Истомину казалось, что жизнь окончательно вступила в черную полосу. Неприятности сыпались на голову — только успевай поворачиваться. Вчера схоронил маму. Инфаркт. Ее подкосило известие о старшем сыне, которым она всегда гордилась и ставила Валирию в пример. Вообще то, у него с ней были довольно сложные отношения. Она не нравилась ему своей категоричностью, тем, что постоянно лезла в его жизнь, желая её построить по своему разумению. Он, естественно, был против и часто выпрягался из-под её диктата. И тогда были слезы, истерика, обвинения в черствости и жестокости. Словом, отношения у них были очень даже напряженными, и Валерий предпочитал видеться с ней как можно реже. И вот, потеряв её, вдруг осознал — до какой степени был неправ. Понял, что дороже и ближе человека, чем она, у него не было и теперь уже никогда не будет. «Прости меня, мама!» — сказал он, в последний раз целуя её в холодный лоб. А потом земля поглотила её тело. А внутри Валерия осталась лишь огромная холодная и звенящая пустота. Она все разрасталась и разрасталась. И было чувство вины перед матерью. И отчаяние от того, что уже ничего невозможно ни исправить, ни изменить. Как же, порой, все нелепо получается. Мы замахиваемся на то, чтобы изменить мир, когда не может понять и простить близких нам людей.

Утром, невыспавшийся, с тяжелой головой, он отправился в областную прокуратуру.

Краснов, как всегда, был чем-то недоволен. Сидел нахохлившись, хмурый и злой, читал какие-то бумаги, и напомнил Валерию отчего-то старого филина. Оторвавшись от бумаг, проворчал:

— А, это ты? Привет! Садись. — И вновь углубился в чтение, яростно грызя карандаш, которым он делал отметки в читаемом тексте.

Истомин сел за приставной столик и стал ждать, когда Краснов освободиться. Наблюдая за ним, Валерий, вдруг, поймал себя на мысли, что невольно ему завидует. Завидует его основательности, медлительности, валоватости, его брюзжанию, наконец. Казалось, что Михаил Дмитриевич знает о жизни то, что ему, Валерию, никогда не дано узнать.

— Черт! Я так и думал! — сердито воскликнул Михаил Дмитриевич, отодвигая от себя бумаги и откидываясь на спинку кресла. Взглянул на Истомина сквозь дымчатые стекла очков. Долго что-то соображал. Спохватился: — Извини, Валера! Я что-то совсем того с этим делом. У тебя такое горе, а я тут со своими болячками. Извини! Разреши высказать свое соболезнование и все такое. Очень тебе сочувствую.

— Что с делом, Михаил Дмитриевич? — спросил Истомин, уклонившись от больной для себя темы.

— А-а! — махнул рукой. — Вся работа псу под хвост! Вот, читай. — Он придвинул бумаги, которые только-что читал.

«Акт почерковедческой экспертизы», — прочел Валерий, все больше недоумевая. При чем тут почерковедческая экспертиза?

— Да ты не это, ты заключение читай, — нетерпеливо проговорил Краснов. — Да вслух, вслух читай.

Истомин пролистал несколько страниц. Вот и заключение. Стал читать вслух:

— "Заключение. Учитывая вышеизложенное, прихожу к выводам, что буквенный и цифровой текст в предъявленной на экспертизу записаной книжке выполнен не гр-кой Заикиной Аллой Борисовной, а другим лицом". Что за черт! — Он даже подпрыгнул на стуле от неожиданности. — Этого просто не может быть!

— Как видишь — может. И ещё как может, — сокрушенно проговорил Михаил Дмитриевич. — Нас провели, как каких-то пацанов. Вот тебе и блестящая версия.

— Но как же так, — беспомощно проговорил Валерий, все ещё отказываясь верить в случившееся. — Возможно, эксперт ошибся?

— Нет, Валера, он не ошибся. Здесь все точно, как в аптеке. Это мы с тобой дали маху. Факт.

— И все же я не могу этому поверить. Ведь все говорило за то, что мы на верном пути. И потом, Сергей Иванович не мог ошибиться.

— Вы ему скоро будете поклоняться, будто Богу, — недовольно проворчал Краснов. — Он и не ошибся, аргументируя теми данными, какие были. Просто, Сергей все схватывает на лету и моментально делает выводы. Но, согласись, — все мы, кто раньше, кто позже, но пришли бы точно к таким выводам, что и он. Ведь так?

— Вообще-то, да, я с этим согласен. Версия напрашивалась как бы сама-собой.

— То-то мне и показалось подозрительным — уж больно у нас все гладко получалось. Преступники, будто сами позаботились, чтобы мы на них вышли, оставив нам такую важную «улику», как записная книжка.

— Как же вы догадались провести экспертизу? Я, например, был на сто процентов уверен, что эта записная книжка Заикиной.

— Да так как-то, — довольно рассмеялся Краснов. — Дай, думаю, проведу. Чем черт не шутит.

— Вы титан, Михаил Дмитриевич!

— Да кого там, — махнул он рукой. — Если честно, то я и сам ни на что не рассчитывал, назначая её. Скорее, сделал я это от безысходности. А потом, ты ведь знаешь, её рано или поздно все равно пришлось бы проводить — Он почмокал полными губами, тяжко вздохнул. — Дела, как сажа бела! Неделя прошла, а в голове ни одной завалящей мысли. С чего начать — ума не приложу. У тебя есть какие соображения на этот счет?

— Если бы, — развел Истомин руками. Действительно, в его голове была торричеллиева пустота, атмосферный столб вытолкнул из неё все мысли и идеи, и они теперь плавали где-то на недосягаемой для него высоте над уровнем моря. Рухнула такая версия! Казалось, ещё чуть-чуть, стоит лишь дождаться курьера, и все придет к логическому концу. Но это было вчера. А сегодня из всего этого получился сплошной конфуз. Больше недели они занимались ни тем, чем должны были заниматься. Столько времени упущено и столько сил потрачено зря! Прав Краснов — преступники провели их, как мальчишек.

— О-хо-хо! — Михаил Дмитриевич встал, прошелся по кабинету. Новая форма висела на нем мешком.

— А вы никак похудели, — решил Валерий его порадовать и отвлечь от мрачных мыслей. Он, всегда стремился похудеть и часто говорил об этом.

— Кого там, — махнул рукой Краснов. — Это я форму с запасом сшил. Не успеваю, понимаешь, их менять... Вот что, Валера, собирай на два часа всю нашу команду. Будем кумекать, что нам делать дальше.

* * *

Истомин пошел к себе в городскую прокуратуру. Надо было, как бы сказал Иванов, «причесать мысли», обмозговать ситуацию. Главное — как наверстать упущенное? Позвонил ребятам, сообщил о предстоящем совещании.

Итак, преступники, подсунув записную книжку, пустили следствие по ложному следу. Это ясно. Но для чего им это было нужно? Чтобы скрыть истинные мотивы убийств и тех, кто за всем этим стоит? Скорее всего, что так. Непонятно только — зачем они избрали столь сложный путь? Ведь процент раскрываемости заказных убийств невысок и, наняв опытных киллеров, они могли быть относительно спокойны за свою судьбу. Считали, что следствие, «выйдя на наркомафию», тут же отбросит все другие версии и сосредоточит все силы только на этой? Если это так, то они достигли желаемого результата. Следовательно, к убийствам Заикиной и Литвиненко наркомафия не имеет никакого отношения? Или они преследовали какую-то иную цель? Попробуй разбери. Ясно только одно — преступники затеяли какую-то сложную, многоходовую игру, цель которой — скрыть истинные причины убийств.

После обеда Истомин, Колесов, и оперуполномоченные отдела по борьбе с наркотиками Андрей Ветлужский и Леонид Панов собрались в кабинете Краснова. Заключение почерковедческой экспертизы привело ребят в уныние.

— Значит, все это время мы тянули пустышку?! — в сердцах проговорил Ветлужский.

— Выходит, — кивнул Краснов.

— Как же так! — Андрей обвел всех растерянным взглядом, пожаловался: — Ведь столько задействовано оперативников, затрачено сил. Столько уже отработано наркоманов. А получается, что все напрасно. Так что ли?

— А сам-то ты как считаешь? — вопросом ответил Михаил Дмитриевич.

— Выходит, что напрасно, — сокрушенно вздохнул Ветлужский. — А ведь такая красивая была версия!

— Версии — все красивые, — усмехнулся Колесов.

— Это точно, — вздохнул Краснов. — Но, как бы она не была красива, а с ней придется расстаться. — Он обратился к Ветлужскому и Панову: — Спасибо вам, ребятки, за помощь, но она теперь нам не нужна. Можете быть свободны и заниматься своими делами.

На протяжении всего этого разговора Истомина не покидало ощущение, что сейчас они вновь совершают ошибку, но в чем именно она состояла, понять не мог. До этого преступники заставили лишь их совершать ошибки, сами же не сделали ни одной. Более того, они были убеждены, что рано или поздно, но следствие обнаружит аферу с записной книжкой. И что же? А то, что и этот вариант ими досконально продуман, учтен и спланирован. И сейчас Краснов все делает по их варианту. Стоп. Если это действительно так, то где допускают ошибку и в чем она состоит? А что если?! У Валерия от волнения вспотели ладони.

— А что если преступники это предвидели? — сказал он.

Краснов недоуменно посмотрел на Истомина.

— Не понял? Объясни.

— Мы уже убедились, что имеем дело с неординарно мыслящими оппонентами. Подсовывая нам дезинформацию, они преследовали две задачи. Во-первых, направить следствие по ложному следу, создав уверенность, что убийства — дело рук продавцов наркотиков. И это им блестяще удалось.

— Ну, а что во-вторых? — нетерпеливо спросил Краснов.

— Они были уверены, что рано или поздно, но мы обнаружим подлог. Скажу больше, они на это очень расчитывали.

— Вот как! Это уже интересно! — рассмеялся Михаил Дмитриевич. — Мне кажется, Валера, ты заморочил голову и себе и нам.

— Нисколько. И я это сейчас попробую доказать, — ответил тот. В Истомине крепла уверенность, что он на правильном пути.

— Попробуй, — Краснов обвел взглядом присутствующих, как бы приглашая их в свидетели предстоящего позора Валерия. — Попытка — не пытка.

— Хорошо, — кивнул тот. — Я предлагаю вернуться к исходному. Будем считать, что никакой записной книжки не было.

— Как это не было?! — удивился Краснов. — Когда она была.

— Михаил Дмитриевич, вы меня сбиваете с мысли! — искренне возмутился Валерий. — Выслушайте до конца, а тогда и задавайте вопросы.

— Хорошо-хорошо, не буду. Продолжай.

— Я ведь не говорю, что её не было. Я лишь предлагаю считать, что её будто бы не было. Мы допрашиваем соседей и знакомых Заикиной и Литвиненко, устанавливаем круг их знакомых и приходим к мысли, что к убийству причастна наркомафия. Такое возможно?

— Допустим? — пробормотал сбитый с толку Михаил Дмитриевич. — А при чем тут записная книжка?

— Как при чем?! — воскликнул Истомин, все более возбуждаясь. — Милостиво предоставив нам записную книжку, преступники, казалось, были заинтересованы, чтобы мы как можно быстрее пришли к мысли, что за этими убийствами стоит наркомафия. Спрашивается — зачем это им было нужно?

— Вот именно, — хмыкнул Краснов. Спросил ехидно: — И ты знаешь ответ на этот вопрос?

— Думаю, что знаю. Во всяком случае, догадываюсь.

— Ну-ну, это уже интересно. И зачем же?

— Чувствуется, что наши оппоненты — люди весьма опытные и о следствии знают не понаслышке. Они были уверены, что рано или поздно, но следователь проведет почерковедческую экспертизу и тогда все выяснится. Возможно, они не предполагали, что это произойдет так быстро. Но это произошло.

— Валера, ты молоток! — воскликнул Сергей Колесов. — Общение с Ивановым тебе пошло явно на пользу. Я бы до такого ни в жизнь не додумался.

Краснов недоуменно посмотрел на Колесова, затем на меня.

— Молодые люди, вы может быть объясните по поводу чего такие восторги? Пока-что я, кроме интересных, но очень спорных домыслов, ничего такого не услышал.

— Сейчас услышите, — пообещал Валерий, все более себе удивляясь. Он чувствовал, что в нем что-то изменилось. Был сейчас слишком самоуверен, и, не сказал бы, что это ему не нравилось. Продолжал: — Итак, они были убеждены, что мы раскроем их аферу. Для чего же им это было нужно? Они очень расчитывали, что обнаружив это, мы поймем, что наркомафия — ложный след, что причины убийства нужно искать в другом. И они не ошиблись в своих расчетах — мы уже и решили было так сделать. Объективно это действительно звучит абсурдно — мафия заинтересована, чтобы на неё вышли милиция и прокуратура. Вот почему я сейчас даже больше чем раньше убежден, что за этими убийствами стоит именно наркомафия. Примерно так обстоят дела. Я все сказал.

После довольно эмоционального выступления Истомина воцарилось многозначительное молчание.

— Да уж, — нарушил его Михаил Дмитриевич. — Наговорил ты тут, Валера, три короба. Не сразу «пережуешь».

Вскочил экспрессивный Ветлужский и замахал, будто мельница, руками.

— А я согласен с Валерием Спартаковичем! На все сто согласен! Наркомафия это! Точно! Это она все организовала. Носом чую, что она.

— Где же был твой нос, когда ты соглашался оставить мафию в покое? — насмешливо спросил Краснов.

— Поддался общему паническому настроению, — тут же отреагировал Андрей.

— Ну-ну. — Краснов в задумчивости почмокал губами, посмотрел на Колесова и Панова. — Будут ещё какие мнения?

— Я также согласен с Истоминым, — сказал Сергей. — Считаю его версию наиболее перспективной. Но, считаю также, что мы не должны повторять ошибки и увлекаться лишь ею. Необходимо разрабатывать и другие.

— У вас есть конкретные предложения? — спросил его Краснов.

— Надо подумать.

— Что ж, думайте. — Михаил Дмитриевич повернулся к Панову. — А вы что скажите, Леонид Максимович?

Валерий уже отметил довольно странное поведение Панова. Среди общей эйфории он сидел, как в воду опущенный, был хмур, даже мрачен.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Но только, как мне кажется, Валерий Спартакович все слишком усложняет, считая, что преступники могли до всего этого додуматься. Очень я в этом сомневаюсь. Но если все же они такие умные, то почему бы им не предвидеть и этот вариант?

— Какой вариант? — не понял Истомин.

— Тот, о котором ты сейчас говорил. Может быть, преступники как раз и рассчитывали, что обнаружив фальсификацию записной книжки, мы ещё более укрепимся в уверенности, что убийство Зайцевой и Крылова — дело рук наркомафии?

Все озадаченно переглянулись.

«Вещество на ватном тампоне, представленном на экспертизы, является ружейной смазкой. Эта смазка идентична смазке, которой смазаны представленные на экспертизу стволы от охотничьего ружья двенадцатого калибра» — читал Беркутов, все более вдохновляясь. Вот она — минута торжества сыщика! Ради неё можно терпеть массу неудобств, как то: задержка зарплаты, ночные бдения, ворчание жены, косые взгляды сограждан, когда вы «достаете из широких штанин, свою краснокожую» «ксиву», мордобой, наконец. Все, все можно стерпеть ради такой вот минуты. Определенно. На душе у Беркутова пели соловьи, а слова сами собой складывались в прекрасные поэтические строки: «Будто я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне!» Впрочем, это уже где-то было. А, не важно! Все равно красиво!

Беркутов хотел было уже вприпрыжку бежать к Рокотову и как следует врезать по мозгам начальству потрясающей новостью, но тут вспомнил, что не прочитал второго акта. Раскрыл и стал читать с заключения:

«На основании вышеизложенного, прихожу к выводам: 1. В представленных на экспертизу металлических опилках отсутствует ружейное, машинное и иные виды масел, применяемых для смазки огнестрельного оружия. 2. В металлических опилках обнаружены продукты от сгорания бездымного пороха».

Все! Маэстро, туш! Мы открыли человечеству ещё одну страшную тайну и уже за одно за это залуживаем прощения Всевышнего за все свои былые прегрешения!

Беркутов встал из-за стола, с хрустом в суставах потянулся, зычно пропел:

— "А я парень молодой! А я весь такой крутой!" — Вот теперь можно идти и к начальству на доклад.

Рокотов молча прочитал один акт. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Принялся за второй.

«Ну и выдержка, ешь твою за ногу! — невольно подумал Дмитрий, наблюдая за полковником. — Ни нервы — канаты! Определенно».

Владимир Дмитриевич закончил читать второй акт. Отложил в сторону. Внимательно взглянул на Беркутова. Спросил:

— И что все это значит?

— Как, вы ничего не поняли?! — изумился Дмитрий.

— А что я должен был понять?

И только тут Беркутов вспомнил, что все то, что он обнаружил в мастерской художника, он хранил в глубокой тайне не только от начальства, но даже от Сережи Колесова — боялся как бы кто не сглазил, или, как говорила его бабушка, — "несурочил. Идиот! Хорошо же он сейчас выглядит.

— Извините, Владимир Дмитриевич, я, кажется, не сказал вам главного. Это, — он кивнул на акты, — я изъял при дополнительном осмотре мастерской Шмыгова.

— Ну и что?

— Если верить следователю прокуратуры Советского района Слепцову, то художник застрелился из обреза. Если же верить заключениям экспертов, то он должен был после своего «самоубийства» отпилить ствол ружья, смазать его, а уж потом умереть насовсем. Что в тех условиях представляется мне маловероятным.

— Это кажется называется черным юмором? — недовольно поморщился Рокотов.

— Вы о Слепцове? — сделал невинное лицо Дмитрий. — Это называется определенно разгильдяйством.

— Ну ты и пижон, майор! — рассмеялся Рокотов. — Научился отрабатывать, нечего сказать.

— Я с вами категорически не согласен, господин полковник. Пижон — это пустоголовый, недалекий человек, заботящийся лишь о своей внешности. Моего же внутреннего содержания хватит на десяток таких, как Слепцов. Меня давно пора заносить в Красную книгу, как вымирающий биологический вид. Иначе землю сплошь заселят слепцовы.

— Согласен, — серьезно сказал шеф. — Ты молодец и умница, доказал некоторым, как надо работать.

— Вот это мне нравится. При такой-то характеристике моих несомненных достоинств, можно было бы и премию подбросить.

— Обязательно, — заверил Рокотов. — Как только раскроешь эти убийства, так сразу получишь премию. Это я тебе клятвенно обещаю.

— Спасибо, утешили. Ее можно ждать до морковкиного заговенья. Вы ведь видите, кто против нас играет.

— Вижу. Потому и считаю, что премия будет вполне заслуженной.

— А не могу я рассчитывать на аванс?

— Нет. Это расслабляет. А тебе сейчас надо мобилизовать все свои внутренние резервы.

— Вы думаете — получится? — уныло спросил Беркутов.

— Я, лично, в это верю.

Дмитрий удивлялся. Шеф был сегодня не похож сам на себя — слишком разговорчив. Все ясно. Это называется — головокружение от успехов. Он тоже сейчас пребывает в состоянии эйфории. Надо же! Кто бы мог подумать?!

— Что же мне сейчас делать?

— Отправляться к прокурору Советского района и возбуждать уголовное дело, — ответил Рокотов.

— Так-то оно так, но только я вряд ли найду контакт со Слепцовым.

— Попроси прокурора передать дело более опытному следователю. Впрочем, я попробую позвонить Иванову. Может быть он возмется за него. Думаю, что дело будет для него интересным.

— Это был бы лучший вариант, — сказал Беркутов.

Конец первой книги.

Книга вторая: Татральные страсти.