Великолепная Лили (№4) - Мужья и любовники

— Открой глаза, Пэйган, — выдохнул он. Она взглянула на него, ощутила, что он весь уже пропитан ее запахом, в этот момент он сделал решительное движение, и она буквально взлетела вверх на огромной морской волне. Она тихо вскрикнула. Это был пик наслаждения. Абдулла еще крепче прижал ее к себе.

Она уже не вскрикивала, а спокойно лежала у него на руках, безмолвно подставляя поцелуям свои тонкие губы. Абдулла подумал, что мог бы еще раз вызвать у нее оргазм, но потом решил подождать, пока лучше узнает это изящное длинное тело. Покрывая ее лицо нежными поцелуями, он отдался собственному наслаждению. Он прекрасно понимал, что с легкостью мог бы закрепить свою сексуальную власть над робкой Пэйган, но он хотел, чтобы она полюбила его и шла к нему с доверием. Позже он покажет ей, как надо его ласкать, обучив Пэйган, как когда-то учили его, искусству любви.

Позже они лежали в зеленом безмолвии бильярдной — два тела рядом, ее светлое и его смуглое. Снизу из бара чуть слышно доносились взрывы смеха — там епископ со своими друзьями распивали шампанское из серебряных кубков.

Зарывшись лицом в ее каштановые волосы, разметавшиеся по зеленому сукну, Абдулла прошептал:

— Когда мы впервые встретились, я все время пытался вообразить тебя обнаженной и не мог.

И наверное, как только я это понял, то понял также и то, что ты отличаешься от других женщин. Ведь я же не имел над тобой той власти, что над ними. И даже не мог раздеть тебя в своем воображении.

Пэйган притянула его к себе и почувствовала, как комната и вообще все вокруг плывет куда-то вместе с ее робостью, страхом, неуверенностью в собственных силах.

Потом взорвалась бомба.

Взрыв сотряс все здание и тот стол, на котором они лежали, тоже.

Затем была минута полнейшей тишины, и казалось, что она продолжается вечно. Потом, подобно струям водопада, из окон стали сыпаться стекла.

Абдулла схватил Пэйган и вместе с ней соскользнул под стол.

— Пожалуй, нам лучше одеться, — спокойно заметил он: по коридору приближались голоса.

Позвонивший в «Дейли мейл» неизвестный заявил, что в «Черный клуб» подложена бомба и что, как они надеются, министр обороны ужинает в последний раз.

Когда спецотряд, выехавший на место происшествия, обнаружил короля Абдуллу, играющего в бильярд с леди Свонн, стало ясно, что дело гораздо серьезнее; Правда, на этот раз, к счастью, обошлось без жертв, только швейцара ранило осколком в ключицу.

Абдулла обернулся к Пэйган, забившейся в угол «Роллс-Ройса».

— В следующий раз найдем местечко потише, — улыбнулся он.

— Абди, тише, шофер услышит. , — Не услышит. Нас разделяет глухое, пуленепробиваемое стекло. — Он весь внутренне просиял при мысли о том, что она вновь, как в юности, зовет его Абди.

— Ты согласишься провести со мной уик-энд?

Мы можем поехать куда-нибудь, где тебя никто не знает. — Рука спокойно и уверенно опустилась ей на бедро.

Пэйган вздохнула:

— Я не могу сделать этого. Пойдут разговоры.

Всего пять месяцев, как умер Кристофер, а я очень любила его, ты же знаешь.

— Именно поэтому тебе необходимо на несколько дней вырваться из обычного распорядка жизни. Предлагаю уик-энд в Венеции. И мы вернемся обратно, прежде чем кто-нибудь заметит твое отсутствие.

Пэйган заколебалась.

— Что ты называешь уик-эндом?

Она почувствовала, как его рука крепче сжимает ее бедро, и пожалела, что на ней надеты теплые панталоны. Она бы хотела, чтобы на ногах у нее сейчас были черные шелковые чулки со множеством кружев. Пожалуй, перед поездкой в Венецию нелишне будет заглянуть в бутик Браун.

Пэйган медленно поднималась по лестнице.

Кажется, она добиралась до еврей спальни целую вечность. Ящик комода не открывался. «И куда только я задевала свой купальник?» Наконец ящик был выдвинут, и она стала почти машинально перебирать его содержимое. Неожиданно в руках ее оказалось что-то тяжелое. Несколько мгновений она не моргая смотрела на этот предмет, пытаясь понять, что у нее в руках. Это был старый собачий ошейник, и с тыльной стороны на нем еще виднелись волоски давно погибшего Бастера.

И тут тело любимого пса, распростертое на дороге, предстало перед ее мысленным взором.

Потом в мозгу возникла другая картина: госпиталь и она сама, склонившаяся над бездыханным телом мужа. И наконец, после стольких месяцев, на глазах показались слезы.

— Кристофер! — простонала она и тут же подумала: «Почему я плачу? Нельзя плакать! Кристофер умер несколько месяцев назад. Это смешно, наконец! Мне необходимо остановиться!»

Она вспомнила одну из военных фотографий Марка Скотта: разрушенный дом, обнаживший миру все свои внутренности: со стен свисали клочки обоев, обрывки картин, на горе обломков мебели виднелись почему-то уцелевшие стул и телевизор. На вешалке в вестибюле все еще висели пальто, но самого вестибюля уже не было. Вот и ее жизнь стала такой же бессмысленной и трагичной, как жизнь этого дома.

Пэйган смогла наконец осознать, что та жизнь, к которой она привыкла, осталась в прошлом. Что теперь ей придется одной прокладывать себе дорогу в этом мире. Та жизнь уже не повторится, со всеми ее радостями и бедами. Но будет другая. Ведь жизнь не может остановиться на полдороге.

Когда София вернулась из школы, она увидела, что мать все еще сидит на ковре, сжимая ошейник Бастера, и рыдания душат ее.

— Мама, что такое? Почему ты плачешь? — София прижала к себе голову матери, отчаянно соображая, куда звонить, кого звать на помощь.

— Не знаю. Я просто не могу остановиться.

София опустилась рядом с ней на колени.

Впервые после стольких месяцев тупой боли они могли разделить друг с другом свое горе.

Глава 10

Конец июня 1979 года

— Да, но им придется дожидаться своих денег.

Моя кровь ничего не стоит. — Джуди усталым жестом положила себе на колени кипу счетов.

Она сидела на покрытой коричневым бархатом тахте, напротив нее сидел Том. — Хорошо, что хотя бы смена принтеров окупилась. Мы сэкономили в этом месяце изрядную сумму. — Она с шумом потянула носом. Грипп делал жизнь совсем уж несносной.

Том покачал головой.

— Я не хотел говорить тебе, пока ты не вернешься на работу, но качество цвета в нашем июльском номере ниже всяких стандартов.

— Но полиграфисты обещают в следующем месяце исправить все огрехи. Это просто переходный период.

— В следующем месяце будет слишком поздно. Косметическая фирма леди Мирабель уже отказалась от наших услуг. Качество воспроизведения их не устраивает.

И без того бледное лицо Джуди стало белым как мел.

— Когда это случилось?

— Сегодня. Поэтому я и хотел с тобой поговорить. Мы уже потеряли несколько мелких рекламодателей, но леди Мирабель — удар ниже пояса.

Джуди прекрасно знала, что компания леди Мирабель уже оплатила всю свою рекламу с сентября по Рождество.

— Мы не в состоянии вернуть эти деньги, — сказал Том.

— Кто-нибудь еще знает?

— Нет.

— Ты в этом уверен? — настойчиво переспросила она.

— Никто, правда, — рассмеялся он. — Даже Тони не в курсе.

Джуди откинулась назад на шелковую подушку. Том смотрел на нее и думал, что все это совсем не похоже на мисс Джордан — вести себя так неразумно и к тому же так себя жалеть. Ведь само по себе происхождение из бедной семьи еще не означает, что рано или поздно мир будет обязан открыть тебе все свои сокровища. Некоторые периоды жизни Джуди были действительно тяжелы, но почти все — чрезвычайно интересны, а на пути к вершине ее поджидало несколько фантастических удач. Том знал, что именно так и считает Кейт. Беда в том, что Джуди не привыкла проигрывать. И оба они сейчас жили в состоянии страшного стресса.

— Джуди, мы пошли на риск в истории с принтерами и проиграли, — произнес он. — Но ведь в большой игре нельзя без риска.

— Как бы я хотела, чтобы мы послушались в свое время Кейт и отделили коммерческую деятельность «Вэв!» от издательской.

— А я бы хотел, чтобы ты никогда не помещала этого интервью. Но давай оставим сослагательное наклонение и настроимся на рациональный лад. Наш финансовый расклад напоминает карточный домик. Мы одалживаемся у Петера, чтобы отдать долг Полю, и так далее. Но так долго продолжаться не может.

— Иногда, — голос Джуди был безучастен, — мне просто хочется сесть в самолет и улететь от всего этого. — Она смотрела прямо перед собой, на то место, где долгое время висела старинная японская вышивка, которая была продана несколько недель назад на аукционе Сотби. Несмотря на то что в квартире было тепло, а ноги покрывала меховая накидка, Джуди ощутила, как ее до костей пробирает озноб. И почему только юристы «Вэв!» не почувствовали опасности в том злосчастном интервью Лили? Как может один несчастный абзац печатного текста перечеркнуть всю жизнь, все ее достижения? «Если бы можно было стереть любые пять минут из собственной жизни, — подумала Джуди, — я бы выбрала те, в которые Лили рассказала мне о сенаторе Рускингтоне».

Том встал и взял со стола тяжелую папку, где хранились все документы их тяжбы с сенатором.

— Прочти, пожалуйста, твое заявление еще раз, прежде чем подписать, — мягко проговорил он, обращаясь к Джуди. — Мы должны быть уверены, что в нем нет никаких ошибок.

Джуди вздохнула и взяла в руки документ.

— В конце концов, когда мы выиграем это дело, можно будет подать на сенатора в суд за клевету и вытрясти из него несколько тысяч.

— Даже если мы выиграем, Джуди, мы все равно останемся по уши в долгах.

— Не если выиграем, а когда выиграем, Том!

Том ничего не ответил и, чтобы переменить тему, спросил:

— Хочешь узнать новости о Кейт?

— Конечно! — просияла Джуди, и Том вытащил из кармана конверт.

— Вояки из горных племен набирают все большую силу. Они уже атаковали бенгальские формирования и, как подозревает Кейт, готовят нападение на нефтяные компании. У нее украли пишущую машинку, но она надеется купить на черном рынке другую и утверждает, что тогда будет засыпать, только приковавшись к ней цепью.

— Ты, кажется, не слишком беспокоишься за нее. Том?

— Ты же знаешь Кейт. Она ненавидит однообразную жизнь, и мне приходится мириться с тем, что составляет смысл ее существования. Но, конечно, я за нее волнуюсь.

— Но неужели нет никаких новостей, которые могли бы меня ободрить? — простонала Джуди, доставая из папки следующий документ.

— От Марка ничего не слышно?

— Я ведь уже говорила тебе! Там все кончено. — Она уронила голову на руки. — Нет, я так больше не могу, — прошептала в отчаянии Джуди. — Почему именно тогда, когда ты чуть покачнулся, все вокруг словно сговариваются, чтобы свалить тебя окончательно? Марк в Никарагуа, и он там потому, что не хочет находиться рядом со мной — старой неудачницей.

— Джуди, я не могу поверить, что кто-нибудь может бросить тебя только потому, что ты сейчас не в лучшем состоянии. Ты настоящая женщина, Джуди.

Она покачала головой и потерла покрасневшие глаза.

— Марку нравилось во мне именно то, что я в нем не нуждалась. А как только он стал мне нужен, он исчез. — И вновь у нее на глаза навернулись слезы. — Он был рад заряжаться от меня эмоциональной энергией, пока мне хватало ее на двоих. А когда участие понадобилось мне, оказалось, что взять его неоткуда. — Голос Джуди сорвался, и, закрыв лицо руками, она зарыдала от жалости к себе.

— Не будь слишком строга к Марку. С любым из нас нелегко, когда мы находимся в таком состоянии.

— Дело не в том. — Джуди сердитым движением откинула назад волосы. — Со мной может быть нелегко только потому, что люди неадекватно меня воспринимают. И Марк не исключение.

Для него женщина, находящаяся на вершине карьеры, должна обладать определенным набором качеств: сдержанность, независимость, твердость и, главное, — она должна все время оставаться на этой вершине. Чего они все не понимают, так это того, что, оставаясь такой на работе, мне совсем не хочется быть такой же и в частной жизни. Как и все вы, мужчины, Марк уверен, что преуспевающая женщина не нуждается в соучастии, ласке и доброте. Но мне они необходимы! Я так же жажду любви, как какая-нибудь жена, которая воспитывает своих двух детей и управляет собственным домом. С той лишь разницей, что я управляю корпорацией.

— И все-таки закончи с этими бумагами, и давай мы их уберем. Слезы еще никогда не решали ничьих проблем.

Джуди покорно вытерла глаза и вновь взяла в руки папку, а Том включил программу новостей.

Как он и ожидал, сенатор Рускингтон давал телевидению интервью, а рядом с ним сидела его преданная супруга. Он был серьезен и полон негодования. Сенатор отвечал на вопросы интервьюера:

— Ситуация действительно крайне неприятная, поэтому моя жена и я хотели бы изложить перед уважаемыми избирателями свою точку зрения. — Рускингтон открыто и прямо взглянул в телеобъектив. — Это просто недостойная попытка продать недостойный журнал с помощью лжи и интриги, и дело это антихристианское. Все деньги, полученные нами от этого процесса, будут переданы на благотворительные нужды — в те фонды, которые будут выбраны моей женой. — Сенатор был велеречиво напыщен.

— Да, но вы ведь выставили иск на очень крупную сумму — десять миллионов долларов, — напомнила ему журналистка.

— Все пойдет на благотворительные нужды, — упорно повторил сенатор. — Моя жена и я хотим, чтобы люди знали: никто не в силах подтвердить ту мерзкую ложь, что распространяет «Вэв!».

И мы думаем, что люди, опубликовавшие столь гнусные измышления, должны ответить за свои поступки.

Джуди показала телеэкрану кулак и собрала в кипу бумаги, разбросанные по кровати:

— Я хочу просмотреть их еще раз, Том.

— Но многие не понимают, почему вы вкладываете в свою тяжбу с журналом «Вэв!» так много чувств и энергии, — язвительно заметила журналистка.

— Вот молодчина! — радостно воскликнула Джуди. — Бьюсь об заклад, она наша читательница.

Сенатор вновь бросил честный взгляд в камеру:

— Моя жена и я прекрасно понимаем, что если не проявим твердость в подобной ситуации, то любая из так называемых актрис сможет возыметь намерение связать свое имя с именем известного государственного деятеля. — Сенатор умолк на секунду, чтобы перевести дыхание. — Я хочу, чтобы все знали: наша семья едина в своей борьбе против попыток опорочить мое честное имя и выставить меня аморальным типом, погрязшим в разврате.

— Но, сенатор, ведь с вашей стороны это еще и борьба за крупную сумму денег! — не унималась ведущая.

— Моя репутация значит для меня гораздо больше, чем любая сумма денег, — заявил сенатор, на чем интервью и закончилось. Том выключил телевизор.

Он ушел уже далеко за полночь, попросив на прощание:

— Береги себя, Джуди!

«Именно этим я и занимаюсь последние тридцать лет», — подумала она.

Джуди вспомнила, какой несчастной чувствовала она себя в Швейцарии, когда все дни проводила в лингафонном кабинете, а вечера — в кафе, где работала официанткой. Она так и не научилась кататься на лыжах, не ходила на танцы, и у нее никогда не было таких дивных нарядов, как у Максины и Кейт. Она все еще помнила то ощущение горечи, какое возникло у нее, когда юная Пэйган, не задумываясь ни на секунду, вернула Абдулле бриллиантовое ожерелье — его хватило бы, чтобы оплатить целый год пребывания Джуди в Европе. Джуди никогда не позволяла себе вспоминать, что такое быть по-настоящему бедной, потому что одна лишь мысль о том, что такое не иметь запасной пары туфель и только одно незаштопанное платье, повергала ее в панику. Вспоминая безнадежно-покорное выражение лица матери и чудовищную атмосферу в их доме в те годы, когда отец сидел без работы, она ощущала одно: отчаянное желание преуспеть — любой ценой.

«Том попросил беречь себя», — подумала она, с тоской глядя в зеркало, со всей беспощадностью отражавшее результат напряжения последних месяцев.

Всю ночь Джуди работала над своим заявлением и едва успела все закончить к шести утра. Она слышала, как горничная повернула ключ в замке, и, засыпая, успела крикнуть:

— Забудь о завтраке, Франсетта, и разбуди меня в восемь часов. Я опять лечу в Филадельфию! — И провалилась в сон.

— В котором часу ты будешь дома, Куртис? — спросила Дебра Халифакс мужа.

Он потянулся к серебряному подносу и положил себе вторую порцию яичницы.

— Как обычно, — ответил Куртис и подумал о том, как можно быть столь настороженным и подозрительным уже в начале дня. — А чем ты планируешь заняться сегодня, Дебра?

— Я ничего не планирую. — Это короткое заявление она умудрилась произнести как приговор обвинения.

«В конце концов, — подумал он, — она хотя бы опять стала есть, хотя в весе все еще не набирает. Доктор Джозеф полагает, что ее бесплодие связано с истощением».

— Не забудь, что говорит Джозеф. Если ты хочешь полностью выздороветь, то надо начать жить полной жизнью, четко планируя свой день. Почему бы тебе не отправиться с Джейн за покупками?

— Никто еще не излечивался от нервного расстройства, шатаясь по магазинам.

— Но, Дебра, доктор Джозеф ведь объяснил, что дело не только в нервном расстройстве…

— Нет, дело именно в этом!

«Она чуть ли не горда собой, — устало подумал Куртис. — Нервное расстройство — это ведь единственное ее собственное завоевание за всю жизнь».

— Доктор Джозеф говорил также, что больше всего я нуждаюсь в любви и поддержке собственного мужа.

— Но я люблю тебя, Дебра, и стараюсь всячески тебя поддерживать, — произнес Куртис.

— Тогда почему ты не проводишь со мной больше времени? — закричала она. — Если ты не в банке, то в Филадельфийском клубе, где играешь в гольф и удишь рыбу со своими дружками!

— Но ведь сейчас это уже не так. Я очень много времени провожу с тобой.

— Да, но не один! — Ее голос стал язвительным. — Мы устраиваем вечера или отправляемся в гости, но повсюду встречаем одних и тех же людей.

— Но это же наши друзья, — попытался слабо запротестовать Куртис.

— И ты полагаешь, что у нас есть друзья? Я так не считаю. У нас есть твои деловые партнеры или твои политические партнеры.

Халифакса обезоруживал ее прокурорский тон, он никогда не знал в таких случаях, как ответить, что предложить.

— Послушай, мне, к сожалению, надо идти.

Почему бы тебе не отвести сегодня Джейн в музей?

— Ты же знаешь, что музеи ввергают меня в депрессию. Музеи не решат моих проблем. А я знаю, в чем мои проблемы, — голос ее дрожал. — У тебя еще кто-то есть. Ты ведь влюблен, не правда ли, Куртис? В ту женщину, которую я видела у тебя в конторе. Ты с ней вчера ужинал, я видела эту запись в твоем ежедневнике. У тебя роман со знаменитой Джуди Джордан, так ведь?

— Да нет же! Мы видимся только по делу! — Куртис чувствовал себя бесконечно усталым.

Дебра начала устраивать страшные сцены по поводу его воображаемой неверности почти с первого дня их женитьбы. Доктор Джозеф объяснил, что эта ревность — результат паранойи.

Постепенно Куртис стал замечать, что его жена редко строит свои обвинения на доводах рассудка, а вскоре понял и еще одну печальную вещь: с психикой у госпожи Халифакс было не все в порядке. Доктор Джозеф пользовался определением «пограничный психоз». Об этом знали в обоих семейных кланах — и Халифаксы, и родственники Дебры. Но в семье это никогда не обсуждалось.

Дебра несколько нервна, и все.

Куртис поднялся из-за стола, чмокнул жену в лоб и ушел.

Как только за ним закрылась дверь, Дебра отправилась в свою розовую спальню и наклонилась над тазом, заложив два пальца в рот. Ее вырвало содержимым завтрака. Чтобы уничтожить неприятный запах, она опрыскала вокруг рта одеколоном, но все равно было гадко. Этот отвратительный запах — наказание ей за то, что за завтраком она съела два лишних кусочка хлеба. Ничего удивительного в том, что муж ее больше не любит, размышляла Дебра, она толстая, прожорливая, потерявшая контроль над собой самка.

Каждый раз, глядя в зеркало, Дебра действительно видела перед собой толстую бесформенную женщину, а не ссохшуюся, напоминающую скелет фигурку, которая там действительно отражалась.

Уже в четвертый раз за утро она подняла трубку, чтобы позвонить Джейн, но сосредоточиться на разговоре было немыслимо трудно, и она вновь опускала трубку.

В саду было слишком жарко. Дебра прошла в библиотеку и уселась на место мужа за зеленым столом. Она вообразила, как Куртис воркует отсюда по телефону со своей любовницей, когда Дебра, ни о чем не ведая, спит у себя наверху. К полудню картины неверности мужа были для Дебры уже куда более реальны, чем сама окружающая ее реальность.

Один за одним она выдвигала ящики стола и рылась в бумагах. Здесь должны быть любовные письма? Ага, верхний ящик заперт! Дебра высыпала ручки из коробки, нашла серебряный ножичек для разрезания бумаг и поддела замок. В ящике лежало несколько черно-белых снимков маленькой девочки, пачка газетных вырезок и локон черных волос, перевязанных ленточкой. Дебра вытащила несколько вырезок. «Лили собирается сняться в роли Мистингетт», — прочитала она.

Итак, Куртис обманывает ее с актрисой. Дебра тряслась от негодования. «Да, ты молода, красива и знаменита, Лили, но посмотрим, сможешь ли ты противостоять тому, что можно купить за деньги».

«Спеар» выделялась черным пятном среди других — белых, зеленых, оранжевых — автомобилей — участников соревнования в Брандз-Хэтч.

По лицу Грегга текли струи пота: обычно во время дальних заездов гонщики теряли до пяти фунтов. Белый «БМВ», шедший впереди Грегга, слишком резко пошел на поворот, потерял управление и, врезавшись в барьер, загорелся.

К концу первого часа тысячекилометровой гонки Грегг шел седьмым.

Он прошел Стерлингов поворот, прибавил газу на Клеарвайз и сосредоточился целиком на Кларкском изгибе. Шедший на три машины впереди бело-зеленый «Ягуар» потерял заднее колесо, ударился о барьер.

Водитель «Нимрода» не рассчитал траекторию все еще скользящего по трассе «Ягуара» и врезался в него.

На лбу Грегга выступила испарина, ноги тряслись, и он с трудом заставил себя сосредоточиться на дистанции, а не на том, что творилось позади него, — картине огненного смерча, частью которого чуть было не стал он сам. Слава богу, он вот-вот должен передать управление сменщику..

Четырьмя часами позже Грегг уже шел за лидирующим «Порше». Но вот расстояние между ними стало сокращаться. У Голливудского холма он резко рванул вперед, «Спеар» со свистом пронеслась мимо «Порше», и в таком положении они пошли на поворот. Оставалось еще шестнадцать кругов.

Болела лодыжка, но боль казалась вполне терпимой. В общем, ерунда. Под шлемом он не слышал голоса комментатора, радостно вещавшего:

«…Осталось всего три круга. Грегг Иглтон все увеличивает разрыв между „Спеар“ и следом идущим „Порше“…»

Когда в стопятидесятый раз за этот день Грегг пошел на поворот Дингл Делл, он уже с трудом удерживал внимание на дистанции. Боль в левой ноге ощущалась все сильнее. Неожиданно перед глазами сгустился туман, и он подумал: «Господи, не дай мне потерять сознание до окончания гонок!»

Выхлопные трубы автомобиля выбросили Языки пламени, когда «Спеар» в очередной раз пролетела мимо трибун. Неожиданно Грегг почувствовал, что каждое его движение сопровождается приступом мучительной боли. Вмонтированная в шлем рация донесла до него голос:

— Держись, Грегг! Ты лидируешь.

— Сколько у меня в запасе? — Его нутро выворачивало от боли.

— Четырнадцать секунд!

Никакого шанса остановиться и поменяться местами с напарником. Придется пройти эту гонку до конца. Нога болела так, что он уже не мог ею пошевелить.

— «Порше» нагоняет тебя, — услышал он встревоженный голос.

«Спеар» неслась вперед.

Сквозь нарастающую боль Грегг слышал приветственный шум трибун, видел, как взметнулся флаг команды «Спеар», — предстояло осилить еще один круг.

Новая вспышка боли, и вновь Грегг почти потерял сознание.

— «БМВ» уже у тебя на хвосте, — хладнокровно сообщил голос по рации. — Как твоя нога?

Дотянешь?

— Да. — Грегг напрягся от усилия сдержать боль. В последний раз, уже ничего не видя перед собой, он повел машину по кругу. Боль поглощала все его силы. Он почти не обратил внимания на то, что «БМВ» его обошел.

— Да, со «Спеар», очевидно, что-то произошло, — разносился по трибунам голос комментатора, — какое разочарование для команды Иглтона. Итак, первым идет Вернер Хетцен, «Порше», вторым — Стефенсон в «БМВ», Иглтон оспаривает третье место с Динетти… но что-то случилось Со своего места на трибуне Лили видела, как машина Грегга неожиданно снизила скорость и беспомощно завихляла по треку.

Лили в ужасе вскрикнула, увидев, как бело-оранжевая «Ланча» столкнулась со «Спеар», после чего обе машины сошли с трассы и автомобиль Грегга врезался в барьер.

Не обращая внимания на крики Джека, Лили вскочила и помчалась вниз — к тому месту, где от «Спеар» уже начинали валить клубы дыма.

— Назад, назад, идиотка! Может рвануть в любую секунду! — Дежурный врач буквально силой остановил Лили и едва не перекинул ее через барьер.

Другой врач, открыв дверцу «Спеар», выволакивал оттуда безжизненное тело Грегга. Через несколько минут медицинский вертолет с Греггом на борту уже улетел От места гонок в направлении госпиталя Святой Марии.

— Иглтон серьезно пострадал, — разносился над стадионом голос комментатора.

— Причина всему — трещина в этих костях, — говорил врач, показывая Греггу рентгеновский снимок. — Поскольку прошлый несчастный случай произошел с вами всего несколько недель назад и диагноз не был тогда правильно поставлен, я боюсь, что смещения произошли и в других суставах.

— Как скоро я смогу участвовать в гонках? — Лицо Грегга было до предела напряжено.

— Трудно сказать. Мы, конечно, будем давать вам обезболивающие лекарства и проведем серию инъекций, но тут нужно время.

— Да, но сколько времени? У меня" гонки во Франции через три недели.

— Лучший совет, который я могу вам дать, — это забыть о гонках по крайней мере на ближайшие два месяца.

Когда врач ушел, Грегг начал разбирать корреспонденцию, потом пришел Джек с докладом о состоянии «Спеар».

— С ней все в порядке, Грегг. Система подачи топлива вычищена до блеска… А как ты?

Лили терпеливо ждала, когда иссякнет поток посетителей. Когда же она наконец нагнулась, чтобы поцеловать Грегга, в комнату заглянула молоденькая блондинка-сестра и не терпящим пререканий тоном заявила:

— На сегодня все. Это приказ врача. Мистер Иглтон нуждается в отдыхе."

Когда все двинулись к двери. Лили печально произнесла:

— Мы почти и не поговорили, Грегг.

— Прости, дорогая, но я пытаюсь управлять делами даже с больничной койки. Посетителей пускают только на час в день. Я знаю, мы с тобой слишком редко видимся, но я не принадлежу себе целиком. Каждый в «Игл моторз» зависит от меня, и я завишу от всех. Каждый месяц я заполняю весьма внушительные платежные ведомости, чтобы люди могли кормить свои семьи. В «Игл моторз» работают на меня, моего отца и на идею возврата Великобритании ее былого первенства в мире автоспорта. И ради этого они трудятся двадцать четыре часа в сутки и все свои праздники.

Я не могу подвести их, Лили.

Лили молча наклонилась и поцеловала его:

— Я могу ждать.

Дебра Халифакс, откинувшись на белой вышитой подушке, бесцельно перелистывала газету, пока не наткнулась на колонку Лиз Смит. Одна строка так привлекла ее внимание, что она даже перечитала ее вслух: «Лили собирается дать благотворительный концерт…» Дебра встрепенулась, в глазах ее вдруг заиграла жизнь.

— Это то, чего я ждала, — тихо произнесла она.

Глава 11

Начало июля 1979 года

— Еще какие-нибудь вопросы? — Пэйган обвела взглядом кабинет и собравшихся в нем одиннадцать членов комитета по организации благотворительного гала-концерта в пользу Англо-американского института по проблемам исследования раковых заболеваний.

— И вот еще что, — секретарь передала ей бумагу из отеля «Гросвенор-хауз». — Некто предлагает устроить для нас прием.

— Как предусмотрительно. И кто же это?

— Еще один анонимный жертвователь, леди Свонн.

Пэйган быстро пробежала письмо. Прием с шампанским для двух тысяч гостей. Отличные новости.

— Чек есть?

— Деньги переведены прямо на счет отеля.

— В высшей степени предусмотрительно, — задумчиво произнесла Пэйган. Она встала и открыла окно. Пэйган ненавидела табачный дым, а кабинет был прокурен до такой степени, что теперь понадобится по меньшей мере две недели, чтобы его проветрить.

Пэйган улыбнулась всем собравшимся в комнате.

— Сожалею, что мне пришлось задержать вас.

Но мы обсудили действительно важный вопрос.

А теперь я прошу меня извинить: мне надо бежать, иначе я опоздаю на свой рейс в Венецию.

Пэйган вглядывалась в соблазнительную картину вырастающего прямо из воды города. Она была возбуждена:

— О, Абди, как это красиво! Город плавает в море, как золотой мираж.

— Только не ожидай слишком много романтики, — предупредил Абдулла. — Множество людей ненавидит Венецию.

— Господи, почему?

— Запах толпы, клаустрофобия и эти чудовищные в своей вульгарности изделия из стекла.

— В таком случае, — рассмеялась Пэйган, — я не ожидаю встречи с золотой гондолой!

— Золотые гондолы появляются здесь раз в году — во время праздничных гонок.

Потрепанный зеленый чемодан из крокодиловой кожи, принадлежавший некогда бабушке Пэйган, лежал на бледно-коралловом ковре, покрывавшем пол номера. Стены были от руки расписаны видами прозрачного зеленого леса — в тон зеленой софе и серебристо-зеленым шторам.