– Конечно, помню, – сказала Ксения Демьяновна. – Но я думала, она чистой воды химик-аналитик. Она работала в каком-то традиционном НИИ.
– Все правильно. – Было видно, как охотно говорит Катерина, значит, думала об этом, отметила Ксения Демьяновна.
– С какой стати она занялась препаратом от болезни Альцгеймера? Какие-то знакомые...
– Случайно! – В голосе Катерины она уловила досаду и что-то еще.
Неужели отчаяние? Ксении Демьяновне это не нравилось. Когда это чувство врывается в твое дело, результат его под угрозой. Отчаяние – сигнал, что мозги, даже чистые, без сенильных бляшек, с совершенно здоровыми нервными окончаниями, усмехнулась она про себя, дают сбой.
– Расскажи, – попросила мать.
– У них в институте синтезировали целую группу препаратов. Одно соединение, с которым работала и Светлана, подхватили медики. – Катерина поморщилась. – Я думаю, они увидели в нем сходство с американским такрином. Ты знаешь это лекарство. – Теперь поморщилась мать. – Все говорят, – сказала Катерина, взглянув на лицо матери, – что оно не слишком безобидно. Надвигалась международная конференция в Стокгольме. Там собирались со всего мира те, кто занимается болезнью Альцгеймера. Нашим надо было что-то привезти. Молодая красивая Светлана Полякова поехала и доложила, как надо.
– Понимаю, – кивнула мать. – Хорошо знаю, как бывает. – Она выпрямила спину. – Что дальше?
– А дальше Светлана со своим руководителем... продолжают химичить. – Катерина услышала слово, вылетевшее само собой, засмеялась.
– Но она тебе не конкурент, – заметила мать.
– В общем-то нет. Но я заметила ее интерес... – Катерина помолчала. – А может, мне просто мерещится от переутомления.
– Ты увидела что-то конкретное? – В голосе Ксении Демьяновны слышалась тревога.
– Так, кое-что. – Дочь пожала плечами.
– Говори, – потребовала мать.
– К нам слишком часто приходит ее лаборантка.
– Она что-то хочет? О чем-то спрашивает?
– Если спрашивает, то не меня.
– Твоих сотрудников, – поняла Ксения Демьяновна. – На твоем месте я бы насторожилась. Поговори с профессором Назаровым.
– Сказать ему, что у меня тоже начались глюки? – Катерина рассмеялась.
– Думаю, никаких... глюков. – Мать произнесла это слово впервые. Поморщилась. – От самого слова во рту так же кисло, как от слова «клюква», – призналась она.
– Правда? Не замечала. – Катерина с интересом посмотрела на мать.
Мать продолжала:
– Когда напряжение слишком велико, повышается градус... догадливости. Это слово верно по сути. В таком сжатом состоянии ты видишь то, чего не заметишь в обычном. Помнишь, дядя Миша носился со своими зонами – аномальными, сакральными? Он говорил, что все дело в электромагнитных полях Земли.
– Ага, а если себя считать подобием Земли, то...
– Ты смеешься, Катерина. Но сходство есть. Не смотри на меня так, сейчас я в норме. Твое лекарство работает.
– Правда! – Катерина подскочила радостно, по-детски.
– Оно не только мои мозги приводит в порядок. Коллеги по Дому скажут тебе то же самое. Ты молодец, Катерина. И знаешь, почему еще?
– Почему?
– Я вспомнила про дядю Мишу, и тут же на ум пришла его формула.
– «Найти свое дело и своего человека»? Ты про нее? – спросила Катерина. – Я думала, мама, что тебе смешно было его слушать.
– Может, было. Но потом я поняла, как он прав. – Она молчала, чувствуя на себе взгляд дочери. Катерина хотела задать вопрос, но не решалась. Ксения Демьяновна предполагала о чем. Не о деле, всем ясно, профессор Улановская при своем успешном деле. О человеке. Катерина наверняка хочет знать, не был ли якутский взрыв последней попыткой найти своего человека.
Ксения Демьяновна не собиралась обсуждать свою жизнь.
– Ты нашла свое дело, Катерина. Осталось найти своего человека...
Потом, снова прокручивая тот разговор, Ксения Демьяновна уловила то, что упустила тогда. А ведь Катерина вздрогнула при слове «человека».
Ксения Демьяновна вот так же ворочалась в постели после отъезда Катерины прошлым летом. Она не спала до утра, о котором возвестили петушиные крики, ленивое взбрехивание собак.
Выходит, думала она, Катерину все-таки тревожит, что не нашла своего человека. Она пыталась назначить им Игоря. Что ж, может быть, он сыграл бы эту роль, если бы не семейный слом.
Ксения Демьяновна слушала, как с рассветом менялись звуки. В деревне, потом под окном. Гремели фляги – привезли с фермы молоко. Потом запахло хлебом – пекли булочки к завтраку. А когда совсем рассвело, Ксения поняла, что должна сделать.
Не-ет, у нее с мозгами все в полном порядке, даже, может быть, в гораздо большем, чем у тех, кто считает себя абсолютно здоровым. Сенильные бляшки, говорите, доктор? Это они тормозят разум? Может, и тормозят, у кого ума мало.
А если это так, не пора ли кое-кого потревожить? У кого с умом тоже все в порядке? А уж в сообразительности, хитрости, ловкости равных поискать и не скоро найдешь. Кроме нее, конечно.
Ксения Демьяновна улыбнулась, вспоминая о прошлом лете. Конечно, решение пришло не спонтанно, не в тот момент, когда она спустила ноги с кровати, взяла мобильник из тумбочки и вышла из Дома. Она обдумала все, до мелочей. Построила точный план, чтобы ее Вечный Друг ничего не упустил.
И он, похоже, все делает так, как надо.
Они давно не говорили, но, услышав ее голос, он не удивился.
– Привет, Вечный Друг.
– А я только что собирался набрать твой номер, – услышала Ксения Демьяновна. Усмехнулась. Черт лукавый. – Да не ухмыляйся, не надо.
– Я улыбаюсь. От удовольствия, – сказала она.
– Да неужели! – воскликнул он. – А вообще-то так и должна – сиять от радости. Что заброшенный тобой Вечный Друг все еще жив.
– Я на самом деле рада, – сказала Ксения Демьяновна. – Ты не мог не заметить, что я появляюсь всегда вовремя. Когда нужна тебе.
– Сама не знаешь, как вовремя и как нужна. – Он вздохнул. Голос то рокотал, то снижался до шепота, хотя слов сказано немного. Он всегда умел играть интонацией.
– Знаю, – отозвалась она.
– Ты помнишь, какая дата приближается? – спросил он. – Роковой рубеж, если говорить точно.
– Да, – сказала она. – Восемнадцать.
– Как мы поступим? – спросил он. По дыханию, точнее, по тому, что его не было слышно, она догадалась: насторожился.
– Как поступим? – повторила она.
– Кстати, ты где сейчас? – перебил он ее.
– Для данного события это не важно, – ответила Ксения, поигрывая чехлом от мобильника. На нем, как всегда, болтался крошечный веер. Вещица, которую можно принять за брелок. На самом деле это был мобильник для немедленной связи с Вечным Другом. Однажды он настоял, чтобы она взяла его.
– Ладно, – сказал он. – Главное, ты сама догадалась мне позвонить. Обнадеживает.
– Вообще-то я звоню тебе по другой причине. То есть в какой-то мере и по этой. Но главное – не она.
– Говори. Я сделаю все, ты знаешь.
– Нужен муж, – сказала Ксения Демьяновна ровным голосом.
– Давно готов, – быстро ответил он.
– Ты не годишься, – рассмеялась она.
– До сих пор? – Нарочито шумный вздох.
– Я не гожусь. И никогда не годилась на роль жены. По крайней мере твоей, мой Вечный Друг. Но если серьезно, ты можешь меня выслушать?
– А ты как думаешь?
– Думаю, – сказала она.
– Мы можем встретиться?
– Нет, – ответила она.
– Ладно. Говори, какой нужен.
Она рассмеялась, но иначе. Облегченно.
– Надежный. Верный. Понимающий и любящий.
– Гм... – ответил он односложно.
– Да есть, есть такие, – с несвойственной ей горячностью настаивала Ксения Демьяновна.
Они говорили недолго: она давно научилась формулировать мысли, а он – понимать ее с полуслова.
– А еще что? – спросил он.
– Думаешь, этого мало?
– При твоем размахе – сущий мизер. Говори, что еще.
– Тогда... Нужен успех.
– Неслабо, – фыркнул он.
– Да нет, – сказала она. – Успех подготовлен, его нужно об-ра-мить. – Она засмеялась.
– Принято. Мне нравится, как ты говоришь. Ты не изменилась.
«А вот тут ты ошибаешься, мой Вечный Друг, – вздохнула Ксения, опуская аппарат в карман пижамы. – Изменилась, да еще как». Дело не в болезни, которая вытолкала ее из Москвы сюда, на берег еще робкой Камы – к самым истокам, а в том, что произошло в ее мозгах.
Да, в мозгах, даже не в голове, а именно в них. Кто бы мог подумать, что женщина во цвете лет, профессор-этнограф Ксения Демьяновна Улановская-Веселова, получит диагноз, который ставят ветхой старушонке! Душа не соглашалась. Неужели, думала Ксения, ее прегрешения так необъятны, что наказание за них столь сурово? А если на самом деле причина в том, что она виновата, тогда она должна искупить свою вину. Она знает, перед кем. Сначала перед Катериной.
Сейчас, мысленно вернувшись в прошлое лето, она испытывала что-то похожее на гордость за себя. Она кое-что сделала и была довольна собой. Предстояло довести до конца весь план. Кстати, исполнитель очень увлекся.
Она посмотрела на часы. Скоро полночь. Если все так, как она думает, то Катерине должны вот-вот позвонить – вчера, сегодня, завтра. А она позвонит ли сюда, встревоженная? Она поморщилась. Лишняя тревога, да... Но иначе не закрутятся колеса машины, которая примчит дочь к успеху. К нему теперь пешком не ходят, жизни не хватит. Времена Ломоносова прошли.
Наконец Ксения Демьяновна заснула.
Утром, у дверей в столовую, ее окликнула сестра Мария:
– Ксения, звонила дочь.
– Когда? – быстро спросила она.
– Когда вы поехали к куклам. Я сказала, что с тобой все хорошо.
Ксения кивнула:
– Благодарю, сестра.
5
Катерина сидела на диване, нажимала на кнопки пульта. На экране телевизора прыгала чужая жизнь. Люди, события, не имеющие к ней никакого отношения. Как и само занятие. Но в компьютер она не могла смотреть, опасаясь, что в тревоге нажмет не то и ей станет еще хуже.
Она пыталась отвлечься, успокоить себя. Конечно, если доктор Верхотин повез всю компанию в кукольный театр, то все не так плохо, в сотый раз твердила она себе.
Скорее бы прошла ночь, торопила она время. Вот если бы поехала к Вадиму, то она бы пролетела в один миг.
«Куда?» – ахнула Катерина. Эта мысль прилетела с экрана, не иначе, где в страстных объятиях душили друг друга двое.
С какой стати ей ехать к Вадиму! Свои проблемы каждый решает сам, разве не это ее главный принцип с некоторых пор?
Чтобы избавиться от глупых мыслей, Катерина выключила телевизор и решила лечь спать. Может, выпить от бессонницы? У матери что-то было, думала она, направляясь в кухню. Капли Морозова. Катерина выпила и легла.
Но сна ни в одном глазу. С непривычки или из осторожности налила мало, или они на нее не действовали.
Она видела перед собой доктора Верхотина – большеголового мужчину с седым ежиком, который по цвету сливался с корой старых берез. Эти березы в компании с елками и соснами окружали усадьбу, в центре которой высится и ширится деревянный дом.
Доктор Верхотин, он же хозяин Дома на Каме, куда она отвезла мать, прежде работал в областной больнице, в отделении неврологии. Наблюдая страдающих болезнью Альцгеймера, их родных – несчастных людей, беспомощных перед этой, казалось бы, беспричинной болезнью, он решился изменить свою жизнь и их – тоже.
Катерина заметила, что деревенские родовые дома наследники все чаще используют для дела. Если, конечно, нет необходимости оставлять выросшим детям квартиру в городе, а самим уезжать в дедов дом, тем самым освобождая поле жизни для нового поколения.
В деревенских домах устраивают охотничьи и рыболовные базы, приюты для сборщиков ягод и грибов. Но доктор Верхотин удивил всех окрест: устроил лечебницу, которая по своей сути община для больных. Он не сам придумал этот вариант.
– Западные и американские доктора раньше нас поняли, что такие, как ваша матушка, нуждаются в общении с себе подобными. Им необходима компания своих людей.
Катерина кивала. Она и сама додумалась до этого, наблюдая за матерью. Не только додумалась, но и дочиталась. Она изучила работы по медицине и психологии, желая понять, что такое болезнь Альцгеймера на самом деле.
Доктор Верхотин привел дом в полный порядок, но при этом не потревожил ни один калиновый куст. За многие десятилетия кусты так сильно разрослись, что когда они в цвету, дома не видно, все белым-бело. А осенью красным-красно от ягод.
На севере дома строят иначе, чем в центральной полосе. Здесь под одной крышей и жилые комнаты, и сарай, и хлев, и сеновал. Только баня за пределами, на самом берегу реки. Чтобы окунуться после парилки.
Когда появились первые «поселенцы», физически вполне крепкие люди, Верхотин купил двух свиней, кур, уток, двух коз и одного козла. Обитатели дома ухаживали за ними, кормили, выгуливали. Животные стали для них осязаемой частицей нормальной жизни.
Родственники больных платили за содержание в этом доме. Катерине доктор предложил расплачиваться по-другому – привозить лекарства. Она еще только искала свой препарат, поэтому привозила другие, причем не только для матери. Она покупала их дешевле, чем они обошлись бы доктору. А потом Катерина привезла свой препарат, на пробу.
Когда Катерина впервые увидела белый сад и горьковато-кислый аромат, казалось, заполнил все поры тела, ей захотелось с головой зарыться в кусты, спрятаться, не смотреть на тех, кто сидел в беседке. Так больно, так сладко на душе. Доктор говорил, усмехаясь, что горечь ягод спасает от девяноста девяти болезней. Но болезнь его подопечных – сотая.
В прошлом году, тоже в июне, Катерина с матерью сидели в саду, и мать, в который раз, рассказывала о том, что случилось в ту ночь... в том месте... с тем человеком... От которого мать родила брата Федора.
– Это было как землетрясение, – шептала мать.
Похоже на правду, соглашалась Катерина. Болезнь матери – не результат ли той ночи? Тектонический сдвиг в мозгах, который произошел по неизвестной причине, считала Катерина, усилили беременность и поздние роды. Мать родила Федора в сорок два года.
Но чем больше Катерина думала о первоначальной причине болезни, тем чаще думала: не попала ли мать в аномальную зону с тем мужчиной?
Она нашла это место на карте дяди Миши – судя по всему, место неземного счастья матери. А в таких местах, как она знала от дяди Миши, действуют мощные электромагнитные поля. Они, утверждал доктор Альцгеймер еще в начале прошлого века, могут подтолкнуть к гибели нейроны головного мозга.
Ее лекарство не должно допустить развала в голове матери и таких больных, как она. Что она называет развалом? Необратимый процесс, когда уменьшается объем мозга, атрофируются извилины коры, изменяется белое вещество полушарий. Мудрый доктор Альцгеймер предупреждал, что если не лечить в самом начале, то происходит самое страшное для больного и окружающих – разрушение психики. Ее препарат должен задержать развитие болезни.
Доктор Верхотин обрадовал в прошлый раз:
– Ваша матушка, похоже, почти готова вернуться в прежний мир.
Слова доктора, если честно, испугали ее. Катерина привыкла к своему образу жизни, сжилась с тревогой за мать, которая в какой-то мере даже утихла, переложенная на доктора. А если мать вернется, то днем и ночью она будет искать у нее признаки нездоровья. Даже в самых простых словах, на которые не обратила бы внимания до болезни. Иногда ей становилось страшно за себя: она что же, не хочет, чтобы мать вошла в норму? Катерина не отвечала себе на этот вопрос, она гнала его.
Казалось бы, что особенного сказала мать, когда они сидели под калиной?
– Посмотри, – сказала Ксения Демьяновна, указывая на гроздья. – Раскуси калину, ты увидишь, что у косточек форма идеального сердца. Поэтому калину назначили символом супружеского счастья.
Если бы это сказал кто-то другой – ничего особенного. Но... Куда девать свою настороженность и подозрительность?
Она искала в себе то, что могло бы убедить: мать рассуждает здраво. Нашла: мать рассуждает здраво, потому что ее препарат работает.
Но если так, то ее препарат не может дать сбой!
Лежа без сна, Катерина осматривала дом, комнату матери. Снова увидела доктора Верхотина с его насмешливой улыбкой. Как ей повезло, что она узнала о нем!
6
Вадим разглядывал миниатюрную копию испанского веера. Как он хорош! Кто подумает, что это не произведение прикладного искусства, а утилитарная вещь – способ быстрой связи с Микульцевым?
«Как это странно!» – усмехнулся он. Трудно поверить, что чувство давней вины Дмитрия Сергеевича всему причина. Он давно уже не тот доверчивый парнишка, только что вышедший из университетского сообщества, который подвернулся под руку Микульцеву.
Морские глубины с тех пор он познал, изучил. Если говорить без ложной скромности, то много раз нырял и в человеческие глубины. В них многое удивляло, многое поражало. Но и радовало тоже.
Он подкинул веер, невысоко, поймал и стиснул в руке.
Почему мобильник в виде веера? Потому что он – Микульцев, вот почему. Иногда, казалось Вадиму, из-под маски немолодого Микульцева выскакивает как черт из табакерки мальчишка. Живет в нем и не взрослеет. Придумывает что-то, а взрослый Микульцев осуществляет. Фантазирует, а взрослый Микульцев воплощает в реальность. Придумывает рискованный трюк, а взрослый Микульцев исполняет. Но по своей опытности знает, какой толщины батут бросить под себя на всякий случай.
– Знаешь, как говорили мои далекие венесуэльские предки? Да-да, у меня есть и такие, – однажды сказал ему Дмитрий Сергеевич. – На самом деле человек движется к мудрости, а не к старости. Только не все замечают это. В своих льяносах – так называется там то, что в Африке саванной, – пояснил он на всякий случай, – мои деды осенью собирали в стада диких лошадей, коров, быков. Чтобы клеймить своим клеймом. Скажите, Вадим Андреевич, сколько надо мудрости – направить животных так, чтобы они оказались в твоих коралях? Главное, – Микульцев щурился, – создать коридор, по которому к тебе придет то, что надо. Тут без мудрости никак. Это вам говорю я, старый жулик. – Ему нравилось называть себя так. Мальчишка снова вылез наружу.
Чистая правда, чтобы направить кого-то к себе, нужно создать коридор, по которому он придет, не промахнется, согласился Вадим. Разве не так поступил Микульцев с ним много лет назад?
То, что он испытал после того, что открыл ему Дмитрий Сергеевич за сигарой в темной комнате, он не назвал бы отложенным страхом. Страха нет, но досада – определенно. Впрочем, испугаться есть чему. Как повернулась бы его жизнь, если бы на таможне открыли коробки? Едва ли они были с кубинскими сигарами.
Вадим задержал дыхание, ожидая реакции собственного тела. Но по спине не побежали мурашки, хотя лопатки приготовились дернуться, чтобы сбросить их.
Значит, страха нет. Это точно, он узнал бы это чувство. Потому что испытывал его, спускаясь в океан. При всяком погружении есть доля вероятности не вернуться.
Снова покрутил веер. Он стал теплым. Интересно, подумал Вадим, сколько таких вееров заставило Дмитрия Сергеевича раздарить чувство вины?
Он усмехнулся. На самом деле чувство вины недостаточно точно оценено в обиходе, если оно способно мучить даже таких людей, как Микульцев.
А у него самого как? Оно руководило им когда-нибудь?
Вадим все еще был в костюме и галстуке. Пора переодеться, подумал он, выловив взглядом джинсы, которые расслабились в кресле. Он в спешке «усадил» их туда.
А это удобно – жить одному. Никакого стороннего глаза. Жена гоняла его, как щенка, который, играя, разбрасывал вещи по всей квартире. Он отбивался, поначалу успешно – помогала пылкость желаний.
Потом устал, его одолевала скука – наблюдать изо дня в день, как она расставляет и раскладывает все по местам. Вадим привык относиться к порядку иначе – определить главное для себя и подчинить ему все остальное. Для него таким главным делом были экспедиции. А все, что между ними, – пауза.
– Ты снова не убрал свои вещи... – ворчала она, собирая по всей квартире носки, брюки, тапки...
Было время, когда хватало поцелуя, чтобы унять ее раздражение. Но скоро Вадим понял, насколько откровенно они не совпадают в главном. Он торопился в море.
Если честно признаться, возвращаясь домой, всякий раз надеялся найти не ее, а записку. Ему хватило бы двух слов: «Прощай. Ухожу».
То, что она чужой человек, Вадиму стало ясно довольно скоро. Она работала процедурной сестрой в больнице – Вадим попал в инфекционное отделение: его укусил клещ в подмосковном лесу. Никакого энцефалита не нашли, но в больнице продержали. Причиной их романа, как он понимает теперь, стали безделье, молодость, весна... Он сделал ей предложение, а после выписки они приехали в эту квартиру вместе.
Может быть, именно чувство вины не позволило ему сбежать из брака в первый год. Но он сбежал – из дома, в экспедицию. А потом в другую.
Много раз ему хотелось сказать жене правду. А сколько раз Дмитрий Сергеевич собирался сказать правду ему? Он заманивал его в клуб, угощал сигарами, готовясь к признанию?
Вадим поднес к глазам крошечный веер, всмотрелся в райских птиц. Что они, эти птицы, для хозяина клуба? Обещание рая за праведные поступки? Или стремление обрести нечто, чего еще нет у него, но хочется? А может, унестись куда-то от надоевшей реальности?
Не угадать ему.
Вспомнив о бывшей жене, Вадим удивился – а ведь то, что он проделал, тоже было в угоду чувству вины. Его жена, понял он, из тех женщин, которые твердо верят: если не складывается жизнь с мужем – ищи соперницу. Объяснить ей, что они по своей сути чужие навсегда, не получится.
Поэтому, чтобы обойтись без скандалов, Вадим решил: «Хочешь соперницу? Получи». Ночами, полагая, что он спит, жена тихо вставала и шла к столику, на котором он оставлял свой мобильник.
«Я надела сегодня твой подарок. Все просто рухнули. Золото потрясающее».
«Хочу быть финансово независимой, мой любимый. Поэтому твое предложение мне не подходит».
«Я знаю, как сделать тебя финансово независимой».
Эти послания он отправлял себе с рабочего мобильника.
– С меня хватит. Я ухожу, – сказала ему однажды утром жена. Ее глаза горели. – Вы все идиоты. Вы, мужики, думаете, что бабы без мозгов и никогда ничего не узнают!
Он пожал плечами:
– Это твое решение.
– Да, мое!
Глядя на нее, он вспомнил, как знакомый антрополог уверял, будто женщины произошли от добрых и спокойных макак, а мужчины – от шумных и злобных бабуинов. Кто ему поверил бы сейчас? Его жена фурией металась по квартире, швыряла вещи в чемодан на колесах, с которым приехала к нему. Она колотила посуду, приговаривая:
– Вот тебе! Пей чай со своей финансово независимой сучкой!
Вадим видел шторм в океане, попадал в него и остался жив. Останется и после этого, не сомневался он. Живой, свободный.
Никогда больше он не совершит опрометчивого шага вроде этого, обещал он себе. Как мудро он поступил: не согласился завести ребенка. Она хотела, требовала. Но Вадим понимал, что с этой женщиной он не останется. Надо признать, думал он, что соединение двоих из разной социальной среды чаще всего грозит разводом. Опыт жизни, манера жизни, выбор того, что должно стать главным, – все заложено до рождения. У него будут дети, обязательно, но с равной ему женщиной.
Когда жена успокоилась, Вадим сказал:
– Я уезжаю в экспедицию. У тебя есть время переехать без хлопот.
Вадим ушел в море с легким сердцем, на этот раз он мечтал о том дне, когда вернется. Откроет дверь квартиры – и там не будет ни-ко-го!
В конце прошлого лета, когда он возвращался в Москву, его попросили взять с собой рыбок для зоопарка. Вот эти рыбки познакомили его с Катериной Веселовой.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
