Пыхтящий пароходик с высокой тонкой трубой, походившей на поставленную стоймя папиросу, входил в устье Невы. Если по заливу пароходик полз без особых затруднений, то для преодоления течения могучей реки ему пришлось напрягать все свои невеликие силы. В Петербурге наступало время белых ночей, и раннее-раннее утро походило на обычный для Питера бессолнечный день.

Публики на борту следовавшего из Кронштадта в Петербург парохода было немного – несколько рабочих, чиновник морского ведомства в мундире с блестящими пуговицами, донельзя довольный своей особой, двое направлявшихся в отпуск боцманматов из Учебного отряда и молодой офицер в звании мичмана.

Андрею Сомову не было никакого дела до своих случайных попутчиков. Молодой человек целиком пребывал в состоянии приподнятости и одновременно погруженности в собственные мысли. Для обоих этих состояний основания имелись достаточно веские – мичман получил трёхдневный отпуск «для улаживания береговых дел» перед тем, как отправиться к новому месту службы, а именно на достраивающийся броненосец «Орёл», четвёртый корабль серии «Бородино» – новейших и самых мощных кораблей российского военно-морского флота.

Что же касается «береговых дел», то их у молодого мичмана по сути-то и не было. Родственников в Петербурге Андрей не имел, но это его только радовало – всё свободное время, свалившееся на него нежданно-негаданно, он мог посвятить той, по которой успел уже порядком соскучиться. Кронштадт от Петербурга хоть и близок, но всё же дальше, чем того хотелось бы, а служба есть служба, и от неё никуда не денешься.

Зато теперь он имел полное право предвкушать, как поднимется по парадной лестнице на третий этаж знакомого дома на Староневском, повернёт ручку звонка под бронзовой табличкой с выведенной на ней вязью надписью «Инженер И.П.Егоров» и будет с замиранием сердца прислушиваться, какие шаги послышатся за массивной дверью – тяжеловатые горничной Лизаветы или лёгкие и быстрые её. Да, не забыть бы купить цветы…

Но кроме дел сердечных мичмана в немалой степени занимало его ближайшее будущее. «Орлу» вместе с тремя другими новейшими броненосцами предстояло составить основное боевое ядро снаряжающейся для похода на Дальний Восток 2-й Тихоокеанской эскадры под командованием вице-адмирала Рожественского, загодя произведённого прессой в ранг национального героя. Дела на восточной окраине великой империи шли, мягко говоря, неважно, но Сомова это ни в коей степени не смущало. Непоколебимо уверенный в силе овеянного славой многочисленных побед русского оружия, мичман считал все неудачи временными, возникшими лишь из-за неблагоприятного стечения обстоятельств.

Вот подойдёт к Порт-Артуру 2-я эскадра, соединится с 1-й и погонит японцев поганой метлой до самого Токио! И ему, молодому флотскому офицеру двадцати трёх лет от роду суждено принять участие в этом славном деле! И кроме того, сам переход – сколько новых стран и новых впечатлений! А когда он вернётся из похода (быть может, украшенный шрамом от осколка японского снаряда на мужественном лице), тогда можно будет просить руки Наташи у её очень серьёзных родителей. Правда, морским офицерам до получения лейтенантского чина запрещалось жениться (ибо считалось, что на мичманское жалованье содержать семью подобающим образом никак не можно, да и вообще для такого серьёзного шага как женитьба молодой человек, не дослужившийся до лейтенантского звания, в принципе не может обладать должной солидностью), но уж о помолвке-то речь заводить не грех. Тем более что получить вожделенные лейтенантские погоны для героя победоносной войны вряд ли будет так уж сложно.

Основное преимущество молодости – это непоколебимая уверенность в том, что всё достижимо и доступно, что весь мир предназначен только тебе, и что всё непременно обязано устроиться самым наилучшим образом. Это уже потом, вместе с набитыми на жизненном пути синяками и шишками приходит опыт (зачастую горький), а в двадцать с небольшим всё (как правило) смотрится исключительно в розовом цвете…

Эскадра была потрясена почти мгновенной гибелью флагманского корабля вместе с адмиралом и почти всей командой. Бережно взращиваемые надежды рассыпались прахом, рушилось всё, с таким трудом налаженное Макаровым.

В первые минуты после взрыва команды русских кораблей охватила самая настоящая паника, усугублявшаяся тем, что никто не понимал истинной причины катастрофы. Мины? Или, может, подводные лодки? Об их возможном наличии у японцев слухи расползались давно. А тут ещё грохнул взрыв под броненосцем «Победа» (правда, этот корабль отделался незначительными повреждениями и вскоре вернулся в строй – его артиллерийские погреба не сдетонировали, они взорвались только на «Петропавловске»). И эскадра выплеснула свой страх и свою беспомощность с яростным огнём из всех калибров, паля в воду и во все стороны.

Снаряды рикошетировали от воды и свистели над палубами, грозя поразить своих же. Часть снарядов рвалась в орущем человеческом месиве, оставшемся на месте гибели «Петропавловска», убивая и калеча чудом спасшихся.

Японский флот, маневрируя вне досягаемости береговых орудий, бесстрастно взирал на происходящее.

…31 марта 1904 года надежды на чудо утонули в водах Жёлтого моря вместе с человеком, на которого эти надежды возлагались. Русская эскадра вновь укрылась в гавани, растеряв ту немногую уверенность в своих силах, которую она успела обрести при Макарове. Не изменил создавшегося положения даже «чёрный день японского флота» 2 мая, когда на русских минах под Порт-Артуром одновременно подорвались два первоклассных броненосца «Хатсусе» и «Ясима» (первый погиб на месте, а второй затонул по дороге в базу), а броненосный крейсер «Кассуга» молодецки протаранил и потопил свой же лёгкий крейсер «Йосино». Адмирал Того был строго наказан за самоуверенность и возникшее у него пренебрежение к противнику, но русским это не особенно помогло.

Случилось непонятное главное – адмирал Макаров, опытный минёр, превосходно осведомленный на основе личного опыта о разрушительной мощи минного оружия и своевременно проинформированный о странных маневрах японских кораблей на внешнем рейде Порт-Артура, не предпринял никаких мер. Более того, он слепо и обречённо повёл эскадру прямо на минное поле (притом, что нужды в экстренном её выходе в море не было никакой).

Чёрные эски даже не пытались сгладить неизбежное проявление Закона Равновесия, вызванное нестандартной катастрофой – зачем настораживать наблюдателей? Гибель двух новейших японских линейных кораблей с лихвой компенсировала потерю одного русского броненосца (кстати, далеко не лучшего). Сам факт потери «Петропавловска» отнюдь не был роковым: истинно непоправимым событием стала смерть одного-единственного человека среди сотен людей на борту флагмана.

Естественность хода событий соблюдалась: обычная война внутри Юной Расы Носителей Разума, с обычными ошибками и потерями с обеих сторон, с обычными случайностями – ну какое тут вмешательство? «Сценаристы» тщательно отслеживали даже незначительные мелочи, которые могли бы оказать хоть малейшее негативное влияние на реализацию Плана Проникновения.

Адмирал Витгефт, возглавивший эскадру после гибели Макарова, не вёл никаких активных действий на море, ссылаясь на очевидное неравенство сил. Воспользовавшись этим, японцы ещё в конце апреля беспрепятственно высадились у Бицзыво, в середине мая прорвали оборонительную позицию русских на Цжиньчжоуском перешейке и в июле начали осаду Порт-Артура.

2-я Тихоокеанская эскадра ещё даже не вышла на Дальний Восток, а над 1-й эскадрой уже нависла угроза неминуемой и бесславной гибели прямо в гавани Порт-Артура. Единственным выходом оставался прорыв во Владивосток, но Витгефт, вышедший с эскадрой 10 июня, повернул назад при одном появлении на горизонте японского флота (несмотря на то, что повреждённые «Цесаревич», «Ретвизан», «Победа» и «Паллада» уже вернулись в строй). И только 28 июля, когда первые снаряды японских полевых батарей уже рвались на рейдах, Витгефт, подчиняясь категорическому приказу наместника Алексеева, снова вышел в море – без малейшей надежды на успех прорыва.

– Похоже, мы имеем дело с той самой случайностью, о которой ты говорил, Мегадер. Прорыва флота Выбранной страны из обложенной войсками Островной империи крепости в безопасное место нельзя допустить – в этом случае планируемый нами исход войны, то есть победа островитян, окажется под вопросом.

– Полностью с вами согласен. Однако нет причин волноваться – соответствующее воздействие будет предпринято.

Гуляние по Петербургу во время белых ночей – это чудо чудное и диво дивное, особенно если рядом с тобой находится человек, мысли о котором занимают в твоей голове очень много места.

Конечно, девушке из приличной семьи не пристало бродить по ночам даже в обществе потенциального жениха, но оценить завораживающую магию северной столицы можно и в те часы, когда вечерний полусумрак только сменяется собственно белой ночью. И Летний сад одно из самых лучших для этого мест.

Наташа и Андрей вошли в Летний сад с набережной Невы, куда они попали, пройдя не спеша по Литейному от Невского. Шуршала листва деревьев, по дорожкам фланировали пары из числа «чистой публики», и мраморные лики древних богов и героев равнодушно следили за вечной игрой человеческих страстей, подогретой таинственным полусумраком и ощущением нереальности окружающего.

Между молодыми людьми ничего ещё не было сказано из тех вечных слов, каковые крутились на языке у обоих, и они оба по большей части молчали – им этого было вполне достаточно. Ощущение близости друг к другу, дрожь, пробегавшая по всему телу при случайном соприкосновении рук, непередаваемое ощущение того, что ты любишь и любим (любима) – слова в таком случае излишни. За проведённые вместе три дня (это был последний вечер, завтра ранним утром мичману надлежало отбыть в Кронштадт к новому месту службы) они вдоволь наговорились обо всём – о том, что ждало Андрея, о том, к чему стремилась Наташа и о том, как всё будет здорово после того, как закончится эта нелепая война и снова наступят прежние времена. Ни Андрей, ни Наташа и мысли не допускали, что мичман Сомов может погибнуть – плохое может случиться с кем угодно, но только не с ним. И в этом тоже состоит преимущество молодости, свято верующей только в хорошее.

Они были вместе с утра до позднего вечера, а потом Андрей, проводив Наташу до дома, спешил на Лиговский, где обитал его приятель из молодых корабельных инженеров Сергей Завалишин – им обоим предстояло отправиться на «Орле» на Дальний Восток.

Замена привычного марсофлотам[7] паруса на пар и внедрение на боевых кораблях массы всяческих других мудрёных штуковин вроде электричества потребовали появления судовых технических специалистов, и хотя морские строевые офицеры из дворян ещё посматривали искоса на выходцев из разночинцев, между мичманом Сомовым и инженером Завалишиным сложились дружеские отношения. Более того, Сергей сделался кем-то вроде поверенного в сердечных делах своего приятеля, хотя сам он относился к любви и связанными с этим чувством переживаниями несколько иронично. Завалишин жил в мире цифр и чертежей, свободно оперировал тактико-техническими данными кораблей русского, японского и прочих флотов, водоизмещением и скоростью хода боевых судов, толщинами бортовой и палубной брони, калибрами орудий и углами обстрела башен главного и вспомогательного калибра и считал это своё увлечение главным делом жизни.

Инженер искренне считал, что в условиях непрерывно ускорявшегося технического прогресса и внедрения всё новых и новых изобретений ума человеческого в повседневную жизнь именно техника является тем новоявленным божеством, которому стоит возносить молитвы. А что до амурных дел, так это для курсисток и любительниц женских романов. Впрочем, причина такой прохладности Сергея к прекрасному полу объяснялась до смешного просто – не пришло ещё его время, и не появилась та, ради одной улыбки которой стоило позабыть все на свете уравнения остойчивости и постулаты теории кораблестроения.

Наташа и Андрей добрели до выхода из Летнего сада в сторону Инженерного замка, и оба одновременно внутренне вздохнули. Неумолимое время убегало и убегало, пора было возвращаться привычной дорогой по Садовой на Невский и дальше по центральному проспекту северной столицы к Староневскому.

Молодые люди только-только вышли из сада, кинув последний взгляд на пруды, как перед ними возникла словно из-под земли выросшая цыганка неопределённых лет. Ничего необычного в её облике не было: широкая цветастая юбка, монисто на шее поверх тёмной кофты и цветная же косынка на чёрных как смоль волосах. Вероятно, она давно уже углядела выходившую из Летнего сада парочку и профессионально оценила её с точки зрения возможности заработка. Влюблённые – а то, что молодой морской офицер и юная девица таковыми и являлись, определялось с первого беглого взгляда, особого таланта психолога и физиономиста здесь не требовалась, – это самая что ни на есть благодатная клиентура для гадальщиц и предсказательниц. Не нужно даже особо напрягаться: знай мели то, что юноша с девушкой хотят услышать, – всё очень просто.

И цыганка уже плела привычную паутину слов «дай-погадаю-судьбу-узнаю-что-на-сердце-что-под-сердцем», но, подняв глаза и всмотревшись в лица Наташи и Андрея, она внезапно осеклась на полуслове и сникла – словно птица, которой резко подрубили крылья.

Наташу обдало пронзительным холодом, хлынувшим из широко распахнувшихся глаз цыганки, холодом той чёрной пустоты, в которой плавают звёзды. Однако Андрей ещё ничего не замечал.

– Ну что же ты, право! – добродушно обратился он к гадалке. – Расскажи-ка нам, что нас ждёт, пожалую целковым, – и мичман вытянул из кармана рубль.

А в глазах цыганки заплясало тёмное пламя, её липкая скороговорка «яхонтовый-бриллиантовый-позолоти-ручку» оборвалась. Теперь уже и Андрей заметил что-то неладное в поведении дочери фараонова племени.

Исчезло шутовство, голос гадалки изменился – в нём появились металлические оттенки. Лицо же её, доселе светившееся лукавством, сделалось неподвижным и посерело.

– Тёмно, ой темно… – бессвязно забормотала она. – Не человеку заглядывать в такие бездны… Не пойдёте вы рядом сейчас, ибо уже прошли свою дорогу, и не здесь, а под солнцем иным… Не кончено искупление, и не скоро дочь родителей отыщет, хоть и старается она… И верьте только, и берегите… И не тронет вас ни меч, ни стрела, ибо назначено вам, и даже… И рождаться вам снова и снова, до конца Круга…

Оборвав свою странную речь на полуслове, цыганка вдруг резко крутнулась на каблуках – широкая юбка разлетелась веером – и бросилась прочь через мостовую, так и не протянув руки к деньгам, которые ей предлагал Андрей.

С Садовой, цокая подкованными копытами, вылетел лихач. В коляске сидело несколько расхристанных краснолицых мужчин и растрёпанных залапанных девиц. Весёлая компания горланила вразнобой нечто малоразборчивое, но громкое. Купечество гуляло во всю ширь русской души, так, как оно понимало настоящую гульбу: с морем шампанского, с песнями, с кафешантанными девками, с криками и с бешеной скачкой по гулким булыжным мостовым.

Всё дальнейшее произошло настолько стремительно, что глаз не ухватил деталей случившегося. Бежавшая через дорогу цыганка и высекавший подковами искры громадный всхрапывающий жеребец встретились на середине улицы. Кучер не смог сдержать стремительного разбега; конь сбил гадалку широкой грудью, подмял, прошёлся по бессильно упавшему телу всеми четырьмя копытами; и коляска замерла, упершись задними колёсами в смятую человеческую фигуру в цветастой юбке – передние перекатились через сбитую женщину.

Закричали люди. Кучер ошалело крутил головой (то, что он вдребезги пьян, было заметно даже издали), разинув рот и выпучив осоловевшие глаза. Кто-то из седоков замысловато выругался и полез за кошельком, сетуя на прерванное развлечение и надеясь по привычке уладить неприятность деньгами.

Андрей с Наташей и сами не заметили, как оказались рядом с остановившейся коляской – первыми из всех прохожих. Цыганка лежала под колесом лицом вверх, какая-то нелепая, словно сломанная кукла. Глаза её уже остекленели, а из уголка губ на шею и грудь сбегала тонкая кровяная струйка. Наташа зажала рот ладошкой, давя невольный вскрик.

К месту происшествия спешил, придерживая левой рукой шашку, ражий городовой, и на лице его ясно читалось предвкушение мзды.

До дома Наташи молодые люди добрались в молчании, и даже их прощальный поцелуй отдавал горечью. Между мичманом и девушкой поселилась тень тайны, и от тайны этой веяло холодом, которого юность не понимала и не принимала.

На прорыв двинулись все лучшие силы Тихоокеанской эскадры – шесть броненосцев и четыре крейсера (кроме «Баяна», незадолго до этого повреждённого при подрыве на мине). У Того было восемь тяжёлых кораблей (четыре броненосца и четыре броненосных крейсера) и значительное количество лёгких крейсеров и миноносцев. Однако по непонятному замыслу японского адмирала в бою участвовал лишь первый броненосный отряд из шести единиц (броненосцы «Микаса», «Асахи», «Фудзи», «Сикисима» и броненосные крейсера «Кассуга» и «Ниссин»). Остальные корабли блокадного флота во время боя держались вне сферы огневого контакта и на ход и исход сражения никак не влияли. У Витгефта имелись реальные шансы на успех – противник обладал большим эскадренным ходом, однако в дуэли шесть против шести у русских было преимущество в тяжёлой артиллерии.

…Эскадра вытягивалась на внешний рейд и выстраивалась там мучительно медленно, словно человек, всячески оттягивающий предстоящую ему донельзя неприятную процедуру. Начав движение в пять часов утра, русские корабли вышли в открытое море только около девяти.

Адмирал Витгефт сидел в кресле на мостике «Цесаревича» и сумрачно разглядывал кильватерный строй своей эскадры. Он молчал, и вообще атмосфера на флагманском корабле царила такая, словно все дружно собрались на собственные похороны.

Противник появился на горизонте в половине двенадцатого, когда Порт-Артур остался уже далеко позади. Броненосцы адмирала Того двигались на пересечку курса русской эскадры и открыли огонь с предельной дистанции в двадцать минут первого. Первые тяжёлые снаряды пророкотали над волнами и подняли первые водяные столбы. Когда дистанция сократилась, русские линейные корабли ответили, и вскоре вся боевая линия непрерывно полыхала вспышками орудийных залпов.

Первый период боя оказался суматошным и беспорядочным. На «Цесаревиче» несколько раз меняли курс, обходя некие плавающие предметы, принятые за мины. Того, пытавшийся охватить голову русской эскадры для концентрации огня по флагману, принял эволюции русских за хитрый маневр, предназначенный для прорыва под кормой его броненосного отряда, засуетился, перемудрил сам себя и в результате развернул строй своих кораблей и начал расходиться с Тихоокеанской эскадрой контркурсами. И разошёлся.

Оказавшиеся под интенсивным обстрелом концевые русские крейсера не стали состязаться с противником в артиллерийской мощи, а просто отвернули и выскочили из-под огня. Длившийся около двух часов бой оборвался.

Ни один из кораблей Витгефта не получил сколько-нибудь значительных повреждений, а путь во Владивосток был открыт. Правда, пользуясь преимуществом в скорости хода, японцы, насилуя машины своих кораблей, через два часа настигли противника, но бой всё-таки шёл на равных. Обе стороны засыпали друг друга снарядами, сосредоточив огонь на флагманских кораблях (в ходе боя «Цесаревич» получил девятнадцать попаданий, тогда как в «Микаса» русским удалось влепить двадцать два крупных снаряда). Но…

До сих пор остаётся загадкой, почему Витгефт со штабом находился на открытом верхнем мостике «Цесаревича» вместо того, чтобы укрыться за бронёй боевой рубки – ведь такое диктовала простая логика. Приписываемое ему выражение: «Не всё ли равно, где умирать…» кажется несколько странным. Ну не будет идущий в сечу латник снимать доспехи и оставаться в одной полотняной рубахе – это же просто нелепо! И тем не менее…

Здесь, на мостике, его и настиг двенадцатидюймовый фугасный снаряд, искрошивший и самого адмирала, и его штабных. Почти в то же время русский снаряд врезался в палубный настил «Микаса» перед входом в боевую рубку и завертелся, словно пытаясь прогрызть палубу. Адмирал Того, замерший у просвета боевой рубки, остановившимися глазами следил за ворочавшимся в нескольких шагах от него трёхсоткилограммовым чудовищем, готовым вот-вот обернуться вихрем всеуничтожающего пламени. Но снаряд повертелся и затих – не взорвавшись. Случайность, каких немало происходит и на войне, и вообще в жизни…

«Цесаревич» же некоторое время спустя (через полчаса после гибели Витгефта) получил в боевую рубку ещё один крупнокалиберный снаряд, осколками которого был ранен командир броненосца капитан 1-го ранга Иванов и заклинен рулевой привод. Броненосец покатился влево, приведя в смятение весь строй русской эскадры. На нём был поднят сигнал о передаче командования младшему флагману Ухтомскому на «Пересвете», но тот не сумел должным образом этот сигнал отрепетовать. Снасти на «Пересвете» были повреждены, что делало невозможным поднятие обычного флажного сигнала, а прикреплённые к поручням мостика флаги остались незамеченными с других кораблей эскадры. Радиотелеграфом же никто не догадался воспользоваться, равно как и не попытался известить эскадру о передаче командования любым другим возможным способом. Снова случайность…

Бой был проигран русскими, хотя Тихоокеанская эскадра не только не понесла потерь, но даже не имела непоправимых повреждений, а адмирал Того уже отдал приказ японскому флоту отходить в Сасебо.

Не спас положение и отчаянный бросок третьего флагмана, контр-адмирала Рейценштейна, поднявшего на крейсере «Аскольд» сигнал: «Следовать за мной!» и устремившегося на прорыв. За «Аскольдом» последовал только «Новик», оба корабля прорезали строй японских крейсеров и пропали в темнеющем море. Броненосцы же этот сигнал игнорировали и продолжали беспорядочным стадом отступать к Порт-Артуру, никем не управляемые. Тем не менее, они отбили суматошные ночные минные атаки японцев и добрались до своей гавани – до последней гавани. Под покровом ночи «Цесаревич», «Диана» и несколько миноносцев, отделившись от эскадры, дошли до нейтральных портов, где и благополучно разоружились до конца войны: «Цесаревич» с тремя миноносцами в Циндао, «Аскольд» и «Грозовой» – в Шанхае, «Диана» – в Сайгоне. Китайский нейтралитет не спас от захвата японцами в Чжифу миноносец «Решительный» – прав тот, кто сильнее. Геройский «Новик» (единственный корабль, попытавшийся всё-таки достичь Владивостока) добрался до Сахалина, там был настигнут противником и затоплен своей командой после отчаянного боя близ Корсаковского поста.

Вышедший навстречу порт-артурской эскадре со случайным опозданием – «Громобой» не был готов к выходу из-за разобранных для профилактического ремонта машин – отряд владивостокских крейсеров 1 августа перехватила эскадра вице-адмирала Камимуры. После жестокого многочасового сражения с превосходящим противником русские корабли вернулись во Владивосток, но только два из трёх: растерзанный снарядами «Рюрик» остался на дне Корейского пролива. У японцев потерь не было. Интересна одна мелочь: русские более крупные и высокобортные океанские крейсера имели бы преимущество над своими противниками в эффективности артиллерийского огня при сильном волнении. В бою 1 августа море было идеально спокойным.

Прорыв не удался, основная часть Тихоокеанской эскадры возвратилась в смертельный капкан Порт-Артура. Война продолжала разворачиваться по сценарию.

Корабли русского Балтийского флота шли вдоль западного побережья Африки. Стоял ноябрь, но в экваториальных широтах погода совсем не соответствовала понятиям выходцев с севера об этом времени года. Мучили жара и влажность, но день за днём 2-я Тихоокеанская эскадра оставляла за кормой очередные десятки и сотни миль.

Эскадра собиралась в поход долго и нудно. Решение об её снаряжении было принято ещё в апреле, сразу после гибели Макарова, а вопрос о выходе решился только 10 августа на совещании у Николая II. И лишь 2 октября 1904 года эскадра покинула Либаву и вышла в свой многотысячемильный путь.

Защитники Порт-Артура истекали кровью, отбивая отчаянные штурмы осадной армии барона Ноги; 1-я Тихоокеанская эскадра обречённо замерла на внутреннем рейде; русская армия откатывалась и откатывалась на северо-запад; а в высших сферах власти империи всё ещё на что-то надеялись: и крепость устоит до подхода Рожественского, и тамошняя эскадра уцелеет и успешно соединится с подходящим с Балтики флотом – враг вдруг поглупеет и беспрепятственно позволит русским кораблям встретиться.

Несмотря на основательную загруженность прямыми служебными обязанностями, у мичмана Сомова оставалось изрядно времени для размышлений – что ещё можно делать в лишённой какой бы то ни было связи с берегом железной коробке, куда даже новости в очередном порту доходят с месячным опозданием. Андрей впервые оказался в дальнем плавании, он искренне ликовал по этому поводу, но вместе с тем к чувству восторга примешивался неприятный осадок, возникший при расставании с Наташей.

Нет, внешне ничего вроде бы и не произошло, девушка обещала ждать и писать при первой оказии, но что-то всё-таки неуловимо изменилось после той злополучной встречи у Летнего сада петербургской белой ночью.

Чёртова цыганка! Набормотала невесть что, смутила и словами своими, и особенно нелепой и неожиданной гибелью, как будто кто-то очень могущественный поспешил заткнуть гадалке рот самым надёжным способом – пока она не сказала слишком многого.

Дитя вступавшего в свои права технического двадцатого века, мичман Сомов никогда не увлекался ни спиритизмом, ни оккультными науками, ни прочей чертовщиной, оставляя эти занятия старым девам и представителям богемы, не знающим, чем ещё заняться. И уж конечно не мог он посоветоваться по этому вопросу с Завалишиным – тот просто посмеялся бы над ним, несмотря на существовавшие между ними дружеские отношения.

Но в те редкие вечерние часы, когда Андрей имел возможность полюбоваться с раскачивающейся на могучих океанских валах палубы броненосца «Орёл» роскошным звёздным небом – звёзды над морем видны гораздо лучше, чем с залитых светом газовых фонарей и новомодным электричеством улиц городов, – его раз за разом охватывало очень странное ощущение, какое-то неясное томление духа. Будто бы там, за звёздами, он, мичман флота российского Сомов (или не он даже, а некое иное существо, каким-то непонятным образом передавшее свою память Андрею), оставил нечто необычайно важное, составлявшее саму суть его бытия. Шептали что-то неведомые голоса, и возникали в сознании смутные видения когда-то пережитого, именно пережитого, а не рассказанного кем-то или прочитанного в какой-то книге. И чувство это одновременно и мучило, и доставляло удовольствие. Он видел…

…Звёзды, звёзды, звёзды… Звёзды без счёта… Алые всполохи и слепящие белые вспышки… Ощущение Силы, переполняющей всё моё существо, Силы, способной гасить эти звёзды…

И ещё – звёзды казались мичману ищущими глазами, ищущими его и… Наташу! Наверное, для человека рационалистического мышления самым правильным было бы обратиться к судовому доктору, но что-то удерживало Сомова от подобного шага.

Эскадра тем временем обогнула мыс Доброй Надежды. Позади остались назойливые английские крейсера, сопровождавшие русские корабли от Виго до Канарских островов, тропические ливни и удушающая жара Гвинейского залива, где эскадра пересекла незримую черту экватора. Даже яростный шторм у южной оконечности Африки казался морякам облегчением – он принёс с собой долгожданную прохладу.

А впереди их ждал Мадагаскар, и самое главное – новости, которых эскадра была лишена в течение продолжительного времени.

И новости эти оказались прескверными – 23 декабря 2004 года в бухте Носси-Бэ на Мадагаскаре Рожественский получил известие о падении Порт-Артура.

Участь оставшихся от всей Тихоокеанской эскадры семи крупных кораблей была плачевной – в море они больше не выходили, отдавая матросов и орудия на сухопутный фронт. Попыток прорыва поодиночке не предприняли ни быстроходные броненосцы «Пересвет» и «Победа», ни крейсера «Паллада» и «Баян». В конце ноября, после нескольких штурмов, японцам удалось захватить гору Высокую, с которой хорошо просматривались Восточный и Западный бассейны порт-артурской гавани.

Начался финальный акт трагедии Тихоокеанской эскадры – в течение нескольких дней японцы методично расстреливали русский флот из осадных одиннадцатидюймовых орудий, словно мишени на полигоне. Уцелел лишь броненосец «Севастополь», перешедший в бухту Белый Волк. Но и он не пережил падения крепости – 20 декабря 1904 года, выдержав несколько атак японских минных флотилий и получив в результате попадание торпедой, последний крупный корабль русской эскадры был затоплен своей командой на внешнем рейде Порт-Артура. В этот же день генерал Стессель сдал город и крепость японской императорской армии.

Эскадра Рожественского простояла в Носси-Бэ два с половиной месяца – до начала марта. Столь продолжительная стоянка была вызвана в корне изменившейся ситуацией на театре военных действий: Порт-Артур пал, русские морские силы на Тихом океане уничтожены (пару уцелевших владивостокских крейсеров в расчёт можно не принимать), и японский императорский флот безраздельно владеет морем. 2-я Тихоокеанская эскадра осталась последним резервом России на море, последней ставкой в кровавой игре.