Я брала интервью у известного в крае писателя. Газета поручила мне написать о нем подробный очерк. Главный планировал даже разворот – писателю исполнялось 70 лет, он был признанным, официальным, из тех, кого обязательно поздравляет и мэр города, и губернатор края. К нему в такие вот особо торжественные дни приезжают писатели из Москвы – в общем, создается повод для почти народного гулянья.
      Писатель отнесся ко мне доброжелательно, и это сразу подняло настроение. Мне все еще помнилось задание редакции взять интервью у нашего кубанского поэта, который по количеству «звезд на погонах» – в смысле, государственных наград и отличий – существенно отличался от писателя, но был не в пример капризнее и заносчивее моего нынешнего героя и измотал мне нервы, прежде чем удалось из него хоть что-то вытянуть.
      Все ему казалось, что народ, а в особенности государство не оценило по достоинству его заслуги, всячески затирали. Коллеги завидовали, а продажные издатели упорно не печатали...
      Впрочем, я, кажется, преждевременно расслабилась. Решила, что у моего интервьюируемого вполне современное мышление и мы сразу найдем с ним общий язык.
      – Все теперь не так, как прежде, – печально качал головой писатель. – Раньше я мог поехать в любую точку страны, объездил многие страны мира, а теперь, чтобы съездить к моему собрату в Сибирь, не имею денег...
      – Ну, сейчас для этого у многих нет денег, – заметила я, но при этом понимала его ностальгию по прошедшему времени.
      – Это дерьмократы украли у нас будущее, – продолжал вздыхать он.
      Я его понимала, но в таком тоне мы говорили между собой, на кухне, сравнивая, что было тогда, а что теперь. Писателю-символу, как мне казалось, следовало посмотреть на происходящее несколько другим взглядом. Или из другой точки. Может, сверху, а не из-под стола...
      Прежде писатели, состоящие в своем профессиональном союзе, и вправду пользовались многими льготами, включая всякие дома творчества, путевка в которые стоила сущие копейки, а то и вовсе доставалась даром. Некоторые избранные могли жить в таких санаториях по полгода и писать свои нетленки.
      Я поймала себя на том, что уже чуть ли не злорадствую: не все коту масленица! – и поспешила перевести разговор на темы более приземленные. Например, о его отношении к слабому полу.
      – Я не люблю женщин энергичных, шумных, – жаловался он, – мне куда милей женщины прошлого, тихие, скромные... Румянец на щеках, робко опущенные глаза...
      Усмехнувшись про себя, я подумала, что вздумай какая-нибудь из молодых женщин завлечь писателя, это получилось бы у нее на раз. По-моему, нет ничего проще, чем изображать скромницу-прелестницу. Для этого вообще не надо прилагать никаких усилий. Опусти глазки долу и думай о чем-нибудь своем, а он пусть журчит тебе о своих высоких материях. Главное – в нужный момент взглядывать на него, наивно похлопывая ресницами.
      Вот если бы ему понадобилась женщина по-африкански страстная, там пришлось бы куда больше стараться.
      – А как вы относитесь к любви? – спросила я его.
      Мне казалось, что в любви он романтик, долгие ухаживания, путь, усыпанный розами, прогулки при луне.
      – Любовь я представляю себе так: вспышка страсти, а потом – друзья.
      Я чуть со стула не свалилась. Так он представляет себе чувство, в основе которого лежит человеческая жизнь? Но вспышка страсти может быть всего лишь... инстинктом продолжения рода. И что же получается, прославленный писатель просто ни разу в жизни не испытывал любви?
      Как всегда, я категорична. Может, для него любовь – это нечто настолько интимное, что для нее он не придумал слов. Говорит мне так нарочно, чтобы я отстала. Но спорить не хотелось. Глупо. В конце концов, что у нас, интервью или диспут на темы любви и дружбы?
      Как ни странно, писатель чем-то напомнил мою бабушку и ее подруг, которые успели постареть к тому моменту, как у нас в стране «появился секс».
      Она работала с подругами в бухгалтерии научно-исследовательского института, была в коллективе моложе всех – ее звали просто Варенька, в то время как всех остальных уже по имени-отчеству.
      Все три ее подруги в разное время сообщили бабушке, что так и не узнали, что такое оргазм, и теперь только ахали при виде журналов эротического содержания.
      То есть в самом начале перестройки сознания они могли еще успеть. Что-то попробовать, что-то на личном примере выяснить, но увы... Слишком крепко сидело в них целомудренное советское воспитание, отраженное в их альбомах и дневниках категорическим: «Не давай поцелуя без любви!»
      Конечно, признавалась бабушка, давали, чего уж там! И даже замуж выходили не за любимых, а за тех, кто позвал. Слишком уж маленький выбор представлялся женщинам, когда с фронта вернулось так мало мужчин. Прорваться могли разве уж самые молоденькие. И они прорывались...
      Но ведь писатель был именно мужчиной из того меньшинства.
      Нет, я ни в коем случае не протестовала против целомудрия, но, к сожалению, оно очень часто шло рука об руку с элементарным ханжеством.
      Интервью я по возможности причесала, отнесла на подпись к мэтру и сочла свое задание выполненным.
      Казалось бы, какое отношение могло иметь оно к моей жизни? Но почему-то не шла из головы всего лишь эта одна фраза насчет взрыва, после которого ничего нет. Словно она послужила паролем для отворения моего личного сейфа, где бурлили и клубились всевозможные страсти.
      Первым делом мне в голову пришла мысль: а интересно, как понимает любовь Юрий Забалуев? Может, для него тоже за взрывом ничего не следует. В какой-то момент я даже расслабилась и подумала, что могла бы поинтересоваться у него об этом лично... Но тут же я стукнула себя по голове: молчать! Почему начато обсуждение запретной темы? Как я могла думать о постороннем женатом мужчине, когда у меня есть своя семья, в которой, несмотря на все мои старания, далеко не все ладно.
      Лучше было бы мне вспомнить о своем муже, с которым я вчера впервые поссорилась так серьезно с тех пор, как мы не то чтобы поженились, а вообще познакомились.
      И все потому, что я таки осмелилась заговорить с Женей о его бизнесе. Но, видать, неправильно выбрала время. На мой вопрос, может ли он поменять свой бизнес на что-нибудь менее опасное, муж не просто разозлился, взорвался!
      – Не дождетесь! – заорал он, вскакивая с табуретки на кухне, где наша маленькая семья ужинала.
      Бедный Тошка со страху даже ложку уронил – он не привык к крикам отца. Мы вообще, даже в минуты размолвок, никогда друг на друга не орали.
      – И ты туда же! Ну я понимаю, такие советы могут давать враги, но чтобы ты, моя жена!..
      «И ты, брутто», – сказало нетто. Мне захотелось глупо захихикать, потому что эти крики отдавали театральностью.
      – И кто тебе дал такой же совет? – холодно поинтересовалась я.
      Женя тотчас пришел в себя, сел на место и схватился за вилку.
      – Да твой распрекрасный Забалуев, кто же еще! – буркнул он, отправляя в рот очередную порцию макарон по-флотски, любимого всей нашей семьей блюда.
      – И почему же это он мой? – нахально поинтересовалась я; если мой муж что-то узнал о моем грехе, не промолчит, а если говорит так, чтобы меня задеть, самое время возмутиться...
      – Ну, это же к нему ты собиралась идти работать!
      – Но ведь не пошла... И чем он свое предложение мотивировал?
      – Чем, чем, все тем же! Я обратился к нему за советом. Как к маэстро нашего дела. А он говорит: может, вы хотите продать свою базу, я слышал, за нее предлагают очень хорошие деньги.
      – А ты?
      – А что – я? Я спросил, и где мне в таком случае работать?
      – А он?
      Я понимала, что, будто ребенок, пристаю к нему с дурацкими вопросами, но не могла остановиться.
      – Предложил мне идти работать к нему. Главным экономистом.
      Я ахнула: да о таком месте небось мечтает любой экономист.
      – И ты не согласился?
      – Конечно. У меня есть свой бизнес. И мне не нужны подачки от крутых дядек!
      Недаром говорят, что всякому человеку в жизни представляется хотя бы один шанс изменить неудавшуюся жизнь или исправить роковую ошибку, но мало кто этот шанс использует.
      Как было бы здорово, уйди Женя под крыло к Забалуеву. Никто не посмел бы ему угрожать, мы могли бы жить достаточно обеспеченно и в то же время спокойно, но нет! Его, видите ли, оскорбляет, что кто-то – пусть и маэстро! – может усомниться в его способностях бизнесмена! Конечно, лучше воевать со всем светом, чем сесть и подумать.
      Нет, подумать он не хотел. Он хотел с Забалуевым разговаривать на равных, но даже мне, мало смыслящей в их деле, было ясно, что равным Забалуеву мой Женя никогда не станет. Не потому, что он глупее, а потому, что Забалуев сидит на своем месте, а мой муж – нет.
      Я не видела в этом ничего постыдного. Например, хоть и говорят, что я – чуть ли не золотое перо, я никогда не буду писать так, как моя любимая журналистка Чаковская. Не буду, и все, не дал Бог. То есть если у меня и была его искра, то у Чаковской полыхал костер!
      К сожалению, не могут все быть гениями. Что ж мечтать о несбыточном.
      Да, если бы каждый из нас просто делал свое дело хорошо, трудно и представить, где бы мы сейчас были!
      Слова, слова...
      Я смотрела на замкнутое лицо Жени, и мне хотелось как следует врезать ему по шее. Уже и меня причислил к врагам?
      – Все, я молчу! Смотри сам, тебе видней, – сказала я, нарезая купленный к чаю маковый рулет. – Извини, что я нечаянно наступила на твою любимую мозоль.
      Тошка засмеялся.
      – Папа, у тебя есть мозоль? А что такое мозоль?
      Глядя на него, засмеялся Женя.
      – Мама шутит, сынок!
      Но мама не шутила. Впрочем, чему я удивляюсь? Разве не предвидела я такую реакцию мужа? Да и кто бы на его месте согласился оставить бизнес, каковой он считал вполне успешным. Ведь он сам, своими руками и мозгами, создал его с нуля! А то, что случилось... Ну, с кем не бывает!
      В момент возникшие между нами натянутые отношения быстро рассеялись. Благодаря сыну Анатолию. Такой маленький ребенок, он уже понимал, что между родителями пробежала черная кошка, и изо всех своих детских сил старался помирить нас, чтобы опять, как прежде, чувствовать себя безмятежно счастливым.
      – Ты прости меня, – сказала я Жене, когда мы с ним вместе стали купать перед сном и укладывать сына. – Но я просто за тебя волнуюсь. Мне говорили, металлический бизнес не менее криминальный, чем, к примеру, алмазный...
      – Ну ты и сравнила! – теперь уже довольно рассмеялся муж; надо думать, от понимания моего страха – ему льстило, что жена так переживает, в то время как он держит руку на пульсе и вполне владеет ситуацией. Он в момент меня простил. И, как считал, понял. – Все будет хорошо, вот увидишь. Это всего лишь временные непонятки. Разберемся. Я – такая маленькая «металлическая» рыбка, что вряд ли могу угрожать акулам бизнеса вроде твоего Забалуева.
      Опять моего! Правда, на этот раз и вовсе благодушно. Но у меня все равно сердце кольнуло. Знает кошка, чье мясо съела! Я больше не стала пенять Жене на то, что Забалуев вовсе не мой. Не будем заострять внимание на этом предмете.
      Вечер у нас закончился прекрасно. Уложив сына, мы немного посидели перед телевизором. Обнявшись. А потом Женя посмотрел мне в глаза и спросил со значением:
      – Пойдем?
      – Пойдем, – согласилась я. Мы любили друг друга так нежно и трепетно, словно нам предстояла долгая разлука. Потом Женя лежал рядом и вглядывался в мое лицо.
      – Знала бы ты, Елочка, как я тебя люблю! – сказал он тихо, и у меня отчего-то сжалось сердце.
      Я придвинулась к нему и крепко обняла.
      – Ну почему у тебя в голосе такая печаль, как будто мы расстаемся? – нарочно весело проговорила я.
      – Не обращай внимания, – откликнулся он, – чего-то вдруг накатило. Даже подумал, а так ли уж ты не права? Может, и в самом деле продать свой бизнес, пока есть кому, и работать под чьей-нибудь сильной рукой, ни о чем не беспокоясь. За приличный оклад. Я ведь неплохой специалист...
      – Говорят, ты очень хороший специалист...
      – Кто говорит? – лениво поинтересовался он.
      – Ходят слухи в наших журналистских кругах, – туманно пробормотала я.
      – Уж не моя ли жена их распускает? – улыбнулся Женя.
      Почувствовав, что дело все же сдвинулось с мертвой точки, я решила ковать железо, пока горячо.
      – Представь, как сразу изменилась бы наша жизнь, – шептала я, точно кто-то мог меня подслушать. Не выдержала все-таки, хотя и дала слово больше эту тему не поднимать. – Тебе больше никто не станет угрожать, брать за горло, ставить на счетчик... Я не буду говорить Костику или Ахмету, что тебя нет дома, и слушать угрозы в твой адрес...
      – Подумаешь, угрозы! – фыркнул он. – Все это рассчитано на слабака. Они надеются, что я испугаюсь и сложу лапки... И продам свою базу за бесценок. Знаешь, сколько желающих у нас навариться за чужой счет?
      – Все-таки это опасно – не иметь никакой защиты, – пробормотала я, почувствовав, что мой муж все равно не готов пока расстаться со своей собственностью, даже если ему предложат за нее хорошие деньги.
      Это были всего лишь мысли вслух. Он перебирал варианты, особенно ни на одном не останавливаясь.
      – Считаешь, что эти парни вовсе не опасны?
      – Опасны, еще как...
      Я опять испугалась. Да что же это мой муж так легкомыслен! Неужели он не думает о нас с сыном, а всего лишь по-мальчишески дразнит бандитов, без которых более-менее серьезный бизнес не обходится, как киты без рыб-прилипал?!
      – Неужели они и Забалуеву угрожают? – вдруг вырвалось у меня.
      Женя снисходительно рассмеялся.
      – Забалуев – тот самый слон, который не станет обращать внимание на всяких там подзаборных мосек. Знаешь, кто у него в дружбанах?
      – Кто? – спросила я, впрочем, уже сама догадываясь.
      – Витя-боксер!
      Витя со скромной фамилией Бабушкин в свое время занимался боксом, выполнил норму мастера спорта и занял второе место на краевых соревнованиях по боксу среди юниоров.
      Вернувшись из армии, бокс он забросил, а стал заниматься совсем другими видами спорта, как то: проникновение в жилище через форточки и плохо запертые двери, лазание по пожарной лестнице, бег по пересеченной местности в гонке преследования, а также стал проявлять иные способности в криминальных забавах.
      Какие отношения связывали его с Забалуевым, никто не знал. Возможно, когда-то сойдясь в чьей-нибудь компании или на полосе препятствий, они заключили между собой пакт о ненападении. Или объединились в союз, к примеру, любителей зеленых насаждений, радетелей чистоты города. Как бы то ни было, имена Забалуева и Вити-боксера часто произносили вместе, и когда те или иные неприятности для каждого из них благополучно разрешались, горожане почему-то были уверены, что одному из них в этом помог другой.
      С некоторых пор мне неприятно было думать о том, что Забалуева связывает с Витей какое-то преступление, хотя, казалось бы, есть ли мне до этого дело? Не о чем мне больше думать, что ли? Пусть его жена о нем волнуется!
      – Надеюсь, тебя с Витей-боксером ничего не связывает, – нервно хохотнула я.
      – Надейся, – в тон мне ответил супруг.
      Такого прежде никогда между нами не было. Чтобы после секса наши отношения потеплели лишь на несколько минут...
      Обычно, обнявшись, мы засыпали или говорили о чем-нибудь, не размыкая объятий, и наши мнения на любой предмет или событие совпадали до мелочей. Теперь же мы подшучивали друг над другом с примесью ехидства, спорили и даже раздражались.
      Но я была по-прежнему уверена, что Женя о моей измене не догадывается, тогда что же разрушает наши такие гармоничные прежде отношения?
      А что, если ему по-прежнему угрожает опасность? Вряд ли Забалуев так уж вникал в бизнес Жени. Он убрал раздражение поверхностное, а настоящая «болезнь» затаилась глубоко внутри...
      От нехорошего предчувствия мне стало зябко, но мой муж опять ничего не почувствовал, хотя в другое время он сразу заметил бы, что мое тело сотрясает дрожь.
      Я вдруг подумала, что счастье и покой нельзя купить ценой предательства, в какой бы форме оно ни проявлялось. Но что мне оставалось делать? Разве это была не единственная возможность спасти мужа, а с ним и наш брак?
      Рассуждая таким образом, я понимала, что в этой правильной на вид философии имеется все же некое слабое звено, но старалась о нем не думать. Что сделано, то сделано.

      У кровати она остановилась, все еще будто сомнамбула, и, встряхнувшись, сказала:
      – Я не хочу.
      – Хочешь, – настойчиво сказал Игорь, толкая ее в сторону кровати.
      – Не хочу! – выкрикнула Галя, сбрасывая руку, которой он взял ее за грудь.
      Игорь развернул ее лицом к себе и, глядя на нее в упор, стал снимать с Гали колготки. Но, увидев, как ее глаза наполняются слезами, просто толкнул на кровать, содрал их – Галя слышала, как они рвутся, – и, уже без всякой там нежности и прелюдии, просто навалился на нее, с силой разводя ноги.
      – С вами помогает только один разговор! – зло пробурчал он.
      Это ее не просто обидело, – оскорбило! Во-первых, Галя никогда не считала, будто сексом можно решать все проблемы. И вообще ее не тянуло им заниматься – она обычно уступала желаниям мужчины. Разве что с Сережей у нее получилось наоборот.
      И после того, как Игорь содрал с нее одежду, Галя продолжала сопротивляться, но все равно не смогла его одолеть – слишком неравными были силы.
      Хотела ли она секса с Игорем? Нет, не хотела. И сопротивлялась она не из кокетства или там из принципа, а оттого, что он обращался с ней как продажной девкой. Не обращая внимания на ее чувства и желания.
      Да, она сдалась. Скорее от усталости. Глупо получалось – эта их борьба могла бы рассмешить человека, знакомого с их прежними отношениями.
      Если бы он поступил как-то по-другому, что-то прошептал, поцеловал-погладил, она бы сдалась без борьбы. В ней еще свежи были воспоминания. Но Игорь предпочел силу. Однако так Галю нельзя было сломить – только ожесточить.
      Потому и секс между ними получился односторонний. Галя в нем не участвовала. Своими чувствами. И не испытала никаких приятных ощущений, хотя она слышала, будто некоторые женщины получают от насилия удовольствие.
      Ей было обидно. И стыдно. Она не должна была такого допускать! Хотя, спроси ее кто-нибудь, что для этого надо было сделать, она бы не нашлась что ответить.
      После близости Игорь почти сразу же уснул, впрочем, не выпуская ее из рук. И даже голову на свое плечо пристроил так, словно она была не живой женщиной, а резиновой куклой.
      Галя лежала, не в силах сомкнуть глаз, – только что она пережила потрясение. Никогда прежде она не подвергалась насилию, ни физическому, ни моральному. Ее в детстве даже никогда не били.
      Галя лежала, слезы струились по щекам, и она, не имея возможности пошевелиться, чтобы не разбудить Игоря, могла лишь слизывать их языком.
      Только она сама виновата, что с ней так обошлись. Разве нельзя было сразу закрыть перед ними дверь?!
      Надо было вообще сказать Светке, что она не одна. Почему ей это не пришло в голову? Что ей важнее: обиделась бы Светка или не обиделась или то, как она теперь будет смотреть в глаза Сереже?!
      Если бы Светлана сразу сказала, что с ней придет и Игорь, Галя могла бы уже тогда отказаться их принять. Но Светка ее предупредить не захотела. Да она же просто предала Галю! Наверняка это Игорь посоветовал ей не говорить, что он тоже придет. А Галя... Ведь подумала, что может с ними прийти Игорь, но не стала ничего предпринимать, вот и оказалась в такой ситуации, за которую стыдно даже перед самой собой.
      Как он посмел! Кто он такой, этот Игорь, что он думает, будто теперь сможет управлять Галей?
      Валера, ее брат, иной раз говорит:
      – Что такое, мухи кашляют?!
      В том смысле, что она еще слишком мала, чтобы противостоять старшим. Он так любовно шутил. Но Игорь небось тоже думает, что она моложе, а значит, слабее, и с ней можно особо не церемониться. Или он думает, что Галя влюблена в него как кошка, а потому простит ему все, что угодно. Или он обычно ни с какой из женщин не церемонится, вот и привык, что никто ему не дает отпора.
      Одним словом, отношение Игоря к Гале было непорядочным. Своим насилием он унизил ее, причислил к тем многим женщинам, которых с легкостью менял до сих пор. Наверное, они ему прощали все то, что теперь должна была простить Галя?
      Так любит она его или нет?
      Во всяком случае, любовь не должна выглядеть как собачья преданность.
      Как, однако, скачут ее мысли!.. Разве преданные собаки всегда прощают хозяину побои? Лишь в том случае, когда чувствуют вину. Тогда они понимают, что вожак, то есть хозяин, наказал их за дело...
      Вот до чего дошло: Галя сравнивает себя с собакой! А ее хозяин спит рядом, и на его лице усмешка победителя... нет, дрессировщика, который укротил непослушную собаку...
      С Сергеем у нее все было по-другому.
      Она сама потянула его в постель... Получалось, что это Игорь приучил ее к иным отношениям. Тем, в которых люди не стесняются применять друг к другу силу и напор. Тогда еще он не применял к ней силу, но, видимо, она чувствовала, что это может произойти. Взять хотя бы тот случай в ванной.
      Сергей так никогда бы не поступил, а она подумала, что с такой деликатностью ей придется ждать его первого шага еще очень долго.
      А он все боялся к ней прикоснуться, будто она хрустальная... Что такое – в постели с Игорем она вспоминает Сергея? Не означает ли это, что она наконец стала освобождаться от его власти? Тогда почему она по-прежнему покорно лежит рядом с ним, не делая попытки освободиться?!
      Одно и то же. Она постоянно повторяет про себя. Мусолит. Тоже, Гамлет в юбке, быть или не быть. Надо быть честной и не быть дрянью!
      Словно оплеуху дала самой себе. Это привело ее в чувство и заставило действовать.
      Она осторожно пошевелилась, но Игорь не проснулся, и тогда Галя тихонько сползла с кровати, чтобы, прихватив с собой халат, выйти из комнаты. Выползти! Вот бы кто посмотрел, из собственной спальни выползает на четвереньках! Ей казалось, что так она производит меньше шума.
      Все тело у Гали болело. Преодолевая сопротивление, Игорь ломал ее, как хотел. Но, однако, ее взбудораженная совесть никак не могла успокоиться. У Гали продолжался период самоедства. И унижение, которому ее подвергли, уже казалось ей заслуженным.
      Про таких, как Галя, говорят: задним умом сильна. Что ей сделать с Игорем? Как остаться хозяйкой положения? Разве что его убить?.. Какая глупость лезет ей в голову!
      Она встала под душ и долго мылась, пока наконец владевшее ею напряжение не покинуло ее. Потом растерлась жестким полотенцем. Вышла на кухню, приготовила себе кофе со сливками и стала пить мелкими глотками, бездумно уставясь в одну точку.
      Решение пришло как-то вдруг, возможно, неправильное. Скорее всего трусливое. Но ничего другого не придумывалось. Физически она была слабее Игоря. Никаких ее доводов он не стал бы слушать. И потому она пошла по привычному пути наименьшего сопротивления.
      В общем, она села и написала записку: «Игорь! Дверь за собой можешь просто захлопнуть. Больше не приходи, я не хочу тебя видеть».
      Если бы она верила в то, что он поймет, то написала бы ему большое письмо, на несколько листов, а так...
      Оделась, сунула в сумку ключи и осторожно закрыла за собой дверь. Один из ее замков, тот, старый, от которого у Игоря вполне могли быть ключи, просто захлопывался. Все ключи от второго замка она взяла с собой.
      Взглянула на часы – десять минут первого. Не такая уж глубокая ночь. Она вполне могла позволить себе заявиться к Рагозиным под каким-нибудь благовидным предлогом и попроситься переночевать.
      Нет, вот это нормально? Всякий раз сбегать из собственного дома, как обиженная жена – к маме.
      Такси ей попалось сразу же, едва Галя повернула за угол. До того она шла по улице от дома и все еще невольно оглядывалась. Ей казалось, что вот сейчас из их двора выскочит полуодетый Игорь и догонит ее, чтобы силой вернуть назад.
      Машина остановилась, едва Галя вскинула руку. Она проскользнула на переднее сиденье и назвала адрес Рагозиных.
      – Что, забогатела, уже и не смотришь? – насмешливо проговорил водитель до странности знакомым голосом.
      – Гена, ты, что ли? – удивленно спросила она, вглядываясь в своего бывшего мужа. – А эти светящиеся шашечки такси у тебя для прикола?
      Несколько мыслей, схлестываясь одна с другой, промелькнуло у нее в голове. Первая и самая главная: как могут доверить провоз пассажиров пьянице?!
      – Ой, можешь не опускать свои прекрасные глазки, я и так догадался, о чем ты подумала, – сказал Генка. – Мол, кто такому ханурику руль доверил!
      – Я так не думала, – слабо запротестовала Галя. Ей не хотелось его обижать. Как-то вдруг она посмотрела на него по-особому. С интересом. Думала, знает своего бывшего, а, выходит, не знала.
      – Так не так, но удивилась, чего уж там!.. Небось и не поверишь, если скажу, что я больше не пью...
      – Подшился? – вскинулась она.
      – И не подшился. – Теперь он говорил уже с обидой. – Понятно, ты меня в мусор списала и решила, что из меня ничего хорошего не выйдет? А вот и выйдет! Эта машина, между прочим, хоть и не новая, а моя. Почти.
      – И откуда она у тебя взялась?
      Отчего-то Галя вдруг почувствовала себя уязвленной.
      – Это машина моей жены... Гражданской. Но я бы и женился на ней не моргнув глазом, только... – он улыбнулся, – только я сейчас как бы на испытательном сроке. У нее муж сгорел от пьянки, и она сказала, что больше не хочет наступать на одни и те же грабли.
      – И какой у тебя испытательный срок?
      – Три месяца. Если не сорвусь, пойдем документы в загс подавать...
      – И ты ее так любишь, что даже пить перестал? – ревниво осведомилась Галя.
      – Люблю не люблю, а жить с ней хотел бы всю оставшуюся жизнь, – неожиданно серьезно ответил Генка.
      – Значит, это и есть любовь, – преодолев ревнивое чувство, сказала Галя. – Иначе почему бы тебе так напрягаться. Плыл бы по течению, как раньше.
      – Нет, теперь во мне тоже гордость проснулась. Если и Валька меня бросит, я... я просто жить не стану. Не для чего будет.
      – Ради меня ты не захотел и пальцем пошевелить.
      – Потому что Валя мне ровня, и ее уважение не безразлично...
      – В каком смысле? – удивилась она. – В смысле образования? Так у тебя тоже среднетехническое. И в имущественном отношении вроде между нами не было никакой разницы.
      – Ровня в том смысле, что она готова уважать меня и ставить рядом с собой, а не смотреть на меня сверху вниз, словно я букашка какая-то.
      – Я на тебя смотрела сверху вниз?
      – А ты уже и забыла? – передразнил он. – С самого первого дня... Ты прости, Галя, но тебе как женщине не хватает тепла. Уж если ты замуж вышла, могла бы мужа холить и лелеять...
      – Значит, мне тебя холить, а тебе меня – не обязательно?
      На ее глазах происходило нечто несообразное с ее прежними представлениями о Геннадии Подкорытько. Потому она и огрызалась, и ехидничала, и никак не могла поверить в то, что бывший муж ей рассказывал.
      – Может, и я был не прав, – легко согласился Генка, – все мать слушал. Наверное, оттого, что обиженным себя чувствовал, а там меня вроде жалели и понимали... Но, знаешь ли, ошибки учел. Сказал: только попробуй в наши с Валей отношения сунуться!
      Странно, впервые она подумала, что в развале их брака есть часть и ее вины, а до сих пор она всегда виноватила одного Генку. Как-то в свете его рассказа Галя сама представала особой не слишком чуткой и даже не порядочной. Но он может считать себя отомщенным. Если Галя и виновата перед ним, то и ее саму жизнь так шандарахнула, что сразу за все воздала.
      – А у твоей... Вали дети есть?
      – Есть. Пацан. Маленький совсем, два годика. Только недавно говорить начал.
      – Тебя признает?
      – Признает. Говорит, папа... Да, а ты куда едешь-то? – спохватился Генка. – К сестре, что ли?
      – К Лене.
      – А откуда?
      – Зачем тебе знать? – сказала Галя. – Мы с тобой сто лет не виделись и еще столько же не увидимся.
      Ну вот, вроде и не хотела разговаривать с Генкой по-прежнему, а привычка оказалась сильнее. Сразу и тон проклюнулся высокомерный, и резкость...
      – Да я просто так спросил, – пожал плечами Генка. – Хотя ты права, чего я лезу со своими вопросами. В гостях была, наверное?
      – В гостях.
      – А почему не домой едешь?
      Вроде не хотел спрашивать, а вопросы все равно задавал. Он так и не узнал, что у Гали теперь свой дом, и сообщать ему об этом она не хотела. Говоря о доме, он имел в виду всего лишь дом ее родителей.
      – Недели две сестру не видела. А из гостей позвонила, она говорит, приезжай... Давно ты научился водить машину? – спросила Галя, переводя разговор.
      – Давно. В шестнадцать лет. У нас в школе был факультатив, и мы все вместе с аттестатом получали права.