякое напряжение пропало. — Итак, меня зовут Андрей Широков, — представился он.

Мужчина протянул ему визитную карточку. Андрей прочел: «Ярослав Воронцов. Энтомолог».

— О, как интересно, — протянул Андрей. — Так вы наверняка и охотник? Разве можно шататься по лесам и полям без оружия? Разбираетесь в ружьях?

— Надеюсь, что так. У меня есть кое-какие.

— Ну, тогда нас просто свела судьба… Я тоже в некотором роде… Но об этом потом. Кстати, то, что нас с вами объединяет, поможет понять вашу ситуацию. Итак, расскажите мне все, что хотите. Начните с чего угодно. Я весь внимание.

— Мы жили очень счастливо несколько лет. Мы встретились уже людьми пожившими, каждый со своим прошлым. У нее сын от первого брака. У меня две дочери. Мы познакомились в аэропорту. — Он усмехнулся. — Нас потянуло «руг к другу сразу, с необыкновенной силой… Мы сошлись. Построили домик в лесу… — Он отпил водки. — Знаете, чудесное было время.

Глаза Славы Воронцова устремились в пространство. Казалось, он снова, сцена за сценой, видел прошлое.

Андрей ждал, когда мужчина вернется в реальность. Он не торопил. Его сердце билось учащенно. Но ему все становилось ясно. Оставался интерес — что он, Широков, еще не вычислил? О чем не догадался? Он ни секунды не сомневался, что Ольга сама захотела освободить Славу от себя.

— Я был в экспедиции и получил по почте… — Он шумно вздохнул и замер, словно опасался произнести следующее слово. Но пересилил себя и произнес: — Фотографию. Теперь-то я начинаю кое-что понимать. — Он горько усмехнулся. — Вы видели ее, она висит на выставке, «Любовь лесовина и лесной нимфы». Но, — он покрутил головой, будто стараясь освободиться от какого-то наваждения, — это не совсем она.

Воронцов мог не продолжать. Андрей Широков понимал, что мастер фотографии способен проделать с этим кадром. Да, какая мощная вещь фотоснимок — можно ничего не говорить, не писать, а просто дать человеку в руки кусок картона, и все. Не зря наскальные рисунки появились гораздо раньше письменности. Можно и сейчас письменность упразднить и открыть фотошколы… Потом он одернул себя, посмотрел на здоровенного мужчину и подумал в который раз — о Боже, ну почему мужчины наивны, как дети?

Себя он к этому числу не относил по одной причине — он чувствовал в себе способность перевоплотиться в кого угодно — мужчину, женщину. Он пробовал… Давно, очень давно.

— После того, что я увидел, я кинулся звонить ей. Но никто не брал трубку. Когда я вернулся, ее вещей не было. У нее есть своя квартира, но ее не было и там. Я больше не видел ее. — Он помолчал и поднял на него глаза, полные отчаянной боли. Голос его стал хриплым. — Теперь я все понял. Вы видели кадр. Там не видно лиц, только переплетенные тела. На фотографии, которую я получил, тела те же, но были лица. Ее лицо и… незнакомого мужчины. Боже мой, какой я дурак! Ревность затмевает разум. Если бы мне о таком рассказали, я бы не поверил. Или громко хохотал, если бы в мужской компании услышал о таком трюке. Но теперь-то я вижу: это наши тела, это мы с ней возле нашего домика! Я помню тот день. Тогда мы нашли потерянный топор, под досками, на которых расположились… Но я не знал, что она снимала тогда. Я ее не виню. Она художник, она имеет право. — Он покачал головой, совершенно потрясенный. — Это был удар. Знаете, Андрей, мое сердце болело, после нее у меня не было ни одной женщины. — Он помолчал. — Я не знаю, как сложилась ее жизнь после, чем она жила и с кем. У меня был телефон ее давней подруги, Татьяны Песковой. Но однажды я позвонил. Я выпил, много, и решил, что смогу поговорить с ней. Но мне не повезло — или, наоборот, повезло. Ее не оказалось дома. Значит, так суждено…

«А что такое суждено? — подумал Андрей. — Суждено то, что мы себе ссуживаем. Наша лень, неподъемность, нерасторопность, наша энергия, наша страсть — все, что в нас есть. Но такие люди, как я, нужны вам, чтобы подтолкнуть, стронуть с места, заставить вас принять решение, которое вы внутренне уже приняли, но боитесь его, потому что оно вас выталкивает за пределы круга ваших представлений, вашей замшелости, вы боитесь его покинуть. И я внушаю вам, что именно вы приняли решение. Сами захотели».

— А какая она была женщина! Казалось, мне она послана Богом, я так хотел, чтобы у нас была настоящая семья с кучей детей, похожих на нее. Я говорил ей про это, а она смеялась — уж прямо и куча… И вот, заставила меня уйти.

Голос Воронцова смолк, он отпил водки. Глаза его были полны печали.

— Понятно. Значит, вы теперь даже не знаете, что с ней? Где она? Ничего, да?

Он покачал головой.

— И потому пришли на выставку? Чтобы узнать?

— Я себе объяснил, что зашел случайно, как любознательный человек… А если честно, конечно, я хотел узнать о ней как можно больше. Вы же видели, сколько афиш расклеено по городу? Во всех вагонах метро ее портреты. Из чего я заключил, что дела у нее идут превосходно. Я знаю, сколько стоит оплатить такую выставку, я сам недавно участвовал, точнее, моя фирма, я чуть не разорился, хотя и не жалуюсь на дела. Значит, у нее есть спонсор. Неудивительно, что такая женщина не осталась одна.

— Вы узнали здесь все, что хотели?

— Нет. Я только догадался о главном — по какой-то причине она захотела вытолкнуть меня из своей жизни. Фотографию прислала она мне сама. Хотел бы я знать причину. Может быть, она уже тогда кого-то нашла… Я знаю, больше всего на свете она хотела выставиться в фотоцентре, в какой-то мере это была цель ее жизни — обрести славу фотографа. Но ведь я мог ей помочь. Она это знала. Я нашел бы деньги. Не могу сказать, что ее снедало тщеславие, нет, вполне законное желание творческого человека получить оценку своего труда. Смешно звучит, не по-русски. Но сейчас можно говорить так, как вздумается. — Он вздохнул, допил водку. — Но Ольга не учла — время славы прошло в нашем обществе. Теперь время денег. Видите, на выставке — никого. А заплати сегодня репортерам, они сбегутся. Толпами. Они будут славить ее, трубить во все трубы, какая замечательная фотохудожница Ольга Геро. — Он усмехнулся. — Спасибо за компанию. И за внимание, Андрей Широков.

Слава хотел подняться, но Андрей удержал его.

— Погодите, погодите, дайте подумать… Впрочем, нет. Ответьте мне только на один вопрос: вы любите ее сейчас?

Слава усмехнулся:

— Да, я люблю ее. И никого больше. Как бы я хотел знать, почему она так поступила…

Андрей помолчал.

— Ярослав Николаевич, вот моя визитная карточка, вдруг пригожусь?

— Запишите мой загородный телефон, Андрей. По нему меня отыщут везде.

Андрей и Слава вышли на улицу.

Стояла морозная зима. Снег хрустел, деревья в инее.

— Прямо новогодняя погода.

— Да, еще бы солнце.

— У меня за городом солнце. Казалось бы, недалеко от Москвы, а все совсем другое… Кстати, вы не знаете, что за музыка была в зале, такая приглушенная? Такая сладкая, такая… И голос — необыкновенный женский голос.

— Ария мадам Баттерфляй, а пела не женщина, это Эрик Курмангалиев. Мужчина, который поет женским голосом. — Слава покачал головой. — Это ли не доказательство ее чувств к вам, к вашим бабочкам? Я думаю, музыка посвящена вам, она выбрала ее, я уверен, сама не подозревая об этом.

Слава пожал плечами и снова покачал головой.

Они пожали друг другу руки и расстались.

Андрей вернулся домой, когда наступил уже вечер, синий, зимний. Не задергивая занавеску, он включил свет, сел под настольной лампой, которая светила ему прямо на руки, и вынул листок, который дал Воронцов. Лучше всего о человеке, старомодно считал он, может рассказать его дело. Это был прайс-лист энтомологической студии. О, этот человек не просто любитель природы и охоты. Он художник. И коммерсант. Сейчас, открывая свое дело, ты обречен заниматься всем — придумывать, воплощать, торговать. Таково время. Оно кончится не завтра. Хотя, по мнению Широкова, это очень тяжело для человеческой психики.

Разные роли заставляют вести себя по-разному, а если ролей несколько, то психика расшатывается, человек становится уязвимым, часто теряет уверенность в себе. Хотя, казалось бы, должно быть как раз наоборот, ведь он самоутверждается в разных ипостасях, стало быть, должен себя чувствовать по-хозяйски в этой жизни — он может все! Но что делать — время не собирается подстраиваться к тебе. Тебе придется этим заняться.

Итак, Воронцов предлагает коллекции бабочек. По три, по шесть, по девять… В застекленных настенных витринах. Варианты самые разные: дневной павлиний глаз (Inachisio), адмирал (Vanessa atalanta) и чертополоховка (Vanessa cardui)… Или эти и вдобавок к ним — большая лесная перламутровая, зорька… Однако как культурно оформлено, подумал он. Привлекательно.

Андрей отложил лист бумаги. Если он верно понял то, что произошло с Ольгой, если он верно оценивает чувства Ярослава Воронцова к ней, то ему просто необходимо ими заняться.

Сейчас он сосредоточится на Воронцове. Очень хорошо, что у них есть интерес, который поможет сойтись поближе: оружие.

Сам он оружие начал собирать давно. Старинные пистолеты, мушкеты, револьверы, инкрустированные серебром и золотом. Они стоят хороших денег, но Андрей может себе позволить купить то, что ему хотелось. В оружии он видел не только творение мастеров Франции, Германии, Бельгии, России, но и частицу времени.

Самое замечательное в жизни, понял однажды Андрей Широков, — овладеть временем. Понять, что ты находишься в определенной его точке, из которой можно заглянуть в колодец прошлого. И оружие, выставленное в специально купленном для этого итальянском шкафу со стеклянной передней стенкой, казалось, рассказывает о себе так громко, что иногда он задергивал занавеску, словно накрывал клетку с распевшимися птичками-амадинами. С помощью своей коллекции, считал Андрей, он оседлал время.

21

Андрей сам не знал, какой по счету рейс встречает он в Шереметьево. Потом наконец он увидел Ольгу. Сердце дрогнуло, нет никакой ошибки, это она, но какая-то другая, потерянная. Куда девался торжествующий вид, выделявший ее из толпы? Он спрятался за газету, краем глаза наблюдая за ней. Она катила за собой чемодан на колесиках, ее встретил тот же водитель. Но на другой машине, на «шестерке».

— Поехали, — велел Андрей водителю, — за ними.

На несвежей «пятерке», на которую никто не обратит внимания, они гнались за ней. Они повернули туда, куда, как он и предполагал, они должны повернуть.

Ольга выскользнула из машины возле подъезда серого каменного дома на Спиридоньевке. Водитель хлопнул дверцей, но не отъехал и не выключил двигатель. Значит, она скоро выйдет.

Она появилась в синей куртке и светлых брюках, с небольшой дорожной сумкой, нырнула в машину, которая, взвизгнув покрышками, рванула с места. Торопится. Сердце Андрея забилось. Неужели он не ошибается и она едет обратно в Шереметьево? Он велел Толе гнать следом.

Перед въездом на эстакаду возле здания аэропорта им перекрыл дорогу наглый «мерседес», и они потеряли несколько минут. Когда Андрей вбежал в зал, Ольги нигде не было. Она исчезла в людской толпе. Растворилась. С досадой Андрей шлепнулся на сиденье рядом с Толей.

Что ж, картина мало-помалу вырисовывается. От этого на душе Широкова стало немного легче. Он не сомневался, куда у нее билет. И куда она летит в ночи…

Он поймал себя на мысли, что он проникся к этой женщине странным расположением. А почему бы не поговорить с ней? Предупредить, в какую страшную авантюру она ввязалась? Вот-вот начнется охота за всей компанией куколок, именно они окажутся в руках охотников. Слишком большие деньги гуляют в этом деле. Сама Ольга наверняка понятия не имеет обо всей цепочке. Но от этой цепочки проще всего оторвать ее. Таких, как она.

Единственное, что ему хотелось, — вытащить Ольгу из этой цепи и соединить ее с другой, которую она сама порвала. Понятия вреда и пользы Андрей рассматривал по-своему. Нельзя сказать о чем-то, что это чистый вред или чистая польза. Ничего нет на свете в чистом виде. Взять врача, консультирующего обреченных людей, больных раком. Его талант — тоже обезболивающее наркотическое средство, но не считается вредным или преступным. Так где чистая польза и где чистый вред?

Но Ольга… Неужели Ольга перенесла такую операцию? Его сердце сжалось от боли. Он вспомнил ее лицо, спокойное, уверенное, ее тело, все еще крепкое и сильное. Ему на секунду показалось — он хотел бы иметь такую мать для своих возможных детей…

Он приехал домой. Машинально воткнул чайник в розетку. Потом отодвинул занавеску и посмотрел на пустой двор. Интересно, а у нее теперь возникает желание заняться любовью? Или нет? Гормоны работают иначе. Но они работают. Он изучал в свое время медицину и знал — причину всех зажимов следует искать в человеческих мозгах. Только там. Природа способна подстраиваться и перестраиваться.

Потом он подумал о Славе, он верил, что этот мужчина до сих пор любит ее. А Ольга — сохранились ли у нее к нему чувства?

Чайник крякнул и отключился. Андрей заварил покрепче, достал из холодильника молоко и плеснул в дымящуюся чашку. Снова перед глазами возникли ее выставочные фотографии. Портреты Славы. Да, она любит его. Иначе выбросила бы все карточки Воронцова, а негативы сожгла. Она из тех женщин, для кого прошлое в прошлом. Они не копят знаки ушедших лет, оставляя от прошлого только опыт, квинтэссенцию прожитого.

Зазвонил телефон.

— Андрей? Вы, кажется, хотели найти мастера? Для той ржавки, что недавно купили… — зарокотал в трубке голос Славы Воронцова. — Да, и, конечно, здравствуйте, а то я на вас так вот сразу навалился, как медведь.

— Рад вас слышать, я уже отчаялся. Нет мастеров, кому можно доверить такую замечательную вещицу семнадцатого века.

— А вот и есть! — Воронцов довольно гудел. — Есть. Могу познакомить с человеком, который выведет вас на такого. Поедете со мной на шашлыки?

— На шашлыки? А почему бы нет? Спасибо, Ярослав Николаевич.

— Вы готовы вспомнить молодость, надеть валенки, телогрейку, взять рюкзак и отправиться в лес?

Андрей засмеялся:

— Без лыж?

— Не волнуйтесь. Никита Орлов живет барином. У него поместье под Москвой. Отличный подъезд… Он мой приятель, биолог по образованию. Мы сошлись с ним на бабочках. — Воронцов засмеялся. — У него есть один знакомый, и если вы понравитесь друг другу у костра за шашлыками, будет шанс. Второго такого мастера нет. Уверяю вас. Мастера, кстати, знает Ольга, но давайте выйдем на него через Никиту.

— Я готов немедленно облачиться, как вы сказали. Где, когда, куда?

— Ленинградское шоссе, у поста ГАИ, поворот на Зеленоград. Лучше не опаздывать. Прихватите с собой чего-нибудь.

— Понял.

Андрей, насвистывая, вышел на балкон и долго рылся в шкафу. Нашел, примерил, засмеялся — так странно нарядиться, как двадцать лет назад. В свое время, в семидесятые, он прошел на байдарках, на лыжах, с рюкзаком полстраны. Сказать, что это была его стихия, — пожалуй, нет.

Но, не пройдя этими маршрутами, он не узнал бы людей так, как узнал. Потом, когда узнавание той среды закончилось, он никогда больше не собирался по своей воле взваливать себе на спину рюкзак.

По дороге он купил бутылку водки, закуску, минеральной воды. Он не знал, что там за компания и какие у нее вкусы. Постоял перед витриной кондитерского, на всякий случай купил торт. Мужчины любят сладкое, что бы они ни говорили. Давно известный, многовековой психологический мужской трюк — объявить любительницами сладкого женщин и дарить им то, что больше всего нравится самим, — пирожные, конфеты, торты.

Стоял солнечный день. Хвоя сосен и елок изумрудно сверкала. Вдоль шоссе высились кирпичные замки нового времени, напротив — деревянные косушки прошлого.

У поста ГАИ его уже ждали.

— Вы вовремя, Андрей. Отлично. Поедете за мной. Слава Воронцов был экипирован превосходно. Как с картинки из зарубежного каталога. Этот человек хорошо устроился в новой жизни. Что ж, его собственное дело, судя по всему, развивается недурно. С настроением тоже не так плохо. Иначе он бы так не упаковался. А вообще-то сам он, как профессионал, всегда советует своим клиентам надевать что-то радостное и красивое, особенно когда хочется выть волком.

Андрей усмехнулся. Давая такой совет, он не раскрывает главного — дело не в одежде, а в усилии над собой. Очень трудно преодолеть настроение, а если сумел, значит, победил себя.

Они ехали лесной дорогой среди толстых мохнатых сосен. Показался глухой забор, внезапно ворота перед ними раскрылись, и Андрей поразился, увидев роскошный деревянный дом, выстроенный в лучших русских традициях, украшенный резьбой, с петухом на трубе, вековые деревья, из-под которых выскочила огромная дымчато-серая восточноевропейская лайка, гавкнула и кинулась к Воронцову. Андрей в своем походном одеянии казался человеком, проспавшим последние двадцать лет. Хозяин пожал ему руку.

— Воронцов говорил мне о вас. Я рад, что вы приехали. Пойдемте к огню.

Андрей, делая вид, что не видит разницы между своим нарядом и их, пошел следом за хозяином. Сейчас ему придется включить на всю мощь свой дар, которым он обладал, и завтра никто не вспомнит, как он был одет: ни хозяин-красавец, ни Воронцов. Он переключит их внимание на оружие.

Он знал охотников, у которых был смешной по нынешним временам принцип — драная телогрейка и роскошное оружие. Они полагали, что тем самым подчеркивают поклонение перед оружием, показывая всем своим видом, что готовы остаться в его тени. Но на самом деле все наоборот — таким образом они старались оттенить себя.

Костер горел давно, вот-вот останутся угли. Возле костра суетилась женщина, молодая, стройная, в желтых джинсах.

— Это моя гостья. Из Америки. Салли.

Салли протянула руку и старательно на русском сказала:

— Я учиться делать шашлык. Андрей улыбнулся:

— Что ж, с удовольствием оценим.

Дальше было все, как и двадцать лет назад. Водка, мясо, шутки, смех. Андрей чувствовал себя превосходно. Настоящее имение, в котором обитал друг Воронцова, оказалось не его владениями, а арендованной охотничьей базой, в которой официально работал этот человек.

— Так вот, Андрей, мастер есть. Но мужик чудаковатый. Вы привезли вашу ржавку?

Андрей вынул из рюкзака пистолет, изукрашенный резьбой.

Глаза Никиты загорелись.

— Это вещь! Франция? Семнадцатый век? О нет, не говорите, я сейчас скажу точную дату. Вторая четверть семнадцатого века, да?

Андрей изумленно кивнул:

— Совершенно верно.

Салли пристально всматривалась в пистолет.

— Могу я брать? — спросила она, старательно выговаривая русские слова.

— Конечно.

Она так ловко взяла оружие, что Андрей не сомневался — она отличный стрелок.

— Он может стрелять?

— Конечно, — кивнул Андрей.

— Мы можно попробовать?

— Если хозяин дома…

— Да, конечно. Я собирался предложить пострелять из штуцера восемнадцатого века. И кое из чего еще.

Они отошли в другой конец усадьбы. Там был настоящий тир.

— Это вы сами сделали?

— Да нет, Митрич смастерил.

— Митрич может сделать все?

— Да хоть атомную бомбу.

Андрей заметил, как Салли понимающе усмехнулась. Вышло непроизвольно, и она, спохватившись, уткнула нос в лисью шубку.

— Я хочу выстрелить из пистолета Андрея.

— Конечно. Но, Салли, осторожно. Заряд мощный, калибр большой.

— Но я первый, — сказал Андрей, — чтобы проверить. Он насыпал пороху в ствол, загнал следом пыж, отлитую из свинца пулю и снова пыж. А затем на полку насыпал пороху и закрыл ее огнивом.

— Кремневый пистолет, заряжается с дула, — заметил Никита, обращаясь к Салли. — Понимаешь?

— Да, — кивнула она.

Он прицелился и выстрелил. Пуля попала в щит.

— Отличный бой! — восхитился Никита.

— Дайте-ка мне.

— Но…

— Салли, ты все-таки женщина. Дай поиграть мужчинам. Наконец очередь дошла до Салли.

— Осечка!

Действительно, Салли спустила курок, но выстрела не было.

Андрей взял у нее оружие, подсыпал пороха на полочку и вернул девушке.

Она вытянула руку, будто стреляла из современного «кольта». Раздался грохот, пистолет отбросило, оружие дернулось в руке Салли и рукояткой ударило ее в лоб.

Она охнула. Со лба потекла кровь.

— Салли, ну разве так можно! — Никита подскочил к ней. — Девочка моя. Ну, ничего, ничего страшного.

— Но я лечу завтра. Моя лицо…

— Ерунда, ты и так хороша.

Салли держалась отлично. Андрей едва перевел дух. Если бы удар пришелся по глазу… Страшно подумать. Она бы не отделалась царапиной.

Она улыбалась, старательно сдерживая слезы.

— Моя красота… — усмехнулась она. — О…

— Чепуха. Все осталось при тебе. Это царапина. Теперь ты поняла, что такое оружие прошлого?

— О да.

— Так что вы хотите, Андрей, чтобы Митрич сделал с вашим пистолетом?

Андрей показал утраченное — винт чужой.

— Ему это пара пустяков.

— Но металл должен быть…

Салли и Ирма познакомились с Никитой Орловым во Флориде.

После того как Энди Мильнер был выведен из игры — именно так подруги называли случившееся в Сан-Франциско, — они решили отдохнуть. Ткнув пальцем в карту, они выбрали маленький городок Орландо.

В то же самое время Никита Орлов ехал туда на конференцию. Он арендовал машину подешевле, старенький «фольксваген», в Орландо без машины нечего делать. Он был один, без делегации, послал материалы сам от себя и получил приглашение от оргкомитета. Устроителям понравилась тема — исследованием биологии волка не занимался ни один из участников.

Он ехал по ровному шоссе из аэропорта в синем «фольксвагене», думая о предстоящем выступлении, но внезапно солнечный день померк, его оглушил треск металла. А когда он поднял веки, перед глазами увидел не синее небо, а серый асфальт. Во рту щипало, что-то горячее капало на рубашку.

Салли и Ирма почти пролетели мимо, но, увидев перевернутый автомобиль и уносящийся вдаль грузовик, подумали, что его водитель скорее всего под кайфом.

— Дерьмо! — выругалась Салли. — Давай тормознем. Колеса «фольксвагена» все еще крутились в воздухе, пахло бензином, вытекавшим из пробитого бака, вот-вот мог прогреметь взрыв. Они подбежали к машине и увидели мужчину, светловолосого, средних лет.

— Бери за руку, а я за ногу. Тащи! — командовала Салли. Они отволокли его подальше от машины. Взрыва не произошло. Мужчина дышал.

— Так, — сказала Салли, — у него наверняка сотрясение мозга.

Она быстро достала сумку, вынула лекарства, потерла раненому виски, поднесла что-то к его носу.

Он открыл глаза, поморгал, потом оторопело уставился на женщин.

Молча они уложили его на заднее сиденье своего «шевроле» — Салли любила большие американские машины.

— Сейчас мы отвезем вас в госпиталь, — сказала Салли.

— Нет, — попытался помотать головой мужчина и тут же сморщился. — Нет. Я спешу на конференцию.

— А мы подумали, что совсем в другое место, — усмехнулась Ирма.

Салли кивнула:

— У меня тоже была такая мысль, что ты спешишь на собеседование к самому Господу.

Мужчина неожиданно улыбнулся:

— И вы знаете, какие бы мне задали там вопросы?

— Нам всем там зададут одни и те же… Но, видно, тебе еще не пора.

Никита Орлов тоже так думал. Он пошевелился. Как будто жив.

— В больницу, и никаких разговоров, — заключила Салли.

— Да ради Бога! У меня нет денег, чтобы лечиться в ваших больницах!

— Но ты пострадал при дорожной аварии…

— Нет и нет!

— Ладно, — Салли с силой захлопнула дверцу, — мы в свободной стране. Не хочет — не надо. Возьмем его с собой.

Они домчались быстро, ввели его в номер, который заказали в гостинице «Холидей инн», простой, без претензий. Комната на втором этаже выходила окнами на бассейн.

— Побудешь у нас, а потом разберемся.

— Но я должен попасть в «Омни»…

— Попадешь. Мы тебя немного подштопаем. — Салли подошла к нему и занялась его ссадинами…

Вот так они и познакомились с Никитой Орловым, который пригласил девушек в Москву.

Знакомство могло оказаться полезным.

Салли не давала покоя мысль о том, что деньги можно приумножить. В том, что она станет хозяйкой контрольного пакета акций клиники Энди Мильнера, она не сомневалась. Но само открытие, что можно перевозить наркотики именно так, как их перевозила Ирма и ее компания, ее поразило. Она не раз пыталась узнать у Ирмы, где и кто делает протезы… Но Ирма, как ни странно, молчала или отшучивалась.

— Все, что дальше моего тела, — его дело, дорогая сестра, — улыбалась она, и глаза Ирмы становились бездонными. А это, как поняла Салли, исключало все дальнейшие вопросы. Так что, когда Никита Орлов пригласил ее в Москву, Салли охотно согласилась. Она даже взяла уроки русского у эмигрантки из России, которая и обучила ее довольно бойко болтать по-русски.

В этот приезд она не ставила себе задачу найти мастера, хотя Минь вряд ли ошибался, обмолвившись, что мастер в Москве. Салли думала о другом: не поставить ли перед собой задачу посложнее — не приехать ли сюда комиссаром от Красного Креста? Но к этому надо как следует подготовиться. Выучить язык. Разве это дело — она не понимает, о чем говорят русские у костра.

И еще ей в голову явилась одна мысль. Но для ее исполнения нужны были надежные умелые люди. Если не удастся найти мастера, который делает протезы для куколок, надо выкрасть одну… Вынуть из нее уже готовый и изучить.

Она улыбнулась и покачала головой, еще раз поражаясь самой себе: в жизни можно сделать все, в ней нет никаких преград. Просто надо дать себе волю и открыть разум всему.

Но не надо ли для этого вынуть душу?

Душу? Салли удивилась своему странному вопросу. А разве она существует? Сейчас можно все вынимать и вставлять. Стало быть, занимаясь этим делом, душу можно вынуть. А когда дела закончатся, вставить на место. Наделав себе куколок, она приумножит состояние, которое у нее почти в руках.

От выпитого голова немного гудела, после водки Салли не чувствовала холода. Да и шубка грела, замечательный подарок Никиты Орлова. А может, ей остаться с ним? В России? Выйти за него замуж? Ненадолго? Стоит об этом подумать.

День догорал. Все остались довольны друг другом. Андрей ехал домой, следя за огнями вишневой «Нивы» Воронцова. В Москве их пути разошлись.

Андрей ехал с телефоном Митрича и с рекомендацией Никиты Орлова.

Едва переступив порог своей квартиры, он тотчас позвонил. Митрич велел немедленно приехать. Широков подчинился.

Митрич встретил его в домашнем наряде — пузырящиеся на коленях тренировочные штаны и олимпийка образца двадцатилетней давности. Андрей не переоделся после шашлыков, и они оказались одеты как люди одной компании.

Оглядев друг друга, оба остались довольны.

— Хорош маскарад, да? — Глаза Митрича остро блеснули.

Андрей понял, о чем он.

— Не в духе времени.

— Но в духе жизни, — заметил Митрич. — Береженого Бог бережет. — Митрич вынул пистолет из ящичка, протянутого Андреем. — Еще тепленький.

— Да нет, остыл.

— А запах? Нюх у меня, знаете ли… собачий. На все. Но как собака, я ничего не говорю.

Андрей понимающе ухмыльнулся:

— Молчаливые живут дольше.

— Вот то-то и оно.

На столе у Митрича чего только не было. Андрей заметил странный предмет на газете. Митрич перехватил его взгляд.

— Вот чего-то сделал. Как будто точно. Все соблюл.

— А что это?

— А черт его знает. Мне так интереснее, просят — делаю. Еще просят — еще делаю. Деньги платят. Играю втемную. У тебя не стану спрашивать, откуда, да чего, да кто ты сам.

Андрей улыбнулся:

— Хорошая позиция.

— Берегу голову. От засора. — Он захихикал. — У меня что ни день — то новое дело. Знаешь в мире сколько вещей? Миллионы. А за ними народу — весь белый свет. Я кто такой? Простой умелец. Вот за этой штукенцией придет девица, как я понимаю, иностранная. Говорит по-русски, но так — твоя, моя.

— В лисьей шубке?

— Да кто знает, в чем на этот раз. У них, этих, всего полно.

Сердце Андрея забилось, словно у охотника, почуявшего дичь.

— Как вам удается делать столько всего разного?

— Хитрость есть одна. Все похоже. Или круглое, или квадратное. Вот и все. Это в основе. А дальше — навороты. Что тебе смычок, что амбарный замок.

Андрей покачал головой.

— И знаешь, что интересно, я сам ничего не придумываю. Я просто исполняю. Вот и эта штуковина. Ее кто-то придумал. Я исполняю. И до свиданьица.

— Мне когда зайти?

— Позвони через десяток дней.

Андрей вернулся домой, попил чаю, пробежался по каналам ящика, но ему не давал покоя предмет, который лежал у Митрича на столе. Что же это такое? На что похоже?

22

Петр Сергеевич, сидя за своим письменным столом, потер лоб рукой, потом отбросил волосы назад.

— Ну что? — спросил вошедшего Широкова. — Какие новости?

Андрей уселся в кресло напротив Иванова, шумно вздохнул и сказал:

— А у тебя, Петруша?

— Давай-ка тряхнем стариной, а? — Глаза Петра Сергеевича заблестели. Он наклонился к сейфу, вынул стаканы и бутылку.

Налил, один стакан пододвинул Андрею Широкову. Стакан с водкой скользнул по гладкой поверхности и замер, столкнувшись с рукой Андрея.

Петр Сергеевич откинулся на светлую спинку кресла.

— Тряхнем стариной, а? Ну что, пацан, есть о чем поговорить, а?

Андрей взял стакан, пристально посмотрел на своего старинного приятеля.

— Давай. О чем сегодня?

— Поскольку моей заднице очень нравится сидеть на этой светлой коже, я ее оторвал на время от шикарного кресла, кое над чем поворковал и могу кое-чем похвастаться. А ты, прочитавший кучу книг под моим надзором, сведешь все вместе в своей умной голове.

— Да ты же не дал мне их дочитать!

— Я тебя выручал.

— Но книжки отобрал. Может, вернешь, я посижу над ними?

— Может, и верну. В обмен.

— Да что ты, Петруша, не бери в голову. Шучу. На кой они мне? Сейчас читай что угодно. Выписывай хоть из Америки, из библиотеки конгресса. Что я и делаю.

— Знаю. Давай поднимем бокалы… — нарочито манерно проговорил Иванов.

— Поднять можно. Давай.

Они выпили. Потом Иванов серьезно посмотрел на Широкова.

— Искать надо в Праге, дорогой. Пока в Праге. Как ты верно подметил, еще в одной стране, в Юго-Восточной Азии. Но очень скоро что-то начнется.

Андрей вскинул голову.

— Я мог бы послать в Прагу своих людей, не важно, что это другая страна. Я мог бы связаться с кем надо, дорогой мой эскулап, но пришлось бы потрясти все и всех. Всю компанию. У меня есть сведения, и я им верю, с этими женщинами не просто работают. А прицельно и с большой выгодой. Погляди-ка сюда.

— Покажи.

Петр Сергеевич полез в письменный стол, вынул пачку фото и бросил перед Андреем несколько снимков. Женские портреты, мастерски сделанные.

— Откуда такие? — спросил Андрей деланно равнодушно, хотя сердце тревожно забилось. Он обратил внимание на фон, на котором они сняты. Несомненно, это Европа, готика. А вот это — Восток. Но страна? Он перебирал их, потом отложил. Он понял, где это. За женским лицом, совершенно славянским, читалось скуластое узкоглазое — вьетнамское. Размытое, но для наметанного глаза вполне доступное.

— Должен признаться — это здорово. Это класс.

— Ну, так я скажу тебе, кто их сделал. Их сделала одна женщина. Ее зовут Ольга Геро.

Андрей вздрогнул.

— Ольга Геро?

— Да, есть такая фотомастерица, — сказал Петр Сергеевич. — Классная девушка, она снимала. Знаешь ли, она, вроде тебя, что-то зачастила в Прагу. — Иванов сощурился. Как нарочито щурятся курильщики, которым попадет в лицо чужой дым.

— Сейчас все мотаются по свету.

— Ага. Еще она очень часто летает во Вьетнам.

— Во Вьетнам? — Сердце Андрея забилось. Значит, он все вычислил правильно. — Но фотографа ноги кормят.

— Конечно. Я навел справки, она работала на многие издания. Хорошо работала. Вольно. Ну, ты знаешь, как у них — беспривязное содержание. — Он засмеялся.

— Кое-кто мог и раньше себе такое позволить.

— Только профессионал высокого класса.

— Она такая и есть.

— Ну да.

Потом Петр Сергеевич вздохнул:

— Еще я кое-что тебе хочу показать. — Он намеренно долго рылся в ящике стола. — Черт, такая маленькая коробочка. Завалилась, что ли? — Потом резко выпрямился и посмотрел на Широкова. — Вот.

— И что это?

— Открой.

Андрей снял крышку. Белый порошок.

— Не иначе как сахарная пудра. Праздники скоро, Иванов. Жене приготовил? Пироги печь?

— Да, пироги из этого можно печь, но другие. Маленькие такие, от них некоторым становится чудо как хорошо…

— Ты пробовал?

— Я все в этой жизни пробовал, — отрезал Петр Сергеевич, хлебнув водки. — Знаешь, что это? Это составная часть очень сильного обезболивающего.

— Петруша, давай почетче.

— Это основа для нового лекарства, в Америке разрешен его аналог. Порошок, который ты видишь, синтезирован. А есть на натуральной основе. Ее возят, нарушая закон о наркотиках. Как мне объяснили — она, эта основа, растет только во Вьетнаме.

— Ну, так если оно где-то разрешено…

— Но у нас запрещено.

— Значит, скоро и у нас будет разрешено.

— Не скоро. Потому что люди на ввозе американского лекарства имеют хорошие бабки. Ты умный, Широков. Шевели мозгами. Я тебе сделаю еще один намек. Давай соображай. У тебя же нюх феноменального пса.

— Спасибо, дорогой. Какой же породы?

— О, классной породы. Я люблю собак, которые делают стойку. Мол, вот дичь. Что хочешь с ней, то и делай.

Андрей засмеялся:

— Дратхаар?

— Похож. Даже волосы сивеют, как у него. Так что давай-ка подумай и наведи меня на дичь.

— А если я не пойду с тобой на охоту?

— Пойдешь. Вот на это поглядишь и пойдешь. Хорошая карточка. Правда, старая. Мастерства никакого. Тут другое мастерство. Улавливаешь?

Он положил перед Андреем поблекшую фотографию.

— Я, друг мой, прихватил ее из архива. Какого — сам знаешь. Выкинуть хотели, а я не дал. Сгодится, говорю. Всем интересно посмотреть на себя в молодости. Такие мы все хорошенькие, молодые. Правда?

Он пристально посмотрел на Андрея.

— Вот это кто? Не знаешь?

Андрей покрылся липким потом. Один — ноль, Иванов. Этого он не ожидал.

— Узнал? Всех? Иржи Грубое в молодости. Энди Мильнер, его бывший соотечественник, ныне американский профессор. Тоже врач. Иржи теперь вот такой. — Иванов пододвинул Андрею фотографию Ольги с выставки. — А вот так Энди выглядит. Совсем плохой. Это из американской газеты. Да, покойничек. Перебрал наркоты, пишут. Но это их проблемы. Теперь понятно, почему они тебя позвали в консультанты? Догадываешься, что очень скоро что-то закрутится? Человечка-то нет. Я думаю, что с другом Энди был в деле Иржи. Потому что нет ничего крепче связей молодости. Улавливаешь? А не поэтому ли именно ты летаешь в Прагу?

Андрей потрясенно молчал. Его позвал Грубов… Значит, он помнил о нем. А если помнил о нем, то Энди Мильнер, американец, и есть тот, кто… кто теряет деньги из-за Грубовых? Из-за таких, как Ольга. А стало быть… О Господи.

— Вот мои изыскания. Нравятся? Я тебя не шантажирую этой карточкой. Дело давнее. Просто когда уходил на пенсию, кое-что из никому не нужного прихватил с собой. Зачем оставлять, правда? И видишь, оказался прав. Вот тебе и ключик, только открыть осталось ларчик. А ты прямо возле крышки стоишь. Так что вперед, дорогой друг. Свой интерес соблюди — и мой тоже.

— Так на кого…

— …я работаю? Да когда как. А тебе-то что? Сейчас твоя забота поработать на себя самого. Как ушко, зажило?

Андрей схватился за ухо. Шрам почти рассосался.

— Вижу, уже не болит. Теперь ты меня оценил? Знаешь, как бы сложилась твоя жизнь, если бы не я?

— Да-а, Петруша.

— Теперь убедился, что я не зверь? Помоги мне, Широков, ладно? Я тебе отдам негатив. Навсегда. Сделаешь?

— Да.

Широков вышел не прощаясь.

23

Таня и Ольга вышли из клиники Миня, уже заправленные и готовые к обратному полету. Таня все еще не могла прийти в себя. Господи, она ведь прежде работала в институте, который занимался Востоком. Она несколько лет учила вьетнамский язык. Сидя в библиотеке, защитила кандидатскую диссертацию по культуре Вьетнама и ни разу не была в стране. А теперь она здесь, но по какому делу!

— Оля, ну почему в жизни все так по-дурацки? Когда мне надо было позарез — я не могла получить это ни под каким видом, теперь…

— Так это теперь позарез… — засмеялась Ольга. Потом серьезно добавила: — Я много думала про это. Просто, наверное, наша жизнь — сумма итогов. Когда будешь их подводить, все сойдется: ты знаешь вьетнамский язык, знаешь культуру Вьетнама, ты была во Вьетнаме, не важно, что все это отделено временем и целями. Я уже давно перестала относиться к жизни как к плавному логическому течению большой реки. Она фрагментарна, как малые озерца, и мы потом, мысленно обращаясь в прошедшее, убеждаем себя, что было все так, как должно было быть. Даже если было не так.

— Да, пожалуй. — Таня усмехнулась. — Мы с тобой лучшее тому подтверждение.

Они шли по тенистой стороне улицы, ветки неведомых деревьев переплелись, защищая от прямых лучей солнца. Таня ощущала необычайную легкость, как всякий человек в предвкушении перемен. Самое лучшее — когда что-то делаешь, а потом раз — и вознаграждение, освобождение. Она сказала мужу Саше, что поехала по делам и хорошо заработает. От Ольгиной фирмы.

У мужа дела шли плохо. Боже мой, думала Таня, неужели после ее поездки они смогут не думать хотя бы несколько месяцев о куске хлеба? Ольга не говорила Тане, сколько она получит, она знала, подругу просто потрясет сумма. Но сюрприз всегда приятен.

Они вернулись в свой гостиничный номер в прекрасном настроении. Ольга радовалась, глядя на Таню. Уже нет серой мышки, ехидно выглядывающей из норки, недоверчиво рассматривающей окрестности — не гуляет ли поблизости кошка? Теперь она сама походила на выспавшуюся пушистую кошку. Умело подкрашенная, подстриженная у дорогого мастера, стильно одетая, в черненьких кожаных лодочках крошечного размера — тридцать третий, который поискать в Европе, а здесь они нашли, и очень быстро. Они собирались на концерт вьетнамской музыки.

— Знаешь, я столько прочитала о Вьетнаме в свое время, но страна совсем другая, — то и дело повторяла Таня.

Ольга насмешливо посмотрела на подругу.

— Ты готова вернуться к прошлому и переписать новейшую историю культуры?

— Если бы от этого был толк, я бы пошла на такой гражданский подвиг. Удивительное дело, но даже язык, который я учила в институте, другой. На нем говорят только на барахолке в Сайгоне, да и то китайцы. — Она захохотала.

— А ты забыла, кто тебя учил?

— Минь мне объяснил. Учитель наш здесь был поваром. А у нас видным вьетнамистом. Да ну его. Тебе не кажется, Ольга, что нам лучше собраться и пойти? А то бедняжка Тхи нас заждется. И потом, я волнуюсь. Мне рано утром на самолет. Ты знаешь, впервые за до-олгое время хочется домой. Потому что свой дом я уже могу немного изменить. Вытравить из него дух пустоты и неудачи. А ты знаешь, вот сижу я здесь и — странно — вспоминаю то, что, казалось, совершенно забыла. Сколько я не работаю в библиотеке Института востоковедения? — Таня нахмурила брови и зашевелила губами. — Давным-давно. Ты знаешь, меня ведь сманили в нынешнюю закрытую лавку после рождения Катерины. Я пошла. Ближе к дому. Денег больше обещали. Крупный закрытый институт, большие фонды. Много литературы для служебного пользования и так далее. Вот и соблазнилась.

— Тогда ты сделала все правильно. Кто знал, что нас ждут такие перемены? Да, сейчас оборонка без денег, а востоковедение? Я думаю, твои бывшие коллеги тоже вроде нас. Курьеры… по своей сути.

Они посмеялись.

— Мои знания по истории Востока поднимаются откуда-то со дна памяти. Знаешь, что вспомнилось? По буддийскому учению, в мире существуют четыре страдания, которые претерпевает человек в земном мире: рождение, старость, болезнь, смерть. Мы с тобой претерпели два страдания: рождение и болезнь. Осталось тоже два…

— Чтобы оттянуть одно из них — старость, — надо потрудиться на славу, — засмеялась Ольга. — К людям обеспеченным старость приходит позже. Уж лучше умереть раньше, чем состаришься.

— Вот если бы нам погадали по черепашьему панцирю, — сказала Татьяна. — В древнем Вьетнаме так предсказывали будущее.

— Ну-ка расскажи. — Глаза Ольги загорелись.

— Панцирь покрывали письменами, обжигали в огне и по очертанию трещин давали ответ.

— Да, это тебе не кофейная гуща. А ты веришь в предсказания?

— Нет, пожалуй. Но любопытно.

— А я верю в предчувствия, — призналась Ольга. — Внезапно в голове начинает биться какая-то мысль. Неясно, но навязчиво. Знаешь, ко мне как-то залезли на дачу, я как раз уехала в командировку. Сижу в гостинице, в одном маленьком городишке, и вдруг почему-то вспоминаю свой домик. Мне представилось, что дверь в нем открыта. Фу, думаю, ерунда какая-то. Делаю свои дела, снимаю пленку за пленкой, а в голове вертится и вертится — дверь. Что ты думаешь? Приезжаю домой, звонит соседка и спрашивает, не был ли кто-то у меня на даче. Да нет, говорю. Потом мелькнуло — может, Слава? Сажусь в машину, еду. От поворота видно — дверь настежь.

Татьяна покачала головой.

— Обокрали?

— Трудились не спеша. Но я не о том — украли, и черт с ними. А о предчувствии.

— Слушай, я давно хотела тебя спросить… — Татьянины глаза блестели любопытством. — А как ты… а ты предчувствовала, что встретишься со своим Славой?

Ольга вздрогнула. Напоминание о Славе больно ударило по сердцу.

— Ты хочешь спросить, было ли предчувствие? Нет, это другое. Узнавание. Я узнала сразу, что он мой человек. Мой мужчина.

— Ну, расскажи… пожалуйста.

— Какая любопытная, — бросила Ольга. — Мы увиделись в аэропорту в Средней Азии. Погода оказалась нелетная. В аэропорту полно народу, в основном местного. Вдруг я увидела его в толпе — бородатого, лысоватого. Воротник черной водолазки торчит из-под куртки. Глаза утонули в глазницах и смотрят оттуда, и сверлят… Я знала, он подойдет ко мне. Вокруг меня вились какие-то местные хлыщи в бархатных пиджаках, но я их быстро отшила. Я много ездила и ко всему привыкла, научилась справляться. Он подошел. С дурацким предложением — сдать билет и ехать на поезде. Знаю я эти местные поезда, умрешь от страха. И неизвестно когда доедешь до места. Но я, не думая, подчинилась. Мы сдали билеты и сели в поезд. Я дрожала как осиновый лист. Такого я от себя не ожидала. Никогда ничего подобного со мной не было. Да я ли это была?

Мы вошли в купе, — продолжала Ольга, — он запер дверь. Мы легли на свои полки, но спать не могли ни он, ни я. Здравый смысл пытался пробиться сквозь пелену наваждения, но я его давила, размазывала. Я радовалась, что нет света, иначе он видел бы, как меня колотит. Я знала точно, что возврат билетов он придумал нарочно. Я не удивилась бы, если б узнала, что наш самолет давно приземлился в Бухаре. Но я знала и другое — я сама, вопреки воле, подчинилась собственной невесть откуда взявшейся страсти. Я не знаю этого мужчину, но зачем еду с ним — знаю.

Татьяна изумленно качала головой:

— Кто бы мог подумать, что Ольга Геро способна на такое?

— Никто. Даже сама Ольга Геро. Ты помнишь, я была замужем, давно, но все это произошло будто не со мной.

Потом я встречалась с мужчинами. Были увлечения, но без особой страсти. Было и было. Я считала себя не слишком горячей женщиной.

Она вздохнула, пожала плечами и продолжила: — Мы вышли из поезда, он хотел взять мой кофр с аппаратами, но я не дала. Вот чего я никому не доверяю — аппаратуру. — Она усмехнулась. — Представляешь? А себя доверила. Станция Каган. До Бухары пятнадцать километров. Доехать ночью не на чем, и надо искать гостиницу, переночевать, объяснил он мне.

Рассказывая, Ольга как наяву увидела мокрую пустынную улицу. Возле магазина горбился сторож в стеганом полосатом халате. Верная собака, не жалея себя, лежала на мокром асфальте у его ног.

— Кто идет? — Незлобивый голос сторожа потонул в туманной мороси.

— Где у вас гостиница, отец?

— Идешь прямо, потом направо, зеленый дом видишь, идешь налево. Прямо — дом-камень. Стучи, она выйдет. Скажи — спать надо…

Они быстро нашли дом-камень. На стук отодвинулась задергушка на окне. Дежурная с заспанным лицом открыла дверь, и в ее глазах зажглось любопытство.

— Откуда к нам?

— Из Москвы.

— Муж-жена? — насмешливо спросила она, отлично понимая, что нет.

Ольга затрясла головой изо всех сил: нет-нет, не муж и жена. У дежурной даже спина дышала любопытством, когда она отвернулась от них и направилась к стойке.

— Мы попутчики, — объясняла Ольга, а незнакомец насмешливо наблюдал за ней.

Они отдали паспорта, он вложил в свой волшебную бумажку, которая обрадовала дежурную. Она протянула ключ. Один.

— Только семейный номер остался. — Дежурная подмигнула Ольге.

Ольга дрожала, переступая порог комнаты. Потом услышала скрежет ключа в замке.

Ольга покачала головой, до сих пор недоумевая, что это было с ней: туман? Воздух Азии? Что? Рассказывая Тане, она не переставала удивляться — неужели это была она?

— Ну, вот и все.

— То есть как все?

— Да вот так. Больше ни слова не скажу, дорогая подруга. Только сделаю одно признание: о существовании такой страсти в себе я не подозревала. Никогда. Мы не спали до утра. А дальше включай воображение. Смелее, смелее, не ошибешься… — Ольга засмеялась. — Потом мы вместе приехали в Москву, осели в его квартире. Все шло замечательно. Пока я не узнала, что растет у меня внутри.

— Ты ничего ему не говорила?

— Нет. Я не хотела, чтобы он стал несчастным. Я знала, он хочет настоящую семью, детей. Нет. — Ольга покачала головой.

— А сейчас ты что-то предчувствуешь?

— Хотела бы, чтобы нет. Но…

— И что? — Глаза Татьяны расширились.

— Не пойму точно, но мне кажется, мы с тобой получим какое-то известие.

— А в виде чего оно тебе представляется?

— «И тучи над землями Цинь небосклон застилают», — процитировала Ольга.

— О Боже, ты знаешь Сыкун Ту? Откуда ты знаешь этого средневекового поэта? Его читают только китаисты!

— Я же очень образованная женщина, — ехидным голосом проговорила Ольга. — Учусь, читаю, цитирую. Ладно, поживем — увидим, что нас ждет.

Под большим персиковым деревом лежат, развалившись, курильщики опиума. Не спеша толкуют о торговле оружием и контрабандной переправе серебра в Бирму, в Китай. Они стараются укрыть от посторонних глаз свою трапезу — крутой мясной отвар и лепешки, купленные на ярмарке, никогда не присаживаются к бамбуковой скамье, где продает водку старуха из племени мео. День и ночь они пьянствуют в заведении китайца. Он, желая зазвать побольше гостей, выносит фаянсовый кувшин с водкой. Вот он плеснул немного себе на ладонь и поджег спичкой. Синий язычок пламени поднимается на ладони, хозяин скалит зубы в улыбке и выплескивает пламя на землю. Убедившись в крепости напитка, гость не отказывается посетить заведение.

Андрей смотрит, как вьетнамцы, одетые в синее, любимый цвет трудящихся, вереницей втягиваются в дверь. Гудит ярмарка — раздаются визгливые голоса, смех, крики, все это смешивается с запахами варящегося риса, морских водорослей и живности. Андрей любил окунуться в атмосферу толпы. Внезапно раздался вой мотоцикла, он с ревом понесся прямо на торгующих и покупающих. Народ шарахнулся в сторону, сметая нагромождения товаров, полетели в разные стороны кроссовки китайской выделки, привезенные контрабандой, плоды манго, бананы, словно желтые запятые на бессмысленно заполненной буквами-фигурками странице. Крики, вопли, подзатыльники.

Треск автомата.

Андрей отошел в сторону. Разборки, вечные разборки…

Везде свои.

Люди в форме, подлетевшие следом, быстро затолкали дерущихся в машину.

На рынке воцарился мир, но он уже не кажется надежным и безмятежным, как полчаса назад. Андрей вдруг подумал — а ведь его нынешняя поездка тоже не обещает быть мирной и безмятежной.

Он не ошибся.

Андрей направился дальше вдоль рядов, потом внезапно, неожиданно даже для себя, остановился возле торговки с огромным синяком под глазом. Перед ней лежала разная мелочь. Он увидел складной бронзовый нож, не больше перочинного. По рукоятке вился дракон. Он знал: дракон — это знак королевской власти, и ему показалось, что внезапную дрожь, пробежавшую по телу, он сможет унять, если положит его в карман.

— Сколько? — спросил он, пристально глядя на женщину.

— Тридцать, — коротко бросила она, ответив таким же пристальным взглядом.

Ее глаз, утонувший в синюшности, сверлил его. Андрею стало не по себе. Но не от цены. Сейчас он отдал бы и триста, потому что необъяснимый мистический страх охватывал его от одной мысли, что он может остаться без этого ножа.

— Ты должен его купить. В нем твоя жизнь, — свистящим шепотом проговорила она, точно прочитав его мысли. Внезапно ее пальцы вцепились ему в локоть, надавили на нерв. Андрей дернулся от боли, пронзившей его, кажется, до пяток. — Тебе будет еще больнее, если не купишь его. Купи, за пятьдесят. Не торгуйся! — приказала она, а он, сам не понимая как, вынул из бумажника деньги и протянул. — Ха-ха-ха! — раздался громкий скрипучий смех старухи.

Глаз в синем окаймлении сверкал, но не жадностью и радостью, а каким-то адским огнем. Андрей опустил нож в карман джинсов.

— Теперь они обломают об тебя зубы!

Андрей и не подозревал, насколько пророческими были ее слова.

Он пришел в гостиницу, изрядно поплутав по рынку. Ему помогло обостренное обоняние, которым его наградила природа, он уловил запах моря и пошел туда, откуда тянуло сырой рыбой, креветками, водорослями.

Андрей Широков после разговора с Петрушей сразу же полетел во Вьетнам. Потому что знал точно, что Ольга во Вьетнаме. Ее надо было оттуда немедленно вытащить. Вывести из игры. Ради нее самой и ради Славы Воронцова.

Стоял декабрь. Москва утопала в снегу, а в Сайгоне настоящее лето. Петруша, прощаясь и пожимая руку Широкову, говорил:

— Ну так вот, понял, да? Поезжай, поищи. Хорошо рассмотрел фотографии? Вьетнамцы, конечно, для нас все на одно лицо. Но у этого гляди какая лысина. А? Что скажешь?

Знала бы Ольга, как много могут рассказать ее снимки внимательному взгляду! Выбравшись из рыночного лабиринта, Андрей уверенно зашагал в сторону гостиницы. Невесть откуда к нему кинулась стайка вьетнамских мальчишек-попрошаек. Он покачал головой, и, вероятно, его взгляд не оставил им никакой надежды, потому как они сразу отступили от него и принялись высматривать кого-нибудь еще.

Улица была запружена велосипедами, кое-где дымили ламбреты, странные устройства, нечто среднее между мотоциклом и автомобилем, кажется, они работали на керосине, потому как вонь от них стояла невыносимая.

Каблуки гулко стучали по мостовой, глаза скользили по витринам магазинов, антикварных лавочек, художественных салонов, ювелирных магазинчиков. Он отметил про себя, что не вредно бы пройтись по ним. Особенно по антикварным. Хотя восточное оружие его не интересовало, но мало ли что — здесь может осесть американское. Одна его приятельница, востоковед, в свое время — дама сердца Широкова, отыскала здесь ложку американского солдата и очень гордилась своей находкой.

Он уже стоял на углу улицы, ведущей к гостинице, как вдруг свет в глазах померк, он закашлялся от удушья. Из глаз хлынули слезы. Потом чьи-то руки подхватили его и повели, крепко придерживая за плечи. Справа и слева… Он выругался и больше ничего не помнил.

Когда Андрей открыл глаза, голова трещала и горела. Кто-то зажег фонарик в углу, он услышал голоса двух вьетнамцев. Андрей снова закрыл глаза, пытаясь сообразить, чем ему прыснули в лицо и куда затащили.

«О Боже», — простонал он про себя. Его перехватили? Он закрыл глаза плотнее, делая вид, что все еще не пришел в себя. Потом и впрямь впал в забытье.

Когда Широков снова приподнял веки, в комнате горела лампа. В углу сидел толстый мужчина и курил кальян. Вода булькала, пузырилась, он глубоко и умело затягивался. На лице его, жирном и круглом, играла сладострастная улыбка.

Затянувшись несколько раз, он откинулся и закрыл глаза. С губ потекли слюни. Андрей из-под ресниц следил за ним, его охватило отвращение.

Мужчина заворочался, будто собирался встать. Андрей лихорадочно пытался сообразить, где он и что ему делать.

По углам сидели вьетнамцы.

Широков больше не мог ждать и решил — лучше начать первым и задать тон разговора.

— Привет. — Широков открыл глаза.

К нему тут же подскочил мужчина, маленький, подвижный, как змейка.

— Господин проснулся, — пропищал он по-русски. Ага, уже легче, отметил про себя Андрей. Беседа пойдет на родном языке.

— Здравствуй, господин. Ты наш дорогой гость. Очень дорогой. — Он засмеялся. — Мы тебе что-то покажем. А потом спросим.

Раздался вопль, от которого у Широкова по спине побежали мурашки. Нечеловеческий, истошный, вопль боли и ужаса. Дверь в комнату, откуда он несся, открыта. Андрею была видна постель.

Вьетнамец улыбнулся:

— Слышишь? Какой хороший голос. Очень нежный, правда? Ты так умеешь?

Он стал медленно подходить к Широкову. Скулы Андрея свело. Его подташнивало. Никто не знает, где он сейчас. Никто? Но почему эти типы схватили его? Зачем?

— Так чего ты от меня хочешь? Денег? Но у меня их нет. Я отдам, сколько есть. Бери. — Он пошевелился, но вьетнамец покачал головой:

— Поговорить хочу.

— О чем?

— О Мине. Он сбежал.

— Но кто это — Минь? — Широков искренне удивился. — Я не знаком с ним.

— Обман. Тебя видели с женщиной Миня.

— Слушай, у меня никогда не было вьетнамок.

— Она не вьетнамка. Она чешка.

— Где видели?

— Не твое дело.

Андрей молча уставился на вьетнамца. Сердце стало биться сильнее. Ага, значит, он у конкурентов Миня. А тот, кого они терзают в соседней комнате… Если, конечно, это не спектакль для слабонервных, подумал он. Сцена-страшилка.

Нечеловеческий вой пронзил мозг.

Если это и страшилка, то хорошо играют, подумал Андрей. Стало быть, очень хотят узнать, где Минь. О Боже, Ольга сейчас в городе, в нескольких кварталах отсюда. И если это не спектакль, если они взяли кого-то из компании Миня, то… О нет, только не это. Жесткая изощренность Востока не сравнима ни с чем. Разве что с жестокостью разъяренной женщины, готовой на все.

— Миня нет. Он убежал, — повторил его пленитель. — Конечно, мы его найдем. Но он больше не даст товара. Твои люди будут брать наш товар. Миня больше никогда не будет.

— О чем ты говоришь? О каком товаре? У тебя антикварная лавка? — Андрей сумел взять себя в руки. — Кстати, я уже купил себе вещицу на память. — Широков тянул время, соображая. — Хочешь посмотреть?

Вьетнамец заколебался, потом любопытство одолело, он кивнул.

Андрей как можно медленнее вынимал нож, купленный у старухи с синяком под глазом, открыл его, повертел. Подал вьетнамцу.

Он сказал что-то по-своему. К нему подскочили еще двое. Они говорили на своем птичьем языке, хихикали, качали головами и цокали языками.

— Где ты это купил? Это очень вьетнамская вещь. Почему тебе это продали? — Вьетнамец насупился.

— Мне продала его женщина. Она сказала…

Он не успел заговорить, автоматные выстрелы один за другим затрещали за стеной. Потом они раздались совсем близко. Широков дернулся в кресле — он подумал, что это в соседней комнате. Но, увидев, как вьетнамец схватился за «люгер» тридцать восьмого калибра, понял — это непредвиденная ситуация. Он наклонился и из носка выдернул крошечный пистолет — «беретту-950», которая весила чуть ли не двести восемьдесят граммов, но с восемью пулями в магазине. Убойными. Андрей обрадовался — они не нашли оружие или не искали, когда он валялся в беспамятстве. Широков не глядя выстрелил в лампочку.

Она погасла.

В дверь ломились.

Широков попятился к двери. Его сейчас меньше пугали неизвестные, чем те, кто взял его. Ему необходимо выбраться отсюда и позвонить Ольге, чтобы немедленно убиралась из страны.

Дверь треснула под напором людей в синем. Маленькие, верткие, ловкие, цепкие, они заполнили всю темноту пространства, освещая себе путь фонариками.

За дверью открылась ночь непроницаемой черноты. Андрей слышал женский визг, пьяные голоса, смех. С изумлением он понял, куда его приволокли. Квартал красных фонарей!

И что же? Его спас нож, который его заставила купить старуха. Поразительно, но она так ему и сказала, что нож спасет его.

Андрей обомлел. Вот и не верь в предсказания. Он глотнул влажный ночной воздух, тяжелый и все еще не остывший от дневного солнца. Вьетнамские службы продолжали прочесывать квартал, который в древней вьетнамской литературе назывался «ивовые улочки и дорога в цветах». Квартал «увеселительных домов».

Итак, его захватили конкуренты Миня. А Миня нет. Стало быть, очень скоро все разрешится. Для всех. Рубашка Широкова стало мокрой от влаги.

А в это время Минь все выше и выше поднимался в горы. Минь всегда был трезвым человеком и очень чутким. Первым сигналом опасности для него стал отъезд Салли. Надо сворачивать все дела, понял Минь. Ну что ж, он и так хорошо потрудился. Ему есть с чем уходить из города. Есть куда уходить. Монастырь, в который он направлялся, для него всегда открыт. Минь слишком хорошо, слишком щедро одаривал настоятеля.

Школа при монастыре держалась на деньги Миня. Братья считали, что доллары, вырученные за зелье, которым травятся американцы — а именно так говорил Минь настоятелю, — святые деньги, их можно тратить на богоугодные дела. Война с американцами для них не закончится никогда. Минь знал, не закончится она и для него. Однажды, когда они с Ирмой планировали «кукольное дело», он огорошил ее вопросом:

— Ирма, а будет ли какой-то вред янки от нашего дела? Ирма вначале опешила, а потом энергично закивала:

— Еще бы. Они насаждают у нас и во всей Европе свои лекарства, а теперь мы обойдемся без них. Мой муж придумал обезболивающие лекарства на натуральной основе, так что мы лишим их прибыли.

Миню это подходило.

Но он был слишком искушенным человеком и слишком тонко чувствовал опасность. Он знал, их дело долго не продержится. Слишком много охотников на доходы от наркотиков. И он спешил.

Собрав легкий рюкзак, Минь отправился на знакомый перевал, за которым стоит древний буддийский храм.

Таня улетела из Вьетнама несколько дней назад, Ольга получила факс от Ирмы — все в порядке, подруга разгрузилась. Отдыхает и ждет ее отметить успех. Непременно, как только вернется, она тотчас позвонит Тане. У нее будет несколько дней передышки.

Ольга так глубоко вникла в эти дела, что работала почти без указки Ирмы и Иржи. Ей нравилась самостоятельность, а иногда даже казалось, что она вполне могла бы открыть свое дело, не обязательно такое. Почему бы не заняться всерьез туризмом? И издавать журнал, допустим, «Пилигрим»? Или нет, лучше «Сестра пилигрима». При женском туристическом агентстве. Ей привычнее работать с женщинами. Зазвонил телефон. Она сняла трубку.

— Алло! — раздался голос, от которого она похолодела. Ольга молчала.

— Алло, Ольга. Я знаю, это ты.

Ей стало нехорошо. Андрей? Но почему? Откуда? Перед глазами все поплыло.

— Ольга, немедленно улетай отсюда. Первым самолетом. Куда угодно. Да ко всем чертям! Лучше, конечно, в Москву, — поправился он, одернув себя за горячность. — Как можно скорее. Иди на рекорд, как тогда. Ты помнишь.

24

— Вот твой гонорар. — Ирма улыбалась.

— Еще и гонорар!

— А ты и без него счастлива, как мне кажется?

Ирма отдала конверт и вышла. Когда Таня сосчитала, ей стало дурно. Столько денег она не заработала бы за несколько лет, сидя у себя в библиотеке.

Ирма, дав ей достаточно времени побыть наедине с конвертом, вернулась и спросила:

— Все в порядке?

— Ирма, о чем вы говорите! Вы не представляете…

— Представляю, и я рада за тебя. Но хорошенько подумай, как провезешь деньги.

— Ох, Ирма, эти деньги я провезу куда угодно.

— Ну и как? Ты согласна еще поработать с нами?

— Конечно.

— Тебя проводят в Москву, тебе надо отдохнуть. — Ирма улыбнулась, поцеловала Таню в щеку. — Ты улетаешь сегодня. Счастливо, дорогая.

Ирма закрыла за собой дверь, на секунду задержала пальцы на золотой ручке. Предупредить Татьяну насчет радостей плоти? Да нет, Ольга наверняка ей все рассказала.

Неотложка летела по ночному городу, оглушая улицы воем. По ветровому стеклу, как в лихорадке, метались «дворники», отбиваясь от снега. А он падал и падал, точно пытался засыпать не только город, дома, людей, но и настоящее, прошлое, будущее. Саша Песков сидел в машине и не отрывал глаз от белого как снег за окном лица жены.

Вчера вечером у них с Таней был настоящий праздник, такой, какого не было много-много лет. Она прилетела из своей неожиданной командировки такая веселая, Саша радовался — как здорово ей заплатили за проект. Ему показалось, что в их доме наконец повеяло чем-то новым и свежим. И больше не будет серого каждодневья…

Он вытер глаза, которые уже распухли от слез.

Они давно ничего не хотели друг от друга. Каждый вечер он садился у телевизора и перескакивал с канала на канал, смотрел на движущиеся картинки и не понимал смысла происходящего. В голове вертелась одна мысль: что ему делать? Он никак не мог поверить, что его на самом деле кинули, причем свои, хорошо знакомые люди. Почти друзья. Бюджетные деньги ушли к ним, теперь они занимаются разборкой пятиэтажек, а его фирмочка идет ко дну.

Таня приходила с работы, готовила ужин — сосиски, капуста — пресная еда и тоскливые лица над ней. Она пыталась как-то его взбодрить — повести на концерт, на выставку. Но дежурное блюдо из прошлого не годилось сегодня. Вот он и оседал на диване, нажимая кнопки пульта дистанционного управления. С восьми вечера до двух ночи, пытаясь оглушить себя.

Бывало, они ссорились, и Таня кричала, что все его беды от этого тупого недуманья. Но она не понимала, а может, просто не хотела поверить, что ее мужу, как и каждому человеку, отпущена только та мера, которую он имеет. Саша со временем начинал склоняться к такой мысли и сам. Слава Богу, она не знала, в чем он видел хоть какую-то свою заслугу. Однажды он едва не выкрикнул ей: «Ты должна радоваться, что я сижу на этом диване без рюмки!» Но удержался.

В день Таниного приезда было все хорошо. Он суетился на кухне, даже починил краны, о которых жена говорила ему последние полгода, а потом махнула рукой, и они пели, рычали, свистели на все голоса, стоило их только открыть…

Сейчас Саша все видел с отчетливой ясностью, с которой ничего такого не видел прежде. В тот вечер они наслаждались жизнью — пили хорошее вино, ели парное мясо, она рассказывала, какая потрясающая поездка у нее была во Вьетнам.

— Ты только посмотри, — тыкала она пальцем в проспект, красочный, роскошно изданный, — посмотри, как стали издавать вьетнамцы…

Таня привезла доллары — гонорар за работу. Она не сказала точно — сколько, а положила их в письменный стол.

— Заначка.

Потом он подошел к ней, обнял, посадил к себе на колени, как когда-то, посмотрел в глаза и сказал:

— Я хочу тебя. Очень. Как раньше.

— Как раньше… — повторила она. Улыбнулась.

Они очень давно не хотели друг друга, никто из них не пытался заняться любовью. Они словно исключили это из своей жизни, как язвенник исключает перец из своего меню. Они просто спали в одной кровати, казалось, их тела стали глухими друг к другу.

Саша понес ее на руках в спальню, и она чувствовала, какие горячие у мужа руки.

— У меня кружится голова. — Она засмеялась и уткнулась ему в грудь. — Ох, кажется, я напилась.

Он раздевал ее, он не забыл, как это делается. Он медленно снял с нее колготки, расстегнул блузку, и ее тело с невероятной силой потянулось к нему.

— Забытые ощущения возвращаются, — прошептала она. Он расстегнул лифчик и положил ей руку на грудь.

— Медовый месяц, да? — засмеялась она.

Саша стащил с нее юбку, и его руки полетели над ней.

— Какой ты… ох…

Он и сам не знал, что все еще способен на сильную страсть.

Таня открыла глаза и посмотрела ему в лицо.

— Какие у тебя глаза. Как отборный янтарь. — Она всем телом потянулась к нему. Обняла за шею. — Скорее… иди ко мне…

Саша сорвал с себя рубашку, выбрался из брюк и упал на нее, ему показалось, что его тело обожглось о Танину кожу. Он уткнулся лицом в ее лицо и почувствовал, что оно мокрое. От слез.

— Таня, Танечка, почему ты плачешь? Почему? — Он приподнялся над ней.

— Ты знаешь, почему я плачу.

— Не надо. Ты ведь любишь меня, правда?

— Я очень тебя люблю.

Казалось, они хотели утолить желание, которое оба давили в себе много лет. Оно вырвалось на свободу. Желание не ушло от них навсегда, оно вернулось к обоим. Саша чувствовал себя прежним, сильным и полным надежд. Его тело могло все, значит, и голова тоже может все? Нет, еще ничто не кончено… У них все будет… Они выберутся из ямы… Уже выбираются. Он получит заказ для своей фирмочки, он взорвет все пятиэтажки если не в Москве, так в Московской области, чтобы расчистить место под новые дома.

Они заснули счастливыми. С радостью и надеждой. Катерины дома не было, шли школьные каникулы, она проводила их у бабушки на другом конце Москвы. Таня лежала, уткнувшись носом в Сашину шею, он обнял ее так крепко, будто никогда и ни за что не собирался отпустить…

Саша проснулся от ощущения сырости, он подумал, что вспотел. Но пот показался на ощупь слишком липким. Он дернул шнурок выключателя и обомлел. Таня лежала белая как простыня. А простыня — красная.

Ночью у Тани началось кровотечение. Кровь не лилась, она хлестала, казалось, вот-вот вытекут все заложенные в человеке пять литров. Кровь пропитала матрас.

— Таня! — завопил он диким голосом. — Таня! Что? Я сейчас… — Он дернулся, готовый бежать.

— Не надо, — прошептала она.

Дико вращая глазами, она смотрела на простыню. Саша тоже смотрел, ему в голову пришла нелепая мысль — если отжать ее, то можно подсчитать, сколько крови осталось в Тане.

— Вот и все, — пробормотала она.

— Таня! Нет! Не уходи!

— Я не должна была… — прошептала она. Потом внезапно ее глаза широко открылись, и она сказала, собрав все силы, свистящим шепотом: — Только не отдавай меня в морг. Я не хочу вскрытия. Поклянись! — Ее грудь вздымалась и опускалась, будто под кожей скрывался насос.

Саша шевелил побелевшими губами. Он не мог ничего сообразить или понять. Он мог делать только то, что она ему говорит.

— Я клянусь.

Потом кинулся к телефону.

— «Скорая»! «Скорая»! — кричал он на весь дом.

Эскулап, прибывший по вызову, запихивая в карман зеленые бумажки, руководил санитарами, а потом повернулся к Саше и сказал:

— Все признаки профузного кровотечения при внематочной беременности.

Саша потрясен но молчал. Что такое говорит этот мужчина?

25

Когда Андрей Широков был в Праге в прошлый раз, они с Иржи Грубовым снова пошли в то маленькое кафе на старинной улочке, заказали кофе с пирожными. Андрей наблюдал за Иржи, и его насторожила какая-то напряженность в движениях мужчины. Обычно руки хирурга очень спокойны — это его главный инструмент, — но сейчас они крошили бумажную салфетку над столом. Взгляд Иржи говорил о том, что он сейчас не здесь, где-то далеко.

— Иржи, по-моему, вы давно не отдыхали.

— В каком смысле? — Он с трудом вернулся к реальности.

— В прямом.

— Изволите шутить, Андрей? Разве я могу поехать в отпуск? А моя клиника?

— Но вы ведь можете оставить ее на кого-то?

— А больные? Вы знаете, Ирма — прекрасный менеджер, но она своевольна. Она собрала у меня всех самых безнадежных.

Андрей кивнул:

— Но судя по тому, какие проповеди она просит читать им, вы их готовите не в мир иной. То есть вы не предполагаете, что они отойдут в одночасье.

Иржи нахмурился:

— Дело в другом. Я хочу оторвать их от мыслей о боли, которая будет их терзать. Причем уже скоро. Понимаете, те болеутоляющие, которые я могу им предложить, в их положении — питьевая сода. Не более того. — Он вздохнул. — Знали бы вы, что меня возмущает…

— Что? — быстро спросил Андрей, чувствуя, что сейчас он может чуть-чуть заглянуть в щелку.

— Меня просто приводит в бешенство — люди умирают от боли, а государство заставляет их перед смертью финансировать наркомафию. У раковых больных нет связей с преступным миром, они не представляют, у кого можно добыть марихуану. Государственные запреты вынуждают их использовать сильнодействующие химические вещества, они дают тяжелые побочные эффекты. — Он помолчал, потом тяжело вздохнул и посмотрел на Андрея уставшими покрасневшими глазами. — Почти анекдот — я оперировал одну старушку. Ей страшно повезло — внук баловался травкой и до самой смерти угощал ее самокрутками с марихуаной. Она отошла в мир иной с улыбкой на лице.

— Это правда, что в Штатах есть наркотическое лекарство, которое официально разрешено онкологическим больным? — осторожно спросил Андрей.

— Да. Есть. Оно сделано на основе синтезированного материала, идентичного гашишу. Маринол. Он не дает побочных эффектов. Может быть некоторая эйфорическая реакция. Но именно он оказывает истинное воздействие. Для моей страны и для вашей — это ни о чем не свидетельствует. Это нарушение закона о наркотических веществах. Запрет на такие вещества не имеет ничего общего с наукой. Твердолобый догматический бюрократизм. Какая разница между хроническими курильщиками марихуаны и алкоголиками? Если алкогольные напитки продаются на каждом углу, то почему лекарство из конопли трудно купить даже для тяжелобольных? Врачам давно известно, что препараты из конопли способны снижать боль, устранять тошноту и повышать аппетит. Но выписывать анашу и гашиш как лекарство врачи не имеют права.

Андрей слышан в настроении и словах Иржи Грубова отголоски постоянного спора. Вероятнее всего, этот спор он ведет с собой уже многие годы. И кажется, этому спору придет конец. Кажется, после всех споров в его душе наступит согласие… И он, кажется, догадывается, что поможет этой внутренней гармонии…

— Еще сотни лет назад на Востоке описаны целебные свойства конопли, разработаны рекомендации ее целебного применения. Но у нас до сих пор попробуй скажи доброе слово о конопле, гашише или марихуане — такой поднимется крик! Общественность ринется в атаку — пропаганда наркомании, ведущей к нравственной деградации общества!

— Еще кофе? — спросил Андрей.

— А? Что? — Похоже, Иржи, произнося монолог, забыл, перед кем он его произносит. Потом, осознав, что перед ним сидит Андрей Широков, быстро застегнулся на все пуговицы. — Нет, благодарю вас, коллега. Достаточно. С меня всего достаточно.

После этого разговора сомнений у Андрея оставалось все меньше.

Для того чтобы понять другого, Андрей всегда пытался встать на место этого другого.

Итак, если отталкиваться от страсти Иржи Грубова как доктора, одержимого одной определенной идеей, необходимо допустить, что к этой идее он будет идти через все — через завалы, препятствия. Чем ближе он будет подходить к желанной цели, тем более размытыми станут границы дозволенного. Вот она, сияющая вершина, он видит только ее, не важно, кто и что стоит перед ним, если это мешает дотянуться…

После того как он побывал у Митрича и увидел странный предмет, над которым тот трудился, Андрей взялся за учебники анатомии. Он нашел то, что увидел у Митрича. Сказать, что Андрей Широков был потрясен? Нет, скорее удовлетворен. Собой. Он решил задачу, а это всегда приятно.

Итак, сходилось многое. Как здорово придумано, поражался он. Как виртуозно все выстроено!

Но чем больше он думал, тем больше удивлялся — изящество и жестокость замысла не мужские. Нет. Андрей, знавший психологию мужчин, знал и другое — для них есть некоторые запреты, существующие от природы.

Да, здесь видна женская хитрость и беспредельность женского ума, оторвавшегося от своей собственной природы. Он знал, женщина, пошедшая ва-банк ради чего-то, страшнее мужчины. Но это случается редко.

Ему вспомнились странные глаза Ирмы — бездонность, сравнимая разве что с потусторонностью. В этом взгляде нет границ, пределов, страха. Она придумала это. Она руководила всем. Внезапно Андрею стало страшно за Иржи.

Нет, речь не о мужской солидарности. Опасение за человека более слабого, оказавшегося во власти сильного и не отдающего себе в том отчета. Да, тот самый случай, когда тобой руководят, а ты и не подозреваешь. Типичная мужская ошибка. Потом Андрей попытался поставить себя на место Ирмы. О, это бездна. Хватит ли у него фантазии, чтобы определить глубину этой бездны?

А зачем ему этим заниматься? Это не его дело. Он знает, что ему надо.

— Ирма, — окликнул Андрей, — нам необходимо поговорить.

Ирма вскинула голову и вопросительно посмотрела на Андрея. Потом кивнула:

— Честно говоря, я ждала такого предложения.

— Ну и как? Где мы это сделаем?

— Там, где мы с тобой так хорошо провели время. — Ирма усмехнулась. — Но учти, ничего больше не будет.

— Я понимаю. Я ничего и не предлагаю. Я просто хочу с тобой поговорить там, где нас с тобой никто не знает.

Ирма немного подумала и сказала:

— Хорошо. Я знаю такое место. Это не в самом Брно. По дороге. Тоже старинный замок, там остановимся. Кстати, ты, кажется, большой любитель оружия? Мы погуляем с тобой по залам. А после сядем в укромном уголке и поговорим.

— Сейчас, Ирма, не до прогулок.

Они встретились через час. Ирма села в машину. Машина была новая, сверкающая, она очень шла Ирме. Она вела ее так же лихо, как и раньше. Вообще, что бы Ирма ни делала, она отдавалась занятию целиком.

По дороге они молчали. Андрей смотрел по сторонам. Все те же ухоженные домики. Замок оказался на полпути к Брно, с пустынным садом, с тенистыми скамейками. Они прошли по залам, изображая путешествующую пару. Со стороны они прекрасно смотрелись.

Они сели под развесистым дубом, Ирма повернулась к нему. Глаза ее были бездонными.

— Ирма, вам с Иржи надо уезжать, причем как можно скорее.

— О чем ты говоришь? Куда? — Пушистые ресницы хлопали по щекам.

— Ирма, давай не будем играть в прятки. Я знаю все. К сожалению, знаю не только я, но и еще кое-кто догадывается. Эти кое-кто вот-вот дотянутся до вас.

Ирма стиснула зубы.

— Откуда ты знаешь?

— Давай не будем отвлекаться от главного. Собирайте вещи и улетайте из Праги. Из страны.

— Почему ты так беспокоишься за нас?

— По одной простой причине. У меня есть личный интерес.

— И что ты хочешь?

— Ничего особенного. Только одного. Чтобы ты вывела Ольгу из игры навсегда. Чтобы она ни от чего не страдала. Я не буду тебе говорить о деталях, но Ольга должна остаться в стороне от всего. Что бы ни случилось с тобой. Ты поняла? Если не согласишься, то вы с Иржи не уедете отсюда.

, Ирма развернула плечи и выпрямила спину.

— А почему ты так заинтересован в Ольге?

— Это не твое дело, Ирма. Она слегка обмякла и сказала:

— Ты знаешь, Андрей, я люблю Ольгу. Я бы так хотела, чтобы она была всегда при мне. Но я понимаю и другое, поскольку я ее люблю. Она не сможет прожить без своего Славы. Я сама хотела ее отпустить. Но она слишком умная и слишком нужна мне, поэтому я отпускать ее не собиралась. — Она вздохнула и на секунду закрыла глаза. — Любя ее, я могла бы сделать для нее много хорошего. Она этого заслуживает. Я слишком хорошо ее знаю и давно.

— Да, Ирма. Но что хорошо для тебя, не слишком здорово для нее. Я знаю, что она любит Славу, и знаю другое: Слава любит ее. Так почему не помочь им соединиться?

— Я все поняла, — сказала Ирма. — Я это сделаю. Они медленно прошлись по парку. Потом сели в машину.

— Ну что ж, прощай, Андрей. Кажется, мы прошли по кругу и вернулись в исходную точку.

— Так всегда и бывает, — сказал он.

— Я собираю вещи.

26

— Алло? Саша? Привет, это Ольга. А где жена? — веселым голосом спросила Ольга.

На другом конце провода сначала была тишина, потом раздалось всхлипывание.

— Ее нет.

— А когда будет?

— Не скоро.

— То есть?

— То и есть. Таня в реанимации. Все очень плохо…

В трубке послышались гудки. Ольга продолжала держать ее возле уха, не понимая — что значит в реанимации? Почему?

Ольга опустилась на диван, голова лихорадочно работала. Почему Таня в реанимации? Ведь все было хорошо. Она получила от нее факс, они договорились встретиться и отметить успех Тани… Но Саша сказал… И тот звук в трубке… Он плачет… Значит…

Значит? О Господи! Ольга похолодела. Таня ведь знала, что ей этого нельзя! Она ей говорила, но со смешком, мол, «ничего мужу не давай»… Но, может быть, она не поняла ее? Ирма должна была ей все объяснить!

В голове стучало. Ольга покрылась холодным потом. Боже мой! Боже мой! Что она натворила?

Саша может остаться без жены.

У Кати не будет матери.

Она металась по квартире, как дикая пантера в клетке.

Что теперь? Таня, ох Таня…

Она быстро набрала телефон Ирмы. Сейчас она у нее спросит, что она сказала Тане. И почему…

Длинные гудки.

Ольга набрала номер Иржи.

Свободно. Свободно. Свободно… Она позвонила в загородный дом.

Автоответчик голосом Ирмы просил оставить сообщение после гудка.

Ольга бросила трубку. Она не соображала, что делает. Она топала ногами, она выла и плевалась, она билась головой о стенку. Потом схватила люстру и с силой сдернула ее с крюка. Посыпались осколки, покатились лампочки, и по всей комнате рассыпались хрустальные подвески. Вот и все. Вот и весь блеск ее жизни. Сущие пустяки, как вот эти дорогие стекляшки. Только дерни — и все рассыпалось, собирать нечего. Они бросили ее, бросили Таню, всех курьеров. Что теперь? Теперь ей вечно жить с виной, с камнем на шее?

Внезапно ей вспомнилось доверчивое лицо Тани; ехидной ухмылкой она прикрывала свою беззащитность и ранимость.

Огромные глаза в пол-лица… Бедная Таня, как ей было невмоготу, если она согласилась… Ольга рыдала. Все, что копилось в ней, все, что сдерживалось, вырвалось наружу. Она виновата…

Не важно, что она хотела добра. Как могла она взять на себя смелость судить — что для Тани добро, а что вред? Ирма и Иржи — сумасшедшие. Для них все люди, кроме них, — подопытные морские свинки. Иржи — просто маньяк, а Ирма — его помощница и сообщница. Ольге вспомнились ее слова: «Ты не бойся боли, Ольга. У тебя ее не будет».

Ольга внезапно похолодела. Откуда она знает?

— Откуда… она… знает… — повторила она с расстановкой ровным голосом.

А если она на самом деле знает?

Боли не бывает, если вырезали доброкачественную опухоль.

Неужели… Ольга покрылась липким потом. Неужели она попалась, как подопытная свинка? И втянула подругу в свинскую компанию?

Ольгу колотило так сильно, будто в доме отключили отопление. Смеркалось. Она сидела, не мигая уставившись в окно. Все кончено. Вот теперь кончено, а не тогда, когда она, дура, вынудила Славу уйти.

А если бы она не заставила его уйти, ничего этого бы не было.

Ольга со стоном повалилась на диван. Она вспомнила, как заперлась в ванной комнате, оборудованной под фотолабораторию, и сделала ту самую фотографию. Боже, как она была довольна собой в тот миг, когда придумала такое гениальное решение! Какая дура! Больнее она не могла ударить мужчину. Монтаж — элементарное дело для мастера. А настоящую фотографию она выставила на Гоголевском бульваре.

Тогда она считала — проживет сама, без него. Без всех. Но если бы она задала себе другой вопрос: зачем и чем она будет жить? Она его тогда не задала.

Она вспомнила, как они строили свой домик, солнце, сколько было солнца… какие запахи — сосны, свежих стружек, таволги. Запах его загорелого тела. Все в прошлом. Надо признаться себе теперь, что ее страстное желание, ее мечта, наваждение всей жизни — персональная выставка — чепуха по сравнению с теми годами, которые она прожила со Славой.

Выставка. Ольга усмехнулась. Да, она сделала ее. Ирма хорошо ею поруководила, вагоны метро были оклеены плакатами с ее портретом. Да, были интервью, слепили блицы фотокамер, появились заметки в газетах. Первоклассный фуршет на открытии, изысканные вина, легкие закуски. Иностранные корреспонденты. Из вложенных в организацию ее «славы» денег она получила максимум. Опять-таки Ирма стояла за всем этим. Так что же, вот к этому она бежала всю жизнь, высунув язык?

А не на этом ли она надорвалась? Не поэтому ли у нее теперь пустой дом и пустое нутро?

Есть микроскопическая слава. Нет настоящего Славы. Огромного, надежного Славы, которого она любила, как оказывается, больше всего на свете. Ничем другим она не может эту любовь заменить.

С тех пор как она вытолкнула его из своей жизни, смертельно обидев, прошло много месяцев. Но не было дня, чтобы она не вспомнила о нем. Не прямо, так косвенно.

Мужчина с бородой, как у Славы.

Бабочка за окном — ее поймал бы Слава.

Ружье в витрине магазина — а такое есть у Славы?

Холодно в постели без Славы.

Некому положить голову на грудь. Нет Славы.

Вот и все.

Больше ничего не будет. Ее жизнь вышла совершенно никчемной. Все мелко, ненужно. Когда срок аренды зала закончится, она соберет фотографии, разложит по папкам и засунет на полки у себя дома. И что дальше? Кому они нужны? Ее сыну, который получит в наследство все, что от нее останется?

В лучшем случае он положит их на антресоли.

Что ж, закончился, судя по всему, и ее безумный бизнес. От него остались деньги на жизнь, она может построить дом, поехать куда угодно. У нее есть деньги на лекарства, если вдруг боли все же начнутся. Но боль, которая уже открылась и которая сжирает ее, таблетками не унять.

Ольга пошла в спальню. Что ж, этот приход на землю не самый удачный, попыталась она схватиться за соломинку. А будут ли еще жизни? Для тех, кто верит в это, конечно. Но Ольга не склонна к мистике.

Тогда зачем все это длить?

Ольга пошла в спальню, достала из-под подушки револьвер «леди», рассверленный под настоящий патрон, боевой, не газовый. Ирма настояла, чтобы она попросила Митрича это сделать. Похоже, они с Митричем нашли общий язык. Теперь Ольга не сомневалась, какие у них были дела. Митрич, конечно, уникум. Но таким ему помогает быть его отстраненность — он никогда не спрашивал, что он делает и зачем: «Господь думал, когда делал всей твари по паре. А я не думаю. Я просто делаю, что просят».

Она зарядила его, сунула в карман и оделась. Стрелять ее научил еще Слава. Опять Слава! Она разозлилась на себя, потому что при одной мысли о нем у нее выступали на глазах слезы. В последнюю перед расставанием весну он взял ее на охоту. Он запретил ей брать фотоаппарат.

— Нельзя смешивать две охоты. В объектив ты подсматриваешь жизнь. С ружьем ты в ней участвуешь.

Итак, сейчас она с пистолетом будет участвовать в жизни. С нее достаточно, она насмотрелась.

Куртка на меху, тяжелые ботинки, плотно обхватившие голень высокой шнуровкой, кепка из кашемира с опушенными ушами, джинсы и варежки на меху. Она перекинула сумку через плечо и сунула в карман ключи от домика.

Ольга подошла к машине. Мяукнула сигнализация, она открыла дверцу и села за руль. Двигатель отозвался с полоборота, она надавила на газ, и красный «фольксваген» рванул с места, выбрасывая из-под колес комья снега. Вперед, дорогой, вперед. Ты едешь в последний рейс. Тебе надо выполнить до конца свою миссию, и мне тоже.

Ирма собирала вещи. Она велела Салли подыскать им дом в Сан-Франциско. На время, а когда они осмотрятся, Ирма сама найдет то, что надо. Самое важное, ей удалось то, чего она хотела! Салли — просто клад.

Ирма, снова вспомнив о том, что ей удалось проделать, сама себе не верила.

Контрольный пакет акций исследовательского центра, в который входила клиника Энди, — она с трудом перевела ДУХ, — у Салли. Нет, нет, она даже мысленно не станет произносить, как это удалось сделать. Он есть. Он существует. Он в надежных руках. Энди, как писали газеты, умер от передозировки наркотиков. Ирма усмехнулась, хотя что-то задело ее в этом сообщении. Но она не стала вникать, что именно. Им виднее, в конце концов, тем, кто дал такое заключение.

— Иржи, дорогой, у меня для тебя сюрприз. — Она подошла к мужу и поцеловала его в щеку. — Завтра отлет.

— Не хочешь ли ты сказать, что намерена снова лететь сама? А как же наша любовь? — Он потянулся к ней тонкими пальцами, перебирая ими в воздухе, изображая, как ее изящные ножки шагают в спальню.

— Нет, милый, мы летим оба. В Штаты. — Она протянула ему конверт с билетами и паспортами.

— В Штаты? Зачем? — Иржи непонимающе смотрел на жену. — Я не планировал лететь туда.

— Но подарок твой там…

— Подарок там? — Иржи недоумевал.

— Тот, о котором ты мечтал всю жизнь. — Ее глаза сияли.

— И кто же нам его приготовил? Там, насколько я помню, мне готовили совсем другие подарки. Но, слава Господу, он уже ничего нам больше не приготовит.

— Он, сам того не зная, приготовил, дорогой Иржи…

— То есть? — Иржи вскинул светлые брови.

— Я, конечно, могла бы тебе раскрыть секрет, но не стану.

— Ирма, немедленно объясни мне! — потребовал муж.

— А ты не рассердишься?

— Ирма, но ты говоришь, это подарок… Почему я должен сердиться? Ничего не понимаю.

— Мы переходим на новый виток. У нас с тобой в Сан-Франциско исследовательский центр.

Он вздрогнул.

— Что ты имеешь в виду?

— Контрольный пакет акций этого центра. Ты будешь заниматься только наукой, я освобождаю тебя от всех административных дел. Ты наймешь всех, кого захочешь. Даже ту девочку из московского онкологического центра, чье выступление тебя так поразило. Помнишь, ты рассказывал? Мы соберем лучшие силы…

— Но как тебе удалось? Это же такие деньги…

— Иржи, ты одержимый человек, но и я в не меньшей степени. Я все это сделала для тебя. Ради тебя я готова на все, ты это знаешь, потому что только благодаря тебе я все еще на этом свете.

— Но, Ирма, это ведь стоит таких денег… Их не могло быть у нас, чтобы купить…

— Вот именно, купить. — В ее глазах раскрылась бездна. — Сейчас не время что-то обсуждать, дорогой. Собирайся. Мы улетаем.

Ирма улыбнулась Иржи еще раз и направилась было к себе в комнату, внутри все дрожало.

— А если не купить… — остановил ее голос Иржи.

И она поняла, что сказала лишнее или с неверной интонацией. Ирма заставила себя снова улыбнуться. Иржи ничего не должен заподозрить. Он не сумеет держаться естественно, на границе могут обратить внимание.

— Погоди, Ирма. Я хочу знать… Ведь Энди Мильнер умер, я сам читал в газете. Там не было ни строки о продаже контрольного пакета, хотя речь шла о его клинике… Погоди, Ирма! — Он лихорадочно пытался за что-то уцепиться. — Так где эти акции?

Неожиданно заданный вопрос застал Ирму врасплох, и она ответила:

— Пока у Салли. — И осеклась.

— У кого? У Салли? У той самой? Его секретарши? Но…

— Иржи, все потом. После. Я тебе объясню, — торопливо говорила Ирма. — Нам надо спешить. Самолет…

— Но это невозможно. Если контрольный пакет у Салли… Да как она завладела им? Она что, убила его?

— О чем ты говоришь! Она его не убивала.

— Но я знаю Энди, контрольный пакет он мог поменять только на жизнь.

Глаза Иржи горели лихорадочным огнем. Его рука потянулась к левой стороне груди. Он пристально посмотрел на жену.

Внутри у Ирмы все дрожало.

Надо успеть. Надо успеть улететь.

Если они постучат, она станет стрелять. Теми же иглами, которую нашли в теле Энди.

Она замерла. Господи, она это смогла? Она ли?

Она сможет все. Ле Мере — какой мастер! Если она доберется до Штатов, она выпишет его… Она даст ему столько идей, что он будет занят до конца жизни.

Глаза Ирмы горели.

— Иржи, ты готов? — крикнула она. — Я собрала твои вещи. Иржи!

Иржи Грубое молчал и медленно оседал на пол. Потом рухнул.

Ирма уставилась на него.

— Иржи, — прошептала она. Он молчал.

— Иржи! — взвизгнула она. — Нет! Ирма похолодела.

— Иржи, не надо. Не оставляй меня одну… Не оставляй…

Она схватила его руку. Рука была ледяная.

27

Ольга ехала по заснеженной дороге, она свернула с Минского шоссе и пробиралась, чиркая брюхом вздыбленный снег, мягкий, но уже слегка прихваченный морозом. Грузовики проложили колею под свою высоту.

Она повернула к домику, вон он, сереет металлическая крыша. Единственное, в чем они не послушались мистера Уиклера, — чем покрыть крышу. Современные условия требовали железа, а не соломы, как он рекомендовал для экзотики.

Снег был чист и бел, он напоминал саван. Как хорошо остаться здесь укрытой этим саваном и все закончить. Ее сердце радостно билось. И ни о чем не надо думать, мучиться, надеяться или чего-то ждать. Все, нет даже любопытства, которое человека привязывает к жизни.

Она затормозила перед поворотом к дому. Придется вылезти и лопатой разгрести. Не надо, чтобы машина сразу бросалась в глаза. Она будет лежать в доме долго, сейчас морозы, и ничего, пускай. Она побудет здесь, где когда-то была по-настоящему счастлива. Наверное, атмосфера счастья, пропитавшая сами стены, еще не выветрилась и не вымерзла. Интересно, Слава хоть когда-то вспоминает о ней?

Когда Ольга отъезжала от дома, Андрей и Слава Воронцов подъезжали к нему. Они уже не раз говорили по телефону.

Андрей долго колебался, рассказать ли Воронцову о том, что на самом деле произошло с Ольгой. В чем он, кстати, больше не сомневался. Он позвонил ему, вернувшись из Праги, и пригласил к себе.

— Итак, Ярослав Николаевич, — сказал Андрей, — я хотел бы с вами поговорить. Нет-нет, не об оружии.

Он отодвинул сверкающую свежесть «браунинга» двенадцатого калибра, который купил недавно и теперь показывал Воронцову.

Воронцов с удовольствием поехал к Широкову посмотреть новинку в коллекции. Они выпили коньячку, поклонниками которого оказались оба, и закусили.

— Да, образец прекрасный, — хвалил Воронцов. — Отличная машина! — Он снова кивнул на ружье. — Кстати, чем больше я смотрю на него, тем больше соглашаюсь с вами — оружие очень похоже на женщину. Пропорции, изящество. А какая талия… — Он усмехнулся. — А уж норовистое!

Широков довольно рассмеялся.

— Вы правы, Ярослав Николаевич. И добавлю — в женщине так же трудно разобраться, как в оружии.

— Да, до сих пор не понимаю, почему Ольга так со мной поступила. Так обидно. Я ее очень любил и люблю до сих пор.

Андрей отпил немного из рюмки и пристально посмотрел на Славу.

— Скажи мне, Воронцов, ты все еще хочешь с ней быть?

— О чем ты спрашиваешь, Андрей? Больше всего на свете.

— Но ты хочешь быть с ней почему? Потому что она нравится тебе как женщина? Ты хочешь иметь семью и много детей?

— Господи, какие дети, о чем ты говоришь. Я просто хочу быть с ней. Я понял удивительную вещь — без ее взгляда на мир, без ее взгляда на меня, на мое существование, на мое дело… я просто потерялся. Мне ничего не интересно. Хотя дела мои идут хорошо. — Он пожал плечами. — С ней я чувствовал себя творцом, а теперь я просто зарабатываю деньги. Мне это нравится, да. Но из моей жизни ушел какой-то восторг. Зачем я все это делаю? Мне этого мало. Я хочу ее.

— Воронцов, я могу тебе помочь. Но придется раскрыть один секрет. Я его вычислил. Она дала тебе отставку только по одной причине. Она не хотела сделать тебя несчастным.

— Меня? Несчастным? Она? — Воронцов ошарашенно посмотрел на Широкова. — Ты шутишь. Я носил ее на руках. Мы плакали от счастья, когда были вместе. Ты не представляешь, что это было такое. Она — феномен. У меня никогда не было такой женщины. Никогда. А как мы встретились! Это просто невероятно. Дорожный роман…

Андрей взглянул из полутемного угла на Славу и тихо сказал:

— У американцев это называется «химия». Ты наверняка никогда не читал дамских романов, там об этом написано. — Воронцов рассмеялся. — Но я могу совершенно ответственно сказать — да, действительно, в организме двоих происходит особая химическая реакция. Физиология, ничего от головы не зависит. — Он нарочито беспомощно пожал плечами.

— Моя голова не играла никакой роли, — согласился Воронцов. — Я думал только об одном. О ней. И о том, как мне с ней соединиться.

— И ты соединился, — усмехнулся Широков.

— Да. В придорожной гостинице. Ночная дежурная наверняка слышала наши стоны, но нам было все равно. Мы были как узники, с которых сняли цепи. Я даже не знал, как ее зовут. Да и сам не представился. В Москву мы вернулись вместе и больше не расставались. Пока она не подкинула мне ту фотографию. Вот и все. Мне было с ней так хорошо!

— Я полагаю, ей тоже было с тобой слишком хорошо. Иначе она не убрала бы тебя из своей жизни.

— Но в чем дело?

— Ты наверняка понимаешь, что она неспроста смонтировала именно такую фотографию и подкинула тебе. Она не сомневалась, что больнее тебя нельзя обидеть. И вы расстанетесь навсегда.

Воронцов помолчал и согласился:

— Верно. Если бы она просто предложила мне расстаться, я бы никогда не согласился.

— Видишь, как хорошо она тебя знает.

— Я идиот. Я не узнал себя самого на снимке.

— Было бы странно узнать себя с чужой головой и в такой позе. Ты себя вряд ли видел когда-то со стороны в таком деле… Я прав?

Воронцов ухмыльнулся:

— Это точно. Она художник.

— Ну так вот, Воронцов. С ней, как она считает, произошло страшное несчастье, которое могло искалечить тебе жизнь.

— Но что это? Что? Ведь она жива?

— Да, жива. Но кое-что потеряла.

— Что такое она могла потерять?

— У нее никогда не может быть детей, Воронцов.

— Ну и что? У меня уже есть. И у нее тоже. Мы никогда не горели…

— Нет, горели, Воронцов. Ты говорил ей когда-нибудь, что ты хочешь иметь большую семью, много детей?

— О Господи, ну мало ли что может сказать мужчина, желая польстить женщине! Я хотел дать ей понять, что она для меня та женщина, от которой я хотел бы иметь кучу детей.

— Она это поняла иначе. Что без кучи детей ты не хотел бы иметь и ее.

— Откуда ты взял?

— Места надо знать, — отмахнулся Андрей. — Есть шестнадцать вариантов любовных историй, у тебя, я думаю, второй.

— А первый? — оторопело посмотрел на него Воронцов.

— Адам и Ева, конечно.

— Да-а, Широков. Смеешься. Что с ней случилось?

— Я думаю, у нее была операция. Уверен, не онкология. Но у нее в брюхе поработали хирурги. Она может заниматься любовью, но детей иметь — никогда. И еще я подозреваю одно. Опасное дело. Ее подхватили дельцы от медицины. В таких, как она, перевозят основу для обезболивающих лекарств. Все устроено очень хитро. Их заправляют и опорожняют, как сосуды. Таможня не может засечь.

Воронцов не мигая уставился на Широкова.

— Откуда ты знаешь?

— Вот этого я тебе не скажу никогда. И никому. Я все сам соединил в своей умной головушке. Сам. Но если я это произнесу, завтра у моей коллекции оружия будет новый хозяин.

— Ты на кого-то работаешь?

— Я вольная птица, но и они порой летают по чужой указке. Мы оба родились не вчера. У каждого из нас свой «дорожный роман». Ты же понимаешь, в одиночку в жизни ничего не достигнешь. Стало быть, у меня тоже есть своя стая… И я хорошо усвоил одно правило — не рвать отношения с теми, с кем свела жизнь. Я верю в то, что у нас один кукловод, который дергает нас за ниточки, связывая то с одним, то с другим персонажем пьесы, в которой все мы играем…

— Знаешь, я не философ и не психолог. Я хочу вернуть Ольгу. Я хочу на ней жениться, чтобы она больше не могла вытолкнуть меня из своей жизни.

— Но ты должен убедить Ольгу, что не бросишь ее и сам не будешь несчастным от того, что у нее не может быть детей.

— Я понял, Широков.

— Давай, поехали к ней.

— Прямо сейчас?

— А зачем тянуть? Встреча должна быть неожиданной, неподготовленной, нужен шок. Потрясение.

Они подъезжали к дому Ольги Геро и увидели, как она выскочила из подъезда и побежала прямо к своей машине, не глядя по сторонам. Она поковыряла ключом в замке, рванула дверь, и через секунду машина взревела. Андрей понял — Ольга узнала что-то ужасное, и это настолько потрясло ее, что она больше собой не владеет.

— За ней! — резко бросил Андрей.

Слава напрягся, он тоже почувствовал опасность. Его сердце стыло от ужаса, когда они неслись по Кутузовскому проспекту, потом по Минскому шоссе — за город.

— Куда она? — проговорил он.

— Я думаю, в ваш домик.

Слава застонал.

Они держались в отдалении, поскольку конечный пункт им известен. Слава помнил дорогу, хотя он не был там с тех пор, как они расстались.

Ольга вышла из машины, ботинки утонули в снегу.

Стояла первобытная тишина, но она не слышала ее, потому что голова гудела, мысли прыгали, не додумывались до конца, их захлестывали следующие. Снег ровный, никаких следов. Она одна в этом снежном поле.

Ольга с трудом пробралась к двери. Посветила фонариком вокруг — тоже никаких следов. Замок открылся легко, не замерз, Слава всегда смазывал его каким-то незамерзающим маслом. Она вошла в дом, свеча стояла в металлическом черном витом подсвечнике на столе. Точно так, как она оставила ее в прошлый раз. Она зажгла свечу и опустилась перед ней на колени.

— Господи, прости меня, неверующую. Но сейчас мне больше не к кому обратиться. Прости за мою дурацкую жизнь, за мою вину перед всеми. Говорят, нельзя лишать себя жизни, но если по моей вине другой человек едва ее не лишился, я должна быть наказана. Господи, спаси Татьяну! Я уйду вместо нее.

Она неумело перекрестилась и засунула руку в карман. «Леди» сама легла на ладонь. Ольга крутанула барабан, подняла руку, но рука окаменела и не двигалась.

«Как страшно, как страшно!» — билось в голове. Левой рукой она поддержала правую. Револьвер холодил висок, Ольга закрыла глаза. Свеча мерцала, потом внезапно ее свет качнулся, дверь распахнулась, и все потемнело. Она лежала на полу, прогремевший выстрел разбил стекло, оттуда пахнуло ветром и холодом.

Ольга не понимала — где она, уже там или еще здесь? Если там, то она в аду. Она почувствовала, как на нее навалилось что-то тяжелое, удушающее. Внезапно, точно от вспышки свечи, высветилось прошлое.

Такое давнее, что она думала — оно ушло навсегда. И казалось, это было не с ней. Она вообще считала — все, что было раньше, было с другим человеком, не с ней.

…Маленький городок с низкорослыми домами из облупившегося кирпича. Новогодняя елка в центре площади, увешанная картонными игрушками, слабо светившимися в свете гирлянд, горки изо льда и снега в виде сказочных волков, лисиц, петухов. Толпы народу. Мороз под тридцать, и она, тринадцатилетняя девочка в вязаной шапке с ушами, в желтом пальто с коричневым цигейковым воротником, вошла в толпу веселящихся. У нее было мало подруг, ей вообще нравилось быть в толпе и наблюдать. Она еще не понимала, что к одиночеству будет стремиться всегда. Внезапно ее сбили с ног двое мальчишек и повалили в снег, недалеко от елки, но там, куда свет гирлянд не достигал. Она не поняла — что такое? Все толкались, все играли.

Она задыхалась под их вонючей тяжестью и видела, как один уже сбросил варежку и грязными пальцами расстегивал ее пальто. Инстинктивно она почувствовала — это не игра, это что-то ужасное, стыдное. Она не кричала, она боялась привлечь чье-то внимание. Но ей повезло, из толпы вышел мужчина и остановился над ними.

Тогда она поняла и запомнила на всю жизнь — в толпе ты беспомощный.

Они отпустили ее и исчезли. Так же быстро, как и появились.

— Давай я тебя отряхну, девочка, — сказал мужчина, печально глядя на нее.

Она покачала головой и скрылась в гуще детей под елкой. Сейчас Ольга тоже задыхалась под тяжестью тела, нет, она не забыла прошлое, оказывается, оно сидело в ней до сих пор. И теперь вернулось.

Но сейчас у нее есть револьвер, «леди» защитит ее, она дотянется до оружия и всадит пулю… Там полный барабан, пять девятимиллиметровых патронов. Хватит на всех.

Но ее руки прижаты к полу. Она распята. Она чувствовала чужое горячее дыхание на своем лице. Она в ярости открыла глаза. В слабом свете вечера она не поверила себе.

Нет, этого не может быть. Не может этого быть. На нее смотрели те глаза. Единственные, которые она хотела бы видеть.

Или они просто явились ей перед смертью?

— Не стреляй, Ольга! Я люблю тебя! Я тебя очень люблю. — Он наклонился, поцеловал ее в холодные губы. Она ничего не чувствовала. Не веря себе, она смотрела в эти глаза. Потом дрогнувшими губами спросила:

— Откуда ты взялся? Почему?

Он поднял ее, посадил на лавку, привалив к стене.

— Спасибо вот этому человеку.

Она повернула голову и увидела… Андрея.

— Ты?

— Да, я. Я еще раз решил поставить эксперимент. Он удался. Разве я не прав, Ольга Геро?

Она потрясенно смотрела на мужчин, на разбитое стекло. Поежилась — к ночи начинал дуть ветер. Слава обнял ее.

— Ничего страшного, Ольга. Мы вставим стекло. А потом построим новый домик. Ты же помнишь, у мистера Уиклера был еще вариант, побольше. Как тебе?

Андрей засмеялся:

— Соглашайся. Я сниму у вас одну комнату. Кстати, — голос Андрея стал серьезным, — Ольга, Слава знает все.

Эпилог

Они сидели за столом, не зажигая света. Сумерки опускались быстро, как на парашюте.

— Ну вот все и кончилось, Ольга. — Андрей смотрел на нее ласково.

— Все?

— Да, и для всех.

— Так что с Ирмой?

— У нее последняя стадия рака.

— О Господи! А Иржи?

— Он умер. После я тебе расскажу все как было, если хочешь.

Ольга качала головой:

— О Господи. Но ты…

— Я хотел вывести тебя из-под удара. Я это сделал. Это мой свадебный подарок тебе и Ярославу Николаевичу. — Он повернулся к Славе. — И еще, может быть, я подарю тебе старинный пистолет, дорогой друг.

Слава улыбнулся:

— Ты сделал мне самый дорогой подарок. Дороже у меня нет ничего на свете.

Слава еще крепче стиснул Ольгу в объятиях и поцелуем осушил слезы.

— А… Таня? Ты о ней знаешь, Андрей? — Ольга прикрыла глаза, боясь услышать ответ.

— Знаю. Она поправится.

— Правда? — выдохнула Ольга, чувствуя, как сердце омылось кровью.

— Правда. Слово доктора. Так что, Ольга, все хорошо, все в порядке.

Она улыбнулась сквозь слезы.

Андрей поехал домой не спеша, на душе было спокойно, как уже не было давно. Войдя в квартиру, зажег свет и поставил красный чайник на газовую плиту. Зазвонил телефон.

— Широков? Не зайдешь ли ко мне завтра?

Андрей возвел глаза к потолку. Потом, вспомнив счастливые лица Ольги и Воронцова, мирным голосом спросил:

— Ну чего еще ты от меня хочешь? Неужели тебе мало?

— С этим делом все в порядке. Но есть новое. Как раз для тренировки твоего ума, Широков. Чтобы не заржавел.

— Ты когда-нибудь оставишь меня в покое?

— Такие, как мы с тобой, милый, на покой не уходят. Мы во все времена на посту. И в старые, и в новые.

— Ох, Петруша, Петруша. Что с тобой поделаешь?

— Кто говорил, что разные твои тесты — мед твоей жизни? Сам говорил. Или врал?

— Да не врал я, Петруша. Но, может, я хоть чаю попить успею?

— Ладно, не торопись, а то обожжешься. Утром заедешь к завхозу? — Не прощаясь, Иванов положил трубку.

Конечно, заедет. Куда он денется. Широков улыбнулся. А что, вполне возможно, что без Петруши он не смог бы сделать свой подарок Ольге и Воронцову.