Руденко поднял на него глаза, но ничего не ответил, лишь улыбнулся и кивнул.

29 июня. Отделение экспертизы документов 3-го спецотдела МВД. 16 часов 40 минут

      – Я понимаю, эта работа не совсем по вашему профилю, – сказал полковник. – Я не знаю, почему выбрали наше отделение. Вы не один такой умный, четверо сотрудников уже отказались, мотивируя именно недостатком квалификации, и мне очень не хотелось бы докладывать, что я не смог найти исполнителя. Это задание хоть и неофициальное, однако исходит с самого верха. Поймите, какое сейчас время. Как бы ни было противно, Андрей Михайлович, я не приказываю, я прошу…
      – Хорошо. Я понимаю, – без выражения проговорил второй собеседник, средних лет, бледный и сутулый майор МВД. – Надо же кому-то… Но я ведь не специалист по подделке документов, я криптограф, и чтобы адекватно подделать почерк, мне понадобится не один день.
      Начальник отдела поморщился:
      – Адекватности здесь не требуется. Войдите в тему: тюремная камера, плохое освещение, человек без очков, волнуется, руки дрожат…
      – У товарища Берия руки дрожат? – все так же невыразительно спросил майор.
      – Андрей Михайлович, – у полковника дрогнул и пресекся голос. – Пожалуйста, не надо… Сделайте, как сможете. Никто не станет устраивать никаких экспертиз, эти документы не для того готовятся.
      Майор со смешной фамилией Котеничев забрал бумаги и вышел из кабинета. Задача была ясной и на самом деле не такой уж трудной, поскольку подделывать документы он тоже умел неплохо. Надо было изготовить три «письма из тюрьмы» от имени Берии. Общее содержание писем прилагалось, требовалось лишь соответствующим образом его оформить. Котеничев понимал, почему никто не хотел браться за эту работу. Его и самого затошнило, едва он взглянул на текст и установки, и первой реакцией было – отказаться. Но тут же он и опомнился: слишком ценной была возможность войти в качестве технического специалиста в «дело Берии», чтобы позволить себе считаться со своими чувствами.
      Он пришел в свой кабинетик, несколько минут разглядывал образцы почерка, попробовал – да, вроде бы получается. Тогда он убавил свет, надел специальные очки, имитирующие близорукость. Нервное напряжение нагнетать не требуется, оно появится само, особенно если начать с третьего письма. С третьего он и начал.
      «Дорогие товарищи, со мной хотят расправиться без суда и следствия, после 5 дневного заключения, без единого допроса, умоляю Вас всех, чтобы этого недопустили, прошу немедленно вмешательства, иначе будет поздно…»
      Особо, как сказал начальник отдела, можно не усердствовать. Письма эти в серьезной работе не будут. Ясно, для чего они предназначены – для закрытых показов членам ЦК и, может быть, еще каким-нибудь там писателям и прочим властителям душ. Едва ли Лаврентий Павлович даже членам ЦК писал собственноручные письма, а уж изготовить такую цидульку, чтоб поверили писатели сегодня да историки послезавтра, можно за полчаса.
      Майор не любил ни писателей, ни историков, ни вообще интеллигентов. Смутный народ, гнилой, склочники и доносчики, уж он-то за пятнадцать лет работы в «органах» насмотрелся. За пятнадцать лет работы и за восемь месяцев перед этим. В мае тридцать восьмого старшего лейтенанта Котеничева, шифровальщика штаба Московского военного округа, арестовали по навету сослуживца, полковника Ковалева, и стали «колоть» на участие в какой-то бредовой организации. Старлей был упрям и не «кололся». Тогда следователь вошел в нехороший азарт и поклялся, что этот арестованный у него заговорит. Так продолжалось пять месяцев, Котеничев уже обезумел от пыток и мечтал лишь о расстреле, но не хотел тащить с собой других людей, потому и держался. Вдруг его неожиданно оставили в покое на несколько недель, а потом… Он вспомнил, как привели к новому начальнику управления госбезопасности. Суховатый сдержанный кавказец разговаривал отрывисто, но вежливо, зачем-то спрашивал Котеничева о его деле. Старлей устало и коротко отвечал, ничего не пытаясь объяснять этому играющему в справедливость человеку. Внезапно тот сказал:
      – Вот подлец Ковалев, сколько народу погубил! Идите в камеру и не волнуйтесь. Мы с вашим делом разберемся, скоро будете на свободе, – и вдруг протянул ему несколько мандаринов со стола. И вот тут Котеничева прорвало.
      Он рыдал, как вдова на похоронах, и в кабинете, и в камере, куда его кое-как дотащили. Потом появился врач, сделал какой-то укол, а он лежал на койке и смотрел на мандарины, смотрел и плакал.
      Через три недели его освободили с реабилитацией, и Берия, пожимая старшему лейтенанту на прощание руку, вдруг сказал:
      – Я сообщу вашему начальству, что вы достойны полного доверия и можете работать на прежнем месте. Но, может быть, поработаете у нас в аппарате? Вы опытный шифровальщик, нам такие нужны, а перспективы карьеры у нас лучше. Убыль специалистов в НКВД большая, и будет еще больше – много заговорщиков, а теперь еще и всех костоломов и «липачей» отправим к стенке, я это обещал товарищу Сталину. Подумайте, товарищ Котеничев…
      Старший лейтенант согласился и честно служил пять лет, в дополнение к основной специальности освоив навыки работы с документами. Перед войной он получил капитана, в сорок втором – майора. А потом однажды, в сентябре сорок пятого, его вызвал Берия и показал подписанное наркомом ГБ представление к правительственной награде и к повышению в звании.
      – Я скоро ухожу из органов, – сказал он, – и хочу на прощание отметить заслуги тех, кто честно работал на незаметных постах. Вы все это получите, если захотите. Но у меня есть для вас еще одно предложение. Если вы примете его, у вас не будет ни наград, ни карьеры. Вы будете обойденным вниманием начальства, незаметным винтиком в системе, таким незаметным, что никто не станет сводить с вами счеты. Тем более специалист вы незаменимый и останетесь на своем посту, что бы ни произошло снаружи….
      Майор принял второе предложение Берии, то, которое не обещало карьеры, и так же честно выполнял свою новую работу. Он и теперь это сделает, да! Он напишет эти письма так, что ни один член ЦК или Союза писателей в них не усомнится. Но если они когда-либо попадут в руки его коллегам – а это рано или поздно случится, майор не сомневался, – те сразу увидят, кто на самом деле их писал. Он умел это делать. Ни одной, даже самой похабной экспертизы эти письма не пройдут, и уж конечно, ни один человек, когда-либо работавший с товарищем Берия, им не поверит…
      Надо постараться как следует, он должен обязательно добиться, чтобы документы, касающиеся Лаврентия Павловича, проходили только через него. Тогда у них будет хоть какая-то информация. А может быть, удастся и весточку передать – если он еще жив. Вдруг он все еще жив?
      Майор, высунув от усердия кончик языка, тщательно вывел последние строчки:
      «Еще и еще раз умоляю Вас вмешаться и невинного своего старого друга не губить».
      И подписался: «Ваш Лаврентий Берия».

Штаб МВО. 30 июня. 10 часов утра

      Когда его привели в подземный бункер, Берия приготовился к тому, что больше никогда не увидит неба. Однако на допрос его снова повели в помещение штаба, через двор. Все те же два полковника надели наручники традиционно зверским способом – руки назад, – закрыли лицо шарфом, глубоко натянули шляпу, накинули плащ так, что не видно было скованных рук.
      – Думаете, не узнают? – усмехнулся Берия.
      – Мы не думаем, а делаем, как приказано, – отрезал один, невысокий и лысоватый. – Разговорчики…
      Окна штаба были замазаны белой краской, коридоры пусты, однако за закрытыми дверьми он ощущал напряженное внимание людей. Еще бы, всем же любопытно, небось у замочных скважин целая очередь… Зачем, интересно, его так закутали? Чтобы не узнали? Глупость! Наверняка всем уже известно, кого содержат в бункере. Армейский идиотизм? Ну не до такой же степени! Тогда что?
      Его размышления прервал скрип открываемой двери. Пришли. И вот первая неожиданность – за столом сидит не очередной генерал, а собственной персоной Роман Руденко, украинский прокурор. Берия остановился перед столом, окинул его медленным внимательным взглядом.
      – Вернулись времена Киевской Руси? Куда ни плюнь, одни хохлы…
      – Ну зачем же так, – официально, но доброжелательно ответил Руденко. – Я новый Генеральный прокурор СССР. Если угодно, могу показать удостоверение.
      Берия хмыкнул:
      – Я вам назову не меньше десятка адресов, где могут нарисовать любое удостоверение. От малины Варьки Косой в Марьиной Роще до моей собственной конторы. Ради вашей филькиной бумажки не стану портить глаза.
      Руденко улыбался все так же невозмутимо. Приятно, сидя за столом следователя, смотреть на бывшего министра. Так сказать, из князи в грязи…
      – Да вы садитесь, гражданин Берия. Садитесь, в ногах правды нет. Правда, она в другом месте, как в свое время говорил товарищ Ежов… Время дорого, приступим к допросу.
      По знаку прокурора конвоир снял наручники, подвинул стул. Берия сел вольно, облокотился о спинку, рук не растирает, терпит. Гордый, однако… Ну что ж, ломали мы и гордых. Ты уж всяко не крепче гитлеровских генералов, а кто из них на допросах веревки вил? Роман Руденко.
      – Итак, – сказал Берия. – Если вы намерены приступить к допросу, значит, я под следствием. А если я под следствием, извольте по процедуре: постановление, обвинение, мера пресечения. Да и положенные санкции не забудьте, и не вашего Политбюро бумажка, а согласно советским законам. А до тех пор извольте называть, как положено.
      – Товарищем, что ли? – улыбка сползла наконец с лица прокурора.
      – Да уж нет, – холодно отозвался Берия. – Какие мы с тобой товарищи, господин Генеральный прокурор…
      – Вот что, подследственный, – теперь Руденко говорил тоже сухо и холодно, в тон Берии. Это он зря, у него так не получается, не та выдержка. – Не пытайтесь меня оскорбить своими намеками, я и не такое слышал.
      Берия поднялся, шагнул к стене, на которой висели портреты. Конвоир дернулся было задержать, но Руденко сделал знак, и полковник отошел в сторону.
      – Вашего портрета там нет, – усмехнулся прокурор.
      – Нет так нет, – согласился Берия. – Но когда он тут висел, под ним было написано: «Министр внутренних дел». Я министр, а не неграмотный инвалид с Казанского вокзала. До тех пор, пока мне не предъявят все положенные документы, я не подследственный, а похищенный бандой лиц, состоящих в преступном сговоре с целью захвата власти. Вы, кстати, в их числе и, как вроде бы прокурор, должны это знать. Так что я не намекаю, я прямо говорю, никакие мы с вами не товарищи.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.