Великолепная Лили (№4) - Мужья и любовники

Хакемское племя много времени проводило в гонках на верблюдах, и Абдулла становился победителем большей части забегов. Королевские победы были воспеты местным поэтом — седобородым человеком в черном, который теперь, сидя напротив костра, нараспев декламировал четверостишия. И каждый раз, когда произносилось вслух королевское имя, окружающие палили из ружей.

Отблески костра освещали и возбужденное лицо сидящего напротив Абдуллы двенадцатилетнего принца Хасана — племянника и единственного наследника короля. Абдулла привез мальчика сюда, чтобы представить его племени, которым рано или поздно Хасану придется управлять. Это было уже четырнадцатое племя, которое Абдулла посетил в течение одного месяца.

Причем он приезжал с визитом только в самые значительные племена своей страны, откуда набирались солдаты в королевскую армию и чья лояльность была особо важна. Ведь свобода его государства сейчас зависела от позиции армии. К сожалению, небольшой, но сказочно богатой нефтью стране приходилось давно уже жить в состоянии непрекращающейся войны.

Поэт окончил свою декламацию, и тут все почти разом заговорили: вспоминали прошлые бои, охоты, верблюжьи бега. Абдулла отдыхал душой среди этих простых, мужественных людей, живущих в пустыне, где каждый следующий день как две капли воды похож на предыдущий и где человек не подвластен течению времени.

Было объявлено начало празднества, и воины последовали за своим правителем в тридцатиметровый шатер, обтянутый козлиной кожей.

Абдулла поискал глазами принца Хасана. Мальчик никогда не жаловался и покорно исполнял необходимые ритуалы, но покорность, с точки зрения Абдуллы, не входила в число королевских добродетелей. И хватит ли у Хасана воли заставить подчиниться себе людей, таких, как те, с кем он сидел сейчас рядом?

Абдулла не любил племянника. После смерти своего обожаемого сына он вообще никого не любил и никому не верил. Он целиком посвятил себя стране, проблемам своего народа, своей армии.

Его мать умерла во время родов, и всю жизнь в сердце Абдуллы ныла рана этой утраты. Убийство отца вызвало в нем лишь холодную ярость. Осознание постоянной опасности, грозящей ему самому, привело его к мысли, что ему не стоит связывать себя крепкими узами ни с кем.

Генерал Сулейман Хакем перехватил взгляд Абдуллы и чуть заметно ему кивнул. Он был готов начать церемонию представления племени принца Хасана. Глядя на этого человека с худым жестким лицом, Абдулла думал о том, как странно, что они вместе с Сулейманом проходили курс в военной академии в Сандхерсте. Вместе сидели за длинными, отполированными до блеска столами под светом хрустально-серебряных канделябров, вместе переезжали на велосипедах из одного учебного корпуса в другой и вместе в тяжелых кованых сапогах маршировали на бесконечных парадах. И неожиданно, сидя здесь в шатре посреди пустыни, Абдулла остро ощутил, что его жизнь на Западе и на родине — это два совершенно разных, почти несопоставимых друг с другом этапа.

Когда Абдулла поднялся, музыка смолкла, и он начал произносить свою ритуальную речь, прося у Хакемского племени поддержки для себя, наследника и всей правящей династии. Потом он попросил подняться Хасана. Мальчик встал, но тут же глаза его замутились, и он как подкошенный упал на ковер.

Голоса присутствующих слились в одном тревожном крике. Генерал Сулейман поднял мальчика на ноги, но тот бессильно повис на нем.

Принц был без сознания, его лицо стало белее полотна. Абдулла внешне оставался совершенно спокойным. Он невозмутимо попросил Сулеймана отнести мальчика в женский шатер.

В течение десяти минут все присутствующие в шатре оставались неподвижными, пока наконец не вернулся генерал Сулейман и не сообщил королю, что принц потерял сознание, по всей видимости, из-за усталости от бесконечных переездов и торжественных церемоний последнего месяца.

Последовал всеобщий вздох облегчения.

Абдулла омыл руки над специальной серебряной чашей, лицо его по-прежнему выражало полнейшее спокойствие, и никто из бывших рядом с ним не мог догадаться, как глубоко он был на самом деле взволнован. Принц Хасан бесконечно болел в Порт-Регисе, английской школе, где он учился. Либо ребенок пал жертвой медленно действующей отравы, либо он изначально, по природе своей, не годился для трона.

Стоял жаркий июньский день. Солнце нещадно палило, почти расплавляя асфальт. Вдоль трека прогуливались жандармы, отгоняя самых усердных болельщиков от гоночной полосы.

— Где же Грегг? — Максина изо всех сил вглядывалась в клубящееся дымом пространство, но не могла найти на старте «Спеар» и ее водителя.

Лили выскочила из зрительской ложи и побежала к механикам «Игл моторз», которые сгрудились вокруг «Спеар».

— Чудовищная жара, — обернулся к ней Грегг, стараясь перекричать рев стартующих машин. — Мы можем потерять круг: дроссель полетел к чертовой матери!

Лили смотрела, как, подобно лошадям, в нетерпении застыли на линии старта машины и как потом, в нарастающем темпе крещендо, они вступают в гонку. Автомобили уже завершали первый круг, когда «Спеар» нырнула наконец на трек.

К концу второго часа машина Грегга шла десятой.

— Боже, как она хороша! — победоносно прокричал он, выскакивая из кабины и уступая место сменщику.

— Кто лидирует? — крикнула Лили. В какофонии звуков и красок она не могла сама уследить за ситуацией на трассе.

— Наннини в своей «Ланче», — успел ответить Грегг, прежде чем «Спеар» с его напарником за рулем помчалась дальше, срезая нос зеленому «БМВ».

К четвертому часу «Спеар» шла шестой. У нее разболталось колесо, которое механики сменили за двадцать пять секунд.

— Поняла теперь, зачем нужно так много запасных частей? — проговорил Грегг, занимая место в кабине водителя.

Первый раз в жизни Лили почувствовала, что чья-то безопасность может ее волновать. Гонки казались ей уже не утомительными, но и не увлекательными — они пугали ее.

Она не чувствовала ничего, кроме отчаянного страха за Грегга, когда увидела, что «Мазда-717» на мгновение словно прилипла к «Спеар», и потом обе машины разлетелись в разные стороны.

К исходу пятого часа оба «Астона» сошли с дистанции, и Грегг был уже вторым, уступая только «Порше».

Вдруг в репродукторе, установленном позади трибун, отчетливо прозвучало имя Грегга.

— Что случилось? — прокричала Лили Чарльзу.

— Он лидирует, «Порше» сошел с дистанции!

Но Грегг знал, что за ним мчатся еще восемь «Порше-956» и что благодаря отличным немецким конструкторам эта марка обычно бывает первой на длинных дистанциях. А на гонках в Ле-Ман зачастую случалось так, что, даже не успев сойти с трассы, машины буквально разваливались на части — не выдерживали ни металл, ни резина, ни пластик. Только самые крепкие переживали Ле-Ман.

«Третий мотор барахлит», — подумал Грегг, выходя на поворот. Второй «Порше» уже буквально висел у него на хвосте. Острая боль, скрежет металла — и навстречу Греггу полетели деревья — «Спеар» сошла с дистанции.

— Ему чертовски везет! — Чарльз вытянулся в бархатном кресле. — Потерпеть аварию на скорости двести пятьдесят километров в час и отделаться разбитым коленом.

Сквозь открытое окно в замок проникали звуки и запахи летней французской ночи — трель соловья, благоухание липового цвета… Вымотанная волнением, ожиданием, тревогой, Максина сняла свой муслиновый жакет и рухнула на софу.

— Боже, какая душистая ночь!

С минуту они помолчали. Слуги уже ушли, и комната погрузилась во мрак — горел лишь слабый ночник над кроватью. Максина вздохнула:

— Чарльз, я так устала. Может быть, ты подождешь, пока Лили вернется из госпиталя. Она устроила страшный тарарам, но даже в этом безумии она очаровательна. Я начинаю ее любить.

И дай бог, с Греггом она обретет свое счастье.

— Да, он, кажется, славный парень…

— И идеально подходит Лили. — Максина зевнула. — Если он станет чемпионом мира, то ему не нужен будет ее успех. Не надо будет примазываться к ее славе, а поскольку профессии их не соприкасаются, то и амбиции будут разведены.

Чарльз кивнул.

Максина вытянула усталые ноги и стала растирать руками колени. Даже после двадцати лет брака Чарльз не мог оторвать глаз от ее длинных, стройных, с приятной округлостью ног. Максина прекрасно это знала.

Графиня де Шазалль, этот прагматик в юбке, понимала, что в отношении к человеку, близко видевшему смертельную опасность, что-то меняется. Чарльз был как никогда ласков с ней, когда они вдвоем возвращались из госпиталя, куда доставили Грегга. И сейчас она мысленно прокручивала новый расклад ситуации: да, конфликт не будет разрешен окончательно, пока Чарльз не попросит прощения, а он его никогда не попросит.

Но зато он всем видом своим демонстрирует, как сожалеет о случившемся, и надо дать ему шанс, а не тыкать носом в провинность. Она тихо произнесла:

— Чарльз, прости меня!

— За что, Максина?

— За все.

Чарльз привстал с места.

— На преуспевших женщинах всегда так много всего надето, — прошептал он, и она радостно прильнула к нему. Чарльз легко освободил жену от блузки и комбинации и провел языком по крепкому податливому телу.

Глава 9

Середина июня 1979 года

Июньское солнце раскалило стоящий возле сидонского посольства «Потомак». Пикеты феминисток, одетых в комбинезоны, держали плакаты: «Арабы угнетают женщин», «Ислам благословляет увечье» и «Долой!».

Полисмены освободили проезд для короля Абдуллы, который вместе с генералом Сулейманом подкатил к посольству в каштановом «Роллс-Ройсе».

— Выставка Марка Скотта прошла с огромным успехом. — Его Величество снял белые перчатки и бросил их на серебряный поднос, заботливо подставленный слугой. — И передовица в «Вашингтон пост» об этой искалеченной девочке возымела как раз тот эффект, на который я рассчитывал.

— Если Всемирная организация Красного Креста нас поддержит, то об этих зверствах скоро забудут, — заметил генерал Сулейман. — Завтра, Ваше Величество, вы сможете встретиться с коптским врачом, который вел кампанию против этого обычая в Египте. Доклад ООН по данному вопросу лежит у вас на столе.

— В чем его суть?

— Только сами сидонские женщины в силах прекратить эту практику. Мужчины могут сколько угодно рассуждать о том, что женское обрезание суть варварский обычай, но женщины ни за что не поверят, что, когда дойдет до дела, мужчина согласится взять в жены необрезанную девушку. Этот страх и не позволяет искоренить обычай.

Абдулла вздохнул, потом спросил:

— Что дальше?

— Педиатр ждет в приемной, Ваше Величество, а вечером вы должны будете присутствовать на банкете, организованном здесь, в посольстве.

Генерал посторонился, пропуская Абдуллу в приемную. Там его ждали два элегантных седовласых человека. На лице короля выразилось изумление:

— Я думал, вы будете один, доктор.

— Мой коллега, доктор Маргулис, специалист по психическим расстройствам у подростков.

Король недоуменно поднял брови.

— Обследовав принца, Ваше Величество, — поспешил пояснить врач, — я не нашел у него никаких физических отклонений. Это совершенно здоровый мальчик.

— Тогда почему он постоянно болеет и не ходит на занятия? Он пропустил уже так много уроков, что директор колледжа предупредил — с поступлением в Итон могут возникнуть проблемы. А еще два года назад он был образцовым учеником.

— Может быть, слишком примерным. Ваше Величество, — предположил врач. — Принц Хасан производит впечатление тихого, хорошо воспитанного и прилежного мальчика, но для своих двенадцати лет он слишком расслаблен, слишком неагрессивен. Он демонстрирует классический пример поведения ребенка, выросшего в авторитарной семье.

— Но какое это имеет отношение к его болезням?

— Принц Хасан, кажется, предпочитает недомогание здоровью.

— Если мой племянник притворяется из-за того, что ленив, он будет призван к порядку.

— Нет, принц не притворяется, — возразил доктор Маргулис. — Но все его болезни психического, а не физического происхождения.

— Ничего не понимаю. Мой племянник болен или нет?

— Психосоматическая болезнь является, вне всякого сомнения, тем же самым, что и болезнь физическая, только происхождение ее иное. Мы полагаем, что болезнь принца проистекает от недостатка чего-то, что необходимо для двенадцатилетнего мальчика. Это любовь и забота женщины.

— Конечно, мой племянник скучает по матери, — не скрывая своей озадаченности, произнес Абдулла. — Моя сестра, к нашему всеобщему горю, умерла пять лет назад, но при дворе достаточно женщин.

— Я же не имею в виду женщин-слуг, Ваше Величество, — пояснил доктор Маргулис. — Принц Хасан одинок, и он вступает в пору половой зрелости. Обычно в такой период мать не только многое объясняет сыну, но и морально его поддерживает. А потому, когда мальчик совершает первые, в любом случае неизбежные ошибки, он чувствует за плечами опору. Без этого у него, помимо всех прочих неприятных последствий, фактически атрофируются любопытство и агрессия — два необходимых для взрослого мужчины качества.

«И в особенности для короля, — подумал Абдулла. — Ни одно из бедуинских племен не подчинится слабаку».

В полночь опечаленный король покинул банкетный зал и в сопровождении генерала Сулеймана прошел в направлении спальни. Ему не удалось заручиться поддержкой, необходимой для борьбы с бандитскими формированиями, которые контролировали сейчас четвертую часть территории Сидона. Американские дипломаты стали заложниками в Иране, и Белый дом просто не хотел завязнуть по уши в неприятностях на Ближнем Востоке.

Вечерний банкет, организованный для того, чтобы помочь процессу переговоров, не удался.

Старого посла необходимо менять. Причем немедленно. Очевидно, вино было плохо подобрано, во всяком случае, американские гости к нему не притронулись. То же касалось и закуски. Абдулла даже слышал, как один гость заметил другому: «Перемасленный рис и жесткая баранина и сами по себе не больно хороши, но к концу всех речей они стали к тому же и совершенно холодными».

Три американки, приглашенные на прием, явно чувствовали себя неуютно: мужчины Сидона до сих пор слабо представляли себе, как следует вести себя с дамами. В атмосфере вечера не ощущалось ни веселья истинно мужской компании, ни изящного гостеприимства званого вечера. Абдулла решил, что у следующего его посла в Вашингтоне должна обязательно быть интеллигентная, приветливая жена, которая сможет должным образом организовать светскую и культурную жизнь в представительстве. Он слышал, что немецкая дипломатическая служба платит женам своих сотрудников зарплату за то, что они помогают в работе мужьям. И теперь он понял, что это делается не напрасно.

В начале той же недели шейх Саудовской Аравии давал банкет в честь Абдуллы. Шеф-повара он выписал из Парижа, трюфеля — из Италии и струнный квартет — из Вены. По сравнению с этим великолепным вечером банкет в сидонском посольстве казался пиршеством доисторических племен. Генерал Сулейман прекрасно понимал, что на душе у короля, хотя Абдулла не перемолвился с ним ни словом. Он-то знал, отчего этот роскошный, беззаботный бонвиван превратился постепенно в аскета с несходящей с лица печальной улыбкой. После долгих лет, потребовавших от него всего терпения и всего мужества, лет борьбы с коммунистической заразой и попыток перетащить свою страну из средневековья в век двадцатый, Абдулла попросту устал. Он был одинок, никому не доверял, а женщины в большинстве своем его утомляли.

Абдулла пожелал генералу Сулейману спокойной ночи и поднял трубку телефона. Распорядившись относительно смены посла, он пододвинул к себе папку с государственными бумагами и приступил к работе. На дне папки он нашел приглашение на вечер, организованный леди Свонн.

Брови Абдуллы в удивлении взметнулись вверх, когда он узнал почерк на конверте.

За столом, заваленным брошюрами, гала-программами, вскрытыми конвертами, фотографиями в серебряных рамочках и старыми номерами журнала «Конь и пес», сидела Пэйган и просматривала утреннюю почту. Она вновь пробежала послание на плотной кремовой бумаге с вытисненными государственными регалиями.

«Его Величество король Сидона Абдулла поручил мне ответить на ваше приглашение на благотворительный вечер Англо-американского института по проблемам рака 31 июля. Его Величество с сожалением извещает, что не сможет быть в это время в Великобритании, а следовательно, и посетить вечер. Его Величество также уполномочил меня просить вас присутствовать на скачках в Эскоте в День Благовещения, чтобы вместе с ним наблюдать за участием в соревновании фаворита короля, кобылы Ре-ал-Лейл».

«Но я не приглашала его», — недоуменно думала Пэйган, еще раз пробегая глазами список гостей. В этот момент зазвонил телефон.

— Да. Леди Своня слушает. Что, ? Да, соединяйте… Алло! Конечно, я удивлена. Ваше Величество. Да, только что получила. — Она взяла в руки конверт. — Конечно, я бы очень хотела встретиться, Ваше Величество, но боюсь, что это невозможно… Нет, я уже не в трауре, но все равно не смогу прибыть на скачки. — Почти автоматически на любые приглашения после смерти, Кристофера Пэйган отвечала отказом. — ..Совсем нет. Но я очень занята организацией вечера…

Жизнь вдовы не так пуста, как может показаться… просто… просто… — Вконец растерявшись, она привела последний, но слабый довод:

— Я не так хорошо одета. Я же представляю себе, какими туалетами будут щеголять там дамы. Ну хорошо, я приду. С удовольствием.

Пэйган опустила трубку и подумала, что впервые назвала себя вдовой. И это прозвучало не так уж ужасно. Она подошла к зеркалу, висевшему возле вешалки, и стала с тревогой разглядывать морщины.

С самой первой встречи ее с Абдуллой, еще когда оба они были студентами в Швейцарии, Пэйган ощутила свою почти магическую власть над принцем: только общаясь с ней, он преодолевал свои обычно отстраненные и сухие манеры.

Пэйган могла заставить его смеяться. Странным образом он всегда воспринимал Пэйган как женщину, которая принадлежит ему. Она была его первой любовью, а он — ее. Он никогда не прекращал попыток соблазнить ее, даже после того, как Пэйган стала женой сэра Кристофера, а она все отказывала и отказывала ему. И хотя их связывала всего лишь дружба, Пэйган предпочитала не говорить мужу о своих встречах с Абдуллой.

Хотя это была всего лишь дружба, Пэйган оделась тщательнейшим образом, отправляясь на скачки; и пусть это была только дружба, но Пэйган знала, что Абдулла не мог не видеть в женщине сексуального объекта и что все их общение было преисполнено скрытого эротизма.

Глядя на свое отражение в зеркале, Пэйган чувствовала возбуждение, надежду, тревогу.

Час спустя в комнату уже входил посыльный от «Фортнум и Мэсон» с целой горой коробок с одеждой. Рядом с ним стоял представитель секции, готовый послать за новой партией, если леди Свонн ни на чем не остановит свой выбор.

Пэйган колебалась между шифоновым платьем в бело-зеленых цветах и бледно-розовым шелковым костюмом. Потом настала очередь картонок со шляпами. В глубине души Пэйган была уверена, что в шляпе выглядит невероятно романтично. Но при этом стоило ей надеть шляпу и оказаться на улице, как она чувствовала себя страшно неудобно и, главное, глупо. Сейчас она выбрала крошечную шляпку. Продавец с сомнением посмотрел на нее. Тогда Пэйган вынула из корзины белый берет матросского кроя. Но продавец протянул ей широкополую соломенную шляпу, загнутую назад, как зюйдвестка. Золотистые поля красиво оттеняли бледную кожу и рыжие волосы. Продавец кивнул. В соломенной зюйдвестке любая женщина смотрелась отлично.

— Она не слишком возбуждена? — спросила Пэйган у Абдуллы, глядя, как Ре-ал-Леил стремительно носится кругами по загону.

— Для любой девушки первый выход — событие чрезвычайно волнующее, — улыбнулся король. — Я помню, когда ты дебютировала, с тобой тоже было непросто.

Пэйган рассмеялась, потом вновь с сомнением поглядела на лошадь.

— Взгляни на нее. Ей кажется, что она уже на дистанции!

— Ты собираешься поставить на нее?

— Если так будет и дальше продолжаться, то нет. Она же выдохнется еще до начала забега. Все молодые лошади на коротких дистанциях смотрятся примерно одинаково. Так что я предпочитаю ставить на жокея. И в данном случае выбираю номер седьмой, Лестера Пиггота.

— Это Золотая Гондола, — уточнил Абдулла, заглянув в программку. — Фаворит скачек. Итак, ты хочешь играть наверняка, Пэйган? — Она почувствовала пристальный взгляд его темных глаз и его руку у себя на плече.

— Ты же знаешь, Абдулла, я всегда была трусихой.

Он улыбнулся и слегка щелкнул пальцами. Тут же как из-под земли вырос конюший.

— Леди Свонн хочет поставить пять фунтов стерлингов на фаворита.

— Абдулла, не дури. Я же пошутила. Естественно, я поставлю все деньги на твою лошадь.

Как только жокей вскочил на Ре-ал-Леил, она сбросила его на опилки. В то время как остальные лошади спокойной рысцой выходили на старт, Ре-ал-Леил неслась галопом, вся в пене, и ноздри ее широко раздувались. Потом вдруг встала на дыбы, вновь сбросила жокея на землю, и в результате начало скачек было задержано на целых десять минут.

Когда наконец скачки стартовали, Ре-ал-Леил тут же оказалась первой от конца, и расстояние между нею и остальными лошадьми все увеличивалось.

— Где ты нашел эту кобылу? — спросила у Абдуллы Пэйган, глядя, как Золотая Гондола уверенно выходит на первое место.

— В Кентукки, — весело ответил Абдулла.

В конце первой двухсотметровки Ре-ал-Леил была последней. На третьей она шла уже в середине группы, причем с невероятной скоростью. На последней Золотая Гондола шла уже третьей, Ре-ал-Леил рванула вперед и в результате пришла к финишу на полкорпуса раньше лошади, идущей следом.

— Я рада, что не поставила на фаворитку, она сегодня многих разорила, — смеясь, говорила Пэйган, когда они вместе с Абдуллой пошли поздравить победительницу. — Будь она настоящей золотой гондолой, она вряд ли смогла бы двигаться медленнее.

— Почти у всех нынешних гондол есть моторы.

— Как это неромантично. Неужели в Венеции не осталось золотых гондол?

— Остались. Ты никогда не бывала в Венеции, Пэйган?

— Нет, — ответила Пэйган. — А каковы твои ставки на следующий забег? О! Посмотри! Вот идет королева-мать. — Пэйган в своей узкой розовой юбке с трудом сделала реверанс.

Они медленно шли по направлению к тому месту, где конюхи готовили лошадей к отправке домой. Там стояла и Ре-ал-Леил, с которой снимали нарядное седло. Абдулла, похлопав лошадь по крутым, оливкового цвета бокам, протянул ей морковку.

— Его Величество наверху, — сообщил Пэйган старый слуга, проводив ее к черной лестнице.

Женщинам было разрешено проходить только в определенные места клуба и строжайше запрещалось пользоваться парадным входом.

— Я вижу, ничего не изменилось, — заметила Пэйган.

— Действительно, все осталось, по-прежнему.

И еда такая же скверная, — ответил Абдулла. Он дружелюбно кивнул министру обороны, проходящему мимо их столика.

Еще в раннюю пору своего знакомства, когда Пэйган и Абдулла ужинали в клубе, они сообразили, что единственный способ прилично поесть здесь — это заказывать те продукты, которые привозили из личных имений членов клуба, то есть речную рыбу и дичь, а также всевозможные овощи.

Абдулла краешком глаза следил, как Пэйган кладет кусочек подтаявшего масла на зеленую спаржу, потом отправляет в рот кусочки семги, заедая их молодым картофелем, бобами и огуречным салатом.

Потом принесли малину. Абдулла брал каждую ягодку двумя пальцами и аккуратно отправлял их в рот, одну за одной.

«Интересно, почему у такого резкого человека такой нежный рот?» — думала Пэйган, глядя на Абдуллу. Пэйган почувствовала возбуждение флирта. С самой первой секунды их совместной трапезы она непрерывно ощущала на себе пристальный взгляд его карих глаз.

Абдулла легко положил пальцы на ладонь Пэйган.

— Я не хочу играть с тобой ни в какие игры, и я не хочу больше терять время. Мне необходимо, чтобы у нас были настоящие взаимоотношения.

Я хочу тебя.

— Да? А я думала, что в Сидоне не бывает настоящих отношений, а существуют только политические интересы, — быстро и нервно заговорила Пэйган. — Я думала, у вас есть только политические браки. — Она тут же пожалела о своих словах.

— Дорогая Пэйган, — тихо произнес Абдулла, подумав при этом, что он с удовольствием бы ее прибил. — Мы же сейчас не в Сидоне.

— Вы будете кофе, сэр? — прервала их разговор официантка.

— А почему бы не попить кофе в моем номере в «Дорчестере»? — предложил Абдулла.

На целых полминуты Пэйган потеряла дар речи.

Тогда Абдулла произнес слово, которое не часто встречалось в его лексиконе:

— Пожалуйста, Пэйган!

— Почему бы и нет? — как бы со стороны услышала Пэйган свои собственные слова.

"Господи, куда я иду? — в отчаянии думала она, спускаясь по черной лестнице. — Я вдова.

Я уже сто лет не занималась любовью. Я привыкла только к Кристоферу. Я же не та девочка, которую он помнит. Его желание утихнет в тот же момент, как только он увидит меня без одежды.

Арабы относятся к женщинам как к обезьянам".

Все ее старые обиды проснулись. Она боялась нового унижения. И что всего хуже — унижения публичного.

— Только не пытайся передумать, ты, трусиха, — Абдулла уже протягивал к ней руки. Пэйган ощутила эротическое, призывное прикосновение его языка к своим губам. Она ослабела и прильнула к нему. — Пошли скорее отсюда, — прошептал он.

В дверях их остановил полицейский.

— К сожалению, господа, мы не можем никому позволить покинуть помещение клуба. Вернитесь, пожалуйста, и последите, чтобы леди держалась подальше от окон.

Они видели, как полицейский транспортер оттаскивает в сторону машины, припаркованные напротив клуба. На освободившейся стороне улицы полисмены болтали, стоя рядом с каретой «Скорой помощи».

— Что же нам делать? — воскликнула Пэйган, чуть не плача и в то же время чувствуя невероятное облегчение.

Абдулла повел Пэйган прочь от двери. Он прижал ее узкую бледную ладонь к щеке и покрыл поцелуями ее пальцы.

— Я ждал тебя годы, и я не позволю, чтобы какая-то ирландская бомба нам помешала.

— Абди, не дури. Нам некуда идти. Вся эта история продлится долго, несколько часов.

Он еще крепче прижал ее руку к губам.

— Поднимайся по женской лестнице, — произнес он. — Я буду ждать тебя наверху, в бильярдной.

В биллиардной, на самом верхнем этаже клуба, было тихо, как в соборе. На окнах здесь висели плотные зеленые занавески, изолирующие бильярдную от остального мира. Пэйган обвела взглядом блестящие доски паркета, узкую кожаную скамью, загибающуюся по периметру комнаты, бильярдные столы, чуть большие по размерам, чем столы для пула, — гладкие, из тяжелой стали с зеленым покрытием.

— Абди, — прошептала она, — не на столе же!

Он закрыл дверь и, притянув Пэйган к себе, поцеловал. Он целовал ее медленно и нежно, осторожно подвигая в сторону столов. И вдруг Пэйган ощутила, как в ее бедра врезается холодный стальной выступ.

Абдулла снял с нее платье, нежно целуя каждый участок обнажившегося тела, пока Пэйган не осталась в простой атласной комбинации.

Тогда он поднял ее на руки и осторожно уложил на стол. Она почувствовала одновременно жар и холод. Нежные, неспешные поцелуи ощущались ею сначала на ключице, потом на нежной коже предплечья. Когда его губы касались ее кожи, она думала: «Я вся свечусь, как солнце, восходящее над Альпами, когда на верхушки гор вдруг проливается нежный розовый свет, а потом медленно спускается к долинам». Неожиданно она поняла; что прошли годы с тех пор, как она ощущала свое тело таким живым.

Рубашка Пэйган соскользнула вниз, а Абдулла уже целовал ее грудь, потом спустился ниже. Пэйган неожиданно вспомнила темный бархат лошадиного носа и ту стихию опасности и разрушения, которая таилась в животном. Кончик языка Абдуллы меж тем коснулся ее пупка, и Пэйган почувствовала его горячее дыхание внизу живота.

Потом он, вновь потянувшись вверх, поцеловал ее в рот, и холодные пуговицы его френча отпечатались на ее обнаженном теле.

— А вдруг мы испортим стол?

— Значит, стол будет испорчен. — Он начал расстегивать ремень.

— Абди, умоляю тебя, вдруг кто-нибудь войдет?

— Не войдет, ведь дверь заперта.

Он медленно разделся и вновь склонился над столом, покрывая поцелуями ее всю, пока Пэйган не застонала от наслаждения. Она уже забыла и о своей наготе, и о холодной стали стола и лишь прислушивалась к тому, как поднимается из самой глубины естества теплая волна. Темные глубокие глаза Абдуллы заглянули в светлые глаза Пэйган, а пухлые губы в который уже раз потянулись к ее телу. Потом он выпрямился, губы его улыбались, в глазах плясали огоньки. Пэйган попыталась поцеловать его, но он отклонил назад голову. Засмеявшись, они обвились вокруг друг друга, как змеи, и слились в любовном объятии.

Всем нутром ощущая желание и нежность, исходящие от тела партнера, Пэйган вдруг почувствовала себя совершенно уверенно. Уютная дружба, связывающая их еще с тех пор, как оба были подростками, переросла теперь в настоящую близость. Пальцы Абдуллы так же нежно скользили по ее телу, как за мгновение до этого его губы.

И вот уже он целовал арки ее каштановых бровей, изящный изгиб носа, длинную линию ее скул.

И вновь грудь. «Да ему понадобится целый день, чтобы узнать мое тело», — думала Пэйган, вибрируя от наслаждения.

Когда он опустил руку под ее белые хлопковые трусики, она от всей души пожалела, что это не роскошное, в кружевах, белье от Кетьюрн Браун.

И опять она ощутила себя ранимой и беззащитной, и вновь волна поцелуев покрыла все ее тело.

Потом она уже не чувствовала ничего, кроме безграничного наслаждения и его губ, прильнувших к ее плоти так, будто он пил из нее, Абдулла опять привел Пэйган на грань оргазма и впился губами в ее рот. Потом стал проникать миллиметр за миллиметром в ее плоть. Эта намеренная медлительность будто перенесла Пэйган в чудесный сон. Когда они впервые встретились, Пэйган пыталась себе представить, что это такое — заниматься любовью с Абдуллой. После того решительного отказа, когда она была еще девочкой, Пэйган никогда не позволяла себе сожалеть об утраченном и даже не допускала мысли, что есть о чем сожалеть. Но она никогда не могла себе представить ничего подобного.