Формула неверности

Едва за ними закрылась входная дверь, как Мишка развернул ее к себе и стал целовать. Она почувствовала, как он туфля о туфлю сбрасывает обувь со своих ног, и так же сбросила свои туфли.

А потом они стали пятиться к спальне и даже не смогли постелить постель, так обоим показалось невозможным ждать еще хоть одно мгновение.

Ничего не забылось. Ничего не разбилось, так что не понадобилось и клеить. По крайней мере то, что всегда было между ними, уцелело.

Жалко, память осталась. И не изменилась жизнь вокруг них.

— Ну что, теперь мы квиты? — спросил Мишка, когда Таня лежала на его плече, вдыхая забытый запах родного мужского тела.

— Что ты имеешь в виду? — лениво поинтересовалась она, от расслабленности не сразу поняв, о чем он ее спрашивает.

— Я говорю, ты упрекала в измене меня, а теперь изменяешь мужу со мной? Значит, ты, так легко осуждающая других, к себе не очень строга?

Таня не поверила своим ушам. Когда она ехала к Мишке, то была уверена, что он просто спит и видит, как бы провести с ней время, а он… Он только и ждал момента, чтобы, как говорится, ее же салом ей же по мусалам?! В такую минуту!

— Как ты можешь сравнивать? — От возмущения она даже оттолкнула его от себя. — Ты изменил мне, а я — совсем другому, постороннему тебе мужчине. Или тебе Леню стало жалко?

— Мне стало жалко тебя. Ты кинула мне кость и решила, что осчастливила?

— Просто я слышала то, что ты говорил Маше! — выкрикнула она.

— Ага, и решила, значит, проводить героя на войну, пожертвовав своим девичьим телом.

Таня задохнулась от возмущения. Да как он смеет! Девичье тело! Намекает, что она выглядит не так свежо, как раньше? Нет, он просто злится! Ну да, злится на нее за то, что когда-то не простила ему измены, живет теперь с другим мужчиной…

Но теперь-то она уже простила.

— Извини. — Он прижался губами к ее обнаженной спине.

— Не можешь забыть моего ухода?

— Ты приговорила меня к смертной, казни за кражу булки.

— В голодный год, — добавила она.

— Мне не до шуток. — Мишка приподнялся и сел на кровати. — Если бы ты знала, какие противоречивые чувства борются во мне! Одно — взять тебя за твою красивую шейку и задушить. И второе — прижать тебя к себе и никогда никуда не отпускать.

— И какое чувство сильнее? — спросила Таня, не пошевелившись, когда его сильные руки и вправду сомкнулись на ее шее.

— Котенок, что мы с тобой наделали!

Он уткнулся Тане в шею и замер. Но через несколько мгновений заговорил:

— Я много думал, почему все так получилось, и понял: в этой жизни каждый получает по заслугам. Я ведь прежде не рассказывал, каким балбесом был до встречи с тобой. Мы с Георгием — был у меня такой дружок — соревнование устроили: у кого больше женщин будет. Считай, почти каждый вечер — новая. Ни о какой любви, конечно, не было и речи. Причем этих девушек я не то что не любил, не уважал…

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросила Таня, как ни странно, спокойно принявшая его откровенность, словно он говорил не о себе, а о каком-то незнакомом ей человеке.

— Затем, чтобы ты поняла, почему я поскользнулся на банановой кожуре, которую сам себе под ноги и бросил.

— Ты стал говорить как-то витиевато.

— Это оттого, что я слишком часто философствую сам с собой. Просто тогда, в тот единственный раз, когда я ненадолго забылся, мне помахало ручкой мое прошлое, понимаешь? Я даже представить не мог, чем обернется мое безрассудство… Наверное, глупо говорить об этом теперь, когда у нас осталось… — он взглянул на часы, — всего два часа… Могу я попросить тебя об одолжении?

— Конечно, говори, что сделать.

— Отвези меня, пожалуйста, в аэропорт.

— А куда потом деть машину?

— Поставь ее куда-нибудь на стоянку. Я оставлю деньги… Если что, заберешь ее себе.

— В каком смысле, если что! Какое может быть «если»! — чуть ли не закричала Таня. Она опять почувствовала себя близкой к обмороку. На этот раз в страхе за жизнь Михаила.

Что с ней творилось! Она готова была простить ему все: пусть хоть и задушит ее, пусть изменяет, только бы она знала, что он живет на белом свете!

Вот, оказывается, что сильнее всего: страх за жизнь любимого, а вовсе не его так называемое предательство. Как она раньше этого не понимала!

Нет, ничего с Мишкой не случится. Такого просто не может быть! Она так по-детски себя успокаивала, не замечая, с какой любовью смотрит на нее Мишка.

— Ты чего?

— Запоминаю, — проговорил он и поправил ее длинную прядь. — Знаешь, а мне нравится твоя новая прическа. Какая-то залихватская. Словно ты решилась на что-то. И этот цвет волос с красноватым отливом. Как-то я смотрел старый фильм. Он назывался «Бабетта идет на войну». Ты тоже будто идешь на войну. Это у тебя такой камуфляж…

— Скажешь тоже! — не выдержав, улыбнулась Таня и заплакала.

— Перестань, что ты как по покойнику.

— Я плачу по нашей с тобой жизни.

Он тоже нахмурился.

— Господи, как я на тебя злился! Прежде я ни за что бы не согласился встретиться с тобой вот так, на одну ночь. Только потому, что я не знаю, увидимся ли мы снова, я решил не отказываться от такого подарка судьбы…

Таня уже собралась было разозлиться, но подумала, что уж в этом-то она сама виновата. Мишка не просил ее о встрече. Сама пришла, сама осталась.

Но он не совсем правильно понял ее задумчивость.

— Да-да, и нечего строить такую физиономию. Запомни, Татьяна, мне подачек не надо. Даже от тебя. Ты небось шла на встречу со мной и страшно гордилась своим безрассудством. Как же, ушла от мужа. На целую ночь. Во-первых, мало геройства уйти от человека, когда он лежит в больнице и не может тебе этого запретить, а во-вторых, ты уверена, что повторила бы то же самое, будь Каретников здоров? Не уверена.

Таня смутилась и покраснела.

— Хорошо хоть краснеть не разучилась, — заметил Мишка.

Почему вообще она решила, что он обрадуется ее поступку? Прав Мишка: гетера утешала героя, идущего на битву.

Но ведь он и правда на нее уходил!

Нет, правильно она сделала. Пусть он даже теперь посмеивался над ней. Но Мишку можно понять: он уезжал и мог больше не вернуться… Нет, только не думать об этом, так думать страшно!.. Так вот, он понимал, что оставляет ее с другим мужчиной, с которым Таня будет жить да поживать, стараясь забыть об этой проведенной с ним ночи. Так он считал?

Ну почему в жизни не бывает все ясно и понятно. Почему то, что хорошо на бумаге, в Библии, например, или в моральном кодексе, в жизни оборачивается или скукой, или загубленной жизнью…

— Ничего я собой не гордилась, — все же сказала она. — Если хочешь знать, я просто панически боялась.

— Чего — нашей первой ночи?

— Нет, того, что ты разозлишься на меня и прогонишь.

— Подумаешь, большая потеря! Что бы ты сделала? Села на маршрутку и уехала.

Он подначивал ее, но Таня больше не обижалась на него и не хотела тешить свою гордыню.

— Я бы стала перед тобой на колени, руки тебе целовала…

— Танюша, ты что? — Он приложил руку к ее лбу. — Никогда прежде не видел тебя в такой экзальтации. Я всего лишь мужчина, которого ты бросила, помнишь?

Ну вот, она сделала только хуже. Его вовсе не умилила ее готовность к самобичеванию. Он даже оскорбился.

— Прости!

Теперь только это ей и остается — просить у своих близких прощения. За что? Есть за что!

Они с Мишкой спустились по лестнице к подъезду, и он вывел машину из гаража, а пока запирал двери, Таня села на переднее сиденье.

— У тебя права с собой? — спросил он.

— С собой.

Какие сухие, официальные слова произносят они друг другу. Люди, которые считали, что каждый из них нашел свою половинку. Теперь им нечего друг другу сказать на прощание?

— И все равно я не жалею, что увиделась с тобой перед отъездом, — сказала Таня, глядя на дорогу, будто и не Мишке говорила, а себе. — Я буду теперь все время жить нашей встречей.

— Я благодарен тебе, Котенок, за ночь любви, — тихо проговорил он. — Прости, что я грубил тебе. Мне было обидно, что ты… нет, больше я ни слова не скажу о том, что было и кто виноват. Странно и горько, что мы живем врозь, и мне все хочется сказать самому себе, что моя вина не так уж велика… И хочется обвинять тебя за непримиримость. Но может, ты была права…

— Я была идиоткой, — сказала Таня; она хотела выговорить что-то еще, но губы будто смерзлись и не хотели выпускать наружу ставшие теперь ненужными слова.

Пока они ставили машину на стоянку — к зданию аэропорта теперь нельзя было просто подъехать и остановить машину, — пока Мишка покупал для Тани цветы, а потом они целовались в закутке между двойными дверями зала ожидания, как желторотые юнцы, у стойки регистрации почти никого не осталось.

Таня дождалась, когда Михаил зашел в стеклянный накопитель. Смотрела, как он протягивает свои документы девицам в летной форме, а он заметил ее лихорадочный взгляд, выглянул наружу и крикнул ей на прощание:

— Иди, не жди меня!

И она пошла, понурившись, как будто он этим криком взял и выгнал ее из своей жизни.

Спохватилась! Больше пяти лет ее не было в этой самой жизни, а теперь ей вдруг стало обидно.

Таня не помнила, как дошла до автостоянки, как завела машину и поехала, сквозь пелену слез почти ничего не видя. Но тут же опомнилась: еще не хватало ей погибнуть в Мишкиной машине!

Она остановилась у обочины и минут пятнадцать ревела в три ручья над своей разбитой жизнью. Как Штирлиц, вспомнила она, вытирая слезы и припудривая лицо. Только он останавливал машину у дороги, чтобы заснуть, а она — чтобы проснуться.

Глава двадцатая

Таня поставила машину на стоянку недалеко от дома. Подумала, что Михаил, наверное, сообщит, когда вернется. Если не ей, то хотя бы Александре, и тогда Таня поедет его встречать.

И ничего не скажет ныне действующему супругу? Маша говорила, что ему гораздо лучше, значит, Каретникова скоро выпишут. И она опять попадет под его жесткий контроль.

Интересно, после того как Таня изменила Леониду, сможет она смотреть ему в глаза? Небось он прежде с таким прецедентом не сталкивался. Он изменял женщинам, женам, это было естественно, но вот чтобы ему… Что бы он сделал с ней, если бы узнал?

Представила себе такую картинку и решила, что мало бы ей не показалось. Но это ее не испугало, а смутило. До сих пор Тане не приходилось чувствовать себя виноватой перед мужем. Может, все же сначала развестись с ним?

Правда, заводить об этом разговор сейчас, когда он лежит в больнице, вряд ли прилично. Да и потом, до окончательного выздоровления.

Она заехала на базар, набрала кучу продуктов и собралась уже поехать в больницу, как вдруг вспомнила, что совершенно не знает, как объяснила Маша ее отсутствие. Если недомоганием, то надо соответственно и выглядеть. А у Тани, наверное, несмотря на все заморочки и мрачные мысли, глаза все равно блестят, и Ленька сразу обо всем догадается.

«Вот, — усмехнулся внутри ее кто-то, — теперь эксперимент можно считать чистым».

«Какой такой эксперимент?»

«Ну как же, а насчет неверности? Разве ты на собственном опыте не можешь уточнить, каких слагаемых недостает формуле. Той, что изобретал Валентин».

Бодренько так кроить ее, подсказывать, что куда поставить — в числитель или в знаменатель, Таня может исходя из личного опыта. Поневоле вспомнишь разглагольствования Леонида, который утверждал, что порядочные женщины — это те, у которых не было соответствующих условий для того, чтобы быть непорядочными.

Господи, как Таня спорила с ним! Как возмущалась, злилась:

— Что же это, ты хочешь сказать, что все женщины — шлюхи?

— Потенциальные, — уточнял он.

Хотя Михаил и говорил, что они теперь квиты, но Таня могла честно признаться: у него обстановка была куда труднее. Нетрезвый. Обнаженный. К тому же девица умелая. За Мишку распорядилась его мужская природа. И правильно он говорил, тем же ему и отомстила… О Господи, ну сколько можно мусолить одно и то же!

Она подняла руку, останавливая маршрутное такси, и за пять минут добралась до дома.

Дом встретил Таню какой-то нежилой тишиной. Она даже остановилась у калитки, не решаясь закрыть ее за собой. Что же это за напасть такая! Неужели опять что-то случилось?

Она отперла дверь своим ключом, вбежала в свою половину, швырнув сумку в прихожей, и промчалась к комнате дочери. Александра безмятежно спала в своей постели, не догадываясь о страхах, которые обуревали ее бедную мать.

От стука распахнувшейся двери она проснулась и сонно заморгала:

— Мама, где ты была?

— Провожала папу. Он сегодня улетел на Ближний Восток. Я отвозила его в аэропорт.

— Папу?

Она не совсем понимала, что речь идет о Мишке. Все еще помнила, как Таня пыталась внушить ей, что папа Александры теперь Леонид.

— Да, провожала твоего родного папу… Тетя Маша говорила, что ты будешь ночевать у нее.

— Она меня звала, — пробормотала Саша, — но нигде я так сладко не сплю, как в своей любимой кроватке. Даже у тети Маши.

— Но почему ты спишь до сих пор? У тебя же занятия.

— Мама, ты забыла, у меня сессия. Экзамен послезавтра. А вчера я допоздна занималась. Имею право.

— А где тетя Маша, не знаешь?

— Как — где? На работе, наверное. У нее сегодня прием с восьми утра. Мама, что с тобой, тебя кто-то напугал?

— Я сама себя напугала, — буркнула Таня. — Спи. Извини, что разбудила.

Она вышла на кухню и позвонила Маше.

— Машенька, как дела?

— Все в порядке. Ваше задание, командир, я выполнила.

— А что ты сказала моему… Леньке?

— Сказала, что ты перенервничала из-за его раны и из-за той холодности, с которой он к тебе отнесся. Сказала, что самолично велела тебе денек полежать… Да, он же просил тебя забрать из машины его сотовый телефон.

— Точно, а я совсем забыла! Хотела ведь сразу это сделать, а сама вышла из больницы и пошла к машине, совершенно забыв про этот телефон. Даже не вспомнила больше.

— Ничего, я все сделала. И телефон ему пока свой отдала. Пойдешь к нему в больницу, поменяешь на его, а мой заберешь… Так что у твоего мужа больше нет никаких проблем. Если не считать упорства, с которым он пытается доказать врачам, что уже вполне здоров.

— А еще что он сказал?

— Что продуктов, которые мы ему нанесли, хватит, чтобы накормить две палаты больных.

Странный разговор происходил между ними. Словно прежде не было Машиного признания и никакой размолвки, а просто попросила Таня сестру навестить в больнице своего мужа, что та и сделала. И ничего больше.

Таня сказала:

— А я опять продукты для него купила.

— Ничего, отнеси, прояви свою женскую заботу и внимание. Если что окажется лишним, отнесешь назад. Будем считать, что это наложенная мной епитимья.

Наверное, она уже хотела положить трубкy, но Таня успела сказать:

— Маша, я дура.

— С чего вдруг такое признание? — удивилась Маша.

— Наверное, чтобы понять упавшего, надо самому упасть, — проговорила Таня.

Едва она отключилась, как телефон тут же зазвонил.

— Алло, — сказала она на всякий случай голосом умирающей.

И попала в точку. Звонил Леонид и, услышав ее голос, обеспокоился:

— Татьяна, ты что, и в самом деле расхворалась?

— Представь себе. Но сегодня мне уже лучше. Я приду к тебе.

— Я вчера звонил весь вечер, никто не брал трубку.

— Мы сегодня только заметили, что телефон отключен… Чего это Таня беспокоилась, будто не сможет врать мужу. Очень даже смогла. Правда, он не видел ее глаз. Не смотрел проницательно в глубь ее грешной души, но теперь она была защищена. Своей любовью к Мишке, которую не так давно пыталась представить навеки умершей.

Чего это она философствует, муж ведь ждет объяснений!

— Понимаешь, Маша дала мне таблетку, а когда я стала засыпать, отключила телефон. Я как раз перед твоим звонком ей на работу звонила, и Маша объяснила, что телефон нарочно отключала…

— А я чего только не передумал! Чуть из больницы не сбежал.

Как ни складно врала Татьяна Всеволодовна, а струхнула, представив себе, как Ленька ждал бы ее всю ночь. А она было уже подумала, будто измена далась ей легко и она не будет ощущать никакой вины, ведь это был не кто-нибудь. Мишка, так что ее измена как бы и не измена вовсе. Так, память о былом…

Кажется, Таня совсем запуталась. Какая к лешему память, если она до сих пор вся им переполнена!

— Прости, что я твой сотовый забыла взять. Перенервничала, все из головы вон.

— Ничего, все нормально, — отозвался он.

Да была ли ее ночь с Мишкой? Уж не приснилось ли ей все это? Стоило заговорить Леониду, как она привычно вытянулась по стойке «смирно». Мысленно, но как, однако, он цепко ее держал! Даже на расстоянии.

Но ничего, она тоже не лыком шита. Еще посмотрим, кто кого станет держать по стойке! Хорошо, пока обошлось…

Она сходила в душ, переоделась в домашнее платье и прилегла на диван. Хорошо-то как! Но едва она успела так подумать, как в голове ее что-то щелкнуло и на память пришло высказывание любимой подруги Сони: «Никогда я так не напряжена, как в момент повального благополучия».

Вот и Таня: с Машей помирилась, Мишку проводила и провела с ним восхитительную ночь, супруг Леонид выздоравливает, дочь сдает сессию… Что плохого может случиться?

Леонида не торопились выписывать из больницы — шов у него зарастал не так быстро, как ожидали.

— Нож был отравленным, — шутил сам больной.

Маша договорилась с лечащим врачом попробовать другое лекарство, российское, которому за рубежом не было аналогов.

— Все-таки мы не патриоты, — жаловалась она Тане. — Ну почему лекарства, как и часы, нужно непременно покупать в Швейцарии, если ты крутой парень. Нет пророка в своем отечестве! А между прочим, жизнь не стоит на месте, и чего бы там французы ни утверждали насчет своих приоритетов в косметике, а, ей-богу, наши кремы не хуже…

— А духи?

— Ну, духи… Много ты знаешь наших духов? У нас просто недостаток информации. Может, мы давно уже догнали их Диоров и Нин Ричи.

И тут прозвенел телефонный звонок. Как ей показалось, на редкость пронзительно и неприятно. Таня даже помедлила, прежде чем взяла трубку.

— Таня, — еле слышным голосом сказала в трубку Маша, — мне только что позвонил Слава. Помнишь, тот полковник, с которым Света встречается?

— Конечно же, помню.

— Он сказал, что Валентин погиб.

— Как погиб? Он же только вчера к тебе приходил. Его послали в какую-то горячую точку?

Ничего другого в тот момент она не могла и придумать.

— Нет, его сбила машина. Твой Миша сказал, что по дороге к нам видел аварию, но я старалась не думать. Хотя со вчерашнего дня мне в грудь будто иголку воткнули.

Потом Тане показалось, что в трубке раздался звук, похожий на вой.

— Маша! — закричала она. — Машенька! Я сейчас приеду.

Она бросилась к двери, как и была, в домашнем платье, но, спохватившись, вернулась к шифоньеру, на ходу впрыгивая в брюки и натягивая футболку. Сумка. Деньги. Права. Техпаспорт.

Она вмиг сосредоточилась. Куда делась расслабленная, довольная собой Татьяна. Теперь она чувствовала себя человеком, ответственным за всех своих родных, а особенно за старшую сестру, которая наверняка винит себя в смерти Валентина. Это же какие нервы надо иметь, чтобы день за днем есть себя то за одно, то за другое!

Открывая ворота, чтобы выехать на «форде» со двора, она на мгновение задержалась у письменного ящика и вынула из него конверт. На ходу прочитала: «Вревской Марии». От сына. Она сунула письмо в сумочку и села за руль машины.

Наверное, Таня приехала вовремя. Потому что, ворвавшись к Маше в кабинет без стука, она застала ее за столом. Сестра лихорадочно вышелушивала маленькие, покрытые оболочкой розовые таблетки и складывала их в кучку.

Таня рванулась к ней и почти выдернула Машу из-за стола. Она даже не ожидала от себя такой силы. Впрочем, если учесть, что она на десять сантиметров выше Маши и килограммов на двадцать тяжелее, противоборства она почти не почувствовала.

— Где Майя? — спросила Таня про медсестру Маши.

— Она отпросилась на два часа, — ответила Маша.

— Напиши ей записку… Нет, я сама.

Таня набросала на бланке рецепта: «Майечка, Мария Всеволодовна почувствовала себя плохо. Прием оставшихся больных перенеси на завтра!»

Пока она писала, одной рукой при этом поддерживая почти бесчувственную Машу, та на глазах обмякала. Не теряла сознание, как недавно Таня, а словно уходила в глубь себя, чтобы там навсегда остаться.

Потом она вывела Машу на улицу, удивляясь, что в коридоре никто им не встретился, усадила сестру на место рядом с водителем и пристегнула ее ремнем безопасности, который при езде по городу обычно не надевала. И даже охранник в будке у ворот клиники ничего не сказал, лишь открыл шлагбаум и удивленно посмотрел на запрокинутое лицо Маши.

Дома Таня, не спрашивая совета, напоила сестру валерианкой и уложила в постель.

— Я приношу окружающим только несчастья, — проговорила вдруг Маша, не ожидая вопросов. — И никому не нужна. Лишний человек. Но и это бы еще ничего. Теперь я стала убийцей молодого, здорового мужчины, и нет мне прощения!

Неужели она хочет себя доесть прямо на глазах у Тани? Как же, размечталась! Никогда, наверное, Таня не была так уверена в себе, так целеустремленна: уж чего-чего, а она не допустит, чтобы старшая сестра извела себя.

— Маша, помнишь анекдот: «Комиссия приходит в сумасшедший дом, а после обхода инспектирующий медик говорит: „Что это у вас, какого больного ни спросишь, каждый говорит, что он Наполеон?“ — „Да не слушайте вы их! — говорит главврач. — Наполеон — это я!“»

— И что ты хотела этим сказать?

— Ты так долго лечила мои стрессы, что заразилась и сама. Позвонить Светлане?

— Думаешь, сами не справимся? — жалко улыбнулась Маша.

— Уверена, что справимся, — сказала Таня и добавила: — В последнее время у меня появилась такая уверенность в себе, что я уже побаиваюсь, что переоцениваю свои силы.

— Ничего, я тоже тебе верю. Хуже мне уже не будет.

— Больная, вы недооцениваете мои возможности!

— Боюсь, доктор, это вы недооцениваете запущенность моей болезни.

— Настройтесь на добро, больная! Я сейчас заварю тебе чаю. С малиновым вареньем.

— Таня, — голос Маши стал крепнуть, — у меня нет простуды. Я же сейчас потеть начну.

— Вот и хорошо, — отозвалась новоявленный лекарь, — ты даже не представляешь, сколько гадости из организма выходит вместе с потом.

— Это что-то новое в медицине. У меня возникают сомнения в твоей квалификации…

«Давай нападай на меня!» — думала Таня, стараясь уболтать Машу, увести ее от опасной темы: это же надо такое придумать — обвинять себя в смерти Валентина. Он же не бросился под машину, а перебегал не там, где надо. Может, он слишком глубоко ушел в свои мысли, но при чем здесь Маша… Ага, мы в ответственности за тех, кого приручаем? Но Валентин не Маленький принц и даже не его роза.

В начале их с Машей связи ни о какой любви он не думал, а просто привычно изменял жене… Что-то она так пристрастно судит мертвого. Чего теперь гадать, что он искал в этой связи и что получил.

Как жестоко, оказывается, может покарать провидение за неверность, как бы глубоко ни была спрятана эта причина под цепью случайностей… Рикошетом досталось и Маше, хотя Таня, например, ничего плохого ей не желала… Это же, выходит, и Тане может аукнуться. Исходя из ее собственных рассуждений…

— Ты бы еще слабительное мне дала! — возмутилась Маша.

— А это, между прочим, неплохая идея. Тебе просто некогда будет дурью маяться.

— Ты называешь это дурью? — выкрикнула Маша. — По моей вине погиб человек.

— Тогда мне и вовсе надо повеситься, — тихо сказала Таня. — Ах да, я и забыла. Тебе письмо пришло.

— Письмо от Николушки? Давай скорее!

Она почти выхватила из руки сестры конверт и дрожащими руками распечатала его.

Таня тихо удалилась. Пошла на кухню заваривать чай, но без малины. И вправду, в такую жару — только потеть!

Жалко Валентина, но ничего не поделаешь. Не всегда мы любим тех, кто нас любит. Что могла бы сделать в этом случае Маша? В чем она себя винит? В том, что не ответила согласием на предложение руки и сердца? А если бы ответила, то создала бы такую же семью, какая у нее уже была. Без взаимной любви.

Таня поставила на поднос чашки, нарезала маковый рулет, который купила в супермаркете для Леонида.

— Подумаешь, куплю еще, — возразила она самой себе и пошла в комнату Маши.

Та сидела на кровати, и выражение лица было у нее совсем другое, чем несколько минут назад.

— Представляешь, Коля зовет меня к себе, — сказала она, задумчиво улыбаясь.

Таня не сразу сообразила, о чем думает сестра, а стала напоминать ей:

— Помнишь, я говорила тебе, чтобы он не в колледж поступал, а сразу в институт? Но ты пошла у мальчишки на поводу. У него будет специальность! Ну что, он теперь дипломированный электрик, а в институт его и палкой не загонишь. У него теперь семья. Деньги надо зарабатывать.

— Глупый мальчишка! — Оказывается, Маша и не слушала ее. — Он даже узнал, что в гарнизонном госпитале как раз есть вакансия невропатолога!

— Ты о чем думаешь? — возмутилась Таня. — Уехать с юга на Крайний Север. Видите ли, ее сын зовет. Люди оттуда на юг бегут, а ты — с юга! Это же за полярным кругом! Там вечная мерзлота и полярные ночи.

— Коля пишет, что сейчас как раз полярный день.

— Маша, тебе пятый десяток! А Коле — девятнадцать. Я представляю его восторги. Небось про классную рыбалку пишет. А комаров он не упоминает?

— Пишет, грибов — море!.. Кстати, Танюшка, ты раньше никогда не вспоминала о моем возрасте. Ишь, как сказала: пятый десяток! Я даже вздрогнула от этой страшной цифры. Думать так о себе не очень приятно.

— А ты подумай! А то по глазам уже вижу, на Север собралась. Да что же это такое! Ты обо мне подумала?

— Я прежде только о тебе и думала, — тихо проговорила Маша.

Таня отвела глаза: она перегибает палку в своем стремлении вывести Машу из стресса.

— Но теперь… теперь ты вполне можешь обойтись без меня. А мне здесь будет тяжело. Я сколько мимо этого проклятого столба ходить буду, столько смерть Валентина вспоминать… нет, сестренка, и не уговаривай. Если я еще недавно колебалась, то вот сейчас твердо решила: поеду в Мурманск! Это так кстати, Колино письмо! Будто через тысячи километров он мне руку помощи протягивает… Посмотрю, что такое Крайний Север… Поеду!

Она соскочила с кровати.

— Где-то был мой здоровый кожаный чемодан.

— Позволь тогда мне хотя бы билет тебе купить. На самолет.

— Ладно, купи, — согласилась Маша. — Ты у нас девушка богатая… Ой, а как же быть с машиной, которую ты мне вздумала подарить? Теперь надо как-то быстро на тебя ее переоформить. Давай съездим в центр, зайдем в кассы Аэрофлота, или какие там авиакомпании возят людей в Мурманск, и узнаем насчет билетов на завтра.

— На завтра? Ты же ничего не успеешь! Тебе и с работы уволиться надо, и теплые вещи купить… Да если хочешь знать, северяне билеты на самолет за месяц заказывают. А нынче они с морей едут. Ты не достанешь билет на завтра!

— Ну июнь — это не август, — легкомысленно махнула рукой Маша, совершенно не понимая, что Таня готова сделать что угодно, лишь бы не отпустить ее на этот дурацкий Север. — А если и не будет билетов, то я все равно достану. У меня, если хочешь знать, пациентка в билетной кассе работает, а я до сегодняшнего дня никогда своими знакомствами не пользовалась!

— Мама, — услышала Таня приглушенный голос дочери. Кажется, она кричала что-то со второго этажа.

Таня вышла во двор.

— Чего тебе?

— Леонид Сергеевич тебе звонит.

— Иду! — отозвалась Таня; она совсем забыла, что собиралась в больницу к мужу.

Уходя, она оглянулась на Машу, но та ничего не слышала и не видела, кроме чемодана, который она тащила с антресолей.

Саша спешила ей навстречу с телефонной трубкой в руке.

— Таня, дочь сказала, что ты ко мне в больницу собиралась, — услышала она голос мужа.

— Собиралась, — сказала Таня и вдруг призналась: — Беда, Ленечка, не приходит одна…

— Что случилось?

— Ты же по мобильнику звонишь? Давай я приеду и все тебе расскажу.

— Что случилось? — повторил он с нажимом.

— Понимаешь, Валентин погиб.

— Тот самый Машин подполковник? — отчего-то сразу понял он.

— Тот самый. Представляешь, мужчина в самом расцвете сил!

— И Маша очень переживает?

Он даже не дослушал ее! Сразу о Маше спросил. Но тут же Таня себя одернула: ей-то чего о том беспокоиться? Кажется, уже все решила для себя, но нет, так и хочется, чтобы этот кусок тоже… Слышал бы Леонид ее мысли о себе, как о куске!

— Она считает себя во всем виноватой.

— А как он погиб?

— Его сбила машина. Он переходил через улицу к стоянке, где оставил свою «Волгу».

— А при чем здесь Маша?

— Вот и я твержу ей, что ни при чем. Но надо знать Машу. Она отказала ему в предложении руки и сердца и считает, что, не будь этого, подполковник остался бы жив…

— Сиди дома, — привычно распорядился Леонид, — я сейчас приеду.

— Как это — приедешь? — всполошилась Таня. — Маша сказала, что тебе пару деньков придется полежать!

— Дома отлежусь.

— А что я ей скажу? Она же меня изругает, зачем тебе рассказала.

— Ничего, отобьемся, — сказал Ленька и отключился.

Глава двадцать первая

Ленька и вправду приехал в течение часа. Небритый, бледный. Зашел домой и в ответ на обеспокоенный взгляд Тани махнул рукой.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло!

— У тебя вид — словно только что с креста сняли.

— Ничего. Побреюсь, поем какого-нибудь твоего супчика, отосплюсь и приду в себя… Я зайду к Маше.

Он преспокойно пошел на половину сестры. Странно, в другое время Таня непременно на это как-то бы откликнулась. Конечно, зная, как теперь, предысторию. А здесь — даже не удивилась. Подумала лишь про себя с усмешкой: еще немного, и у них будет все как в мусульманской семье — первая жена, вторая жена, и никакой ревности между ними.