Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего

Константин Романенко

Великая война Сталина

Триумф верховного главнокомандующего

От автора

Вы, люди, не можете ни о чем говорить, не вынося тут же приговора: это безумие, это разумно, это хорошо, это плохо. А почему? Разве вы пытаетесь понять, почему совершен тот или иной поступок? Что вызвало его, что сделало его неизбежным? Если бы вы знали это, вы бы не судили так поспешно.

Гете

Любая историческая эпоха в действительности всегда острее и колоритнее, чем это описано в беллетристических романах или исторических публикациях, а хитросплетения и катаклизмы реальной жизни интересней, запутанней и грандиознее того, что может изобрести самое изощренное авторское воображение.

Однако по прошествии времени, с уходом современников, реальные события забываются, а роли их участников извращаются. Потомки начинают упрощать представление о минувших эпохах и их действующих лицах, сводя свое знание о них до нескольких десятков устоявшихся мифов. Одновременно каждое новое поколение, пытаясь переоценить выводы предшествующих, наносит на историческое полотно свой пласт красок, представляя этот процесс как переосмысление истины. Такое субъективное интерпретационное наслоение еще больше затеняет реальное существо фактов, причины и следствия поступков личностей, действовавших на исторической сцене.

Н.М. Карамзин, готовя свой труд о Государстве Российском, в письме брату пишет: «Любители истории в новейшие времена украшали простые Нестеровы сказания, придумывали разные обстоятельства, делали пропуски и произвольные (в духе времени своего) вставки». Историк подчеркивает: в поздних публикациях существуют «грубые ошибки», «большей частью умышленные», сделанные «безо всякого соображения» переписчиками.

Мысль, высказанная великим классиком, не нуждается в комментарии. Однако она справедлива не только для летописного времени. Но, пожалуй, ни одна историческая фигура не подвергалась такой умышленно лживой и агрессивной авторской интерпретации, как это произошло в отношении Сталина. В Советском Союзе этот процесс начался с пресловутого XX съезда КПСС, ознаменованного примитивным и подлым «докладом Хрущева», после чего, в угоду конъюнктурным соображениям, продажные писаки всех мастей стали уже не просто искажать факты – они начали переписывать историю заново.

Факты выворачивались в банальные идеологические клише или лживые мифы. Последние наиболее живучи. В первую очередь в силу своей примитивности, не требующей ни хоть и умственного, но труда, ни самостоятельности мышления. Мифы легко усваиваются дураками. А опровержение их оказывается не столько трудным, сколько неблагодарным делом. Одним из самых подлых и навязываемых нынешним «агитпропом» мифов является ложь о том, что Великую Отечественную войну наш народ выиграл не благодаря, а вопреки Сталину.

Никто из современников первой половины XX столетия даже приблизительно не мог себе представить масштабы и трагедийную глубину надвигавшейся Второй мировой войны.

Но и с ее окончанием, четыре десятилетия публицистическая и беллетристическая литература многоголосо утверждала, что «Сталин не подготовил страну к войне с Гитлером»… И со временем «каждая кухарка» в нашем государстве знала: Красная Армия отступала до Москвы, потому что советские танки «горели как спички».

Что это? Театр абсурда! Не подготовил, но победил… Миф «о горевших» танках (как это ни странно, запущенный в обиход профессиональными военными) был опровергнут лишь спустя десятилетия. И одним из первых, кто убедительно и не без сарказма разоблачил его в книге «Очищение», был автор фрондерски нашумевшего «Ледокола».

Однако существует еще один и, пожалуй, самый устоявшийся миф. Победа в Великой Отечественной войне стала настолько убедительной, что в конечном итоге сложилось историческое и общественное заблуждение, будто бы она могла быть достигнута меньшими жертвами и в более короткие сроки.

Кто это доказал? На каких действительных фактах базируется такое мнение?

Таких фактов нет. Этот миф принимается на веру, как аксиома. Как слова из некогда модной песни, в которой хвастливо утверждалось: «Да, мы умеем воевать…» Но если «умеем», то почему, обладая превосходной техникой и многократным превосходством, бесславно и беспобедно «ушли» из Афганистана, не смогли за несколько месяцев «разобраться» с трудноразличимой на карте Чечней?

Сторонники теории о возможности «иной» войны с Германией, отличающейся от той, которая произошла в действительности, не могут понять элементарной истины. Истины, которую во всей полноте продемонстрировала уже Первая мировая война: противостояния подобного масштаба выигрываются не отдельными удачными операциями, какими бы блестящими они ни были, не умением воевать, не талантливостью генералов или храбростью солдат.

Мировые войны являются тотальным мерилом силы, всех экономических и человеческих потенциалов государств, всех нравственных и моральных ресурсов составляющего их населения. Очевидно, что в войне, начавшейся в 1914 году, проиграла как кайзеровская Германия, так и царская Россия, и последняя потерпела поражение не из-за желания большевиков «захватить» власть. Экономика и политическая система России, как и экономика и политическая система Германии, стран, несших основное бремя мировой бойни, не выдержали этой тяжелой ноши. Итогом такого надрыва и в той и в другой империи стали революции. Они смели монархические режимы, не способные управлять государствами и народами дальше.

Сталин прекрасно осознал эту объективную закономерность. Да, в 1941 году Красная Армия отступала, а Победа стоила большой крови, огромного напряжения сил и ресурсов. Но стратегический перелом произошел не в Московской или Сталинградской битвах; это грандиозные, но частные события великой битвы.

Действительный закат войны начался только в середине 1943 года, когда Гитлер уже истощил свои экономические и людские ресурсы, а у Сталина они оставались и даже прибывали по уровню вооружения. Для того чтобы измотать, а затем окончательно обескровить немецкую военно-экономическую машину, понадобилось еще два года и все, вместе взятые, как проигранные, так и победные сражения Красной Армии на всем протяжении войны.

Говоря иначе, для Советского государства 1943 год разделил войну на равные периоды: два года обороны, два – наступления. Но, даже получив тяжелую рану в Курской битве, «зверь» уползал, отчаянно сопротивляясь, а высадка в середине следующего года союзников в Нормандии лишь незначительно ускорила его гибель.

Сталин стал ключевой фигурой этой грандиознейшей и тяжелейшей в истории человечества битвы. Он был больше чем просто полководец, государственный деятель или политик. В великом противостоянии стран и народов именно Сталин сумел учесть и изменить совокупность всех сложившихся обстоятельств. Избавивший страну и мир от нашествия фашизма, именно он стал организатором Победы всего человечества. Это великолепно понимали современники по ту и другую сторону фронта.

Кстати, странно, но никто из историков не задумался над тем, что в закончившемся столетии Сталин выиграл как минимум четыре войны. «Нет, – возразит просвещенный читатель, – три: с Финляндией, Германией и Японией» – и не назовет четвертую. Войну, которую Вождь «выиграл» одним росчерком пера своего министра иностранных дел на знаменитом пакте Молотова – Риббентропа. Результатом этой «бескровной» войны стало присоединение к Советскому Союзу западных территорий. То была блестящая победа!

Готовясь к будущей войне и ведя страну к Победе, которая определила дальнейшие пути развития человеческой цивилизации, Сталин сконцентрировал в своих руках все: управление экономикой и армией, промышленностью и сельским хозяйством, фронтом и тылом, государственной машиной и дипломатией. Он действительно стал Генералиссимусом Победы.

Константин Романенко

Бад Харцбург. Германия.

Глава 1

Международная политика

Спрашивается, почему буржуазные государства должны относиться к Советскому социалистическому государству более мягко и более добрососедски, чем к однотипным буржуазным государствам?

И.В.Сталин.

Доклад на Пленуме ЦК ВКП(б).

1937 г.

Теплое летнее утро воскресенья 22 июня 1941 года, взорванное взрывами десятков тысяч бомб, обрушившихся на безмятежно спящие города, на долгое время для каждого советского человека разделило действительность на два понятия – до и после войны. Казавшаяся отдаленной, война обрушилась на страну сметавшим все ураганом. Рушились города и села, ломалась привычная устоявшаяся жизнь, с будничными заботами и мелочными житейскими проблемами, коверкались судьбы людей, унося в невозвратное никуда родных и близких. Миллионы из них не дожили до этого страстно ожидаемого и представляемого невероятно счастливым… «после».

И когда это время наступило, прорвавшись через мембраны репродукторов перезвоном кремлевских курантов и магическим словом «Победа», никто всерьез не задумался, что война могла иметь совершенно иное завершение. Да, страна и ее народ, пройдя через неимоверные страдания и принеся на алтарь войны невосполнимые жертвы, разгромили агрессора.

И от этого Победа, к которой «шли четыре года», воспринималась как нечто само собой разумеющееся, она стала настолько убедительной, что трудно было даже представить, что триумфальной Победы могло и не быть.

Между тем Гитлер искренне был уверен, что после первых недель боев «русские пойдут на капитуляцию вследствие развала строя». После разгрома Франции он сказал Кейтелю: «По сравнению с французской кампанией поход против России будет просто игрой на ящике с песком».

И если бы случилось так, что тогда ожидало побежденные народы? Имперский министр вооружений Альберт Шпеер отбыл в 1966 году двадцатилетний срок заключения по приговору Нюрнбергского трибунала. Выйдя из тюрьмы и поселившись в старинном Гейдельберге, на вилле за рекой Неккер, он так рассказывал о перспективах, которые виделись Гитлеру после его победы:

«Однажды он при мне говорил Герингу, что с русскими (русскими в «цивилизованной» Германии называют всех людей, проживающих на территории России. – К. Р.) надо обращаться «как с неграми из примитивных племен». Мол, надо лишь предложить им бусы и спички, и они понесут немцам зерно, масло и яйца». Впрочем, на этот счет в германском руководстве были и другие планы.

И на «бывшей» советской земле хватило бы места для концлагерей с крематориями, где со сладким от запаха человеческого пепла дымом растаяла бы не только память о наших предках, но и их гены, взошедшие в нас, послевоенном поколении. И гены наших детей и внуков, – и внуков наших внуков. Мы бы просто не родились…

Сколько неродившихся детей унесла горбачевская «перестройка» и ельцинская «демократизация»? Убила без всякой войны, просто не дав совершиться их зачатию. И, поднимая камень, чтобы бросить его в Вождя, задумайся, читатель. Ведь камни бросали и в сына Бога.

И не следует ли молящимся в храмах за своих родных и близких поставить свечу в память о человеке, благодаря трудам и делам которого мир не сгорел в пожаре грандиозной бойни, а мы имели возможность явиться на свет. Но вместо благодарности мы отобрали даже имя у города «Сталинград», ставшего символом Победы для европейских народов.

Со второй половины минувшего столетия в Советском Союзе прочно утвердилось мнение: в Великой Отечественной войне победил народ. Правда, при этом неизменно подчеркивалось – под руководством партии. В Федеративной Республике Германии с такой же убежденностью средства пропаганды утверждают, что немецкий народ потерпел трагическое поражение в авантюре Второй мировой войны по вине Гитлера. И каждый бюргер твердо знает, что от диктатуры Гитлера народ спасли США.

Но так ли это? Известно, что любую войну нельзя рассматривать в отрыве от предшествующего периода. Уже хотя бы потому, что, как давно сформулировал немецкий военный теоретик Карл фон Клаузевиц, война – это то же продолжение политики, только иными средствами.

А накануне Второй мировой войны международная политика была невероятно сложной, запутанной и напряженной. Напомним только о двух событиях, предшествовавших началу войны. Первое: только с 1933 года, после установления дипломатических отношений с США, состоялось признание Советской России большинством капиталистических стран, и в сентябре 1934 года Советский Союз вступил в Лигу Наций. И второе: приход Гитлера и его национал-социалистской партии к власти в 1933 году не вызвал у «цивилизованных» стран Запада той реакции категорического неприятия, которая проявилась при создании Советского правительства в России.

Уже спустя неделю после обретения властных полномочий Гитлер многообещающе заявил правящему кабинету, что ближайшие 4—5 лет пойдут на перевооружение и расширение вооруженных сил. Это представлялось в качестве националистской программы, направленной на ликвидацию Версальских соглашений. Практическую демонстрацию своих намерений Гитлер осуществил позже, приложив усилия для возвращения Саарской области, отторгнутой по условиям Версальского договора. Считается, что с этого момента и до начала Второй мировой войны лидеры стран Запада вели себя во взаимоотношениях с Гитлером как робкие и запуганные школьники перед распоясавшимся и все более наглеющим хулиганом.

Это неверно. Англосаксы почти открыто покровительствовали Гитлеру. Когда 9 марта 1935 года Берлин объявил, что германские военно-воздушные силы уже существуют, а после непродолжительной паузы было заявлено о намерениях ввести в стране воинскую обязанность и создать армию численностью 550 тыс. человек в мирное время, лидеры правительств Европы спокойно проглотили эту неприятную пилюлю.

И хотя Британия и Франция выступили с официальным протестом, однако они не предприняли совершенно никаких шагов, чтобы подкрепить его реальными действиями. Это придало Германии уверенность, а после прибытия британского секретаря по иностранным делам вместе с Энтони Иденом в Берлин уже сам их вояж рассматривался как триумф немецкой дипломатии. На этой встрече Гитлер заявил, что своим перевооружением Германия оказывает большую помощь Европе, защищая ее от коммунистической угрозы.

В самой Германии заявление, аннулирующее условия ненавистного Версальского договора, было встречено взрывом патриотического энтузиазма. На фоне народной эйфории Гитлер успокаивающе демонстрировал свое «миролюбие», но вместо многосторонних договоров Германия предложила всем своим соседям двусторонние пакты о ненападении.

Эта политика двусторонней дипломатии позволила Гитлеру добиться от британского кабинета министров согласия на перевооружение германского военно-морского флота, о чем англичане почему-то не поставили в известность Францию. В результате страны Антанты – Великобритания и Франция, – победившие в минувшей войне, оказались разобщены. Они не нашли сдерживающей позиции и после того, как, начав войну с Эфиопией (тогда называвшейся Абиссинией), Муссолини овладел в 1936 году стратегически важными землями Африканского Рога.

Вступление СССР в Лигу Наций формально означало конец изоляции, длившейся с 1917 года. Однако пакт о взаимопомощи Советского Союза с Францией, подписанный в мае 1935 года, скорее носил символический характер, чем узаконил реальное содружество. Приход в правящий кабинет в 1936 году во Франции «правительства народного фронта» во главе с премьер-министром социалистом евреем Леоном Блюмом не изменил теплоты отношений. Наоборот, Франция стала еще более стремиться к сближению с Берлином.

Эфиопская авантюра Италии способствовала реализации идеи Гитлера об аннексии Австрии. Первоначально он воспользовался ситуацией для ремилитаризирования Рейнской области. Приказ германской армии был отдан 2 марта 1936 года. Исполнение его было назначено на субботу 7-го числа с расчетом, что выходные дни отсрочат любое возможное противодействие.

Планируя эту самовольную акцию, Гитлер ничем не рисковал даже в случае ее неудачи. Введенные в Рейнскую область немецкие войска состояли только из одной дивизии. Правда, уже в самой зоне к ней присоединились четыре дивизии вооруженной полиции. Но Гитлер не ошибся в другом. В надеждах на попустительство. Робкие протесты Лондона и Парижа встретили ответ: немцы не нарушили французской границы, а лишь заняли «собственный огород».

Продемонстрировав нации свою удачливость, Гитлер стал набирать козыри. В марте 1936 года он распустил рейхстаг, и в последовавших выборах из 45% избирателей 98,8% проголосовало за нацистскую партию. Народу импонировал дерзкий отказ от Версальского договора, а у предприимчивых Муссолини и Гитлера появились подражатели. Летом 1936 года в Испании вспыхнул правый мятеж против избранного в феврале левого республиканского правительства. Возглавивший его генерал Франко с помощью немецкой и итальянской авиации перебросил свои соединения через Гибралтарский пролив. Уже к концу первой недели августа в Испании действовал передовой отряд германских экспедиционных сил.

Осенью немецкий контингент в армии мятежников насчитывал 10 тыс. человек, включая легион «Кондор», в состав которого входили восемь эскадрилий, бомбивших республиканцев, в том числе и баскский город Гернику. Однако намерения Франко взять в ноябре Мадрид закончились провалом.

Сталин отреагировал на эти события взвешенно и адекватно. Но чтобы не допустить возрождения образа «экспортера революции», официально присоединился к остальным странам (как и Германия с Италией), заявив о поддержке «Соглашения о невмешательстве». Вместе с тем в Мадрид была направлена советская военная миссия, состоявшая из многочисленных сотрудников.

Официально считалось, что общее число советских граждан, принявших участие в испанских событиях, не превышает двух тысяч человек, большая часть из которых служила в штабах или в качестве военных инструкторов. Но нельзя забывать, что зимой 1936/37 года большинство республиканских «советских самолетов пилотировалось русскими, и наступление, отбросившее националистов от Мадрида», начавшееся 29 октября, осуществлялось советскими танками, управляемыми советскими танкистами. Русские военные советники и Интербригады внесли порядок и дисциплину в ряды республиканской армии и сыграли главную роль весной 1937 года в сражениях под Харамой и Гвадалахарой.

Сталин никогда публично не заявлял об оказании помощи Испанской республике. Исполком Коминтерна в декабре 1936 года указывал: «Защита демократической парламентской республики, республики Народного фронта, которая гарантирует права и свободы испанского народа… дело мира и общее дело всего передового и прогрессивного человечества».

Осторожность Сталина объяснялась еще и тем, что он не питал иллюзий в отношении безусловной победы республиканцев. Ситуация в Испании была сложной. Левые партии страны были разобщены. К тому же в числе республиканцев находилось много анархистов и троцкистов, входивших в ряды ПОУМа.

ПОУМ – рабочая партия марксистского объединения – преобладал в Каталонии с центром в Барселоне, и сторонники этой организации зазывали в Испанию Троцкого, предлагая возглавить движение. Однако «демон мировой революции» благоразумно отклонил это льстящее его самолюбию предложение. Но его сторонники не успокоились, и в мае 1937 года противостояние в Барселоне вылилось в уличные столкновения между коммунистами, с одной стороны, и анархистами и поумовцами – с другой. Эти события привели к падению кабинета Кабальеро, поддерживающего ПОУМ, а затем и к поражению республики. Последние боевые действия Интербригад состоялись в сентябре 1938 года, а весной следующего года война в Испании закончилась победой Франко.

Если Сталин публично не заявлял о своей поддержке республиканцев, то Гитлер боролся против «коммунизма» открыто и демонстративно. Такая политика являлась для него гарантией политической поддержки Западом. Еще 25 ноября 1936 года по инициативе Риббентропа, добившегося согласия Гитлера, Германия и Япония подписали Антикоминтерновский пакт, в котором предусматривалось противостояние Коммунистическому Интернационалу.

В ноябре 1937-го свою подпись под этим пактом поставил Муссолини. И хотя Великобритания и Франция официально не присоединились к политике этого «мирового треугольника», их устраивала антисоветская направленность действий участников антикоммунистического соглашения, символизирующая очевидный факт, что Советский Союз оказался в своеобразной изоляции.

Пока «свободный» мир присматривался к политическим шагам участников пакта, еще не казавшегося зловещим, в генеральных штабах и министерских кабинетах усиленно вынашивались планы очередного его передела. Свои завоевательские планы вынашивала и Япония, захватившая еще в начале 30-х годов Маньчжурию. В июле 1937 года она вторглась в северные провинции Китая, а к октябрю следующего года овладела значительной территорией страны.

Усиление агрессивных поползновений стран антикоминтерновского блока не могли не вызвать тревогу Сталина – он предпринял энергичные дипломатические шаги. И в мае 1937 года для установления контактов с французами в Париж прибыл Литвинов. Однако Франция не скрывала своего недоверия к Советскому Союзу. В этом отражался своеобразный консерватизм политической мысли на берегах Сены. Уже со времен «Великой революции» правительство Франции традиционно покровительствовало полякам. И идея взаимодействия с Россией была для нее не столь важной.

Еще более существенным в последующем развитии событий стало избрание в конце мая 1937 года премьер-министром Великобритании Невилла Чемберлена. Именно этот противник коммунизма открыл позже зеленую улицу намерениям Гитлера для перекраивания карты мира.

Правда, первые пять лет пребывания у власти Гитлер проявлял осторожность. Он добивался успехов без демонстрации силы, используя для осуществления своих целей психологическое воздействие на лидеров Европы. Агрессивность намерений Германии четко определилась летом 1937 года, когда военный министр генерал-полковник Бломберг подписал директиву по подготовке к войне.

А. Мартиросян обращает внимание, что она появилась 24 июня 1937 года. Уже через десять дней после расстрела группы Тухачевского, когда в СССР произошла ликвидация руководителей советской части «двойного заговора».

Можно было бы допустить, что Гитлера воодушевило якобы «ослабление» Красной Армии, но такое предположение изначально абсурдно. Расстрел пяти военных, из которых ни один не занимал сколько-нибудь значимую роль в руководстве советской военной машиной, – совершенно ничего не значил. Даже пресловутое «маршальство» Тухачевского для внешнего мира носило совершенно символический характер. И то только потому, что носитель этого звания подвизался на роли «вечно обиженного» заместителя Ворошилова.

И, уж конечно, совершенно не может быть речи о том, чтобы Гитлер сумел предвосхитить: будто бы в ближайшие годы Сталин произведет серьезную чистку армии. Логичнее сделать иной вывод: информированные круги в немецком генералитете осознали, что после ликвидации ядра заговора против Сталина расчет на приход к власти в Советском Союзе прогерманских сил уже не имеет никакого смысла.

Курс Гитлера на подготовку к войне приобрел реальную направленность. И к осени 1937 года результаты перевооружения германской армии уже ни у кого не вызывали сомнений. Правда, впервые о своих намерениях в завоевании мирового господства Гитлер оповестил генералов Вермахта лишь 5 ноября. К концу следующего года затраты Германии на программу перевооружения достигли 52% всех государственных расходов и 17% валового национального продукта.

В этот период Германия стала почти местом паломничества гостей из Великобритании. В октябре 1937 года Гитлера посетил с частным визитом большой поклонник нацизма бывший король Эдуард VIII. О чем он говорил на встрече, точно не известно, но уже вскоре – 19 ноября в Германию пожаловал министр иностранных дел в правительстве Чемберлена лорд Галифакс.

И уже совершенно бросается в глаза то, что сразу после встреч с ним Гитлер утвердил «план Грюн», предусматривающий действия по завоеванию мирового господства, о чем он широко оповестил своих генералов[1]. Дата нападения на Чехословакию была сориентирована на 22 мая 1938 года.

Через свою разведку Сталин был информирован о закулисных манипуляциях западных политиков, развязывающих руки Гитлеру. Для него не являлось секретом, что Англия, а под ее нажимом и Франция были почти готовы присоединиться к треугольнику Берлин – Рим – Токио, с целью создания единого фронта против СССР. Участвовать в котором немцы приглашали и США.

Министр иностранных дел Великобритании и один из лидеров консервативной партии лорд Галифакс продемонстрировал Гитлеру прямое согласие на планы по захвату Австрии, Чехословакии, Данцига. Однако Запад не ограничился дипломатической политикой по «умиротворению» Германии. Он начал усиленно накачивать ее сырьем и стратегическими ресурсами.

Заручившись поддержкой европейских соседей, Гитлер уже не стал откладывать осуществление своих намерений в долгий ящик. Австрийского канцлера Шушинга он принял на вилле в Бергсхофе 12 февраля 1938 года. Пригласив австрийца в свой кабинет, Гитлер почти в ультимативной форме потребовал полной свободы действий для австрийских национал-социалистов, амнистии всем заключенным нацистам, назначения Зейсс-Инкварта главой полиции, а Глейз-Хорстенау министром обороны. Еще одного своего назначенца он прочил на пост министра финансов. Монолог Гитлера был полон эмоциональных эффектов, и канцлер Австрии долго не сопротивлялся.

Спустя неполный месяц, 10 марта, австрийские нацисты вышли на улицы столицы с требованием отмены плебисцита, назначенного в Австрии, по вопросу о независимости страны. Под давлением немцев Шушинг поспешно заявил об отставке. 11 марта, в 20.45, Гитлер издал приказ: перейти на рассвете следующего дня границу Австрии. После полуночи улицы Вены были заполнены неистовавшими толпами сторонников присоединения.

Извещенный об этих планах, Муссолини заявил об одобрении акции Германии. Гитлер был тронут этой поддержкой. Он сказал по телефону: «Передайте Муссолини, что я никогда этого не забуду. Никогда, никогда, что бы ни случилось… Как только с Австрией все уладится, я буду готов поддержать его в чем угодно, чего бы это ни стоило…»

Когда 8-я германская армия вошла в Австрию, немецкое радио сообщило, что подвергавшийся чудовищному гнету со стороны правительства народ Австрии получил помощь братьев-немцев. События развивались стремительно. Гитлер распустил рейхстаг и назначил на 10 апреля новые выборы. Народ был за присоединение. Выборы закончились грандиозным митингом в Вене. Аншлюс, воплощавший осуществление немецкой мечты о великой Германии, состоялся. И Гитлер, который провел последние десять дней перед выборами в Австрии, стоял перед неистово ликовавшей толпой с сознанием собственной исключительности и веры в свою великую миссию.

Пожалуй, Сталин был единственным мировым лидером, понявшим и до конца разглядевшим опасные, далеко идущие последствия происходящего. Однако направленное им по дипломатическим каналам предложение провести встречу на высоком уровне поддержки не встретило. Союз с СССР не входил в планы британцев. Созыв конференции они назвали «опасным», указав, что это «может расколоть Европу на два враждебных лагеря и навесить на Германию ярлык агрессора». Французы вообще не ответили на предложение СССР.

Человек с тонким чутьем неписаных законов политики и глубоким знанием истории, Сталин неоднократно взвесил, какой оборот могут получить события. Еще 1 марта 1936 года в интервью председателю американского газетного объединения Рою Говарду на вопрос о том, «как СССР представляет себе нападение со стороны Германии, с каких позиций, в каком направлении могут действовать германские войска», Сталин ответил:

«История говорит, что когда какое-либо государство хочет воевать с другим государством, даже не с соседним, то оно начинает искать границы, через которые оно могло бы добраться до границ государства, на которое оно хочет напасть. Обычно агрессивное государство находит такие границы. Оно их находит либо при помощи силы, как это имело место в 1914 году, когда Германия вторглась в Бельгию, чтобы ударить по Франции, либо оно берет такую границу «в кредит», как это сделала Германия в отношении Латвии, скажем, в 1918 году, пытаясь через нее прорваться к Ленинграду… Я не знаю, какие именно границы может приспособить для своих целей Германия, но думаю, что охотники дать ей границу «в кредит» могут найтись».

Конечно, не назвав конкретные границы, Сталин проявил дипломатическую предосторожность. Он знал, какую границу Гитлер получит «в кредит». И вскоре после состоявшегося «аншлюса» советский посол в Чехословакии был уполномочен сообщить президенту Бенешу, что Советский Союз готов предпринять шаги для гарантии безопасности его страны.

Сталин правильно определил направление следующих шагов Гитлера, который не заставил себя ждать. В решении «чехословацкого вопроса» он использовал ту же излюбленную тактику «пятой колонны». Спустя две недели после аншлюса, 28—29 марта, Гитлер встретился с лидером судетских немцев Хенлейном, и результатом этой встречи стало выступление последнего 24 апреля в Карловых Варах с программой создания Судетской автономии.

Гитлер начал «дрейфовать» на Восток, а руководители Великобритании и Франции поспешили поощрить его к этой тенденции, потенциально вписывающейся в интересы их политики. В конце апреля в Лондоне встретились их министры иностранных дел, предпринявшие все усилия, чтобы вынудить Чехословакию прийти с Хенлейном к соглашению. Гитлер пришел в восторг: чешские союзники усердно способствовали его намерениям, делая грязную подрывную работу за него. Поэтому он сам для участия в разделе Чехословакии сосредоточил усилия на вербовке Венгрии.

По приглашению немецкой стороны в Берлин прибыл венгерский регент адмирал Хорти, и Гитлер широким жестом предложил ему аннексировать Словению и Закарпатскую Украину. Правда, сдвинуть Венгрию «с мертвой точки» ему не удалось, зато британцы и французы добились успеха. Они вынудили Бенеша пойти на условия судетских немцев. 5 сентября чехословацкий президент принял их лидеров и подписал все предъявленные требования. Однако это самоунижение вызвало протест. В Судетах произошли волнения, в результате которых было введено военное положение, и Хенлейн с несколькими тысячами сторонников бежал через границу.

Гитлер был взбешен. Исполнение его планов отодвигалось на неопределенный период, и Чемберлен отправился его «умиротворять». Премьер-министр Великобритании прибыл с визитом в Германию 15 сентября 1938 года. Для мировой истории этот день стал решающим. Именно с него начал считать свои роковые минуты механизм мировых часов, приближающий начало самой грандиозной и трагической войны человечества.

Чемберлена Гитлер принял в том же кабинете, где недавно «обрабатывал» Шушинга. Английский премьер пытался уговорить Гитлера урегулировать судетский вопрос «переселением людей или путем переноса границ». Но Гитлер отреагировал категорично: «Все это – теория, а проблему надо решать сразу и немедленно. Я скорее рискну развязать войну, чем позволю тянуться этому бесконечно». И, уже сбавив тон, добавил, что войны может не быть, если будет принят принцип самоопределения.

Черчилль передергивает карты, когда пишет, что Чемберлен, лелеявший надежду войти в историю под именем «Великого миротворца», «ради этой цели был всегда готов идти наперекор фактам и подвергать немалому риску как себя, так и свою страну». Этот пассаж его мемуаров не более чем самолюбивая попытка оправдать задним числом английскую политику, обернувшуюся «Мюнхенским сговором».

Шестидесятидевятилетилетний английский премьер не был «миротворцем». Он не был даже «хитрым лисом», а скорее вошел в историю расчетливым старым шакалом, усиленно толкавшим Гитлера дальше на Восток. Для Сталина намерения англичан были предельно ясны. Уже только одна шифровка агента Риббентропа в Лондоне Джорджа Попова, добытая советской разведкой, со ссылкой на слова Н. Чемберлена прямо указывала на цели британцев: «Для нас, конечно, было бы лучше всего, если бы Гитлер и Сталин сцепились и растерзали друг друга».

Чем руководствовалась Великобритания? Такой вопрос даже не нуждается в комментарии. И все-таки напомним основные аспекты ее интересов.

Во-первых, эти устремления снимали напряжение на западной границе Германии и вечные притязания немцев к Франции. Во-вторых, переключение внимания Гитлера к продвижению на Восток создавало реальные предпосылки пресечь предпринятую немцами в 1937 году кампанию по возврату Германии колоний, отнятых у нее союзниками после Первой мировой войны. В-третьих, в случае конфликта Германии с Советским Союзом у Великобритании появлялся повод и реальная возможность вернуть утраченное после Октябрьской революции английское присутствие в нефтяных районах Каспия. Но что самое главное – Гитлер мог покончить с самим большевизмом, ненавистным для официального Лондона.

Поэтому после сделки с Гитлером, уже стоя у трапа самолета, Невилл Чемберлен прямо призвал Гитлера: «Для нападения на СССР у вас достаточно самолетов, тем более что уже нет опасности базирования советских самолетов на чехословацких аэродромах». Сталин получил информацию об этом заявлении по каналам «кембриджской пятерки».

Уже 16 сентября, на следующий день после возвращения премьера в Лондон, англичане начали готовить план, предусматривающий отторжение от Чехословакии территорий, на которых немецкое население составляло более 50%. Они включали и те районы, где располагались оборонительные сооружения. 19 сентября эти требования были сообщены чешскому правительству. Подавленный Бенеш обратился в Москву, и Сталин гарантировал выполнение договорных обязательств.

Однако Лондон и Париж усиленно обрабатывали чешского президента, и тот капитулировал. Бенеш не мог не капитулировать. Когда дело дошло до финала мюнхенской сделки, Лондон направил в Прагу целую бригаду разведчиков во главе с сэром Рэнисменом. Она была занята тем, что откровенно выламывала руки официальной Праге, чтобы «предотвратить даже малейшую возможность ее обращения за помощью к СССР».

Мюнхенский сговор был аморален тем, что чехов просто «продали». В основу торга легла договоренность: Гитлер снимает все свои колониальные притязания, а взамен получает Чехословакию со всем ее экономическим и военно-экономическим «приданым», как плацдарм для нападения на Советский Союз.

Подобную дипломатию осуществляла и Франция. Ее министр иностранных дел Боннэ 6 сентября откровенно заявил немецким руководителям: «Оставьте нам нашу колониальную империю, и тогда Украина будет вашей». Гитлер не воспользовался этими услужливыми советами англосаксов лишь по той простой причине, что «у него хватило ума сообразить, что между 170 советскими и 42 германскими дивизиями есть разница».

Но именно за то, что Гитлер не напал в этот период на СССР, министр иностранных дел Великобритании лорд Галифакс позже «обозвал Гитлера клятвопреступником – обещал, мол, напасть на СССР, но слова не сдержал…». Таков в сжатом изложении смысл политических игр вокруг Советского Союза перед началом Второй мировой войны.

Сталин внимательно следил за политическими зигзагами Европы, тщательно взвешивая ситуацию. Он был осторожен и предусмотрителен. Несомненным проявлением его политической и дипломатической прозорливости стало то, что еще в 1935 году при подписании Договора о взаимопомощи с Чехословакией 2-й статьей он оговорил условия предоставления советской военной помощи Праге. Выполнение обязательств обусловливалось непременным выполнением аналогичных обязательств со стороны Франции как союзницы Чехословакии.

Однако с началом мюнхенской интриги Сталин сразу же изъявил готовность помочь чехам. Профессор Ржешевский обращает внимание на то, что еще в августе 1938 года командующий чешскими ВВС генерал Файер после переговоров с советскими представителями сделал заявление, что в случае конфликта «СССР обещал прислать 700 истребителей, если будут подготовлены подходящие аэродромы и обеспечена противовоздушная оборона».

Правда, для переброски авиации был необходим короткий перелет над территорией Польши или Румынии. Но глава французской миссии в Бухаресте информировал свое правительство, что румыны согласны «закрыть глаза на советские самолеты при условии, что перелет будет совершен на высоте 3000 метров, недосягаемой для румынских средств ПВО».

В начале сентября советский посол в Лондоне Майский сообщил Черчиллю (передавшему эту информацию министерству иностранных дел), что, в случае нападения Германии на Чехословакию, СССР применит силу. 21 сентября Литвинов заявил в Женеве, что уже три дня назад на вопрос чехов: «Могут ли они рассчитывать на поддержку Советского Союза?» – был дан положительный ответ.

Сталин дал своему чешскому союзнику не просто обещания. Маршал Захаров, находившийся в 1938 году в подчинении начальника Генерального штаба Шапошникова, авторитетно пояснял, что Советский Союз гарантировал Чехословакии помощь вне зависимости от поведения Франции. В воспоминаниях, написанных в 1969 году и опубликованных только спустя двадцать лет, маршал подробно сообщает о составе вооруженных сил, отмобилизованных для этой цели.

Уже 21 сентября 1938 года в 18.00 поднятые по тревоге войска Киевского военного округа, в составе 10 дивизий под командованием маршала Тимошенко, разместились вдоль польской границы. В последующие дни по другим военным округам, дислоцированным к западу от Урала, был разослан приказ о приведении в боевую готовность 60 пехотных полков, 16 кавалерийских дивизионов, 3 танковых корпусов, 22 отдельных танковых батальонов и 17 воздушных эскадрилий; 330 тыс. резервистов, а также десятки тысяч солдат, готовившихся к увольнению в запас. Советское правительство телеграммой от 25 сентября уведомило французов о ходе успешной мобилизации советских войск. 28 сентября об этом же было сообщено военному атташе Франции в Москве.

Однако ни французы, ни англичане не собирались «спасать» Чехословакию. Бенеша подвергли усиленной обработке. И в 5 часов утра 21 сентября чешское правительство «с прискорбием» было вынуждено согласиться на англо-французские условия.

Встретившись с Гитлером 22 сентября в Годесберге – на Рейне, Чемберлен с удовлетворением сообщил, что чехи согласились на англо-французский план передачи Судет Германии. Но Гитлера услужливость английского премьера не умилила. Он заявил, что у него больше нет времени на обсуждение взаимных уступок – процентного соотношения, имущественных прав беженцев и прочих мелочей. Его устраивает лишь немедленная оккупация Судет. Проведение плебисцита по австрийской модели, а уж потом выяснение польских и венгерских требований. Он ультимативно объявил: эвакуация чехов должна начаться 26-го и закончиться 28 сентября.

Правда, уже в завершение встречи Гитлер сделал «реверанс». Он сказал: «Чтобы доставить вам удовольствие, мистер Чемберлен, я готов уступить. Вы – один из немногих, которым я когда-либо делал одолжение. Если это облегчит вашу задачу, я готов удовлетвориться 1 октября как днем окончания эвакуации чехов». Для принятия решения чехам был установлен срок 14 часов 28 сентября, но еще 27-го числа Кейтель получил распоряжение подтянуть войска с тем, чтобы 30 сентября начать наступление.

И все-таки, нагнетая обстановку, Гитлер блефовал. Конечно, он был не прочь, «чтобы новая немецкая армия понюхала пороху». Но он понимал, что у него еще недостаточно сил, и не был уверен, готова ли немецкая нация психологически к использованию этих сил в предстоящих войнах. Поэтому 28-го, в момент наступления времени принятия окончательного решения, не рискнув ввязаться в войну, он приступил к переговорам.

В третий раз Чемберлен прибыл в Германию уже для встречи «большой четверки» на мюнхенской конференции. Чехов и русских на конференцию не пригласили. Проект решения разработали днем раньше. Его готовили фон Нейрат, Геринг и фон Вайцзеккер, а представлял Муссолини. На рассвете 30 сентября было достигнуто соглашение. Обязанность предъявить Чехословакии условия расчленения государства была возложена на англичан и французов. На следующий день немецкая армия оккупировала Судеты, и чехи лишились всей системы пограничных укреплений. Президент Бенеш уехал из страны.

Свои планы по оккупации Чехословакии Гитлер завершил весной 1939 года. В этом разделе приняла участие и союзница Германии Польша. По выражению Черчилля, она бросилась на грабеж Чехословакии «с алчностью гиены», и немцы едва успели уберечь от поляков свою часть добычи.

«Вечером 14 марта, – пишет Кейтель, – личный полк СС Гитлера вторгся в Моравско-Остравский выступ, чтобы заранее обезопасить витковицкие заводы от захвата поляками». В Прагу Гитлер прибыл вместе с войсками, на самолете. 16 марта немцы вошли в Словению. Через неделю Венгрия захватила входившую в состав Чехословакии Закарпатскую Украину. В этот же день литовцы подписали соглашение, по которому отдавали Германии Клайпеду. Чехословакия была оккупирована и расчленена как большой кусок европейского пирога.

Мюнхенский сговор предоставил в распоряжение Гитлера прекрасные приобретения. В его руках оказались знаменитые заводы «Шкода» с обученным квалифицированным персоналом, оснащенные современной техникой. Ему досталось все вооружение и снаряжение чешской армии. Немецкие военные были высокого мнения о качестве чешского вооружения. И, войдя в состав «Рейхсверке», завод «Шкода» в Праге и Чешский оборонный завод сразу же были перепрофилированы в соответствии с нуждами Рейха.

В руки Германии перешел крупнейший угольно-металлургический комплекс в Витковцах, контрольным пакетом которого владел Ротшильд. Только заводы концерна «Шкода», составлявшие костяк военно-промышленного комплекса Чехословакии, производили вооружения больше, чем вся британская промышленность, вместе взятая. Удельный вес Чехословакии на мировом рынке оружия составлял 40%. Ее промышленность могла выпускать ежемесячно 1600 танковых, 3000 ручных пулеметов, 130 тыс. винтовок, 7 тыс. гранатометов, 200 орудий, десятки танков и самолетов.

Все это Великобритания услужливо «сдала в аренду» Гитлеру. И он не скрывал своего восторга. Выступая 23 апреля 1939 года, он говорил: «Хочу, чтобы вы имели хотя бы некоторое представление о почти астрономических цифрах, которые дает нам международный арсенал, расположенный в Центральной Европе (Чехословакия). Со времен оккупации мы получили 1582 самолета, 581 противотанковую пушку, 2175 орудий всех калибров, 735 минометов, 486 тяжелых танков, 42 876 пулеметов, 114 тыс. пистолетов, 1020 тыс. винтовок, 3 миллиона гранат, миллиарды единиц огнестрельных боеприпасов».

Проведя «бескровную войну», Гитлер получил и другие преимущества. Оккупация Богемии – Моравии позволила уже к 1 июля 1939 года рекрутировать на работы в Германии 40 тыс. квалифицированных чехословацких рабочих. Кстати, вступившие во Францию в 1940 году три немецкие танковые дивизии были оснащены танками, орудиями и грузовиками, изготовленными на чешских заводах. Дочерними компаниями «Рейхсверке» Геринга стали конфискованные крупные промышленные предприятия семьи Печеков.

Оккупация Чехословакии расширяла немецкие экономические связи со странами Юго-Восточной Европы: Венгрией, Югославией и Румынией, попавшими в полную экономическую зависимость от Германии. Но и это было не все. Сразу после подписания Мюнхенского соглашения министр иностранных дел Германии прибыл в Бухарест и потребовал резкого увеличения поставок нефти и румынской пшеницы.

Впрочем, накануне Второй мировой войны Гитлер не довольствовался ресурсами только одной Европы. Из 28 видов основных ресурсов сама Германия имела лишь семь. Поэтому около 50% своего импорта стратегического сырья и материалов она ввозила из США, Англии и Франции. Импорт нефти Германией в 1938 году составлял (в миллионах немецких марок): США – 84,4, Голландская Индия – 76, 8, Румыния – 36, Мексика – 19,8, Венесуэла – 8,2, Иран – 8,1. В этом году всего было ввезено 3640 тыс. тонн нефти и нефтепродуктов, из них 2520 – из США и Голландской Индии.

При помощи США, Англии и Франции в кратчайший срок в Германии было построено более 300 крупных военных заводов. В 1940 году вместе с оккупированными странами Германия выплавляла 31,8 млн тонн стали. Сама она добывала 257,4 млн тонн угля, а вместе с сателлитами – 439 млн тонн. Советский Союз – соответственно 18,3 млн тонн и 165 млн тонн.

Импорт пшеницы в 1938 году составил 1267,7 тыс. тонн. В том числе: из Британской империи – 321,3 тыс. тонн, из США – 243,9 тыс. тонн (44,6% к общему импорту). Общий импорт железной руды – 1927,5 тыс. тонн. В том числе из США – 1595,9 тыс. тонн. Медная руда – общий импорт 653 тыс. тонн. В том числе из Британской империи – 193,3 тыс. тонн, из Франции с колониями – 159,5 тыс. тонн, из США – 352,8 тыс. тонн. Медь вместе с ломом – общий импорт 358,4 тыс. тонн; в том числе из Британской империи – 128,9 тыс. тонн, из США – 92, 3 тыс. тонн.

В 1938 году из этих же стран ввезено: железной руды с содержанием марганца – 855,2 тыс. тонн, марганцевой руды – 288,3 тыс. тонн, цинковой руды – 68,3 тыс. тонн, хромовой руды – 92,3 тыс. тонн. Алюминия – 11,9 тыс. тонн, свинцовой руды – 58, 3 тыс. тонн, каучука – 61,2 тыс. тонн, хлопка – 125,2 тыс. тонн. Ввоз каждого вида этих стратегических материалов из трех этих стран составлял более 50% в объеме общего импорта Рейха[2].

На подготовку к войне гитлеровская Германия израсходовала более 90 миллиардов марок. Большую часть этой суммы составили кредиты, предоставляемые монополиями США, Англии и Франции. Такова сухая хроника мюнхенского сговора. И утверждение, будто бы Вторая мировая война началась лишь с захвата Гитлером Польши, это лишь условная дань традиционно сложившемуся заблуждению. Война началась с оккупации Чехословакии.

Сталин отдавал себе отчет в складывающейся ситуации. Он ясно представлял, чем грозит Советскому Союзу так быстро изменившаяся международная обстановка. Выступая на XVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 года, он заявил: «Война, так незаметно подкравшаяся к народам, втянула в свою орбиту свыше пятисот миллионов населения, распространив сферу своего действия на громадную территорию – от Тянцзиня, Шанхая и Кантона через Абиссинию до Гибралтара… Новая империалистическая война стала фактом».

Война не только подступила к границам СССР, на востоке страны она уже шла. После оккупации Японией Маньчжурии на дальневосточной границе произошло более двух тысяч вооруженных инцидентов. Только в результате двухнедельных боев у озера Хасан японские войска были выбиты с захваченной ими территории.

Одурманивающий запах войны волновал и воображение Польши. Она раньше своих союзников сообразила, как поживиться от начавшегося дележа мира. Министр иностранных дел Германии Риббентроп и посол Польши в Берлине Ю. Липский уже 24 октября 1938 года договорились об общей политике в отношении СССР на основе Антикоминтерновского пакта. В январе 1939 года этот вопрос более детально рассматривался на встрече Гитлера с министром иностранных дел Польши Ю. Беком. Поляки выразили готовность «выступить на стороне Германии в походе на Советскую Украину».

Сталин был информирован о дипломатических интригах Запада и открыто заявил, что знает об их направленности. За пять дней до оккупации Праги, в докладе на XVII съезде 10 марта 1939 года, Сталин отметил, что те же самые страны, которые «уступили» Германии «Австрию, несмотря на наличие обязательств защищать ее самостоятельность, уступили Судетскую область, бросили на произвол судьбы Чехословакию, нарушив все и всякие обязательства, а потом стали крикливо кричать «о слабости русской армии», о «разложении русской авиации», о «беспорядках» в Советском Союзе, толкая немцев дальше на восток, обещая им легкую добычу и приговаривая: вы только начните войну с большевиками, а дальше все пойдет хорошо.

Нужно признать… это похоже на подталкивание, на поощрение агрессора… Деятели этой прессы до хрипоты кричали, что немцы идут на Советскую Украину, что они имеют теперь в руках так называемую Карпатскую Украину, насчитывающую около 700 тысяч населения, что немцы не далее как весной этого года присоединят Советскую Украину, имеющую более 30 миллионов, к так называемой Карпатской Украине.

Похоже на то, что этот подозрительный шум имел целью поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований».

Конечно, это было сказано не только для внутреннего пользования. Сталин первым из мировых лидеров предельно объективно оценил ситуацию и демонстрировал мировым политикам, что ясно представляет их цели. Он объявил о начавшемся «переделе мира, сфер влияния и колоний с помощью военной силы». О переделе, в котором участвовали два блока империалистических держав: блок трех агрессивных государств, связанных Антикоминтерновским пактом, и блок в составе Англии и Франции.

«Однако Англия и Франция, – продолжал Сталин, – отвергли политику коллективной безопасности, коллективного сопротивления и заняли позицию нейтралитета… А политика невмешательства означает молчаливое согласие, попустительство агрессии, потворство в развязывании войны».

Это опасная игра, отмечает он: «В политике невмешательства сквозит стремление, желание не мешать агрессорам творить свое черное дело, не мешать, скажем, Японии впутаться в войну с Китаем. А еще лучше с Советским Союзом, не мешать, скажем, Германии… впутаться в войну с Советским Союзом, дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину войны. А потом, когда они ослабнут, выступить на сцену со свежими силами, конечно, «в интересах мира», и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия. И дешево, и мило!»[3]

Этот сценарий, набросанный Сталиным, Франции не удалось выдержать до конца. Но островная Англия все же сумела отсидеться с минимальными потерями за Ла-Маншем почти до последних месяцев разведенного ею мирового пожара. Поэтому, подчеркивая, что СССР выступает «за мир и укрепление деловых связей со всеми странами», Сталин давал понять, что Советский Союз не будет поддаваться на провокации стран Запада. Он понимал, что нужно ориентироваться на свои силы, и указывал участникам съезда на необходимость развернуть «серьезнейшую работу по усилению боевой готовности нашей Красной Армии и Красного Военно-Морского Флота».

Правда, попытки Германии и Польши определить условия военно-политического союза в этот период зашли в тупик. Дело заключалось в том, что Польша проявила чрезмерную алчность, которая возмутила даже немцев. А вопрос о так называемом «Данцигском коридоре», который немцы рассчитывали получить в счет будущего раздела Украины, даже привел к усилению напряженности во взаимоотношениях. И в поисках поддержки Польша обратилась к Англии и Франции, что, в свою очередь, обозлило Гитлера.

Да, Вторая мировая война уже шла, и даже в самой Англии провокаторское покровительство агрессивным планам Германии не могло не вызвать критики. Чтобы поднять свой политический престиж, Чемберлен заявил коллегам по кабинету, что в речи 17 марта, которую он собирался произнести в Бирмингеме, он «намерен прямо спросить у немцев, собирается ли Германия доминировать с позиции силы». «Теперь, – пояснял премьер, – нам нужно четко определиться – кто наши друзья…» Гитлер остался безразличен к этому риторическому всхлипу английского премьера.

Сталин с его развитым чувством интуиции остро осознавал опасность дальнейшего развития событий. В атмосфере усиливающейся напряженности он предпринял очередную попытку создания антигерманского пакта. Развертывая свою дипломатическую акцию, через Литвинова он передал Англии и Франции предложение Советского правительства о немедленном созыве в Бухаресте конференции с участием Польши, Румынии, Советского Союза для обсуждения совместных действий по прекращению начавшейся агрессии. Но Чемберлен расценил это предложение как «преждевременное».

Зато в ответ на просьбы Польши о поддержке англичанами было принято оказавшееся впоследствии мертворожденным решение «о создании антигерманской коалиции вокруг Польши». Но без участия Советского Союза. И 31 марта Чемберлен выступил в палате общин с заявлением, что, пока идут консультации с другими странами, Британия и Франция дают Польше гарантии, что окажут ей помощь в случае непосредственного посягательства Германии на ее территорию.

Парламентариями такая декларация была одобрена с большим энтузиазмом, а последовавший в Лондон визит полковника Бека ознаменовал начало подготовки англо-польского договора о союзе и гарантиях безопасности со стороны Британии, Румынии, Греции и Турции. Все эти шедевры дипломатии великобританского кабинета министров были на деле не больше чем фиговым листом, целомудренно прикрывающим истинные цели имперской политики.

В ответ на эту демонстративную, но мелочную возню англичан Гитлер не замедлил воспользоваться случаем, чтобы показать миру свои зубы. Празднуя собственное пятидесятилетие, он провел грандиозный военный парад, на который пригласили всех военных атташе. 20 апреля в центре Берлина несколько часов маршировали 6 армейских дивизий – 40 000 человек и 600 танков. Германскую «юбилейную хронику крутили во всех кинотеатрах мира».

Воодушевленная примером Германии, Япония тоже решила продемонстрировать силу мускулов. Она давно лелеяла мечту о создании под своим патронажем «Великой Монголии», планируя включить в ее состав земли Внутренней Монголии, МНР и советской Бурятии, а также территории вокруг озера Байкал.

Предусматривая подобные намерения, Сталин еще 1 марта 1936 года на вопрос американского газетного магната Роя Говарда ответил: «В случае, если Япония решится напасть на Монгольскую Народную Республику, покушаясь на ее независимость, нам придется помочь… Мы поможем МНР, так же как мы помогли ей в 1921 году». Японцы не придали значения этому предупреждению, и 11 мая 1939 года самонадеянно начали акцию вторжения на территорию МНР в районе реки Халхин-Гол.

Хотя первые атаки агрессоров были отбиты, ситуация продолжала оставаться напряженной. Сталин обязал руководство армии и страны в предельно короткие сроки обеспечить переброску в район конфликта свежих боевых частей, вооружения и ресурсов. Вождь распорядился направить в район конфликта новые боевые части, командование которыми Ворошилов поручил никому не известному комкору Жукову. Успешно подготовленная и проведенная в пустынной местности операция завершилась к 31 августа окружением и полным разгромом 18-тысячной группировки императорских частей японской армии. Меры, предпринятые Сталиным, отрезвили практичных японцев до конца мировой войны.

Лавры завоевателя уже захватили воображение и итальянца Муссолини. Впрочем, стремясь доказать миру свою полноценность, он решил вторгнуться в Албанию еще до этих событий. Гитлера о своих планах он намеревался проинформировать только «постфактум». Знаменательно, что накануне 22 мая 1939 года в Берлине Германия и Италия подписали военный союз – «Стальной пакт». Это нападение не могло не насторожить Европу. Наконец-то в умах британских политиков стали проявляться первые проблески здравого смысла, и на игорный стол мировой дипломатии была выброшена «русская карта».

До этого переговоры с Москвой, которые англичане начали вести с весны 1939 года, осуществлялись лишь с помощью дипломатических нот. Несмотря на настойчивые приглашения, министр Великобритании не удосужился посетить Москву. Причем английский историк Тейлор отмечает, что в ходе этой переписки советские ответы Лондону приходили через 1—2 дня, а на подготовку ответов Москве требовалось от одной до трех недель. «Если эти даты, – пишет Тейлор, – что-нибудь значили, то только то, что англичане тянули, а русские хотели добиться результатов».

Нежелание Запада договориться о действенном отпоре Германии было почти демонстративным. 9 мая Великобритания отвергла предложение Советского Союза от 17 апреля о заключении пакта о взаимопомощи между СССР, Великобританией и Францией. В то же время, объявив о гарантиях в случае нападения немцев Польше и Румынии, Англия отказалась дать такие гарантии прибалтийским странам. «Это, – отмечает А. Тейлор, – оставляло лазейку для германского нападения на Советскую Россию, в то время как западные страны сохраняли свой нейтралитет».

Однако Сталин упорно продолжал поиски вариантов сотрудничества. По его указанию 2 июня 1939 года лидерам стран Запада был представлен «советский проект англо-франко-советского соглашения». В нем, в частности, предполагалось определить, что «Франция, Великобритания и СССР обязываются оказывать друг другу всестороннюю и эффективную помощь, если одно из этих государств будет втянуто в военные действия с европейской державой в результате либо: 1) агрессии со стороны этой державы против любого из этих трех государств, либо 2) агрессии со стороны этой державы против Бельгии, Греции, Турции, Румынии, Польши, Латвии, Эстонии, Финляндии, относительно которых условлено между Англией, Францией и СССР, что они обязываются защищать эти страны против агрессии…».

Естественно, что под «европейской державой» подразумевалась Германия. Но и этот проект соглашения почти демонстративно был отвергнут. Сталин прекрасно понимал внутреннюю подоплеку поведения, намерений и эгоистических целей лидеров Англии и Франции. Поэтому дальнейшие его действия не только исторически оправданны, но являются блестящим образцом, примером ведения реальной дипломатии высочайшего государственного уровня.

Они чужды броской рисовки, в них нет ограниченной политической наивности, идеологического догматизма и закомплексованности. Но его дипломатические и на их основе практические действия, обусловленные жесткими рамками исторических реальностей того времени, стали залогом и основой будущей Победы. В то время как Запад продолжал провоцировать Гитлера на одностороннюю агрессию против СССР, Сталин сумел создать объективные предпосылки для неизбежности появления будущей антигитлеровской коалиции.

Была ли возможность создать такую коалицию накануне вторжения Гитлера в Польшу? Могли ли мировые державы остановить его поползновения в еще не завершенной стадии?

Пожалуй, была. Но единственным приемлемым решением являлся военный союз Англии и Франции с СССР. И в том, что он не сложился, не было вины Сталина!

Когда в начале августа 1939 года английское и французское правительства, желая «напугать» Гитлера, предложили провести переговоры с Москвой, они блефовали. Британцы и французы понимали, что Гитлер не допустит подписания такого договора, грозящего Рейху войной на два фронта. Но они заинтересованно рассчитывали на активизацию его действий в походе на Восток.

Общеизвестно, что направление в Советский Союз в августе 1939 года английской и французской военных миссий не имело целью заключение реального содружества. Об этом свидетельствуют уже сами факты подготовки, отправление и состав делегации. В состав военных миссий, направленных в Москву, ни англичане, ни французы не включили ни начальников генштабов, ни даже сколько-нибудь значащих военных, обладавших достаточными полномочиями для принятия серьезных обязательств.

Члены делегации приехали на переговоры «с пустыми папками». В них не было ни оперативных планов, ни информации о составе своих вооруженных сил, выставляемых в случае войны с Германией. По существу, сами члены миссии не понимали даже конечных целей этих переговоров.

Это непрерывное замалчивание своих намерений – недоговоренность и неопределенность в словах и провокаторская политика на деле – не могло продолжаться бесконечно. О двуличии ее позиции свидетельствовало и то, что главой военной делегации был назначен престарелый адмирал Дрейкс, являвшийся лишь комендантом Портсмута. Дрейкс не имел влияния в армии. Он вообще ничего собой не представлял.

Впрочем, о задачах делегации свидетельствует секретная инструкция, врученная ее главе накануне поездки. Она гласила: «Британское правительство не желает принимать на себя какие-либо обязательства, которые могли бы связать нам руки при тех или иных обстоятельствах. Поэтомуследует стремиться свести военное соглашение к самым общим формулировкам. Что-нибудь вроде согласованного заявления о политике отвечало бы этой цели».

Но и с этим фарсом Лондон явно не спешил. Все совершалось как в кадрах замедленной съемки. Лишь 5 августа – после десятидневных сборов – делегация на самом тихоходном товарно-пассажирском пароходе «Сити оф Эксетер» отправилась из Англии в Ленинград. Прошла неделя, прежде чем 12 августа военная миссия прибыла в Москву.

Действительные намерения англичан и цели переговоров не являлись секретом для немцев. Посол Германии в Лондоне Диркенс предупредительно докладывал Гитлеру, что задача английской делегации сводится к тому, чтобы «установить боевую ценность советских сил, а не подписывать соглашение об операциях… Все атташе Вермахта согласны, что в военных кругах Великобритании проявляют скептицизм по поводу переговоров с советскими вооруженными силами».

И все-таки обдуманно и планомерно прокладывающий путь к союзу с великими державами, Сталин не отмел с ходу саму идею переговоров. Советскую делегацию на встрече возглавил народный комиссар обороны маршал К.Е.Ворошилов. Ее членами являлись начальник Генерального штаба Б.М.Шапошников, народный комиссар ВМФ Н.Г. Кузнецов, начальник ВВС А.Д.Лактионов и заместитель начальника Генерального штаба И.В. Смородинов.

Сталин намеревался решить вопросы позитивно, и инструкции, данные им советской делегации, были конкретны. Они не позволяли лишь имитировать видимость переговоров. Поэтому на первом же заседании Ворошилов довольно жестко пресек попытки главы английской миссии завязать бессмысленную дискуссию об общих принципах сотрудничества.

Уже на следующий день после начала встречи, то есть к 14 августа, сразу стало ясно, что с не имевшими никаких реальных полномочий членами зарубежной делегации больше говорить не о чем. Переговоры можно было завершить не начиная.

Между тем они продолжались с перерывом до 22 августа. В их ходе советская сторона сделала попытку решить проблему прохода своих войск в случае нападения Германии на Францию или Англию через территорию Польши и Румынии. Но сразу же выяснилось, что ни планов, ни полномочий для решения этого вопроса члены зарубежной миссии не имеют.

Все становилось предельно ясно. Все обнажилось. Фарисейство западных держав было не прикрыто даже фиговым листком. Однако Сталин не пренебрег последней возможностью для организации военного союза, противостоящего немцам на пути к новому курсу. Заявив о своих намерениях определенно, он бросил на чашу весов значительную мощь своей армии.

Еще на встрече 15 августа маршал Шапошников огласил: «Против агрессии в Европе Красная Армия… развертывает и выставляет на фронт: 120 пехотных дивизий, 16 кавалерийских дивизий, 5000 тяжелых орудий (сюда входят пушки и гаубицы), 9—10 тыс. танков, от 5 до 5,5 тыс. боевых самолетов (без вспомогательной авиации), то есть бомбардировщиков и истребителей… Сосредоточение армии производится в 8—20 дней». Это был весомый аргумент, он не оставлял лазеек для кривотолков, но у членов миссии не было даже элементарных полномочий, чтобы ответить на этот жест.

Могло ли у Сталина развеяться убеждение, что в намерения англо-французского альянса, затеявшего пошлую проходную «интрижку» с Гитлером, не входила возможность предотвращения войны между СССР и Германией? Конечно, на этот счет у советской стороны не могло возникнуть иллюзий.

В процессе обсуждения требования Ворошилова о возможности пропуска советских войск «к Восточной Пруссии или другим пунктам для борьбы с общим противником» генерал Думенк почти легкомысленно заявил: «Я полагаю, что Польша и Румыния будут вас, г-н маршал, умолять прийти на помощь». «А может, не будут… – отреагировал Ворошилов. – На мой взгляд, у Франции и Англии должно быть точное представление о нашей реальной помощи или участии в войне».

Житейски более мудрым было мнение адмирала Дракса: «Если Польша и Румыния не потребуют помощи от СССР, они в скором времени станут простыми немецкими провинциями, и тогда СССР решит, как с ними поступить».

Нужны ли комментарии? И можно сказать, что позже Сталин трезво последовал этому совету английского адмирала, когда ввел войска Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину.

Итак, переговоры зашли в тупик. Участники западных миссий откровенно уклонялись от прямых ответов по рассматриваемым темам. Это походило на бессмысленный торг, когда покупатель явился на базар не только без денег, но и без намерений приобрести товар. И в последний день встречи Ворошилов был вынужден воскликнуть: «Неужели нам нужно выпрашивать, чтобы нам дали право драться с нашим совместным врагом! До того как все эти вопросы будут выяснены, никаких переговоров вести нельзя», – заключил он.

Конечно, Сталин был разочарован. Его разочарование было настолько очевидным, что он даже не стал его маскировать дипломатическим протоколом. Последовавшее заявление было почти ультимативной нотой, предельно обнажавшей существо дела: «Советская военная миссия выражает сожаление по поводу отсутствия у военных миссий Англии и Франции точного ответа на поставленный вопрос о пропуске советских вооруженных сил через территорию Польши и Румынии. Советская миссия считает, что без положительного решения этого вопроса все начатое предприятие о заключении военной конвенции… заранее обречено на неуспех…

Ввиду изложенного, ответственность за затяжку военных переговоров, как и за перерыв этих переговоров, естественно, падает на французскую и английскую стороны».

Ни о чем не договорившись, не придя к конкретным решениям, в последний раз делегации встретились 21 августа. Переговоры начались в одиннадать утра, закончившись в половине шестого вечера; и, ревматически поскрипывая костями, престарелый «английский адмирал» увез своих коллег в слишком туманный Лондон. Увез ни с чем.

Немцы внимательно следили за происходящим в Москве. Гитлер не мог допустить мышиного шуршания старой Англии за своей спиной. Теперь инициатива ведения дел со Сталиным перешла к нему. Уже на следующий день после отъезда миссии было объявлено о предстоящем визите в Москву Риббентропа. Гитлер предложил Сталину «мир».

И вне зависимости от того, верил или не верил Сталин в искренность этих намерений, – он не мог не принять эти предложения. Противное было бы непростительной ошибкой. Неосмотрительностью, которая не имела бы прощения. Мысль об отклонении такого предложения может возникнуть лишь в голове недалеких историков, «разглагольствующих» на бумаге и неспособных понимать элементарные вещи.

Тем более что осуществления своих интересов добивался не только Гитлер. Лицемерность действий и истинные цели Великобритании можно проследить на реальных фактах. Еще до начала московских переговоров прогерманские слои политиков в Лондоне начали искать пути заключения союза с Гитлером. Со своей стороны, Германия провела летом серию переговоров с целью добиться «нового Мюнхена».

Первоначально в них участвовал советник Геринга Герман Вольф. И 1 августа советник германского посольства Кордт направил в министерство иностранных дел Берлина донесение: «Великобритания изъявит готовность заключить с Германией соглашение о разграничении сфер интересов…»и «обещает полностью уважать германские сферы интересов в Восточной и Юго-Восточной Европе. Следствием этого было бы то, что Великобритания отказалась бы от гарантий, представленных ею некоторым государствам в германской сфере интересов… Великобритания обещает действовать в том направлении, чтобы Франция расторгла союз с Советским Союзом и отказалась бы от всех своих связей в Юго-Восточной Европе. Великобритания обещает прекратить ведущиеся в настоящее время переговоры о заключении пакта с Советским Союзом…»

Одного этого сообщения достаточно, чтобы понять истинные устремления британской дипломатии накануне войны. С 7 августа в переговорах принял участие Геринг; планировалось, что в конце августа он совершит визит в Лондон для подписания соглашения между Великобританией и Германией.

В этот же день на стол Сталина легло донесение разведки: «…после визита Вольфа в Лондон Гитлер убежден в том, чтов случае конфликта Англия останется нейтральной». То есть не будет помогать Польше.

Понимая истинные цели англичан, Гитлер мог уже не церемониться в осуществлении своих планов. Он не собирался обещать независимость полякам. Это не входило в его намерения. Польша была лишь барьером, через который он должен был пробить дорогу для осуществления своих дальнейших планов.

Приготовления Германии к захвату Польши уже ни для кого не были секретом. 7 августа советская разведка информировала Сталина, что «развертывание немецких войск против Польши и концентрация необходимых средств будет закончена между 15 и 20 августа. Начиная с 20 августа следует считаться с началом военной акции против Польши».

Постановка вопроса о проходе сил Красной Армии через Польшу на встрече военных миссий в Москве не была праздным требованием СССР. Это хорошо понимали и лидеры Запада, еще не сбрасывающие из политической колоды польскую карту. Более того, Запад был даже заинтересован в том, чтобы советские и германские войска вошли в соприкосновение, что почти гарантировало неизбежность конфликта в будущем.

Поэтому 18 августа послы Англии и Франции посетили министра иностранных дел Польши Юзефа Бека, пытаясь убедить его в согласии на пропуск советских войск через польскую территорию. Однако 20 августа Бек надменно заявил: «Я не допускаю, что могут быть какие-либо использования нашей территории иностранными войсками. У нас нет военного соглашения с СССР. Мы не хотим его».

Но еще накануне советник польского посольства в Англии А. Яжджевский уверял Т. Кордта, временного поверенного в делах Германии в Англии: «Германия… может быть уверена, что Польша никогда не позволит вступить на свою территорию ни одному солдату Советской России, будь то военнослужащие сухопутных войск или военно-воздушных сил».

Все встало на свои места. И Кордт сообщил в Берлин: «Тем самым положен конец всем домыслам, в которых утверждалось о предоставлении аэродромов в качестве базы для военно-воздушной операции Советской России против Германии». Трагикомизм в том, что Польша даже гордилась тем, что она «является европейским барьером в борьбе против большевизма», и немцы отблагодарят ее позже. Тем, что убьют каждого шестого поляка.

В отличие от заносчивого шляхтича Бека, надеявшегося на польский патриотизм и своих слабых союзников, Сталин прекрасно понимал, что Польша обречена на заклание. Но хотя Гитлер и был уверен, что ни Англия, ни Франция не помешают его намерениям, он все же не хотел рисковать. Ему нужна была твердая уверенность, что Советский Союз не испортит игры своим неожиданным вмешательством в его планы.

Впрочем, как и Англия, германская дипломатия начала искать возможность нормализации отношений с СССР еще в начале 1939 года. 17 апреля статс-секретарь министерства иностранных дел Германии Вайцзеккер в беседе с советским послом А. Меркаловым заявил, что Германия всегда хотела иметь торговые отношения с Россией, удовлетворяющие взаимным интересам.

На следующий день Меркалов был вызван телеграммой в Москву, куда прибыл 21 апреля. Позже он писал: «Цель визита в Кремль была неведома до момента прибытия на заседание Политбюро… После обоюдных приветствий Сталин первым делом неожиданно спросил: «Пойдут на нас немцы или не пойдут?» Меркалов предположил, что «курс, выбранный Гитлером, неизбежно повлечет за собой в ближайшие два-три года военный конфликт».

Такое мнение совпадало с выводами Сталина, и поэтому с апреля 1939 года вся его дальнейшая внешняя политика была подчинена «императиву выигрыша времени». Убедившись в неискренности намерений коварного Альбиона и наивной ветрености легкомысленной Франции, он уже не мог не пойти на попытки сближения, проявляемые Германией. Это было бы по меньшей мере неблагоразумно. Он понимал, что судьба Польши уже решена. И каковы бы ни были намерения Германии, ее, безусловно, было лучше держать в качестве торгового партнера, чем очевидного врага.

В результате бесед немцев в Берлине с советником советского посольства Астаховым и посла в СССР фон Шуленбурга с Молотовым была достигнута принципиальная договоренность о подписании соглашений, снимающих напряженность советско-германских отношений.

21 августа 1939 года в Кремль поступила телеграмма: «Господину Сталину, Москва.

1. Я искренне приветствую подписание нового германо-советского торгового соглашения как первую ступень в перестройке германо-советских отношений.

2. Заключение пакта о ненападении с Советским Союзом означает для меня определение долгосрочной политики Германии. Поэтому Германия возобновляет политическую линию, которая была выгодна обоим государствам в течение прошлых столетий. В этой ситуации имперское правительство решило действовать в полном соответствии с такими далеко идущими изменениями.

3. Я принимаю проект пакта о ненападении, который передал мне ваш министр иностранных дел господин Молотов, и считаю крайне необходимым как можно более скорое выяснение связанных с этим вопросов.

4. Я убежден, что дополнительный протокол, желаемый Советским правительством, может быть выработан в возможно короткое время, если ответственный государственный деятель Германии сможет лично прибыть в Москву для переговоров. В противном случае имперское правительство не представляет, как дополнительный протокол может быть выработан и согласован в короткое время.

5. Напряженность между Германией и Польшей стала невыносимой. Поведение Польши по отношению к великим державам таково, что кризис может разразиться в любой день. Перед лицом такой вероятности Германия в любом случае намерена защищать интересы государства всеми имеющимися в ее распоряжении средствами.

6. По моему мнению, желательно ввиду намерений обеих стран, не теряя времени, вступить в новую фазу отношений друг с другом. Поэтому я еще раз предлагаю принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, самое позднее в среду, 23 августа. Имперский министр иностранных дел имеет полные полномочия на составление и подписание как пакта о ненападении, так и протокола. Принимая во внимание международную ситуацию, имперский министр иностранных дел не сможет остаться в Москве более чем на один-два дня. Я буду рад получить Ваш скорый ответ. Адольф Гитлер»[4].

Гитлер был осведомлен о затяжке переговоров англичанами и французами и боялся, что Москва тоже начнет откладывать решение, используя его обращение для закулисных маневров. Однако, не добившись результатов от англичан и французов, Сталин лаконично ответил 21 августа:

«Канцлеру Германского государства господину А. Гитлеру. Я благодарю Вас за письмо. Я надеюсь, что германо-советский пакт о ненападении станет решающим поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами.

Народам наших стран нужны мирные отношения друг с другом. Согласие германского правительства на заключение пакта о ненападении создает фундамент для ликвидации политической напряженности и для установления мира и сотрудничества между нашими странами. Советское правительство уполномочило меня информировать Вас, что оно согласно на прибытие в Москву господина Риббентропа 23 августа. И. Сталин».

Несомненно, Гитлер в этот период лицемерил, и истинные его планы отражает то, что за девять дней до отправки телеграммы Сталину в беседе с Буркхардтом он заявил: «Я хочу жить с Англией в мире. Я готов гарантировать английские владения во всем мире… Все, что я предпринимаю, направлено против России».

Гитлер был полностью откровенен и с исполнителями своих замыслов. За день до приезда Риббентропа в Москву, беседуя 22 августа в Оберзальцберге с командующими всеми видами вооруженных сил, он многословно и импульсивно изложил свою программу. И все же его планы не имели еще четких и завершенно-продуманных контуров, это была своеобразная импровизация. В стенограмме состоявшегося разговора, в частности, зафиксировано:

«С осени 1939 года… я решил идти вместе со Сталиным… Сталин и я – единственные, которые смотрим только в будущее. Так, я в ближайшие недели на германо-советской границе подам руку Сталину и вместе с ним приступлю к новому разделу мира… Генерал-полковник Браухич обещал мне войну с Польшей закончить в течение нескольких недель. Если бы он мне доложил, что потребуется даже два или один год для этого, я бы не дал приказа о наступлении и договор бы заключил не с Россией, а с Англией. Мы не можем вести длительную войну. Несчастных червей – Деладье и Чемберлена – я узнал в Мюнхене. Они слишком трусливы, чтобы атаковать нас. Они не могут осуществить блокаду. Наоборот, у нас есть наша автаркия[5] и русское сырье. Польша будет опустошена и заселена немцами. Мой договор с Польшей был только выигрышем во времени. В общем, господа, с Россией случится то, что я сделал с Польшей. После смерти Сталина, он тяжелобольной человек, мы разобьем Советскую Россию. Тогда взойдет солнце немецкого мирового господства.

…Мы в дальнейшем будем сеять беспокойство на Дальнем Востоке и в Аравии. Мы являемся господами и смотрим на эти народы в лучшем случае как на лакированных обезьян, которые хотят почувствовать кнут».

Это не пьяный бред, а рассуждения политика. И это был «лучший» политик из современников Сталина, противостоявших ему на мировой арене. Какими же были интеллектуальные достоинства «несчастных червей – Деладье и Чемберлена»?

Риббентроп прибыл в Москву на личном самолете Гитлера 23 августа во второй половине дня. Он был встречен первым заместителем наркома иностранных дел СССР Потемкиным. В аэропорту рядом с флагом Советского Союза развевался флаг Рейха. Изготовить флаг со свастикой не успели, и его взяли из реквизита киностудии Мосфильма.

Обойдя строй почетного караула, который, как вспоминал Риббентроп, произвел на него «хорошее впечатление своим внешним видом и выправкой», направились в здание бывшего австрийского посольства. Уже на подлете к Москве, в районе Великих Лук, самолет с германским министром обстреляла советская зенитная батарея. После посадки в фюзеляже обнаружили пробоины от попадания осколков. Однако ни министр, ни сопровождавшие его сотрудники не обмолвились об этом факте.

Риббентроп прибыл в Москву в срок. Почти прямо с дороги состоялась его трехчасовая беседа со Сталиным и Молотовым. Германского министра иностранных дел и посла Шуленбурга провели по короткой, похожей на башенную лестнице. «Один из сотрудников, – пишет Риббентроп, – ввел нас в продолговатый кабинет, в конце которого нас стоя ожидал Сталин, рядом с ним стоял Молотов. Шуленбург даже не смог удержать возглас удивления: хотя он находился в Советском Союзе вот уже несколько лет, со Сталиным он еще не говорил никогда. После краткого официального приветствия мы вчетвером – Сталин Молотов, граф Шуленбург и я – уселись за стол»[6].

Вячеслав Молотов занял пост наркома иностранных дел в начале мая 1939 года. Внешне замкнутый и холодный, он создавал впечатление непроницаемости. Встреча началась в 6 часов вечера. Кроме советских руководителей и германских дипломатов, присутствовали советник немецкого посольства, переводчик Хильгер и светловолосый русский переводчик Павлов.

Первым изложил германскую позицию Риббентроп. «Затем, – вспоминал он, – заговорил Сталин. Кратко, без лишних слов. То, что он говорил, было ясно и недвусмысленно и показывало, как мне казалось, желание компромисса и взаимопонимания с Германией… Сталин с первого же момента нашей встречи произвел на меня сильное впечатление: человек необычайного масштаба.

Его трезвая, почти сухая, но столь четкая манера выражаться и твердый, но при этом великодушный стиль ведения переговоров показывали, что свою фамилию он носит по праву. Ход моих переговоров и бесед со Сталиным дал мне ясное представление о силе и власти этого человека, одно мановение руки которого становилось приказом для самой отдаленной деревни, затерянной где-нибудь в необъятных просторах России, человека, который сумел сплотить двухсотмиллионное население своей империи сильнее, чем какой-либо царь прежде».

Напомнив министру о своем заявлении в докладе на съезде партии, которое касалось германского вопроса, Сталин пояснил, что сделал его «сознательно, чтобы намекнуть о своем желании взаимопонимания с Германией».

«Ответ Сталина, – вспоминал Риббентроп, – был столь позитивен, что после первой принципиальной беседы, в ходе которой мы конкретизировали взаимную готовность к заключению пакта о ненападении, мы сразу же смогли договориться о материальной стороне разграничения обоюдных интересов и особенно по вопросу о германско-польском кризисе. На переговорах царила благоприятная атмосфера, хотя русские известны как дипломаты упорные».

Поздним вечером этого же дня состоялась вторая встреча, закончившаяся подписанием договора о ненападении. Знаменательно, что в ходе именно этой беседы, когда вопрос коснулся немецкого сателлита – Японии, чья недавняя провокация еще была свежа в памяти участников встречи, Сталин на весь последующий период обеспечил стране возможность войны с немцами без Второго фронта на Дальнем Востоке.

Тема Японии всплыла уже по ходу встречи. И на претензии Сталина министр иностранных дел Германии заявил, что «германо-японская дружба не направлена против Советского Союза».

«Более того, – подчеркнул он, – мы в состоянии, имея хорошие отношения с Японией, внести вклад в дело улаживания разногласий между Советским Союзом и Японией. Если господин Сталин желает этого, то я готов действовать в этом направлении и соответствующим образом использую свое влияние на японское правительство и буду держать в курсе советских представителей в Берлине».

Не роняя достоинства, Сталин воспользовался предложением Риббентропа облагоразумить немецких союзников: «Советское правительство действительно желает улучшения своих отношений с Японией, но есть предел нашему терпению в отношении японских провокаций. Если Япония хочет войны, она может ее получить. Советский Союз не боится войны и готов к ней. Если Япония хочет мира – это намного лучше!

Конечно, помощь Германии в деле советско-японских отношений была бы полезной. Но я бы не хотел, чтобы у японцев создалось впечатление, что инициатива этого исходит от Советского Союза».

Риббентроп услужливо поспешил заверить Сталина:

«Разумеется, все будет сделано, как вы желаете. Я буду продолжать уже имевшие место беседы с японским послом в Берлине об улучшении советско-японских отношений. Никакой новой инициативы ни с вашей, ни с нашей стороны в этом вопросе не будет».

Риббентроп сдержал слово. По существу, он собственными руками прекратил фактическое участие Японии в своем детище – Антикоминтерновском пакте. Но самолюбивые японцы не простили «предательства» Германии и заключенного за их спиной советско-германского договора. И уж тем более они не намеревались не моргнув глазом проглотить назидательные указания о направленности их внешней политики.

Поэтому с 1939 года Япония обретет новую идею. Она отзовется атакой Перл-Харбора, и, как следствие этого, США превратятся в действенного союзника СССР во Второй мировой войне. Таким образом, одним росчерком пера Молотова на заключенном пакте Сталин укрепил безопасность страны на Дальнем Востоке вплоть до завершения будущей войны с Германией. Уже только одно это последствие соглашения с Германией имело далеко идущее, неоценимое стратегическое значение.

На этой встрече Сталину удалось достичь очень многого в германской политике. В конкретных исторических условиях он выжал все возможное из заинтересованности немцев. Отвечая на вопрос Сталина о взаимоотношениях Германии с Турцией, Риббентроп пожаловался:

«Мы имеем сведения, что Англия потратила пять миллионов фунтов стерлингов на распространение антигерманской пропаганды в Турции».

Сталин «подогрел» обиды министра, попутно дезавуировав наличие с его стороны намерений о заключении соглашения с Англией против Германии. Он сказал:

«По моей информации, суммы, затраченные Англией для подкупа турецких политических деятелей, много больше пяти миллионов фунтов. И вообще поведение английского правительства выглядит очень странным. Как вы знаете, недавно мы начали переговоры с британской миссией, и вот в течение этих переговоров британская миссия так и не высказала Советскому правительству, что же она в действительности хочет».

На доверительный жест Сталина Риббентроп отреагировал «пинком» в сторону Альбиона.

«Англия, – откровенно признал министр, – всегда пыталась и до сих пор пытается подорвать развитие хороших отношений между Германией и Советским Союзом. Англия слаба и хочет, чтобы другие поддерживали ее высокомерные претензии на мировое господство».

Конечно, такое признание не было откровением для Сталина. Но он не удержался от возможности пощекотать имперское самолюбие Риббентропа.

«Британская армия слаба, – поправил он. – Британский флот больше не заслуживает своей прежней репутации. Английский воздушный флот увеличивается, но Англии не хватает пилотов. Если, несмотря на все это, Англия еще господствует в мире, то это происходит благодаря глупости других стран, которые всегда давали себя обманывать, – бросил почти в лицо собеседника прямой намек советский Вождь».

Это было не только оскорбительно-колкое обвинение в глупости, а и напоминание о немецком поражении в Первой мировой войне. Но он тут же завуалировал эти «оскорбления»:

«Смешно, например, что всего несколько сотен британцев правят Индией».

По своей сути это пояснение являлось указанием на колониальную слабость англичан и обращало внимание собеседника на интересы Германии.

Риббентроп понял откровенные намеки Сталина. Но его задел болезненный укол, и, чтобы сохранить свое реноме, он тоже допускает «утечку» информации. Подчеркивая ее конфиденциальность, он даже слегка понизил голос:

«На днях Англия снова прощупывала почву с виноватым упоминанием 1914 года. Это был типично английский глупый маневр. Я предложил фюреру сообщить англичанам, что в случае германо-польского конфликта ответом на любой вражеский акт Великобритании будет бомбардировка Лондона…»

Подчеркивая свое влияние на Гитлера, министр иностранных дел Германии несколько блефовал. Но для Сталина была очевидна недальновидность и бессмысленность такой стратегии немцев, поэтому он напомнил:

«Несмотря на свою слабость, Англия будет вести войну ловко и упрямо. А если еще учесть ее союз с Францией, то надо помнить, что Франция располагает армией, достойной внимания».

Риббентроп еще не осознал, к какой мысли направляет его собеседник. И пытался преувеличить защищенность немецких границ:

«Французская армия численно меньше германской. В то время как наша армия в ежегодных наборах имеет по триста тысяч солдат, Франция может набирать ежегодно только сто пятьдесят тысяч рекрутов. К тому же наш Западный вал в пять раз сильнее, чем линия Мажино. Если Франция попытается воевать с Германией, она определенно будет побеждена…»

Конечно, говоря о Западном вале, Риббентроп выдавал желаемое за имеющееся: в это время «линия Зигфрида» большей частью существовала лишь на бумаге – она только строилась. Но поразительно, что в этом, казалось бы, непринудительном и поверхностном диалоге Сталиным практически была исследована вся последовательность действий Гитлера на два будущих года – до момента нападения на СССР.

Он моментально извлек из доверительно полученной информации весь полезный остаток. Одновременно он сделал немецкого министра иностранных дел своеобразным союзником, навязав ему свое понимание ближайших интересов Германии. И Риббентроп, человек, которого не назовешь простаком, видимо, действительно повлиял на последующие практические действия германской политики.

В ночь с 23 на 24 августа после длившихся несколько часов переговоров договор был подписан. В ходе встречи немецкий министр был вынужден несколько раз связаться с Гитлером для уточнения отдельных пунктов, предложенных советской стороной. После завершения переговоров здесь же, в кабинете Молотова, «был сервирован небольшой ужин на четыре персоны».

Сталин остался удовлетворен достигнутыми договоренностями и, когда речь зашла об Антикоминтерновском пакте, отозвался о нем иронически.

«Антикоминтерновский пакт, – почти оправдывался Риббентроп, – был, в общем-то, направлен не против Советского Союза, а против западной демократии. Да, мы и по тону вашей русской прессы видели, что Советское правительство осознает это полностью».

Сталин дипломатично принял это оправдание как версию самого автора пакта.

«Антикоминтерновский пакт испугал главным образом лондонское Сити и мелких английских торговцев, – пошутил он».

Риббентроп поддержал шутку:

«Конечно же, вы, господин Сталин, напуганы Антикоминтерновским пактом меньше лондонского Сити и английских торговцев. У нас среди берлинцев ходит широко известная шутка: «Сталин еще присоединится к Антикоминтерновскому пакту».

Присутствующие улыбнулись шутке Риббентропа, и он поощренно продолжал:

«Германский народ, особенно простые люди, тепло приветствуют установление понимания с Советским Союзом. Народ чувствует, что естественным образом существующие интересы Германии и Советского Союза нигде не сталкиваются и что развитию хороших отношений ранее препятствовали только иностранные интриги, особенно со стороны Англии».

Но это были только слова.

«И я верю в это, – дипломатично соглашается с очевидной демагогией Сталин и все же снова иронизирует: – Немцы желают мира и поэтому приветствуют дружеские отношения между Германским государством и Советским Союзом…»

Почувствовав скрытую подоплеку сарказма мысли Сталина в отношении миролюбивости немцев, Риббентроп решил пояснить:

«Германский народ, безусловно, хочет мира, но, с другой стороны, возмущение Польшей так сильно, что все до единого готовы воевать. Германский народ не будет более терпеть польских провокаций».

Риббентроп явно заговорился. Утверждение, что «у народа, желающего мира, – все до единого готовы воевать», выглядело почти как признание идиотизма нации. Однако Сталин не стал ущемлять самолюбия дипломата и разрядил обстановку, указав на истинного вершителя судеб немецкого народа, от которого зависел переход острой грани между миром и войной:

«Я знаю, как сильно германская нация любит своего вождя, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье!»

Это звучало как призыв к миру.

Попытка представить этот тост как симпатии Сталина по отношению к Гитлеру была бы примитивной и поспешной. Конечно, он делал вынужденный дипломатический жест, но Сталин испытывал некое психологическое неудобство от того, что он был обязан его сделать. Он снял это ощущение тем, что на этой же встрече символично как бы нейтрализовал этот вынужденный тост.

Лазарь Каганович вспоминал:

«Обедали в Андреевском зале, Сталин сидел напротив Молотова, рядом Риббентроп, переводчик, какой-то еще немецкий чин. Молотов говорил тосты. Потом Сталин произнес тост за меня: «Выпьем за нашего наркома путей сообщения Лазаря Кагановича!»

Я же еврей, я понимаю, какой ход сделал Сталин! Он не мог ко мне дотянуться через Риббентропа, встал из-за стола, подошел и чокнулся. Риббентроп вынужден был сделать то же самое».

Словно снимая грех со своей души, Сталин заставил национал-социалиста выпить за еврея. Плюс уничтожал минус.

Советский вождь не был доверчивым и наивным политиком и не упустил случая, чтобы подчеркнуть это свое качество. На банкете он откровенно заявил Риббентропу, что советское руководство прекрасно осознает, что конечная цель Германии – это нападение на Советский Союз. Очевидцы утверждали, что после этих слов Риббентроп едва не подавился шампанским.

Но Сталин хотел получить от заключенного договора максимум возможного и не лицемерил, когда, уже прощаясь, многозначительно сказал министру иностранных дел Германии:

«Советское правительство относится к новому договору очень серьезно… Я могу дать честное слово, что Советский Союз никогда не предаст своего партнера».

Вокруг Договора о ненападении между СССР и Германией историки нагромоздили множество инсинуаций и лживых обвинений. Хотя документ, подписанный 23 августа в Москве, был предельно прост и недвусмыслен. Договор был заключен на 10 лет, и его смысл определялся уже в первых статьях:

«Статья 1. Обе Договаривающиеся Стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами.

Статья 2. В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны третей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу…

Статья 4. Ни одна из Договаривающихся Сторон не будет участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой стороны».

Казалось бы, все ясно. Это был договор о взаимном нейтралитете. Мирное соглашение двух государств по отношению друг к другу. Но Сталин был реалист. Не имея иллюзий в отношении действительных намерений Гитлера, он извлек максимум выгоды из этого акта, не пренебрегая никакими интересами своей страны. Поэтому к договору о ненападении был приложен секретный протокол, широко известный на Западе, но вызвавший мышиную возню накануне развала СССР.

Его текст гласит: «Секретный дополнительный протокол. При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к следующему результату:

1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами.

2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарва, Висла и Сана.

Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.

Во всяком случае оба Правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.

3. Касательно юго-востока Европы, с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.

4. Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете.

Москва, 23 августа 1939 года»[7].

Этот протокол был подписан Молотовым и Риббентропом. Риббентроп пояснял: «…под «сферой интересов», (или «сферой влияния») понималось, что заинтересованное государство ведет с правительствами принадлежащих к этой сфере стран касающиеся только его самого переговоры, а другое государство заявляет о своей категорической незаинтересованности».

Было ли это нарушением международного права? Во второй половине XX столетия Америка беззастенчиво объявила едва ли не полмира сферой своих национальных интересов и ни у кого это не вызывало содрогания. А в рассматриваемой ситуации цена национальных интересов, безусловно, была на ранг выше, чем имперские поползновения американцев.

Впрочем, Сталин даже проявил скромность. Заботясь об интересах своей страны, в секретном приложении Сталин только зафиксировал требование о невмешательстве Германии во взаимоотношения с государствами, граничащими с СССР и входящими в сферу его «национальных интересов».

Таким образом, он ставил дипломатическую преграду для возможной оккупации этих стран со стороны Гитлера. И то, что такая предусмотрительность имела стратегический смысл и реальную необходимость, подтвердили последовавшие вскоре события.

Уже в завершение переговоров произошел небольшой, но характерный эпизод. Риббентроп спросил у Сталина, может ли сопровождавший его личный фотограф фюрера сделать несколько снимков.

Сталин согласился, и это был первый случай, когда он разрешил фотографировать в Кремле иностранцу. Однако после того, как хозяин встречи и гости были сняты с бокалами крымского шампанского в руках, Сталин запротестовал, указав, что не желает публикации такого снимка. По требованию Риббентропа фоторепортер вынул пленку из аппарата и передал ее Сталину. Но тот мгновенно вернул ее обратно, сказав, что доверяет выполнению просьбы не публиковать снимок.

Эпизод этот незначителен, и все же нельзя не заметить: демонстративным жестом доверия советский вождь как бы подчеркнул, что верит в искренность намерений немцев и не допускает коварства с их стороны по отношению к его стране. При существенных различиях в восприятии порядочности у советского и германского лидеров были разными и понятия в оценках морали. Уже в то время Гитлер откровенно признался в узком кругу: «Честным этот пакт никогда не был, потому что слишком глубока пропасть между мировоззрениями…»

Конечно, идя на сближение с Германией, Сталин тоже не имел иллюзий. Он прекрасно понимал, что все действия руководителя Рейха были звеньями одной и той же политики. И они были полны затаенных замыслов. Накануне вторжения в Польшу Гитлер заявил своим соратникам:

«Сегодня ночью я намерен сыграть дьявольскую шутку с поляками, такую, которой они подавятся».

Поляки «давились» шуткой Гитлера шесть лет, пока зимой 1945 года сталинские танки не прошли по польской земле.

Но это произойдет позже, а в рассматриваемое время Гитлер плюнул в сторону французов и англичан. Он не боялся «несчастных червей». Оставив Западный фронт без танков и авиации, лишь с трехдневным запасом боеприпасов Гитлер начал войну с Польшей в надежде на быстрый успех. И он не ошибся. Дело было сделано за одну неделю; вся кампания заняла три недели. 19 сентября Гитлер триумфатором въехал в Данциг. Варшава сдалась 26-го числа. К этому времени польское правительство уже бежало за границу.

Как и предсказывал Гитлер, французы и англичане, на гарантии которых так полагались поляки, пальцем не пошевелили, чтобы прийти на помощь союзникам. Между тем Гитлер даже рисковал, оставив 23 недоукомплектованные германские дивизии на Западе против 110 отмобилизованных к этому времени французских дивизий с тремя тысячами танков и господством в воздухе. Однако французы даже не попробовали вступить в бой, а авиация пяти дивизий английского экспедиционного корпуса ограничилась лишь разбрасыванием листовок.

Мир был поражен успехом Гитлера. Бегство поляков было столь поспешным, что после вторжения в Польшу Берлин стал опасаться отхода польской армии за свою границу «сфер интересов», как оговоренную линию разграничения неприкосновенных территорий между СССР и Германией. Уже 8 сентября Риббентроп потребовал от своего посла в Москве Шуленбурга добиться вступления вооруженных сил Советского Союза на территорию Польши.

Советское правительство оказалось в щепетильной ситуации: с одной стороны, оно не хотело демонстративно примыкать к действиям немцев, с другой – оно не могло обострять только что налаженные отношения. И 9 сентября на запрос Шуленбурга Молотов дипломатично заявил:

«Советское правительство было застигнуто совершенно врасплох неожиданно быстрыми германскими военными успехами, поэтому Красная Армия не готова к выступлению».

Очевидно, что Сталин не хотел связывать свою внешнюю политику с завоевательской гитлеровской агрессией. К тому же у него не было никаких оснований доверять руководству Рейха в том, что при соприкосновении небольшого контингента советских войск с немцами они не будут смяты войсками германской армии с целью продолжения наступления в глубь СССР. Поэтому Молотов заявил Шуленбургу, что «уже отмобилизовано более трех миллионов человек», но потребуется «еще две-три недели для приготовления».

Логично допустить, что «осторожность» Сталина объяснялась еще и тем, что он ждал и другого оборота событий. Во-первых, Польша могла оказать более достойный отпор немецкой агрессии. Во-вторых, Англия, Франция, Румыния, Греция и Турция обязаны были на деле выполнить свои договорные обязательства по обеспечению «гарантий безопасности», данных Польше.

Но ни того, ни другого, ни чего-то необычного – третьего не произошло. Европейские страны беззастенчиво сдали Польшу на растерзание Гитлеру. Это было откровенное предательство союзника, и объявление 3 сентября Францией и Англией войны Германии являлось не более чем символическим актом, призванным прикрыть собственный позор.

В этой откровенно недальновидной позиции стран Запада, после того как они, включая Польшу, отвергли все благоразумные и дальновидные предложения Сталина, у него ни перед кем не было ни дипломатических, ни моральных обязательств. Он внимательно наблюдал за развитием событий и не спешил с вводом войск на польскую территорию. Поэтому Гитлер начал нервничать. И 16 сентября Москва получила новое обращение Риббентропа. Он писал:

«Если не будет начата русская интервенция, неизбежно встанет вопрос о том, не создастся ли в районе, лежащем к востоку от германской зоны влияния, политический вакуум… Без такой интервенции со стороны Советского Союза… могут возникнуть условия для формирования новых государств».

То был недвусмысленный намек на возможность образования «западноукраинского государства» при участии украинских националистов. Риббентроп предложил текст совместного коммюнике о необходимости «положить конец нетерпимому далее политическому и экономическому положению, существующему на польских территориях».

Откладывать решение дальше Сталин уже не мог. 17 сентября Шуленбург «Очень срочно!» телеграфировал в Берлин:

«Сталин в присутствии Молотова и Ворошилова принял меня в 2 часа ночи и заявил, что Красная Армия пересечет советскую границу в 6 часов утра на всем протяжении от Полоцка до Каменец-Подольска. Во избежание инцидента Сталин спешно просит нас проследить за тем, чтобы германские самолеты, начиная с сегодняшнего дня, не залетали восточнее линии Белосток—Брест—Литовск—Лемберг».

Приглашенному в Кремле Шуленбургу Сталин зачитал ноту польскому правительству. В ту же ночь она была вручена польскому послу. Утром ее текст появился в газетах. В ноте, подписанной Молотовым, говорилось:

«Господин посол, польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность Польского государства. В течение 10 дней военных операций Польша потеряла все свои промышленные районы и культурные центры. Варшава как столица Польши не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни.

Это значит, что Польское государство и его правительство фактически перестали существовать.Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, Советское правительство не может более относиться к этим фактам безразлично.

Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными.

Ввиду такой обстановки Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии…»[8]

Основная часть населения приветливо встретила советские войска. Это признавали очевидцы, не склонные к просоветским настроениям. Один из них, Ян Гросс, отмечал, что «по всей Западной Украине и Западной Белоруссии, на хуторах, в деревнях, в городах Красную Армию приветствовали малые или большие, но в любом случае заметные, дружественно настроенные толпы». На въезде в населенные пункты люди встречали советские части хлебом и солью, сооружали триумфальные арки, вывешивали красные знамена, оторвав белую полосу от польского флага. Этот восторг не был показным. Войска засыпали цветами, солдат обнимали и целовали. Некоторые «целовали даже танки…».

Освобождение непольского населения от режима национальной дискриминации сопровождалось и выражением ненависти к свергнутому строю. Ян Гросс пишет, что «части польской армии, перемещавшиеся через восточные воеводства, – их было несколько сот тысяч солдат, – во многих случаях наталкивались на недружественное местное население. Свои последние бои польская армия на своей территории вела против украинцев, белорусов, евреев».

Хотя бежавшее во Францию националистическое польское правительство «объявило, что страна находится в состоянии войны с СССР», основная часть населения активно помогала советским властям разоблачать националистов-заговорщиков. Среди них было много офицеров, поэтому некоторые из них оказались в лагерях. Обратим внимание на факт объявления состояния войны. В советский плен попало около 250 тыс. польских солдат и офицеров. Солдат распустили по домам.

Документы, закрепляющие политическое и территориальное разграничение, изменения в положении населения на новых образованиях, нашли свое отражение в «Германо-советском договоре о дружбе и границе» между СССР и Германией, подписанном 28 сентября. Германо-советская граница в основном прошла по линии Керзона, определенной еще в 1919—1920 годах комиссией Парижской мирной конференции.

Положение границы Польши со стороны СССР было возвращено к результатам Первой мировой войны. Отторгнув захваченные позже поляками территории, к территории Советского Союза, как и при предшествующих исторических разделах Речи Посполитой, были отнесены лишь земли с преобладанием белорусского и украинского населения.

Нельзя не обратить внимания, что ажиотаж, возникший в конце 80-х годов минувшего столетия вокруг так называемых «секретных протоколов», не имел под собой абсолютно никаких оснований. Кстати, эти протоколы не были «секретными», а именовались «конфиденциальными». В них правительства договаривающихся стран обязывались не препятствовать добровольному переселению «лиц германского происхождения» и, аналогично, «белорусского или украинского» на территории, находящиеся вне «сферы их интересов».

В другом протоколе указывалось, что «обе стороны не допустят на своих территориях никакой польской агитации, которая действует на территории другой страны (курсив мой. – К. Р.)». Видимо, инициатором его стала советская сторона, опасавшаяся подрывной пропаганды, которая с успехом использовалась Гитлером при аншлюсе Австрии и захвате Чехословакии.

Конечно, подписание договора о ненападении с Германией стало для Сталина вынужденной мерой. У него не было альтернативы. Известно, что именно в это время Чемберлен заявил: «Я скорее подам в отставку, чем подпишу соглашение с Советами. Что касается русских, то они действительно переполнены стремления достигнуть соглашения с нами».

То, что 4 июля 1939 года, рассмотрев вопрос о переговорах, ведущихся в Москве, британское правительство приняло решение «дело к соглашению не вести», являлось осмысленным актом. Отвергнув благоразумные предложения Сталина, англичане 29 июля начали переговоры с немцами. Однако в конечном итоге все дипломатические действия западных правительств накануне Второй мировой войны завершились банкротством.

Ллойд-Джордж с горечью писал в те дни: «Мистер Чемберлен вел переговоры непосредственно с Гитлером. Для свидания с ним он ездил в Германию. Он и лорд Галифакс ездили также и в Рим. Они были в Риме, пили за здоровье Муссолини и говорили ему комплименты. Но кого они послали в Россию? У них не нашлось самого скромного из членов кабинета для этой цели; они просто послали чиновника иностранных дел. Это оскорбление. У них нет чувства меры, они не дают отчета о серьезности положения сейчас, когда мир оказался на краю бездонной пропасти».

Глава 2

Западная граница

Если смотреть с точки зрения успеха и политической находчивости, Сталина, вероятно, не превзошел ни один государственный муж его времени.

М. Джилас

Допустил ли Сталин ошибку, заключив договор о ненападении с Германией? Не был ли стратегическим просчетом такой шаг в его дипломатической политике? Безусловно, что он и сам задавал себе подобные вопросы. Об этом свидетельствуют его слова, прозвучавшие по радио 3 июля 1941 года, в обращении к советскому народу. И хотя история ответила на все сомнения категорическим «Нет!», такое утверждение требует пояснения.

Умудренный жизнью человек ничего не принимает на веру без убедительных доказательств и внимательного анализа обстоятельств. Сталин обладал достаточным государственным и политическим опытом, чтобы не делать опрометчивых шагов, не взвесив тщательно их последствия.

Еще 10 марта 1939 года в докладе на XVIII съезде партии он отмечал: «Война создала новую обстановку в отношениях между странами. Она внесла в эти отношения атмосферу тревоги и неуверенности. Подорваны основы послевоенного мирного режима, и, опрокинув элементарные понятия международного права, война поставила под вопрос ценность международных договоров и обязательств.

Пацифизм и проекты разоружения оказались похороненными в гроб. Их место заняла лихорадка вооружения. Стали вооружаться все, от малых до больших государств, в том числе и прежде всего государства, проводящие политику невмешательства. Никто не верит в елейные речи о том, что мюнхенские уступки агрессорам и мюнхенское соглашение положили будто бы начало новой эре «умиротворения». Не верят в них также сами участники мюнхенского соглашения, Англия и Франция, которые не менее других стали усиливать свое вооружение. Понятно, что СССР не мог пройти мимо этих грозных событий»[9].

Это было сказано им еще весной. Уже тогда он определил международную ситуацию как состояние необъявленной войны. Однако все его старания образовать союз стран, способных противостоять агрессивным устремлениям держав оси Берлин – Рим – Токио, встретили неприятие и упорное сопротивление остальных государств Европы. Он понимал причины двусмысленного поведения лидеров «стран Запада»: они подталкивали немцев к войне с Советским Союзом.

1 сентября 1939 года, взломавшее шлагбаум польских границ, окончательно закрепило размежевание европейских интересов. Но, заключив накануне договор о ненападении с Германией, Сталин приобрел множество преимуществ, позволивших ему в дальнейшем успешно решить встававшие перед ним государственные задачи. Главным итогом стало то, что он лишил страны Запада возможности сговориться с Гитлером за его спиной.

Конечно, он не мог знать точно, насколько долго продлится состояние приобретенной мирной паузы, но он использовал лимит оставшегося до «большой» войны времени в полной мере. Сталин не питал иллюзий в отношении намерений Гитлера. Он тщательно взвешивал и рассчитывал средства, позволявшие встретить войну в наиболее благоприятных условиях.

В результате отказа Англии и Франции о совместных действиях с СССР против Германии распад Польского государства стал историческим фактом. Это было утверждено Германо-советским договором о дружбе и границах, подписанным 28 сентября, более известным как пакт Молотова—Риббентропа. Собственно, в самом договоре о дружбе не было сказано ни слова. В действительности речь шла лишь об установлении новых границы на территории «бывшего Польского государства».

Более того, в секретном дополнительном протоколе Советское правительство отказывалось от права включения в сферу интересов СССР Люблинского и части Варшавского воеводств. Взамен на эту уступку к сфере советских интересов отходила территория Литвы. Одновременно заявлялось, что этим решением не будет затронуто «ныне действующее экономическое соглашение между Германией и Литвой».

То есть изначально Сталин не намеревался посягать ни на польские территории, ни на суверенитет и национальную независимость прибалтов. Однако опыт Чехословакии и Польши убедительно показал, что эти почти «банановые» государства не смогут сопротивляться притязаниям Германии. И уже в сентябре Советское правительство обратилось к руководителям Эстонии, Латвии и Литвы с предложением подписать договоры о военном союзе, с предоставлением права размещения на их территории советских военных баз.

Переговоры начались, но правительства Прибалтийских государств не горели желанием попасть под покровительство Советского Союза. Они предпочитали дружбу с немецкими нацистами. Уже на первой встрече в Москве 24 сентября министр иностранных дел Эстонии Карл Сельтер постарался свести влияние СССР до минимума. Он отверг предложение о размещении в стране 35 тыс. советских солдат, соглашаясь лишь на 15 тысяч.

Спор был в самом разгаре, когда в кабинет вошел Сталин. Поинтересовавшись, в чем проблема, и узнав, что речь идет о размерах гарнизона, он отреагировал со своеобразным юмором. Он укорил Молотова:

«Ну, ладно, Вячеслав, ты слишком суров с нашими друзьями. 25 тысяч, – решил он. – Не должно быть слишком мало войск, а то вы их окружите и уничтожите…»

Очевидно, что Сталин не собирался выламывать соседям руки и не крохоборствовал в мелочах существа вопросов. Договор предусматривал создание военно-морских и военно-воздушных баз с вводом ограниченного количества советских наземных и воздушных вооруженных сил.

Примечательно, что советско-эстонский договор о взаимопомощи и торговое соглашение были подписаны в тот же день, что и договор с Германией – 28 сентября. После его подписания Сталин поощрительно заметил Сельтеру:

«Могу вам сказать, что правительство Эстонии действовало мудро и на пользу эстонскому народу, заключив соглашение с Советским Союзом. С вами могло получиться, как с Польшей».

Аналогичные переговоры начались в Москве 2 октября с Латвией. Мунтерс вспоминал, что уже в их начале Сталин предупредительно, но безапелляционно объяснил:

«Договоры, заключенные в 1920 году, не могут существовать вечно. Прошло двадцать лет – мы окрепли, и вы окрепли. Мы хотим с вами поговорить об аэродромах и обороне. Мы не навязываем вам нашу Конституцию, органы управления, министерства, внешнюю политику, финансовую политику или экономическую систему. Наши требования диктуются войной между Германией, Францией и Великобританией. Если мы договоримся, появятся очень благоприятные условия для коммерческих договоров».

Хотя все было предельно ясно, Молотов многозначительно добавил:

«Австрия, Чехословакия и Польша как государства исчезли с карты. Другие тоже могут исчезнуть».

Сталин не лукавил и обратился к Мунтерсу откровенно:

«Я вам скажу прямо: раздел сфер влияния состоялся… Если не мы, то немцы могут вас оккупировать. Но мы не желаем злоупотреблять… Нам нужны Лиепая и Вентспилс».

Эта естественность и уважение достоинства противоположной стороны не могли не импонировать. Мунтерс почти восхищенно отмечает, что в процессе переговоров Сталин «показал удивившие нас познания в военной области и свое искусство оперировать цифрами». Обсуждая морские вопросы, он указал, что «через Ирбентский пролив легко могут пройти 1500-тонные подводные лодки и обстрелять Ригу из четырехдюймовых орудий».

Он пояснил свои соображения:

«Батареи у пролива должны находиться под одним командованием, иначе они не смогут действовать… Аэродромов требуется четыре: в Лиепае, Вентспилсе, у Ирбентского пролива и на литовской границе. Вам нечего бояться. Содержите 100 тысяч человек. Ваши стрелки были хороши, а ваша армия была лучше, чем эстонская».

Договор, предусматривающий ввод на территорию Латвии 25-тысячного контингента советских войск, подписали 5 октября, а позже было заключено и торговое соглашение.

Сталин оставался верен и своим национальным концепциям, действительно учитывая интересы малых народов. Когда на начавшихся 3 октября 1939 года в Кремле переговорах с Литвой министр иностранных дел Ю. Урбшис оказал сопротивление вводу советских войск, Сталин нейтрализовал его возражения «желанием литовцев получить Вильнюс». Одновременно подписанный 10 октября «Договор о передаче Литовской республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Советским Союзом и Литвой» согласовывал ввод 20-тысячной армейской группировки.

Он осознанно держал курс на добровольное и заинтересованное участие Прибалтийских государств в союзе с СССР. Размещение войск Красной Армии на территории трех республик началось уже 18—19 октября.

25 октября в беседе с руководителем Коминтерна Георгием Димитровым Сталин констатировал:

«Мы думаем, что в пактах о взаимопомощи (Эстония, Латвия и Литва) мы нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран. Но для этого нам надо выдержать – строго соблюдать их внутренний режим и самостоятельность. Мы не будем добиваться их советизации. Придет время, когда они сами это сделают».

Эти глубоко продуманные и обстоятельно взвешенные намерения Сталина жестко поддерживались и его окружением. Когда полпред в Эстонии К. Никитин внес в Наркомат иностранных дел довольно умеренные предложения, которые могли быть истолкованы как попытки «советизации», Молотов подверг его резкой критике.

А нарком обороны Ворошилов даже указал в приказе от 25 октября: «Настроения и разговоры о «советизации», если бы они имели место среди военнослужащих, нужно в корне ликвидировать и впредь пресекать самым беспощадным образом, ибо они на руку только врагам Советского Союза и Эстонии… Всех лиц, мнящих себя левыми и сверхлевыми и пытающихся в какой-либо форме вмешиваться во внутренние дела Эстонской республики, рассматривать как играющих на руку антисоветским провокаторам и злодейским врагам социализма и строжайше наказывать».

Политика дипломатии открытости и уважения противоположных интересов не могла не быть замечена здравомыслящими представителями правящих кругов приграничных стран. Они признавали пунктуальность выполнения советской стороной условий договоров. Полпред в Эстонии Никитин сообщал в Москву: «Сейчас ни у правительства, ни у буржуазных кругов нет никаких сомнений в том, что мы пакт выполним согласно духу и букве».

Решая вопросы укрепления западных границ, Сталин не мог оставить вне внимания Финляндию. Страна Суоми завладела большей частью Карельского перешейка в результате признания независимости в декабре 1917 года. Тогда, настояв на очень выгодных условиях, финны получили Петсаамо с ценными залежами никеля и незамерзающий порт Печенга на севере, а также ряд островов в Финском заливе, обеспечивающих контроль подходов к военно-морской базе Кронштадт. Но теперь Сталина тревожила опасная близость русско-финской границы, проходившей в тридцати двух километрах от Ленинграда.

Первоначально он намеревался заключить с Финляндией пакт о взаимопомощи. Еще 7 апреля 1939 года, после продолжительной беседы с руководителем советской внешней разведки в Финляндии Б. Рыбкиным и ознакомления со справкой, подготовленной резидентурой, – «О расстановке сил в Финском правительстве и перспективе отношений с этой страной». К предложению о договоре Сталин добавил: «Гарантировать невмешательство во внутренние дела Финляндии»[10].

Но руководство северного соседа не страдало миролюбием. Финский президент П. Свинхуд откровенно признал: «Любой враг России должен всегда быть другом Финляндии». И летом 1939 года в Финляндии побывал начальник генерального штаба Германии Гальдер, проявивший особый интерес к ленинградскому и мурманскому стратегическим направлениям.

И все-таки в начале переговорного процесса Сталин рассчитывал на благоразумную уступчивость финнов. Его предложения, изложенные на переговорах, начавшихся 11 октября 1939 года, предусматривали перенос советско-финской границы на 20—30 километров в сторону Финляндии, а для защиты Ленинграда от нападения с моря передачу островов в Финском заливе Советскому Союзу. Кроме этого, финнам было предложено сдать в аренду порт Ханко, который предполагалось использовать в качестве военно-морской базы. Взамен Советское правительство предлагало Финляндии вдвое большую территорию в Советской Карелии.

Уже в самом начале переговоров Сталин сказал финской делегации: «Поскольку Ленинград нельзя переместить, мы просим, чтобы граница проходила на расстоянии 70 километров от Ленинграда… Мы просим 2700 квадратных километров и предлагаем взамен более 5500 километров».

Такое предложение отвечало взаимным интересам. Участвующие в переговорах маршал Маннергейм и финский посланник Паасикиви выступили за удовлетворение советских условий. Но под давлением западных держав финское правительство отвергло предложенный вариант. Министр иностранных дел Финляндии Эркко заявил: «Мы ни на какие уступки Советскому Союзу не пойдем и будем драться во что бы то ни стало, так как нас обещали поддержать Англия, Америка и Швеция».

Дружная поддержка воодушевляла. К этому времени с помощью немецких специалистов на территории Финляндии уже были сооружены аэродромы, способные принимать самолеты в количестве, во много раз превышавшем финские ВВС. Но гордостью и основным козырем, укреплявшим строптивость финнов, была «линия Маннергейма». Система оборонительных сооружений, протянувшаяся от Финского залива до Ладожского озера, имела три полосы современных укреплений глубиной в 90 километров.

Переговоры зашли в тупик. Ситуация на советско-финской границе обострялась, и уже вскоре события приобрели демонстративно-угрожающий характер. Бывший командующий Ленинградским военным округом Мерецков вспоминал: «26 ноября я получил экстренное сообщение… что возле селения Майнила финны открыли артиллерийский огонь по советским пограничникам. Было убито четыре человека, девять ранено. Приказав взять под контроль границу на всем протяжении силами военного округа, я немедленно переправил донесение в Москву. Оттуда пришло указание готовиться к контрудару. На подготовку отводилась неделя, но на практике пришлось сократить срок до четырех дней, так как финские отряды в ряде мест стали переходить границу, вклиниваясь на нашу территорию и засылая в советский тыл группы диверсантов».

В тот же день Молотов пригласил к себе посланника Финляндии Ирие-Коскинена, вручив ему ноту об имевшем место инциденте. В ней отмечалось: «Всего было произведено семь орудийных выстрелов, в результате чего убито трое рядовых и один младший командир, ранено семь рядовых и двое из командного состава. Советские войска… воздержались от ответного обстрела…» Одновременно предлагалось отвести финские войска «подальше от границы… на 20 – 25 километров и тем самым предупредить возможность повторных провокаций».

Инцидент на границе послужил поводом для денонсации правительством СССР 28 ноября советско-финского договора о ненападении и отзыва дипломатических представителей из Финляндии. 30 ноября войска Ленинградского военного округа перешли советско-финскую границу.

Возможно, что происшедший конфликт можно было урегулировать дипломатическим путем, но в сложившейся ситуации Сталин не мог демонстрировать добродетельную терпимость, которая, несомненно, была бы расценена как проявление слабости. Следует также допустить, что в обстановке ожидаемой войны он решил «обкатать» армию в условиях реальных боевых действий.

Позже, 17 апреля 1940 года, на совещании начальствующего состава Красной Армии Сталин сказал: «Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было… Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо его безопасность есть безопасность нашего Отечества. Не только потому, что Ленинград представляет процентов 30—35 оборонной промышленности нашей страны, и, стало быть, от целостности и сохранности Ленинграда зависит судьба нашей страны, но и потому, что Ленинград есть вторая столица нашей страны».

Конечно, Сталин рассчитывал покончить с финской проблемой в кратчайшие сроки, но то, что этого не произошло, по существу, спасло страну от поражения в войне с Германией. Война с Финляндией стала пробой сил Красной Армии в ее способности вести боевые действия в условиях современной войны. И она вскрыла много недостатков.

Условно финскую кампанию можно разграничить на два периода: с 30 ноября по 12 декабря 1939 года и с 11 февраля по 12 марта 1940 года. То есть активные боевые действия длились всего 41 день. Но что самое главное – это была именно «зимняя война», и она принесла армии неоценимый опыт, востребованный впоследствии. Первый приказ о штурме линии Маннергейма Ворошилов отдал 5 декабря. Имея перед собой огромную протяженность фронта и располагая четырьмя армиями, на начальном этапе советское командование нанесло удар в лоб по мощнейшим в мире оборонительным сооружениям.

Последовавшие события показали, что и высшее военное командование в Москве, и руководство Ленинградского военного округа плохо представляли себе реально, решение какой задачи им предстояло осуществить. Им предстояло невозможное. За все время Первой мировой войны, кроме Брусиловского прорыва, ни одна армия мира не смогла прорвать даже обороны фронта, а в начавшейся кампании необходимо было взять самую мощную в мире линию обороны.

О самонадеянности командования свидетельствует уже такой факт, что штурм начался без разведки и подготовительных работ. Тем не менее к 12 декабря войска преодолели сильную полосу обеспечения. Но, не сумев вклиниться с ходу в основные позиции оборонительной линии и понеся большие потери, наступать дальше они не могли.

На севере 14-я армия продвинулась в глубь территории Финляндии на 150—200 километров; левее – 9-я армия вошла в глубину на 45 километров, а 8-я армия – на 50—80. Обычно принято рассматривать «зимнюю войну» чуть ли не как неудачу Сталина. Да, эта кампания не была столь эффектна, как «овладение» войсками Вермахта линией Мажино, которую немцы просто обошли через соседние с Францией государства. Немецкое командование, безусловно, извлекло урок из советско-финской войны. Впрочем, французы и не защищались с таким упорством, как финны.

После безуспешной попытки лобового штурма линии Маннергейма с 12 декабря 1939 года наступила длительная пауза, прерывавшаяся лишь локальными боями. Основные сложности этой войны вытекали из самих обстоятельств ее неожиданного начала. Война началась без подготовки и зимой.

Стокгольмский корреспондент Джеймс Элридж отмечал в своих репортажах: «Без практики в лыжном деле и без особого опыта в спорте солдаты Красной Армии вынуждены были драться с силой, которая, в сущности, превосходила их в два раза. В самих сражениях финны могли выдвинуть армию больше русской. Это звучит парадоксально, но это правильно, так как колоссальная подвижность финнов делала возможным для них в проходивших боях концентрировать больше людей, чем это могли сделать русские, это один, но самый важный момент войны…»

Все это так. Кроме того, финны применили удачную тактику: пропуская войска Красной Армии вперед, они отрезали тылы, занимая коммуникации и уничтожая расчлененные соединения по частям.

Суждений об этой войне много. По мнению Василевского, неполная эффективность боевых операций объяснялась тем, что «наши войска недостаточно знали особенности организации, вооружения и тактические приемы борьбы финляндской армии». Мерецков указывал еще на один просчет: сведения разведки «занизили реальную мощь линии Маннергейма». Поэтому взять ее с ходу не удалось.

И все же финская кампания была необходима. Она стала серьезным уроком – сложным, кровопролитным, но без этой «учебной» войны не было бы разгрома гитлеровских войск под Москвой зимой 1941 года. Зимняя финская репетиция излечила армию от «шапкозакидательства», от неоправданного самодовольства. Неспособность армии расправиться с финнами в кратчайшие сроки заставила и Сталина по-иному взглянуть на состояние вооруженных сил.

Он извлек из результатов финской кампании максимум полезной информации и сделал соответствующие выводы. Выступая на Военном совете, который прошел 14—17 апреля 1940 года, Сталин подчеркивал: «Нам страшно повредила польская кампания, она избаловала нас… Наша армия не сразу поняла, что война в Польше – это была военная прогулка, а не война».

Он был вправе бросить военным упрек: «У нас товарищи хвастались, что наша армия непобедима, что мы можем всех шапками закидать, нет никаких нехваток. В практике такой армии нет и не будет… Вообще в истории не бывало непобедимых армий».

Конечно, практика, сложившаяся в ходе Гражданской войны, когда боевые действия велись на громадных пространствах и в условиях отсутствия всякого подобия устойчивых фронтов, дала Красной Армии совершенно другой опыт стратегии и тактики. В силу своего умения быстро ориентироваться в сложных обстоятельствах, по жизненной выучке Сталин быстро разобрался в причинах неудач.

Он справедливо указал военным, что «за все время существования Советской власти мы настоящей современной войны не вели. Мелкие эпизоды в Маньчжурии, у озера Хасан или в Монголии – это чепуха, это не война, – это отдельные эпизоды на пятачке, строго ограниченном… Гражданская война – это не настоящая война, потому что это была война без артиллерии, без авиации, без танков, без минометов».

Консервативность психологии военных он видел и в том, что «культ традиции и опыта Гражданской войны, с которым надо покончить, и помешал нашему командному составу сразу перестроиться на новый лад, на рельсы современной войны». Он прямо указал на это как на главный урок.

Но у этой войны была еще одна сторона. Советско-финский конфликт вызвал всеобщий ажиотаж, и с его началом резко изменилась международная обстановка. Заключение советско-германского пакта о ненападении было полнейшей неожиданностью для политиков Англии и Франции. Оно подорвало их надежды на агрессию Германии против СССР. Почувствовав возможность сближения с Германией, они увидели спасительную отдушину для отвода напряженности от границ своих государств.

Запад начал широкую пропагандистскую кампанию и предпринял ряд дискриминационных мер против СССР. 14 декабря Лига Наций приняла демонстративное решение об исключении СССР из своего состава. Союзники Финляндии приступили к формированию экспедиционного корпуса численностью более 100 тысяч человек, для участия в войне с СССР.

И пока пропагандистская пресса Запада клеймила Советский Союз, генералы в штабах Великобритании и Франции наносили на карты стрелы ударов. Силами французских войск – с севера на Ленинград, а эскадрилья британских ВВС «бленхейм» готовилась к бомбардировке Баку и интервенции в нефтяные районы Каспия. Баку намеревались разрушить за 15 дней, Грозный – за 12[11].

Казалось, что оправдание Мюнхена налицо. Политики Европы страстно надеялись, что Германия активно вмешается в события и, «может быть, Гитлер посчитает этот момент удобным для нанесения своего удара по России». Перспективы выглядели блестящими. Французский дипломат Ж. Барду писал: «Мир был бы заключен за счет России, против которой сразу же после заключения перемирия выступил бы Вермахт. Англия получила бы Туркестан. Границы Ирана и Турции оказались бы отодвинутыми до Каспийского моря. Италия имела бы долю участия в нефти, а Германия аннексировала бы Украину»[12].

Французы томились нетерпением. В ноте, направленной правительству Великобритании, Париж торопил Лондон «с решительными операциями в Черном море и на Кавказе». Эта провокационная затея не была реализована лишь потому, что война с Финляндией была завершена победой Сталина.

Первоначально Сталин не вмешивался в действия руководства вооруженных сил, давая возможность командованию осуществить «план Мерецкого», который предусматривал провести кампанию в основном силами Ленинградского военного округа в противовес более усложненному плану, разработанному под руководством начальника Генерального штаба Шапошникова.

Но осложнившаяся международная ситуация потребовала скорейшего разрубания финского узла. Сталин понимал, что внимание мира приковано к действиям его армий. После приостановки первой фазы активных боевых действий он пересмотрел план кампании. К 7 января 1940 года для штурма «линии Маннергейма» был образован Северо-Западный фронт под командованием командарма 1-го ранга С.К. Тимошенко. К пополнившимся дивизиям 7-й армии прибавилась еще 13-я армия, в которую входили 9 дивизий.

Теперь, когда международная ситуация стала обостряться, войну уже нельзя было вести мимоходом. Победа была необходима. И Сталин был категоричен в требовании к командованию: «Овладеть линией Маннергейма до весеннего разлива вод – такова основная задача». Войска получили пополнение. Бойцы и командиры обучались тактике ведения боевых действий в условиях севера, захвату долговременных фортификационных объектов.

Линия Маннергейма, протянувшись от Финского залива до Ладожского озера на 136 километров, включала три укрепленные полосы глубиной более 90 километров, в ее состав входило 670 крупных дотов и дзотов. Сооружавшаяся на узком перешейке почти двадцать лет, эта линия обороны являлась гордостью финской армии. Сотни дотов и дзотов, многоэтажные железобетонные казематы с казармами, кухнями и складами, уходившие глубоко в землю, соединяла между собой система катакомб и разветвленная сеть траншей. Полутораметровые перекрытия из фортификационного железобетона, защищенные броневыми плитами, надежно укрывали в своем чреве орудия, пулеметы, боеприпасы и снаряды. Все эти сооружения замаскированы: завалены гранитными валунами и грунтом.

Подступы к этим фортификационным монстрам были ограждены противотанковыми рвами, гранитными надолбами, десятками рядов колючей проволоки на металлических кольях и рельсах. Бесконечные минные поля, где каждый участок был пристрелен оборонявшимися почти до сантиметра. На создание этих укреплений уходил практически весь военный бюджет Финляндии. Проинспектировав оборонительную финскую линию, английский генерал Кирк безапелляционно заявил: «Такую линию никакая армия не в состоянии разбить!» И это являлось правдой.

На Карельском перешейке особенным был и сам театр боевых действий. Несмотря на наличие большого количества танков, артиллерии и самолетов, советское командование не могло эффективно использовать военную технику. Страна тысячи озер имела «противотанковую местность»: болота, озера, валуны, густая чаща. Миллионы мин. Но, пожалуй, самой неприятной особенностью этой войны для наступавшей Красной Армии был более чем сорокаградусный мороз, когда даже легкие ранения влекли за собой гибель бойцов.

В таких условиях ни до, ни после финской кампании не вела боевые операции ни одна армия мира. Со стороны казалось, что Сталин завязнет в этой войне. Линия Маннергейма строилась как рубеж с абсолютной, стопроцентной гарантией ее непреодолимости. Прорвать ее было невозможно. Никогда.

Ко второму штурму командование Красной Армии готовилось тщательно. Он начался в конце зимы. В вековых, замороженных природой лесах на небольших пятачках места для орудий не хватало, они стояли чуть ли не колесом к колесу. Артиллерия обстреливала противника несколько часов. «Это был сущий ад, – вспоминал финский солдат, – словно черти разом повылазили из болот».

Главный удар наносился смежными флангами двух армий. Самую большую сложность для наступавших создавали доты. Танковые пушки их уничтожить не могли. Поэтому дот либо блокировали, пока его не уничтожат саперы, либо связывали боем соседние доты, чтобы к атакуемому подобрался огнеметный танк.

Войска прорвали первую полосу линии Маннергейма на третий день. Когда Сталину поступил доклад от Тимошенко, что линия прорвана и белофинны отступили на второй рубеж, результат войны уже не мог вызвать у него сомнений. Вторая линия была слабее. 11 февраля советское командование совершило обход правого фланга противника и по льду замерзшего залива вышло в тыл Выборгского укрепления, перерезав шоссе Выборг – Хельсинки. 12 марта прорыв был завершен. Проломив линию Маннергейма, Красная Армия опровергла и опрокинула представления мировой военной науки о непреодолимости подобных укрепленных полос[13].

Конечно, война сложилась не так, как мыслил Сталин в ее начале, но финская «репетиция» была необходима для военных. Уроки «зимней войны» заставили и его пересмотреть свою позицию на состояние Красной Армии. Но война обнажила и чисто человеческие моменты, которые нельзя было отнести к недостаткам вооружения и командования.

Ворошилов докладывал Сталину: «Пехота действует на фронте не как организованная сила, а болтается туда-сюда, как почти никем не управляемая масса, которая при первом раздавшемся выстреле разбегается в беспорядке по укрытиям в лес». Скажем больше, в армии появилось дезертирство, самострелы, самовольные уходы с боевой позиции; нередко, попав под пулеметный огонь, красноармейцы впадали в панику и, бросая оружие, бежали с поля боя.

И в этом не было ничего необычного. «Солдатами не рождаются», но ими не становятся даже после окончания самых престижных военных училищ. Война – прежде всего работа, где профессионализм приходит лишь после длительного участия в самом процессе. Но важно даже не это. В сущности, Россия всегда была крестьянской страной, а в крестьянской психологии, не обремененной идеологическими догмами и моралью общественного пафоса, мягко говоря, острее проявляется стремление к самовыживанию.

Человек, прошедший Гражданскую войну, Сталин знал жизнь не по книгам и воспринимал «крестьянскую» психологию трезво. Когда армейский комиссар 2-го ранга А. Запорожец указал на совещании, что в армии «много было самострелов и дезертиров», Сталин почти с иронией поинтересовался:

– К себе в деревню уходили или в тылу сидели?..

– Было две категории, – пояснил Запорожец. – Одна – бежала в деревню, потом оттуда письма писала. Вторая – бежали не дальше обоза, землянок, до кухни… В одном полку было сто пять самострелов.

– В левую руку стреляют? – снова спросил Сталин.

– Стреляют или в левую руку, или в палец, или в мякоть ноги…»

Из состоявшегося разговора Сталин не стал делать «тиранических» заключений. В боевой подготовке армии было много недостатков иного, профессионального рода. В марте 1940 года, когда народ восторгался одержанной победой и средства агитации прославляли силу советского оружия, на заседании Политбюро он подвел итог: «Война с финнами показала слабость в подготовке высших командных кадров и резкое снижение дисциплины в войсках». Итоги по обобщению опыта боевых действий в Финляндии рассматривались 14—17 апреля на совещании начальствующего состава армии.

Совещание началось без традиционного доклада. Говорили обо всем, что наболело. О том, что «бежали, и прилично бежали, даже быстрее, чем наступали». О плохом обеспечении тыла, о том, что «наступали только по дорогам, растянувшись бесконечной и беспорядочной кишкой», изолированными колоннами. Приводился пример, когда «600 танков, оставшись без горючего, стояли без движения». Вспомнили о валенках и возмущались, что в первый период войны было много обмороженных, потому что люди прибывали на фронт даже не в сапогах, а в ботинках. Выяснилось, что летчики летают только в хорошую погоду и аэродромы не приспособлены к зимним полетам. В ходе обсуждения Сталин задавал вопросы или бросал реплики.

Свою концепцию он изложил в завершение обсуждения, усилив ее многократным повторением обобщения «массовая». «Современная война, – делал вывод Сталин, – требует массовой артиллерии. В современной войне артиллерия – это бог… Если нужно в день дать 400—500 снарядов, чтобы разбить тыл противника, передовой край противника… артиллерия – первое дело. Второе – авиация, массовая авиация, не сотни, а тысячи самолетов… Дальше – танки, третье, тоже решающее: нужны массовые танки – не сотни, а тысячи. Танки, защищенные броней, – это все. Если танки будут толстокожими, они будут творить чудеса при нашей артиллерии, при нашей пехоте… Минометы – четвертое; нет современной войны без минометов… Если хотите, чтобы у нас война была с малой кровью, не жалейте мин… Дальше – автоматизация ручного оружия».

До этого периода введение автоматического оружия тормозилось самим руководством армии, и Сталин, учитывая его психологический эффект, указывает: «Наши солдаты не такие уж трусы, но они бегали от автоматов». И он эмоционально подчеркнул, что «люди, которые живут традициями Гражданской войны, – дураки (хотя они и хорошие люди), когда говорят: а зачем нам самозарядная винтовка?»

Вождь обратил внимание и на подготовку рядового состава: «У нашего бойца не хватает инициативы. Он индивидуально мало развит. Он плохо обучен, а когда человек не знает дела, откуда он может проявить инициативу, и поэтому он плохо дисциплинирован… Нам нужен новый боец. Его нужно и можно создать: инициативного, индивидуально развитого, дисциплинированного».

В связи с этим он подчеркнул задачи, роль и уровень армейских политработников. При воспитании рядового состава, говорил он, «недостаточно того, что политработник на словах будет твердить «партия Ленина – Сталина», все равно что аллилуйя.. аллилуйя… Он должен быть политически стойким, политически образованным и культурным, он должен знать военное дело. Без этого мы не будем иметь хорошего бойца, хорошо налаженного снабжения, хорошо организованного пополнения для армии».

Он сделал и другие выводы. Вместо Ворошилова наркомом обороны был назначен прорвавший линию Маннергейма сорокапятилетний С.К. Тимошенко. 7 мая новый нарком получил звание Маршала Советского Союза. Сын крестьянина, он начал военную службу в 1915 году, участвовал в боях на Западном фронте; во время Гражданской войны командовал полком, кавалерийской дивизией, бригадой в конном корпусе Буденного. Закончив Высшие академические курсы и курсы при Военно-политической академии имени Толмачева, в тридцатые годы он возглавлял Киевский, Северо-Кавказский, Харьковский военные округа. В сентябре 1939 года во главе войск Украинского фронта перешел советско-польскую границу и занял Западную Украину, а на втором этапе финской войны командовал Северо-Западным фронтом.

Длившаяся 3 месяца и 12 дней советско-финская кампания вылилась в два наступления. Но штурм линии Маннергейма стал беспримерным событием в мировой военной истории. Подобную операцию ни до того, ни позже – никогда не выполняла ни одна армия мира. С овладением оборонительной линией открывалась широкая возможность для захвата Хельсинки.

Однако Сталин не стал добивать финнов. Финляндия войну проиграла, и, как только правительство Рюти запросило мира, он пошел на его заключение. 12 марта между СССР и Финляндией был подписан мирный договор. Советскому Союзу отходили Карельский перешеек, северо-восточный берег Ладожского озера, часть полуострова Рыбачий и Средний. Кроме того, финны согласились сдать в аренду остров Ханко с прилегающими островами. Вместо предлагаемого прежде переноса границы на 30 километров от Ленинграда она была отодвинута на 150. Но главным результатом «зимней войны» Сталин назвал то, что «наша современная Красная Армия обстрелялась на полях Финляндии, – вот первое ее крещение».

Сталин не имел намерения захватывать Финляндию. Объясняя ситуацию, он отмечал: «Финны встали на колени, мы уступили». Впрочем, он и не скрывал своей позиции: «Перед финнами мы с начала войны поставили два вопроса – выбирайте из двух одно: либо идите на большие уступки, либо мы вас распылим, и вы получите правительство Куусинена, которое будет потрошить ваше правительство… Они предпочли пойти на уступки, чтобы не было народного правительства».

Укрепление оборонной мощи армии в это время стало главной заботой Вождя. Вскоре после заключения советско-германского договора о дружбе начались регулярные поездки в Германию специалистов. Отчеты о них пополняли представление о возможностях немецкой промышленности. Сталин вникал во все сам. В мае 1940 года тридцатипятилетний нарком авиационной промышленности А.И. Шахурин доложил обобщенные результаты поездок на немецкие авиазаводы. Он вспоминал: «Я рассказал Сталину о том, к каким выводам мы пришли… Немецкая авиапромышленность вместе с промышленностью оккупированных ею стран примерно в два раза мощнее нашей. Сталин знал немецкие самолеты. Тут для него ничего нового не было. Но… он несколько удивился, услышав, что мы отстаем от мощностей немецкой промышленности. Сталин задал несколько вопросов о германских подземных заводах, чем они отличаются, и предложил: «Напишите все это официально и представьте свои соображения»[14].

К этому времени уже была проведена реконструкция 9 крупных самолетостроительных заводов и построено 9 новых. Одновременно строились 6 крупных авиамоторных заводов, реконструировались все старые. Являвшийся тогда заместителем наркома А.С. Яковлев пишет, что у Сталина «решались оперативные вопросы по осуществлению программ постройки и отбора для массового производства лучших образцов боевых самолетов. Сталин требовал ежедневного отчета о ходе испытаний новых самолетов, вызывал конструкторов, летчиков-испытателей, вникал во все детали и от нас требовал исключительной четкости»[15].

Вопросы решались комплексно и распространялись на научно-исследовательскую деятельность. 13 июля вышло постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) об организации Летного исследовательского института (ЛИИ) Наркомата авиационной промышленности, начальником которого был назначен знаменитый летчик-испытатель, Герой Советского Союза М.М. Громов.

Между тем Гитлер осуществлял свою политику. Еще 9 октября 1939 года в его ставке была разработана «Памятная записка и руководящие указания по ведению войны на Западе». Основной замысел заключался в том, чтобы, обойдя через территории Люксембурга, Бельгии и Голландии долговременные линии обороны Франции, расположенные на границе с Германией, окружить и уничтожить главные силы французов и экспедиционных частей Англии.

И с весны 1940 года ситуация в Европе стала принимать необратимый характер. «Странная война» превратилась в обычную. С танковыми марш-бросками, беспорядочным отступлением и окружением многотысячных войск, паникой среди мирного населения, капитуляцией армий и правительств. 9 апреля германские войска за несколько часов без боя захватили Данию; за пару дней овладели почти всеми крупными городами и портами Норвегии.

10 мая 1940 года в обход линии Мажино через территорию Голландии и Бельгии, выбросив воздушный десант, немцы захватили важные районы, аэродромы и мосты. К 12 мая их части перевалили через холмы и пересекли французскую границу. Они переправились через Маас, а к 14 мая пробили восьмидесятикилометровую брешь между армиями французов. Уже за первую неделю германские войска продвинулись на 350 километров. Нидерландская армия капитулировала. К 20 мая немецкие танки вышли к побережью Ла-Манша, отрезав английские и французские войска от их баз на севере.

Такой легкой победы генералы Гитлера не ожидали. Казалось бы, что Великобритания и Франция, умиротворявшие Гитлера в Мюнхене, наконец-то должны были проявить решимость и волю в оказании сопротивления германским захватническим планам. Но этого не произошло. Случилось иное. Прижав в ходе Дюнкеркской операции англо-французско-бельгийские войска к морю, 23 мая Гитлер остановил свои танки сам.

Он демонстративно дал возможность противнику эвакуироваться. Из французского порта Дюнкерка, расположенного на берегу пролива Па-де-Кале, 340 тысяч войск, включая 149 тыс. французских, переправились в Англию. В эвакуации участвовали тысячи разнообразных судов, суденышек и лодочек. Бросив все свое вооружение, английский экспедиционный корпус переправился через Ла-Манш, укрывшись на Британских островах. 28 мая капитулировала Бельгия.

И только после продолжительной паузы, обойдя оборонительную линию Мажино, Гитлер двинул свои армии на Францию. Операцию «Рот» он начал 5 июня, и уже 14-го по приказу французского главнокомандующего Вейгана без боя был сдан Париж. 16 июня премьер-министром Франции стал 85-летний маршал Петен. Уже на следующий день он запросил перемирия, и 22-го числа Франция заявила о капитуляции.

Кампания на Западе завершилась. Гитлер торжествовал. В течение 44 дней, с 10 мая по 22 июня, были разгромлены французская, английская, голландская, нидерландская и бельгийская армии. Со стороны немцев в операции участвовало 140 дивизий, 2580 танков, 3824 самолета, 7378 орудий. Союзные противники Гитлера имели 147 дивизий, 3100 танков, 3800 самолетов и более 14 500 орудий. Потери немцев за шесть недель легких боев составили всего 27 тыс. солдат. Теперь под пятой Германии оказались Норвегия, Дания, Бельгия, Голландия, Люксембург.

Убедительный триумф Гитлера серьезным образом повлиял на настроения руководства и националистически настроенной части населения прибалтийских стран. «Если до сих пор, – пишет эстонец Х. Аллик, – часть прибалтийской и особенно эстонской буржуазии была ориентирована на победу Англии и Франции в идущей борьбе, то теперь решительно победила прогерманская ориентация. Буржуазия не без оснований ждала, что после победы на Западе Гитлер обратит оружие на Восток – против Советского Союза, и начала подготовку к созданию для него плацдарма».

Ослепленные успехами германского оружия националисты поднимали голову. Германский порядок рисовался им как волшебный мир, они не могли, да и не хотели понять, что в глазах немецкого руководства они останутся все тем же навозом, который пригоден лишь для удобрения нивы тысячелетнего Рейха.

Буржуазные правительства Прибалтики не хотели добрососедских отношений с СССР. Они искали другого покровителя – более близкого идеологически. Еще в конце февраля 1940 года литовский президент А. Сметона направил в Берлин с секретной миссией директора департамента государственной безопасности министерства внутренних дел Повилайтиса. Ее целью было получить согласие Германии на то, чтобы она установила над Литвой протекторат или взяла ее под свою политическую опеку.

Еще раньше с подобной идеей к Германии обратился президент Эстонии. Но эта идея не привлекла Гитлера. В ответном письме президенту Эстонии К. Пятсу Гитлер заявил, что он не будет возражать, «если в Эстонии будут размещены советские войска». В это время ему было не до мелких холуев. Его не интересовало национальное тщеславие и симпатии прибалтов. В этот период он решал свои проблемы в Центральной Европе и предложил эстонскому и литовскому правительствам «потерпеть до осени 1940 года».

Впрочем, у руководителей Рейха были свои взгляды на национальную политику. Бывший начальник имперской службы безопасности в Прибалтике группенфюрер СС Екельн на суде после войны показал: «В беседе со мной рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер сказал: вы должны подготовить физическое истребление населения, проживающего в Прибалтике. Эти Untermenschen (представители низшей расы, «недочеловеки») Германии не нужны. Их земли займут немецкие колонисты».

То же касалось и Польши. Свои далеко идущие планы руководство Германии изложило в секретном майском, 1940 года, меморандуме Гиммлера, который завизировал Гитлер. Он предлагал «разбить бывшее польское государство и его разные расы (поляков, украинцев, белорусов, евреев) на возможно большее число кусочков… Расово ценные элементы следует извлекать из этой мешанины», а тех, кто останется, предоставить их собственной судьбе. В течение десяти лет население генерал-губернаторства «сведется к остаткам подстандартных существ… рабочей силы, не имеющей лидеров и способных ежегодно снабжать Германию разнорабочими, а также рабочей силой, потребной для специальных проектов… (русских и украинцев, а также поляков) следует отодвинуть дальше на Восток и положить им конец как расовым сущностям».

Трудно сказать: знали ли прибалты о таких звериных замыслах Гитлера? Но то, что Сталин имел информацию о планах прибалтийских фашистов, не подлежит сомнению. Летом советская разведка сообщила ему, что «под видом проведения «балтийской недели» и «праздника спорта» 15 июня «фашистские организации Эстонии, Латвии и Литвы при поддержке некоторых членов правительства готовились захватить власть и обратиться к Германии с просьбой ввести войска в эти страны».

Сталин быстро оценил ситуацию и смело принял решение. Накануне готовившегося путча Советское правительство потребовало от Литвы немедленно сформировать новое правительство, способное честно выполнять советско-литовские соглашения. Не препятствовать вводу «на территорию Литвы советских воинских частей для размещения в важнейших центрах Литвы в количестве, достаточном для того, чтобы обеспечить возможность существования советско-литовского Договора о взаимопомощи и предотвратить провокационные действия, направленные против советского гарнизона в Литве».

Аналогичные требования 16 июня были предъявлены Латвии и Эстонии. Несомненно, что политику Сталина в этот период необходимо рассматривать детерминированно; она опиралась на объективные процессы, которые были сильнее его желаний и устремлений. К принятию конкретных шагов его обязывал сам ход мировых катаклизмов, а они становились все более потрясающими. Однако нельзя не заметить, что Сталин предвидел эти события.

Еще 23 марта 1935 года, делая правку статьи Тухачевского, пытавшегося блеснуть своим знанием высказываний некоторых немецких военных, из предварительно просмотренного текста Сталин выбросил начетнические рассуждения о том, что «политику мира» Советского Союза «поддерживают десятки миллионов пролетариев и трудящихся всех стран», и восхваления в свой адрес.

Он вообще изменил акценты статьи. Из книги Гитлера «Mein Kampf» он выделил мысль: «Мы кладем предел вечному движению германцев на юг и на запад Европы и обращаем взор к землям на востоке… Но когда мы в настоящее время говорим о новых землях в Европе, то мы можем в первую очередь иметь в виду лишь Россию и подвластные ей окраинные государства».

Одновременно Сталин сделал вставку, менявшую смысл содержания статьи. Указав на то, что империалистические планы Гитлера имеют не только одно «антисоветское острие. Это острие является удобной ширмой для прикрытия реваншистских планов на западе (Бельгия, Франция) и на юге (Познань, Чехословакия, аншлюс). Помимо всего прочего нельзя отрицать того, что Германии нужна французская руда. Ей необходимо расширение ее морской базы. Опыт войны 1914 – 1918 годов показал со всей очевидностью, что без прочного обладания портами Бельгии и северными портами Франции морское могущество Германии невозможно построить. Таким образом, для осуществления своих реваншистских захватнических планов Германия будет иметь к лету этого (1935-го. – К. Р.) года армию минимум 849 000 человек…».

То есть еще за четыре года до действительных событий в Европе Сталин пророчески предсказал их логическое развитие. И когда предсказанное им свершилось, у него не могло быть иного убеждения, что, покончив с делами на западе, Гитлер закономерно обратит свой взгляд на восток.

Уже предвосхищая капитуляцию Франции, Сталин предпринял энергичные действия по расширению пространства, отдалявшего потенциального агрессора от центров Советского Союза. Его меры по укреплению обороноспособности страны не могли не завершиться советизацией Прибалтики, с соответствующим переносом границ.

Он не строил воздушные замки и на события в Европе отреагировал сразу. Понимая, что мирных перспектив нет, он спешил устранить удобный плацдарм для потенциального агрессора. Он отдалил тот рубеж, с которого враг начнет нанесение первого удара. Уже на следующий день после триумфального вступления германских армий в Париж с 15 по 17 июня на территории прибалтийских стран стали вводиться дополнительные части Красной Амии.

Там уже готовились к выборам. Для наблюдения за формированием новых правительств в Таллин, Ригу и Вильнюс выехали Жданов, Вышинский и Деканозов. Значительная часть населения городов Прибалтики откровенно приветствовала советские войска, встречая их восторженно как защитников и освободителей, но иной была реакция националистов. В Эстонии по приказу генерала Лайдонера полиция «разгоняла митинги и арестовывала ораторов, приветствовавших Красную Армию». Полиция проявила жестокость и в Риге: при разгоне демонстрантов, вышедших встречать советские части, было ранено 29 человек, двое из которых скончались. Жданов осмотрительно запросил Москву: «Не следует ли вмешаться в это дело или оставить до нового правительства?»

Москва не хотела создавать лишние осложнения отношений, но после расстрелов в Риге и арестов, произведенных полицией в Таллине, Молотов 20 июня телеграфировал Жданову: «Надо твердо сказать эстонцам, чтобы они не мешали населению демонстрировать свои хорошие чувства к СССР и Красной Армии. При этом намекнуть, что в случае стрельбы в демонстрантов советские войска возьмут демонстрантов под свою защиту».

Проявляя выдержку и благоразумие, советское руководство не стало форсировать события. Даже когда в период формирования новых правительств местные коммунисты стали настаивать на комплектовании их состава из числа членов компартий и их союзников, то Жданов, Вышинский и Деканозов, имевшие соответствующие инструкции Сталина, отвергли эти предложения.

Поэтому в правительство Литвы, сформированное Креве-Мицкевичусом, вошел бывший министр финансов при режиме Сметоны Э. Гланаузкас, а единственным коммунистом был министр внутренних дел. В эстонском правительстве И. Вареса коммунистов не было совсем – в его составе преобладали социалисты и беспартийные. Только в Латвии коммунисты добились включения в состав правительства, возглавленного беспартийным А. Кирхенштейном, четырех членов компартии, но президенты Латвии – Ульманис и Эстонии – Пятс сохранили свои посты, и лишь бывший президент Литвы Сметона эмигрировал – естественно, в Германию.

Взвешенность осуществленных мер обусловила то, что новые правительства пользовались несомненной поддержкой населения. Это была вынуждена признать даже комиссия АН Эстонской ССР, готовившая идеологическое обоснование выхода страны из состава Советского Союза.

«Большая часть народа Эстонии, – отмечается в докладе «академиков», – приветствовала новое правительство по различным причинам: демократически настроенная интеллигенция связывала с этим свои устремления к демократизации государственного строя, наиболее бедные слои населения надеялись на улучшение своего материального и социального положения, основная часть крестьянства добивалась уменьшения налогов, ложащихся на хутора, малоземельные и безземельные крестьяне хотели получить землю, коммунисты видели в этом один из этапов своих программных требований. Это подтверждают многочисленные митинги, народные собрания, резолюции трудовых коллективов и программные документы созданных новых организаций».

Сталин не ограничился мерами стратегического переустройства Прибалтики. Он уже не мог больше откладывать и решение другого вопроса. В эти же дни он форсировал изменение ситуации на юго-западе страны. Еще при заключении советско-германского договора о ненападении Сталин оговорил заинтересованность Советского Союза в Бессарабии.

Однако к реализации этого пункта договора он приступил лишь сейчас, спустя почти год. Он понимал, что, занятый «поглощением» Франции, Гитлер не станет отвлекаться на «второстепенные» проблемы. Учитывал он и то, что вернуть добровольно территории, отторгнутые от России в результате Гражданской войны, Румыния может не согласиться.

Сталин не дал возможности немцам на осмысление его целей. Уже на следующий день после капитуляции Франции, 23 июня, посол Германии в СССР фон Шуленбург телеграфировал в Берлин: «Срочно! Молотов сделал мне сегодня следующее заявление. Разрешение бессарабского вопроса не терпит дальнейших отлагательств. Советское правительство все еще старается решить вопрос мирным путем, но оно намерено использовать силу, если румынское правительство отвергнет мирное соглашение. Советские притязания распространяются на Буковину, в которой проживает украинское население…»

Расчет Сталина оказался правильным, и в своем ответе послу 25 июня Риббентроп просил посетить Молотова и заявить, что «Германия остается верной московским соглашениям. Поэтому не проявляет интереса к бессарабскому вопросу». Однако в отношении Буковины, которая ранее «была территорией австрийской короны и густо населена немцами», он проявил озабоченность. Он просил высказать, что «имперское правительство вместе с тем надеется, что в соответствии с московскими соглашениями Советский Союз сумеет решить этот вопрос мирным путем».

Встретившись с Молотовым, в этот же день посол телеграфировал в Берлин, что на рекомендацию отказаться «от Буковины, которая никогда не принадлежала даже царской России… Молотов возразил, сказав, что Буковина является последней недостающей частью единой Украины и что по этой причине Советское правительство придает важность разрешению этого вопроса одновременно с бессарабским…».

Не давая немцам переосмыслить последствия происходящего, Сталин действовал решительно и быстро, практически основываясь лишь на устных договоренностях министров иностранных дел СССР и Германии. 26 июня Молотов вызвал румынского посланника Г. Давидеску, которому заявил, что «в 1918 году Румыния, пользуясь слабостью России, насильственно отторгла от Советского Союза (России) часть его территории – Бессарабию… Теперь, когда военная слабость СССР отошла в область прошлого… Советский Союз считает необходимым и своевременным в интересах восстановления справедливости приступить совместно с Румынией к немедленному разрешению вопроса о возвращении Бессарабии Советскому Союзу. Правительство СССР считает, что вопрос о возвращении Бессарабии органически связан с вопросом о передаче Советскому Союзу той части Буковины, население которой в своем громадном большинстве связано с Советской Украиной как общностью исторической судьбы, так и общностью языка и национального состава». Ответ Молотов потребовал на следующий день. Это был почти ультиматум.

Германия не была заинтересована в такой войне. Поэтому, извещенный о требованиях, предъявленных СССР Румынии, Риббентроп поручил Шуленбургу посетить румынского министра иностранных дел и сообщить, что «во избежание войны между Румынией и Советским Союзом мы можем лишь посоветовать румынскому правительству уступить требованиям Советского правительства…». Румыния последовала совету немцев. Ее войска получили приказ отойти без боя, организованно. Бессарабия вместе с частью Буковины была занята войсками Красной Армии без кровопролития.

Повторим, Сталин своевременно и верно оценил ситуацию. Решая вопрос о Бессарабии, он воспользовался моментом и осуществил мощное давление на Германию, а через нее и на правительство Румынии. Он понимал, что сейчас руки у Германии были связаны. В этот момент, когда на просторах Европы решалась судьба мировой истории и немецкие танки, «пропоров» Францию, заставили Париж капитулировать, Вермахт реально не мог выступить в поддержку Румынии. Германия остро нуждалась в нефти, а война Румынии с Советским Союзом могла лишить ее этого источника.

О том, что Сталин серьезно оценил изменение обстановки в Европе, свидетельствует уже то, что 26 июня, в день, когда Молотов сделал заявление румынскому посланнику, газеты опубликовали Указ Президиума ВС СССР об увеличении длительности рабочего времени.

В стране вводился восьмичасовой рабочий день и семидневная рабочая неделя, а 10 июля появится указ о приравнивании к вредительству выпуска некачественной продукции. То были чрезвычайные меры. За год до начала Великой войны страна меняла даже ритм своей работы.

Либерализация правящих режимов в прибалтийских странах отозвалась ростом активности трудящихся. В столицах прошли массовые демонстрации и митинги рабочих. Их участники требовали установления рабочего контроля над производством, смены общественного строя, восстановления Советской власти. Началось формирование рабочих дружин, освобождение из тюрем политзаключенных, активизация деятельности вышедших из тюрем коммунистов.

Такое развитие событий давало советскому руководству возможность более продуктивно воспользоваться благоприятной обстановкой. Уже 30 июня Молотов стал убеждать премьер-министра Литвы Креве-Мицкевичуса в том, что для Литвы было бы лучше в случае вступления республики в Советский Союз. К этому были все основания.

Во-первых, существование на западной границе СССР «бананового» пояса государств, возглавляемых непредсказуемыми буржуазными лидерами, с господством в экономическом секторе неконтролируемого частного капитала, становилось опасно. Во-вторых, при надеждах рабочих и безземельных крестьян на социальные преобразования ситуация могла перерасти в такой узел проблем, которые решить иначе, чем кардинальными мерами, было бы невозможно. И наконец, в условиях уже реально ведущейся войны на Западе была необходимость юридически узаконить присутствие советских войск на новых территориях.

Правильность решительных действий Сталина подтвердили итоги выборов в верховные органы власти трех республик, проведенные 14—15 июля. В Эстонии кандидаты союзов трудового народа получили 92,8% голосов, в Латвии – более 97%, а в Литве – свыше 99%. Говоря современным языком, в этих странах произошла «бархатная революция». Новые органы народного управления, избранные в результате всеобщего голосования, провозгласили Советскую власть и обратились в Верховный Совет СССР с просьбой о приеме в состав Союза республик. Первой 2 августа в состав СССР была принята Молдавская ССР.

3 августа с высокой трибуны Верховного Совета СССР впервые прозвучала литовская речь. После выступления представителей Литвы слово взял секретарь ЦК КП(б) Белоруссии депутат П.К. Пономаренко. Он сказал, что «по поручению Советского правительства вносит предложение удовлетворить просьбу сейма Литвы и принять Литовскую ССР в Советский Союз в качестве союзной республики». От имени руководящих органов Белорусской ССР он внес предложение о передаче Советской Литве Свенцянского района и пограничных районов с преобладающим литовским населением, входящим в состав Вилейского и Барановичского районов Белоруссии. Решения о включении в состав Союза ССР Латвии и Эстонии были приняты 5 и 6 августа.

Сталин принял депутатов новых республик после окончания сессии Верховного Совета. Глава литовской делегации Ю. Палецкис вспоминал, что в ходе беседы обсуждались проблемы роста промышленности, вопросы просвещения. Сталин говорил о перспективах развития национальной культуры, выразил пожелание об организации в Москве декады литовской литературы и искусства.

Палецкис пишет: «Сталин интересовался количеством земли, урожаями, советовал не спешить с организацией колхозов, пока не окрепнут новоселы на полученных землях. Заканчивая изложение своих вопросов, я предоставил список товаров и материалов, которые следовало получить Литве по ранее заключенным договорам, и попросил содействовать ускорению их доставки.

– Где же теперь ваша столица? Перебрались в Вильнюс или еще в Каунасе пребываете? – спросил Сталин.

Ответили, что старое правительство оставалось в Каунасе, а мы еще не успели переселиться в Вильнюс.

– Надо в Вильнюс, ведь это историческая столица Литвы. А то ее запустите, останется заштатным городом, как при Пилсудском.

Когда мы уже… собирались вставать, Сталин вдруг спросил:

– А Сметона где теперь? Ведь он убежал в Германию.

– Да, насколько известно, он еще в Германии, – ответил я.

Прощаясь, Сталин сказал нам в напутствие:

– Желаю успеха! Работайте и действуйте так, чтобы народ не имел основания говорить, что Советская власть – неумная власть.

Уходя, в приемной мы встретили делегацию Латвийской ССР – она ждала своей очереди»[16].

О том, что жизнь трудящихся новых республик в короткий срок изменилась в благоприятную сторону, свидетельствуют даже люди, которых нельзя заподозрить в одобрении произошедшего. Так, поляк Ян Гросс писал, что в присоединенных к СССР областях было немало людей, для которых «поражение Польши не было причиной для траура, а скорее захватывающим началом, возможностью, о которой нельзя было и мечтать». Гросс констатирует: «Появилось больше школ, больше возможностей для высшего образования и профессиональной подготовки, обучения на родном языке, поощрения физического и художественного развития… Наблюдалось резкое увеличение занятости на фабриках и в учреждениях… Если вы хотели стать медицинской сестрой, инженером или врачом, можно было с уверенностью ожидать осуществления этой цели в будущем».

Конечно, в новых областях имелись националистические силы, ориентированные на Германию. Позже они активно сотрудничали с гитлеровцами во время Великой Отечественной войны, входили в состав дивизий СС, а с окончанием войны вели подпольную борьбу против Советской власти, но трудовое население приветствовало осуществившиеся перемены.

После заключения договора о ненападении с Германией, уже не оглядываясь на мировое мнение, Сталин всемерно использовал образовавшуюся паузу для подготовки к неотвратимому решающему бою. Он продлил состояние мира и усиленно готовил страну к обороне. Этой цели было подчинено все. В его действиях не было поспешной импровизации дилетанта. Его последовательные и решительные шаги были тщательно продуманными ходами.

В августе во всех четырех западных округах прошли войсковые учения. При обсуждении их итогов танковые корпуса решили оставить в приграничных округах. В конце лета нарком обороны и его заместители доложили Сталину о боевой подготовке и строительстве укрепленных районов. Вместо жаловавшегося на состояние здоровья Б.М. Шапошникова начальником Генерального штаба был назначен Мерецков. Борис Михайлович стал заместителем наркома, целиком взяв в свои руки строительство укрепленных районов.

Нет, Сталин не делал ошибок и просчетов. Заключение советско-германского пакта и последовавшие вслед за этим шаги стали примером блестящей дипломатической и государственной стратегии, обеспечившей Советскому государству решение сразу нескольких задач.

Во-первых, как уже упоминалось, прежде всего была снята с повестки дня проблема Дальнего Востока. Японцы считали себя глубоко оскорбленными и униженными германо-советским пактом. Правительство Японии даже заявило по этому поводу протест. «Германия нанесла им оскорбление в области дипломатии, а русские в военной области»; Япония решительно пересмотрела свои стратегические цели и, как показало дальнейшее, в результате переориентации ввязалась в войну с США. Что, в свою очередь, заставило Америку воспринимать борьбу Сталина против стран «тройственного пакта» (Германия – Италия – Япония) как защиту собственных интересов и «сфер влияния».

Во-вторых, вместо немедленного антибольшевистского похода на Восток Гитлер пошел на оккупацию Франции и вступил в конфликт с Англией. Впоследствии она вместе с США оказалась кровно заинтересованной в предоставлении Советскому Союзу значительной помощи поставками стратегического сырья, материалов, оборудования, продуктов питания и автомобилей, а с конца 1944 года даже пошла на открытие второго фронта.

В-третьих, Сталин получил значительный выигрыш во времени для укрепления оборонной мощи Красной Армии. Причем именно в этот период он осуществил закупки в Германии самых лучших образцов военной (включая авиационную) техники. Это позволило советским инженерам и конструкторам не только воспользоваться иностранным опытом, а, досконально изучив, применить его в своих разработках. В Германии было закуплено и современное технологическое оборудование, впоследствии «ковавшее» оружие Победы.

И наконец, самое главное. Сдвиг советской границы на сотни километров к западу лишил немцев такого выгодного стратегического плацдарма, с которого, преодолев территорию Советского Союза, они могли бы легко дойти до Москвы и Волги. «Если бы, – пишет бывший работник Генштаба и писатель В. Карпов, – ударная группировка по плану «Барбаросса» была развернута на прибалтийском плацдарме, свежие армии Вермахта взяли бы столицу с ходу… Через неделю гитлеровцы были бы у стен нашей столицы…»

Эти реальные преимущества – результат подписанного советско-германского договора. Только недалекие люди либо отпетые негодяи могут упрекнуть Сталина. Впрочем, все относимое к негативным аспектам, как то: якобы «аморальность» договора с «фашистами», утрата «интернационалистических принципов», проблемы прибалтов и поляков – не более чем идеологическая демагогия.

Между тем, разгромив недальновидную Европу, Гитлер оказался перед выбором: что предпринимать дальше? Уже 30 июня, на пятый день после прекращения огня во Франции, Гальдер записал в своем дневнике: «Основное внимание – на восток…»

В германских штабах уже раскладывались карты России. Для прикрытия подготовки нападения на Советский Союз Гитлер начал операцию «Морской лев». В директиве от 1 августа он заявил: «С целью создания предпосылок для окончательного разгрома Англии я намерен вести воздушную и морскую войну против Англии в более острой, нежели до сих пор, форме. Для этого приказываю: германским силам всеми имеющимися в их распоряжении средствами как можно скорее разгромить английскую авиацию». 15 августа состоялся первый крупный налет, в котором участвовали 801 бомбардировщик и 1149 истребителей.

Сталин не купился на эффектность этой демонстративной акции. Он всецело занимался вопросами оборонной промышленности. Он не терпел некомпетентности в профессиональных технических вопросах. Неосведомленность и уж тем более невежественность он считал непростительными пороками. Особенно когда это касалось жизни людей.

В начале октября ему доложили, что на одном из авиамоторных заводов военная приемка забраковала двигатели, изготовленные с отступлением от технологии. Он сразу вмешался в дело. В результате проверки выяснилось, что в двигателе, который ставили на истребитель Яковлева, конструктор Климов на 200 граммов увеличил наплыв в картере.

В результате 2 октября появился знаменитый приказ Наркомата авиационной промышленности № 518 о строгом соблюдении технологической дисциплины. В нем предписывалось: у самолетов или двигателей, прошедших государственные испытания и принятых в серийное производство, изменения в технологию могут быть внесены только с разрешения народного комиссара. Изменение в конструкции было допустимо вообще лишь с разрешения правительства. Этот приказ сыграл неоценимую роль во время войны. Когда из-за нехватки материалов появились соблазны отступить от принятой технологии, этот приказ стоял на страже качества.

В этом же месяце в кабинете Сталина рассматривались вопросы военно-морского флота. В частности, о строительстве береговых батарей. Работы шли быстрыми темпами, приобретя огромный размах: на Балтике – от Кронштадта до Палангена (Паланга), на Севере – от Архангельска до полуострова Рыбачий. Для установки корабельных орудий мощные подъемные краны заказали в Германии. Их изготовила фирма «Демаг». После обсуждения Сталин принял решение заменить Галлера на посту начальника Главного морского штаба Исаковым.

– Галлер – хороший исполнитель, – отметил он, – но недостаточно волевой человек, да и оперативно Исаков подготовлен, пожалуй, лучше.

Сталин не ошибся. Решение оказалось перспективным и устойчивым. Всю Великую Отечественную войну И.С. Исаков координировал совместные действия флота и сухопутных войск, а также входил в составы военных советов фронтов. Л.М. Галлер стал заместителем наркома Военно-морских сил по кораблестроению и вооружению.

Более полувека, рассуждая о неудачах Красной Армии в начале войны, историки уподоблялись людям, гадающим на кофейной гуще. Приняв за основу своих концепций невразумительные и граничащие с патологической неполноценностью побасенки Хрущева, они сводили свои рассуждения к нескольким мифам, ничего не имевшим общего с реальной действительностью. Еще больший туман в историографию внесла публикация книги Жукова «Воспоминания и размышления». В ней факты подменялись фантазиями, выдумыванием мизансцен и якобы имевших место диалогов.

Сочинив книгу, автор, подобно известному барону Мюнхгаузену, воздал славу самому себе. Причем дело даже не в выпячивании маршалом своей роли и искажении сути происходившего. «Полководец» умудрился не ответить на самые главные вопросы. По какому же плану с началом войны стала воевать Красная Армия? Какие соображения были по этому поводу у Генерального штаба, который Жуков в это время и возглавлял? Какова была советская военная доктрина?

Конечно, такие планы существовали, и в зависимости от изменения внешней обстановки они регулярно пересматривались. Одним из планов прикрытия накануне войны являлся документ, разработанный начальником Генштаба маршалом Б.М. Шапошниковым, генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным, начальником оперативного управления и его заместителем генерал-майором Г.К. Маландиным.

Этот план обороны страны, опирающийся на анализ вероятной стратегической обстановки, возможных группировок противника и ожидаемых его действий, в основном верно определил театр военного противоборства, а также главные направления основных усилий советских вооруженных сил. Это был не единственный план, воплощавший существовавшую перед войной советскую военную доктрину. И суть ее заключалась в том, что, отразив первое нападение противника, Красная Армия должна была сама перейти в наступление.

18 сентября 1940 года нарком обороны Тимошенко представил на усмотрение Сталина и Молотова «…соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 годы». Исполнителем этого документа, написанного в одном экземпляре за № 103202/06, под грифом «Особо важно. Совершенно секретно. Только лично», был заместитель начальника оперативного управления генерал-майор Василенко. Кроме наркома обороны, он был подписан начальником Генерального штаба генералом армии К. Мерецковым.

В разделе 1 «Наши вероятные противники» указывалось: «Сложившаяся политическая обстановка в Европе создает вероятность вооруженного столкновения на наших западных границах.

Это вооруженное столкновение может ограничиться только нашими западными границами, но не исключена вероятность атаки со стороны Японии наших дальневосточных границ.

На наших западных границах наиболее вероятным противником будет Германия, что касается Италии, то возможно ее участие в войне, а вернее, ее выступление на Балканах, создавая нам косвенную угрозу.

Вооруженное столкновение СССР с Германией может вовлечь в военный конфликт с нами Венгрию, а также с целью реванша – Финляндию и Румынию.

При вероятном вооруженном нейтралитете со стороны Ирана и Афганистана возможно открытое выступление против СССР Турции, инспирированное немцами.

Таким образом, Советскому Союзу необходимо быть готовым к борьбе на два фронта (курсив мой. – К. Р.): на западе – против Германии, поддержанной Италией, Венгрией, Румынией и Финляндией, и на востоке – против Японии, как открытого противника, занимающего позицию вооруженного нейтралитета, всегда могущего перейти в открытое столкновение».

В этом большом документе приводились «вероятные оперативные планы противников» и соответственно перечислялось количество советских дивизий и полков для сосредоточения при войне на два фронта.

В последнем, пятом разделе «соображений» указывалось: «Главные силы Красной Армии на западе, в зависимости от обстановки, могут быть развернуты или к югу от Брест-Литовска, с тем чтобы мощным ударом в направлении Люблина и Кракова и далее на Бреслау в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия в войне; или к северу от Брест-Литовска с задачей нанести поражение главным силам германской армии в пределах в Восточной Пруссии и овладеть последней.

…Основами развертывания должны быть:

1. Активной обороной прочно прикрывать наши границы в период сосредоточения войск.

2. Во взаимодействии с левофланговой армией Западного фронта силами Юго-Западного фронта нанести решительное поражение люблинско-сандомирской группировке противника и выйти на р. Висла. В дальнейшем нанести удар в общем направлении на Кельце, Краков и выйти на р. Пильца и верхнее течение р. Одер.

3. В процессе операции прочно прикрывать границы Северной Буковины и Бессарабии.

4. Активными действиями Северо-Западного и Западного фронтов сковать большую часть сил немцев к северу от Брест-Литовска и Восточной Пруссии, прочно прикрывая при этом Минское и Псковское направления.

Удар наших сил в направлении Краков—Бреслау, отрезая Германию от Балканских стран, приобретает исключительное политическое значение.

Кроме того, удар в этом направлении будет проходить по слабо еще подготовленной в оборонном отношении территории бывшей Польши»[17].

Говоря иначе, замысел советского Генерального штаба сводился к достаточно простой последовательности действий. В случае начала Германией войны силами созданных на западных границах Северо-Западного, Западного и Юго-Западного фронтов сдержать наступление армий противника, провести в это время мобилизацию и развертывание основных сил.

Затем, перейдя в наступление, ударами Западного и Северо-Западного фронтов «разбить люблинскую группировку противника». В это же время Юго-Западный фронт, нанеся «решительное поражение люблин-сандомирской группировке, выйдет на реку Висла с целью овладения Краковом».

В разделе 2 «Вооруженные силы вероятных противников» командование Красной Армии исходило из предпосылки, что «при войне на два фронтаСССР должен считаться с возможностью сосредоточения на его границах около 270—290 пехотных дивизий, 11 750 танков, 30 000 полевых орудий средних и тяжелых калибров, 18 тыс. самолетов».

Из самой логики этих соображений вытекало мнение, что Красной Армии не составит большого труда «сковать немецкие силы» и после стратегического развертывания разгромить их. Впрочем, в таком замысле не было противоречия. Красная Армия была достаточно вооружена и оснащена, для того чтобы противостоять агрессору.

В соответствии с разработкой Генштаба предполагалось сосредоточить на западе 142 стрелковых и 7 моторизованных дивизий, 16 танковых дивизий; 10 кавалерийских дивизий, 15 танковых бригад; 159 полков авиации, имеющих на 15. 09 6422 самолета.

Для действий на Востоке против Японии предлагалось назначить 24 стрелковых и 4 мотодивизии; 4 кавалерийские дивизии; 2 танковые дивизии и 8 танковых бригад с 5741 танком и танкетками; более 44 авиационных полков с 3347 самолетами. Из-за тревожной обстановки на границах с Турцией и Ираном еще 25 дивизий оставлялись на южных рубежах.

Концепция «подготовленного ответного удара» была общепризнанной истиной военного искусства того времени. «Этот проект и план стратегического развертывания войск Красной Армии, – пишет А.М. Василевский, – докладывался непосредственно И.В. Сталину в сентябре 1940 года в присутствии некоторых членов Политбюро ЦК партии. От Наркомата обороны план представляли нарком С.К. Тимошенко, начальник Генерального штаба К.А. Мерецков и его первый заместитель Н.Ф. Ватутин. Мы с генералом А.Ф. Анисимовым, доставив в Кремль план, во время его рассмотрения в течение нескольких часов находились в комнате секретариата И.В. Сталина».

Конечно, немцы понимали, что Сталин внимательно наблюдает за происходящим в Европе и мире. И 13 октября 1940 года, уже после заключения пакта Берлин – Рим – Токио, Риббентроп, сделав в пространном письме обзор событий за минувший год, убеждал Сталина, что этот пакт «ни в коем случае не нацелен против Советского Союза».

В конце обращения он писал: «Мы были бы рады, если бы господин Молотов нанес нам в Берлин визит… Его визит… предоставит фюреру возможность лично высказать господину Молотову свои взгляды на будущий характер отношений между нашими странами…» Из-за затянувшегося перевода на русский язык Шуленбург передал письмо только 17 октября, а 22-го числа он получил в запечатанном конверте ответное послание.

Сталин нуждался в информации из первых рук. Поэтому он поддержал предложение о визите в Берлин своего представителя. Он отвечал германскому министру иностранных дел Риббентропу: «Я согласен с Вами в том, что, безусловно, дальнейшее улучшение отношений между нашими странами возможно лишь на прочной основе разграничения долгосрочных взаимных интересов. Господин Молотов согласен с тем, что он обязан отплатить Вам ответным визитом в Берлин. Поэтому он принимает Ваше приглашение.

…Что касается обсуждения ряда проблем совместно с Японией и Италией, то, в принципе не возражая против идеи, я считаю, что этот вопрос должен быть подвергнут предварительному рассмотрению…»

Для него было совершенно очевидно, что со времени заключения советско-германского договора о ненападении международная расстановка сил значительно изменилась, причем не в пользу Советского Союза. Перед отъездом в Берлин Молотов получил подробные инструкции Вождя: «о чем говорить, что выяснить, с чем соглашаться».

Поезд с советской делегацией прибыл к Ангальскому вокзалу Берлина утром 12 ноября. Представителей Сталина, встреченных почетным караулом и исполнением государственных гимнов двух стран, любезно приветствовал министр иностранных дел Рейха и фельдмаршал Кейтель. Риббентроп принял Молотова в этот же день.

Сразу после встречи Молотов телеграфировал Сталину: «Состоялся первый, более чем двухчасовой разговор с Риббентропом. Ввиду того, что сейчас должны идти на беседу к Гитлеру, сообщаю о разговоре с Риббентропом кратко. Пространно повторив свое сообщение Сталину, он добавил, что интересы Германии в восточной и западной Африке; Италии – в северо-восточной Африке; Японии – на юге, а у СССР также на юге – к Персидскому заливу и Аравийскому морю.

Пока я только кратко мог ответить, что мысли Риббентропа весьма интересны, заслуживают обсуждения в Берлине, а затем в Москве… что мне нужно выяснить у него предварительно ряд вопросов в связи с тройственным пактом… а также что я считаю прошлогоднее германо-советское соглашение исчерпанным в ходе событий, за исключением вопроса о Финляндии, но у меня есть и другие вопросы взаимоотношений с Германией, Италией и Японией».

Шифрограмма была принята в 18 часов 20 минут. Сталин ответил в 22 часа 50 минут. Он был кратким: «В твоей шифровке… есть одно неточное выражение насчет исчерпания соглашения с Германией… Следовало бы сказать, что исчерпан протокол к договору о ненападении. А не соглашение. Ибо выражение «исчерпание соглашения» немцы могут понять как исчерпание договора о ненападении. Что, конечно, было бы неправильно. Жду твое сообщение о беседе с Гитлером»[18].

Обе последовавшие беседы Молотова с Гитлером были продолжительными. Первая встреча состоялась в огромном кабинете нового здания имперской канцелярии. Встречая советского министра, Гитлер встал из-за стола и быстрыми шагами прошел к середине кабинета. Он был в военном кителе без погон, на груди Железный крест, а на рукаве широкая красная повязка с черной свастикой в белом кружке. Из-за больших размеров зала фюрер казался маленьким. Через боковую дверь вошли Риббентроп, советник германского посольства в Москве Хильгер и личный переводчик Гитлера Шмидт. Гитлер пригласил всех к диванам и столу, стоявшим в углу. Он говорил четкими фразами, перемежая их паузами для перевода.

Молотов рассказывал, что по завершении первой встречи, уже когда Гитлер ушел, раздался сигнал воздушной тревоги и министры спустились в бункер. Беседа возобновилась, и Риббентроп снова стал говорить «о разделе сфер мирового влияния. Есть все основания считать, добавил он, что Англия фактически уже разбита». Молотов не удержался и бросил реплику: «Если Англия разбита, то почему мы сидим в этом бомбоубежище?» Позже эта фраза понравилась Черчиллю.

О результатах встреч с Гитлером Молотов доложил на Политбюро 18 ноября: «Беседа началась с длинного монолога… Смысл рассуждений Гитлера сводился к тому, что Англия уже разбита и что ее окончательная капитуляция – дело ближайшего будущего. Скоро, уверял Гитлер, Англия будет уничтожена с воздуха. Затем он сделал краткий обзор военной ситуации, подчеркнув, что Германская империя уже сейчас контролирует всю континентальную Европу. Вместе с итальянскими союзниками германские войска ведут успешные операции в Африке, откуда англичане вскоре будут окончательно вытеснены.

Из всего сказанного, заключил Гитлер, можно сделать вывод, что победа держав «оси» предрешена. Поэтому, продолжал он, настало время подумать об организации мира после победы. В связи с неизбежным крахом Великобритании останется «бесконтрольное наследство», разбросанные по всему земному шару осколки империи, которыми надо распорядиться. Гитлер заверил Молотова, что не может быть и речи о том, что Россию поставили перед свершившимся фактом. Теперь, когда в общих чертах урегулированы отношения между Германией, Францией и Италией, он и счел возможным обратиться к России относительно «первых конкретных шагов в направлении всеобъемлющего сотрудничества».

Гитлер был убежден, что рисуемая им перспектива понравится русским. «После завоевания Англии, – говорил он, – Британская империя будет разделена, как гигантское обанкротившееся всемирное поместье… В этом обанкротившемся поместье найдется для России выход к незамерзающему и по-настоящему открытому океану». Гитлер заявил, что какое-то меньшинство в 45 миллионов англичан правило 600 миллионами жителей Британской империи. Он собирается поставить это меньшинство на место…

Кстати сказать, что Гитлер, почти машинально повторил мысль Сталина, которую тот высказал в беседе с Риббентропом при заключении советско-германского договора о ненападении. Однако, проинструктированный Сталиным, советский министр не поддался на попытки увлечь его абстрактными проектами совместных действий против англосаксов, разделив колониальные территории.

Молотов рассказывал членам Политбюро, что после окончания речи Гитлера он «заметил, что следовало бы обсудить более конкретные практические вопросы. В частности, не разъяснит ли рейхсканцлер, что делает германская военная миссия в Румынии и почему она направлена туда без консультаций с Советским правительством? Советское правительство также хотело бы знать, для каких целей направлены германские войска в Финляндию? Почему этот серьезный шаг предпринят без консультаций с Москвой?

Явно не ожидавший этих вопросов, Гитлер скороговоркой объяснил, что немецкая военная миссия направлена в Румынию по просьбе правительства Антонеску для обучения румынских войск. Что же касается Финляндии, то там германские части вообще не собираются задерживаться. Они лишь переправляются через территорию этой страны в Норвегию».

На эти придуманные на ходу объяснения Молотов возразил: «У Советского правительства, на основании донесений наших представителей в Финляндии и Румынии, создалось иное впечатление. Войска, которые высадились в южной Финляндии, никуда не продвигаются и, видимо, собираются здесь надолго задержаться. В Румынии дело не ограничивается одной военной миссией. В страну прибывают все новые германские воинские соединения. Для одной миссии их слишком много… В Москве подобные действия не могут не вызвать беспокойства, и германское правительство должно дать четкий ответ».

Сославшись на свою неосведомленность, Гитлер пообещал поинтересоваться этими вопросами и снова стал рассуждать о своем плане раздела мира, заметив, что СССР мог бы проявить интерес к территориям, расположенным к югу в направлении Индийского океана, приобрести выход к Персидскому заливу.

Молотов заверил Гитлера, что с интересом выслушал его аргументы и все понял, но решающий вопрос – это ясность в перспективах советско-германского сотрудничества. Следующий вопрос касался Балкан и германских гарантий Румынии. Если Германия не готова взять их назад, что он скажет о русских гарантиях Болгарии? Гитлер сказал, что он в первый раз слышит о том, что болгары просят о каких-то гарантиях. А на вопрос Молотова о Черном море и Дарданеллах заметил, что «если бы Германия искала источников трений с Россией, она нашла бы что-нибудь помимо проливов». Переводивший эту беседу Шмидт вспоминал, что ему не приходилось присутствовать при подобном резком разговоре с Гитлером.

Реакцию Сталина на доклад Молотова записал присутствовавший на заседании Политбюро управделами СНК СССР Я. Чадаев. Сталин так прокомментировал результаты переговоров: «Мы рассматривали берлинскую встречу как реальную возможность прощупать позицию германского правительства.

Позиция Гитлера во время этих переговоров, в частности его упорное нежелание считаться с естественными интересами безопасности Советского Союза, его категорический отказ прекратить фактическую оккупацию Финляндии и Румынии – все это свидетельствует о том, что, несмотря на демагогические заявления по поводу неущемления «глобальных интересов» Советского Союза, на деле ведется подготовка нападения на нашу страну. Добиваясь берлинской встречи, нацистский фюрер стремился замаскировать свои истинные намерения…

Ясно одно: Гитлер ведет двойную игру. Готовя агрессию против СССР, он старается выиграть время, пытаясь создать у Советского правительства впечатление, будто готов обсудить вопрос о дальнейшем мирном развитии советско-германских отношений».

Указывая на то, что заключение пакта о ненападении с Германией позволило предотвратить войну в условиях, когда Англия и Франция в 1939 году не прочь были натравить Германию на СССР, Сталин подчеркнул:

«Но, конечно, это только временная передышка, непосредственная угроза против нас лишь несколько ослаблена, однако полностью не устранена. В Германии действуют в этом направлении мощные силы, и правящие круги не думают снимать с повестки дня вопрос о войне против СССР. Наоборот, они усиливают враждебные против нас действия, как бы акцентируя, что проблема нападения на Советский Союз предрешена».

Сталин не ошибался в своих оценках немецкой политики, и это подтвердило дальнейшее развитие событий. Он понимал, что отношения с Германией балансируют на острие ножа. Человек, всегда стремившийся понять психологию своих противников, он уже давно и внимательно всматривался в главу германского Рейха. Характеризуя Гитлера, Сталин отметил:

«Могло ли случиться, что Гитлер решил на какое-то время отказаться от планов агрессии против СССР, провозглашенных в его «Mein Kampf»? Разумеется, нет!

История еще не знала таких фигур, как Гитлер. В действиях Гитлера не было ни единой целенаправленной линии. Его политика постоянно перестраивалась, часто была диаметрально противоположной.

…Гитлер постоянно твердит о своем миролюбии, но главным принципом его политики является вероломство. Он был связан договорами с Австрией, Польшей, Чехословакией, Бельгией, Голландией. И ни одному из них он не придал значения и не собирался соблюдать и при первой необходимости вероломно их нарушил.

Такую же участь готовит Гитлер и договору с нами. Но, заключив договор о ненападении с Германией, мы уже выиграли больше года для подготовки к решительной и смертельной борьбе с гитлеризмом. Разумеется, мы не можем советско-германский пакт рассматривать основой создания надежной безопасности для нас (курсив мой. – К. Р.). Гарантией создания прочного мира является укрепление наших Вооруженных Сил.

…Гитлер сейчас упивается своими успехами. Его войска молниеносными ударами разгромили и принудили к капитуляции шесть европейских стран. Этот факт можно рассматривать только как огромный стратегический успех фашистской Германии. Ведь в Европе не нашлось силы, которая могла бы сорвать агрессию…

Теперь Гитлер поставил перед собой цель расправиться с Англией, принудить ее к капитуляции. С этой целью усилились бомбардировки Британских островов, демонстративно готовится десантная операция.

Но это не главное для Гитлера, главное для него – нападение на Советский Союз.

Мы все время должны помнить об этом и усиленно готовиться для отражения фашистской агрессии. <…> Вопросы безопасности государства встают сейчас еще более остро. Теперь, когда наши границы отодвинуты на запад, нужен могучий заслон вдоль их с приведением в боевую готовность оперативных группировок войск в ближнем, но… не в ближайшем тылу».

В этих размышлениях, высказанных при обсуждении результатов поездки Молотова, Сталин сделал еще один вывод: «Мы должны повести дело так, чтобы быстрее заключить пакт о нейтралитете между Советским Союзом и Японией. Германия нашла общий язык с Японией в своих великодержавных стремлениях. Япония признала право Германии вмешиваться в дела всех стран.

Надо ее нейтрализовать. Вместе с тем надо усилить военно-экономическую помощь китайскому народу. Нам необходимо вести дело на ослабление гитлеровской коалиции, привлекать на нашу сторону страны-сателлиты, попавшие под влияние и зависимость гитлеровской Германии».

Возможно, что Гитлер достаточно осмысленно предлагал Советскому Союзу поучаствовать в переделе мира. Но твердость, проявленная Молотовым в Берлине, – а Гитлер прекрасно понимал, что это прежде всего позиция Сталина, – заставила его осознать, что второго Мюнхена не получится. Гитлер понял, что Сталин не будет его «умиротворять» и, пока существует Сталин, он (Гитлер) не может рассчитывать на полное владение глобальной ситуацией, отложив проблему СССР на потом.

Из приведенного выше совершенно очевидно, что Сталин ясно осознавал: рано или поздно Гитлер совершит агрессию против СССР. Конечно, в тот момент он не мог знать, насколько близки намерения его противника к осуществлению, и может прозвучать парадоксально, но именно твердая и независимая политика Сталина заставила Гитлера сделать выбор.

Советская делегация находилась еще в Берлине, когда он сказал Герингу, что он решил начать нападение на Советский Союз весной 1941 года. Геринг пытался его разубедить, приводя довод, что, прежде чем приниматься за Россию, сначала нужно выгнать англичан из Средиземноморья, что русскую кампанию лучше отложить до 1943 или 1944 года. Однако Гитлер считал, что Англия обескровлена и не может повредить Германии – с ней можно покончить после победы над Россией.

Покорив почти в одночасье Европу, Гитлер уже не сомневался в том, что не менее триумфальным окажется и поход на Восток. И 18 декабря 1940 года он подписал директиву № 21 об «Операции Барбаросса». В ней отмечалось: «Германские вооруженные силы должны быть готовы раздавить Советскую Россию за одну быструю кампанию даже до завершения войны против Англии…

Приготовления, требующие большого времени, следует начать сейчас, если этого еще не сделано, и должны быть завершены к 15 мая 1941 года… Масса русской армии в Западной России должна быть уничтожена выступающими вперед бронетанковыми клиньями; необходимо предупредить отступление боеспособных частей в необъятные просторы русской территории… Конечной целью является создание оборонительной линии против Азиатской России, начиная от Волги до Архангельска. Затем последний оставшийся район на Урале может быть уничтожен люфтваффе».

Гитлер сделал выбор. И с этого момента он вступил на ту тропу, которая приведет его к самоубийству в подвале имперской канцелярии. Но пока он продолжал и блокаду Англии. Идея удушения Великобритании на островах не была новой. Его подводные лодки хищнически рыскали по просторам океанов и морей, пуская на дно все, что плавает под флагом противника, а люфтваффе начали бомбардировки острова за Ла-Маншем.

Однако сам захват территории островной Англии ничего не давал ему в практическом смысле: реальные богатства, которые могли обеспечить великий Рейх на все времена, лежали на Востоке. Англию Гитлер уже сбросил со счетов, и в стратегическом смысле его расчет был верен. Естественно, он не мог не учитывать печального опыта Наполеона, но после стремительного – за полтора месяца! – покорения Европы у него не было сомнения в возможности разделаться «с Россией» до первых морозов.

Да, стратегически Гитлер все рассчитал правильно. Он ошибся в главном. У него не хватило ума понять до конца масштабности мышления и государственной значимости фигуры советского руководителя. Вождя советского народа.

Заместитель наркома авиационной промышленности А.С. Яковлев вернулся в СССР спустя две недели после отъезда из Берлина Молотова. Сталин уже дважды направлял Яковлева в Германию. В результате ровно за год до начала войны в Москву прибыли пять истребителей «Мессершмитт-109», два бомбардировщика «Юнкерс-88», два бомбардировщика «Дорнье-215 и новейший немецкий истребитель – «Хейнкель-100».

Для доклада об итогах третьей поездки «порученец» вождя был приглашен в Кремль чуть ли не с вокзала. Поздно ночью, отпуская Яковлева домой, Сталин сказал: «Организуйте изучение нашими людьми немецких самолетов. Сравните их с новыми машинами. Научитесь их бить».

Теперь специалисты военной промышленности стали постоянными посетителями кабинета вождя. Они не могли не ощущать серьезности ситуации. Нарком Шахурин вспоминал, что однажды, «когда мы переходили из кремлевского кабинета Сталина в его квартиру, я, поотстав от других, сказал Сталину, что наступило очень тревожное время для авиапромышленности. Прекращен выпуск новых самолетов. А вот удастся ли к нужному моменту наладить производство новых в достаточном количестве, трудно сказать. Это меня очень беспокоит. Успеем ли?

Без долгого раздумья, очень уверенно Сталин ответил: «Успеем!» Это единственное слово «успеем» крепко запало в память. И этот короткий разговор меня приободрил».

В конце этого же года Сталин вызвал молодого наркома вместе с В.П. Баланчиным и конструктором В.Я. Климовым. Его интересовал новый авиадвигатель М-105, мощностью в 1000 лошадиных сил. Шахурин пишет: «Раскрыв красную книжечку, в которую он вносил сведения о зарубежной технике, Сталин заметил: «Было бы у нас в достатке таких моторов, как М-105, мы бы с этой сволочью по-другому разговаривали». Высказывание относилось к гитлеровскому руководству.

…К началу войны мы выпускали 50 самолетов в день. В июле 1941 года изготовили 1807 самолетов в месяц, а значит, 60 в день. В сентябре 1941 года сделали 2329 боевых машин – более 70 в день. Правда, потом в связи с эвакуацией заводов в глубокий тыл выпуск стал падать, но в дальнейшем мы довели его до 100 и более самолетов в сутки»[19].

После визита Молотова в Берлин у Сталина не могло быть иллюзий в отношении Гитлера. Война с Германией стала неизбежной. Поэтому он не пренебрегал никакими деталями в подготовке к обороне. Трезвый и осмотрительный реалист, прагматик, он с дотошностью шахматиста вдумчиво анализировал возможные ситуации. 23 декабря 1940 года зал заседаний Центрального Дома Красной Армии был заполнен полностью. В зале присутствовали все командующие округами и армиями, члены военных советов, начальники академий, профессора, руководящий состав Генерального штаба. В Москву были приглашены командующие объединениями, начальники штабов округов, командиры соединений.

В течение нескольких дней на этом расширенном совещании высшему командному составу армии предстояло рассмотреть основные вопросы подготовки вооруженных сил. Доклад о боевой и оперативной подготовке сделал начальник Генерального штаба Мерецков. Побывавший в Испании генерал-полковник Павлов изложил тему «Об использовании механизированных соединений в современных наступательных операциях». Участник испанской войны, начальник Главного управления ВВС генерал-лейтенант Рычагов осветил вопрос «Военно-воздушные силы в наступательной операции и борьбе за господство в воздухе».

Внимание присутствовавших привлек доклад командующего Киевским особым военным округом генерала Жукова «Характер современной наступательной операции». Этот пространный и обстоятельный доклад, написанный в академическом стиле, представлял собой изложение одной из тем теории военного искусства. Но говорил он о довольно элементарных вещах, которым учат в военных учебных заведениях. Чтобы понять характер этого доклада, приведем лишь его фрагмент:

«Следует закономерно ожидать, что первоначальные исходные операции чаще всего начнутся с фронтальных ударов. Проблема наступления будет состоять в том, чтобы сначала прорвать фронт противника, образовать фланги и затем уже во второй фазе перейти к широким маневренным действиям. Условия для оперативного обхода, охвата и ударов по флангам будут создаваться в ходе самой наступательной операции.

Формы фронтального прорыва. Фронтальный удар с целью прорыва фронта является наименее «экономной» формой операции. …Во фронтальном наступлении прорыв может быть осуществлен: центром, на нескольких смежных участках фронта, одним из крыльев или обоими крыльями. Каждая из форм имеет свои особенности». Такой стиль напоминает запись в студенческом конспекте, и это не случайно.

Дело в том, что материал доклада, прочитанного Жуковым, был написан его подчиненными. Начальником оперативного отдела штаба Киевского округа полковником И.Х. Баграмяном, который до назначения на этот пост с 1938 года был преподавателем тактики в Военной академии Генерального штаба. Другим соавтором доклада стал выпускник академии Генерального штаба полковник Г.В. Иванов, приезжавший в Киевский округ на стажировку. Сам командующий КВО не обладал даром аналитических обобщений. Поэтому он лишь огласил соображения более «ученых» коллег.

Конечно, можно было бы не «придираться» к Жукову. Не он был первым и не он стал последним, кто пользовался услугами своих подчиненных в личных интересах. Но это присвоение чужих мыслей утратило частный характер, когда по завершении этих сборов Жуков был назначен начальником Генерального штаба.

Говоря иначе, материал, прочитанный генералом, создал ложное впечатление о фундаментальных знаниях Жуковым военного искусства. И все-таки среди почти шестидесяти выступавших в прениях оказался человек, подвергнувший этот доклад критике. Поэтому заместитель начальника Генерального штаба, начальник Разведывательного управления генерал-лейтенант Ф.И. Голиков свое выступление начал с защиты Жукова:

«Я, как участник совещания, должен высказать большое удовлетворение докладом генерала армии Жукова, как охватом вопроса, его основной постановкой, применительно к полевой обороне при 60—70-процентной ее готовности…

Но прежде всего должен привести, как фактический материал, справку в ответ, пусть меня извинит генерал-лейтенант т. Романенко, на его абсурдное утверждение, что доклад о наступательной операции армий построен на базе возможностей, теорий и взглядов 1932 г.

Эта фактическая справка заключается в характеристике сил, сосредоточенных главным немецким командованием против франко-англо-бельгийско-голландского блока к 10 мая 1940 года…»

За отсутствием опубликованных сведений, трудно сказать, что конкретно имел в виду генерал-лейтенант Прокопий Логинович Романенко, критикуя Жукова. Но как показало неудачное для Красной Армии начало войны, Жуков действительно не имел достаточного представления «о современных формах ведения боевых действий»[20].

С заключительной речью 31 декабря на совещании выступил народный комиссар обороны маршал Тимошенко. Затем большинство участников совещания разъехались по местам, а небольшая группа военных руководителей провела «военно-штабную игру». На больших картах, представлявших собой границу с приграничными округами и территорию сосредоточения войск Германии, разыгрывались два варианта начала столкновения вероятных противников. Руководил игрой нарком обороны.

«По окончании игры, – вспоминал Мерецков, – планировался ее разбор… Но вдруг небольшую группу участников игры вызвали в Кремль. Заседание состоялось в кабинете И.В. Сталина. Мне было предложено охарактеризовать ход декабрьского сбора и январской оперативной игры. На все отвели 15—20 минут. Когда я дошел до игры, то успел остановиться только на действиях противника, после чего разбор фактически закончился, так как Сталин меня перебил и начал задавать вопросы.

Суть их сводилась к оценке разведывательных сведений о германской армии, полученных за последние месяцы в связи с анализом операций в Западной и Северной Европе». То есть Вождь обратил свое внимание на то же, что вызвало претензии в докладе Жукова со стороны генерал-лейтенанта П.Л. Романенко. На сведения о данных разведки в военных действиях Германии на Европейском фронте.

Сталину игра не понравилась. По ходу ее обсуждения он бросил реплику: «Победа в войне будет на той стороне, у которой больше танков и выше моторизация войск». В завершение совещания, пишет Мерецков, «И.В. Сталин прошелся по кабинету, остановился, помолчал и сказал:

– Товарищ Тимошенко просил назначить начальником Генерального штаба товарища Жукова. Давайте согласимся».

Итак, хорошо прочитанный доклад, автором которого Жуков не был, послужил предпосылкой для преувеличения теоретических знаний тактики и способностей ординарного военного. Как порой бывает, Жуков сумел себя подать. В результате этого у наркома и присутствующих на совещании сложилось мнение об аналитических способностях генерала.

И то, что под влиянием внешнего впечатления накануне войны Сталин согласился с предложением Тимошенко и назначил на должность начальника Генерального штаба Жукова, можно отнести к числу редких ошибок Вождя. Эта ошибка, которую, в общем-то, даже и нельзя отнести на счет Сталина, стоила стране и армии многого.

Начальник Генштаба из Жукова не получился. «Победитель японцев» у Халхин-Гола не был военным теоретиком, стратегом в широком понимании этого слова. Обладавший сильной волей, граничащей с жестокостью по отношению к подчиненным, он был старательным исполнителем чужих идей. Правда, умевшим заставить людей подчиняться твердости его характера.

Исторический парадокс, ирония истории в том, что позже Жуков еще раз сумел «подать» себя подобным же образом. После публикации его «Воспоминаний и… сочинений» в пропагандистском вакууме, образовавшемся из-за отсутствия объективных оценок роли в войне Сталина, его заместитель стал восприниматься чуть ли не единственным полноценным военачальником победы над Германией.

Увы, это совершено не соответствует действительности. Даже это сочинение в публикуемом виде не принадлежало перу тщеславного автора. Услужливые люди снова помогли предприимчивому Жукову предстать в роли, которой он не соответствовал ни заслугами, ни трудами, ни талантами.

В. Суворов так оценивает маршала: «Ничего гениального в Жукове не было. Не было ни одной ситуации, в которой он победил бы противника меньшими силами. У него всегда было больше боеприпасов, больше людей, которых он мог бы гнать на смерть совершенно спокойно, не задумываясь о последствиях и ценностях человеческой жизни».

В своих «Воспоминаниях и… сочинениях» Жуков пишет, что, вступив должность, он «вместе с Н.Ф. Ватутиным (начальником Оперативного управления и замначальника Генштаба. – К. Р.) подробно доложил наркому обороны… о состоянии мобилизационных запасов, особенно по снарядам и авиационным бомбам. Кроме того, было отмечено, что промышленность не успевает выполнять наши заказы на боевую технику.

– Все это хорошо известно руководству, – сказал С.К. Тимошенко. – Думаю, в данное время страна не в состоянии дать нам что-либо большее».

Что же предпринял после этого здравого объяснения «талантливый полководец»? Приход Жукова на должность начальника Генерального штаба совершенно ничего не изменил в положительную сторону. Ровным счетом ничего! Во всяком случае, он ничего не пишет в своих «…сочинениях» о каких-либо конкретных собственных успехах, а «тщеславный маршал» не упускал случая похвалиться своими мыслями.

Жуков продолжает: «Однажды он (Тимошенко) вызвал меня и сказал:

– Вчера был у товарища Сталина по вопросам реактивных минометов. Он интересовался, принял ли ты дела от Мерецкова, как чувствуешь себя на новой работе, и приказал явиться к нему с докладом.

– К чему надо быть готовым? – спросил я.

– Ко всему, – ответил нарком. – Но имей в виду, что он не будет слушать длинный доклад. То, что ты расскажешь мне за несколько часов, ему нужно доложить минут за десять… То, что ты собираешься ему сообщить, он знает, так что постарайся остановиться на узловых проблемах».

Сталин действительно не только знал о проблемах оснащения армии боевой техникой, он каждодневно решал вопросы обеспечения ее конструирования и ускорения производства. Наркоматы страны работали в напряженном темпе. Шахурин пишет: «Мы не уходили из своих кабинетов до 2—3, а то и до 4—5 часов утра. Так было заведено. …Тот, кто был непосредственно связан со Сталиным, работал именно так потому, что именно так работал и сам Сталин».

Может показаться, что такой распорядок стал некой прихотью Вождя, но практически он «спрессовал» время. Страна, ее руководство работали все 24 часа. Решения, принятые правительством ночью, уже днем осуществлялись исполнителями.

Шла ускоренная модернизация и освоение выпуска техники нового поколения. Благодаря организующей и направляющей роли Сталина Красная Армия уже получала новые самолеты, тяжелые танки, корабли, торпеды, решалось множество других важных вопросов и задач, которые обеспечат победу в надвигавшейся войне. Станут залогом ее перелома.

В феврале прошло испытание серийных образцов реактивных минометов – знаменитых «катюш», грозного оружия, которое на фронте немцы назвали «сталинскими органами». В стране продолжалось и наращивание промышленного потенциала; так, 24 февраля был введен в эксплуатацию Краматорский завод тяжелого машиностроения. Накануне войны было построено 2900 предприятий-дублеров, которые позже заменят мощности заводов, потерянных на оккупированной территории.

Являвшийся в рассматриваемое время наркомом авиационной промышленности А.И. Шахурин пишет: «Сталин почти ежедневно занимался авиационными делами. К началу 1941 года, когда авиационные части стали пополняться новыми самолетами, остро встал вопрос о скорейшем их освоении.

В феврале 1941 года в Свердловском зале Кремля открылось очередное большое совещание. Кроме военных летчиков, командиров звеньев, летчиков-испытателей НИИ ВВС и авиационной промышленности, на нем присутствовали руководство наркомата, конструкторы.

Открывая его, Молотов сказал, что Центральный Комитет хочет знать мнение военных летчиков о новых самолетах. Мнения были разные. Одним нравились новые скоростные машины, с мощным вооружением. Другие находили их не такими маневренными, как старые, более сложными и строгими в управлении. Некоторым не нравился даже внешний вид: заостренные щукообразные носы вместо широкого лба. Не перебивая и не поправляя выступающих, как обычно, с трубкой в руке Сталин ходил за столом президиума. Он попросил слова, когда все уже выговорились.

Сталин остановился на основных типах боевых самолетов военно-воздушных сил Германии, Англии, Франции и США. Говоря об их тактико-технических данных, он по памяти перечислял скорости, называл особенности вооружения, боевой нагрузки, скороподъемности, высоты, что вызвало удивление присутствующих на совещании специалистов.

Он сказал, что старых машин промышленность больше не производит и тот, кто надеется продержаться на них, пусть откажется от этой мысли. На старых самолетах легче летать, но на них и легче погибнуть во время войны. Выступление он закончил словами:

– Изучайте новые самолеты. Учитесь в совершенстве владеть ими, использовать в бою их преимущества перед старыми; в скорости и вооружении. Это единственный путь»[21].

Решая вопросы повышения обороноспособности, Сталин твердо опирался на партийные организации и их руководителей. Партийные организации на местах фактически выполняли функции контролирующей системы и одновременно координирующего привода в государственном механизме. С 15 по 20 февраля прошла XVIII Всесоюзная конференция ВКП(б).

Ее результатом стало решение «О форсировании темпов роста оборонной промышленности». На оборону было выделено почти половина государственного бюджета – 43, 3%. Особое внимание уделялось ускорению развития тяжелой и химической промышленности, производству танков и самолетов, боеприпасов, образованию запасов сырья, материалов и продовольствия.

Но, что самое главное, еще до этой конференции велась подготовка производственной базы, способной «принять» предприятия из европейской части страны, которые с началом войны будут эвакуированы на восток. До войны здесь, в глубине страны, было возведено 2900 новых предприятий-дублеров.

12 февраля 1941 года Совет Народных Комиссаров принял постановление «О Мобилизационном плане СССР на 1941г.». Фактически этот документ означал объявление готовности армии к отражению ожидавшейся агрессии по вооружению, боевой технике и численности боевых частей.

В постановлении указывалось: «Мобплану 1941 г. присвоить наименования: по Красной Армии – «Мобплан № 23», по гражданским наркоматам – «Мобплан № 9».

Все мобилизационные разработки по новому Мобплану начать немедленно с расчетом окончания всех работ, как в центре, так и на местах, к 1 июня 1941 г. …

При проведении общей мобилизации всех военных округов численность Красной Армии… установить: военнослужащих – 8 628 827 чел.

Штатную численность вооружения и боевой техники установить: орудий – 61 226, танков – 36 879, бронеавтомобилей – 10 679, самолетов – 32 628…»

Причем проведение мобилизации предусматривалось в двух вариантах: «а) …скрытным порядком, в порядке так называемых Больших учебных сборов (БУС)…»; «б) … открытым порядком, т. е. когда мобилизация объявляется Указом Президиума Верховного Совета СССР…»

Но для ведения войны требовались не только военная техника и оружие, бомбы и торпеды, артиллерия и минометы. В марте на совещании у Сталина рассматривался вопрос о положении дел на Ярославском резинокомбинате. За длинным столом его рабочего кабинета сидели резинщики, химики: нарком, его заместитель, руководители предприятий, руководители шинного завода.

Сталин до предела обострил вопрос. В их присутствии он отчитывал первого секретаря Ярославского обкома партии Патоличева.

– Вы забыли об ответственности партийной организации, – резко говорил Сталин. И в конце сделал вывод: «Патоличева надо наказать».

Еще до войны Советский Союз первым в мире освоил разработанную учеными и специалистами страны новую технологию выпуска синтетического каучука, и теперь речь шла об ускорении научно-исследовательских и конструкторских работ по ее широкому освоению.

Конечно, и Сталин, и присутствовавшие работники химической промышленности понимали, что дело не в секретаре обкома партии. Промышленность еще не была готова к производству автопокрышек только из синтетического материала.

«Все ждали, – вспоминал бывший министр внешней торговли дважды Герой Социалистического труда Н.С. Патоличев, – чего же он скажет дальше. А он долго и молча ходил, что-то обдумывая. Длинными, неимоверно длинными показались мне эти минуты. Неожиданно Сталин улыбнулся и сказал:

– Надо выбрать Патоличева в комиссию по выработке решения о работе Наркомата химической промышленности».

Сталин был руководителем-организатором, но часто он сам инициировал новые решения, и это касалось не только авиации. 3 апреля в его кабинете присутствовали Молотов, Ворошилов, Жданов, Кулик, директор Кировского завода Зальцман, главный конструктор тяжелых танков Котин, директор одного из танковых заводов Казаков, начальник ГАБТУ Федоренко и ряд других специалистов. Обсуждался вопрос о необходимости срочного перевооружения тяжелого танка мощной 107-миллиметровой пушкой.

Сталин настаивал на таком решении, но Зальцман, Котин и Федоренко утверждали, что эту пушку поставить на тяжелый танк невозможно.

– Значит, вы убеждены, что такая пушка в тяжелый танк не встанет? – констатировал после длительных дебатов Сталин. Услышав единодушное: «Да, совершенно уверены», – он сказал: – Хорошо, тогда я Грабина спрошу.

Секретарь Сталина Поскребышев нашел по телефону Грабина в Ленинграде, где в одном из институтов конструктор выступал на конференции. Доктор технических наук, генерал-полковник технических войск, Герой Социалистического труда и четырежды лауреат Сталинской премии Василий Гаврилович Грабин вспоминал, что, вызванный к телефонному аппарату, он услышал в трубке голос Сталина:

«– Здравствуйте, товарищ Грабин. Я хочу с вами посоветоваться. Есть мнение, что тяжелый танк вооружен маломощной пушкой, не отвечающей задачам тяжелого танка. В настоящее время рассматривается вопрос о перевооружении его: вместо 76-миллиметровой пушки предлагается поставить мощную – 107-миллиметровую. Хотелось бы знать вашу точку зрения… Возможно, вам трудно будет оценить это предложение, так как тяжелый танк вооружен вашей 76-миллиметровой пушкой.

– Я готов высказать свое мнение, – ответил конструктор. – Когда ГАУ выдало нашему конструкторскому бюро тактико-технические требования на 76-миллиметровую пушку, мы пришли к выводу… что 76-миллиметровая пушка для тяжелого танка неперспективна… Мы считали, что тяжелый танк следует вооружить более мощной пушкой, снаряд которой пробивал бы броню своего танка с дистанции 1000 метров. Свое мнение мы высказали ГАУ и ГБТУ, но с нами никто не согласился…

– Значит, у вас сложилось мнение о недостаточной мощности 76-миллиметровой пушки для тяжелого танка?

– Да, товарищ Сталин.

– Очень жаль, что я раньше не знал об этом. Значит, в настоящее время наши оценки не расходятся. Скажите, пожалуйста, можно ли в тяжелый танк поставить мощную 107-миллиметровую пушку?

– Можно, товарищ Сталин.

– Вы уверены, что мощную 107-миллиметровую пушку можно поставить в тяжелый танк? – повторил вопрос Сталин.

– Вполне уверен, что 107-миллиметровую мощную пушку можно поставить в тяжелый танк. Это подтверждается тем, что мы уже установили 107-миллиметровую модернизированную пушку мощностью 385 тонометров в танк КВ-2».

Речь шла о пушке Ф-42. В продолжение разговора Сталин спросил конструктора: «Скажите, не смогли бы вы быть завтра в Москве?» Положив трубку, Сталин обратился к собравшимся, которые слышали весь разговор:

– Грабин утверждает, что 107-миллиметровую мощную пушку в танк поставить можно.

Потом после непродолжительной паузы он добавил:

– Грабин никогда зря не болтает… Он завтра будет здесь. До его приезда обсуждение прекращаем.

Тут же он поручил Жданову подготовить проект решения о перевооружении тяжелого танка.

Сталин торопил своих наркомов, и для этого были важные основания. Помимо Германии советская разведка добывала информацию как в США, так и в Англии. В марте 1941 года американская разведка передала Советскому Союзу подробные сведения о плане «Операция Барбаросса». Через связи в правительственных кругах Германии ее добыл еще в январе коммерческий атташе посольства США в Берлине Сэм Эдисон Вудс. Информатор Вудса передал ему копию документа и сообщил, что «приготовления должны быть завершены к весне 1941 года».

Рузвельт распорядился ознакомить с этими материалами советского посла в Вашингтоне К. Уманского. И «1 марта 1941 г. по указанию секретаря Корделла Хелла его заместитель – Сэмнер Уэллс – передал эти материалы Уманскому… с указанием источника»[22].

Информация поступила в Москву. В ней сообщалось: «…воздушные налеты на Англию служат ширмой для подлинных и подробно разработанных планов и приготовлений для внезапного и сокрушительного нападения на Россию…»

После ознакомления с содержанием Директивы № 21 «Операция Барбаросса» Сталиным информация была передана в ГРУ Генерального штаба, и Жуков получил схему «возможного направления немецкого наступления». Правда, даты наступления в тексте директивы не было. Ее не знал и сам Гитлер. Там содержалась лишь дата завершения приготовления к нападению – 15 мая.

В популярной литературе сложилась преувеличенная оценка значимости зловещего плана «Барбаросса». В действительности это был документ, лишь определенно говоривший о намерениях Гитлера нанести удар по Советскому Союзу.

Конечно, он был важен для военных, поскольку представлял общую схему, по которой будет осуществлено вторжение. И уже в марте руководству армии стало известно о трех основных группировках вторжения: «Север», «Центр» и «Юг», нацеленных на Ленинград, Москву и Киев. Для Сталина этот план практически не давал ничего нового. О том, что Гитлер имеет намерения напасть на СССР, он знал давно.

И все-таки, что должен был предпринять Сталин, получив такую важную информацию? Он совершил естественное. Вождь сделал то, чего под увеличительными стеклами очков не сумели разглядеть историки. Точнее, они просто не сумели связать три события, их причинно-следственную зависимость.

Получив информацию об «Операции Барбаросса», Сталин сразу принял меры. Он провел в стране… скрытую мобилизацию! Мог ли он сделать больше?

Как и предусматривалось «Мобилизационным планом», в Протоколе № 28 от 8 марта 1941 года отмечено: «…Совет Народных Комиссаров Союза ССР постановляет: разрешить НКО (народному комиссару обороны) призвать на учебные сборы в 1941 г. военнообязанных запаса в количестве 975 870 человек…

Сборы провести в резервных стрелковых дивизиях тремя очередями: первая очередь – с 1 мая по 1 июля…» То есть уже с первого мая страна входила в режим подготовки к отражению возможного нападения.

Конечно, информация американцев была существенна, но советская разведка получала сведения и из других источников. Германские планы были рассмотрены на совещании у Сталина 20 марта. В докладе начальника военной разведки генерал-лейтенанта Голикова были названы три варианта плана «Барбаросса»:

«Вариант № 1 – по данным анонимного письма, полученного нашим полпредом в Берлине, от 15 декабря 1940 года (Приложение № 1).

Вариант № 2 – по данным КВО (Киевского особого военного округа) от декабря 1940 года (Приложение № 2).

Вариант № 3 – по данным нашего агентурного донесения, февраль 1941 г. (Приложение № 3).

В третьем варианте, поступившем 28 февраля от немецкой коммунистки Ильзе Штебе, указывалось: «Для наступления на СССР создаются три армейские группы: 1-я группа, под командованием генерал-фельдмаршала Бока, наносит удары в направлении Ленинграда; 2-я группа, под командованием генерал-фельдмаршала Рундштедта, – в направлении Москвы и 3-я группа, под командованием генерал-федльдмаршала Лееба, – в направлении Киева.

Начало наступления на СССР ориентировочно 20 мая»[23].

Еще накануне этого совещания руководство ГРУ поручило Уманскому запросить дополнительный материал по этому вопросу от американцев. Его вызвали в госдепартамент в тот же день, когда состоялось совещание у Сталина, 20 марта. Сэмнер Уэллс ознакомил советского полпреда с дополнительными сведениями, которые к этому времени передал Вудс.

Итак, получив информацию о существовании в германском штабе плана нападения на СССР – «Директивы № 21», Сталин провел в стране скрытую мобилизацию. В результате Больших учебных сборов к 15 мая 1941 года состав Красной Армии будет увеличен почти на 1 000 000 человек.

Однако он сделал больше. Прежде всего Сталин оставался политиком. Великим политиком, умевшим выигрывать сражения без войны. И он направил свои дипломатические усилия на то, что в это время стратегически и политически было самым важным. Он должен был предотвратить опасность войны на два фронта.

Реализуя идею о нейтрализации дальневосточного соседа, высказанную им еще 14 ноября 1940 года на заседании Политбюро, он настойчиво продолжал искать решение по устранению угрозы на востоке страны; он тонко вел переговоры с Японией. И его дипломатия принесла успех.

Министр иностранных дел, эмиссар японского императора Хирохито, появился в Москве по пути в Европу, куда он отправился по поручению премьер-министра принца Фумимаро Коноэ. Шестидесятилетний Йосукэ Мацуока принадлежал к самому узкому кругу людей, близких Коноэ.

Сталин принял Й. Мацуоку 24 марта. Встреча проходила в присутствии Молотова и посла Японии генерал-лейтенанта Иосицугу Татаекава. Мацуока рассказывал Сталину об императоре, о премьер-министре Коноэ, его друзьях и соратниках. Советский вождь произвел на японского дипломата очень сильное впечатление, и, прощаясь, он попросил у Сталина разрешения на новое посещение советской столицы после возвращения из Германии.

Через два дня Мацуока был в Берлине. 27-го числа он встретился с Гитлером. Самоуверенный фюрер в течение двух часов говорил о военной мощи Германии, однако он ни слова не сказал о готовящейся «Операции Барбаросса». Умный японец сделал выводы о неискренности немецкого лидера. Из Берлина дипломат выехал в Рим, а после встреч с Муссолини и папой Пием XII 8 апреля он снова оказался в Москве.

Он почти ежедневно встречался с Молотовым, посетил несколько музеев, побывал на спектаклях во МХАТе и даже съездил в Ленинград. В последний день своего пребывания в Москве он попросил возможности засвидетельствовать свое почтение Сталину. Вечером следующего дня Мацуока должен был сесть в Транссибирский экспресс.

Встреча состоялась, и Мацуока без обиняков заявил советскому вождю, что его правительство имело намерение заключить с СССР пакт о нейтралитете. Сохранилась протокольная запись содержания этой беседы. «Сов. секретно, 12 апреля 1941.

Мацуока считает подписание «Пакта о нейтралитете» полезным и целесообразным не только для Японии, но и для СССР и полагает, что было бы эффективным подписать такой пакт в данный момент. Однако его желание не увенчалось успехом. Завтра он покидает столицу СССР. Хотя ему и досадно, что пакт не подписан, тем не менее его пребывание в СССР дало ему многое…

Двукратная встреча с т. Сталиным породила в нем такое чувство, что он стал считать себя близким знакомым для т. Сталина…»

Через разведку Сталин знал о содержании переговоров японского представителя в Берлине и Риме. Конечно, он сам был остро заинтересован в подписании такого пакта, но выдающийся дипломат, великий политик и тонкий психолог, он не выдал своей заинтересованности.

Он знал, что ничто не ценится так дорого человеком, как победа, приобретенная благодаря собственным талантам и достоинствам. Поэтому Сталин представил возможность подписания документа как результат настойчивости и откровенности своего собеседника. Как свидетельство признания его дипломатических качеств.

«Тов. Сталин, – записано в продолжении протокола, – говорит, что все беседы, которые вел Мацуока с т. Сталиным, и сегодняшняя вторая беседа с Мацуокой убедили его в том, что в переговорах о пакте нет дипломатической игры и что действительно Япония хочет серьезно и честно улучшить отношения с СССР…

Далее т. Сталин говорит, что он с удовольствием слушал Мацуока, который честно и прямо говорит о том, чего он хочет.

С удовольствием слушал, потому что в наше время, и не только в наше время, не часто встретишь дипломата, который откровенно говорил бы то, что у него на душе. Как известно, еще Талейран говорил при Наполеоне, что язык дан дипломату для того, чтобы скрывать свои мысли. Мы, русские большевики, смотрим иначе и думаем, что и на дипломатической арене можно быть искренними и честными.

Тов. Сталин говорит, что он не хотел бы затруднять положение Мацуока, который вынужден довести до конца борьбу со своими противниками в Японии, и готов облегчить его положение, чтобы он, Мацуока, добился здесь «дипломатического блицкрига».

С помощью Молотова через московский Центральный телеграф министр иностранных дел Японии провел срочный телефонный разговор с Токио. Он получил одобрение принца Коноэ и самого Великого Тэннэ.

Советско-японский диалог завершился подписанием 13 апреля 1941 года Пакта о нейтралитете и декларации о взаимном уважении территориальной целостности и неприкосновенности Монгольской Народной Республики и Маньчжоу-го.

Подписание пакта было блестящей политической и дипломатической победой Сталина. Если пакт о ненападении с Германией дал ему «двухлетнюю передышку», то пакт с Японией отводил риск борьбы на два фронта, отводил войну на Дальнем Востоке от советской территории до конца войны на Западе.

Он использовал ту же тактику, как во время «Польского кризиса». Собственно говоря, подписание пакта с японцами стало завершением его многоплановой дипломатической операции, начатой еще на переговорах с Риббентропом.

Со стороны Японии подписание такого документа стало своеобразной местью немцам за пакт Молотова – Риббентропа. «Сталин был крупнейший тактик, – говорил позже Молотов. – Гитлер ведь подписал с нами договор о ненападении без согласования с Японией! Сталин вынудил его это сделать. Япония после этого сильно обиделась на Германию… Большое значение имели переговоры с японским министром иностранных дел Мацуокой.

В завершение его визита Сталин сделал один жест, на который весь мир обратил внимание, – он сам приехал на вокзал проводить японского министра. Этого не ожидал никто, потому что Сталин никогда никого не провожал. Японцы, да и немцы, были потрясены. Поезд задержали на час. Мы со Сталиным крепко напоили Мацуоку и чуть не внесли его в вагон. Эти проводы стоили того, что Япония не стала с нами воевать».

Конечно, Молотов преувеличивает. «Проводы» – это лишь мелкий штрих, свидетельствующий, что в крупных вопросах Сталин не пренебрегал мелочами. Заключением советско-японского соглашения Сталин постарался создать впечатление об укреплении мирных отношений со всеми странами «оси».

Посол Германии Шуленбург, присутствовавший на проводах Мацуоки, 13 апреля сообщил в Берлин: «Сталин громко спросил обо мне и, найдя меня, подошел, обнял меня за плечи и сказал: «Мы должны остаться друзьями, и вы теперь должны это сделать!» Подобный жест, привлекший всеобщее внимание дипломатического корпуса, присутствовавшего на вокзале, Сталин предпринял и по отношению к исполняющему обязанности немецкого военного атташе полковнику Кребсу.

Однако, демонстрируя расположенность немецким дипломатическим представителям, Сталин не имел иллюзий в отношении намерений Гитлера. 18 апреля заместитель начальника внешней разведки НКВД генерал-лейтенант Павел Судоплатов направил во все страны Европы «специальную директиву». Она обязывала резидентов: «Всемерно активизировать работу агентурной сети и линий связи, переведя их в соответствие с условиями военного времени».

Примерно в это же время Сталин получил короткое сообщение из Лондона, которое по непонятной логике принято называть предупреждением Черчилля о начале войны. «Я, – писал английский премьер-министр, – располагаю достоверными сведениями от надежного агента, что, когда немцы сочли Югославию пойманной в свою сеть, то есть после 20 марта, они начали перебрасывать из Румынии в Южную Польшу три своих танковых дивизии.

Как только они узнали о Сербской революции, это движение было отменено. Ваше Превосходительство легко поймет значение этих фактов».

Это не было предупреждением. По своему содержанию это сообщение было даже не пустым звуком. Оно отдавало дезинформацией. Но самое комичное в том, что эта телеграмма, направленная в Москву 3 апреля, была передана Вышинскому британским послом Стаффордом Криппсом только 19-го числа.

За это время Гитлер напал на Грецию и Югославию, пал Белград, а Сталин заключил пакт с Японией. Однако 60 лет «ходила» байка, что Сталин… не прислушался к предупреждению Черчилля.

Черчилль пишет в своих мемуарах: «Во время одной из последних бесед со Сталиным я сказал: «Лорд Бивербрук сообщил мне, что во время его поездки в Москву в октябре 1941 г. Вы спросили его: «Что имел в виду Черчилль, когда заявил в парламенте, что предупредил меня о готовящемся германском нападении?»

«Да, я действительно заявил это, – сказал я, – имея в виду телеграмму, которую я отправил Вам в апреле 1941г.».

И я достал телеграмму, которую Стаффорд Криппс доставил с опозданием. Когда телеграмма была переведена и прочитана Сталину, тот пожал плечами: «Я помню ее. Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого».

Усилия, прилагаемые советским руководством, вызвали благоприятный резонанс и, безусловно, нарушили планы германского лидера, но Сталин имел иную информацию, и она была более серьезной, чем легковесная черчиллевская записка.

Военный атташе СССР в Германии В. Тупиков 25 апреля сообщил, что «заключением пакта с Японией СССР вновь стабилизировал свои отношения с Германией». Его информатор, по кличке «Хозяйственник», ссылался на мнение Геринга, говорившего о важности хозяйственных отношений Германии с Советским Союзом.

«По-моему… – делает вывод Тупиков, – немцы в программе своей политики каких-то не весьма отдаленных сроков имели выступление против нас. Япония по этой программе должна была выступить одновременно с Германией. Московский пакт опрокинул генеральную суть этой программы… Пакт, разрушив важнейший участок этих приготовлений, действительно отсрочил столкновение… просто потому, что поставил немцев перед необходимостью пересчета сил и создания возможной другой коалиции».

Однако советский военный атташе отмечает, что германские вооруженные силы по-прежнему сосредоточены на советско-германской границе и «сроки столкновения возможно, более короткие и, безусловно, в пределах текущего года».

«Эти планы и сроки, – сообщал Тупиков, – могут натолкнуться на нечто подобное поездке Мацуоки в Москву через Берлин и Рим», как здесь в дипломатических кругах называют. Но это уже не по доброй воле немцев, а вопреки ей».

Безусловно, в японском вопросе Сталин переиграл Гитлера. Еще как переиграл! И это договора стоило. Фактически он уже выиграл еще не начавшуюся войну!

Разобравшись со сложным узлом на Дальнем Востоке, Сталин направил свое внимание на Запад. Он предпринял активные действия для налаживания взаимоотношений с Югославией. Однако лимит времени, полученный им после заключения договора с Германией, уже истекал.

Первоначально все складывалось благоприятно. В марте 1941 года военная разведка и НКВД через свои резидентуры поддержали заговор против прогерманского правительства в Белграде. В результате военного переворота 27 марта было свергнуто правительство Цветковича, и на трон был возведен король Петр II.

30 марта новое правительство, возглавленное Д. Симоновичем, обратилось к СССР с предложением о заключении военно-политического союза «на любых условиях, которые предложит Советское правительство, вплоть до социальных изменений» по примеру Советского Союза. Уже 3 апреля правительство Симоновича заявило о готовности «немедленно принять на свою территорию любые вооруженные силы СССР». Вместе с тем, стремясь не спровоцировать Германию к действиям против Югославии, советская сторона советовала югославам не разрывать протокол о вступлении в тройственный договор.

Но события развивались стремительно. 6 апреля 1941 года, в 3 часа ночи, Югославия подписала договор о дружбе и ненападении с СССР, но уже через два часа она подверглась агрессии Германии. Конечно, план захвата Югославии немцами определился не в эти два часа. При всей своей импульсивности Гитлер не жил только сегодняшним днем.

Он укреплял свои тылы и отложил намерение напасть на Советский Союз в мае. Югославы отчаянно защищались, но через 11 дней их армия была разбита и страна капитулировала. Сразу после падения Югославии Гитлер приступил к оккупации Греции.

В апреле-мае 1941 года военные действия распространились от Балкан до Северной Африки. Перейдя 31 марта в наступление совместно с итальянцами в Ливии, к 15 апреля немцы достигли границ Египта. Приняв 23 апреля капитуляцию Греции, союзники приступили к захвату островов греческого архипелага и к 1 июня овладели Критом.

Под впечатлением убедительной мощи Германии число добровольных сторонников Гитлера множилось. В марте 1941 года в результате переворота в Ираке к власти пришло прогерманское правительство, получившее не только немецкую поддержку, но и французской администрации в Сирии.

Сталин внимательно наблюдал за стремительно менявшейся в мире ситуацией. Она была трудной, острой и даже при самом благоприятном развитии не обещала ничего обнадеживающего для советской страны. Государства Европы покорно ложились под ноги Гитлера. Противостоять немцам не мог никто. Все говорило о приближении решающего часа.

Хотя на поверхности Сталин продолжал демонстрировать приверженность Советского Союза к выполнению обязательств нейтралитета по отношению к Германии, он ясно осознавал – избежать войны с немцами уже невозможно.

Однако для населения страны внешне все еще выглядело привычно мирно. 1 мая на Красной площади прошел традиционный парад. Торжественным строем шли курсанты военных училищ, моряки; с винтовками наперевес чеканили шаг части НКВД. Гусеничные тягачи тянули гаубицы и зенитные орудия, по брусчатке двигались танки и мотоциклы. Затем строевые «коробки» и эшелон военной техники сменили физкультурники и праздничные колонны нарядных демонстрантов.

В этот же день 1 мая в решении штаба немецкого Верховного командования было записано: «Совершенно секретно. Только для командования.

График «Барбаросса»:

Фюрер решил: начало «Барбаросса» – 22 июня. С 23 мая – введение в действие плана максимальных перевозок войск.

Соотношение сил по плану «Барбаросса»:

Полоса «Север»: германские и русские силы примерно равны.

Полоса «Центр»: сильное германское превосходство.

Полоса «Юг»: русское превосходство.

Оценка реализации плана «Барбаросса»:

Предположительно ожесточенные приграничные сражения, продолжительность – до 4 недель. В дальнейшем же ходе можно рассчитывать на более слабое сопротивление».

Таким образом, уже через месяц после начала боевых действий германский генералитет рассчитывал уничтожить основные силы Красной Армии. И опыт, приобретенный в Европе, не давал им оснований для сомнений в реальности таких замыслов.

Да, война уже стояла на пороге страны, и косвенно это подтвердил сам Гитлер. 4 мая он выступил с программной речью в Рейхстаге. В его продолжительном и шумном выступлении ни слова не было сказано о Советском Союзе. Он даже не упомянул об СССР, как будто бы государства, занимавшего шестую часть суши, уже не существует на карте.

Сталину стало совершенно ясно, что Гитлер уже заносил ногу, чтобы перейти через свой «Рубикон». В этот же день, через несколько часов, на вечернем совещании Политбюро секретным постановлением от 4 мая 1941 года Сталин был назначен Председателем Совета Народных Комиссаров. Обстановка требовала, чтобы вся организация управления государством была сосредоточена в одних руках. Но внешне все выглядело спокойно.

На следующий день в Большом Кремлевском дворце были собраны для встречи с руководителями страны выпускники, профессора и преподаватели шестнадцати военных академий и девяти военных факультетов гражданских вузов. На этой встрече, состоявшейся 5 мая и приуроченной к выпуску учащихся военных учебных заведений, присутствовали члены аппарата ЦК и высшее руководство армии.

В зале дворца находилось более двух тысяч человек. В 17 часов 55 минут на сцену вышли И.В. Сталин, все члены Политбюро, нарком обороны С.К. Тимошенко, маршалы и адмиралы. Все встали, и раздались бурные аплодисменты. Собрание открыл маршал Тимошенко. Он предоставил слово начальнику Управления учебных заведений РККА, а затем выступил «всесоюзный староста» М.И. Калинин.

Сталин поднялся на трибуну третьим. Содержание этого выступления почти 50 лет держалось в секрете, оно не транслировалось по радио, не стенографировалось и не отложилось в архивах. Позже эта историческая речь была восстановлена по конспектам и воспоминаниям ее участников.

Вот ее фрагменты. Участник встречи Энвер Муратов вспоминал: «Сталин шел к трибуне быстрым шагом. Его серый китель и седоватые волосы были совершенно одинакового цвета. Можно было подумать, что он специально подобрал китель под цвет волос. Он начал свою речь очень спокойно, говорил без всякой «бумажки».

Поздравив выпускников с завершением учебы, Сталин продолжил: «Вы вернетесь в войска, и красноармейцы и командиры зададут вам вопросы: «Что происходит в мире? Почему побеждена Франция? Почему терпит поражение Англия? Действительно ли германская армия всесильна и непобедима? Что может произойти в обозримом будущем в мире?»

Я постараюсь вам ответить на эти волнующие всех вопросы, помочь разобраться в причинах этих событий, по своим силам, конечно». Характеризуя международную обстановку, Сталин указал, что «Германия развязала войну под лозунгами ликвидации кабального Версальского договора за воссоединение немецких земель… поэтому Германия имела некоторое сочувствие других народов».

Он пояснил причины, способствовавшие «возрождению германского милитаризма», сделал обобщающую оценку факторов, обусловливающих стремление правящих кругов Германии вести «агрессивную войну за мировое господство, за порабощение других народов».

Сталин подробно остановился на причинах поражения Франции и дал характеристику германской армии. «Надо признать, – говорил он, – что пока у Германии лучшая армия в мире. Но немцы ошибаются, что их армия непобедима и ее вооружение самое лучшее в мире. В истории не было непобедимых армий».

Это были пророческие слова. «Ленин говорил, – подчеркнул Сталин, – что разбитые нации хорошо учатся. Это относится и к армии. Немецкая армия, будучи разбитой в 1918 году, хорошо училась. Германцы критически пересмотрели причины своего разгрома и нашли пути, чтобы лучше организовать свою армию, подготовить ее и вооружить. Военная мысль германской армии двигалась вперед; армия вооружалась новой техникой, обучалась новым приемам ведения войны…»

Его слушали не только молодые командиры. В зале собралась элита армии. Сталин остановился на особенностях советского вооружения: «Мы вооружили Красную Армию артиллерией и минометами, которые не уступают, а превосходят немецкую артиллерию и минометы <…> наши талантливые конструкторы создали средний танк Т-34 и тяжелый танк КВ, которые превосходят по своим боевым качествам аналогичные немецкие танки.

Наша промышленность уже освоила серийное производство этих танков. К сожалению, их еще мало». Признавая, что авиация «пока у немцев лучшая в мире», он отметил, что советские авиаконструкторы «в кратчайшие сроки создали образцы самолетов различного назначения, которые превосходят немецкие. Теперь стоит задача всемерно ускорить массовое производство этих самолетов…».

Сталин был абсолютно прав, когда говорил: «Вы покинули войска и корабли три-четыре года тому назад. Теперь вы вернетесь в ее ряды и не узнаете армии… Мы перестроили нашу армию, вооружили ее современной военной техникой.

Следует сказать, что многие товарищи незаслуженно преувеличивают значение событий у озера Хасан и Халхин-Гол; с точки зрения военного опыта здесь мы имели дело не с современной армией, а с армией устаревшей. Не сказать вам этого – значит обмануть вас. Конечно, Хасан и Халхин-Гол сыграли свою положительную роль, и прежде всего в том, что и в первом, и во втором случае мы японцев побили. Но настоящий опыт войны мы извлекли из советско-финской войны и современной войны на Западе.

…Что представляет наша армия теперь? Раньше в Красной Армии существовало 120 дивизий, теперь у нас в ее составе 300 дивизий. Сами дивизии стали несколько меньше, но более подвижными; раньше насчитывалось 18—20 тыс. человек – теперь стало 15 тысяч. Из общего числа третья часть – это механизированные дивизии, из 100 дивизий – две трети танковые, а одна треть механизированные. Об этом не говорят, но вы должны знать…

…Наши танки изменили свой облик. Раньше танки были «тонкостенные», теперь этого недостаточно, сегодня требуется броня в 3—4 раза толще. Есть у нас танки первой линии, которые будут рвать фронт, есть танки второй линии – это танки сопровождения пехоты. Увеличилась огневая мощь танков…»

Нельзя не обратить внимания на то, что, отмечая достоинства нового вооружения, Сталин критикует существующую подготовку военных специалистов: «Я бы не говорил об этом, но наши военные академии отстают от современной армии… Здесь выступал докладчик товарищ Смирнов и говорил о выпускниках, об обучении их на военном опыте. Я с ним не согласен. Наши военные школы еще отстают от армии, обучаются они на старой технике – мне говорили, что в артиллерийской академии обучают на трехдюймовой пушке. Так, товарищи артиллеристы?..»

Его речь не была пропагандистским, популистским выступлением, рассчитанным на то, чтобы сорвать аплодисменты. Остановившись на опыте финской войны, Сталин подчеркнул: «Уроки войны очень суровые. Надо признать, что они показали – Красная Армия не подготовлена к ведению современной войны. Эти уроки внимательно изучаются, и принимаются экстренные меры в целях устранения серьезных недостатков военной техники и боевой подготовки войск».

Следует напомнить о том, что уровень боевой подготовки и недостатки, которые высветились в результате советско-финской войны, стали прямым следствием той практической деятельности, которую проводила в армии расстрелянная в 1937 году военно-троцкистская оппозиция. Те «полководцы», о которых было пролито много «слез» в период «реабилитационной» вакханалии.

Речь Сталина длилась 40 минут. В этой речи перед профессиональными военными он впервые произнес вслух то, о чем по дипломатическим соображениям избегал говорить открыто. Он оглашал сокровенное.

Генерал Лященко, участвовавший во встрече, записал эти слова Сталина: «У нас с Германией не сложились дружеские отношения. Война с Германией неизбежна…»

Правда, чтобы смягчить свое заявление, повернувшись к Молотову, он добавил: «Если товарищ Молотов и аппарат Наркоминдела сумеют оттянуть начало войны, – это наше счастье. А вы поезжайте и принимайте меры на местах по поднятию боеготовности войск».

Казалось бы, он сказал все. И то, что в выступлении перед огромной аудиторией Сталин не мог афишировать своего мнения о неизбежности войны, не требует пояснения. Банкет, даже для военных, не то место, где можно допускать утечку информации. Он мог быть уверенным, что его слова будут истолкованы правильно. Он был откровенным, но, как часто бывает, его предупреждение дошло не до всех.

И ему пришлось сказать больше, чем он хотел сказать. К этому его вынудил завершавший встречу тост начальника Артиллерийской академии генерала Сивкова. Генерал, учивший артиллеристов стрельбе на «трехдюймовой пушке», искал возвращения благосклонности Вождя и перестарался. В порыве лести он предложил выпить «за мир, за сталинскую политику мира, за творца этой политики… Иосифа Виссарионовича Сталина!». И Вождь «взорвался». Он не мог допустить недосказанности.

«Сталин, – вспоминал Энвер Муратов, – протестующе замахал рукой. Гости растерялись. Сталин что-то сказал Тимошенко, и тот объявил: «Слово просит товарищ Сталин». Раздались аплодисменты, но Сталин жестом приказал всем сесть.

Когда стало тихо, он начал свою речь. Он был очень разгневан, немножко заикался, и в его речи появился грузинский акцент.

«Этот генерал ничего не понял, – негромко сказал Сталин и повторил: – Он ничего не понял. Мы, коммунисты, – не пацифисты, мы всегда были против несправедливых войн, империалистических войн за передел мира, за порабощение и эксплуатацию трудящихся. Мы всегда были за справедливые войны за свободу и независимость народов, за революционные войны, за освобождение народов от капиталистической эксплуатации, за самую справедливую войну в защиту социалистического Отечества.

Германия хочет уничтожить наше социалистическое государство, завоеванное трудящимися под руководством Коммунистической партии Ленина.

Германия хочет уничтожить нашу великую Родину, Родину Ленина, завоевания Октября, истребить миллионы советских людей, а оставшихся в живых превратить в рабов. Спасти нашу Родину может только война с фашистской Германией и победа в этой войне. Я предлагаю выпить за войну, за наступление на войне, за нашу победу в этой войне».

Сталин осушил свой фужер, все в зале сделали то же самое. Воцарилась напряженная тишина…»

Присутствовавший на этой встрече Чадаев записал: «…С торжественного заседания все расходились с озабоченными лицами и тревожным чувством на душе. Слова Сталина «дело идет к войне» глубоко запали в сердце каждого».

После этого взволнованного выступления ни у кого из окружения Сталина уже не могло быть ни малейших сомнений в неизбежности войны. Этот эмоциональный всплеск, прорвавший оболочку, скрывающую клубок волнений и забот, тревог и проблем, окружавших Вождя, прозвучал остро и предупреждающе. 7 мая сообщение о назначении Сталина главой правительства – Председателем Совета Народных Комиссаров – появилось в печати.

Сталин знал, о чем говорит. Еще в середине апреля британский посол в Москве вручил Советскому правительству меморандум, в котором указывалось, что в случае затягивания войны определенные круги в Англии могут положительно воспринять идею прекращения противостояния с Рейхом на условиях Германии. И в этом случае откроется возможность для немецкой экспансии на Восток.

Более того, в этом документе без обиняков отмечалось: «…Правительство Великобритании не заинтересовано столь непосредственно в сохранении неприкосновенности Советского Союза, как, например, в сохранении Франции и некоторых других западных стран»[24].

Это было откровенное указание на возможность сделки с Гитлером. И за ним стояли не только слова. Через разведку Сталину было известно, что еще в августе 1940 года в Женеве прошли секретные переговоры между Гессом и представителями британской элиты. Со стороны англичан в них участвовали герцоги: Гамильтон, Бедфордский, Виндзорский – он же бывший король Эдуард VIII, а также газетный король лорд Ротермир, флигель-адъютант английского короля капитан Рой Фейс и другие.

Условием начала мирных переговоров с немцами англичане выставили расторжение советско-германского договора 1939 года о ненападении. Сталин знал и о том, что и Гитлер, и Гесс принципиально были согласны на это условие, но дальнейшее решение этого вопроса они отложили до захвата Балкан.

И именно во время решения балканской проблемы стала приоткрываться подоплека тайных замыслов. В начале вечера 10 мая1941 года с испытательного аэродрома в Аугсбурге под Мюнхеном поднялся в воздух двухместный «Мессершмитт-110». Совершив полет через Ла-Манш, к 22 часам он достиг берегов Шотландии. Там самолет был обнаружен радиолокационной станцией. На перехват вылетели английские истребители. Но, уйдя от преследования, через час, не найдя подходящего места для посадки, летчик благополучно приземлился на парашюте; неизвестная машина врезалась в землю. Это событие стало сенсацией, когда 13 мая все влиятельные газеты мира опубликовали сообщение, что заместитель Гитлера по партии Рудольф Гесс перелетел в Англию.

История до сих пор так еще и не ответила вразумительно на вопрос: почему Черчилль столь упорно откладывал открытие второго фронта до лета 1944 года?

И ответ на него, несомненно, связан с миссией Гесса. Миссия Гесса, объясняли после войны Льву Безыменскому бывший сотрудник германского МИДа Фриц Хассе и обергруппенфюрер Карл Вольф, состояла в том, чтобы «склонить Англию к заключению мира с Германией и к совместным действиям против Советского Союза».

И, хотя английские архивы военного периода до сих пор закрыты, можно с полной уверенностью сделать вывод: сокамерник по тюрьме и соавтор «Mein Kampf» Рудольф Гесс, третий человек в государственно-партийной иерархии Рейха, сделал все для того, чтобы Гитлер не оглядывался на Великобританию при экспансии на Восток.

Впрочем, Гитлер вполне определенно сам высказал свои планы: «Пока будет идти серьезная война против России, идея компромисса с Англией, разумеется, должна быть законсервирована. Но как только военная операция будет закончена – чего военные деятели ожидают в течение 4—8, максимум 10 недель, – тогда в Англии возрастут надежды на сговор… Если Германия сохранит свободу рук на востоке и сбросит балласт на западе, почему бы с ней (Англией. – К. Р.) не помириться?»

Секрет англичан еще ждет своего Шлимана, но уже в донесениях советской разведки из Англии в октябре 1942 года говорилось, что еще до перелета в Великобританию в письмах друзьям из высших кругов Британии «Гесс достаточно подробно изложил планы германского правительства относительно нападения на Советский Союз. В этих письмах также содержались предложения о необходимости прекращения войны между Британией и Германией».

Сделка между Берлином и Лондоном состоялась. И, выполняя обязательства, Гитлер не совершил ни десанта на Британские острова, ни рывка к Суэцкому каналу и нефтяным промыслам Ирака, где господствовали англичане. В ответ на это он смог воевать с СССР в течение трех лет, не опасаясь открытия второго фронта.

Американский журналист Луи Киллер в своей книге «Обман Черчилля» убедительно доказывает, что Черчилль сделал все, чтобы помешать открытию второго фронта в 1941, 1942, 1943 годах, и пытался не допустить его создания в 1944 году. Одновременно Киллер указал на «те усилия, которые приложил английский премьер, чтобы ограничить военные поставки в СССР». Поэтому, вступая в войну с Советским Союзом, Гитлер даже не стал искать повода для начала агрессии – в объяснении «цивилизованному» миру своих намерений для него не было необходимости.

Появившаяся с легкой руки В. Суворова и получившая широкое распространение в 90-х годах версия о намерениях Сталина нанести Гитлеру в 1941 году первый удар, пожалуй, даже красива. Поскольку она основана на оптимистической вере в непобедимость и мощь Красной Армии того периода.

Ее легковесность в том, что она исходит из ошибочной предпосылки, будто бы в течение всей Второй мировой войны Англия и Америка были союзниками СССР. Сторонники этой версии «забывают», что действительно военное проявление этого союза получило свое выражение только после того, как советские войска вошли на территорию Европы.

Но тогда, в 1941 году, Сталин не мог нанести удар первым. И даже не по военным соображениям. Это стало бы громадной ошибкой, политической неосмотрительностью. Нанесение первого удара по войскам Германии превратилось бы в откровенное провоцирование войны. Оно в корне изменило бы мировое общественное отношение к Советскому Союзу.

Напомним тот страстный ажиотаж, который вспыхнул на Западе из-за советско-финской кампании, основанной на стремлении СССР всего лишь передвинуть на несколько десятков километров границу для повышения обороноспособности Ленинграда.

Необходимо особо подчеркнуть и то, что в этот период Англия и Франция тоже уже находились в состоянии объявленной войны с Германией. Говоря иначе, это было время, когда уже шла Вторая мировая война; однако ради борьбы со Сталиным и Англия, и Франция были готовы пойти на союз с Гитлером. И помочь ему в борьбе с «агрессией» ненавистных большевиков.

В мае 1941 года Великобритания не имела никаких союзнических обязательств перед СССР, но даже с их появлением она реально вступила в войну только в 1944 году, когда советские армии уже были на пути к Берлину. Америка объявила о состоянии войны лишь после разгрома в Перл-Харборе.

Советский вождь это прекрасно понимал: упреждающий удар по Германии в 1941 году не мог бы расцениваться в мире иначе, чем стремление Сталина «советизировать» Европу. Опытный политик, он не мог дать противникам, которые готовы были торговать всем, в том числе и честью, такой убийственный для страны аргумент.

Молотов, уже в конце жизни, так прокомментировал события 1941 года: «Если бы мы в это время развязали войну против Германии, двинув свои войска в Европу, тогда бы Англия без промедления вступила бы в союз с Германией… И не только Англия. Мы могли оказаться один на один перед лицом всего капиталистического мира…»[25]

Впрочем, иначе даже не могло быть! Насколько бы не был эффективен «первый» удар по германской армии со стороны СССР в 1941 году, – весь мир обрушился бы на Сталина как на агрессора. Европа забыла бы свои мелкие дрязги и «обиды» и воссоединилась бы с «борцом против большевизма» Гитлером.

На весы «войны против большевизма» Англия и Германия, Америка и Япония, Турция и все европейские сателлиты немцев бросили бы всю мощь своих ресурсов и вооружений. Сценарий дальнейшего развития событий не нужно изобретать. Для утверждения торжества демократии Англия мгновенно впивается в нефтяное вымя Каспия, Япония рвется в таежное Забайкалье, США высаживаются на Дальнем Востоке и в Мурманске. И все это уже было. Было после Октября 1917 года…

Сталин извлек из финской кампании не только военные, но и политические уроки. Ему не нужно было их повторять дважды. Впрочем, в роковую неосмотрительность Сталина не верили даже немцы. 25 марта 1941 года Гальдер пишет в дневнике: «Выдвигается вопрос о прикрытии с востока на случай превентивных мер, но мы не должны поддаваться на поспешные меры. Я не верю в русскую инициативу».

И Гальдер был прав. Сталин никогда бы не пошел на самоубийственные действия. Не для того он предпринял широкие дипломатические шаги, заключая договоры о ненападении с Германией и Японией, чтобы вдруг, неожиданно все разрушить. И не просто сломать результаты своей многотрудной политики, а предстать в глазах всего мира агрессором!

Тем более что в это время весь «цивилизованный» мир с упоением наслаждался разыгрывавшимся на его глазах фарсом. Уже на следующий день после приземления Гесса в Великобритании, с 11 мая, авиация Геринга прекратила массированные налеты на английские города. То же самое сделало в отношении Германии английское командование.

Но Сталин знал больше, чем читавшие бульварную прессу обыватели. Одновременно с информацией о полете Гесса и целях немцев он получил сообщение разведки о том, что уже «с 12 мая англичане возобновили рассмотрение составленных еще во время советско-финской войны планов по нанесению бомбовых ударов по Закавказью, в первую очередь по Баку»[26].

Сегодня широко известно высказывание У. Черчилля, прозвучавшее в выступлении в Палате лордов уже после смерти Сталина: «Это был человек, который своего врага уничтожал руками своих врагов, заставляя даже нас, которых открыто называл империалистами, воевать против империалистов».

Никто не задумывается над тем, что же имел в виду расчетливый Черчилль под словом «заставляя». Повторим, что Англия еще с 1939 года была в состоянии войны с Германией. Но в том-то и дело, что Британская империя лишь формально считалась в состоянии войны. Сталин именно заставил англичан вести с немцами настоящую войну.

Мудрость Сталина как великого государственного политика состоит и в том, что он не стал инициатором развязывания войны. Почти с христианским терпением он дождался ситуации, которая даже самым последним идиотом на Западе была воспринята как свидетельство того, что очевидная агрессия против Советского Союза угрожает и всему остальному миру.

Но, ожидая решающей схватки, он не намеревался послушно подчиняться воле обстоятельств. В этот период дипломатически завоеванной паузы он получил самое ценное приобретение – время. И он использовал это приобретение в высшей степени рационально: он провел финскую кампанию, передвинул границы страны на запад, сумел серьезно перевооружить армию. Но, что самое главное, – именно в это время советская военная промышленность получила тот конструкторский и технологический потенциал, который позволил стране не только выдержать первый удар противника, но и, сломав планы блицкрига, перехватить инициативу в военном противоборстве. И затем – полностью разгромить врага.

Глава 3

22 июня

Понятно, что наша миролюбивая страна, не желая брать на себя инициативу нарушения пакта, не могла стать на путь вероломства.

Из выступления Сталина

3 июля 1941 года

Пятилетний план 1938 года был таким же напряженным, как и две предыдущие пятилетки, но если в целом ежегодное промышленное производство увеличивалось на 13%, то в оборонной промышленности оно возрастало на 39%. К 1941 году в стране уже началось массовое производство всех основных видов оружия и вооружения, которое армия использовала в течение всего периода Великой Отечественной войны. В их числе танки Т-34 и КВ, истребители ЯК, ЛаГГ-3, МиГ-3, бомбардировщики Пе-2 и штурмовики ИЛ-2.

Оборонная промышленность полностью наладила производство новых видов пушек, минометов, гаубиц, пулеметов; на вооружение стали поступать самозарядные винтовки Токарева, автоматы Шпагина (ППШ); в 1940 году прошли первые испытания реактивных минометов – «катюш». Красная Армия превышала по уровню оснащенности германскую армию практически по всем видам вооружения.

Сталин комплексно готовил страну к ожидавшейся войне на протяжении всего предшествовавшего ей десятилетия. События в Европе требовали ускорения этого процесса. Необходимо было сделать невозможное, и он осуществил это. Результаты его деятельности оказались настолько убедительными, что и у современников, и даже у потомков сложилось впечатление, что война якобы могла пойти по другому, более благоприятному для Советской страны сценарию.

Но так ли это? Мог ли ход войны сложиться иначе, чем это произошло в реальности? Что объективно говорит о том, что победа могла быть достигнута иной, более «дешевой» ценой?

Увы, ничто не подтверждает такие оптимистичные утверждения. Наоборот, весь опыт предшествовавших войне и последовавших в ее течении событий буквально вопиет о том, что СССР должен был эту войну проиграть. По всем законам военного искусства и условиям расстановки сил на начальный период агрессии, война, безусловно, должна была закончиться победой Германии.

Об этом свидетельствует весь ход военных кампаний в Европе, где Гитлер добился убедительной победы, заставив капитулировать всех своих противников. И не одно из европейских государств при всей значительности промышленных и людских потенциалов ни в одиночестве своего противостояния Гитлеру, ни в союзе с партнерами не смогло оказать Германии даже подобия сколько-нибудь серьезного сопротивления.

Катастрофа постигла все страны, на земли которых ступила нога немецкого солдата. И если бы Англия соприкасалась с континентом перешейком, на который можно было бы уместить лишь один солдатский сапог, то над Букингемским дворцом уже в 1940 году полоскалось бы на ветру знамя со свастикой.

Обладая дисциплинированной, обученной армией, вкусившей сладость побед, талантливыми опытными военачальниками, не на картах, а в практических условиях «прокатавшими» приемы стратегии блицкрига, всем европейским промышленным, экономическим и людским потенциалом, Гитлер мог не сомневаться, что он выиграет и войну на Востоке.

Победа немецкой военной машины была предопределена, и это показало начало войны. Между тем в числе причин, объясняющих отступление Красной Армии в первые полгода войны, хрущевская пропаганда называла то, что якобы Сталин уничтожил «великих полководцев», «не подготовил» армию к войне, «не прислушался» к предупреждениям о возможном нападении.

Но задумайся, читатель: кто, кроме простодушных и неосведомленных людей, может воспринимать такие утверждения всерьез? Кто из «талантливых» мог переломить ход событий? Тухачевский и Якир, Павлов и Жуков, или, может быть, поклонник Бахуса Блюхер?

Не останавливаясь на полководческих «талантах» наиболее одиозной фигуры в ряду расстрелянных «стратегов» – Тухачевского, напомним даже не изобретательство им в 30-е годы ублюдочного «бронированного трактора». Этот «выдающийся» военачальник, являясь с июня 1931 по 1936 год начальником вооружений РККА, оставил страну без зенитного вооружения.

А. Помогайбо пишет: «На 1 ноября 1936 года… в Красной Армии имелось 1194 зенитных орудия 76-мм образца 1931 года и 808 зенитных орудий образца 1915 (!) года. Чуть больше двух тысяч. Это на весь Советский Союз, на все приграничные города, порты и аэродромы, на все ПВО Ленинграда и Москвы, на все приграничные укрепления». Положение стало выправляться в 1939 году с принятием на вооружение 76-мм зенитной пушки и мощного зенитного 85-мм орудия.

Создатель знаменитой 76-мм пушки В.Г. Грабин пишет в книге «Оружие победы»: «Хрущев сказал, что мы не готовились к войне. А я все свои пушки сделал до войны. Но если бы мы послушали Тухачевского, то их бы не было. Я попросил Тухачевского выставить на смотре нашу пушку. Тот наотрез отказался. Тогда я сказал, что заявлю в Политбюро…»

Именно Сталин обратил внимание на «желтенькую» грабинскую пушку. Ее приняли, и уже 1 января 1942 года Сталин скажет конструктору: «Ваша пушка спасла Россию…»

Сталин не случайно всеми способами отодвигал страшный час войны; он не имел иллюзий в отношении безусловного превосходства Красной Армии в сравнении с потенциальными противниками.

Он неоднократно указывал военным, что ни бои с японцами, ни ввод советских войск на территорию Польши не были настоящей войной, а финская кампания окончательно убедила его в недостаточной подготовке армии к ведению современных боевых действий. Он уже сделал для себя главный вывод: «Победит тот, кто будет лучше вооружен». Но для этого ему нужно было время.

Конечно, даже нелепо говорить и о том, что Сталин мог строить свои планы на домыслах и предположениях. Человек практического ума, он нуждался в объективной информации, и не случайно на разборе итогов военной игры в Кремле он не стал вдаваться в рассмотрение ее вариантов. Когда дело дошло до результатов игры, он саркастически спросил: «Ну, кто же победил? Опять «красные»?»

Он задавал начальнику Генерального штаба вопросы по существу. По воспоминаниям Мерецкого: «Суть их сводилась к оценке разведывательных сведений о германской армии, полученных за последние месяцы в связи с анализом ее операций в Западной Европе». И генерал признается, что его собственные соображения, «основанные на данных о своих войсках и сведениях разведки, на Сталина не произвели впечатления».

Этой информации Сталину было недостаточно. Поэтому уже вскоре руководители Разведывательного управления Красной Армии и Оперативного управления Генерального штаба провели совещание. На него были приглашены и представители Главного управления государственной безопасности НКВД. Обсуждалась военно-политическая обстановка в Европе в летней кампании. «С этой встречи на Гоголевском бульваре, – пишет П.А. Судоплатов, – начался масштабный обмен информацией о состоянии немецких и японских вооруженных сил».

С 23 января 1941 года в ГРУ началась работа месячного сбора начальников разведотделов приграничных округов и армий. А 3 февраля произошло официальное разделение прежнего НКВД на НКВД и НКГБ. Главой последнего был назначен Всеволод Меркулов. В момент реорганизации НКВД военная контрразведка была выведена из подчинения Лубянки и стала подразделением – 3-м Управлением – Генерального штаба Наркомата обороны[27].

Повторим и то, что уже в марте Генеральный штаб и его начальник Жуков получили сведения об «Операции Барбаросса», поступившие через советскую и американскую разведки. То есть к концу первой декады марта руководству Наркомата обороны уже было ясно, что на начало войны немцы планируют три направления главного удара.

В своих мемуарах Жуков умолчал о той информации, которой он располагал перед началом войны. Но хорошо осведомленный А. Мартиросян отмечает, что «бывший многолетний начальник ГРУ генерал Ивашуткин говорил: «Тексты почти всех документов и радиограмм, касающихся военных приготовлений Германии и сроков нападения, докладывались регулярно по списку: Сталину (два экземпляра), Молотову, Берии, Ворошилову, наркому обороны и начальнику Генерального штаба».

И эта информация не оставляла сомнений в намерениях Гитлера. Из сообщений берлинской резидентуры внешней разведки НКГБ от 26 февраля 1941 года явствовало: «…2. Гальдер, начальник штаба сухопутных войск Германии, выражает уверенность в успехе молниеносной войны против СССР. При внезапном ударе Красная Армия не успеет прийти в себя от шока и не сможет ликвидировать запасы, остающиеся на оккупированной территории».

В одном из мартовских сообщений, попавших на стол Жукова, говорилось: «По мнению германского штаба, Красная Армия будет в состоянии оказывать сопротивление только в течение первых 8 дней, после чего будет разгромлена».

Конечно, Сталин тоже читал эти сведения о планах Германии. Поступавшая многочисленная информация была противоречива. Впрочем, она и не могла быть иной. Еще 29 декабря 1940 года военный атташе Тупиков докладывал из Берлина в Москву, что «Гитлер отдал приказ о подготовке к войне с СССР». «Война будет объявлена в марте 1941 года», – извещал он.

Однако весной ситуация изменилась, и 14 марта В. Тупиков сообщил новую дату – «начала военных действий следует ожидать между 15 мая и 15 июня 1941 года». Но 26 апреля В. Тупиков представил новую информацию, о том, что германского нападения на СССР следует ожидать «в пределах текущего года», и оговаривал ряд условий, которые должны этому предшествовать.

Предупреждения об опасном повороте событий не прекращались. Напряжение нарастало. К концу марта разведка располагала сведениями «о намерениях немцев начать наступление на Ленинград, Москву и Киев 20 мая».

Прошло первомайское празднование, и 6 мая 1941 года народный комиссар Военно-морского флота адмирал Н.Г. Кузнецов направил Сталину записку: «Военно-морской атташе в Берлине капитан 1-го ранга Воронцов доносит, что, со слов одного германского офицера из ставки Гитлера, немцы готовят к 14 мая вторжение в СССР через Финляндию, Прибалтику и Румынию. Одновременно намечены мощные налеты авиации на Москву и Ленинград и высадка парашютных десантов в пограничных центрах».

Казалось бы, все сводилось к определенной дате, и Сталин не оставлял поступающие предупреждения без внимания. Эти сообщения, по словам А.М. Василевского, обусловили то, что в «феврале – апреле 1941 года в Генштаб вызывались командующие войсками, члены военных советов, начальники военных штабов и оперативных отделов Прибалтийского, Западного, Киевского особых и Ленинградского военного округов. Вместе с ними намечались порядок прикрытия границы, выделения для этой цели необходимых сил и формы их использования».

Перелет Гесса в Англию состоялся через четыре дня после выступления Вождя на приеме выпускников военных учебных заведений. Сталин узнал о нем 13 мая. Было очевидно, что на горизонте замаячила реальная угроза англо-германского сговора против СССР.

В сообщении разведки № 376 от 14 мая отмечалось: «Вадим» сообщает из Лондона: по данным «Зесхен» (член «Кембриджской пятерки» Ким Филби. – К. Р.), Кирк Патрику, первому опознавшему Гесса чиновнику «Закоулка», Гесс заявил, что привез с собой мирные предложения. Сущность предложений нам пока не известна…» «Закоулком» в Москве называлось лондонское министерство иностранных дел – «Форин Офис».

Сталин сразу оценил происходящее. Позже он скажет: «Небезызвестный Гесс для того, собственно, и был направлен в Англию немецкими фашистами, чтобы убедить английских политиков примкнуть к всеобщему походу на СССР». Значительно позже Молотов выразит эту мысль почти теми же словами: «Разведка НКВД донесла нам, что Гесс от имени Гитлера предложил Великобритании заключить мир и принять участие в военном походе против СССР».

Сталин, как всегда, знал, о чем говорил. Практически одновременно с информацией о полете Гесса он получил от разведки сведения о том, что с 12 мая 1941 года англичане возобновили рассмотрение планов нанесения бомбовых ударов по Закавказью, и в первую очередь по Баку, составление которых началось еще во время советско-финской войны.

Видимо, с этим обстоятельством связано то, что, когда 13 мая Сталин санкционировал решение Главного Военного совета о выдвижении войск из внутренних округов в приграничные, эта мера не касалась частей Закавказского военного округа. Приграничным округам был отдан приказ «о строительстве в срочном порядке полевых фронтовых командных пунктов».

В эти дни командующий войсками Киевского особого округа Кирпонос получил шифрограмму: «№ 503904. Совершенно секретно, 13 мая 1941. Экз. № 1. Народный комиссар обороны СССР приказал: принять и разместить в лагерях на территории округа одно управление стрелкового корпуса с корпусными частями и одним артполком, четыре двенадцатитысячные стрелковые дивизии и одну горнострелковую дивизию из состава СКВО (Северо-Кавказского военного круга. – К. Р.)…

Управление стр. корпуса, все корпусные части и дивизии прибудут с имуществом НЗ, учебным и лагерным имуществом. Семьи командного состава всех соединений остаются в пунктах постоянной дислокации своих соединений… Подготовку лагерей и размещение частей произвести без шума, приняв все меры к скрытию номеров соединений и принадлежности к СКВО… Начальник Генерального штаба генерал армии Жуков».

Нелепость, будто бы Сталин не верил в нападение Германии и не отреагировал на предупреждения, запущенная в исторический обиход хитроумными карьеристами Хрущевым и Жуковым, построена на песке – на сокрытии действительных фактов. Все происходило по принципу – наоборот! Сталин реагировал на каждый шаг германской стороны. Впрочем, иначе и быть не могло.

Уже на следующий день, 14 мая, для Западного, Киевского, Одесского, Ленинградского и Прибалтийского военных округов были направлены совершенно секретные директивы особой важности – «СС/ОВ» № 503859, 503862, 503874, 503915, 503920. Они обязывали командующих: до 20—25 мая подготовить детально разработанные уточнения планов прикрытия границы, представить планы обороны и противовоздушной обороны.

После доработки в мае 1941 года обобщенный «План обороны государственной границы» был доведен до командующих приграничными округами. То был сценарий начала войны в случае «внезапного» нападения противника.

И именно в это время, когда Сталин дал санкцию на пересмотр планов прикрытия, произошло событие, породившее в историографии миф о том, что якобы он «не ожидал войны и поверил Гитлеру». А. Помогайбо приводит поразительный документ, который лег на стол Сталина в этот же день, 14 мая. Ранее он не публиковался. О нем упоминали лишь вскользь.

«Уважаемый господин Сталин.

Я пишу Вам это письмо в тот момент, когда я окончательно пришел к выводу, что невозможно добиться прочного мира в Европе ни для нас, ни для будущих поколений без окончательного сокрушения Англии и уничтожения ее как государства…

Однако чем ближе час приближающейся окончательной битвы, тем с большим количеством проблем я сталкиваюсь. В немецкой народной массе непопулярна любая война, а война против Англии особенно, ибо немецкий народ считает англичан братским народом, а войну между нами – трагическим событием. Не скрою, что я думаю так же и уже неоднократно предлагал Англии мир на условиях весьма гуманных, учитывая нынешнее военное положение англичан.

Однако оскорбительные ответы на мои предложения и постоянное расширение англичанами военных действий с явным стремлением втянуть в эту войну весь мир убедили меня, что нет другого выхода, кроме вторжения на (Английские) острова и окончательного сокрушения этой страны.

Однако английская разведка стала ловко использовать в своих целях положение о «народах-братьях», применяя не без успеха этот тезис в своей пропаганде.

Поэтому оппозиция моему решению осуществить вторжение охватила многие слои немецкого общества, включая отдельных представителей высших уровней государственного и военного руководства».

Следует пояснить, что, несмотря на взаимные бомбежки, разрешение противоречий между Великобританией и Германией в этот период велось не на берегах пролива Па-де-Кале. Еще в декабре 1940 года Гитлер отдал приказ передислоцировать части люфтваффе на юг Италии и атаковать Александрию, Суэцкий канал и пролив между Сицилией и Африкой. Вскоре для поддержки итальянцев началась переброска бронетанковой дивизии в Ливию. Противодействуя итало-германцам, в январе 1941 года английские войска высадились в Эфиопии.

То есть между «братскими народами», как между собаками за кость, шла драка за колонии, и, конечно, не ради посвящения в ее перипетии советского вождя Гитлер написал письмо Сталину.

Он преследовал две цели. Первая – «оправдаться» за «визит» Гесса, прикрыть его миссию, имевшую задачей если не уговорить Лондон на совместное выступление против России, то, по меньшей мере, добиться от него обещания не вмешиваться в войну на стороне русских. Что впоследствии и продемонстрировали англичане.

И второе, чего намеревался добиться этим обращением германский фюрер: объяснить сосредоточение своих войск у границ СССР и усыпить бдительность Сталина.

Гитлер продолжал: «Вам уже, наверное, известно, что один из моих заместителей, господин Гесс, я полагаю, в припадке умопомрачения из-за переутомления улетел в Лондон, чтобы, насколько мне известно, еще раз побудить англичан к здравому смыслу хотя бы своим невероятным поступком. Судя по имеющейся в моем распоряжении информации, подобные настроения охватили и некоторых генералов моей армии, особенно тех, у кого в Англии имеются знатные родственники, происходящие из одного древнего дворянского корня.

В этой связи особую тревогу у меня вызывает следующее обстоятельство.

При формировании войск вторжения вдали от глаз и авиации противника, а также в связи с недавними операциями на Балканах вдоль границы с Советским Союзом скопилось большое количество моих войск, около 80 дивизий, что, возможно, и породило циркулирующие ныне слухи о вероятном конфликте между нами.

УВЕРЯЮ ВАС ЧЕСТЬЮ ГЛАВЫ ГОСУДАРСТВА, что это не так.

Со своей стороны, я тоже с пониманием отношусь к тому, что вы не можете полностью игнорировать эти слухи и также сосредоточили на границе достаточное количество своих войск.

Таким образом, без нашего желания, а исключительно в силу сложившихся обстоятельств на наших границах противостоят друг другу весьма крупные группировки войск. Они противостоят в обстановке усиливающейся напряженности слухов и домыслов, нагнетаемых английскими источниками. В подобной обстановке я совсем не исключаю возможность случайного возникновения вооруженного конфликта, который в условиях концентрации войск может принять очень крупные размеры, когда трудно или просто невозможно будет определить, что явилось его первопричиной. Не менее сложно будет этот конфликт и остановить.

Я ХОЧУ БЫТЬ С ВАМИ ПРЕДЕЛЬНО ОТКРОВЕННЫМ.

Я опасаюсь, что кто-нибудь из моих генералов сознательно пойдет на подобный конфликт, чтобы спасти Англию от ее судьбы и сорвать мои планы.

Речь идет всего об одном месяце (курсив и выделение мои. – К. Р.).

Примерно 15—20 июня я планирую начать массированную переброску войск на запад с Вашей границы.

При этом убедительнейшим образом прошу Вас не поддаваться ни на какие провокации, которые могут иметь место со стороны моих забывших долг генералов. И, само собой разумеется, постараться не дать им никакого повода. Если же провокацию со стороны какого-нибудь из моих генералов не удастся избежать, прошу Вас, проявите выдержку, не предпринимайте ответных действий и немедленно сообщите о случившемся мне по известному Вам каналу связи.

…Я продолжаю надеяться на нашу встречу в июле. Искренне Ваш, Адольф Гитлер. 14 мая 1941 года».

К сожалению, появившись в публикациях, этот текст не имел ссылок, объясняющих его происхождение. Но о том, что подобный документ должен существовать, было известно давно. Об этом свидетельствовали уже противоречивые «рассказы» Жукова. Сталин показывал начальнику Генштаба этот документ, и Жуков упоминал о том, что Гитлер объяснял сосредоточение своих войск на советско-немецкой границе подготовкой к вторжению в Англию.

И если это не очередная фальшивка, публикации которых уже в наше время стали «нормой», то открытое появление этого документа почти сенсационно. Он напрочь перечеркивает все выдумки и домыслы недалеких и недобросовестных людей, называющих себя историками. В свете этого обращения все последующие действия Сталина приобретают совершенно осмысленный четкий характер, не допускающий никаких кривотолков.

У несведующего человека может возникнуть вопрос: как же Сталин мог поверить Гитлеру? Это детский вопрос. Странным было бы другое – если бы он не поверил. Не поверил этому заявлению, в котором один руководитель страны клянется другому руководителю «честью главы государства» в отсутствии агрессивных намерений.

Какими бы целями ни руководствовались главы государств, но в общепринятой мировой практике было неписаным правилом объявление войны. Это проявление нравственной стороны человеческих отношений. Без предупреждения на жертву нападают только звери.

Низость Гитлера заключается в том, что он поступил хуже зверя, напавшего из засады. Вместо рыцарского объявления войны он солгал, как мелкий мошенник, и при этом поклялся «честью главы государства». Правда, честь либо есть, либо ее нет. У Сталина честь была. И еще какая честь! Он скрупулезно соблюдал обязательства, принятые СССР.

И не поверить такому заявлению Гитлера было нельзя. В противном случае вообще никакие договоры и соглашения, заключаемые в мировой практике, не могут приниматься на веру. За любым из них следует предполагать вероломство. Но личное доверительное послание одного главы государства другому выше официальных договоров.

Надо было быть очень большим негодяем и рассчитывать на абсолютную безнаказанность, чтобы, написав подобное, совершить противоположные действия. Гитлер потерял свою «честь». И возмездие за негодяйство настигло Гитлера, когда он в мае 1945 года «подавился» ампулой цианистого калия в подвале своего бункера. Собаке—собачья смерть…

Безусловно и то, что, получив такое предупреждение, Сталин оказался в невероятно сложной ситуации. Как он должен был поступить? Очевидно, что могло быть три варианта реакции на обращение главы нацистского государства.

Первое: не поверить и объявить в стране всеобщую мобилизацию. Но такой прецедент в истории уже был. Поводом для объявления Германией 1 августа 1914 года войны России стало проведение Николаем II мобилизации. Повторение такого сценария было бы непростительной ошибкой. Сталин не мог не понимать, что «только дураки повторяют ошибки других».

Второе: не поверить и нанести Гитлеру упреждающий удар. Но была ли уверенность, что после этого удара германская армия «побежит»?

Зато существовала абсолютная гарантия, что после этого опрометчивого шага весь мир яростно обрушится на Советский Союз как на агрессора, чтобы за его счет урегулировать свои взаимные противоречия. Гесс уже стал «пленником Черчилля» – «камнем за пазухой», который британский премьер таскал чуть не до конца войны.

В случае удара по немцам все газеты мира опубликовали бы это обращение Гитлера к Сталину, указывая на то, что глава немецкого народа предупреждал о возможной провокации. И весь «цивилизованный» мир в один голос взвыл бы, называя большевиков агрессорами, желающими уничтожить человечество.

Конечно, в практике своих действий Сталин не мог официально ссылаться на совершенно секретное, конфиденциальное послание Гитлера. Но он не скрыл содержание этого важнейшего обращения от наркома обороны Тимошенко и начальника Генерального штаба Жукова. Он был вынужден предупредить своих командиров о необходимости не давать совершенно никакого повода для возможных провокаций.

Но можно ли было не учитывать просьбу Гитлера? Как бы выглядел Сталин в глазах современников и истории, если бы Гитлер не был лжецом? Мог ли Сталин допустить, чтобы игнорирование такого предупреждения привело к возникновению кровопролитной войны?

Особенно в случае, если от главы Рейха действительно поступило оправданное предостережение о возможности такой провокации. Впрочем, стремление Сталина не дать повода для начала войны было лишь одним из инструментов его концепции. Это были совершенно правильные и полностью осмысленные действия.

И все-таки Сталин НЕ ПОВЕРИЛ Гитлеру. Тщательно процеживая информацию и соблюдая принцип осмотрительности, он пошел на риск приближения вооруженных сил к арене предстоявшей войны. Под покровом строжайшей секретности многочисленные составы поездов двинулись к западным рубежам, везя на своих платформах зачехленные танки и орудия, минометы и пулеметы, мотоциклы и автомобили, бойцов стрелковых дивизий. То были дополнительные силы к уже сосредоточенным у границ частям Красной Армии.

Сталин принял меры для усиления сил на западе. А.М. Василевский пишет, что уже «с середины мая 1941 года по директивам Генерального штаба началось продвижение ряда армий – всего 28 дивизий – из внутренних округов в приграничные, положив тем самым начало к выполнению плана сосредоточения и развертывания советских войск на западной границе…

В мае – июне1941 года по железной дороге на рубеж рек Западная Двина и Днепр были переброшены 19-я, 21-я, 22-я армии из Северо-Кавказского, Приволжского и Уральского военных округов, а также 16-я армия из Забайкальского военного округа на Украину в состав Киевского особого военного округа. 27 мая Генштаб дал западным приграничным округам указания о строительстве в срочном порядке полевых фронтовых командных пунктов».

Действительно, из глубины страны на запад перебрасывались пять армий: 16-я под командованием М.Ф. Лукина, 19-я под командованием И. С. Конева, 20-я под командованием генерала Ф.Н. Ремизова, 21-я под командованием В.Ф. Герасименко, 22-я под командованием генерала Ф.А. Ершакова.

Выдвижение заранее отмобилизованных войск, армий прикрытия началось за три недели до начала войны. «Еще в Москве, – вспоминал И. Конев, – я получил задачу от Тимошенко. Указав районы сосредоточения войск 19-й армии, он подчеркнул: «Армия должна быть в полной боевой готовности и в случае нападения немцев на юго-западном театре военных действий, на Киев, нанести удар и загнать немцев в Припятские болота».

О подготовке к отражению нападения говорят все писавшие на эту тему крупные военачальники. «В начале мая, – свидетельствовал Баграмян, – мы получили оперативную директиву Народного комиссара обороны, которая определяла задачи войск округа на случай внезапного нападения гитлеровцев на нашу страну…

В первом эшелоне, как и предусматривалось планом, готовились к развертыванию стрелковые корпуса, а во втором – механизированные (по одному на каждую из четырех армий). Стрелковые дивизии должны были во что бы то ни стало остановить агрессора на линии приграничных укреплений, а прорвавшиеся его силы уничтожить решительными массированными ударами механизированных корпусов и авиации»[28].

Впрочем, действия Сталина даже не могли быть иными. Гитлер сам признавал сосредоточение войск у советской границы. Получив его послание, Сталин потребовал обобщенной информации. И 15 мая начальник Разведуправления Генерального штаба Красной Армии генерал-лейтенант Голиков разослал Сталину, Молотову, Ворошилову, Тимошенко, Берии, Кузнецову, Жданову, Жукову, Буденному спецсообщение за № 660477.

В нем отмечалось: «Перегруппировка немецких войск за первую половину мая характеризуется продолжающимся усилением группировки против СССР на протяжении всей западной границы, включая и Румынию…

Общее количество немецких войск против СССР достигает 114—119 дивизий… Увеличение войск на границе продолжается». Это сообщение подвигло Тимошенко и Жукова к тому, чтобы в этот же день предложить Сталину начать стратегическое развертывание. Из стремления задним числом оправдать себя и Тимошенко в своих «сочинениях» Жуков передвинул диалог на эту тему на месяц позже, но сама логика говорит, что в действительности он состоялся 15 мая.

И хотя Жуков вообще сомнительный источник информации, приведем эту беседу в литературной интерпретации авторов его «сочинения»: «—Вы что же, предлагаете провести в стране мобилизацию, поднять сейчас все войска и двинуть их к западным границам? Это же война! Понимаете вы или нет?» – вспылил Сталин».

Тимошенко понял, о чем говорит Сталин. Повторим, что он имел в виду прецедент объявления мобилизации Николаем II летом 1914 года, ставшей поводом для начала Первой мировой войны.

«– Нам все ясно, – продолжал Тимошенко, – но мы отвечаем за готовность войск к обороне.

Затем Сталин все же спросил: – Сколько дивизий у нас расположено в Прибалтийском, Западном, Киевском и Одесском военных округах?

Мы доложили, что в составе четырех западных приграничных военных округов 1 июля (июня. – К. Р.) будет 149 дивизий…

– Ну вот, разве этого мало? Немцы, по нашим данным, не имеют такого количества войск, – сказал Сталин».

Видимо, при этой встрече Сталин и ознакомил руководителей военного ведомства с письмом Гитлера. Однако нарком обороны и начальник Генерального штаба не были политиками. Они мыслили более простыми категориями солдат и, конечно, не учитывали всех нюансов мирового противостояния. Того, что прекрасно понимал Сталин. Того, что уже сам сценарий начала войны определял глобальную расстановку сил на мировой арене.

Сегодня известно, что до «Директивы № 21» немецкие военные специалисты разработали два документа – «Проект плана Ост» и «Этюд Лоссберга». Автором первого являлся начальник штаба 18-й германской армии генерал Эрих Маркс. Параллельно с ним работу по разработке основ «Русского похода» в оперативном отделе штаба Верховного командования выполнял полковник Бернхард фон Лоссберг. Независимо друг от друга германские стратеги исходили из одинаковых предпосылок возможных вариантов военных действий русских. В «Этюде Лоссберга», завершенном 15 сентября 1940 года, указывалось:

«Первый вариант. Русские захотят нас упредить и с этой целью нанесут превентивный удар по начинающим сосредотачиваться у границы немецким войскам.

Второй вариант. Русские армии примут на себя удар немецких вооруженных сил, развернувшись вблизи границы, чтобы удержать в руках новые позиции, захваченные ими на обоих флангах…

Третий вариант. Русские используют метод, уже оправдавший себя в 1812 г., то есть отступят в глубину своего пространства, чтобы навязать наступающим армиям трудности растянутых коммуникаций и связанные с ними трудности снабжения, а затем, лишь в дальнейшем ходе кампании, нанесут контрудар».

И полковник, и генерал посчитали, что вариант, когда русские нанесут превентивный удар, маловероятен. Генерал Маркс даже пошутил: «Русские не окажут нам услуги своим нападением на нас». Благоприятным для немецкой армии генерал считал возможность разгрома Красной Армии в приграничных сражениях.

Он писал: «Мы должны рассчитывать на то, что русские сухопутные войска прибегнут к обороне, наступательно же будут действовать только авиация и военно-морские силы, а именно подводный флот».

Самым неблагоприятным для Германии генерал-майор Э. Маркс считал «Вариант 1812 года». Он разрушал идею «блицкрига». Но генерал был уверен, что его не смогут применить: «Русский не сможет, как в 1812 г., уклониться от любого решения на поле боя. Современные вооруженные силы, насчитывающие 100 дивизий, не смогут отказаться от источников своей силы».

Сталин не мог знать этих рассуждений. И замысел о нанесении первого удара в Генштабе был. Впрочем, после того как в середине марта на основе разведывательных данных специалисты Генерального штаба ознакомились с содержанием плана «Барбаросса», у них не могла не появиться идея о нанесении «упреждающего удара» по изготавливающимся к войне немцам.

Уже к середине мая подчиненные Жукова закончили новые «Соображения по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками». Правда, в этом документе, хранившемся в сейфе Василевского, написанном от руки, с грифом «Только лично. Экземпляр единств.», нет ни числа, ни подписей и ни виз.

Но не будем легкомысленно отмахиваться от этого документа. Во-первых, он дает статистический материал для оценки германских и советских вооруженных сил на этот период. Во-вторых, он позволяет понять логику Генерального штаба, а поэтому и одну из стратегических причин неудачного начала войны со стороны Красной Армии.

Авторы соображений писали: «…На границах Советского Союза, по состоянию на 15. 04. 41 г., сосредоточено 86 пехотных, 13 танковых, 12 моторизированных, 8 воздушных и 1 кавалерийская дивизия, а всего 120 дивизий.

…Вероятнее всего главные силы немецкой армии в составе 76 пехотных, 11 танковых, 8 моторизированных, 2 кавалерийских и 5 воздушных, а всего 100 дивизий будут развернуты к югу от линии Брест – Демблин для нанесения удара в направлении – Ковель—Ровно—Киев.

Одновременно надо ожидать удара на севере из Восточной Пруссии на Вильно и Ригу, а также коротких концентрических ударов со стороны Сувалки и Бреста на Волковыск, Барановичи.

На юге надо ожидать ударов: а) в направлении Жмеринки, Румынской армии, поддержанной германскими дивизиями, б) в направлении Мунач—Львов и в) Санок– Львов.

Вероятные союзники Германии могут выставить против СССР – до 25 пд.

Всего Германия с союзниками может развернуть против СССР до 240 дивизий.

Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить(подч. в тексте) нас в развертывании и нанести внезапный удар.

Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому Командованию, упредить(подч. в тексте) противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет организовать фронт и взаимодействие родов войск»[29].

Итак, заготовившие этот документ нарком обороны С. Тимошенко и начальник Генштаба Г. Жуков предлагали Сталину нанести «упреждающий удар». Говоря иначе, начать войну.

Каким же видели начало войны авторы «соображений»?

Они предлагали: «II. Первой стратегической целью действия войск Красной Армии поставить разгром главных сил немецкой армии, развертываемых южнее линии Брест – Демблин и выход к 30-му дню начала операции на фронт Остроленка—р. Нарев—Лович—Лодзь—Крейцбург—Оппельн—Олмуц.

Последующей стратегической целью иметь наступлением из районов Катовице… овладеть территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии…

…а) главный удар силами Юго-Западного фронта нанести в направлении Краков—Катовице, отрезав Германию от ее южных союзников…

Таким образом, Красная Армия начинает наступательные действия с фронта Чижев—Лютовиско силами 152 дивизий против 100 германских. На остальных участках активная оборона»[30].

Этот документ был доведен до Председателя Совнаркома. И, по-видимому, это произошло 19 мая. Вечером этого дня в кабинете Сталина прошло совещание с военными. Конечно, «основывающийся» сразу на двух «китах» – геополитической целесообразности и исторической ответственности за будущее, Сталин не хотел идти на развязывание войны в 1941 году. После советско-финской войны у него не было иллюзий ни в отношении талантов своих полководцев, ни в непобедимости своей армии.

Он трезво воспринимал возможности армии и многократно повторял военным, что война с Финляндией и операция у Халхин-Гола – это не война. 17 апреля 1940 года, подводя итоги финской кампании, он подчеркивал, что «традиции и опыт Гражданской войны совершенно недостаточны, и кто их считает достаточными, наверняка погибнет.

Командир, считающий, что он может воевать и побеждать, опираясь на опыт Гражданской войны, погибнет как командир. Он должен этот опыт и ценность Гражданской войны дополнить опытом войны современной».

Да, он делал все возможное, чтобы оттянуть надвигавшееся столкновение, но он не дал застигнуть себя врасплох. Он провел скрытую мобилизацию. По разным каналам до него доходили сведения о враждебных замыслах Гитлера, и, когда стало ясно, что войны уже невозможно избежать, он был готов к нанесению упреждающего удара. Напротив, было бы странно, если бы он исключил возможность такого варианта самообороны.

И все-таки почему вообще в Генштабе появился такой план?

Несмотря на то что гитлеровцы уже показали свою стратегию и тактику ведения молниеносной войны путем внезапного нападения готовыми, отмобилизованными армиями, работники Генерального штаба продолжали вести расчеты исходя из опыта Первой мировой войны. «Предусматривалось, что Германии для сосредоточения сил на советских границах потребуется 10—15 дней, Румынии – 15—20 дней, Финляндии – 20—25 дней».

Такие взгляды на начало войны имел, в частности, французский генеральный штаб, и на встрече в Москве в 1939 году генерал Думенк изложил подобный план ведения боевых действий. Правда, даже французы не рассчитывали, что затяжной характер войны будет «продолжаться несколько недель».

«Войска прикрытия, – объяснял Думенк, – будут готовы в течение шести часов и займут всю французскую границу и свои места в укрепленных районах… Имея на границе войска прикрытия под защитой укрепленных районов, французская армия в состоянии в течение меньше чем за 10 дней подвести к границе все основные силы, причем 2/3 войск будут на месте сосредоточения через 8 дней и все остальные силы – на два дня позже… Если главные силы фашистских войск будут брошены на западную границу, Франция встретит их сильным непрерывным фронтом и, опираясь на свои укрепления, задержит наступление неприятеля. После того как будет задержан неприятель, французская армия сосредоточит свои войска на выгодных местах для действия танков и артиллерии и перейдет в контратаку».

Такова была общепринятая оборонительная доктрина, присущая рассматриваемому времени. Чем закончились планы такой стратегии, общеизвестно. Но дело даже не в этом. Советские высшие военачальники были уверены в превосходстве Красной Армии. Еще 28 декабря 1940 года командующий Западным особым военным округом генерал армии Д. Павлов, войска которого непосредственно противостояли германским на одном из главных направлений удара, утверждал, что советский танковый корпус «способен решить задачу уничтожения одной-двух танковых или четырех-пяти пехотных дивизии противника»[31].

Никто Павлову не возразил. Наоборот. На совещании высшего командного и политического состава армии в Кремле 13 января 1941 года начальник Генерального штаба генерал армии Мерецков отметил: «При разработке Устава мы исходили из того, что наша дивизия значительно сильнее дивизии немецко-фашистской армии и что во встречном бою она, безусловно, разобьет немецкую дивизию. В обороне же одна наша дивизия отразит удар двух-трехдивизий противника. В наступлении полторы дивизии преодолеют оборону дивизии противника».

Культ силы Красной Армии, вера в ее непобедимость были присущи всем высшим военачальникам. Подчеркнем, что эти мнения разделял и Жуков. В докладе на декабрьском совещании 1940 года, рассуждая о «действиях немцев на Западе», Жуков самоуверенно заявил: «Немцам в тех опытах (случаях – правка Жукова. – К. Р.), которые мы с вами рассматривали, конечно, не пришлось испытать силы настоящего современного противника, который готов пожертвовать себя (собой) полностью для защиты тех интересов, которые призвана защищать армия. Они действовали в облегченных условиях»[32].

Этим сказано все: Жуков не извлек уроков из причин военных побед немцев в Европе, он не понял стратегии блицкрига, генерал мыслил стереотипами пропаганды, а не военного искусства. Он вообще не понимал, что такое современная война. В этом и состоит весь «блеск и нищета» полководца Жукова.

В отличие от своих маршалов и генералов Сталин не страдал шапкозакидательством. И все-таки основным недостатком плана упреждающего удара была не его стратегическая порочность. Главной его слабостью являлось то, что его невозможно было осуществить. Он был невыполним. Никогда.

Но прежде всего этот план невозможно было осуществить без того, чтобы не предстать в глазах всего мира агрессором! И в случае такого оборота дела весь замысел трещал по швам. Упреждение в нанесении удара, дающее выигрыш в военном отношении, превращалось в проигрыш в политическом.

Собственно, подобный план «скрытой» мобилизации армии выполнил и Гитлер. На этом он и сломал себе шею. Скрыть приготовления к войне оказалось невозможно, а факт агрессии послужил осуществлению политических целей Сталина.

Конечно, как и в любом замысле, не все в «соображениях» являлось невыполнимым. Обеспечить замысел развертывания было невозможно без реализации планов прикрытия. Раздел VI. «Прикрытие сосредоточения и развертывания» предусматривал:

«Для того, чтобы обеспечить себя от возможного внезапного удара противника, прикрыть сосредоточение и развертывания наших войск к их переходу в наступление, необходимо:

1) организовать прочную оборону и прикрытие госграницы, используя для этого все войска приграничных округов и почти всю авиацию, назначенную для развертывания на западе;

2) разработать детальный план противовоздушной обороны страны и привести в полную готовность средства ПВО.

По этим вопросам мною отданы распоряжения, и разработка планов обороны госграницы и ПВО полностью заканчивается к 01. 06. 41 г.

Состав и группировка войск прикрытия – согласно прилагаемой карте».

Впрочем, предлагая план стратегического развертывания, военные не рассчитывали на его осуществление в 1941 году. Поэтому в разделе «Прикрытие сосредоточения и развертывания» указывалось: «Одновременно необходимо форсировать строительство и вооружение укрепленных районов, начать строительство укрепрайона на тыловом рубеже Осташков—Почеп и предусмотреть строительство укрепрайонов в 1942 г. на границе с Венгрией, а также продолжить строительство укрепрайонов по линии старой границы. <…> 5. утвердить предложение о строительстве укрепленных районов».

Как уже говорилось, в это время в стадии реализации был план прикрытия границы. Василевский так объясняет его содержание: встреча у «границы наземных войск с крупными танковыми группировками, во время которой наши стрелковые войска и укрепленные районы приграничных военных округов совместно с пограничными войсками обязаны будут сдержать первый натиск, а механизированные корпуса, опиравшиеся на противотанковые рубежи, своими контрударами вместе со стрелковыми войсками должны будут ликвидировать вклинившиеся в нашу оборону группировки и создать благоприятную обстановку для перехода советских войск в решительное наступление».

В соответствии с планом прикрытия, помимо пограничных частей, в приграничных укрепленных районах занимали оборону особые стрелковые дивизии прикрытия границы. Ценой своей жизни они должны были задержать наступавшего противника на несколько дней, для того чтобы обеспечить возможность осуществления мобилизации в этих округах, для разворачивания армий прикрытия. Эти армии, в свою очередь, прикрывали мобилизацию по всей стране.

Все представленные округами планы носили сугубо оборонительный характер. Лишь для Киевского округа предусматривалось: «При благоприятных условиях всем обороняющимся войскам и резервам армий округа быть готовым, по указанию Главного Командования, к нанесению стремительных ударов для разгрома группировок противника, перенесению боевых действий на его территорию и захвату выгодных рубежей».

То есть такие замыслы повторяли те же идеи, которые были заложены в концепции Шапошникова 1940 года. В ней: «Войскам приграничных округов приказывалось не допустить вторжения противника на территорию СССР; упорной обороной в укрепленных районах прочно прикрыть отмобилизование, сосредоточение и развертывание главных сил Красной Армии; активными действиями авиации завоевать господство в воздухе и ударами по мостам и железнодорожным узлам задержать сосредоточение и нарушить развертывание войск противника, создав тем самым благоприятные условия для перехода в решительное контрнаступление»[33].

О контрнаступлении речь шла во всех планах, но было бы глубоко ошибочно даже предполагать, что Сталин рассчитывал на «покорение Европы». Даже нанесение упреждающего удара следует рассматривать лишь как элемент активной обороны. То была целостная стратегическая концепция, и об ее истоках речь пойдет ниже.

Сталин делал все возможное и невозможное по подготовке к защите страны в случае нападения врага. Он готовился к такой обороне. Еще в феврале-марте на Главном совете Красной Армии обсуждались вопросы строительства новых укрепленных районов (УРов). Весной 1941 года усилилось строительство оборонительных сооружений в приграничной линии.

В укрепрайонах Прибалтийского округа на строительстве работало 58 тыс. человек, на объектах Западного – 35 тыс., Киевского – 43 тысячи. Правда, советские историки писали, что эти работы не были доведены до конца. Но подобные работы и не могут быть доведены до завершающего конца. Никогда. Оборона должна совершенствоваться постоянно. Только в 1940 году военными было заказано 500 капонирных установок с 45-мм пушками. Уже на 26 июня 1940 года было отгружено 410 установок ДОТ-4.

Однако построить «Китайскую стену» в условиях того времени было невозможно. И не потому, что у Сталина было мало китайцев, – это не имело смысла.

Итак, практическая реализация планов обороны началась еще в первых числах мая. Бывший пограничник М. Паджаев вспоминал: «Сразу после Первомайского праздника части прикрытия выделили на наиболее угрожаемые направления свои подразделения. 3 или 4 мая к нам на заставу прибыли три армейских командира. Утром они и сопровождающие их танкист и артиллерист обошли будущий оборонительный район, а через день танковый взвод и артиллерийская батарея заняли позиции в лощине за селом Кривка. Стрелковые роты расположились на высоте Хусня и Ивашовцы. Ускоренными темпами возводились оборонительные сооружения. Работы были кончены во второй половине мая.

В первых числах июня стало известно, что началось отселение чиновников из пограничных районов в глубь страны. Это не просто выселяли «неблагонадежных», как поначалу думали мы. Отселяли всех, а власть передавалась военной администрации»[34].

Все это так, но к месту сказать, что, готовясь к отражению немецкого вторжения, в этот период Советское правительство провело важную профилактическую акцию. Дело в том, что накануне войны существовала опасность особого рода.

В Западной Украине находилась в подполье созданная в 1921 году Коновальцем ОУН, а в Литве существовала шпионско-диверсионная группа Фронт литовских активистов. На территории Латвии действовали националистические организации «Гром и Крест», «Стражи отечества» и возглавляемый бывшим президентом Ульманисом «Крестьянский союз», насчитывавший 62 тысячи членов. В Эстонии существовали многочисленные молодежные организации и «Союз защиты», тоже объединявший свыше 60 тыс. боевиков. То были прибалтийские фашисты.

Существование этих злобных, рвущихся с цепи профашистских националистических сил нельзя было сбрасывать со счетов. И еще 12 мая ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли постановление, проект которого был согласован с секретарем ЦК КП(б) Литвы Снечкусом. В нем, в частности, говорилось:

«В связи с наличием в Литовской, Латвийской и Эстонской ССР значительного количества бывших членов различных контрреволюционных националистических партий, бывших полицейских, жандармов, помещиков, фабрикантов, крупных чиновников бывшего государственного аппарата Литвы, Латвии и Эстонии и других лиц, ведущих подрывную антисоветскую работу и используемых иностранными разведками в шпионских целях, ЦК ВКП(б) и СНК СССР постановляют:

Разрешить НКГБ и НКВД Литовской, Латвийской и Эстонской ССР арестовать… и отправить в лагеря на срок от 5 до 8 лет и после отбытия в лагерях сослать на поселение в отдаленной местности на 20 лет следующие категории лиц… Операцию по арестам и высылке… окончить в трехдневный срок».

Это была важная профилактическая мера. О том, что такая акция была необходима, свидетельствует информация, поступившая 19 мая от лондонской резидентуры НКГБ. Опираясь на сведения британской разведки, она сообщала: «…В продвижение возможной атаки на Россию проводятся различные мероприятия по организации беспорядков на Украине и в балтийских странах с тем, чтобы оттуда могли последовать обращения к немцам о помощи. Один из сотрудников Гиммлера заявил, что… немецкий план будет (включать):

1. Быстрый захват Москвы и создание там нового правительства.

2. Организацию этим новым правительством гражданской войны против большевиков при материальной помощи немцев.

3. Создание национальных правительств на Украине, в Белоруссии и в балтийских странах…»[35]

Действительно, 21 мая германская военная разведка выпустила секретный документ, в котором сообщалось о завершении подготовки военного восстания против Советской власти.

В нем отмечалось: «Восстания в странах Прибалтики подготовлены, и на них можно положиться. Подпольное повстанческое движение в своем развитии прогрессировало настолько, что доставляет известные трудности удерживать их участников от преждевременных акций.

Им направлено распоряжение начать действия, когда немецкие войска, продвигаясь вперед, приблизятся к соответствующей местности, с тем чтобы русские войска не могли участников восстания обезвредить».

Но такой замысел развития не получил. Уже на следующий день органы НКВД начали новую чистку западных регионов. В ночь на 22 мая началась депортация социально опасных элементов из Западной Украины, в ночь на 13 июня – из Молдавии, Черновицкой и Измаильской областей Украины. На следующий день выселили «нежелательные элементы» из Литвы, Латвии и Эстонии, в ночь с 19 на 20 июня – из Западной Белоруссии.

В числе депортированных, отправляемых на Восток, был польский еврей-сионист, бежавший из Варшавы в Вильнюс, Израиль Бегин. Он писал: «Но в пути мы часто встречали и совсем другие поезда. Из-за них нам нередко приходилось простаивать много часов… Один поезд проносился за другим, и все в направлении, противоположном нашему, – на Запад.

«Что это? Что это? – спрашивали мы друг друга при виде переполненных солдатами и груженных боеприпасами поездов. – Неужели объявлена всеобщая мобилизация? Может быть, мы являемся свидетелями прямой подготовки к войне?»

Да, это тоже являлось подготовкой к войне. И позже депортированные «всю оставшуюся жизнь славили товарища Сталина, «эвакуировавшего» их на Восток и спасшего от фашистских убийц».

Не может быть сомнений в том, что Сталин ожидал нападения. О подготовке к нему говорило все, и это можно проследить шаг за шагом. И хотя он всеми средствами стремился оттянуть войну, он не боялся Гитлера. Сталин прекрасно знал, что Красная Армия превосходит германскую как по численности состава, так и по количеству танков, самолетов, артиллерии и минометов. Они не уступали по качеству вооружению потенциального противника. Он был уверен, что по первому сигналу боевой тревоги армия стойко встретит врага и даст ему достойный отпор.

Однако повторим, что в концепции «упреждающего удара» существовало слабое звено. В системе уравнений высшей политики, где в формуле войны ни одна из множества величин не была достаточно определенной, Сталин знал главное.

Трезвый учет политических интересов не исключал возможность, что в случае «упреждающего удара» по Германии Советский Союз в глазах всего мира будет рассматриваться как агрессор. Сталин не мог не учитывать такого оборота событий. Было не исключено, что в случае такого удара весь «цивилизованный» мир мог встать на сторону Гитлера.

И если до определенного времени еще могли существовать какие-то сомнения, то после перелета Гесса в Англию для Сталина стало совершенно ясно, что немцы вербуют англичан в союзники против СССР. Его уверенность в этом подтверждало сообщение разведки от «22 мая 1941, б/н»: «Во время бесед офицеров английской военной разведки с Гессом Гесс утверждал, что он прибыл в Англию для заключения компромиссного мира, который должен приостановить увеличивающееся истощение обеих воюющих стран и предотвратить окончательное уничтожение Британской империи как стабилизирующей силы…

Том Дюпри на вопрос «Зенхена» (Кима Филби), думает ли он, что англо-германский союз против СССР был бы приемлемым для Гесса, ответил, что это именно то, чего хочет добиться Гесс…»

События в Европе, сосредоточение германских войск у границ страны и сообщение разведки обусловили то, что 24 мая военные вопросы были рассмотрены на расширенном заседании Политбюро ЦК ВКП (б). О состоянии армии и подготовке страны к обороне докладывал Жуков.

В докладе начальника Генерального штаба на этом заседании отмечалось: «В апреле 1941 года для стрелковых дивизий введен штат военного времени… В марте сего года принято решение о формировании нами 20 механизированных корпусов…

С 1 января по настоящее время Красная Армия получила 29 637 полевых орудий, 52 407 минометов, а всего орудий и минометов с учетом танковых пушек – 92 578… Войсковая артиллерия приграничных округов в основном укомплектована до штатных норм…

С первого января 1939 года по настоящее время Красная Армия получила от промышленности 17 745 боевых самолетов, из них 3719 самолетов нового типа (ЯК-1, МиГ-3, ЛаГГ-3, штурмовик Ил-2, пикирующий бомбардировщик Пе-2).

Только в начале 1941 года вооруженные силы получили 2650 самолетов новых конструкций, свыше 600 тяжелых танков КВ и 1440 лучших в мире средних танков Т-34. К 1 января 1941 года в сухопутных войсках, военной авиации, на флоте, в войсках ПВО насчитывалось более 4200 тыс. человек…

В связи с угрозой войны принимаются меры по реализации планов прикрытия и стратегического развертывания войск… В марте 1941 года Генеральный штаб закончил разработку мобилизационного плана для промышленности по производству военной продукции на случай войны…»[36]

Таково было действительное положение вещей. И, выступая 24 мая на этом расширенном заседании Политбюро, Сталин прямо заявил: «Обстановка обостряется с каждым денем. Очень похоже, что мы можем подвергнуться внезапному нападению со стороны фашистской Германии…» В этом высказывании было достаточно определенности, чтобы подтолкнуть Наркомат обороны и Генеральный штаб к действиям.

Так это и было воспринято. Поэтому 27 мая из наркомата обороны в приграничные округа ушла директива Генерального штаба о срочном строительстве полевых фронтовых командных пунктов. Однако самым важным из важных мероприятий предвоенного периода стало проведение в стране скрытой мобилизации.

Примечательно, что осуществление этой превентивной меры началось еще весной. «…В конце марта было решено призвать пятьсот тыс. солдат и сержантов и направить их в приграничные округа для доукомплектования, с тем чтобы довести численность дивизий до 8 тыс. человек». В начале лета состоялся новый призыв. Бывший начальник Генштаба К.А. Мерецков пишет, что «в начале июня (еще) свыше 750 человек приписного состава были вызваны в воинские части, а около 40 тыс. направлены в укрепрайоны».

И все-таки Сталин получил предельно откровенную информацию о вероятных сроках начала войны. И не от кого-нибудь, а непосредственно от Гитлера!

Подтверждая в письме Сталину от 14 мая концентрацию немецких войск на Востоке, Гитлер допустил промах. Он писал: «Речь идет всего об одном месяце. Примерно 15—20 июня я планирую начать массированную переброску войск на Запад с вашей границы». Сталин не случайно показал в мае Жукову письмо Гитлера. Оно называло время нападения на СССР!

И уже накануне этой даты, 12 июня 1941 года, по прямому указанию Сталина нарком обороны Тимошенко отдал военным советам приграничных округов приказ начать выдвижение войск из глубинных районов «ближе к государственной границе». В книге «Дело всей жизни» А.М. Василевский пишет, что «12—15 июня этим (приграничным. – К. Р.) округам было приказано вывести дивизии, расположенные в глубине округа, ближе к государственной границе»[37].

Считая, что он провел Сталина, Гитлер глубоко ошибался. Может быть, такой блеф прошел бы с кем-нибудь другим, но только не с мудрым советским вождем. Указав сроки завершения подготовки к нападению письменно, по существу, Гитлер не только проболтался, фактически он сам поставил себе капкан.

Проницательный А. Мартиросян отмечает: «Ровно через месяц, в 18.00 13 июня 1941 г. …Сталин захлопнул этот капкан, а 14 июня, на виду у всего мира, наглухо заколотил его. В капкане сидел агрессор – Гитлер». Конечно, пока неосмотрительность Гитлера могла рассматриваться только гипотетически. Она еще не являлась фактом, но Сталин не замедлил воспользоваться этой информацией. Для этого он провел блестящую разведывательную операцию, с тем чтобы получить подтверждение действительных намерений противника.

О том, как и почему возникла идея такой проверки, рассказал в своих воспоминаниях маршал Буденный. Его вызвали в Кремль вечером 13 июня. У Сталина уже были Тимошенко, Молотов и Калинин.

– Меры, – сказал Сталин, – которые мы предпринимаем, чтобы предотвратить военный конфликт с Германией, не дают нужных результатов. Война неотвратимо приближается. Трагическая развязка вот-вот наступит. Людоед Гитлер не отказывается от своих планов завоевания мирового господства. Наоборот, с упорством маньяка готовится осуществить их. Каким образом?

Сталин несколько секунд молча смотрел на карту:

– Сосредоточение переправочных средств в Ла-Манше, войск и техники на побережье – это не больше чем демонстрация, рассчитанная на простаков. Вторгаться на острова – наиболее глупый шаг. Неизбежны большие потери, а что получит Гитлер, если, допустим, даже завоюет Англию?

Завязнет там, а за спиной – могучая Красная Армия. На другом материке – союзник Англии – США с их могучим военно-морским флотом, авиацией и спешно создаваемыми сухопутными силами в несколько миллионов человек.

Гораздо выгоднее начать с колоний, слабо защищенных или совершенно не защищенных, захватить Африку, – Сталин обвел материк трубкой, – стратегические острова Средиземного моря.

Ввести войска в Иран, пройти в Индию, высадить десанты в Австралии, в Индонезии. Лишившись колоний, Англия задохнется без хлеба. Могучий флот Америки без заморских баз станет игрушкой для детей, а моряки – пригодными лишь для парадов. Но Англия и США в трудную минуту могут обратиться за помощью к Советскому Союзу.

Антигитлеровская коалиция станет неодолимой помехой фашистской Германии в ее стремлении к мировому господству. Начинать поход по колониям нельзя, проводить дальние экспедиции нельзя, не разгромив Красную Армию…

Сталин сделал паузу, отошел от карты и неторопливо начал снова набивать свою трубку.

– Сделаем небольшое заявление в печати. Цель его, во-первых, дать понять Гитлеру, что нам известны его планы. Во-вторых, предупредить мировую общественность, что Гитлер собирается развязать войну, которая охватит все материки и континенты земного шара… В-третьих, вызвать Гитлера на откровенность.

– Он может промолчать, – заметил Тимошенко.

– Ну, тогда само молчание послужит красноречивым свидетельством, – сказал Калинин.

Сталин подал знак Молотову: «Пожалуйста, зачитайте…»

В этом, часто упоминаемом пропагандой 60-х годов, но в то время не цитируемом тексте заявления ТАСС указывалось:

«Еще до приезда английского посла в СССР г-на Криппса в Лондон, особенно после его приезда, в английской и вообще в иностранной печати стали муссироваться слухи о «близости войны между СССР и Германией». По этим слухам:

1) Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними;

2) СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР;

3) Советский Союз, в свою очередь, стал будто бы усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивает войска у границ последней.

Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым ввиду упорного муссирования этих слухов уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны.

ТАСС заявляет, что:

1) Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего переговоры на этот предмет не могли иметь места;

2) по данным СССР, Германия также неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операции в Балканах, в Восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям;

3) СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского Пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются ложными (курсив мой. – К. Р.);

4) проводимые сейчас летние сборы запасных частей Красной Армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата, осуществляемые, как известно, каждый год, ввиду чего изображать эти мероприятия Красной Армии как враждебные Германии по меньшей мере нелепо».

Еще более нелепым стало то, как с начала 60-х годов официальная пропаганда трактовала этот документ. Широко тиражируемое утверждение, что это «Заявление ТАСС» якобы «дезориентировало народ, притупило бдительность, породило уверенность, позволяющую в эти тревожные дни оставаться спокойным и не опасаться неумолимо приближающейся войны», – было рассчитано на простаков. На людей, не читавших сам текст Заявления.

И запущенный в обиход хрущевской пропагандой тезис, будто бы это Заявление чуть ли не стало одной из причин неудач 41-го года, – откровенный абсурд. Такая примитивная и убогая мысль могла появиться только в выпрямленных до идиотизма мозгах Хрущева. Впрочем, совсем комично то, что «крутолобыми» историками эта откровенная глупость человека без извилин тиражировалась во всей антисталинской литературе.

Люди, относившие себя к творческой интеллигенции, не только не поняли истинного предназначения этого документа, они не поняли вообще ничего. Удивительная близорукость! Разве не ясно, что для дальнейшего развития событий абсолютно ничего не значило, как воспринял это сообщение «народ»?

Неужели было трудно сообразить: Заявление ТАСС предназначалось не для советских людей. 13 июня 1941 года, в 18 часов по московскому времени, в первую очередь его передали в открытый эфир радиостанции, вещавшие на заграницу.

Почти одновременно с трансляцией Сообщения по московскому радио его текст был передан Молотовым германскому послу в Москве графу Шуленбургу. В эти же минуты посол СССР в Великобритании Иван Майский вручил текст Заявления премьер-министру У. Черчиллю.

И все-таки какую же цель преследовал Сталин, озвучив это Заявление именно 13 июня? Он напоминал Гитлеру, что ровно месяц назад тот своей рукой обозначил дату 15—20 июня, после которой он должен был начать переброску своих войск от советской границы.

Теперь Гитлеру предстояло решить: либо подтвердить открыто позицию ТАСС о беспочвенности слухов о войне, и это как минимум означало перенос даты нападения. Либо промолчать, но такая позиция становилась бесповоротным свидетельством подтверждения даты начала агрессии[38].

Гитлер промолчал. Он еще не понял, что попал в капкан. Утром 14 июня «Заявление ТАСС» опубликовали советские и иностранные газеты. В этот же день американские корреспонденты, аккредитованные в Берлине, яростно атаковали на пресс-конференции заведующего отделом прессы германского МИДа П. Шмидта. Однако тот отказался прокомментировать Заявление ТАСС.

Германский лидер попал в капкан Сталина. Уже своим молчанием, игнорированием приглашения к диалогу в случае начала вторжения на территорию СССР Гитлер демонстрировал всему миру, что именно он является вероломным и подлым агрессором.

Однако он был умнее Хрущева со всеми его клевретами. Как показало дальнейшее, он понял, что лишился возможности убедить мир, будто бы вина за развязывание войны лежит на Сталине.

Впрочем, Заявление ТАСС от 13/14 июня лишь частично было предназначено Гитлеру. В первую очередь оно являлось обращением к Вашингтону и Лондону. Сталину было важно знать, на чьей стороне будут воевать США и Великобритания.

Одновременно он извещал Токио, что в случае нападения Германии СССР станет жертвой агрессии, и таким образом, не нарушая «тройственного пакта», Япония может соблюдать условия советско-японского пакта о нейтралитете. Что в итоге Япония и осуществила, невзирая на нажим Берлина.

Это быстро дошло до сознания министра пропаганды Германии. В воскресенье 15 июня в дневнике Геббельса появилась запись: «Опровержение ТАСС оказалось более сильным, чем первоначально переданное сообщение о нем.

Объяснение: Сталин явно хочет сильно выраженным дружественным тоном, а также утверждением, что ничего не происходит, заранее определить винуза предположительное развязывание войны».

Геббельс понял то, чего более полстолетия не могли понять «историки», критиковавшие это Заявление. Он продолжал: «Из перехваченной радиограммы мы, напротив, можем узнать, что Москва приводит в боевую готовность русский Военно-морской флот. Значит, дело там обстоит уже не так безобидно, как хотят показать…»

Однако и главный идеолог Рейха тоже не понял до конца «восточной мудрости» Сталина. Ибо на следующий день он самоуверенно записал в дневнике: «Пример Наполеона не повторится. Русские сосредоточили свои войска точно на границе, для нас это наилучшее из всего, что могло произойти. Русские сосредоточились прямо у границы – лучшего просто нельзя было ожидать.

Если бы они были рассредоточены подальше, внутри страны, то представляли бы значительно большую опасность…» Геббельс ошибался. Советские войска не были «точно на границе». Он ошибся и в другом.

В боевую готовность приводился не только флот. 15 июня Киевский округ получил приказ Москвы на выдвижение к границе стрелковых дивизий второго эшелона. Баграмян пишет: «На подготовку к форсированному марш-маневру отдавалось от двух до трех суток. Часть дивизий должна была выступить вечером 17 июня, остальные – на сутки позднее.

Они забирали с собой все необходимое для боевых действий. В целях скрытности двигаться войска должны были только ночью.

…Чтобы гитлеровцы не заметили наших перемещений, районы сосредоточения корпусов были выбраны не у самой границы, а в нескольких суточных переходах восточнее». Сталин не оказал немцам услугу. Он не подставил все войска под первый удар агрессора… и Сталин выиграет войну.

Но пока мир терялся в догадках. Газеты тиражировали слухи и предположения. Это накаляло общественную обстановку. Стремясь нанести внезапный удар по Советскому Союзу, накануне нападения немцы проводили масштабную акцию дезинформации.

И 18 июня Геббельс пишет в продолжение своих свидетельств для истории: «Среда… Маскировка от России достигла наивысшей точки. Мы настолько захлестнули мир потоком слухов, что уже сам с трудом ориентируешься. От мира до войны – это такая шкала, из которой каждый может выбирать то, что ему хочется. Наш новейший трюк: мы планируем созыв большой мирной конференции с участием также и России. Желанная жратва для мировой общественности!

Но некоторые газеты почуяли, что пахнет жареным, и подходят весьма близко к истине… Можно ли еще долго сохранять маскировку против России? Я в этом сомневаюсь. Во всяком случае, с каждым днем маскировка эта все больше раскрывается.

Мы живем в лихорадочно высоком напряжении. Гроза должна разразиться со дня на день. Хоть бы скорее прошла эта неделя!»

Накануне этой недели, 14 июня, Геббельс осуществил широко известную акцию с конфискацией тиража газеты с собственной напечатанной статьей. Он восторженно комментировал этот факт: «Комедию с конфискацией «Фелькишер Беобахтер» мы разыграли правильно! …Фюрер очень рад!»

Однако скудоумные Гитлер и Геббельс напрасно радовались, рассчитывая, будто бы они провели Сталина. Все было как раз наоборот – на крючок попали они сами. Сталин прекрасно знал об их планах. Но как должен был поступить Сталин, «расколовший» планы Гитлера? Что мог он противопоставить им?

Вариантов могло быть несколько. Первое: узнав о намерении Гитлера начать войну, Сталин мог предупредить об этом тех, от кого зависело дальнейшее развитие событий. Он сделал это в завуалированной форме, через Заявление ТАСС, и те, кому предназначалась эта информация – лидеры мировых держав, – правильно поняли советского вождя.

Второе: он мог нанести упреждающий удар, но у него не было гарантий, что в мире это не расценят как большевистскую экспансию. А перелет Гесса в Лондон очевидно свидетельствовал о возможности сговора стран Запада. Пойти на развязывание войны было равнозначно самоубийству.

Конечно, он мог заявить во всеуслышание, что знает о планах Гитлера, и объявить всеобщую мобилизацию. Но что бы это ему дало? Повторение ошибок Николая II?

И, наконец, третье: Сталин мог предпринять шаги для того, чтобы попытаться оттянуть войну. Он это делал и до последней минуты не прекращал таких дипломатических действий.

То была тонкая «большая игра». Сталин сделал вид, что он поверил Гитлеру. И не только поверил, а не подозревает о его планах и к войне не готовится. Для этого он не разрешал сбивать германские самолеты, залетавшие на территорию приграничных округов, не препятствовал немцам «искать могилы» солдат Первой мировой. Он запретил вводить затемнение городов, продолжал отгружать в Германию лес и не отозвал из Берлина советское посольство.

Это кажущееся «простодушие» являлось своеобразной формой дезинформации. И за два дня до начала войны газета «Нью-Йорк таймс» с удивлением сообщала: «Население Москвы занято своим обычным повседневным делом, работает и покупает в хорошо обеспеченных товарами магазинах и присутствует на популярных в Советском Союзе футбольных матчах.

Ничто в настроении русских не указывает на приближение советско-германского конфликта, в то время как официальная позиция подтверждает, что Советский Союз твердо проводит независимую внешнюю политику».

Но если Гитлер не смог скрыть свои планы от советского вождя, то Сталин скрыл свой замысел от всех. И в результате… он выиграл войну.

Конечно, все было далеко не так просто, как кажется ограниченным людям. Не может не вызвать ничего, кроме иронии, и то, что вместо того, чтобы попытаться понять ситуацию, не способные на мыслительный процесс «крутолобые историки» смаковали еще один жареный факт. Будто бы в рассматриваемое время на одном из сообщений разведки Сталин наложил сочную резолюцию в характере народного фольклора.

Эта любимая антисталинистами тема касается «сообщения из Берлина от 17 июня». В нем отмечалось: «Источник, работающий в министерстве хозяйства Германии, сообщает, что произведено назначение начальников военно-хозяйственных управлений «будущих округов» оккупированной территории СССР, а именно: для Кавказа – назначен Амон, один из руководителей работников национал-социалистской партии в Дюссельдорфе; для Киева – Бурандт, бывший сотрудник министерства хозяйства, до последнего времени работавший в хозяйственном управлении во Франции; для Москвы – Бургер, руководитель хозяйственной палаты в Штудгарде.

Для общего руководства хозяйственным управлением оккупированных территорий СССР назначен Шлотерер, начальник иностранного отдела министерства, находящийся пока в Берлине. В министерстве хозяйства рассказывают, что на собрании хозяйственников, предназначенных для «оккупированной» территории СССР, выступал также Розенберг, который заявил, что понятие Советский Союз должно быть стерто с географической карты».

На сообщении запечатлена и виза: «Верно. Начальник 1 управления НКГБ Союза ССР Фитин». Если читатель дочитал эту цитату до конца, то у него не мог не возникнуть вопрос: а что вообще давало это сообщение Сталину? Какую полезную информацию он мог получить из этих вздорных сведений?

Сталину нужно было подтверждение конкретной даты начала войны, а вместо этого контрразведка подсовывает ему перечни послужной деятельности работников министерства хозяйства и сплетни, ходившие в этом ведомстве. Более того, с «обещанием», что «понятие Советский Союз должно быть стерто с географической карты» и визой Фитина: «Верно…»

Как бы ты поступил, читатель, оказавшись на месте Сталина? …Вот именно он так и сделал… Говорят, хотя это и не подтверждено, что он размашисто, причем не синим, как обычно, а красным карандашом написал: «Т-щу Меркулову. Можете послать ваш «источник» из герм. штаба авиации к е… матери. Это не «источник», а «дезинформатор». И. Ст.».

Конечно, «послать» следовало товарища Фитина, подсунувшего Вождю этот аналитический «шедевр», но Сталин был деликатным человеком и не допускал оскорбления подчиненных. Впрочем, по указанному адресу, пожалуй, можно было бы отослать и авторов, ядовито смакующих этот момент.

Но обратим внимание на более значимые факты. Сталин знал, что перед началом каждой военной кампании Гитлер выдвигал какой-то повод для нападения. При всей своей бесцеремонной наглости немецкий лидер оглядывался на окружающий мир. Он смягчал агрессивность своего вероломства и перед оккупацией Польши провел операцию «инцидент в Глейвице».

В ее ходе немецкие солдаты, переодетые в польскую форму, захватили на германской территории радиостанцию, находившуюся северо-западнее приграничного городка Глейвице. По радио был оглашен текст обращения на польском языке. В это же время отряды Абвера, тоже одетые в польскую форму, совершили нападение на приграничные немецкие посты.

Об этом инциденте писали газеты всего мира. Иностранные корреспонденты имели возможность собственными глазами увидеть «доказательства» нападения поляков. Им предъявили лужи крови и трупы людей, одетых польскую форму. О том, что это были уничтоженные заключенные из лагерей интернирования, стало известно только на Нюрнбергском процессе, из показаний полковника Эрвина фон Лахузена.

Но 1 сентября 1939 года Гитлер обвинил в развязывании войны Польшу. В зале «Кроль-Опера» он произнес знаменитую речь: «Прошедшей ночью польские солдаты учинили стрельбу по нашей территории. До 5 часов 45 минут утра мы отвечали огнем, теперь бомбам мы противопоставляем бомбы…»

Сталин знал о подоплеке этой провокации, и еще 17 июня он дал задание Берии об организации особой группы из числа сотрудников разведки. П. Судоплатов пишет: «Она должна была осуществлять разведывательно-диверсионные акции в случае войны.

…Первым нашим заданием было создание ударной группы из числа опытных диверсантов, способных противостоять любой попытке использовать провокационные инциденты на границе как предлог для начала войны. …Не дать немецким провокаторам возможности провести акции, подобные той, что была организована против Польши в 1939 году, когда они захватили радиостанцию в Глейвице…»

После эмоционального «экспромта» Сталина на кремлевском приеме выпускников военных училищ и факультетов ни у кого из высшего руководства армии уже не было сомнения в неотвратимости войны. Обстановка продолжала накаляться, и Василевский писал, что в июне 1941 года «все работники нашего Оперативного управления без каких-либо приказов сверху почти безотлучно находились на своих рабочих местах».

Казалось бы, что шкодливо-молчаливая реакция Берлина на «Заявление ТАСС» не давала оснований для сомнений в определенности «роковой даты». Но это не так. Даже Гитлером она была назначена как ориентировочная. В распоряжении главнокомандующего сухопутными войсками от 10 июня 1941 года указывалось:

«Днем «Д» предлагается считать 22 июня. В 13.00 21 июня в войска будет передан один из следующих сигналов:

а) сигнал «Дортмунд». Он означает, что наступление, как запланировано, начнется 22 июня и можно приступать к открытому выполнению приказов;

б) сигнал «Альтона». Он означает, что наступление переносится на другой срок; но в этом случае придется пойти на полное раскрытие целей сосредоточения немецких войск, так как они уже находятся в полной боевой готовности. …По поручению: Гальдер».

То есть хотя дата наступления уже была вроде бы назначена, но это не являлось окончательным решением. И повторим, что ни одну операцию Гитлер не начал в день, установленный им предварительно. Поэтому все предупреждения разведчиков, на которые ссылаются историки, являлись лишь информацией «для размышления».

Сдвигая даты начала осуществления своих планов, Гитлер выиграл все кампании. Пожалуй, в этом даже можно усмотреть некую мистику. Окончательное решение о сроке нападения на Советский Союз должно было состояться 18 июня, и в этот день переноса срока не последовало…

В этот день в Москву поступило сообщение из Швейцарии: «Директору. Нападение Гитлера на Россию назначено на ближайшие дни». Но когда? И не перенесет ли Гитлер срок в последние часы? Как окажется, не перенесет. Он начнет операцию в установленный срок… и Сталин выиграет войну.

Сталин не удовлетворился этой неопределенной информацией разведки и за четыре дня до нападения немедленно произвел контрольную проверку для установления точности своего понимания ситуации. 18 июня Москва предложила Берлину принять с визитом Молотова. В ответ был дан решительный отказ.

Это свидетельствовало, что война уже вставала во весь свой рост. В этот же день на участке командира 15-го стрелкового корпуса И.И. Федюнинского, входившего в состав 5-й армии М.И. Потапова, «появился немецкий перебежчик-фельдфебель, который показал, что в 4 часа утра 22 июня гитлеровские войска перейдут в наступление на всем протяжении советско-германского фронта»[39].

Именно этот факт – этого перебежчика, кстати, действительно «немецкого фельдфебеля» – по-мюнхгаузенски ловко Жуков в своих «сочинениях» перенес на 21 июня. Этим подлогом он объяснил причину своего появления в этот «вечер» в кабинете Сталина. На самом деле все было иначе.

Как и положено, о перебежчике Сталину доложили сразу. И его реакцией на поступившую информацию стало то, что за четыре дня до начала войны Генеральный штаб получил санкцию Сталина на объявление в приграничных округах повышенной боевой готовности.

Уже 19 июня Генштаб повторил во все приграничные округа и флоты приказ «о приведении войск в боевую готовность по плану №2». Василевский пишет: «19 июня эти округа получили приказ маскировать аэродромы, воинские части, парки, склады, базы и рассредоточить самолеты на аэродромах». Штабы округов отреагировали немедленно.

Так, в приказе штаба Прибалтийского военного округа от 19 июня указывалось:

«1. Руководить оборудованием полосы обороны. Упор на подготовку позиций на основной полосе УР, работу на которой усилить.

2. В предполье закончить работы. Но позиции предполья занимать только в случае нарушения противником госграницы.

Для обеспечения быстрого занятия позиций как в предполье, так и [в] основной оборонительной полосе соответствующие части должны быть в совершенной боевой готовности.

В районе позади своих позиций проверить надежность и быстроту связи с погранчастями.

3. Особое внимание обратить, чтобы не было провокации и паники в наших частях, усилить контроль боевой готовности. Все делать без шума, твердо и спокойно. Каждому командиру и политработнику трезво понимать обстановку.

4. Минные поля устанавливать по плану командующего армией там, где должны стоять по плану оборонительного строительства. Обратить внимание на полную секретность для противника и безопасность для своих частей. Завалы и другие противотанковые и противопехотные препятствия создавать по плану…

Примечания

1

Мартиросян А. Заговор маршалов. М., 2003. С. 171, 289—291.

2

Жухрай В. Роковой просчет Гитлера. М., 2000. С. 135—136.

3

Сталин И. Отчетный доклад на XVII съезде партии о работе ЦК ВКП(б). М., 1945.

4

Цит. по:Карпов В. Генералиссимус. Кн.1. М., 2000. С. 205—206.

5

От греческого autarkeia – самоудовлетворение – создание замкнутого хозяйства в рамках отдельной страны.

6

Риббентроп И. Мемуары дипломата. Смоленск, 1988. С. 186—187, 190.

7

Документы внешней политики. М., 1992. Т. 22, кн.2. С. 462.

8

Оглашению подлежит. СССР—Германия, 1939—1941. Документы и материалы. М., С. 106—107.

9

Сталин И. Отчетный доклад о работе ЦК ВКП(б) на XVII съезде партии. М., 1945. С. 14—17.

10

Кульков Е., Мягков М., Ржешевский О. Война 1941—1945. М., 2001. С. 27—28.

11

Зимняя война 1939—1940. Кн. 1. М., 1999. С. 181—182. Одновременно союзники предоставили финнам более 500 самолетов. Только Франция поставила около 500 артиллерийских орудий, более 5 тыс. пулеметов, миллион снарядов и ручных гранат. Оружие поступало также из Англии, США, Норвегии, Швеции, Италии и других стран.

12

Кульков Е., Мягков М., Ржешевский О. Война 1941—1945. С. 31—32.

13

Суворов В. Последняя республика. М., 1998. С. 198—220.

14

Шахурин А. Крылья победы. М., 1985. С. 85.

15

Яковлев А. Цель жизни. М., 1987. С. 165.

16

Палецкис Ю. В двух мирах. М., 1974. С. 341—347.

17

ЦАМО СССР, ф.16, оп. 2951, д. 239. С. 179. Цит. по: Мартиросян А. 22 июня. Правда генералиссимуса. М., 2005. С. 580.

18

Карпов В. Генералиссимус. С. 317.

19

Шахурин А. Крылья победы. С. 96—97, 186—187.

20

Выступление начальника Разведывательного управления Ф. И. Голикова. Цит. по: Мартиросян А. 22 июня. Правда генералиссимуса. С. 576.

21

Шахурин А. Крылья победы. С. 98—100.

22

Цит. по: Мартиросян А. 22 июня. Правда генералиссимуса. С. 15.

23

Цит. по: Верховский Я., Тырмос В. Тайный сценарий начала войны. М., 2005. С. 216—217.

24

Мартиросян А. Заговор маршалов. С. 36.

25

Чуев Ф. Молотов. М., 1999. С. 39.

26

Цит. по: Мартиросян А. Заговор маршалов. М., 2003. С. 39.

27

Мартиросян А. 22 июня. Правда Генералиссимуса. С. 19.

28

Баграмян И. Мои воспоминания. С. 192.

29

Соображения по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками. Цит. по: Мартиросян А. 22 июня. Правда Генералиссимуса. С. 589—590.

30

Там же.

31

Кульков Е., Мягков М., Ржешевский О. Война 1941—1945. С. 47.

32

Доклад командующего войсками Киевского военного округа генерала армии Г. К. Жукова. Цит. по: Мартиросян А. 22 июня. Правда Генералиссимуса. С. 542.

33

Анфилов В. Крушение похода Гитлера на Москву. 1941. М., 1989. С. 83.

34

Паджаев М. Через всю войну. М., 1972. С. 18.

35

Там же. (Ссылка на архив ЦА. ФСБ. Ф. 3. Ос. Оп. 8. Д.57. Л. 1373—1377.)

36

Выступление начальника Генерального штаба Красной Армии Г. К. Жукова на расширенном заседании Политбюро ВКП (б).

37

Василевский А. Дело всей жизни. М., 1974. С. 119.

38

Мартиросян А. 22 июня. Правда Генералиссимуса.

39

Мартиросян А. 22 июня. Правда Генералиссимуса. С. 90—91.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.