Глава 7

Спит Евгения вполне спокойно, как человек с чистой совестью. Всего каких-нибудь полгода назад подобная грешная жизнь ужаснула бы ее, надолго лишив сна и покоя. Но сна ее лишает телефонный звонок в то время, когда электронные часы показывают два ночи!

— Жека, привет! — говорит в трубке такой отчетливый голос Аристова, будто он звонит из автомата перед ее домом. — Я тебя не разбудил?

— Что ты! — говорит она сквозь зубы. — Я как раз стреляла из лука.

— Ах да, ведь у вас два часа ночи, — вроде спохватывается он, но в голосе никакого раскаяния не слышно.

— Действительно, уже так поздно, а я все стреляю… Спокойной ночи!

— Погоди, не вешай трубку! Я все-таки из Швеции звоню, не из какой-нибудь Кукуевки! Такие бабки палю, чтобы только узнать, как ты себя чувствуешь?

— Отлично! Еще пара таких ночных звонков, и я буду вполне готова.

— К чему?

— К психушке!

— Все может быть, Женечка. Ты мне так плохо приснилась! Дай, думаю, позвоню: не заболела ли? Говоришь, у тебя все в порядке?

— Не все. Опять проклятая память барахлит! Если бы я не забыла выключить телефон, спала бы сейчас, как все нормальные люди!

Она бросает трубку.

Так хорошо спала, и на тебе! Подлый Аристов. Неужели он будет постоянно держать ее в напряжении?. Сколько лет из года в год они проводили вместе праздники, и никогда — за все эти годы ни разу! — она не подумала о нем как о мужчине. То есть, увидев его впервые, она, конечно, отметила незаурядность Толяна — вполне в ее вкусе. Но и только! Он был чужой муж. Она — верная жена. И по привычке не заглядываться на чужое она запретила себе о нем думать.

Но в каждом минусе есть свои плюсы, усмехается Евгения. Ушел сон — пришли мудрые мысли. Например, исчезает куда-то прежняя ее нерешительность по поводу работы: менять ли ее на другую, но высокооплачиваемую?

В самом деле, неужели хороший архитектор — знай наших! — пропадет, если на новом месте у него что-то не заладится? В конце концов, под лежачий камень вода не течет. Не помрет с голоду! В крайнем случае можно пойти работать кондуктором — они все время требуются… То есть Евгения знает, что до такой крайности она вряд ли дойдет, но приятно думать о себе как о женщине, умеющей самостоятельно находить выход из трудных положений.

Она чуть не бросается искать визитку президента строительной фирмы, но в последний момент резонно замечает: во-первых, третий час ночи, во-вторых, она не в Швеции, а в-третьих, неплохо бы переговорить со своим нынешним начальством. Полная планов и надежд, она опять засыпает…

Утром Евгения успевает переговорить с матерью и с Никитой. Поскольку с сыном отношения у нее доверительные — устами младенца глаголет истина! — она решает сообщить о своем ночном решении ему первому.

— Как думаешь, Кит, стоит мне переходить на работу в частную фирму? Приглашают…

— А как у них с оплатой труда?

— Обещают платить намного больше, чем в НИИ.

— Тогда чего думать? — удивляется сын. — Конечно, переходи. Тебе вовсе не плохо сейчас приодеться, а знаешь, сколько нынче стоит клевый прикид?

— Разве тебе самому он помешает?

— Я — мужчина, — говорит он. — Для меня главное — аккуратным быть!

Интересно, где это он набрался такой взрослой мудрости?

— Кстати, — продолжает Никита, — отец мне на осень клевую куртку купил. Его друг в Финляндию ездил, и он ему заказал!

В голосе сына слышится восхищение заботливым отцом, и Евгению это почему-то задевает. Правда, она не подает виду: разве сын не должен любить отца? Потому как бы между прочим она говорит:

— Вот и хорошо. Тогда тебе еще осенние ботинки купить, и ты одет-обут!

Но Вера Александровна, видимо, слышит их разговор, потому что говорит в трубку:

— Обувь Никите я куплю. У меня знакомая в обувном работает, у них прямые поставки из Германии. Обещала подбросить отличные туфли. Пока эта обувь — самая лучшая!

Казалось бы, радуйся, Евгения, от всех забот тебя освободили, но ей почему-то грустно: умри она сейчас, никто ничего не потеряет. У матери рядом любимый внук. У Никиты — бабуля и отец. Официально, конечно, у него и мать, и отец есть, но он в ней не особенно нуждается…

— Кажется, у вас, Лопухина, застой в крови! — ставит она себе диагноз. — Мозг неактивно обогащается кислородом, вот и лезет в голову всякая дурь! Сделайте-ка вы зарядку да примите холодный душ! Успокаивает.

Уже закрывая дверь квартиры, она вспоминает, что вчера за весь день ей впервые не позвонила Надя. И это в выходной, когда обычно они звонили друг другу по нескольку раз!..

— Не ожидал от тебя, Лопухина, не ожидал! — бушует главный архитектор. — Я понимаю, рыба ищет где глубже, а человек…

— Где рыба! — меланхолично подсказывает из-за соседнего кульмана техник.

— Молчи! — трагическим жестом театрального актера приказывает ему главный специалист.

Эту бурную реакцию вызвало робкое сообщение старшего специалиста Лопухиной о том, что ей предложили работу референта. Конечно, главный привык к ней — после окончания института это первое и пока единственное место работы Евгении.

— Что такое референт? Мальчик… то есть девочка на побегушках. С твоими способностями, Женя, продаваться частникам!

— Вы даже не представляете, как близок тот день, когда и наш проектный станет частным! — опять встревает в разговор техник. — Иди, Женя, раз зовут, — фирма надежная! Валентин Дмитриевич — господин хваткий.

— Вот именно, хваткий! А там, где хватают, нет места творчеству!

— Ах как творчески мы планируем на объектах унитазы и биде! — тихонько бурчит техник, все же опасаясь гнева главного. — Шарашмонтаж — истинное название нашей конторы!

Евгения с сожалением понимает, что главный специалист, увы, безнадежно отстал от жизни, но пока он в государственном институте, никто его в должности не понизит и оклад не уменьшит. Он много лет громогласно презирает предпринимателей, по привычке называя их рвачами и хапугами, но в глубине души, наверное, понимает, что уж его-то никто на должность референта не позовет.

Между тем архитектор Лопухина не может не видеть, что именно с приходом предпринимателей появилось нечто неординарное, и теперь пришло время доставать из шкафов свои старые запыленные чертежи, которые в прежнее время не могли быть реализованными, а теперь то здесь, то там строятся здания всевозможных банков и фирм по этим, казалось, навсегда забытым проектам…

Словом, в конце рабочего дня она созревает настолько, что звонит президенту фирмы.

— Валентин Дмитриевич уехал в банк. Что ему передать? — спрашивает секретарша.

— Передайте, что звонила архитектор Лопухина. Сказала: она согласна. Не забудете?

— Я записала: Лопухина согласна! — бесстрастно говорит секретарша.

— До свидания, — бормочет Евгения, подавленная ее снисходительно-вежливым тоном.

Интересно, чем обуславливается такой тон? Высокой зарплатой, осознанием престижности фирмы или особым обучением на каких-нибудь специальных курсах?

Без двух минут восемнадцать сотрудники проектного института уже стоят на стреме с сумками и портфелями. Как бы ни расхолаживали людей перестройка и безответственность, но они принесли с собой страх за свое будущее — потерять работу никому не хочется. Теперь у каждого ощущение, что ему дышат в затылок — на улице толпы безработных!

Так вот, без двух минут шесть вечера Лопухину зовут к телефону.

— Евгения Андреевна, я рад! — сообщает ей президент знакомой фирмы. — Когда вы сможете выйти к нам на работу?

— В следующий понедельник.

Она думала, что рассчитаться с родным институтом удастся гораздо быстрее, но ей поставили условие: закончить всю свою работу. Пусть скажет спасибо, что отпускают без двухнедельной отработки, как в былые добрые времена!

— Будем ждать! — тепло говорит Валентин Дмитриевич и посмеивается. — Хотите, проведу небольшой сеанс ясновидения? Сейчас все ваши коллеги стоят на старте в ожидании… впрочем, нет, уже побежали, услышав заветный бой курантов!

— Это так! — соглашается Евгения.

— А у нас вы станете забывать о времени! — хвастливо обещает президент.

Мы будем посмотреть! Так, кажется, говорил барон фон Врангель, по свидетельству пролетарского поэта Демьяна Бедного» Скорее всего он говорил по-русски лучше самого поэта, но тогда его образ не вызывал бы у других пролетариев ненависти и желания его бить.

Закончился рабочий день, а Надя так и не появилась. И Евгения не стала ее искать. Друг проверяется в беде? Или в радости? Гордыня — грех! Надо бы пойти повиниться, но в чем? Еще один штрих: раньше она бы извелась — размолвка с близкой подругой. Побежала бы ее искать, выяснять. А теперь? Что же это такое в ней проклевывается? Чувство собственного достоинства? Или самолюбования — вон я какая гордая!..

Так и не сумев подобрать для себя подходящий ярлык, Евгения выходит из института и спускается по лестнице, весело размахивая сумкой. Чересчур весело. В то время как в ней что-то с хрустом прорастает, даже кости трещат, хотелось бы иметь рядом кого-то близкого, кто бы объяснил: на бойся, Женечка, это болезнь роста. Вернее, прорастания из безликой, покорной женщины — обновленного, уверенного в себе существа. Потому выше голову! Прорвемся!

На остановке автобуса перед ней тормозят «Жигули».

— Садись, дорогая, подвезу, куда скажешь!

— У меня нет денег! — отмахивается Евгения.

— Зачем такой красавице деньги? — изумляется водитель «Жигулей». — Деньги есть у меня!

— Слушай, мужик! — кричат ему сзади. — Вперед подай, дорогу загородил!

Водитель захлопывает дверцу и отъезжает вперед, а перед Евгенией распахивается дверца «вольво».

— Садитесь, благородная, поскольку нам по пути, я с вас много не возьму!

Виталий! Она сразу узнает его и садится, краем глаза отмечая возмущенное лицо нахального приставалы.

— Везет нам на встречи, — говорит она, потому что он улыбается и молчит — пауза как бы затягивается.

— Ищущий да обрящет! — посмеивается он в ответ на ее реплику.

— Но не искали же вы встречи со мной специально?

— Именно искал специально! Целую систему разработал. Конечно, можно было бы ждать у дома, но это слишком наглядно, потом, я не знал, как вы к этому отнесетесь. Для начала я решил пару дней поездить с учетом того, что вы работаете до шести. Потом проверил бы, не до пяти ли? Потом бы прошелся по скользящему графику… К счастью, мне повезло сразу.

— Но почему вы меня искали?

— Ну и вопрос!

— Хотите сказать, я вам понравилась?

— Что вы! Цель моих поисков совсем другая! Узнать, например, как вы относитесь к чеченскому вопросу.

Евгения смеется.

— Просто я подумала, что скажете об этом сами.

— Ах так: ваши трехдюймовые глазки зажгли огонь…

— Нет, что-нибудь свое.

— А надо ли обо всем говорить?

— Считаете, мы много говорим?

— Очень много!

— Но мы говорим о политике, о ценах, об эстраде… Обо всем, кроме чувств.

— Значит, нет потребности о них говорить.

— Жаль. Люди придумали слова для общения друг с другом, а если сказать нечего…

Внимательно слушая, он уверенно включается в замерший у светофора поток машин.

— А я думаю, дело в другом. Мы так долго высмеивали сентиментальность… Даже термин появился для ее обозначения: вопли и сопли! Досмеялись! Теперь сами же боимся говорить о чувствах, чтобы не высмеяли нас. Ведь это как бы проявление слабости.

— Что ж, давайте будем сильными. Забудем обо всяких там лютиках-цветочках. Вместо «любить» будем говорить «идти на контакт», вместо «любимый» станем употреблять слово «партнер»! Красиво!

— Нет! — шутливо кричит он и бросает руль. — Так еще страшнее.

— То-то же! Психологи считают, что выход из такой ситуации есть: надо научиться вначале любить себя…

— Куда же ты лезешь, милый? — бормочет Виталий, выкручивая руль, — не в меру торопящийся водитель выгадывает лишнюю секунду и рыскает из ряда в ряд. — А вот здесь, Женя, я с вами не согласен: любящих себя, по-моему, в нашем обществе больше чем достаточно. Еще ничем не заслужили, а уже требуют: дай!

— Но мы говорим о разных вещах. Ваш пример — любовь к себе на уровне низменных потребностей. Примитивное самонасыщение. Что же тогда будет отличать человека от животного? — Она обрывает себя: — Ей-богу, не собиралась устраивать диспут на колесах. Я вовсе не хотела показаться умничающей и обличающей.

Он одобрительно смотрит на нее.

— А мне приятно вас слушать. Вы говорите просто и доступно. Один мой друг считает, что умная женщина — это нонсенс. А я, честно говоря, устал от пустышек. Многие мои знакомые развелись с женами-ровесницами и женились на молоденьких. Наряжают их, как кукол, увешивают драгоценностями. Тешатся, одним словом. А если, простите, сердечный приступ прихватит или радикулит? Сможет ли эта игрушка не растеряться, вовремя прийти на помощь или будет разводить руками и брезгливо морщиться: вышла замуж за старого козла! Почему-то именно в сорок лет я все чаще стал об этом думать… А почему вы не спрашиваете, как другие: а где ваша жена? — Он кого-то пискливо передразнивает и сам же отвечает: — А наша жена — в Австралии. У них там тетя. Поехала десять лет назад с визитом дружбы и вышла замуж за тамошнего фермера. Немножко пожила и заскучала. Захотелось ей, видите ли, кого-то из родственников рядом иметь! Моя примадонна первая и откликнулась. «Хоть где, лишь бы не здесь!» Но ведь здесь, между прочим, родина!

— На этот раз мне приятно вас слушать! — откликается Евгения. — Я отсюда ни за что не уеду! Если бы от меня что-то зависело, я бы все отдала, чтобы сделать Россию богатой и процветающей. А когда я вижу наших государственных деятелей, с протянутой рукой стоящих перед какой-нибудь Америкой или Германией, думаю: какие же вы жалкие, и чем мы заслужили такое ничтожное правительство… Смешно, да?

— Ничуть. И фраза — за державу обидно! — мне близка… Все-таки недаром я вас высмотрел: родная душа!

Виталий останавливает машину у ее дома.

— Неужели мы с вами вот так и расстанемся?

— Так просто? Ни за что! — смеется Евгения. — Как вы в субботу говорили? Рука дающего не оскудеет? Пора в эту руку что-нибудь и положить. Хотя бы традиционную чашечку кофе…

Он веселеет и, закрывая машину, берет с заднего сиденья большой яркий пакет. Лифт стоит внизу. Евгения всегда загадывает: если внизу, то будет какое-нибудь приятное известие… Может, наконец позвонит пропавшая подруга?!

Когда она открывает замок своей квартиры, из соседней двери выглядывает Кристина. Они с мужем переселились сюда недавно — поменяли две однокомнатные на трехкомнатную, — но она охотно общается с Евгенией, и первое, что сделала, пригласила Лопухину на новоселье. Сосед — первый друг!

— Женя, — говорит Кристина, — тут к тебе приезжали… — Она медлит, вспоминая. — Не буду мучиться: они оставили тебе записку и два ящика фруктов.

— Это Ткаченко, больше некому! — вслух угадывает Евгения. — Вот неугомонные люди: свой урожай с дачи собирают, кое-что себе оставляют, а остальное друзьям развозят… Неужели в какой-нибудь Австралии или Новой Зеландии можно найти таких людей?!

С помощью Виталия она затаскивает ящики к себе в прихожую, предварительно щедро поделившись с соседкой.

— Сколько раз просила: не привозите! — растроганно говорит Евгения. — А они все тащат и тащат. Девиз у них, видите ли, такой: сам будешь есть — подавишься!