10

Презрение метрдотеля можно было пощупать руками. Сама мысль, что она посмеет войти в его ресторан в джинсах и кожаном пиджаке, наполняла его негодованием.

– Мадемуазель вас ждет, – чопорно заявил он. – Прошу вас за мной.

Главный официант повернулся с военной четкостью и зашагал в главный зал. Соня пошла за ним, разглядывая крахмальные скатерти и нетронутые столовые приборы тонкого фарфора и дорогого хрусталя. Хотя зал казался пустым, вокруг слышался тихий гул вежливых разговоров.

Метрдотель подвел ее к столу, стоящему точно под большой хрустальной люстрой, чуть покачивающейся и позванивающей. За столом сидела Дениз Торн в клетчатой мини-юбке, белых сапожках в пол-икры, в замшевой куртке с бахромой и бесформенной широкополой шляпе. Кажется, ее наряд не казался метрдотелю неподходящим.

– Спасибо, Андре. – Дениз улыбнулась, и метрдотель чопорно поклонился. Дениз обратилась к гостье: – Не хотите ли присесть?

– Я мертва?

– Что заставляет вас думать, будто я могу ответить на ваш вопрос?

– Потому что вы мертвы.

– Вы все время это утверждаете. Но у вас моя плоть и мои воспоминания.

– Но я не вы. Я не Дениз.

– Так кто же вы? Призрак? Переселившаяся душа? Демон?

– Я... я не знаю.

– Но вы знаете, что вы – не я. Почему вы так уверены?

– Потому что вы – там, а я – здесь.

– Очень научный подход.

– Ладно! Пусть я не знаю, кто я такая и как меня зовут. Разве это теперь важно? Ваш отец меня отверг, а ваша мать думает, что вы мертвы.

– Они и ваши родители тоже.

Соня покачала головой:

– Мой отец – насильник-вампир. Моя мать – сточная канава Лондона.

– А Другая? Это ваш сиамский близнец или нежелательный квартирант? Или это вы?

– Слушайте, я это все уже проходила. Может быть, все не так просто и ясно, как объяснял Жилярди. Я это поняла еще тогда, когда Панглосс уговаривал меня объединиться с ним Но я не Другая, и я не Дениз Торн.

– Вы видели, на что была похожа Другая, когда полностью взяла верх, когда ваша личность не функционировала. Это та Другая, которую вы знаете?

– Послушайте, что вы хотите, чтобы я признала? Что я – игра воображения Дениз Торн? Что Другая – это моя личность, а не отдельная? Ладно, я признаю все эти возможности, но я не знаю, правда ли это. Может быть, я синтез личностей Дениз и Моргана. Черт возьми, откуда я знаю, что вы – Дениз?

– Действительно, вы этого не знаете. – Дениз поднесла к губам бокал, и капля упала на скатерть, окрасив ее яркой краснотой.

Соня бросилась вперед, вцепилась в безмятежное лицо Дениз, и кожа слезла с вязким и липким звуком. Женщина улыбнулась Соне:

– Пора сбрасывать маски, – сказала женщина в зеркальных очках. – Притворство кончилось.

– Эй, Моу! Тут для тебя еще один!

Брок поднял глаза от бутерброда с яичницей и салатом. Служитель, ухмыляющийся негр, вкатывал в подвал морга новую тележку.

– Вот блин! Не может уже человек позавтракать, чтобы ему не помешал очередной труп!

– Ты же знал, что работа опасная, когда нанимался, – пошутил служитель и сунул Броку планшетку с листом бумаги. – Распишешься за эту куклу?

Моу Брок быстро нацарапал свои инициалы и время доставки, не выпуская из рук бутерброда и чашки с кофе.

– Женщина?

– Ага. И красотка, если кому нравятся выпотрошенные. Патологоанатом сказал, что зайдет через часок. Пока, Моу.

– Ага, пока.

Брок глотнул прямо из термоса и просмотрел рапорт медэксперта с места происшествия: белая женщина, личность не установлена, возраст приблизительно двадцать пять лет. Черт, опять стрельба.

– Поехали, милочка, – вздохнул он. – Устроим тебя на покой. Ты же не виновата, что помешала мне завтракать.

Морг был построен в годы великой депрессии, и возраст его был заметен. Стены были выложены кафельной плиткой, кроме тех мест, где плитку отковыряли от скуки сторожа, и там был виден окаменевший клей. Где не было кафеля, была нержавейка. Эхо здесь было, как в Мамонтовой пещере, и скрип колес каталки усиливался до очень неприятного звука.

Брок завел каталку в небольшую ярко освещенную прозекторскую рядом с кладовыми. Ее почти всю занимал стол из нержавеющей стали, желоба для стока вдоль стен и висящий с потолочной балки микрофон.

Брок быстро переложил подопечную на прозекторский стол и начал до болезненности интимный процесс раздевания трупа. Каждый предмет одежды надлежало пометить, прицепить ярлык и зарегистрировать на случай, если ребята из судебной медицины потребуют дальнейшего расследования. Когда это будет сделано, дальше ее будет раздевать патологоанатом.

Он расколет ей череп и обнажит складки и ложбины мозга, откроет грудную клетку как оконные жалюзи, подкинет на ладони печень и легкие, осмотрит холодный ком утробы в поисках следов насилия или мертвого эмбриона. Тогда, и только тогда, ее передадут Броку. После того как будут открыты все ее секреты, он тщательно зашьет раны, сделанные убийцей и прозектором, чтобы близкие могли ее опознать.

Его называли Портной. В глаза – никогда, но он все равно знал свою кличку. И не имел ничего против. Искусство обращаться с иглой он унаследовал от деда с материнской стороны, который всю жизнь проработал швейником. Пусть зовут как хотят, он свою работу делать умеет. Тот хмырь, что был здесь до него, выпускал этих бедняг в таком виде, как из фильма про Франкенштейна.

Он глянул на лицо трупа. Действительно, красотка. Этой хотя бы пуля в череп не досталась. Вот этого он действительно не любил. Три пули почти в упор. Тот, кто это сделал, угробил отличный кожаный жакет, не говоря уже о женщине, которая была внутри. Он надеялся закончить работу, пока не началось посмертное окоченение. Забавная штука: солнечные очки так и остались у нее на лице.

Пиджак удалось снять почти без труда, и обнажилась кожа рук. Наркоманка – понятно. Пыталась, наверное, кинуть наркодилера, а это народ нервный. Брок аккуратно сложил пиджак. У него такой был когда-то, еще в колледже, и он, помнится, его много лет носил.

Он потянулся к очкам на глазах покойницы. Одно стекло треснуло, но не выпало. Посмотрим, какого цвета были у нее глаза.

Тело дернулось, но Брока это не удивило. За много лет, пока он раздевал и зашивал мертвецов, он много видел дергающихся трупов. Иногда они шевелились, как марионетки в неумелых руках. Один однажды даже сел. Это просто задержанная реакция мускулов, как у мертвой лягушки на удары током в школьном кабинете биологии.

Холодная рука покойницы охватила его правое запястье. У Брока перед глазами поплыли темные круги, как если посмотреть на лампу и отвернуться. Он тупо глядел, как резко дернулся живот трупа. Раз. Другой. Почему-то Брок увидел, как сидит в своем старом «шевроле» и ругает не заводящийся мотор. Покойница кашлянула и выбросила полные легкие черной крови. Брок почувствовал, что бутерброд в животе борется за свободу.

Он попытался выдернуть руку, но труп не отпускал. И тогда он заорал, и вопль многократным эхом стал отдаваться в ушах. Покойница бросила его руку, чтобы сесть, и Моу Брок пулей вылетел из качающихся дверей морга.

Соня Блу села на прозекторском столе, осторожно переплетя руки на животе. Непонятно, что сделал с ней серафим, но это помогло. Хотя и не слишком быстро. Она передернулась при мысли, что могла бы прийти в сознание с электрической пилой в мозгу.

Чудесное воскрешение там или что, а чувствовала она себя более чем хреново. Голова была полна горящей воды полночного цвета. Когда она сползла со стола, ее снова потрясла судорога. Пол под ногами наклонился.

Нет! Не здесь! Не сейчас! Тут через минуту будут люди.

На глаза попался сложенный пиджак, и Соня застонала, увидев дыры от пуль. Черт, если бы хоть изоленту найти...

Она вышла, шатаясь, из морга, и пошла по коридору в погрузочную, откуда похоронщики забирали дорогих усопших. К счастью, в этом именно морге она уже бывала и потому знала расположение помещений, так что сбежать было просто.

Она едва осознавала страшную боль в животе, но это уже было не важно. А важна была только злость. Она питалась этой болью, создавая ненависть, хрустальную в своей чистоте. Ярость распускалась экзотическим ночным цветком. И ненависть давала силу.

Она слышала пение сирен ненависти, звавших отпустить вожжи и отдаться ее едким объятиям. Раньше она бы сразу испугалась, взволнованная порожденными этой ненавистью видениями. Она бы полностью потеряла контроль, а потом, когда ненависть утолилась бы, обвинила Другую в зверских поступках. Сейчас, впервые с тех пор, как ее переделали по образу сэра Моргана, она не стала отказывать себе в удовольствии самой насладиться яростью.

Она приняла ненависть, как часть себя самой, естественную, как дыхание или мочеиспускание. Ощутила силу, рождаемую гневом, ласкающую змеиными языками и электрическими искрами. Глянув на свои руки, она увидела, что они покрыты коркой черно-красной слизи.

Соня шла по ночным улицам, невидимая, но ощутимая. Ее путь был отмечен ударной волной, захватившей окружающих, как кильватерная волна линкора подхватывает гребные лодочки.

Мать дала ребенку пощечину, а когда он заплакал, дала еще одну, посильнее.

Мальчик ущипнул грудную сестренку так, что на беззащитной коже остался синяк.

Усталая домохозяйка глянула на стойку с кухонными ножами, потом на мужа, развалившегося перед бормочущим телевизором.

Тощий молодой человек в роговых очках и стриженный так коротко, что через щетину просвечивала кожа, отодвинул на окне шторы и подошел к шкафу, где за одеждой были спрятаны две винтовки, пять пистолетов и пятьсот патронов.

Двое любовников, сцепившись в объятиях среди сбившихся в кучу простыней, вдруг начали ссориться.

Домашний пес завыл, прижал уши и цапнул хозяина за руку до крови.

Соня Блу ощущала свою работу, как не может ни один человек. Она была по-своему вместе с каждым, кто реагировал на ее стимул.

На каждом ее шагу происходили десятки вспышек. Некоторые разражались сварливыми тирадами, другие были куда более грубы. Но не она создавала злобу и недовольство у этих случайных незнакомцев; она лишь давала им вырваться наружу. Панглосс был прав: в каждом разуме, которого она касалась, были семена саморазрушения. Люди жаждут истребления, своего или врагов – безразлично. С каждым таким взрывом Соня становилась сильнее, и чужую ярость она включала в свою.

Каким-то уголком души она сопротивлялась этому небрежному посеву раздора, пыталась заставить себя услышать что-нибудь еще, кроме поющей в жилах жажды крови. Она шла по городу, запуская тысячи семейных свар, пьяных драк, закулисных ссор, изнасилований. Она слышала полицейские сирены и прерывистый вой «скорой» в ответ на эпидемию огнестрельных и ножевых ран. И хорошо. Это даст ей нужное прикрытие. Она автоматически увернулась от полицейской машины, вынырнувшей из-за угла с мигающими фарами и включенной сиреной.

Соня захохотала, и ей показалось, что небо вздрогнуло.

– Клод! Клод? Клод?

Имя, хотя искаженное гулким эхом, казалось знакомым. Кажется, это его так зовут. Он попытался открыть глаза и посмотреть, кто зовет, но глаза будто эпоксидкой склеили. Какой дурак мог устроить такую шутку? Он потянулся снять с глаз клей, но руки не отзывались. Как будто движешься под водой.

– Клод!

Вялость начала исчезать, сменяясь таким ощущением счастья, что Клод почти испугался. Когда же он попытался подумать, чему он так рад, голова стала распухать, в глазах забилась пульсирующая боль.

Зачем думать? Просто радуйся.

Слова эти в голове ощущались приятно, хотя и не принадлежали ему. Похоже было на добрый совет, так чего упираться? Клод откинулся в удобном кожаном кресле, решив последовать предложению, сделанному без голоса, и стал осматривать обстановку. Он был в роскошно обставленных апартаментах, одетый в смокинг. Клод попытался навести глаза на резкость, но резкий удар болевого скальпеля пронизал лобные дозы мозга.

– Просто радуйся, – предупредил дружелюбный не-голос.

– Я так рада, что все так сложилось, а ты? Теперь мы можем побыть одни.

Кто-то к нему обращается. Женщина. Нет, девушка. Но где она? Он боялся оглянуться, чтобы не вернулась боль.

Дениз сидела на кровати. Раньше ее вроде бы там не было. Она выглядела точно как в его сне. И робко улыбалась, краснея.

– Мои родители так рады, что ты меня нашел. Отец тебе хорошо заплатит. – Она улыбнулась ему, и комната замелькала. Дениз была одета в длинную развевающуюся мантию на голове золотая диадема. – Полкоролевства – достойная награда тому, кто нашел пропавшую принцессу.

Диадема исчезла, но мантия осталась. Она была девственно-бела, а спереди пенилась кружевами и атласными лентами. Клоду до боли хотелось ее потрогать.

Дениз встала и подошла к Клоду. Он не мог ни заговорить, ни шевельнуться, ни думать. Он мог только смотреть, как эта красавица опускается к нему на колени. Мантия преобразилась в подвенечное платье с фатой. Клод провел пальцами по кружевам и перламутровым пуговицам. Наяву. Все это наяву.

Конечно, наяву. Просто радуйся.

Но как же Соня Блу? Ведь она же – Соня Блу?

Дениз у него на коленях вздрогнула.

– Я так счастлива, что ты избавился от этой ужасной женщины! От той, которая всюду ходила и говорила, что она – это я. Мир не слыхал подобной глупости! Она же даже не была на меня похожа!

Дениз наклонилась, поцеловала его в щеку, и он забыл, что не назвал имени Сони вслух.

Он уже очень давно не занимался сексом и сейчас с неловкостью понял, как у него сильно встал. Он боялся, что Дениз обидится, когда эта штука в нее упрется. Но она была такой близкой, такой теплой. Он вдохнул ее запах и удивился, ощутив аромат чайных роз. Розами пахла его тетушка. Совсем не тот аромат, которого ожидаешь от краснеющей нимфетки-принцессы.

Кожа Дениз стала прозрачной, показался череп. Девственный размах подвенечного платья покрылся плесенью, будто долго лежал в подвале. Из голых орбит смотрели на него глаза без век.

Вопль не вырвался наружу, а остался мертвой тяжестью у него в груди.

– Что с тобой, Клод? Ты опять думаешь об этой ужасной женщине? – Дениз снова облеклась плотью и чистым атласом. – Ты же знаешь, как это на тебя действует, а когда ты огорчаешься, огорчаюсь и я. Ты же не хочешь меня огорчать?

– Нет... не хочу... конечно.

– Вот и хорошо. Я не хочу, чтобы ты думал об этой ужасной женщине. Понимаешь?

Он кивнул. Лицо черепа с виноградинами ободранных глаз исчезло из памяти.

Подвенечного платья уже не было, а вместо него явилось короткое белое неглиже. Хотя шифон скрывал ее тело, Клод понял, что под неглиже она голая. Он задышал прерывисто, на лбу выступил пот. Дрожащими руками он погладил ее волосы.

Он давно уже ничего в жизни не желал. Эта жизнь обманула его во всех его надеждах: спортивная школа, карьера профессионального футболиста, достойная работа. Нет смысла желать того, чего никогда не получишь, в результате тебе достанутся только разочарование и неудовлетворенность. Он хотел Дениз, хотел с той минуты, как увидел ее во сне, но это было невозможно. Дениз – это тень, и желать ее так же бессмысленно, как в том старом фильме, где полицейский влюбляется в портрет убитой женщины.

Не-голос был прав. Сомнениям нет места. Если Дениз Торн на самом деле не существует, так что с того? А если бы и была, то ей сейчас было бы тридцать пять, а не семнадцать – подумаешь, важность! Вот она, настоящая, живая и молодая прямо сейчас, и вот только это и важно. Почему-то для него исполнилось желание его сердца, и дураком надо быть, чтобы растратить его без толку.

Он встал, держа на руках Дениз. Она положила голову ему на плечо, и его накрыло ласковым ароматом ее волос. Клода приятно удивила сила собственных рук и ног. Не было ни пульсации в голове, ни ноющих мышц, будто он был вознагражден за свое решение избавлением от боли.

Дениз была как лекарство, проникающее ему в кровь с каждым вдохом. Он ощутил радость во всем теле, будто каждая клетка была заряжена. Ему хотелось раствориться в ее теле и никогда уже не возвращаться в реальность.

Они лежали рядом на матрасе. Клод был сперва нерешителен, но она так прижималась к нему, извиваясь, что его страхи обидеть ее рассеялись. Дениз дразнила его быстрыми, птичьими поцелуями, пока дыхание его не стало отрывистым и сердце не забилось в унисон с пульсацией в паху.

Они лежали голые, хотя он не помнил, чтобы они раздевались. Но это его не тревожило. Он никогда не любил этот этап, когда постепенно открываются физические недостатки. Обнаженное тело Дениз излучало тепло, рассеянное сияние, которое отвлекало от подробностей, и она смотрелась неясно, как фотография кинозвезды на задней стенке шкафчика.

Он вошел в нее, затаив дыхание, чтобы не напугать. Но страх оказался напрасным. Она ахнула и подняла бедра ему навстречу, острыми ноготками вцепившись ему в ягодицы. Потом она забилась под ним в дикой страсти, с каждым ударом шипя и стеная.

Он боялся извержения до введения – давно уже ничего не было, – но после первых движений успокоился, уверенный, что пройдет дистанцию.

Дениз прилипла к нему, обхватив его ногами. Ее крики и шепоты переходили в стоны и дрожащие вздохи, и по временам казалось, что это не она, а кто-то другой. Клод не обращал внимания. Он будто ехал верхом на скользком дельфине, обхватив руками и ногами бешено вертящееся тело, летящее по волнам. Он ощущал подступающий оргазм и бился, чтобы его сдержать. Он не хотел, чтобы скачка кончилась. Клод открыл глаза в жажде наполнить их видом Дениз.

У нее больше не было глаз. На Клода глянули его отражения в двух темных стеклах. Длинные светлые волосы извивались щупальцами актинии, которая меняет форму.

– Нет!!!

Поздно. Темнота уже окрашивала ее волосы. Она улыбнулась обнажив клыки, но это его не испугало; а испугало его то, что у него все еще стоял. Он должен был потерять эрекцию, как только понял, что под ним такое; у него должен был опасть, как сдутый шарик, а он все еще был твердым Клод попытался оттолкнуться от нее, но Соня притянула его назад.

– Ты же этого всегда хотел? – осклабилась она, поддавая бедрами ему навстречу. Они были сиамскими близнецами, соединенными в паху предательским куском плоти.

– Целуй меня, Клод, целуй!

Она оплела его руками, притягивая лицом к своему ждущему рту. Клыки были цвета старой слоновой кости. Клод не мог понять, что с ним сейчас случится – рвота или оргазм.

Соня неподдельно удивилась, когда он сомкнул руки на ее горле. Пальцы сжались крепче, и он грубо вбил себя ей между ног. Она билась под ним, пока он пытался выдавить жизнь у нее из легких, одновременно вбрызнув ее в чрево. Она размахивала ногами, полосовала ему ногтями лицо, но он не останавливался. Интересно, отвалится ли у него под пальцами ее голова.

Обман, обман! Надо было знать! Слишком это было хорошо для правды. Хотела из меня Ренфилда сделать? Я тебя убью за это, сука!

Лицо Сони Блу исчезло, будто кто-то переключил каналы телевизора. Клод глядел на голую пожилую женщину, бьющуюся в его хватке. Лицо ее, несмотря на смазанный грим, сбитый набок парик и выпученные глаза, было знакомым.

Озадаченный Клод ослабил хватку на ее горле, и, не успев сообразить, что же происходит, забился в оргазме. Он не почувствовал, когда она проникла ему под череп и сдавила мозг.

Жуткий приступ клаустрофобии накатил на Кэтрин Колесс, когда мертвец рухнул на нее мешком.

Она будто была погребена под массой плоти; запах пота и семени оглушал. Она вывернулась, из ее губ вырвался прерывистый вой.

Легкие были набиты обломками лезвий и битым стеклом. Кэтрин осторожно тронула горло – оно было уже размера и цвета спелого баклажана. Она поглядела на тело Клода. Надо было убить его, как только увидела. Так поступил бы Эзра. Но нет, надо было попытаться его перевербовать. На случай, если у Торна есть умные мысли, как от меня избавиться.

Не было достаточной для него кары за то, что он с ней сделал. Никто, никто на свете не смел с ней так обращаться! Она открыла рот, чтобы обругать мертвеца, но добилась только боли и нечленораздельного мычания.

Ее руки взметнулись к горлу, ощупывая дрожащими пальцами вспухшую плоть. Нет! Не может быть! Она задрожала, глаза наполнились слезами. Нет-нет-нет! Страх уступил место ярости, она набросилась на холодеющее тело Клода, молотя его так, что появились посмертные синяки. Потом в изнеможении вытянулась на разоренной кровати, ничего не видя от слез, и остатки семени Клода потекли по бедру.

Что же случилось? Она составила правильный сценарии, организовала должные стимулы и иллюзии. Где же была ошибка? У нее было все под контролем, как всегда...

Но ведь это не так, сама знаешь.

Как тебе понравилось, Кэти-Мэй? Как тебе твой первый оргазм?

Она зажала уши руками. Не стала открывать глаза. Она узнала этот голос и боялась того, что может сидеть на кровати и на нее смотреть. Она молилась, чтобы это ушло прочь.

Но я не могу уйти, Кэти-Мэй. Я всегда с тобой. Всегда, как и обещала.

Зачем ты здесь? После всех этих лет – зачем?

Времена меняются. Обстоятельства тоже. Я пришла тебя предупредить. К тебе идут гости. Один из них уже у ворот.

Кэтрин знала, что Салли исчезла раньше, чем она открыла глаза Исчезла ли? Как бы там ни было, а Салли была права. Она чувствовала приближение посетителя. Что ж, пришла пора встретить этого гостя.

Соня Блу стояла у ворот особняка Кэтрин Колесс, разглядывая ярко освещенную подъездную дорожку и цепь вооруженных охранников, патрулирующих зеленое пространство возле дома. Колесс либо страдает паранойей, либо ждет нежелательных гостей.

Соня перескочила стену, не обращая внимания на битое стекло, вмазанное сверху в раствор. Эти штуки хороши против папарацци или просто любопытных, но не против того, кто вернулся из мертвых.

Колесс умело выбрала убежище. Дом стоял в фешенебельном пригороде за полосой магазинов и типовых ресторанов, отделявших город от его сателлитов. К фасаду дома изгибалась дорожка, усыпанная ракушечником и обсаженная миртами. Днем это поместье могло бы сойти за обыкновенную твердыню привилегий. Но ночью... ночью – совсем другое дело. Ухоженные газоны переливались в свете прожекторов, установленных на деревьях, и одинаковые охранники обрисовывались четкими силуэтами.

Так как же действовать? Лобовая атака или незаметное проникновение? А, какого черта... не время для тонкостей.

Дорожка хрустела под ногами.

Что ж, сука, давай посмотрим, как ты меня попробуешь остановить на этот раз. Давай, чего ты ждешь? Приглашения с золотой каймой?

Прожектора мигали и тускнели, как рождественские огоньки. Соня ощущала радость ярости, от которой волосы шевелились на голове, искорки отскакивали от пальцев. Без света. Темнота, бурлившая у нее внутри, была отрицанием света, звука, жизни. Свет нетерпим – и не может существовать – в ее присутствии.

Запах пса она почуяла раньше, чем увидела зверя. Семьдесят фунтов немецкой овчарки вылетели из кустов, метя ей в горло. Соня перехватила собаку в воздухе, поймала за шкирку как щенка. Смерть пса была мгновенной.

– Шайтан? Шайтан, что там?

Колесник стоял на краю полосы света, всматриваясь в темноту, держа «узи» наготове. Прожектора замерцали, и он нервно оглянулся.

– Шайтан? Шайтан, ко мне!

Труп собаки вылетел из темноты в лицо колеснику, сбив его на землю. Короткое стаккато его «узи» снесло верхушку куста и разбило ближайший мигающий прожектор.

Оглушенный колесник столкнул с груди мертвую собаку. У него шла кровь носом, в горле тоже был вкус крови. Слышался собачий лай, бежали люди. Кто-то над ним склонился, и охранник увидел пару своих отражений в темных очках. Господи, ну и глупый же вид.

Его нашли висящим на гладких перевитых ветвях мирта; удавкой служили его собственные выпущенные кишки. Некоторые из охранников – те, кто еще не проходил обработки Желанием Сердца, – поглядев, как он болтается елочной игрушкой, решили, что сейчас самое время делать ноги. Выдуривать сбережения у старух и шугать журналистов – одно дело, а это – совсем другое. И они успели искренне удивиться, когда их коллеги открыли огонь, расплескивая внутренности беглецов по газону.

Собаки зарычали, завыли, натягивая поводки и щелкая зубами. Один доберман стал нюхать размазанные останки дезертиров. Немецкая овчарка сунула нос в красное месиво, и доберман впился клыками ей в плечо. Через секунду собаки сцепились в рычащий ком схватки, перегрызая друг другу глотки и отрывая яйца.

Когда один из колесников допустил ошибку, попытавшись вытащить свою собаку, и потерял три пальца, остальные открыли огонь по псам, разрывая их на части автоматными пулями. Рычание боя сменилось визгом, собаки забыли о драке и попытались выскочить из-под огня.

Когда дым рассеялся, на газоне лежали три мертвых добермана и четыре немецкие овчарки. Четвертый доберман, который начал драку, был еще жив, хотя у него в позвоночнике сидела пуля. Он лежал среди мертвой своры, жалобно визжа и пытаясь подняться. Один из колесников прикончил его короткой очередью.

Четверо колесников уставились на кучу мертвых псов людей. Прожектора замигали, потускнели, вспыхнули и погасли.

– Надо возвращаться в дом. Без прожекторов нам тут делать нечего.

– А Деннингс? – прошептал охранник с искалеченной рукой и бледным от болевого шока лицом.

Остальные посмотрели на выпотрошенного товарища, висевшего на дереве.

– Может, его, это, хоть срезать оттуда?

– На фиг. От Деннингса уже никакой пользы.

– Да, но...

– Но что «но»?

– Где его автомат?

Огонь автомата разметал их как пластиковые мешки с пенорезиной и клубничным желе. Соня восхитилась бьющим из ее рук хаосом. Неудивительно, что они так любят эти штуки. Она продолжала стрелять, пока не щелкнул пустой магазин, потом отшвырнула автомат. Лужайка из газона дорогого пригородного дома превратилась в скотобойню.