Был поздний теплый и душный вечер. В одной из тенистых аллей Первомайского сквера, что находится напротив Дома Ленина, на скамейке сидели двое мужчин, курили и негромко разговаривали. В одном из них автор без труда узнал главного режиссера театра «Рампа» Илью Ильича Янсона. Другой, представительный молодой мужчина с внушительным волевым лицом, был ему незнаком.

— Что же ты убеждал меня, что он утонул? — раздраженно спросил незнакомец Янсона.

От этого вопроса тот даже подпрыгнул на скамейке. То ли вопрос Илье Ильичу не понравился, то ли он его не ожидал. Ответил запальчиво:

— Ну, да. А как же! Что же я ещё мог подумать, когда утром нашел всю его одежду вместе с документами на берегу? К подобному выводу пришел ни я один. Мы все так считали и считаем до сих пор. Да! И не надо здесь мне этих инсинуаций! Не надо!

— А кто же по-твоему убил твоих артистов? Призрак отца Гамлета или этого сукиного сына?

Янсон вновь подпрыгнул. Было видно, что вопросы собеседника не только беспокоили режиссера, но и здорово пугали. Подобные неуютные мысли давно уже подспудно бродили в его умной голове. Но он старался подавить их в самом зародыше, надеясь на русское авось. Авось пронесет! Но озвученные сейчас молодым приятелем, они сильно его расстроили.

— Ну мало ли. Случайное совпадение. Сейчас каждую ночь кого-нибудь убивают. У нас считают, что в Алисиной смерти виноват её любовник. Тот ли ещё тип с темным прошлым. А Заплечный?... Он, негодяй такой, путался с малолетками. Я его лично предупреждал, что это добром для него не кончится. Вот и нарвался, что называется. Да нет, все должно быть нормально. Машина на месте. Все вещи на месте. Не ушел же тот Беспалов в одних плавках из Горной Шории, правильно?

— В таком случае, где его труп?

— Ну, мало ли. Где-нибудь зацепился за корягу и торчит сейчас на дне. Всплывет, куда он денется.

— Все это твоя самодеятельность, старый козел! — проговорил незнакомец, все более раздражаясь. — Предупреждал же я тебя — не пускай дело на самотек, помоги человеку расстаться с жизнью. Сейчас бы не ломали голову — что делать? Нет трупа — нет денежек.

— Будет тебе труп, не волнуйся, — заверил Янсон. Но слишком неуверено звучал его голос. Это не прошло незамеченным для его собеседника.

— Дурак! Ты ведь сам не веришь в то, о чем говоришь.

— Ну, хватит меня дурачить! — вспылил режиссер. — Молодой еще! Умник тоже мне выискался!

Молодой саркастически рассмеялся.

— Какие мы однако обидчивые! — После небольшой паузы сказал жестко: — Вот что. Подними в ружье своих архаровцев. Кровь из носа, но найдите этого сученка. Если его найдет милиция раньше нас, то нам с тобой, старый дуралей, очень придется об этом пожалеть. Рождественские праздники пройдут у нас не очень весело. И мы долго ещё будем встречать их не в кругу семьи — как обычно, а среди угрюмых людей, смачно «ботающих по фене».

— Типун тебе на язык! — вновь подскочил Янсон. — Хорошо, если ты настаиваешь, то я распоряжусь. Только, считаю, что твои страхи необоснованы.

— Вот-вот, распорядись. — Мужчина пошарил в карманах, достал носовой платок, высморкался. Пожаловался: — Кажется, где-то подпростыл. Насморк. Знобит. Как у тебя дела в театре?

— Замечательно! — воскликнул Илья Ильич, радуясь, как ребенок, смене неприятной темы. — Сегодня приняли актрису вместо Заикиной. Такая лапонька! Такая душка! Замечательно талантлива!

— Вот как?! — удивился собеседник. — А что же ты со мной не согласовал?

— А почему я должен с тобой согласовывать?! — вновь вспылил Янсон. — Кажется я ещё пока главный режиссер?

— Ты уверен, что она не из милиции?

Янсон весело рассмеялся.

— Если бы ты её увидел, то не говорил бы подобных глупостей. Она — актриса от Бога! Ей талант Божьей милостью дан. Я с ней связываю большие надежды. Такая, в принципе, не может работать в милиции.

— У тебя слишком поверхностное знание о работниках милиции. Начитался бульварных детективов и считаешь, что там все сплошь недоумки, ломбразианские типы. Глубоко ошибаешься. Там, порой, такие таланты встречаются, что дадут сто очков вперед любому твоему артисту.

— Да ну тебя! — отмахнулся от него Янсон.

— Она местная?

— Нет, приехала к нам из Тамбова.

— Из Тамбова, говоришь, — раздумчиво проговорил молодой мужчина. — У тебя её фотография есть?

— А зачем она тебе? Можешь сам прийти. Уверяю тебя — не пожалеешь. Есть на что посмотреть.

— Обязательно приду, — пообещал мужчина. — И все же, ты мне обязательно организуй фотографию не позже чем завтра. Понял?

— Хорошо, сделаю.

Дмитрий отвез Карабанова обратно в гараж, по пути прикупив хлеба, консервов, колбасы. А то этот троглодит с голодухи опустошит все полки в погребе. И куда только в него столько лезет. Как в прорву — сколько не бросай, все мало. Определенно.

На следующий день он отыскал в милицейской картотеке сведения на Каспийского Анатолия Сергеевича. И, надо сказать, много почерпнул там о нем интересных сведений. Оказывается, он не всегда был подручным великого актерского братства. Нет, не всегда. Но страсть к искусству питал с юного возраста. Кроме шуток. То стибанет в церкви понравившуся ему иконку, то срежет прямо с шеи батюшки крест, наивно полагая, что тот из чистого золота, то приберет к рукам какую-нибудь вещичку в антиквартном магазине. Вот таким был шустрым и ловким малым. Повзрослев и оперившись, стал работать по крупному. То с помощью отмычки или подбора ключей «ломанет» квартирку какого-нибудь зажиточного соотечественника, то посетит в неурочное время художественный салон, антикварный или ювелирный магазин. Что? Сигнализация? Обижаете, господа! Он ведь был специалистом, а не каким-то там прости Господи. Любую сигнализацию отключал в течении пяти минут. Правда, удачливость и долгая безнаказанность привели в излишней самоуверенности. Засыпался он на художественном салоне, что на Советской. По глупому засыпался, что пацан какой. Но это он уже потом понял, а тогда даже не вздрогнул. Самоуверенность-собака подвела. Отключил он, значит, сигнализацию, открыл дверь. Все чин-чинарем. А в тамбуре ящик стоит. Обычный деревянный ящик из тарных дощечек. Ему и невдомек, что не простой это ящик, а под сигнализацией. Он даже ругнулся как следует. Какой, мол, мудак здесь ящик оставил. Отодвинул его в сторону и, открыв внутреннюю дверь, прошел в магазин. А в это время в ментовке сирена так забазлала, что сходу разбудила ментов. Они ноги в руки, попрыгали в УАЗик и примчались к магазину, где и взяли Толю Капийского, по кличке «Кудря» ещё тепленького с поличным. Кликуху эту он ещё в детстве получил от пацанов, потому, как был кудрявый, как негр, и красивый, как цыганенок. Ну. Так с детства она к нему, кликуха эта, и прилепилась — не отодрать. И кудри все куда-то к хренам подевались, а он так Кудрей и остался. Фартовый он был мужик. И веселый. Следователь добросовестно записал в протокол один из его крылатых афоризмов: «Красиво жить не запретишь!» Правда, у Беркутова на этот счет были свои соображения. Красиво жить — каждым понималось по разному. Определенно. Но Толя понимал это однозначно. Красиво жить — значит иметь полный карман тугих сотенных, а ещё лучше — «баксов». Если пить водку, то закусывать осетровой икоркой или, на худой конец, — лососевой, а если — коньяк, то непременно марочный и лучших сортов. Если трахать телок, то обязательно валютных. Ему даже было невдомек, что на свете есть другие женщины, которые не покупаются и не продается. Да они ему лично были по фигу. Вот так понимал красивую жизнь фартовый парень Толя Каспийский. За все свои трюкачества он получил четыре года общего режима и считал, что ещё легко отделался.

О том, что с ним произошло после выхода на свободу, Дмитрий знал лишь из скудных показаний Карабанова. Так какое-то время Кулря работал таксистом. А сейчас решил быть поближе к искусству. Вот в чем Беркутов был не уверен, так это в том, что Толя напрочь забросил свое прежнее ремесло. Не тем он был человеком, чтобы так запросто менять свои привычки и наклонности. Вот как раз на этом Дмитрий и решил его подловить. А там — видно будет.

Но, как говорится, «легко сказка сказывается, да непросто дело делается». Если кто нигода не выслеживал вора, то и не пытайтесь это делать. Сие занятие неблагодарное и слишком хлопотное, если не сказать больше. Два дня Беркутов ходил за Каспийским, словно тень в одноименной сказке Шварца, ждал его у театра, караулил у подъезда, хоронясь в тени деревьев, рискуя быть покушенным свирепыми псами. Дворняги как-то очень быстро приняли его за своего, а вот домашние паскуды постоянно видели в нем врага и норовили непременно сожрать. Если бы не их сердобольные хозяева, то туго бы ему пришлось. Единственное, в чем смог убедиться Дмитрий за это время, так это в том, что Кудря не изменил своих прежних привычек — обедал лишь в самых перстижных ресторанах и с самыми красивыми валютными телками. Беркутов был вынужден следовать за клиентом и, хотя заказывал в ресторане исключительно самый дешевый салат, его семейный бюджет трещал по всем швам.

Через два дня он настолько вымотался, что стал походить на тот призрак, который играла Светлана Козицина в предыдущей главе. Мало, что он сам едва держался на ногах от усталости, так ещё и бедного «Мутанта» довел до роковой черты, за которой тот мог превратиться в никому ненужную груду металлолома. Осознав, наконец, что не рассчитал свои силы, он написал задание оперативникам Заельцовскго районного управления, на обслуживаемой территории которого проживал Толя Каспийский, а сам отправился на боковую.

Следующий день прошел относительно спокойно. А потом... Потом Дмитрий узнал, что убита ещё одна актриса театра и вместе с Ивановым и Рокотовым выехал на место происшествия.

Телефонный звонок разбудил Сергея Иванова в шесть часов утра. Звонил Рокотов.

— Собирайся, Сережа, — лаконично проговорил Владимир. — Еще одно убийство.

— Убит актер театра? — догадался Сергей.

— Актриса. Мне только-что звонил дежурный по городу. Через двадцать минут я за тобой заеду.

«Ни сна, ни отдыха измученной душе! — проворчал рядом этот зануда Иванов. — Вот, блин, жизнь! Когда все это кончится, так перетак!»

«Эй, приятель, веди себя прилично, — одернул его Сергей, с неохотой вставая. — Что ты лаешься, как последний биндюжник?»

«Так ведь выводишь. Сам не живешь, как человек, и другим не даешь. Заколебал с этими утренними побудками. Сколько же раз можно тебя убеждать, что не в твоем возрасте и не с твоим здоровьем искать на эту самую приключений, что давно надо переходить на более спокойную работу?»

«Да не умею я больше ничего», — возразил Сергей, делая зарядку.

«Ты давай не придуривайся, — проворчал Иванов, продолжая лежать в постеле. Зарядку он не переваривал органически. — Не умеет он, видите ли! Не хочешь.»

«И не хочу», — согласился Сергей.

«В этом все дело. Как был ты эгоистом, так эгоистом и остался. Ну ладно, ты обо мне не думаешь. Хрен с тобой. Я к этому уже привык. Так хоть о Верочке подумай».

«А что Верочка? С ней, вроде, все в порядке».

«Если жить неделями в „продленке“ и общаться с чужими тетями — порядок, то я тебя проздравляю».

«А что я могу сделать?»

«Бабу тебе, придурок, хорошую надо, в смысле, женщину. Понял?»

«Да кому я нужен!» — отмахнулся Сергей от этого предложения.

«Вот только этого не надо тут передо мной. Артист! — рассердился Иванов. — Не надо передо мной театр крутить и кокетничать! Хотя бы взять ту же Светлану...»

«Кого?! — удивился Сергей. — Ты, верно, спятил, приятель. Ведь у нас пятнадцать лет разницы?»

«С Катей у вас было двенадцать лет разницы и ничего — жили куда с добром. И потом, она же сама говорила.»

«Пошутила она. Это у неё юмор такой. Понял? Женщина пошутила, а ты уже и губу раскатал.»

«Э-э, не скажи. Женщина ничего просто так не делает.»

«Да пошел бы ты куда подальше, психолог гребанный!» — вспылил Сергей и, чтобы прекратить этот дурацкий разговор, отправился в ванную.

Едва он успел побриться и умыться, как раздался звонок в дверь. Это был Рокотов. Увидев Сергея в одних плавках, удивился:

— О, да ты ещё в негляже?!

— А ты боишься, как бы труп не сбежал?

— Ну у тебя и шутки?! — укоризненно покачал головой Владимир. — Черный юмор! — И так жиманул руку друга, что тот даже присел от боли.

— Это у тебя черный юмор, а не у меня. Натуральное членовредительство, — проворчал Сергей, тряся рукой. — Надо хоть чего-нибудь закусить.

— У меня в машине есть бутерброды и кофе, — сказал Рокотов. — Позавтракаем по дороге.

И Иванов с тоской подумал, что если бы была Катя, то она бы уже тоже что-нибудь соорудила. И так тоскливо, так паршиво стало на душе, что хоть волком вой. Ага.

В машине их ждал Беркутов.

— Привет, патрон! — сказал он Иванову, когда тот сел рядом.

— Здравствуй! Только, молодой человек, попрошу не выражаться! То, что вам начальство разрешило общаться с порядочными людьми, это ещё совсем не значит, что вы можете их обзывать всякими иностранными прозвищами.

— Спасибо, господин генерал! — подчеркнуто серьезно ответил Дмитрий. — Я это учту. Только вот проблема — где нынче взять приличных людей?

— Каков нахал! — восхитился Иванов. — Только я тебе, парень, вот что посоветую. Если ты ещё не определился с кого брать пример в начале своего жизненного пути, то я скажу: «Бери его с Владимира Рокотова».

— Благодарю за совет. Я сегодня же это сделаю, — заверил Дмитрий.

По дороге они уничтожили все съестные запасы Рокотова и сразу стало веселее жить на белом свете. Машина тем временем уже миновала академгородок.

— Куда ты нас везешь? — спросил Иванов Рокотова.

— В Новый поселок.

— С ним у меня свазана масса приятных воспоминаний, — сказал Беркутов. — Здесь я встретил свою Светлану.

«И у этого Светлана, — с тоской подумал Сергей. Недавний разговор с Ивановым не выходил из головы. — Развелось этих Светлан, как собак нерезанных. Ага.»

В Новом поселке они въехали на улицу, состоящую сплошь из двух и трехэтажных коттеджей.

— Улица «Новорусская», господа! — торжественно объявил Дмитрий.

— Что, действительно так называется?! — удивился Иванов, чем доставил громадное удовольствие шустрому майору.

— Если пока и не называется, то будет называться. Я уже отправил в горисполком письмо с предложением о её переименовании.

— Трепач! — добродушно усмехнулся Рокотов.

— На этой славной улице, — продолжал свой вдохновенный треп Беркутов, — проживают исключительно казнокрады, боссы нелегального бизнеса, крестные отцы мафии и их подручные, Словом, богатая шушера и сволочь, прилипившаяся, будто пиявки, к многострадальному телу нашей с вами, господа, Родины.

— Молодец! — одобрил его речь Иванов. — Да вы лирик, милостивсдарь. Никогда бы не подумал, глядя на вашу сугубо прозаическую физиономию.

— Внешность часто обманчива, — скромно ответил Беркутов. — Кому, к примеру, взредет в голову, глядя на вас, предположить, что вы генерал! Верно?

— Верно, — рассмеялся Иванов. — Один ноль в твою пользу. Сегодня, майор, ты явно в ударе. Поздравлю!

— Спасибо!

В это время они увидели у одного из коттеджей милицейский УАЗик и «Ниву».

— О, а это «Нива» моего друга Колесова, — удивленно проговорил Дмитрий. — Наш пострел и здесь поспел.

— Это я ему звонил, — сказал Рокотов. — Просил, чтобы он захватил Истомина.

У внушительных ворот их встретили Истомин и Колесов. Мужчины обменялись рукопожатиями.

— Что здесь произошло? — спросил Иванов, обращаясь к Истомину.

— Убита актриса театра «Старые стены» Звонарева Раиса Аркадьевна.

— Когда это случилось?

— В три часа ночи.

— Откуда столь точное время?

Вперед выступил Колесов, ответил:

— Об этом говорят супруги Вяткины, живущие напротив, — Сергей указал на коттедж на противоположной стороне улицы. — Они были разбужены звуками двух выстрелов. Мария Павловна Вяткина взглянула на часы. Было ровно три часа. Когда она подошла к окну, то увидела, как из дверей дачи Звонаревых выбежали трое мужчин с большими сумками. Они сели в «Ниву» и уехали. А Мария Павловна сразу же позвонила в милицию.

— Ясно. Эксперты здесь? — спросил Иванов.

— Здесь, — ответил Истомин. — В доме дожидаются.

— Понятые?

— Тоже в доме.

— Что ж, тогда приступим, пожалуй. — Иванов направился к коттеджу. От ворот к дому вела дорожка кровавых пятен. Это могло означать лишь одно — один из преступников был ранен.

В большом квадратном холле у основания лестницы, ведущей на второй этаж лежал труп полной женщины лет тридцати — тридцати пяти. Рядом валялось двухствольное охотничье ружье двенадцатого калибра с вертикальными стволами. Иванов подошел, осторожно двумя пальцами взял за ствол ружья, приподнял, понюхал. Из обоих стволов несло гарью. Осмотрел труп. Было два ранения — в грудь и в голову. Обернулся к стоявшим сзади оперативникам.

— А выстрелов было, как минимум, три. Вот что, Валерий Спартакович, пока я здесь занимаюсь осмотром, ты подробнейшим образом допроси Вяткиных. А вы, ребята, — обратился он к Беркутову с Колесовым, — походите по соседям, поспрашивайте. Не мне вас учить. Может быть надыбаете, что-нибудь интересное. Лады?

— Как прикажите, господин генерал, — за всех ответил Беркутов.

Они ушли. Иванов с Рокотовым прошли в соседнюю комнату, от порога которой кровавые следы вели к входной двери. В зале на диване сидели судебно-медицинский эксперт Громадин и незнакомый Сергею технический эксперт в фоме капитана милиции. Здесь же находились понятые — две пожилых женщины, сидели в креслах и испуганно смотрели на вошедших. В зале было все перевернуто вверх дном. Иванов поздоровался с экспертами и понятыми, повернулся к Рокотову.

— Что скажешь, Володя, об этом бардаке?

— Типичный случай, — ответил тот. — Забрались в дом воры, надеясь на отсутствие хозяев. Разбудили хозяйку. Ну и... Что произошло, ты сам видишь.

— Вот и я говорю — не тот случай.

— В смысле?

— В том смысле, что наши убийцы к этому не имеют никакого отношения. Ага. Что ж, приступим, богословясь.

Осмотр они закончили лишь к полудню.

На следующее утро главный режиссер вызвал фотографа и стал настаивать, чтобы Светлана сфотографировалась.

— Нет-нет, — пыталась протестовать она. — Что ещё вы выдумали, Илья Ильич! Зачем это? К чему?

— Я хочу, чтобы ваша фотография, Марианна Юрьевна, была на нашем стенде наряду с фотографиями других актеров.

— Но давайте я сыграю хоть один спектакль. — Ее совсем не прельщала перспектива оказаться крупным планом в фойе театра, где её мог увидеть кто-то из клиентов по основной работе. Вовсе не прельщала. Но Янсон был непреклонен. И это показалось Козициной подозрительным. Вечером она поделилась своими сомнениями с Ивановым.

— Может быть ничего в этом нет, но, как говориться, — «береженного Бог бережет». Не исключено, что они хотят проверить — работала ли ты в действительности в Тамбовском драматическом театре?

Он тут же пригласил прокурора-криминалиста и тот сфотографировал Светлану.

— Завтра же отправим телефаксом твою фотографию в Тамбов, чтобы все работники театра знали свою «героиню» в лицо, — сказал Сергей Иванович.

А репетиции в театре продолжались. Но Светлана постоянно чувствовала какое-то напряжение. Актеры нервничали, срываясь в самых безобидных сценах. И это показалось ей весьма странным. Что-то за всем этим скрывалось, но что именно, — никак не могла понять. На третий день репетиций при прогоне всего спектакля «светская львица» вдруг забегала по сцене, истерично закричала:

— Не-е-ет!... Не хочу!... Не могу!... Не буду! — Глаза её были безумны, а царственная грудь бурно вздымалась, на смуглом лице явственно проступили красные пятна.

От кого, от кого, а от неё Светлана никак не ожидала подобного поведения.

— Прекратите истерику, Эльвира Александровна! — твердо и требовательно сказал Янсон.

— Не-е-ет! — вновь закричала Померанцева и, потеряв сознание, упала. Актеры всполошились, зашумели, загалдели. Людмила побежала за водой.

— Нашатыря надо! — кричал Земляникин. — Есть у кого нашатырь или нет, мать вашу?! — Он поднял Эльвиру Александровну на руки и отнес на диван

— Все! Баста! — громко проговорил Борис Петрович Каморный, исполнявший роль «отставного профессора» Германа Владиславовича. Он решительно спустился со сцены и демонстративно покинул зал.

— Все свободны, — устало проговорил главный режиссер. — Репетиция переносится на завтра.

А через полчаса в гримуборной рыдала Людмила Паршина и, захлебываясь слезами, жаловалась Светлане:

— Как они могут! Это же бесчеловечно! Я больше этого не выдержу!

Светлана обнимала её за плечи, успокаивала:

— Ну-ну, Люда, перестань! Что ты, право слово, как маленькая девочка! Что случилось? Может быть, объяснишь? Что у вас тут происходит?

Худенькие плечи Паршиной подпрыгивали в такт рыданиям. И весь вид её был таким жалким и несчастным, что Светлана прониклась к ней искренним сочувствием.

— Я не могу, — пролепетала Людмила дрожащими губами. — Но только это так жестоко! Так жестоко!

Когда Светлана вышла из театра, то заметила, как вслед за ней вышел рабочий сцены Роман Овчаренко и на довольно приличном расстоянии направился следом. С рабочими сцены её познакомил главный режиссер.

«Неужели следят?» — промелькнула мысль. Опытному оперативнику, каким она являлась, не составило бы большого труда оторваться от «хвоста». Но она решила не спешить и проверить свою догадку. На остановке она остановилась и стала ждать троллейбус. Боковым зрением видела, что Овчаренко что-то внимательно рассматривал. Подошел троллейбус. Она вошла в переднюю дверь, он — в заднюю. На площади Карла Маркса она вышла. Он тоже. Светлана направилась к ГУМу «Новосибирск». Он — следом. Теперь не оставалось и тени сомнения, что за ней следили. Но почему? Где она допустила ошибку? Она скрупулезно перебрала в памяти все, что происходило эти три дня в театре, но ничего такого в поведении Янсона, актеров не вспомнила. Все было обычно.

В ГУМе она незаметно прошмыгнула в секцию готового платья и спряталась в раздевалке. Сквозь неплотно задернутые шторы видела, как вскоре появился Овчаренко. Вид у него был до того глупым и расстерянным, что она невольно рассмеялась. Подождав ещё минут пять, она через служебный вход вышла из магазина и поехала в управление.

Оказавшись в своем кабинете, Светлана тут же позвонила Иванову и хотела рассказать о событиях сегодняшнего дня, но он её тут же перебил:

— Вот что, Светлана Анатольевна, приезжай ко мне. Здесь все и расскажешь. Да, у тебя есть с собой текст этой пьесы, которую вы ставите?

— Есть.

— Захвати, пожалуйста.

* * *

Сергей сидел за столом и не без волнения ждал прихода девушки. В последние дни этот зануда Иванов ему все уши о ней прожужжал. Ага. И красивая-то она. И умница, каких свет не видывал. И фигура-то у неё прекрасная. И улыбка обворожительная. И, несмотря на свою кажущуюся строгость, она очень впечатлительная. Вон как плакала по Макарову. Одним словом, заколебал! А все контрдоводы Сергея, что он слишком стар для нее, что в прошлой жизни у него уже было две жены, что он вынужден помогать первой жене растить, воспитывать и содержать сына, что у него на руках маленькая дочка и все такое, разбивались о его совершенно дурацкое: «Ну и что? Подумаешь!» Можно после этого о чем-то говорить с подобным кретином? То-то и оно.

Однако, старания Иванова не прошли даром. И Сергей стал думать о девушке не как прежде, как о верном товарище по совместной борьбе с оголтелой преступностью, а как-то совсем, совсем иначе. Вдруг, открыл, что когда она улыбается, то на её щеках вспыхивают две симпатичные ямочки. «Ну, надо же! Никогда прежде этого не замечал!» Это миниоткрытие до того отчего-то взволновало его, что он расстроился и долго не мог прийти в себя.

«Ни фига, блин, заявочки! Уж не влюбился ли ты, старый козел?» — напрямую спросил он себя, пытаясь спрятаться за проверенный и ни раз испытанный юмор. Но на этот раз юмор не помог, нет. Какой тут, к шутам, юмор, когда в пору караул кричать. Ага.

Светлана стремительно вошла в кабинет. Деловая. Сосредоточенная. Заряженная исключительно на дело. И не было ей никакого дела до глупостей Иванова. Как же, разбежался! Много вас, старых козлов, — охотников на молодых девушек.

— Сергей Иванович, за мной следили, — взяла с места в карьер Светлана, садясь за приставной стол.

— И в этом нет ничего удивительного, — ответил он с улыбкой. — Наборот, мне было бы странным узнать, что кто-то не обратил на вас внимания.