Доверься, он твой

      Вадим пробовал курить в седьмом классе, но организм воспротивился, не пошло. На Кубе его угостили не просто отличной сигарой, а умением получать удовольствие от процесса. Позднее Дмитрий Сергеевич предложил соединить сигарокурение с глотком настоящего кубинского рома.
      Теперь, попадая в страны, где делают сигары, Вадим привозил клубу подарок, отчего, как он думал, его членство, которое ему нравилось, становилось более надежным.
      Но, как многие ошибаются в причине и следствии, Вадим тоже был весьма далек от истины.
      От метро он шел быстро, стрелки уличных часов торопили. Дмитрий Сергеевич таков – опоздай он, и на самом деле ничего не расскажет. Несмотря на уличный шум, Вадим отметил, что стук каблуков его черных ботинок стал чаще.
      Наверняка сигарный учитель хочет удивить чем-то новым.
      В прошлую командировку на Кубу Вадим побывал в самом известном табачном уголке – Вуэльто Абахо, о котором ему рассказывал Дмитрий Сергеевич. Ему показали, как происходит ферментация табачных листьев, как отбирают начинку для сигары. Как скручивают сигару и вживляют ленточку в ее гладкое тело. Никто не знает, почему именно это место самое лучшее на земле для табачного листа, но оно непревзойденное на самом деле.
      Вадим пришел минута в минуту. Невидимые руки, протянутые из темноты тяжелых портьер, подхватили его пальто и тотчас исчезли.
      – Вы успели. – Дмитрий Сергеевич тихо засмеялся, появляясь из боковой двери. – А я-то втайне надеялся, что опоздаете. Тогда все мое останется при мне. Э-эх! – вздохнул он нарочито шумно. – Что ж, сам наобещал. Значит, должен, – пробормотал он. – Пойдемте.
      Вадим удивился: Дмитрий Сергеевич устремился не в кабинет, где они приватно курили сигары, а совсем в другую комнату. Неужели сегодня он хочет курить в большой компании?
      Но он не спрашивал, а шел за ним. Ботинки ступали бесшумно, как будто не они только что отщелкивали дробь – асфальт на улице не по-весеннему сух, не по-московски чист. В особняке пол глух к ударам: всюду ковры и лохматые шкуры.
      Внезапно Дмитрий Сергеевич обернулся, остановился. Вадим едва не налетел на него. Темные глаза хозяина смотрели в упор. В который раз он удивился их блеску – не по возрасту. Как будто внутри этого человека постоянно что-то горело, поддерживая высокий градус жизни. У стариков нет таких глаз, а этот человек по годам – «сильно подживший». Это странное определение он услышал от сына приятеля, подростка. Похоже, он составил его из двух – «поживший» и «подгоревший».
      Дмитрий Сергеевич не двигался.
      – Знаете, Вадим, с помощью чего легче всего управлять другими? – Вадим молчал. – С помощью чувства вины. – Он рассмеялся, отвернулся и пошел дальше.
      Вадим ступал следом, Дмитрий Сергеевич ввел его в крошечную комнату.
      – Какая маленькая! – не удержался Вадим. – И круглая. Не больше батискафа...
      – Что ж, – хозяин засмеялся, – взгляд на мир каждого из нас – следствие опыта. А по мне – отличное место для тайных переговоров. – Он подмигнул. – Похожее я видел в старинной венецианской крепости, на Средиземном море. Там в давние времена рыцари, не опасаясь чужих ушей, обсуждали, какого купца и в каком месте удобнее перехватить с мешком золота. В общем-то благодаря им зародились банки, вы это знаете, верно?
      Вадим кивнул. А что оставалось делать купцам, кроме как возить с собой не золото, а только бумажку про то, что оно есть? Чтобы в чужом городе по ней получить столько, сколько можно...
      Вадим обшарил глазами комнату. В ней как будто нет окон. Но воздух свеж, чист, наверняка в средневековой крепости он был похуже. Поморщился, словно ощутил ничем не облагороженные запахи – лошадей, людей, свечей... Толщина этих стен, конечно, не сравнится со стенами крепости, но для Москвы такой особняк – тоже крепость. И эту крепость в центре Дмитрий Сергеевич взял!
      – Вы слышали о ресторанах в темноте? – спросил хозяин. – В Европе они давно, но и в Москве уже есть.
      – Я был в таком ресторане, – признался Вадим. – В Праге.
      – Как вам тамошний ужин? – поинтересовался Дмитрий Сергеевич.
      – Забавно. Честно сказать, удовольствие от еды получить трудно. – Дмитрий Сергеевич засмеялся, кивая. – Хочется все тащить в рот руками. – Вадим оглядывал пальцы, которые сами собой согнулись, стали похожи на садовые грабли. – Иначе пронесешь мимо рта. Но смотря за чем идти в такой ресторан, – добавил он осторожно, понимая, что Микульцев спрашивает не просто так.
      – За темнотой, – сказал хозяин. – Знаете ли, довериться другому человеку в темноте гораздо проще, чем при свете. Вы так не думаете?
      Вадим молчал, Дмитрий Сергеевич тоже.
      – Темноту многие недооценивают. – Хозяин смотрел на него, сложив руки на груди. – Согласитесь ли вы, но темнота не скрывает человека, а открывает его. Да, тело спрятано, но душа – нет. Стоит выйти на свет, вы уже в полной амуниции.
      – Вы хотите что-то оставить в темноте? – тихо спросил Вадим, чувствуя, как его начинает трясти от нетерпения. Так было, когда он впервые погружался в темноту Тихого океана в батискафе.
      Дмитрий Сергеевич повернулся к нему.
      – И вы тоже, – тихо сказал он.
      – Я? – удивился Вадим.
      – И вы тоже, – настойчиво повторил Дмитрий Сергеевич. Он улыбнулся, глаза его стали теплыми. – Располагайтесь. – Он указал на кресло.
      Вадим сел, его телу стало удобно: и сиденье, и спинка услужливо предложили себя.
      – Сегодня мы угостимся сигарой робюсто. Мы выкурим ее за пятьдесят минут, – сказал Дмитрий Сергеевич. – Осмотрите ее, пока мы не ушли в темноту. – Вадим услышал улыбку в голосе. – Она короткая и толстая. Но диаметр приличный, а это значит, получим удовольствие сполна и сэкономим время.
      Вадим взял сигару, поднес к лицу, уловил аромат, почти ощутил маслянистый вкус. Легонько помял между пальцами.
      – Перед вами ром, созданный для этой сигары. Они как идеальная любовная пара. – Дмитрий Сергеевич рассмеялся. – Ром и Сигара. Заметьте, оба слова с большой буквы. – Микульцев вздохнул. – Кое-кто разбавляет ром водой. Тогда это уже... не та пара. – Он поморщился. – А уж если положить в ром лед, то самый настоящий свальный грех. – Он рассмеялся. – Полное безобразие. Во рту – анестезия, никакого вкуса.
      Вадим тоже смеялся, но не спускал глаз с Дмитрия Сергеевича. У этого человека что-то на уме. Особенное. Как долго он будет подводить его к разговору – разогревать?
      – А теперь останемся в темноте, – услышал Вадим, и свет погас.
      Темнота ударила по глазам, высекая искры. Вадим не знал, кто нажал кнопку выключателя, или сработало реле на слово, или за портьерой притаился человек. Но совершенно точно, Дмитрий Сергеевич не прикасался ни к чему – только взмахнул рукой, в которой держал незажженную сигару.
      – Вы пробовали разжигать сигару от горящего рома? Нет? Сейчас...
      Вадим не увидел, отчего вспыхнул ром в бокале. Он смотрел на пламя. Горячий воздух дрожал в слабом свете, он чувствовал тепло на своем лице.
      – Пахнет Карибами, не находите? – Он услышал тихий голос Микульцева.
      Вадим кивнул, потом вспомнил, что его не видно в темноте, и ответил:
      – Нахожу. Пахнет.
      – Так помогите же им соединиться – ром пылает, он жаждет ее, – приказывал Дмитрий Сергеевич. – Дайте ему тело прекрасной Сигары...
      Вадим улыбнулся. Такая фраза при свете подошла бы актеру бродячего театра. Но в темноте на самом деле все иначе.
      Ром погас, два огонька остались наедине. Казалось, это они будут беседовать.
      Спина Вадима напряглась, потом по нервам от позвоночника побежала команда по всему телу: осторожно...
      – Итак, я буду говорить о чувстве вины. Оно управляет человеком с такой силой, о которой он сам не подозревает. – Дмитрий Сергеевич вздохнул. – Думаете, почему я к вам так проникся? – тихо спросил он. – Вы человек не моего круга. Вас смущало знакомство со мной, верно? Но вы ныряли в мой мир из любопытства. Как в батискафе – в океан, в котором водится полно разных рыб. Любопытство исследователя. – Он усмехнулся. – Но вас интересует и другое тоже – вы-то мне зачем? Да, однажды вы привезли мне с Кубы то, что вам передали для меня. Но мало ли кто из нас кому-то что-то привозит? Все мы служим оказией друг для друга, правда, не всегда знаем, что везем. – Он говорил тихо, не спеша, затягиваясь, выпуская дым. – Вы исследователь по натуре, потому терпеливы. Вас раззадоривал мой интерес к вам. Вы совершенно правильно поступали, выжидая. – Он хрипло рассмеялся. – Вы знаете, что если хочешь получить ответ, ты его всегда получишь. Но нужно терпение. Верно?
      – Да, – отозвался Вадим.
      – Я долго созревал, Вадим Андреевич. Проверял себя. Теперь готов сказать: я виноват перед вами.
      Вадим почувствовал, как закололо спину. Напряглись мышцы на плечах. Он услышал смех – странный, сдавленный.
      – Вы привезли мне сигарные коробки, помните? – Микульцев перешел на полушепот.
      – Помню. – Вадим усмехнулся. Потом быстро добавил: – Должен сказать, я не знал, чем рискую.
      – А теперь знаете? – еще быстрее спросил Дмитрий Сергеевич.
      – Догадываюсь, – хмыкнул Вадим.
      Что-то в голосе Вадима подсказало Микульцеву – нет, не догадывается, и он с долей ехидства, которому темнота придала особенный, ядовитый, оттенок, бросил:
      – Да неужели?
      – В коробках было по двадцать восемь сигар, – торопился Вадим. – Разрешено вывозить только двадцать шесть. Вы меня подставили. У меня, тогдашнего стажера, могли быть неприятности.
      – О-ох, дорогой вы мой! – взревел Дмитрий Сергеевич. – Если бы вы знали, как я вас подставил на самом деле! У вас могли быть неприятности на всю жизнь!
      Вадим обмяк, но усилием воли вернул мышцам прежнюю форму. «Каков снаружи, таков изнутри», – вспомнил он старый борцовский принцип. Микульцев здорово придумал – признаться в темноте, когда нельзя вытянуть руку и...
      – Вы привезли мне мой первоначальный капитал, – услышал он тихий голос хозяина клуба.
      – Вот как? – не повышая голоса, спросил Вадим.
      – Да. Я понимал, что делаю. Но я был уверен, что вы не попадетесь. Я не ошибся.
      Вадим молча затянулся, маслянистый вкус сигары умягчал небо. Он поднял бокал, глотнул ром. Спрашивать, что было в коробках? Зачем? Там было то, что принесло этому человеку деньги. Большие. Это ясно. Разбираться с теми, кто просил его положить в багаж с оборудованием посылку, столько лет спустя? Выходит, все эти годы Дмитрий Сергеевич зрел? Но почему?
      Он не спросил, он понимал, что Дмитрий Сергеевич пригласил его в темноту не для диалога, а для монолога.
      – Неожиданно, верно? – услышал он голос. – Я сам не знаю, почему не смог отделаться от чувства вины. Я боролся с собой. Но не выдержал. Издержки воспитания, это от матери. Она умерла, когда отец оставил ее... Я тогда понял, почему мужчины в возрасте меняют жен на молодых. Они боятся умереть в одиночку. Что ж, как говорят, мужик до сорока лет – парень. До ста лет – жених, слышали?
      Вадим покачал головой, но снова напомнил себе, что он в темноте. Подал голос:
      – В моем роду такой мудрости не знали.
      – Вы из ученых, я знаю.
      – Мой прадед был биологом, дед тоже, – сказал Вадим. – Мы два века живем в Замоскворечье.
      – Сейчас там дорого поселиться, – заметил Дмитрий Сергеевич. – Заманчивое место. Но я не о том. Мы говорили о новых браках. Когда жена молодая, есть шанс, что она закроет тебе глаза на смертном одре.
      «Какая глубокая мысль», – с раздражением подумал Вадим.
      – Неглубокая, но мысль, – услышал он и удивился. – Мужчиной в этом случае движет не любовь, а страх. Я бы не хотел, чтобы моя дочь когда-нибудь попалась на этом, перепутала любовь и страх. Я бы объяснил ей разницу.
      – У вас есть дочь?
      – Да, от одной из моих жен, правда, бывших. Это ее родственник попросил вас отвезти посылку для меня.
      – Посольский работник, – напомнил Вадим.
      – Так, мелкий служащий. Но у меня есть и сын. Я все оставлю ему. Как говорили мои предки, пусть лучше будет один богатый, чем шесть пролетариев. – Он засмеялся. – Я не хочу делить на всех, чтобы они распылили то, что у меня есть. А дочь получила деньги на образование, я ее выучил и дал деньги на свой маленький бизнес.
      – Интересно, – подал голос Вадим.
      – Но и это я сделал из чувства вины.
      – Вот как?
      – Вины перед деньгами. – Микульцев засмеялся. – Если они попадут в бестолковые руки, то пропадут.
      Вадим молчал.
      – Вам нравится ход моих мыслей? – тихо спросил Дмитрий Сергеевич.
      – Любопытно, – коротко ответил Вадим.
      – Я говорю вам об этом, потому что вы все-таки наш человек.
      – То есть? – спросил Вадим с любопытством.
      – Мы оба выросли не на гидропонике, – фыркнул Микульцев. – Так говорил мудрый дядюшка моей самой любимой женщины. Давно, правда.
      Вадим засмеялся.
      – Что вы имеете в виду?
      – Пробовали помидоры, выращенные на камнях и воде? Красивые снаружи, похожие на помидоры. Только внутри почти никакой плоти и никакого вкуса во рту. А те, которые выросли на земле, под солнцем, настоящие. Вы знаете своих предков, я тоже.
      Вадим не ответил.
      Сигары отгорели одновременно у Микульцева и у Вадима.
      – Ну вот, ровно сорок девять минут и пятьдесят шесть секунд. – Дмитрий Сергеевич смотрел на светящийся циферблат часов. – Надеюсь, было интересно. А мне – большое облегчение. Да, похвастаюсь, я взял в лизинг три самолета. На выгодных условиях. Знаете, что такое лизинг?
      – Слышал, – ответил Вадим.
      – Лизинг бывает разный, мой – самый удачный, – хвастался Дмитрий Сергеевич. – Авансовый платеж – двадцать процентов от цены самолетов. Срок выплаты – десять лет. Я нашел и самолеты, и даже менеджера вывез из-за границы. Я рассказываю об этом, чтобы вы, Вадим, знали: если что-то нужно – без смущения. Мне будет только приятно.
      Свет зажегся. Они молча смотрели друг на друга. Потом Дмитрий Сергеевич протянул руку. Вадим, секунду помедлив, подал свою.
      – Знаете, Вадим, я сделал странный вывод, успех – это начало конца. И чтобы конец этот не наступил слишком скоро, поскольку успех преследовал меня еще до рождения, я пробую себя на разных полях. Прошу вас в любое время на любое поле. Надеюсь, вы поняли, что все искренне. И еще – возьмите вот это. Давайте вашу руку.
      Вадим протянул. На ладонь лег крошечный веер. Он был украшен золотыми птицами.
      – Интарсия, – сказал Микульцев. – Золотые нити вбиты в дамасскую сталь. Веер – мой знак. А эта вещица не просто игрушка.
      Вадим рассматривал то, что дал ему Микульцев.
      – Это мобильный телефон, специальный. По моему дизайну и заказу. Я даю их тем, кому я необходим, – говорил он, внимательно наблюдая за Вадимом.
      Вадим усмехнулся и подумал: «А не тем ли, кто вам необходим, Дмитрий Сергеевич?» Но оставил эту мысль при себе.
      – Здесь заложен только один номер, мой. Вы отыщете меня всюду, когда только я могу стать вашим спасителем. Понимаете?
      Вадим улыбнулся:
      – Я тронут.
      Вадим вышел из клуба, ему не хотелось идти в метро. Может быть, потому что в вагонах слишком густое чувство вины? А чтобы признаться в ней, мало у кого хватит духу?
      Частник на «десятке» остановился перед ним, едва Вадим поднял руку. Он сел в машину, назвал адрес и закрыл глаза. Почувствовал, что голова слегка кружится. От табака и от рома? Или от разговора в темноте? А Дмитрий Сергеевич прав: ты выходишь из темноты другим.
      Микульцев вернулся в комнату, сел в кресло и вынул из кармана мобильный телефон.
      – Это я, – сказал он. – Все идет как надо.
      В ответ он услышал смех.

3

      – Нет-нет-нет-нет... – бормотала Катерина. В сознание вошли слова Светланы Поляковой, коллеги по теме. Но их смысл она не хотела принять. – Нет-нет-нет...
      Катерина смотрела на белый телефонный аппарат, словно видела в нем причину несчастья. А она-то ждала счастья. Скорых перемен.
      – Нет-нет-нет, – наконец услышала свой голос. Торопливую, похожую на азбуку Морзе дробь коротких слов. Эту азбуку непонятно для чего изучал брат Федор, когда был мальчишкой.
      Или стучат ее зубы, отбивая дробь? Неужели началось – то же, что у матери? Генетика? Ей уже казалось, что на нее с особенным сочувствием смотрел самый первый, московский, доктор, который поставил матери диагноз «болезнь Альцгеймера». Профессор Назаров не смотрел на нее так, но он свой.
      «Да какая, к черту, генетика?!» – возмутилась она собственной слабостью. А что такое страх, если не слабость? Ни у кого в роду Соломиных-Улановских-Веселовых, уверяла мать, не замечено такой болезни.
      Но Катерина знала то, чего не знала даже мать. К роду Соломиных принадлежал только дядя Миша, а бабушка Варвара, которая считалась его родной сестрой, не была ею вовсе. Осиротевшую в младенчестве, ее приняли к себе родители дяди Миши. Это семейная тайна, которую он открыл ей перед самой смертью. Ей, а не ее матери Ксении, потому что она всегда жила, как он говорил, на отлете.
      – Я должен был унести это в могилу, Катерина, как и свою настоящую любовь. – Они сидели тогда на даче, не включая свет. Только огонь за дверцей освещал жестянку, прибитую перед печкой, – страховка от искры или уголька. Она заметила, что в темноте люди чаще становятся откровенными.
      К тому времени бабушки уже не было, дядя Миша не находил себе места без нее, он почти забросил карту, на которую наносил точки, обозначающие зоны. Аномальные – красным, сакральные – зеленым.
      – Но мне хочется, чтобы ты знала.
      В тот вечер Катерина узнала, что дядя Миша любил ее бабушку Варвару всегда, причем не как сестру.
      А если в роду бабушки Варвары кто-то болел? Катерина поморщилась, казалось, желудок завязывается узлом. Она открыла рот, глубоко вдохнула. Она понимала – не надо глотать воздух, она доведет себя до нервной икоты. Но на миг стало легче. И следом явилась утешающая мысль: бабушка дожила до глубокой старости без всяких признаков болезни Альцгеймера. О том, чем болели в роду отца, она никогда не узнает, не у кого. А ее мать, считает доктор Назаров, заполучила болезнь по другой причине.
      Но матери лучше, гораздо лучше. Значит, другим больным тоже. В Доме на Каме, где сейчас живет ее мать, совершенно точно. Она ездила туда две недели назад. Выходит, в подмосковной лечебнице старичкам и старушкам стало хуже по какой-то другой причине?
      Катерина обхватила себя руками. Пальцы впились в ребра. Она на самом деле похудела. «Таешь на глазах», – вздыхал Вадим. Она улыбнулась.
      Вспомнив о Вадиме, почувствовала, как напряжение отпустило. Так что же? Поехать в лечебницу? Самой посмотреть, узнать, почему больные не хотят ее лекарство?
      Она не кинулась в прихожую, она медленно пошла.
      Поехать. На чем, интересно? Ее «матиз» сам прикатил на «бычке». Поймать такси? Но она все деньги отдала за эвакуатор.
      Катерина села на галошницу. А кто ее пустит в лечебницу без пропуска? Сегодня выходной. Она представила охранника в черном с головы до пят. Она разработчик лекарства, одного из тех, что горстями засыпают в себя больные. Для него она никто.
      Катерина встала, вернулась в комнату. Дрожь прошла, мысли не плясали. Но... если Светлана сказала правду, то матери тоже хуже?
      Сердце медленно сползало вниз. Если сейчас не сесть на диван, оно выкатится на пол.
      Какой бы нелепой ни была эта мысль, она заставила Катерину опуститься на диван. Почувствовав под собой твердую почву, она больше не думала о глупо ведущем себя сердце. Снова включился разум, который подсказывал: «Ты видела мать недавно. Ей лучше, она полна энергии, даже желаний». Катерина помнила ее совершенно ясный взгляд и абсолютно разумную речь в прошлый раз.
      – Я рада, что ты привезла мне ноутбук. Здешнее заведение создано для этнографа. Я не просто живу, я работаю.
      Если матери стало хуже, доктор Верхотин позвонил бы немедленно. А может, звонил, когда она с глупым счастливым лицом каталась на «бычке»?
      Катерина быстро встала, посмотрела на стол с телефоном. Сейчас она спросит у доктора Верхотина, что происходит у них.
      Ноги в пушистых домашних тапочках остановились возле коричневого шкафа. Она с недоумением смотрела на инкрустацию карельской березой, словно видела ее в первый раз. Как будто все, что произошло до звонка, провалилось куда-то. Или стерлось, как ненужный, отработанный файл в компьютере.
      Катерина стояла возле шкафа, пытаясь вспомнить что-то важное, но чужой голос в ушах с дурной новостью перебивал мысли.
      Она всматривалась в ключ, торчащий из дверцы, заметила краешек зеленоватой ткани. Протянула руку, потрогала. Да это же ткань пиджака... Ах да, спохватилась Катерина, она лазила в шкаф, выбирала, в чем пойти к Вадиму.
      Рука безвольно опустилась вдоль тела. Никуда она не пойдет.
      Катерина быстро подошла к столу, уверенно сняла трубку. Она позвонит ему прямо сейчас, потому что все преходяще в ее жизни, кроме главного. Катерина быстро набрала номер. Не здороваясь, будто они расстались только что, бросила:
      – Вадим, я не...
      – Понял. Жаль, – прервал он ее. – На когда перенесем?
      Его голос показался чужим, торопливым. Может, она утомила его и он рад от нее отвязаться?
      – Не знаю, – ответила она.
      Катерина положила трубку на аппарат, убрала руку, вместо того чтобы нажать на рычаг и набрать номер лечебницы.
      Тревога, мучившая в последнее время, вернулась. Она мешала дышать, заставляла зевать, ей не хватало воздуха. Катерина знала, что скажет доктор, если она пожалуется. Гипервентиляционный синдром. Но для чего ей доктор? И без него все ясно. Теперь она знает о медицине столько, сколько не всякий выпускник мединститута. Не важно, что она окончила химический факультет МГУ. Между прочим, собиралась заниматься совсем другими соединениями, но... Да какая разница, чего хочет человек и о чем мечтает?! У нее достаточно причин для невроза – больная мать, младший брат, развод, работа... А теперь еще Вадим. Полная корзинка. До самого верха.
      Пожалуй, только сегодня, в кабине эвакуатора, в котором она катилась с какой-то щенячьей радостью, Катерина снова поверила, что может нормально дышать. Но видимо, это иллюзия. Реальность – вот она: сломанная машина в гараже, голос в трубке, сообщивший о провале работы.
      Катерина подняла голову, увидела свое отражение в зеркале буфета. Он под стать шкафу, его тоже купил дядя Миша еще для квартиры на Кадашевской набережной.
      Сердце подпрыгнуло к горлу, дыхание перехватило. А может быть, ее жизнь и жизнь всей семьи закончилась там? Где было место силы, как говорил дядя Миша, а здесь его нет? И все они обессилели?
      Наверняка, с печалью подумала Катерина, глядя на себя в зеркало. Посмотреть на ее лицо – в нем что – сила? Лоб нахмурен, глаза тусклые, уголки рта опущены. Воплощенная печаль. Если бы она с таким лицом ехала в «бычке», водитель не кидал бы на нее удивленные взгляды.
      Катерина отвернулась от зеркала. Она нажимала и нажимала кнопки на аппарате, черные на белом.
      «Доктор, только не говорите, что матери хуже...»
      Катерина снова набрала номер. Наконец-то.
      – Василия Кирилловича нету, – сообщил женский голос.
      – А когда будет? – вздрогнув, спросила Катерина.
      – Поздно будет. Он повез всех в кукольный театр.
      – К-куда? – Катерина подумала, что у нее слуховые галлюцинации от напряжения.
      – Да в район. Куклы приехали. Вот он и повез.
      – Простите, а вы кто? – Во рту стало так сухо, что слова царапали небо.
      – Я-то? Из монастыря я.
      – Вы сестра, верно? Я звоню из Москвы. Моя мать у вас... там...
      – А-а, Ксения? Она тоже поехала. Скачет как молоденькая. Радуется, что вы ей ноты привезли.
      – Ноты? – удивилась Катерина. Но мать не умеет играть по нотам. Ноты... Но-у-ты... Господи, какая глупая! Да не ноты это. Ноутбук. «Здесь такой интернационал! – всплыл в памяти ее голос. – Я делаю для себя заметки».
      – Спасибо! Спасибо, милая вы моя...
      Значит, больные в порядке, если они все в кукольном театре? А на подмосковных больных подействовало что-то другое. Не ее препарат. Слава Богу.
      Завтра... Что она должна сделать завтра? Главное – машина. Она ей нужна рано утром в понедельник.
      Она позвонит своему гаражному мастеру.
      Что еще? Пока он будет чинить машину, она...
      Нет-нет, больше ничего.

4

      – У Василисы интересный голос. – Ксения Демьяновна подошла к доктору Верхотину в фойе сельского клуба. – Низкий, сильный. – Она улыбнулась. – Такими голосами хорошо руководить... мужчинами, например.
      Василий Кириллович рассмеялся:
      – Потому-то мой брат не сильно удивился, когда его дочь решила стать актрисой театра кукол. Она со дня рождения руководила всеми вокруг.
      – Понимаю, – кивнула Ксения Демьяновна. – Ваша племянница захотела усовершенствовать свое мастерство. Вы сами видели, какую роль она играла. Точнее, скрывалась за фигурой куклы. Как она играла царицу!
      Верхотин улыбался.
      – Кто умеет дергать за веревочку, далеко пойдет, – улыбнулась и Ксения Демьяновна.
      Она знала, о чем говорит. Разве не этим она сама сейчас занималась?
      Они продолжили бы говорить, но коллеги по Дому на Каме кинулись к доктору Верхотину.
      – Спасибо, доктор! Это такое удовольствие...
      – А когда еще?..
      – Ваша племянница похожа на вас как две капли воды! – Льстивый голос бывшей соседки Ксении Демьяновны перекрыл остальные. – Я буду ее лепить обнаженной!
      – Уж не собираетесь ли вы в таком случае попросить позировать доктора Верхотина? – тихим насмешливым голосом заметила Ксения Демьяновна, оттесняя ее.
      Все, кто слышал, рассмеялись. Ксения Демьяновна терпеть не могла эту особу. Может быть, потому, что ее вариант болезни Альцгеймера пугал. Беспомощность физическая, соединенная с пустословием, повергала в ужас.
      Вернувшись в Дом на Каме, все разошлись по комнатам. Ксения Демьяновна поднялась к себе в мансарду. Прошлым летом доктор Верхотин согласился отдать Улановской-Веселовой отдельную комнату. Она нужна была ей не только для душевного покоя, но еще по одной причине. То, что задумала Ксения, требовало уединения.
      Она была довольна собой. Две недели назад приезжала Катерина, она заметила, что дочь переменилась. Значит, она хороший кукловод.
      Надев теплую пижаму в розовую клеточку, она легла, выключила лампу. Да, она все делает правильно. И продолжит делать.
      Она пыталась заснуть, но перед глазами то возникали куклы на сцене, то в полудреме – Катерина. Наконец она поняла, что все равно не заснет, поэтому позволила себе вспомнить то, что проделала в конце прошлого лета. И что, на ее взгляд, уже принесло свой результат. Она видела это по лицу Катерины в ее последний приезд.
      Прежде, когда Катерина приезжала к ней, Ксения Демьяновна начинала чувствовать то, чего не испытывала прежде. Она долго не могла найти точные слова.
      «Неужели это чувство вины?» – однажды спросила она себя. Но внутренний протест, взметнувшийся из самых глубин, не позволил додумать до конца. С какой стати? Разве она в чем-то виновата! Она заболела, не кто-нибудь. Это ее жизнь нарушилась, это она...
      Но чем дольше жила Ксения Демьяновна в Доме на Каме, рядом с такими же больными, анализируя возможные причины своей болезни, все отчетливее понимала: она виновата перед Катериной.
      Она не собиралась ворошить прошлое, перетряхивать все, что прожито. Главное – осознать, что происходит сейчас.
      Лежа в постели, гуляя по саду, принимая порошки, привозимые дочерью, она неотступно думала о Катерине. Не нравилось то, что видела. Бледное лицо с плотно сжатыми бескровными губами. В глазах блеск, но не тот, что красит женщину. У нее глаза, как у загнанного животного, она видела оленей с такими глазами, в Якутии.
      – Мама, как ты себя чувствуешь? – спрашивала Катерина.
      На самом деле, думала Ксения, ей следует спросить дочь об этом, причем давным-давно. Когда она взвалила на нее брата Федю...
      – Гораздо лучше, – отвечала Ксения Демьяновна, не отрываясь от Катерины. Она видела, что блеск в серых глазах становился ярче. От удовлетворения – ее труды не напрасны.
      Мать спросила Катерину:
      – Кто-то еще занимается лекарством от моей болезни?
      Внимательно смотрела в лицо дочери. До чего густо оно присыпано заботами! Так в прежние времена присыпали лица пудрой. Каким-нибудь «Лебяжьим пухом». Она помнила, как пудрилась бабушка, давно, очень давно. Ксения понимала: эти заботы не личные, не сердечные. Таких у Катерины нет, потому что они в ее возрасте придают тонус, даже коже. Не важно, какие они, простые или сложные. Работу гормонов не остановить.
      – Кое-кто занимается, – попыталась уклониться от ответа Катерина.
      – Я никого не знаю? – Мать решила зайти с другой стороны, переключить внимание на себя.
      – Ты? – с некоторым удивлением переспросила Катерина. А Ксения Демьяновна порадовалась за себя: что ж, пока не утратила форму. Видимо, сенильная бляшка не выросла на том участке мозга, с насмешкой подумала она, который отвечает за профессиональные навыки. – Как ни странно, да, – ответила Катерина и по-новому взглянула на мать. – Светлана Полякова. Может, помнишь, она приезжала к нам на дачу? Редкий случай – ты тоже была там. – Дочь усмехнулась.
      Этот фыркающий звук отозвался в виске Ксении Демьяновны, его заломило. Да, она не часто заворачивала на дачу – такое совпадение.
      Мать наблюдала, как оживает лицо Катерины. Она давно поняла то, что недоступно многим, если не большинству родителей взрослых детей. Они обижаются – сыновья и дочери редко говорят с ними о чем-то. Но о чем? Общих тем почти нет. Так найдите, и они тотчас отзовутся. Визит вежливости превратится в осмысленную встречу двух взрослых людей.