Глава 23

Ветер согнал в небе над городом обрывки черных лохматых туч, будто стадо баранов, которых он там, вверху, режет на ледяной шашлык; потому с таким хлюпаньем срываются с небес потоки ливня.

Сегодня днем Евгения зашла в кабинет к Наде и застала странную картину: подруга вопреки собственным уверениям о завале бумаг и уйме работы сидела, ничего не делая, и смотрела в окно, по которому мрачно струился дождь.

— Что с тобой, Надюша? — ласково спросила ее Евгения, сердце которой в последнее время особо чутко откликалось на чужие несчастья; в этом особом видении она как-то забыла о себе — ей казалось, что другим людям неизмеримо хуже, чем ей самой.

Надя горевала. Она будто стала меньше ростом и напоминала ей маленькую девочку, страдающую от непоправимости сделанного. Она обняла Евгению и судорожно, как в детстве обиженный Никита, прижалась к ней. Кому же бедной Наде еще пожаловаться? Не эгоистичной же, замкнувшейся в себе матери? Чего можно дождаться от нее вместо материнского сочувствия? Разве что скрытого злорадства: отказалась от родной матери и выбрала чужого человека!

— Эдуард тебя обижает? — спрашивает подругу Евгения.

— Он пьет мою кровь! — безрадостно шутит Надя. — Я тебе никогда не жаловалась, но, кажется, я опять ошиблась! Что скажут люди? Второй брак, и опять неудача? Видимо, все дело во мне самой! В легкомысленности, с какой я отношусь к жизни!.. Но я же не знала, что так получится!

— О чем ты волнуешься?! — успокаивает ее Евгения. — Что подумают другие! На всех не угодишь. Ты же не просто так…

— Просто так! — перебивает ее Надя. — Вдруг во мне проснулась какая-то идиотская бесшабашность: впервые на меня ТАК смотрел мужчина. Он вдруг будто остолбенел. И сказал нерешительно, словно боясь поверить: «Наташа!..»

— Ты об Эдике?

— А о ком же еще? Разве тебя не удивило, что я вдруг за один день круто переменила свою судьбу? Он всю жизнь вспоминал эту Наташу, с которой, считает, по глупости расстался. И женился на другой — из принципа! И потому никого в жизни больше не любил, все ждал чего-то…

— Ты думаешь, с Володей была бы счастлива?

— При чем здесь Володя? — отмахивается Надя, начисто забыв, что если бы не ее регистрация с Эдиком в пятницу, она вышла бы за Вовика в субботу. — Эдик так всю жизнь и прожил в уверенности, что он упустил в свое время великую любовь. Потому и за меня ухватился — на горе, я оказалась шибко на нее похожей. Теперь-то я думаю, что его расставание с Наташей не ошибка, а ее сознательный побег от него. Побег, который через много лет бумерангом зацепил меня.

— Выходит, моя подружка несчастлива? А я только успела порадоваться!

Увы, все, что может сделать для нее Евгения, — посочувствовать. Но Наде пока хватает — лицо ее освещает благодарная улыбка.

— Спасибо, что выслушала. Что упрекать не стала.

— Упрекать? Я?!

— Ну, мама же упрекает: мол, сама виновата, никто не гнал тебя в шею… Выговорилась, вроде легче стало. Надо и поработать!

Она пододвигает к себе бумаги, и Евгении ничего другого не остается, как покинуть ее кабинет.

Домой она приходит в мрачном настроении. Просто не от чего радоваться. Надежда влипла со своим замужеством. А Евгения вообще у разбитого корыта. Один только Зубенко благоденствует. Безнаказанный. Надо попортить ему кровь. Он же считает ее лопухом. Трусливым и безвредным. Который побоится на него замахнуться…

И она набирает под горячую руку номер Зубенко. Он мог быть где угодно — на дежурстве, у друзей, у бабы, но лопухам везет в такие вот минуты: он оказывается дома!

— Ты еще на свободе, падла? — спрашивает она, с удивлением вслушиваясь в собственный, кажущийся чужим, голос, который произносит ненавистное ей прежде слово.

— Кто это? — строго осведомляется Сергей; он не Лопухина, он не боится.

— Единственная, кто знает правду.

— Какую, интересно, правду? — злорадно интересуется он. — Что ты, Женечка, можешь знать обо мне?!

— Гораздо больше, чем ты думаешь.

— Милая моя, слово к делу не пришьешь!

— Но слово-то было!

— Было. Я и сейчас могу подтвердить, но только тебе одной, что Мария получила по заслугам. И рука моя не дрогнула! И кошмары меня не мучают! Ты довольна?

— А пистолет твой нашелся?

— Пистолет?.. Так это ты? А знаешь, что у меня до сих пор не сгибается сломанный палец? На правой руке! И я чуть не лишился звездочки…

— Значит, высший суд все-таки есть? Он не воздал тебе по заслугам, но какие твои годы!

Он грубым, хриплым голосом тихо смеется.

— Ты не представляешь себе, какой криминогенный у нас город! Например, какой-то маньяк, кстати, как раз в районе, где ты живешь, убивает женщин. На сегодняшний день уже пять трупов! Представь, они возвращались с работы. Ничего не предвещало такой страшной гибели, по улицам еще ходил народ, но он как-то исхитрился!.. Ты не боишься ходить одна?

— Не боюсь!

— И те, жертвы, тоже не боялись. Надо же, какое совпадение! А ведь народ недаром говорит: береженого Бог бережет!

— Зря ты стараешься меня запугать. Начхать я хотела на твои угрозы!

Она кладет трубку и думает: «Надо срочно поменять замок! Он толком не закрывается, заедает». Сейчас, конечно, уже все магазины закрыты, но где-то в ящиках кухонной стенки должен быть новый замок. Красивый и блестящий. Год назад его забраковал Аркадий: слишком сложный в установке. Тогда он не поленился поехать в хозяйственный магазин, чтобы выбрать другой, попроще и подешевле.

Неужели этот рассчитан на какие-то особые руки и мозги? Наверное, повсюду их устанавливают обычные отцы семейств. Неужели у нее, у инженера, не хватит ума в нем разобраться? Она раскладывает детали на кухонном столе и внимательно изучает инструкцию, к которой приложен чертеж замка. Если вспомнить, чертежи — это как раз ее хлеб!

Глаза боятся — руки делают! Для начала, похоже, придется извлечь старый замок. А у него, как назло, не выкручивается болт. Резьба сорвана, ставит она диагноз и, безуспешно провозившись с отверткой, включает электродрель. Правда, сверло все время соскальзывает, не желая останавливаться в одной точке.

Проходит к себе в квартиру муж Кристины.

— Соседка, помочь?

— Спасибо, не надо, — отказывается Евгения. — Я уже разобралась!

— Смотри, чтобы обиды потом не было: шел мимо, не помог!

Лифт снует туда-сюда, народ возвращается с работы, а она все никак не справится со старым замком. Зачем отказалась от помощи соседа? Решила без посторонней помощи обойтись! В чужих-то руках все легче…

— Бог в помощь! — говорит прямо над ухом знакомый голос.

Евгения от неожиданности подпрыгивает, едва не воткнув сверло в палец. Оказывается, не такая уж она бесстрашная, какой хотела выглядеть перед Зубенко!

— Аристов! Опять ты подкрался!

— Я и не думал красться. Приехал на лифте, как и все. Это ты так увлеклась работой, что ничего не слышала. От Зубенко закрываешься?

Она обалдело смотрит на Толяна:

— А ты откуда знаешь? Шпионишь?

— Какое у тебя извращенное представление насчет обычного прохождения информации… Отойди-ка!

Он отстраняет ее и сам берется за замок. И минуты не проходит, как он снимает его.

— Что ты собираешься ставить на его место? Покажи. — Толян бросает беглый взгляд на замок и хмыкает: — Чем он тебя привлек: размерами или блеском?

В его голосе слышится обидный подтекст.

— Между прочим, я тебя не звала!

— Как же ты собиралась его ставить?

— Так, — пожимает она плечами, — стамеской бы отверстие расковыряла и как-нибудь впихнула…

— Ох, беда с вами, Лопухина! Надо же было вначале его разобрать, вынуть сердцевину. Остальная часть накладывается поверх и прикручивается.

Руки его, не переставая двигаться, разбирают замок, устанавливают. Он лишь немного поработал стамеской, никак не используя электродрель.

— Кесарю — кесарево, а слесарю — слесарево, — говорит он, заканчивая работу, и стоит в коридоре, пока Евгения сметает в совок стружки.

Но как только они закрывают дверь, Аристов хватает ее за руку и рывком подтаскивает к себе:

— Быстро, глядя мне в глаза, отвечай: чем ты так разозлила Сергея, что он хрипит от ярости?

— Ничем особенным, — пожимает плечами Евгения. — Просто один мой знакомый отобрал у него пистолет.

— Табельное оружие.

— Ну и со своим знакомым попинал его маленько.

— Господи, и ты ему об этом сказала?

— Конечно. Пусть не думает, что за Машу некому отомстить.

— Так, а пистолет где?

— У меня, — с заминкой произносит она. — В стенке, среди книг.

— Неси сюда!

— Толя…

— Я сказал: неси!

Он забирает у нее из рук пистолет и прячет его во внутренний карман куртки.

— Аристов, — Евгения приваливается к стене и закрывает глаза, — я забыла поблагодарить тебя за то, что ты поставил замок.

Они сидят на кухне по обе стороны от стола. Агрессивность Толяна сошла на нет, и он грустно посматривает на нее.

— А я-то думал, — вздыхает он, — как тебе удалось так быстро измениться? Раз, и другой человек. Впечатление оказалось обманчивым: ты так же наивна, как и была. Только шуметь стала больше. И торопиться.

— Я так долго спала, что теперь поневоле приходится торопиться.

— Но в этой спешке ты, согласись, кое-что упускаешь, делаешь поспешные выводы. Помнишь твой тезис: Сергей Зубенко убил свою жену… Ошибочка вышла!

— Кто это тебе сказал?

— Имею информацию. После твоего категорического утверждения я, как говорится, держал руку на пульсе. Вывод следствия однозначен: жена Зубенко покончила жизнь самоубийством! Версия убийства не подтвердилась.

— Я бы и сама так подумала, если бы не далее как сегодня Зубенко не потешался надо мной, что никто ничего не докажет!

— Что ты сказала?

— То, что слышал!

— Он с тобой сегодня говорил о таких вещах?

— Считал меня этакой безобидной овечкой.

— Лопухина, уж не вздумала ли ты ему угрожать?

— А ты хотел, чтобы я сидела в загоне и блеяла? Аристов вскакивает с табуретки и начинает, насколько позволяют несчастные девять метров, метаться по ее кухне.

— Пойми, Зубенко опасен! Он может долго выжидать и ударить, когда ты не ждешь!

— А чего ты разволновался? Если я все придумала, какая это для меня опасность? Ты же не поверил!

— Слишком дико твое обвинение прозвучало! В газете и вправду о таком пишут, но всегда кажется, что тебя-то уж оно никогда не коснется… Боюсь, он потому и позвонил, что не знал: помнишь ли ты его прежние откровения? А раз не стал отрицать, значит, он тебя уже приговорил!

— Руки коротки! А вообще-то не он мне звонил, я ему звонила!

Аристов непритворно стонет:

— Женька! Кому ты объявила войну? У него в корешах половина ментов города!

— И что мне теперь делать? Попросить у него прощения? Мол, извини, что плохо о тебе подумала?

— Женя! Не строй из себя Рэмбо. Поверь, я знаю жизнь немного лучше и мне виднее. Знаешь, поживи пока у мамы, я что-нибудь придумаю.

— Аристов, не вмешивайся! И не надо ничего придумывать. Если, не дай Бог, с тобой что-нибудь случится, я себе этого вовек не прощу!

— Спасибо за заботу. Ты, стало быть, сильнее меня, не боишься сразиться с самим Зубенко. А я, пока суд да дело, отсижусь за твоей спиной?

— А почему ты должен ради меня собой рисковать? Я тебе никто!

Толян идет к выходу и лишь у самой двери спрашивает, не оборачиваясь:

— А я тебе — кто?!

Глава 24

— Что, доченька, трудно тебе? — Мать присаживается рядом и обнимает Евгению.

Ей непривычна ласка Веры Александровны. Раньше она не баловала дочь нежностью. С годами мать стала сентиментальной — теперь все чаще звучат в голосе бывшего «железного завуча» нотки нежности. Хорошо, бабушка внучку без оглядки голубила.

— Имеешь в виду Никиту? — на всякий случай уточняет Евгения; что поделаешь, и к материнской ласке можно привыкать в тридцать шесть лет.

— Имею в виду тебя. Грустная ходишь, вздыхаешь. Кураж потеряла.. Безответная любовь? Кто же он, этот негодник? Случайно, я его не знаю?

— Толика Аристова помнишь?

— Еще бы! Крепыш с коротким ежиком волос и пронзительными серыми глазами?

— Ты правильно сказала, глаза у него пронзительные. Так и пронзают! Вот и я не успела увернуться.

— Основательный мужичок. По крайней мере на меня он произвел именно такое впечатление. Помнится, он был женат.

— Он и сейчас женат… Хочешь дать мне какой-нибудь совет?

— Дам. Не слушай ничьих советов. — Вера Александровна усмехается. — В наше время было однозначно: женатых любить нельзя. У вас сейчас все проще.

— Значит, в ваше время в женатых не влюблялись?

— Еще как влюблялись. И в женатых, и в замужних. Сердцу не прикажешь. Похоже, и у прадедов наших такое случалось. Вряд ли Лесков «Леди Макбет Мценского уезда» от начала до конца выдумал.

— То Лесков, а то я — простая смертная. Хорошо вам с папой. Всю жизнь любили друг друга и таких проблем не знали!

— Вон ты как о нас думаешь! — Вера Александровна вздыхает и покачивает головой. — Впрочем, ты давно уже выросла, и пора пришла свергать авторитеты…

— Неужели и у вас с папой не обошлось без проблем? — изумляется Евгения. — А мне казалось…

— А детям о таком вовсе не обязательно было знать! — Ее мать поднимает глаза кверху. — Прости меня, Андрюша, что помяну тебя перед дочерью не в лучшем виде, а только пусть знает, что и мы не жили святыми… У меня не было любви к женатому, а вот у твоего папы любовь к незамужней была. Может, и не любовь, так, увлечение, но гром грянул! Пришел как-то домой твой отец и говорит: «Прости меня, Вера, если сможешь, но я тебе изменил!» И не разверзлась земля, и молния не испепелила неверного! Лишь у меня руки-ноги налились свинцом, не смогла я ни двинуться, ни подняться, и язык мой онемел…

Евгения недоуменно вслушивается в голос матери: где ее обычные спокойствие и благоразумие? Даже привычная речь изменилась: будто не о своей жизни рассказывает, а какую-то книгу читает.

— Мам! — осторожно окликает она.

— Сколько лет прошло, а все забыть не могу! В ту ночь мы впервые спали врозь: отец ушел в нашу спальню, а я осталась в гостиной, на диване… Подруги часто рассказывали мне об изменах мужей, но их рассказы я не принимала близко к сердцу. Вернее, не примеряла их на себя. Мне казалось, я бы в таких ситуациях не стала церемониться: вот Бог, а вот порог! И вычеркнула бы из сердца! Даже втихомолку презирала женщин, которые так не поступали. Ведь они прощали предательство!.. Тяжело далась мне эта ночь на жестком диване! Наутро я вошла в спальню. Андрей — твой отец — тоже не спал: лицо у него было измученное, глаза запали. Я спросила: «Ты хочешь уйти к ней?» А он прямо закричал: «Нет! Не хочу!» И я сказала: «Тогда оставайся. Я попробую тебя простить. Только, наверное, не сразу получится!» А он: «Я буду ждать и надеяться».

— Странно, — задумывается Евгения, — а мы с Юркой ничего такого не чувствовали. Думали, в вашей жизни только тишь да гладь!

— Но я свою историю не окончила, — продолжает Вера Александровна. — Спустя месяц после объяснения мы с отцом оказались на вечеринке у его сестры — она в шестой раз выходила замуж. И стала новобрачная меня уму-разуму учить. Видишь ли, братишка и перед ней повинился! Мол, она бы такого не потерпела, гнать его надо поганой метлой… Слушала я, слушала, да и говорю: «Ты, Соня, шестой раз замуж выходишь. Надо думать, каждый последующий брак у тебя лучше прежнего?» Она молчит. Да и что скажешь, если не только не лучше, а один другого хуже! Легко разрушать! А ты попробуй сохранить то, что имеешь…

— И для чего ты мне это рассказала? — интересуется Евгения. — Чтобы я на Аристова губы не раскатывала? «Парней так много холостых»? Думаешь, у них с Ниной еще все наладится?.. Не переживай, я ему говорю то же самое: надо ли ради сиюминутного увлечения разрушать хорошую, крепкую семью?! А он, дурак, слушать не хочет!

Мать смущается: действительно, нашла аналогию! Наверное, она думает: «Хотела как лучше…» Увы, ее подходы к собственной дочери так и остались на внешнем уровне. Мать с дочерью не привыкли говорить по душам, потому так трудно находить общий язык теперь, когда потеряно столько лет!.. А Евгении, похоже, лучше и вправду никого не слушать!

Несколько ночей она ночевала у матери и вдруг поймала себя на желании оказаться дома. Зайти к себе в квартиру… Что же получается, родительский дом — для нее уже не дом? А дом — квартира, где она прожила… тринадцать лет?

Аристов сказал: поживи пока у матери! Но на сколько растянется это «пока»? И почему она должна кого-то там остерегаться, точно подпольщица или бандит со стенда «Их разыскивает милиция»? Почему они с Толяном решили, что Сергей именно сейчас начнет за ней охотиться?

С другой стороны — зачем ему откладывать и сидеть на мине, которая неизвестно когда может взорваться?

Дом матери тоже не цитадель. Но некоторое удобство от ее проживания здесь все-таки есть. Теперь ее с работы подвозят Лада с мужем. Они живут неподалеку. Ездит с ними и Ирина, что потихоньку сближает женскую троицу, и уже без прежнего надрыва, с которого началось их знакомство. Они не лезут Евгении в душу, но знают, что у нее есть человек, с которым она, к сожалению, не может быть вместе. И у других женщин есть такие «человеки»…

— Ты уже готова? — в конце рабочего дня заглядывает в ее кабинет Лада.

— Готова… ехать общественным транспортом.

— Что-нибудь не так? — настораживается экономист. — Мы тебя ничем не обидели?

— Придумала! Просто мне нужно заехать к себе на квартиру, взять кое-что.

— Слава Богу! — радуется Лада. — А то мой дражайший съел бы меня. Он, знаешь ли, по внешнему виду от других мужиков не отличается, но в душе — натура тонкая: все чувствует, все замечает… Вчера сказал мне: «Будь с Женей деликатнее, Ладушка, ей сейчас несладко». Не знала бы его, приревновала бы… Фантазирует?

Она выжидающе смотрит на Евгению, ставя ее тем самым в затруднительное положение. Что можно сказать одной фразой? Опровергнуть? Согласиться?

— Твой муж, Лада, хороший человек.

— За то и любим, — посмеивается та, но на продолжении разговора не настаивает, а только замечает: — Все равно поедешь с нами. На повороте выйдешь, а там на троллейбусе тебе…

— Три остановки!

— Вот и пошли.

Евгения идет к дому, испытывая неприятное чувство присутствия кого-то за своей спиной. Сумеречная осенняя погода усиливает ощущение тревоги — она невольно оглядывается. Никого.

«Вот ведь как можно запугать человека! — сердится она. — Этак и вправду манией преследования заболеешь!»

Она приближается к своему подъезду и с облегчением видит, как с другой стороны подходит ее сосед, муж Кристины.

— Добрый вечер, соседка! — Он галантно распахивает перед ней дверь. — Что-то вас давно не видно? Так давно, что милиция начала разыскивать. Вчера приходил какой-то мент, спрашивал, не знаем ли мы, где Лопухина? Кристина говорит: «Наверное, у матери. Она иной раз у нее ночует». Правда, он не слишком огорчился. Зайду, говорит, в другой раз.

— Он в форме был?

— Нет, одет как все. Но красную книжечку показал. Кристина осторожненько спросила, мол, не случилось ли чего с Женей? А он отвечает: «Пока жива-здорова. Ее подругу недавно убили, вот я и хотел поговорить. Может, она знает что-нибудь?» А сам так странно улыбается, будто не про убийство говорит, а про детский праздник. Кристина тоже заметила: «Он больше на бандита похож, чем на мента!»

— Наверное, улыбается, чтобы люди не пугались, — предполагает Евгения. — Кристина здорова?

— Слава Богу, здорова, — говорит сосед, поднося руку к кнопке звонка. — Будьте здоровы и вы!

Евгения быстро проскакивает в дверь и тут же захлопывает ее за собой, чтобы тот, кто крался за ней, не успел прошмыгнуть в квартиру.

Она прислоняется к двери, стараясь восстановить дыхание. Будь ты проклят, Зубенко, какого страху на нее нагнал! Сует ноги в тапочки и вешает на вешалку плащ.

Только она делает шаг к ванной, как зазвонивший телефонный звонок буквально заставляет ее подпрыгнуть. На этот раз успокоиться и заставить себя взять трубку гораздо труднее. Похоже, ее трусость возрастает в геометрической прогрессии. Она поднимает трубку и слышит сигнал отбоя. Должно быть, кто-то ошибся номером.

На другой день в коридоре она сталкивается с Надей.

— Привет, подруга! — меланхолично бросает та.

— У тебя проблемы?

— Пустяки, муж не ночевал Дома. Говорят, у него появилась подружка — какая-то балеринка из кордебалета, и что главное, приехала в город недавно, так что через много рук пройти еще не успела. В остальном тоже плохо. Про погоду ты знаешь: мерзкая! С матерью отношения — мерзкие, попала под горячую руку…

— И работа мерзкая?

— Нет, работу я люблю. Вчера, например, вырвала сто тысяч у одного давнего должника. Висяк был дохлый, но я смогла!.. Валентин говорит, что можно приступать к отделке коттеджа.

Полмесяца назад «Евростройсервис» купил у субподрядчика недостроенный особняк в двух уровнях.

— У них были и в трех, — говорит Надя, — но нам на троих и такого хватит. Или на двоих, — добавляет она тихо.

— Что, совсем плохо? — сочувствует Евгения.

— Переживем!.. Слушай, а если я в третий раз замуж выйду, народ осудит?

— Кому какое дело!

— Собственно, только это меня и тяготит: что обо мне другие подумают. Ты ведь не отвернешься?

— Никогда!

Надя растроганно обнимает ее.

— Свинья, подобная мне, не заслуживает такой подруги!

Страх! Неужели когда-то Евгения жила, его не зная? Замок сменила. Щеколду поставила, чтобы нельзя было открыть дверь снаружи, — а приходит в свою квартиру, и все чудится, что где-то в дальнем углу поджидает ее кто-то без лица, с намерением отнять жизнь. Пока она не обойдет всю квартиру, не успокоится.

«Так не годится, — понимает она. — Если Сергею удастся меня настолько запугать, больше и делать ничего не придется! На могиле просто напишут: „Умерла от страха“».

Но когда однажды вечером раздается звонок в дверь, она выключает повсюду свет и осторожно, на цыпочках, подходит к глазку, посмотреть, кто пришел.

На площадке перед дверью она видит незнакомого мужчину в милицейской форме и решает: «Не открою!»

Пусть думает, что ее нет дома! Приходить в такую поздноту!

Но настырный посетитель, похоже, не собирается уходить. Он звонит, звонит, а потом она вдруг слышит скрежещущие звуки, как если бы подбирали ключ к ее замку. Правда, на двери есть еще щеколда, но выдержит ли она, если сильный мужчина как следует двинет плечом ширпотребовскую дверь из ДСП. Это вам не старые дубовые двери родительского дома!

По проторенной дорожке прорывается уже не просто страх, паника! Она закрывает дверь в комнату, чтобы не было слышно на лестничной площадке, и набирает номер телефона Аристовых. Как бы Евгения ни брыкалась, но между ней и Толяном определенно есть телепатическая связь. Мало того что он сразу снимает трубку, но еще в несколько фривольном тоне сообщает:

— А я как раз о тебе подумал!

Но она, взбудораженная, перебивает:

— Толя, ко мне в дверь милиционер звонит!

— Сейчас? В половине одиннадцатого? — изумляется он. — Не открывай!

— Но мне показалось, он пытается подобрать к моему замку ключ…

— Что?! Женя, Женечка, я сейчас, я еду, ты как-нибудь продержись! Возьми в руки что-нибудь тяжелое!.. Нет, лучше — кухонный нож, и стань за дверью… Что я говорю!

Он не кладет трубку на рычаг, а просто бросает ее, и Евгении слышен топот его шагов и звук закрываемой двери.

Сердце ее колотится, как овечий хвост. Она берет в руки тяжелый хрустальный графин и осторожно открывает дверь в прихожую: скрежета за дверью больше не слышно. Она на цыпочках подкрадывается и опять заглядывает в глазок. Милиционер разговаривает с мужем Кристины. Евгения прикладывает ухо к двери.