Некоторым образом драма

      Маня (плюет на ладошку и трет пиджак).А почему мужчины пьют водку, если они люди?
      Фаддей Фаддеевич. Потому что они не люди, а свиньи.
      Маня. Здесь еще скрипичный ключ нарисован, его стирать?
      Фаддей Фаддеевич. Какой, какой ключ?
      Маня. Скрипичный.
      Фаддей Фаддеевич. Гм… А! Вместе со мной композитор сидел вовсе без документов, и нас вытрезвительные мильтоны, поперву, некоторым образом, перепутали. Стирай и ключ! А ты, верно, в музыкальной школе учишься?
      Маня. Ага. Вы как к Шостаковичу относитесь?
      Фаддей Фаддеевич. Шостакович? Шашлык на сковороде! То есть без шампура шашлык. Проще нашему брату надо, проще! Я вот, голубка, фикусы люблю. Они, знаешь, кто? Они дворяне в мещанстве. И нынче все люди на земле, которые цивилизованные, и есть именно дворяне в мещанстве. Усекла?
       Маня задумывается и глядит на свое отражение в стекле кухонного шкафа.
      Фаддей Фаддеевич (пропускает еще полстаканчика).А ты, Маня, заметила, что стремление к зеркалу у женщин обостряется после умственного разговора с мужчиной? Заметила? Вот потратишь на женщину интеллект, выложишься, как вот я с тобой, сам поверишь, что нечто сокровенное, некоторым образом, важное, сложное, серьезное им в голову вложил, а дамочка вдруг – шасть к зеркалу и губки красит! Это знаешь почему? Потому что дамочка возбудилась все-таки твоей серьезной мыслью, идеей! А выпустить из себя эту умственную возбужденность обратно на свободу ваша сестра только и может, что через зеркало!
      Маня. Там, за зеркалом, что-то есть не только в сказках…
      Фаддей Фаддеевич (отливает из графина в пустую молочную бутылку вина).Тсс, малютка! Это я на потом. Когда от многого берут немножко, – это, некоторым образом, не грабеж, а просто дележка… На утро надо. Никому не скажешь?
      Маня. Не скажу. Я знаю, вам поправиться надо будет.
      Фаддей Фаддеевич. Эхма, уже образованная; отец пьет?
      Маня. Нет, сейчас бросил. У него творческая неудача была, он загудел и по фазе сдвинулся. Потом мама к летчику-испытателю ушла, он и завязал.
      Фаддей Фаддеевич. Ты с ним сама осталась? Маня. Ara. A ваш Пашка кто? Фаддей Фаддеевич. Замечательный, некоторым образом, парень. Покрути ему шарики, покрути – у тебя получится, а то серьезный очень. Сам с малолетства вором был. Родители-то на целине сошлись, потом производитель где-то за горизонтом сгинул, а мать жива – это точно, в Омске прописана. Мотало ее, мотало по разным стройкам – все себя найти не может, его, некоторым образом, просто под забором бросила – курва, прости за откровенность. Пашка с малолетства правонарушителем рос, а потом одумался – и вот… (смеется)теперь сам в колонии по ним работает, по малолетним. Приголубь его, принцесса, а пока у входной двери рядом с кабаном зеркало видела? Сунь, малютка, за него бутылочку. У тебя неприметно получится. А я уходить буду – прихвачу. Только Пашке не проговорись!
       Входит Галина Викторовна. У нее очень красивая прическа.
      Маня. Пойду на балкон наводнение смотреть.
      Галина Викторовна. Если а-ля фуршет, Маня, то надо будет бутерброды делать.
      Маня. Я вам не горничная, тетюля! (Уходит, незаметно прихватив бутылку Фаддея Фаддеевича.)
      Галина Викторовна. Строптивая девчонка. Ну, а вы мне не помощник, Фома Фомич. Кстати, вам не надо пудры?
      Фаддей Фаддеевич. Пардон, мадам, но пудру я уже не употребляю – изжога после нее. А зовут меня Фаддей Фаддеевич.
      Галина Викторовна. Извините. Имею в виду ваш фингал. Здесь большое общество собирается.
      Фаддей Фаддеевич. Зубная паста будет как раз к месту.
      Галина Викторовна. Тогда пройдемте в ванну.
       Павел смущенно топчется за диваном, на котором сидят Варвара Ивановна и Берта Абрамовна.
      Берта Абрамовна. Посидите с нами, молодой человек. Этого молодого человека, Варвара Ивановна, Павлом зовут, он белобрысый, сутулится.
      Павел (садится с ними).Спасибо за приглашение, но мне, если конфециально, надо бы за дядей Фаддеем приглядеть…
      Варвара Ивановна. Кон-фи-ден-циально! А мы вот, Павел, с Бертой Абрамовной боевые подруги. Нас и ранило вместе под Тихвином. Потом, когда я совсем зрение потеряла, Берта Абрамовна меня разыскала. Теперь вместе живем. Мешаю я ей, конечно, ужасно!
      Берта Абрамовна. Не надо так! Неверно вы говорите! Мы обе друг другу необходимы!
      Варвара Ивановна. А Даню и Васю давно знаете?
      Павел. Минут пять. Хотя Данилу Васильевича по телевизору видел. Когда «Венеру-шесть» запустили.
      Варвара Ивановна. Даня никогда не повторял ошибок, которые они совершали вместе с Васей. Вася повторяет. И делает это даже специально. Он этим как бы бросает вызов фортуне. Они ссорились с самого детства: выпихивали друг друга из кроватки, как кукушонок выпихивает воробьят или кого он там выпихивает.
      Павел. Сорочат. Мне нравится, что Данила Васильевич альпинист.
      Варвара Ивановна. Он пошел далеко и пойдет еще дальше, если милиция не остановит, но, мне кажется, он будет бояться смерти больше Васи…
      Берта Абрамовна. Расскажите, Павел, толком, с кем вы пришли?
      Варвара Ивановна. Берта! Да подождите вы! Я же еще не закончила! Ну вот, конечно! Потеряла нить!
      Берта Абрамовна. Простите, Варвара Ивановна.
      Павел. Дядя Фаддей – индивид, который лишен служебно-общественного карьеризма на сто процентов.
      Варвара Ивановна. Процентов.
      Павел. Ага. Я про социально здоровый карьеризм, когда индивид желает вникать в сложность общественного производства. Он подписками торгует. Очередь честно стоит, подписку получит, а потом ее втридорога продаст: чего уж между родственниками темнить…
      Берта Абрамовна. Скажите, Павел, на каком фронте ваш дядя воевал?
      Павел (смеется).Ни на каком. Его туда и близко не подпускали. Он по пятьдесят восьмой десятку от-бухал. В два срока – по пятерке: до войны и после. Отец в царской конюшне рысакам копыта чистил – вот Фаддеич за него и ответил.
      Берта Абрамовна. А где же он в войну был? Павел. В Игарке пожарником. И награжден памятным нагрудным знаком «Ветеран ПВО Игарки». В форме пятиконечной звезды награда. И вот позавчера значок потерял. И так, если конфециально говорить, переживал, что лег на кровать и сутки носом в стенку лежал и плакал, а потом напился. А я давеча значок нашел. (Достает значок, показывает Берте Абрамовне.)Только ему не говорите. Это я сюрприз хочу. У него день рождения завтра, а я ему утром – памятный знак! Берта Абрамовна. У меня такое ощущение, что я его встречала…
      Варвара Ивановна (хрустит пальцами).Берточка, а вы все своего принца ждете! Не отказывайтесь, не отказывайтесь!
      Берта Абрамовна. Не ставьте меня в глупое положение, Варвара Ивановна.
      Варвара Ивановна. Павел, скажите, моя подруга сейчас покраснела?
      Павел (смеется).Если конфециально, то да. Варвара Ивановна (в зал).И я бы ждала и ждала своего принца, кабы слепа не была. Пускай бы все вокруг смеялись, а я бы ждала! Как у Симонова…
       Является Фаддей Фаддеевич. Фингал замазан зубной пастой.
      Фаддей Фаддеевич. Живут люди! Подвесить бы их, нынешних ученых, жрецов, некоторым образом, НТР, в храме их науки за ноги под потолок! Виски пьют, а? Как это вам нравится? Я – бормотуху, а они – виски! А что они полезного умеют-то? И какому богу поклоняются? А одному богу – директору своего института дурацкого!
      Павел. А что такие граждане, как ты, умеют? Гнить они умеют. Да, и загнивают с полным даже для себя удовольствием.

§ 9

       Резкий звонок. Является капитан II ранга Четаев. Он в форме и при всех регалиях со знаком командира подводной лодки и с букетом хризантем. Внимание всего общества сосредоточивается на нем.
      Чет а ев. Прошу разрешения присутствовать! Здравия желаю! Кто здесь флагман?
      Данила Васильевич. Я. Но куда идет корабль, пока знать не знаю. Аркадий, просветите товарища!
      Аркадий (будит Ираиду Родионовну).Родионовна, морячок пришел. Это кто?
      Ираида Родионовна. Его двоюродного дедушку Сереженьку шикарная такая горничная вывозила в колясочке – полушалок бисером вышит, ленты в волосах голубые… Сереженька меня увидит, заулыбается, выплевывает резиновую пустышку… (Засыпает.)
      Аркадий. Все понятно. Вы Владимир Федорович Четаев?
      Четаев. Да.
      Аркадий. Вы знаете, что в одна тысяча шестьсот двенадцатом году в Москве жил дьяк Четай Оботуров?
      Четаев. Теперь знаю. Кто-нибудь возьмет у меня цветы? Они же вянут, потому что воду любят.
       Галина Викторовна берет у него цветы.
      Аркадий. У вашего отца был двоюродный брат, внучка этого двоюродного брата вашего отца приехала из Англии и будет здесь через полчаса. Она хотела вас видеть.
      Четаев. Кем же она мне приходится?
      Аркадий. Долго объяснять. А называть можете ее кузиной.
      Четаев. Стыдно, но я с детства не могу понять, что такое – кузен или кузина.
      Данила Васильевич. Толстого надо читать. А теперь меня слушайте. Если контакты с какими-то неизвестными и подозрительными иностранцами не входят в ваши интересы, то вы можете, на мой взгляд, спокойно уклониться, ибо все происходящее – обыкновенное раздувание из мухи слона.
      Четаев. Уклоняются только от ракет, торпед и бомб, а не от родичей.
      Данила Васильевич. Вы женаты?
      Четаев. Нет. Чужие разводы надоели. А почему спрашиваете?
      Данила Васильевич. Потому что если по Толстому, то кузены обязательно друг в друга влюбляются.
      Четаев. Разрешите позвонить? Надо сообщить место пребывания начальству. Погодка разгуливается. Как бы не пришлось в Кронштадт на всех парусах нестись.
      Фаддей Фаддеевич. Вот мы и начали уклонение от дьяка Четая и подозрительных иностранцев. Только не прямо мы уклоняемся, а под парусами. А блестит-то как! Прямо царский червонец!
      Четаев (докладывает по телефону, считывая номер с планки).Капитан второго ранга Четаев. Я по тридцать пять, пять, семь, сорок шесть. Всё. До связи!
      Аркадий. Значит, так. Вы, Данила Васильевич, товарищу Четаеву двоюродный правнук, а Фаддей Фаддеевич Голяшкин ему боковой прадед.
      Четаев. Очень приятно.
      Василий Васильевич. Кажется, Владимир Федорович, на вашем гербе изображены судак, лещ и бутылка сивухи, так как один предок торговал рыбой, а другой, понимаете ли, служил по акцизу.
      Четаев. Очень приятно. Благодарю за информацию.
      Фаддей Фаддеевич. Скажи-ка, морячок, у тебя батя прокурор был?
      Четаев. Так точно. А вы его знали? Мне мало лет было, когда он умер.
      Фаддей Фаддеевич. Шапочно знал. Замечательный человек был. (Берте Абрамовне.)Только батя его не просто умер, а, некоторым образом, повесился в одна тысяча девятьсот пятьдесят шестом.
      Берта Абрамовна. Господи!
      Четаев. Абсолютно убежден был, что все семейство в разные годы, но под корень вырубилось, ан нет! Вообще-то терпеть не могу в прошлое заглядывать. Как заглянешь туда – будто на тебя все слезы зимней Атлантики выльются, – тоска зеленая. А я солдат, подводной лодкой командую, на меня люди смотрят, мне тужить по уставу не положено.
      Фаддей Фаддеевич. Ну и молодец, Вова! Вояка должен в себе беззаботность хранить и психологиями не злоупотреблять. Знал я в местах не столь отдаленных одного ветеринарного майора. Он такой психоаналитик был – все выяснял да выяснял, почему быки красный цвет не любят. В результате… его казенный козел забодал. (Берте Абрамовне.)Шлепнул следователь психоаналитика прямо в кабинете: никак понять не мог юрист, что ветеринар действительно проблемой цветного зрения у млекопитающих занимался, а не под красный флаг подкоп вел…
       Маня и Павел сидят на балконном подоконнике.
      Маня. Значит, ты по подросткам работаешь?
      Павел. Ага. И семейным правом интересуюсь. Тебе тут скучно?
      Маня. Ага. (Напевает.)«На германской войне только пушки в цене…»
      Павел. Не секрет, что семья стоит у истоков аморальных тенденций, проявляющихся в правонарушениях некоторых подростков.
      Маня. Кто больше нарушает: мальчишки или девчонки?
      Павел. В развитом социализме или по мировой статистике?
      Маня (напевает).«На германской войне только пушки в цене… а невесту другой успокоит…»
      Павел. Ноги у тебя очень красивые, но, кон-фециально, ты бы здесь… ну, не очень их показывала…
      Маня. Я в колготках, внучек. Да мне и не жалко: пускай хоть вся семья любуется.
      Павел. У тебя косы были?
      Маня. Мать заставляла. А как предки разошлись, так я их обрезала.
      Павел. Да, большое влияние оказывает семья от самой малой мелочи до решения всего комплекса общесоциальных проблем.
      Маня. Ага… Выходит, Надежда Константиновна всю жизнь шарики крутила? А по портрету не скажешь, да?
      Павел. Конец двадцатых – начало тридцатых годов характеризовались ослаблением семейных уз. А в условиях развитого социализма семья принимает все большее значение в решении общесоциальных и воспитательных проблем.
      Маня. Точно. (Задирает коленки еще выше.)В семье молодежь получает первые уроки идейной убежденности и, если конфециально, бережного отношения к соцсобственности, ага?
      Павел. Это ты смеешься или издеваешься?
      Маня. Нет, серьезно. (Напевает.)«На германской войне только пушки в цене… да и нынче вы все холостые…»
      Павел. Замуж хочешь?
      Маня. Ага. Я, как и ты, детишек люблю. Да и читала где-то, что у замужних женщин чувство вины, связанное с внебрачными половыми связями, слабее выражено и реже встречается, нежели в случае добрачных грехов.
      Павел. Вообще-то точно! А учиться после школы думаешь?
      Маня. Не-а. Образованные, если по мировой статистике, грешат больше. В ПТУ пойду: аптекарь-фармацевт. Чего молчишь?
      Павел. Про твою косу думаю. Факт ее обрезания очень интересен с точки зрения некоторых аспектов поведения подростков, а подросток – проблема вечная. Небось все-таки плакала, когда резала?
      Маня. Ты фактический идиот или только чучело из себя валяешь?
      Павел. Сам не знаю. Понимаешь, коса – большое дело. Ею девушки самые разные, если конфециально говорить, легко могут пороки прикрывать. Коса – отличная маскировка, а вы их режете. Тут вот и зарыта какая-то собака.
      Маня. Слушай, внучек, а целоваться ты хорошо умеешь? Чего уши насторожил? Давай за штору залезем и я тебя проэкзаменую?
      Павел. Ну, ты даешь!
      Маня. Ладно. Считай, я пошутила. Про косы слушай. У всех порядочных девочек косы в крысиные хвостики превращаются уже к пятому классу – от долбежки. Вот и пришлось обрезание совершить.
       Павел глубоко задумывается, машинально напевая: «На германской войне только пушки в цене, а невесту другой успокоит…»
      Маня. Сейчас в столовке сидит такая девица с крысиным хвостом – умная, в черном свитере и на кривых каблуках. Лет тридцать. Опрокинула в тарелку на свою люля-кебаб полную перечницу. И вилкой молотый перец с тарелки обратно в перечницу собирает. Я говорю: ножом удобнее! Она рукой махнула и сожрала люля-кебабу вместе с перцем. А? Вот дура! Она еще и кусок лимона съела, а он от перца коричневый. Не скучай, внучек!

§ 10

       Явление профессора Башкирова. Сперва вкатывается детская колясочка, а за ней входит и он сам. На поддоне колясочки банки с грибами.
      Галина Викторовна. Рано или поздно он убьет ребенка! Собаку-то хоть вывел?
      Башкиров. Здравствуйте, товарищи! Кто из вас еще не был в туалете? Прошу сразу взглянуть туда! Это я привез из Парижа канареечный унитаз, я! А почему телевизор не включен? «Зенит» играет, а у них телевизор не включен! Слушайте, Зайцев, опять Эванс звонил. Утверждает, что на трех и восемь десятых альбедо еще меньше, чем я считал! Сукин сын этот Эванс!
      Данила Васильевич. Черт с ним. Не делайте из мухи слона. Ну, статью задержим – великое дело… Садись, будь друг, к телевизору и прости, что я твою жену похитил на этот веселый вечерок. Но куда мне без хозяйки – сам видишь. Сейчас еще иностранцы приедут, черт бы их вместе с Эвансом побрал!
      Ира и да Родионовна (просыпается).А ты откуда? Ему поисть надо. Вырос же такой большой балбес… Мужчина, как поест, так враз добреет… (Засыпает.)
       Детский плач из коляски.
      Галина Викторовна. Гуленька, Гуленька, мама твоя здесь, ну, что ты, маленький, сладенький мой…
      Башкиров (включает телевизор, отбирает у жены коляску).Ты, Галюха, занимайся своими делами. Гулька на моем попечении. Знаете, товарищи, хорошие французские писатели утверждают, что только через дочерей мужчины узнают о том, сколько нежности аккумулировано в женщине. Но у нас, увы, сын!
      Фаддей Фаддеевич (возвращается в кабинет).Потрясающий толчок!
      Башкиров (оглушительно хохочет).Вы поглядели бы, как я с этим натюрмортом на таможне кувыркался! Ну, что мне делать, если я своего шефа люблю?
       Фаддей Фаддеевич подсаживается к Башкирову, оба смотрят футбольный матч.
      Фаддей Фаддеевич. Будь моя воля, разрешил бы спортсменам любые допинги. Ежели олимпиец, получив укол в попку с допингом, сиганет выше Адмиралтейства, то, я считаю, это все равно станет всечеловеческим достижением, или завоеванием, – вот так, некоторым образом, я думаю. А вы?
      Башкиров. Очень интересно. Полнейшая раскованность мышления. Продолжайте, пожалуйста, вашу мысль.
      Фаддей Фаддеевич. Вы оптимист или пессимист?
      Башкиров. Видите ли, я диалектик, и потому оптимист. Вот, например, я люблю Италию и итальянцев, а они утверждают, что Время – порядочный человек. И все вообще идет к лучшему в этом лучшем из миров. Обратите внимание: средний возраст римлян в начале эры был около двадцати двух лет, а мне уже исполнилось пятьдесят два…
      Аркадий (откашлявшись).Товарищи, прошу никого не беспокоиться по поводу анкет! Вы все здесь – незаконнорожденные! Все! И потому никому ничего не грозит! Я вас собрал просто из желания разъяснить вам то, какая на самом деле кровь течет в ваших венах и артериях!
      Фаддей Фаддеевич. Ну, сыромолотые дворяне, давайте-ка долболызнем по этому поводу!
      Галина Викторовна. Во всех нас течет одна кровь – Адама с Евой для верующих. Или обезьянья – для неверующих. И провались все предки и родственники Данилы Васильевича пропадом, особенно если они связаны с заграницей.
       Аркадий разворачивает огромный свиток – родословное дерево Оботуровых. Все столпились возле него. Тем временем Василий Васильевич берет роскошную монографию о Гойе, долго листает, разворачивает офорт «Вплоть до третьего поколения», ставит на видное место. Торжественно-тупой осел любуется портретами своих ослов-предков.
      Данила Васильевич (задумчиво, сам себе).Василий Темный!.. Какие времена были!.. Феодализм – замечательнейшее социальное устройство для мужчин. Да, феодалам, феодалам можно завидовать! Отлюбят крепостную девицу и: «Иди, милая, обратно в девичью носок вязать!» Она ему ручку поцелует, не больше! – и в девичью обратно шмыг! А мне в условиях социализма что прикажете с этой… гм, любовью делать? Не нового же программиста заводить! Пока он научится отличать по параметрам Венеру от Марса? (Аркадию.)Да, да, слушаю вас. Так что и кому еще от меня будет надо?
      Аркадий. Мэри выразила желание увидеть вас в кругу семьи. (То было так трогательно: осенние сумерки, все пепельно на кладбище, и молодая англичанка с локоном отца у могилы женщины, которую он любил, как Ромео.) И я не мог отказать леди. И обещал найти всех ваших с ней родственников.
      Данила Васильевич. Галина Викторовна уже объяснила вам, что, кроме брата, у меня родственников нет.
      Аркадий. Родионовна! Не спи! Расскажи-ка, бабуля, как ты и кого из оботуровских сродичей разыскала!
      Ираида Родионовна. В трояк вы мне все обошлись, чтобы вас сыскать. В контору кладбищенскую сунулась поперву, говорю, мол, угнетателев, на кого спину гнула до революции в прислуге, ищу. А теперя, говорю, осталась я женщина одинокая, беззащитная, ищу последышей ентих эксплуататоров: пускай, мол, меня теперь до смерти голубят. Ну, и трояк еще сунула. Так в конторе с ног сбились – аж девять душ нашли! (Засыпает в кресле.)
      Фаддей Фаддеевич. Тихо. «Время» начинается.
      Башкиров. Да, да! Наш век беременен демократией, хотя вокруг одни диктаторы.
      Аркадий. Сейчас будет антракт. Во время которого вы будете смотреть программу «Время». Так как ничего нового вы из этой программы не узнаете – ну, будет красавец Игорь Фесуненко, например, про индейцев рассказывать и про их индейского вождя, томящегося в жутком американском заточении, – то лучше задам вам классическую задачку: в каком случае сын оказывается дедом самому себе? И даже подскажу ответ, а вы попробуйте представить это дело в воображении. Ежели сорокалетняя вышла за двадцатилетнего, а его отец женился на ее дочери, то сын первой четы – дед самому себе. Думайте, представляйте, а я поехал за иностранками в гостиницу «Ленинград». (В зал.)Пушкину за «Годунова» так врезали – похуже, нежели Пикулю, Пугачевой и Леонтьеву, вместе взятым. «Ну что это за сочинение? Инде прозою, инде стихами, инде по-французски, инде по-латыни, да еще и без рифм». Нынче чего бояться?! Намеренное отличие моего сочинения состоять будет в бессвязной пестроте явлений и прыжках от одного предмета к другому по образу и подобию, например, кенгуру или того же Валеры Леонтьева. Недаром в Горном институте учился! Нет, недаром, недаром она с гусаром! Славы охота! Славы! Через потрясение основ ее схвачу! Славы! Славы! Славы!
      Данила Васильевич (в зал).Только неопытной, но талантливой молодости разрешено вырывать факты из бесконечного потока и обрушиваться на них поодиночке. Вот и Аркадий рвет факты, как овчарка клочья из ватника дрессировщика.

Глава вторая

§ 1

       Общество в сборе. Квартира блистает в огнях и хрусталик. Ожидается появление минимум генсека ООН. Три условно-сигнальных автомобильных гудка за окнами.
      Галина Викторовна. Приехали! Конечно, кое-что не успели, но… Как говорит академик Баранцев: «Полное совершенство – наилучшая тюрьма для духа».
      Четаев. По местам стоять! Флаг, гюйс, флаги расцвечивания поднять! Играть захождение!
      Фаддей Фаддеевич. Надо бы старушку, некоторым образом, разбудить да в красный угол посадить.
      Ираида Родионовна (просыпаясь).Какое мне красное место, мое место давно в земле. (Достает бутылочку с лекарством.)От диабета, милые, лечуся.
      Павел. Давайте, бабушка, я накапаю, сколько капель?
      Ираида Родионовна. Без мильтонов обойдусь – сама насобачилась: у меня лакеев-то, кроме Мурзика, нету.
       Аркадий вводит иностранок. Старшая – крупных форм негритянка, обвешана кино-и фотоаппаратурой, в брюках клёш. Младшая – мулаточка, очень хорошенькая.
      Аркадий. Данила Васильевич, вот ваша, так сказать, мачеха – госпожа Розалинда Оботур, она же Оботурова. А это сестричка ваша. Мария Сергеевна Оботурова – мисс Мэри Стонер. Мадам владеет фотоателье для кошек в Монреале. По-русски ни бум-бум.
       Пауза. Общество разглядывает Розалинду, которая жует резинку и меняет насадку у кинокамеры. Все последующее время Розалинда снимает или кино, или фото, никак не реагируя на происходящее вокруг.
      Варвара Ивановна. Берточка, почему так тихо стало?
      Берта Абрамовна (шепотом).Вдова Сергея Станиславовича – негритянка.
      Ираида Родионовна. Ну и кулики прилетели из заморья! И в штаны вырядилась! (Аркадию.)Чего меня не упредил, что старшая – вовсе черная?
      Аркадий. А я почем знал? По дочке никак не скажешь.
      Ираида Родионовна (Даниле Васильевичу).Да, видать, папаша твой вкус имел разнообразный, шалун вышел, весь в деда… (Засыпает.)
      Фаддей Фаддеевич. Н-да, такая рожа, что и на себя не похожа!
      Маня. Ну и что? Может быть, у них когда-нибудь в семье новый Пушкин родится.
      Павел. Правильно, девочка! Не надо великорусским шовинизмом заниматься. (Растроганно.)Воссоединяется семья! Первичная ячейка общества…
      Галина Викторовна. Завтра пойду и коротко постригусь. У этой Мэри красивая прическа: я всегда объективна в таких вопросах. И вообще у негров крепкие волосы – этого у них не отнимешь!
      Башкиров. Да, дорогая женушка, я тоже никогда еще не видел лысого негра.
      Василий Васильевич (Даниле Васильевичу).Придется тебе, братец, вносить изменения в анкету: дворянин столбовой, мормон, белоэмигрант…
      Данила Васильевич. Никаких юридических оснований для всего этого нет. И никаких изменений не будет. Не делай, брат, из мухи слона. Пора нам забыть раздоры. Они, право, вздорны перед лицом этого татаро-монгольского нашествия.
      Аркадий. Мэри с детства воспитывалась у троюродного дяди вашего папеньки в Англии. Она славист, магистр, уже вдова, яхтсменка – два раза через Атлантический океан под парусом туда-обратно махнула.
      Василий Васильевич. Н-да, брат! Ну, ты и влип. Хотя, скорее всего, это розыгрыш или мистификация.
      Данила Васильевич. Ты думаешь? Вглядись внимательно. Ты же станковый живописец! Что-нибудь у меня с ней есть общее?
      Башкиров. Станьте-ка, друзья мои, рядком у зеркала!
       Данила Васильевич обнимает Мэри за плечи и подводит к зеркалу. Оба улыбаются, глядя на свои отражения.
      Василий Васильевич. Лекало глаз… Разрез рта… Ну, верхняя губа не показатель. Ежели поглядите разновременные фотографии человека неординарной профессии, то заметите, что от десятилетия к десятилетию у него верхняя губа утончается. Это я на проклятом Леонардо обнаружил…
      Мэри. Отец попал в большой просак – он умер скоропости… жительно.
      Галина Викторовна (старательно сочувствует).Да, да, все мы смертны. Все проходит, как с белых яблонь дым… Ну-с, Мария Сергеевна, прошу чувствовать себя как дома.
      Варвара Ивановна (восклицает в стиле «эврика» и слишком громко для ситуации).Я поняла! Вампука! Незримая власть африканской невесты Вампуки! Последний раз Сергей видел Надю черной и потому женился потом на негритянке!
      Берта Абрамовна. Тише-тише, Варвара, мы здесь не одни! (Шепотом, с неожиданным для нее озорством и лукавством.)И скорее всего последний раз он видел ее голенькой: у артистов гримируют только лицо и руки – не всю же ее сажей мазали!
      Варвара Ивановна. Я не люблю, когда ты хулиганишь, Берта!
      Четаев (Галине Викторовне).Вы разрешите, я передарю несколько хризантем кузине?
      Галина Викторовна. Хоть весь пучок.
       Мэри подходит к портрету Надежды Константиновны. Общество выстраивается полукругом позади нее. Смотрят, на портрет.
      Мэри. Это она, Данила Васильевич?
      Данила Васильевич. Да. Писал брат. Познакомьтесь. Если уж мы решили делать из мухи слона, то и мой брат вам какой-нибудь теплый родственник. Можете называть его Васей.
      Башкиров (рассматривает портрет).Женщин никогда не распинали на крестах. Что бы это значило?
      Фаддей Фаддеевич. Тогда, некоторым образом, махровый матриархат был.
      Павел. И в наших школьных заведениях сейчас наблюдается подобное явление.
      Василий Васильевич. Станьте чуть правее, Мария Сергеевна: отсюда бликует. Мама была красавица. И я могу понять безумную любовь вашего отца. Когда пишешь портрет, видишь человека иначе. Она, правда, сердилась, когда я смотрел пристально. Но как иначе может смотреть художник, когда пишет? Н-да, а нынче жизнь все чаще подергивается гнусной наволочью – вдохновения нет, да и здоровья…
      Маня (Павлу).Он у меня хороший. Его любимая фраза: «Честь и совесть велели мне прожить век на диване – как Обломову».
      Мэри. Отец говорил: «Если будешь ТАМ, думай только по-русски». У меня получается? Как это: «Поцеловать столетний бедный и зацелованный оклад…» Забыла… «Печальный остров… туда…» Опять забыла. Он рассказывал, что ваши артисты приехали в Польшу голодные. А у Надежды, Надежды Константиновны, из шубы выползал мех…
      Данила Васильевич. Вероятно, «вылезал»?
      Мэри. Да-да, конечно! Вылезал! А потом он получил наследство – акции огромной судоходной компании, но с горя разлуки прокутил все пароходы. А когда боши, фашистские захванчики, подошли к Парижу, папа…
      Данила Васильевич. Захватчики.
      Мэри. Да-да! Конечно! Когда пришли захватчики, он выдрал за Де Голлем и в Англию, и в Алжир, а в Югославии у Тито ему прострелили голову…
      Данила Васильевич. Удрал, значит, из Франции, чтобы воевать против фашистов?
      Мэри. Да-да! Конечно! Удрал!
      Данила Васильевич. И то слава богу!
      Мэри. После раны у него получился психический ненормализм…
      Аркадий (в зал).Тут не права Мэри. У него, пожалуй, был случай психического нормализма. Оботуров взял Розалинду с панели – язвы империализма. Попал в среду мормонов или баптистов, начитался Гаршина, дружил с духоборами, которые помнили Толстого. Да и Розалинда, как ни странно сейчас это представить, дурнушкой не была. Негритяночки бывают и очаровательными, и бойкими, и лукавыми девушками – как и все их сверстницы любого цвета. Не глядите на ее жвачку и аппаратуру. Она вдова, еще совсем не забывшая свои горести. И если она улыбнется, то это будет как солнце апреля – читайте пьесу «Людвико Сфорца», автор Барри Корнуолл. Эту пьесу хорошо знал Пушкин, когда писал «Каменного гостя». Все смешалось в доме Облонских…
      Мэри. Я счастлива встретить здесь много-много не только мертвых родственных душ. Опять неправильно выразилась? Волнуюсь…
      Василий Васильевич. Ничего-ничего! Души, правда, не бывают мертвыми или живыми. Тут Гоголь дал маху. Или есть душа или ее нету – третьего не дано.
      Четаев (вручает Мэри хризантемы).Я ваш кузен… Володя.
      Мэри (кладет цветы к портрету Надежды Константиновны).А я буду вам Маша.
      Ираида Родионовна (просыпается).Цалуй ее, молодец!
       Бравый моряк мальчишески конфузится и бездарно теряет фактор внезапности.
      Ираида Родионовна. Цалуй моряка, Маша! Вишь, сам он боисся! Только глаз на него не ложи: служилый, не свободной братии, хотя бывалец, ан под присягой живет. Цалуй, цалуй!