Итак, существует несколько тысяч языков, каждый из которых обладает своей собственной системой, своими атомами, своим набором фонем. Нет ни одной фонемы, которая была бы общей для всех языков мира.
      Что же получается в итоге? Выходит, что на земном шаре существуют сотни тысяч фонем (перемножьте тысячи языков на десятки различных атомов этих языков). А так как в диалектах одного и того же языка могут быть разные фонемы, то это число еще увеличится… Нельзя ли найти некую систему, что позволила бы как-то сгруппировать все это множество атомов языка? Найти своеобразную таблицу Менделеева для фонем?
      Звуки речи могут быть бесконечно разнообразны. Произношение фонемы может варьироваться от одного говорящего к другому, один и тот же человек может произносить фонему по-разному, в зависимости от настроения, ситуации и т. п. И все-таки фонема объединяет эти звуки воедино, являясь, как выразился один из создателей фонологии Дэниэль Джоунз, «маленькой семьей звуков». Или, как говорил академик Л. В. Щерба, «звуковым типом», в то время как реально произносимые звуки, «являющиеся тем частным, в котором реализуется общее», то есть фонема, будут лишь оттенками этой фонемы.
      Но если с помощью понятия фонемы удалось сгруппировать все эти «оттенки речи» в «маленькую семью звуков», то, быть может, удастся и сами фонемы объединить в общие группы, понимая, конечно, что не может быть универсальных фонем.
      Этой мыслью языковеды задавались давно. И отдельные всеобщие законы — лингвистические универсалии — были обнаружены уже на заре фонологии. Например, в каждом языке мира есть деление фонем на гласные и согласные. Ну, а другие общие признаки, другие универсалии — есть ли они?
      На этот вопрос ученые смогли ответить лишь недавно, во второй половине нашего столетия. Для этого пришлось проанализировать самые различные языки мира, самые разнообразные системы атомов речи. Причем анализ велся по двум направлениям. С одной стороны, наша речь порождается движением голосовых связок, языка, губ — словом, речевым аппаратом, который у человека развит, как ни у одного другого живого существа на планете. С другой стороны, наша речь — это колебания волн, непрерывный поток звуков.
      Звуки эти можно записать на магнитофон, на осциллограф, а затем провести анализ записи. Иными словами, дать физическую их характеристику, опираясь на данные акустики. Но и для «произносительной» характеристики фонем в наши дни разработана достаточно точная терминология. Недаром же в лингвистике существуют все эти глоттализованные, сонорные, фрикативные, абруптивные, назальные и т. п. звуки — в этих терминах описывается работа речевого аппарата человека, производящего тот или иной звук (вспомните наше описание преглоттализованного звука д— сколько понадобилось слов, чтобы описать его произношение, в то время как термин «преглоттализованный» сразу же укажет специалисту, каким образом надо произнести этот звук).
      Таким образом, фонемы можно описывать с двух сторон — со звуковой, акустической и речевой, артикуляр-ной, произносительной. И затем, сделав такое описание, выявлять признаки их сходства и различия.
      Мы уже говорили об одном различительном признаке, свойственном всем языкам мира: в них есть гласные и согласные фонемы. В очень многих языках существует противопоставление фонем по звонкости — глухости. Так различаются наши би п, ди т, си з.Но, например, в полинезийских языках или языке майя противопоставления по звонкости — глухости нет. Признак звонкости или глухости может быть описан как в терминах артикуляции, так и в терминах акустики.
      Чем отличается русское лот р.Тем, что лмы произносим плавно, а р— прерывно. Противопоставление по прерывности — непрерывности есть и в других языках мира, хотя есть языки, где ри лодна, а не две фонемы. Таким образом, найден еще один различительный признак, хотя и не всеобщий.
      В русском языке нет согласных, произношение которых сопровождалось бы смычкой гортани. Но такие согласные необычайно развиты в языках Кавказа, есть они во многих языках Новой Гвинеи и Африки. И фонемы в них противопоставляются по этому признаку.
      Точно таким же образом были выявлены еще несколько различительных признаков. Гласные фонемы могут различаться низкой или высокой тональностью, бемольной или простой, диезной или простой. Согласные могут быть носовыми или неносовыми, компактными или диффузными и т. д.
      И, что самое поразительное, число этих различительных (или, как именуют их еще, дифференциальных) признаков оказалось совсем незначительным. Более сотни тысяч фонем нескольких тысяч языков мира могут быть описаны в терминах всего-навсего дюжины различительных признаков. Двенадцать универсалий позволяют людям строить собственную систему атомов речи — фонем, отличную от языка другого народа, подобно тому, как из элементарных частиц строится многообразие атомов, из которых состоит наша Вселенная.
      Фонему образно сравнивают с кружком, а различительные признаки, по которым она отличается от других фонем в системе своего языка, с цветными квадратиками, что налагаются на этот кружок. Если фонема звонкая, то на кружок накладывается темно-синий квадрат, если глухая — светло-синий. Если она прерывная, накладывается темно-красный квадрат, если непрерывная — светло-красный и т. д. Каждая фонема будет представлять комбинацию, или, как говорят лингвисты, пучок различительных признаков. Или, если продолжать наше сравнение, каждая фонема будет представлена в виде кружка, покрытого комбинацией квадратов разного цвета. И число цветов, светлых и темных, которое необходимо нам, чтобы описать любую фонему любого языка, оказывается равным всего лишь двенадцати, хотя по своему богатству и разнообразию фонемы языков нашей планеты могут соперничать с цветовыми оттенками, которые различают наш глаз в видимой части спектра.
      Вы, вероятно, заметили, что различительные признаки строятся на противопоставлениях, причем двоичных, или, говоря языком лингвистики, бинарных. Но собственно говоря, почему эти противопоставления бинарны? А скажем, не тернарны, то есть не троичны?
      Вопрос, казалось бы, бессмысленный, вроде вопроса о том, почему колесо круглое или почему мы говорим а?Однако все обстоит далеко не так просто. Вспомните начало этого очерка. Мы говорили о том, как младенец начинает овладевать родным языком, как он просеивает сквозь сито фонем все многообразие звуков речи, которое порождает его лепет. Для детского ума двоичный принцип «да — нет», «хорошо — плохо», «белое — черное», «можно — нельзя» гораздо проще и доступнее, чем другие, более сложные вроде «да — может быть — нет»; «хорошо — посредственно — плохо» и т. п. Конечно, ребенок нескольких месяцев от роду не думает ни об этих различительных признаках, о которых мы и сами узнали каких-нибудь два десятка лет назад, ни о фонемах. Но подсознательно он улавливает, что баба отличается от папы звонкостью би глухостью п,а носовое мпревращает папу в маму.

      — Девочка, как тебя зовут?
      — Лита.
      — Лита?
      — Нет, Лита!
      — Ах, Рита!
      — Да, Лита…
      Девочка не может произнести фонему р.Но она прекрасно знает, что ротличается от л,которое она произносит в имени «Рита» и других словах. Хотя, разумеется, не имеет никакого понятия о дифференциальном признаке плавность — прерывность, позволяющем нам различать ри л.И, что самое примечательное, стоит ребенку интуитивно постичь тот или иной признак, как он начинает использовать его сразу для нескольких звуков. Например, поняв, что баба отличается от папы (то есть противопоставление по глухости — звонкости), он начинает отличать и дам от там, зайку от сайки (ибо ди т, зи стакже различаются признаком глухость — звонкость).
      С помощью фонологии мы начинаем постигать, каким же образом наши дети овладевают азами языка. Этим азам кибернетики пытаются обучить и детище человеческого разума — ЭВМ. Мечта о разговоре человека с роботом насчитывает не одно столетие. Но только в нашем веке она стала на реальную почву…
      Прежде всего, ученые решительно отказались от мысли обучать машину пословно, то есть вводить в ее электронную память эталоны звучания отдельных слов. Ведь слов в языке десятки и сотни тысяч. И пропорционально числу этих слов растут трудности, связанные с их распознаванием — легко научить отличать по звучанию два и пять, но не так-то просто различить два и льва или пядь и пять. Память ЭВМ предельно нагружается словами, а на выборку нужного слова из словаря отводится очень мало времени.
      Может быть, научить машину распознавать не слова, а фонемы? Но мы-то различаем их по смыслу — бабу от папы, пять от пядь. Машина же смысла не понимает. Кроме того, произношение фонем во многом зависит от возраста, пола, происхождения, образования говорящего. Интуитивно мы делаем поправку на это, мы распознаем фонемы, произносимые с искажениями, так как сравниваем их с эталонами фонем, что хранятся в нашем мозгу. Но ведь электронный мозг машины не имеет подобного рода эталонов!
      Наиболее эффективным оказалось решение использовать различительные признаки, ту дюжину языковых универсалий, о которых мы говорили. Плюс еще универсалии, связанные с особенностями произношения людей — речь быстрая, медленная, плавная, резкая и т. д.
      Сначала, принимая звуковые волны, то есть человеческую речь, машина делит ее на различительные признаки. Затем она сравнивает их с эталоном целого слова, которое хранится в ее электронной памяти. Но не в виде полной записи слова, а в виде последовательности различительных признаков, кодирующих его.
      У современных вычислительных машин есть два вида памяти: оперативная память, небольшого объема, но быстродействующая, и память долговременная, значительно превосходящая первую в объеме и столь же значительно отстающая в скорости. Быстрая оперативная память может быть использована для переработки звуков речи в различительные признаки, а память большого объема — для хранения всего словаря.
      Сначала эта модель была предложена из чисто языковедческих соображений. Затем исследования, проведенные в нашей стране под руководством Л. А. Чистович, показали, что распознавание речи человеком также происходит по сходному принципу. Чтобы понимать человеческую речь, машина должна, оказывается, делать это «по-человечески»!
      В настоящее время в нашей стране и за рубежом создано немало машин, распознающих человеческую речь. И с каждым годом они совершенствуются. Как пример приведем электронно-вычислительную систему «ТРЕШОЛД-500», созданную в Англии. Практическое применение нашло уже более полутысячи систем «ТРЕШОЛД». Она используется для контроля качества продукции на конвейерах, для управления станками, для сортировки товаров, для опознания личности, для проверки багажа в аэропортах, в системах программированного обучения, для обслуживания парализованных больных в больницах (выключить электроприбор, вызвать врача или медсестру и т. п.)…
      Как же распознает речь эта система? Звуки, которые улавливает электронное «ухо» машины, разлагаются на составляющие элементы, преобразуются в двоичный код и поступают в память ЭВМ. Тут они группируются в пять семейств по тридцати двум фонетическим признакам (создатели «ТРЕШОЛДа» ограничились делением на согласные, гласные, короткие паузы, длинные паузы, взрывные звуки). Чтобы машина смогла определить еще и индивидуальные особенности голоса, слова произносятся многократно…
      ЭВМ расчленяет длительность произношения слов на шестнадцать равных временных промежутков. Затем выявляет в каждом из них тридцать два фонетических признака. Слово преобразуется в числовой код по этим признакам. Наконец, после многократных повторов одного и того же слова машина выводит «усредненный код», то есть получает характеристики индивидуального голоса, понятные ее электронному мозгу.
      Общая емкость словаря системы «ТРЕШОЛД» — до двухсот двадцати слов. Словарь записывается на магнитной ленте, которая хранится в библиотеке словарей системы. Естественно, что словарь составляется для каждого человека и фиксирует особенности голоса с их индивидуальным тембром, окраской и прочими особенностями. Причем машина различает слова, хранящиеся в ее памяти, независимо от того, в каком настроении мы их произнесем— со страхом, радостью, болью и т. д.

      Конечно, система «ТРЕШОЛД» — явление не уникальное. Например, в университете Карнеги — Меллона, в США, разработана экспериментальная система «захвата речи», которая позволяет распознавать до девяноста пяти процентов фраз. Причем произносит эти фразы не один человек, а пять, три мужчины и две женщины, а словарь содержит более тысячи слов.
      Работы по «захвату речи» ведутся в Национальном исследовательском центре дальней связи во Франции, ведут их также советские ученые — в Москве, Ленинграде, Тбилиси, Киеве… Рассказ об этих работах занял бы много времени, к тому же они все-таки относятся более к технике, чем к лингвистике, основной теме нашей книги.
      Вам, пожалуй, стала ясна огромная роль фонологии в попытках научить машину говорить «по-человечески». Еще более важную роль может сыграть эта дисциплина в понимании того, каким же образом сигнальная система наших прапрапрапредков, приматов, превратилась в человеческую речь.
      Человеческие языки в среднем имеют тридцать-сорок атомов, фонем, из которых строятся молекулы слов. Изучая системы сигнализации наших ближайших родственников по древу жизни — приматов, ученые обнаружили, что число осмысленных сигналов, каждый из которых соотнесен с определенной ситуацией, находится в пределах двадцати-сорока знаков. Столько их у шимпанзе, у прославившихся на весь мир диких обезьян Японии, у других приматов.
      Случайно ли это совпадение? По всей вероятности, нет, не случайно. Видимо, и у наших прапрапрапредков первоначально существовала сигнализация, состоящая из нескольких десятков знаков. Анализ черепов питекантропов, обезьянолюдей, пещерных людей, неандертальцев, показывает, что у них не было речи в нашем понимании, то есть человеческой членораздельной речи, представляющей сложную иерархию разных уровней — фонем, морфем, слов, предложений. По всей видимости, у них была примерно такая же примитивная сигнальная система, как и у человекообразных обезьян.
      Трудовая деятельность вызвала необходимость в новых словах-сигналах. И не в одном-двух, а десятках, сотнях, тысячах. Остальным приматам достаточно было тридцати-сорока сигналов, чтобы выразить тревогу, удовольствие, призыв и тому подобные примитивные «понятия» и чувства. «Человеку разумному» этого было недостаточно.
      Казалось бы, самый простой путь — увеличивать число сигналов-знаков, наращивать словарь. Однако это потребовало бы колоссального объема памяти, причем, если говорить языком кибернетики, памяти оперативной, быстродействующей. А ее объем, как известно, не может быть большим, иначе потеряется быстрота…
      И тогда эволюция повела наших предков иным путем — тем самым, что ныне в какой-то мере имитируют современные ученые, когда обучают ЭВМ понимать человеческую речь. Нерасторжимые в прежней системе — в системе сигнализации приматов — сигналы-знаки стали делиться на элементарные различительные признаки. Из них стали формироваться фонемы — уже не простые «знаки ситуации», а единицы языка, служащие для образования единиц более высокого порядка — морфем, слов, а затем и предложений.
      Вероятно, в недалеком будущем лингвисты в содружестве е антропологами, психологами, кибернетиками, социологами смогут показать наглядно, в деталях, как происходило превращение сигнальной системы человекообразных обезьян в язык наших предков… Как трудовая деятельность вызвала потребность в новых сигналах… Как вместе с ростом словаря возрастала и емкость памяти… Как трудовые навыки и увеличение объема словаря способствовали эволюции мозга… Как вместе с развитием мозга шло совершенствование речевого аппарата… Как законы языка закреплялись в сознании отдельных членов общества и всего общества…
      Одним словом, как родился и развивался наш человеческий язык, справедливо именуемый чудом.

      Фонология находит еще одно интереснейшее применение. С помощью методики, разработанной в фонологии, некоторые исследователи пробуют описывать сигнализацию у дельфинов, обезьян и других животных.
      Советский ученый Н. И. Жинкин, специалист по физиологии и психологии речи, проделал обстоятельную работу, посвященную звуковой сигнальной системе обезьян — гамадрилов.
      Работа эта была проведена по всем правилам современной лингвистики. «Звуковое» измерение криков обезьян было проделано с помощью осциллографа. Спектрограммы позволили Жинкнну произвести «микроскопический анализ» звуков. «Речевое» измерение удалось провести с помощью рентгеноскопа. Он точно зафиксировал артикуляционные движения, которые делало горло обезьян при «разговоре».
      И, наконец, полученные данные были обработаны согласно теории фонологических различительных признаков. Оказалось, что сигналы-«слова» гамадрилов составлены по меньшей мере из десяти элементарных звуков. Например, тихий и довольно сложный по звуковому составу сигнал удовольствия, который очень приблизительно можно передать как хон,где х— нечто похожее на придыхание, а он— ясно слышимое ос носовым резонансом — состоит из трех элементарных звуков. В принципе, пользуясь этими элементами, можно построить около тысячи сигналов-«слов». Гамадрилы же пользуются по самой щедрой оценке, всего лишь сорока сигнальными знаками. Больше им не требуется: «ведь жизнь обезьяньего стада неизмеримо проще, чем жизнь человеческого коллектива. Это принципиально разные явления и принципиально различаются языки людей и сигнальные системы животных.
      Порой сложное, «двухэтажное», строение имеют системы сигнализации и других животных, а не только высокоразвитых обезьян. Так, у курицы общий сигнал тревоги разделяется на четыре различных сигнала: опасность близко, опасность далеко, опасность — человек и опасность — коршун. Сигнал призыва, повторенный дважды, означает категорический приказ. Всего в «курином языке» около десятка знаков-кирпичиков, из которых слагается два-три десятка различных сигналов. А ведь в принципе из них можно было образовать сотни новых сигналов! Однако жизнь курятника еще более проста, чем жизнь стада гамадрилов. И поэтому система сигнализации у кур обходится двумя десятками «слов».
      Звуковые сигналы издают львы и морские коньки, саранча и дельфины, да и вообще «разговаривают», обмениваются сигнальными звуками тысячи видов живых существ, в том числе рыбы, когда-то считавшиеся воплощением молчаливости. «Нем как рыба», — гласит пословица. Однако приборы, опущенные под воду, показывают, что тут идет беспрестанная болтовня, которую ведут обитатели подводного царства, обмениваясь звуками. Но за редкими исключениями, «рыбий язык» — ультразвуковые сигналы призыва, тревоги и т. п. — наше ухо не воспринимает. Так что пословица «нем как рыба» для нас, людей, остается в силе.
      Ученые всего мира терпеливо и настойчиво собирают коллекцию звуков, которые издают тигры и лягушки, насекомые и птицы — словом, все живые существа нашей планеты. С помощью чутких микрофонов на магнитофонную пленку записывается стрекотание кузнечика и пенье цикады, писк комара (это тоже сигнале) и щебетанье птиц. Записи анализируются, делаются спектрограммы, выявляются отдельные сигналы в непрерывном потоке звуков.

      Язык справедливо называют системой, структурой, кодом, каким бы уникальным ни был этот код, какой бы сложной ни была эта структура, какую бы иерархию ни имела система. Если язык — система, если его нижний этаж, фонемы, подчиняются законам универсалий, то, быть может, и другие, более высокие этажи имеют подобные же законы? Нельзя ли найти различительные признаки в грамматике?
      Например, такие категории, как род или число, невольно рождают мысль о своей всеобщности, универсальности. Род может быть мужским, женским или средним (или категория рода может вообще отсутствовать, как в английском языке). Число — единственным или множественным (или опять-таки отсутствовать, как в китайском языке). Разве не соблазнительно произвести классификацию языков мира по этим признакам?
      Но когда лингвисты обратились к языкам Африки, Океании, Австралии, языкам индейцев Америки, а также ко многим языкам Азии, неведомым классическому языкознанию, они обнаружили в них явления, не подпадающие под привычные для нас мерки. Во многих языках Новой Гвинеи и Тропической Африки, как и в английском языке, категории рода нет. Зато есть, как мы говорили, особые классы существительных. В африканском языке суахили таких классов два десятка, в папуасском языке насиои — свыше сорока (класс мужчин, женщин, больших животных, птиц, рыб, плодов, дней, садов, групп людей, домов, пальцев, пакетов, вязанок, кусков и т. д. и т. п.). Порой один и тот же корень, соединяясь с тем или иным грамматическим показателем класса, приобретает разные значения. В языке племени байиинг, живущем на острове Новая Британия, мунг-арозначает бревно, цунг-инг— кусок дерева, а мунг-ит— лучину, щепку.
      Да и в языках, где есть категория рода, деление на роды бывает весьма необычным. В папуасском языке абелам есть «живой» род, куда зачислены люди, крупвые животные и части тела, и «неживой», к которому относятся вещи, насекомые, птицы и мелкие звери. В другом папуасском языке, монумбо, есть мужской, женский, средний, детский и смешанный род. А в третьем папуасском языке, маринд, слово анемозначает человек, мужчина, слбво анум— женщина, а слово аним— люди. Вот и разберитесь, где здесь категория рода, а где—категория числа!
      Впрочем, и категория числа также весьма непроста. Есть языки, где помимо единственного и множественного числа, есть еще и двойственное число, и даже тройственное. В папуасском языке ава иян— это собака, иятаре— две собаки, иятаро— три собаки, иямари— много собак. В бушменском языке существует не менее шести способов образования множественного числа.
      Как видите, не так-то просто находить универсальные признаки в грамматике языков. И все-таки лингвисты их настойчиво ищут. Должны же они в конце концов быть, эти универсалии — ведь недаром то, что сказано на одном языке, может быть переведено на другой, какими бы ни были различия в фонетике и грамматике. Первые опыты в этом направлении уже были сделаны.
      Луи Ельмслев, датский лингвист, определил, что теоретически в языке может быть двести шестнадцать различных падежей. В реальных языках мира это число колеблется от нуля (в китайском) до пятидесяти двух (в табасаранском, одном из языков Дагестана). В древнейшем индоевропейском языке, прадедушке нашего русского, английского, греческого, персидского и многих других языков, родственных между собой, было восемь падежей. В старославянском языке было семь падежей, а в нынешнем русском их всего шесть (исчез звательный падеж, следы его остались в обращениях отче, старче, боже).
      Нельзя ли попробовать описать падежную систему на основе различительных признаков? Разумеется, признаки эти уже будут не фонетические вроде звонкость-глухость, а смысловые. Ведь анализировать мы будем не звуки языка, а слова. Но сам принцип противопоставления, принцип «да — нет», остается.
      Такой анализ был проделан Романом Осиповичем Якобсоном, которого справедливо называют наряду с замечательным русским ученым Николаем Сергеевичем Трубецким «отцом» современной фонологии. Проиллюстрируем эту работу на материале зна-комого всем читателям нашей книги русского языка.
      Начнем с именительного падежа. Чем он отличается от остальных? Прежде всего тем, что он как бы нейтрален, слово в именительном падеже является базисным, основным, исходным для остальных падежей. Винительный отличается от именительного тем, что действие в нем направлено на объект. Творительный отличается от именительного тем, что вовлекает в соучастие в действие и по отношению к главному действию он находится как бы на периферии; родительный — тем, что не полностью охватывает действие по объему…
      Получаем различительные признаки: направленность— ненаправленность, периферийность — непериферийность, объемность — необъемность… Оказывается, их вполне достаточно, чтобы описать систему русских падежей в терминах различительных признаков. Каждый падеж, подобно фонеме, будет пучком этих признаков. Вот какая табличка у нас получится, если мы обозначим присутствие признака знаком плюс, а отсутствие— знаком минус.
      Именительный — — — (ненаправленный, непериферийный, необъемный)
      Родительный: — — + (ненаправленный, непериферийный, объемный)
      Дательный: + + — (направленный, периферийный, необъемный)
      Винительный: + — — (направленный, непериферийный, необъемный)
      Творительный: — + — (ненаправленный, периферийный, необъемный)
      Предложный: — + +(ненаправленный, периферийный, объемный)
      Схема эта применима и к другим славянским и индоевропейским языкам. Разумеется, для того, чтобы описать падежную систему таких языков, как табасаранский с его пятьюдесятью двумя падежами, потребуется введение новых различительных признаков. Но дело не в числе этих признаков, а в самом методе. Принципы фонологии могут применяться не только к фонемам, но и более высоким «этажам» языка!