Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Соня Блу (№1) - Ночью в темных очках

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Коллинз Нэнси / Ночью в темных очках - Чтение (стр. 5)
Автор: Коллинз Нэнси
Жанр: Ужасы и мистика
Серия: Соня Блу

 

 


– Дениз?

Она резко обернулась, пораженная его присутствием. Клод услышал свой далекий крик. Ее рот был вымазан кровью, но страшно было не это. Страшно было то, что на ней не было темных очков.

Белки глаз плавали в крови и были похожи на свежие раны. Радужек не было, были только зрачки, огромные, как кнопки на ботинках. Ничего человеческого не было в этих глазах дикого зверя.

Она увернулась от света, закрыв локтем страшные, пустые глаза. От изданного ею шипения у Клода сократилась мошонка.

– Не смотри на меня! Не трогай меня! Не лезь с разговорами! Оставь меня в покое!

Она махнула рукой вслепую, выбив у него фонарь.

Бледно-желтый луч мелькнул по стенам. Фонарь полетел прочь и разбился об пол. Ее куртка зацепила Клода за локоть, и женщина исчезла в лабиринте бумажных ширм.

Клод остался в темноте, потирая пальцы правой руки. Они онемели, когда она выбила фонарь, но в остальном Хагерти был невредим.

Где-то в глубине чердака плакала сухими слезами Соня Блу.

5

Блюз воскресения

В тот год я спал и просыпался с болью

И почти желал вновь не проснуться.

Лорд Теннисон, «In memoriam»

Она лежала безмолвно и неподвижно, сложив руки на груди как мертвая. Пульс замедлился, дыхание стало таким поверхностным, что грудь не поднималась. Она погрузилась в сон нежити. Но вампиры лишены блага сновидений. Они могут только вспоминать.

Я не помню, как я была Дениз Торн.

Я могу вспомнить события, даты, имена тех времен, но это не воспоминания. Это сухие факты, вызванные из безличного компьютерного файла, фотографии чьей-то чужой жизни.

Ее собаку звали Буфер.

Лучшей подругой в третьем классе была Сара Тигарден.

Фамилия шофера была Даррен.

Этим именам соответствуют лица и данные, но эмоций нет. Я ничего не чувствую.

Эмоции есть только для родителей.

Забавно, что они сохранились. Не знаю, есть ли тут чему радоваться. Потому что это источник боли.

Я живо помню ее последние часы; наверное, потому что это были часы моего зачатия, которые непосредственно привели к моему рождению на заднем сиденье «роллс-ройса». Такими воспоминаниями ни один человек похвастаться не может. Везучая я, наверное.

Помню дискотеку с громкой психоделической музыкой – «Тележка с яблоками», помню пульсирующих амеб на стенах и скучающих девиц в мини-юбках, пляшущих в свесившихся с потолка клетках. Да уж, настоящий «Развеселый Лондон».

Дениз оттягивалась коктейлями с шампанским. Дети из общества не бывают чужды алкоголю, но ей еще предстояло овладеть этим искусством как следует. То, что к ней относятся как к взрослой, а мужчины на нее глазеют, само по себе достаточно пьянило. Она была навеселе. Была неосмотрительна. И глупа.

Не помню момента, когда проявился Морган. Просто он оказался там, будто все время был. Высокий, представительный, только вошедший в средний возраст. Он был элегантен, галантен, в стиле Кэри Гранта, с серебристыми нитями на висках и в безупречном дорогом костюме. Назвал он себя Морган – сэр Морган. Аристократ. По его поведению, по его речи, по его движениям было видно, что это человек, привыкший отдавать приказы и привыкший, что они исполняются. В этом клубе он выглядел неуместно, но никто не позволил себе усомниться в его праве здесь быть.

Сэр Морган завалил ее шампанским и бесконечными городскими сплетнями. Несмотря на все свои миллионы, Дениз была девчонкой, а потому подвержена фантазии и романтике. Она вообразила себя Маленькой Богатой Бедняжкой, а Моргана – своим Принцем-Избавителем. Не зная о ее богатстве, он в клубе из всех женщин постарше, неопытней выбрал своей спутницей именно ее. Дурочка согласилась.

Девушка более опытная определила бы Моргана как первостатейного распутника со склонностью к желторотым. Она была бы не права, но оказалась бы куда ближе к истине, чем Дениз со своей романтической дурью, заполнившей перегретое воображение.

Она не могла оторвать от него глаз. Каждый раз, когда он на нее смотрел, она чувствовала, что он видит самые сокровенные тайны ее души. Ей невероятно хотелось ему дать.

Я уверена, он не знал, кто такая на самом деле Дениз Торн. Беспечность с его стороны. Если бы знал, он бы к ней даже не подошел. Иначе, если бы все прошло по плану, газетные заголовки возвестили бы не только его смерть, но и крах целых столетий тщательной подготовки.

Отбив, наконец, ее от стада, Морган предложил полуночную прогулку в автомобиле по улицам Лондона. Очень романтично. Дура, дура, дура!

«Роллс» был цвета дыма. Открывший дверь шофер был одет в ливрею настолько черную, что от нее даже свет не отражался. Задние стекла были густо тонированы. От праздного любопытства прохожих, как он ей объяснил. Их ждала бутылка шампанского в полном льда ведерке. Для Дениз все было как в кино. Только звуковой дорожки не хватало.

После второго бокала шампанского все стало плохо. Интерьер автомобиля стал рябить и морщиться. Стало очень жарко и тесно. Больно было дышать. Трудно было удержать глаза, чтобы не вращались, как смазанные подшипники.

Но хуже всего было другое. Сэр Морган... изменился.

Он открыл рот, и оттуда на целый дюйм высунулись клыки. Язык облизывал зубы, смачивая их кончики, острые как шилья. Глаза замерцали. Зрачки заколебались, как подхваченное сквозняком пламя свечи, потом сузились, как у ящерицы, в щелки. Белки глаз пропитались кровью.

Дениз вскрикнула и бросилась всем телом на дверцу. Рука ее шарила там, где должна была быть ручка, потом обеими руками она заколотила в стеклянную стену, отделяющую машину от водителя. Шофер улыбнулся через плечо, показав острые зубы. Дениз рухнула на обивку, выставив локти. От страха она не могла даже кричать и только дрожала.

Морган ухмыльнулся и покачал головой:

– Глупая девочка.

Она ощутила его желание войти в нее, горячее, как расплавленный чугун. Когда Морган, не пользуясь руками, подтащил ее к себе, она стала плакать. Он залез ей в голову и приказал ползти к нему по заднему сиденью, и тело повиновалось. Она сопротивлялась изо всех сил, но Морган был слишком стар и слишком силен, чтобы от него отбилась шестнадцатилетняя девчонка. Ее тело было марионеткой из мяса, а Морган – красноглазым кукловодом.

Ее молитвы стали бессвязными, когда она онемевшими пальцами расстегнула ему ширинку.

У него был большой и мраморно-белый пенис. Он торчал, но крови в нем не было. У нее во рту он был холоден и ощущался мертвым, хотя притворялся живым. Лицевые мускулы Дениз заработали, и казалось, что сейчас она вывихнет себе челюсть. Страх сменился стыдом, потом загорелся ненавистью. Она попыталась заставить зубы сомкнуться на этом мерзком мясе, лезущем в горло, но тело ей не повиновалось. Она чуть не захлебнулась рвотой, когда головка пениса коснулась миндалин.

Наконец Моргану надоело оральное изнасилование, и он ослабил контроль над ее телом. Дениз рухнула на середине сосущего движения. Горло жгло желчью, скулы болели. Щека Дениз лежала на суконной штанине Моргана, и его ширинка была мокра от ее слез и слюны. Слышалось урчание мотора машины, бесцельно кружащей по улицам Лондона.

Морган опрокинул Дениз на спину. Она была в шоке и не реагировала на то, что он с ней делал. С отстраненным интересом она смотрела, как он рвет на ней одежду. Руки у него были холодные. Руки мертвеца.

Он приподнял ее руку, повернул к себе локтевым сгибом. Холодные сухие губы сомкнулись над пульсом. Он одновременно вонзил клыки ей в кожу и вдвинулся между ног.

Дениз испустила крик, и он был так пронзителен, что собаки в округе завыли от сочувствия.

Ужас того, что с ней происходит, смел барьер, который воздвиг ее разум для защиты. Все, что называлось Дениз Торн, исчезло в насилии этого князя демонов.

И родилась я.

Первым моим ощущением была боль – боль от кровавых поцелуев Моргана в локтевом сгибе, боль от холодного как лед члена, бьющего в мое скользкое от крови влагалище. Его сперма жгла серной кислотой. Он еще несколько минут после своего оргазма колотился в мой окровавленный и избитый пах, потом ему эта игра надоела.

Я перестала существовать, как только он вытащил свой инструмент. Он застегивался и не заметил, что я еще жива.

Я не могла пошевелиться. Только что родившись, я была охвачена неодолимой слабостью. Одежда Моргана была измазана кровью, слизью и спермой. Он любил трахаться по-грязному.

Машина остановилась, дверцы открылись сами. Морган выбросил меня в канаву, как выбрасывают на ходу обертку от еды. Подо мной разбилась какая-то бутылка, но я ничего не почувствовала. Я умирала.

Смерть – вещь забавная. Она раздувает последние искры самосохранения в адский огонь. Как-то я смогла найти в себе силы выползти на тротуар. Вцепляясь ногтями в трещины мостовой, я подтягивалась дюйм за дюймом. Только все время руки соскальзывали от крови.

Хотя я была избита ужасно, больше всего ныл и зубы. Боль в верхней челюсти сводила меня с ума, заглушая боль всех прочих ран.

Я помню голос мужчины, вскрикнувшего «Ой!», и помню, как задрожал у меня под животом тротуар, когда он побежал ко мне. Но самое последнее, что я помню, когда провалилась в забытье, – странное покалывание в кончиках пальцев, будто по ним мурашки ползут. Но это не были мурашки. Это менялся узор.

* * *

Очнулась я через девять месяцев, но дело не в этом. Дело в том, что я очнулась пустой.

Не полностью «чистым листом»: я знала, что два плюс два будет четыре, я могла говорить и понимать по-английски, и я знала все слова из «Земляничные поляны навсегда». Но кто я такая и откуда – здесь был полный пробел.

Поначалу это меня не волновало. Я очнулась на больничной кровати с трубками в носу и капельницей на руке. Проснулась я с мыслью: «Пора отсюда убираться». Я не знала своего имени, не знала даже возраста, но знала, что в этом месте мне оставаться больше нельзя. Пора уходить.

Я впервые за девять месяцев села, и суставы заскрипели, как сухое дерево. При каждом сокращении мышц болели икры и спина, но эта боль казалась очень далекой. Нечувствительные пальцы вытащили погруженные в ноздри трубки. Не обращая внимания на капающее из верхней губы тепло, я схватилась за иглу, торчащую над запястьем. Еще одна вспышка холодного света, и комнату наполнил запах соленой воды.

Пару минут я возилась с бортом кровати. Потом что-то щелкнуло, и он открылся. В паху вспыхнула резкая боль: это я довольно грубо извлекла из себя катетер.

Голова была тупая и кружилась. Может быть, это бегство мне снилось. Я опустилась на пол и огляделась, качаясь на тонких неуверенных ногах, как новорожденный теленок.

Я была в больничной палате. По обе стороны от меня шли ряды кроватей, на которых лежали безмолвные холмики тел под одеялами. Я побрела к двери, всматриваясь в полумгле в своих соседей по палате. Они лежали, свернувшись, как огромные зародыши, только пуповина отходила у них от рук. Была ночь, и свет был выключен, но спящим это было все равно. В этом отделении всегда ночь.

Я вышла в коридор. На пороге я запнулась, смаргивая слезы. Свет в холле резал глаза, но я сгорбилась и пошла дальше.

Пока что я не видела ни одного врача, сестры или пациента, но ощущала их близкое присутствие. Мне не хотелось, чтобы меня обнаружили. Не хотелось больше ни одной минуты оставаться в этой антисептике и ярком свете. Об дверь пожарного выхода я ударилась раньше, чем ее увидела, а потом разглядела полувылинявшие буквы «ПОЖАРНЫЙ ВЫХОД». Обеими руками я потянула ручку, болезненно ощущая свою слабость.

Мне в лицо ударил холодный воздух со слабым дождем. Выйдя на лестничную площадку, я всей грудью втянула свежий ветер. Металлическая дверь была вся в пятнах погашенных сигарет. Очевидно, интерны ходят сюда покурить. Если я тут еще проторчу, смогу сама в этом убедиться.

Я начала долгий спуск к улице; тело стало наконец пробуждаться. Боль и неловкость перестали ощущаться где-то далеко. Из ноздрей текла кровавая слизь, руки стали оранжевыми от смеси крови и ржавчины. Было зверски холодно, а на мне была только застиранная больничная рубашка. Ноги сводило судорогой, и я боялась, что потеряю равновесие и хлопнусь вниз, в переулок.

Казалось, что целый час я добиралась до низа пожарной лестницы. Ноги дрожали, меня трясла лихорадка. Я стояла в десяти футах над улицей и не могла сообразить, как освободить лестницу. Дергая ее замок, я плакала от досады и страха, что меня сейчас поймают.

Потом я попыталась спуститься на тротуар. Чувство было такое, что руки вывихиваются из суставов. Может, так оно и было. Все посерело, пальцы соскользнули. Потом я помню, что лежу на спине посреди мусорных баков и вижу только полоску ночного неба, зажатую между двумя старыми домами. Моросит, и дождь капает мне на лицо.

Я встала и потащилась прочь. Куда идти, я понятия не имела, но знала, что надо уйти отсюда. Лондон – город древний, полный извилистых улиц и тупиков. Там легко заблудиться. Не знаю, сколько времени бродила я по задворкам, избегая света и оживленных улиц, но когда я упала в дверях, был уже рассвет.

Стоял конец апреля, а в это время в Лондоне чертовски холодно. Я промокла до костей и вся тряслась. Тело болело, после падения ныла каждая косточка. Босые ноги кровоточили, но мне было все равно. Я сидела в дверном проеме, выходившем в переулок, согнув плечи и подтянув колени к груди. Забытье поднималось во мне, как кипяток, но я боялась закрыть глаза. Мне вспоминались ряды кроватей с нерожденными спящими, у которых глаза полны тьмой. Меня трясло, и я не могла остановиться.

Вдруг чьи-то руки подняли меня.

– Видишь, Джо? Вот она, как я и говорила.

Женский голос, острый и пронзительный.

– Ага, ты отличная ищейка, Дафна. Помоги мне теперь ее куда-нибудь...

Мужской голос, гулкое басовое рокотание.

Надо мной склонились лица: грубое мужское со сломанным носом и остроносое женское с излишками косметики. Остроносая прищелкивала языком, как курица, заговорившая с акцентом кокни. Крупный мужчина завернул меня в свою куртку и поднял на руки.

– Ты только глянь, в каком она виде! Как утонувшая крыса, – пророкотал он.

– Зато она молодая, Джо, – хныкнула женщина. – С нее ты поимеешь больше этой несчастной пятерки.

– Ладно, ладно! Вот тебе твой гонорар за находку. А теперь пока. У меня еще дела есть.

Я обмякла в руках незнакомца. Мне было тепло и – на тот момент – безопасно. Я слушала стук его сердца, шорох его дыхания. И мой мир обрел центр.

Моего спасителя звали Джозеф Лент, и он был сутенер.

Джо был крупным мужчиной чуть за тридцать. Он напоминал Мика Джаггера, который набрал пятьдесят фунтов и решил играть за «Хаммерз» голкипером. Грязно-белые волосы он носил такой длины, что они касались воротника. Одевался он шикарно – отлично скроенные костюмы, которые могли сойти за сделанные на Савиль-Роу. Он всегда смеялся над тем, как эти «гадские паразиты», владельцы мастерских, нервно тянут носом воздух, когда его обслуживают.

– Будто боятся унюхать что-то плохое. Ха! Ха! Ха! – Он хохотал, показывая зубы – золотые коронки. И это всегда был плохой признак. Смеялся он только ртом – глаза в этом никогда не участвовали. Потом он напивался и пускал в ход кулаки.

Джо не знал, откуда я взялась, но свои предположения у него были. Когда я чуть набралась сил, он изложил свой закон. Присев ко мне на кровать, он поглядел на меня черными глазами.

– Я не знаю, из какой ты игры, но не сложно сообразить, кто ты откуда-то сбежала. Или от кого-то. Так?

Я моргнула, действительно не зная, что сказать. Его предположения о моем происхождении были не хуже всяких прочих.

– Удрала от казенной конторы? Может, метадоновой клиники? Шрамы у тебя на руках. Герычем балуешься, кокаином, чем еще? Не мое дело, киска. Как говорится, кушай, лишь бы на пользу. Я в тебя много времени вложил, девонька. Будешь на меня работать – будешь иметь, что твоя душенька захочет. Я тебя прикрою. И бобби не заберут тебя по новой, я пригляжу. Как, договорились? Работаешь на старого Джо Лента?

Джо стал моим мужчиной. Не просто мужчиной, а Мужчиной с большой буквы. Он был мой отец, брат, любовник, начальник и мой личный ужас. Он школил меня под мою роль в жизни. Он меня учил ходить, говорить, одеваться и отличать полицию нравов от местных копов. Это он дал мне имя Соня Блу: «Экзотически звучит. Похоже на длинноногую цыпочку из Дании».

Совершенно естественно, что я пошла на улицу, заманивая клиентов и отдавая деньги Джо. Разве не все женщины так делают? Мне же был только год, откуда мне было знать?

Моя жизнь крутилась вокруг Джо. Я подавала ему еду, убирала у него в квартире. Я отдавала ему деньги. У меня была в жизни функция, имя, и владелец. Я была счастлива. И не была счастлива лишь тогда, когда Джо меня бил.

Сутенеры – народ нервный. Они живут в страхе, что их талоны на еду уйдут от них к кому-нибудь покрупнее и получше. И Джо очень нервничал. Последнюю девушку он потерял, она ушла к конкуренту, и это было очень для него чувствительно. Вот почему он ходил с тростью. Такая, с бронзовой рукояткой и наконечником в форме орлиного когтя. Если ходить по улицам с крикетной битой, бобби это могут не одобрить, а трость... вполне джентльменский вид. Все дело в стиле.

Всякий раз, как Джо напивался, он пускал в ход кулаки. Бить женщин он умел здорово. Он знал, как излупить шлюху до бессознательного состояния, и при этом не испортить лица и не вывести из строя. И он знал, как сделать так, чтобы я лежала перед ним на полу, из носу хлестало как из пожарного крана, а я просила бы у него прощения. И просила от всей души.

Джо был моя жизнь, моя любовь, моя вселенная. Без него – где я была бы? И кем?

Так продолжалось примерно год. Джо то осыпал меня подарками, то лупил так, что дышать становилось трудно. Но я всегда быстро поправлялась, и к врачам обращаться не приходилось. Единственный раз у меня были серьезные проблемы со здоровьем, когда возникла анемия. Я сильно побледнела, глаза не переносили прямого солнечного света, так что пришлось носить темные очки.

Когда я совсем лишилась аппетита, Джо потащил меня к старому лепиле, который «подлечивал» почти всех девушек, работающих в нашей округе. Джо страшился, что потеряет меня из-за болезни или беременности. На улице у меня дела шли успешно, я привлекала редкую рыбу, ищущую острых ощущений. За которые можно и содрать побольше.

Старый шарлатан прописал молоко и бычью кровь, чтобы «укрепить мою конституцию». И это помогло. На время.

Иногда Джо пытался меня разговорить насчет моего прошлого. Он развивал мысль, что я – дочь богатого человека, и сомневался в глубине моей амнезии. Его попытки заставить меня вспомнить никогда не приводили к успеху. Мне вполне хватало того, что Джо – моя семья. Почему-то я никогда не говорила ему о больнице и о рядах кроватей со спящими. Может быть, боялась, что он попытается меня туда вернуть.

Мне было два года, когда это случилось. Джо снова напился. Он вбил себе в голову, что я пытаюсь обмануть его с выручкой и собираюсь от него уйти. Он просто сошел с ума, я его никогда таким злым не видела. В тот вечер он не стал пускать в ход кулаки, а набросился на меня с тростью.

От первого удара трости из меня с шумом вышел весь воздух. Второй удар попал под ложечку, я свалилась на пол и не могла вдохнуть. Такое было ощущение, что я тону. Третий удар пришелся в правое плечо. Я не почувствовала, скорее услышала, как бронзовый орел сломал мне ключицу. Потом Джо стал бить меня ногами, он орал во всю глотку и обзывал меня разными ругательствами.

Я пыталась уползти, но он шел за мной. Он не собирался дать мне так легко отделаться. И я впервые за все время, что он меня подобрал, стала его ненавидеть. Меня даже удивила Сила этой ненависти. Ее было так много! Казалось, она растет Вместе с болью. Ненависть так переполняла меня, что грозила хлынуть носом и ртом. Я так удивилась своей способности ненавидеть, что почти забыла о битье.

Джо ударил меня поперек спины, и я почувствовала, как треснули ребра. И вдруг ненависть изменилась. Она свернулась и забурлила во мне, превращаясь в силу, которую я не могла сдержать. Я открыла рот, чтобы крикнуть, но могла только засмеяться. И смеяться. Смеяться.

Что было потом, я не помню.

* * *

Я очнулась на чем-то, по ощущению – на кровати.

Все мышцы болели. У меня было сломано не меньше двух ребер, ключица, и левый глаз не открывался. Во рту была кровь. Я прищурилась быстро разбухающим правым глазом, ожидая увидеть Джо, развалившегося в любимом кресле с переброшенной через подлокотники тростью. После битья он всегда был безмятежен и спокоен.

В кресле Джо не было.

И само кресло было кучей обломков.

Потом я заметила кровь на стенах, обратила внимание, как высоко она заплеснула. У меня закружилась голова, и я посмотрела на свои руки. Пальцы впились в матрац, и он проглядывал через большие прорехи в простынях. В ушах звенело. Я вновь подняла глаза, заранее страшась того, что увижу.

Я увидела Джо.

Он валялся в углу как большая тряпичная кукла. Я его окликнула, он не шевельнулся.

Я встала, хотя чуть не потеряла сознание. Живот у меня был цвета спелого баклажана и болел при каждом движении. Шатаясь, я подошла к Джо.

От него мало что осталось.

Руки и ноги у него были странно изогнуты, как у пугала, а потом я заметила, что все длинные кости сломаны пополам. Из-под одежды торчали зазубренные осколки.

Вместо головы к шее был приделан волосатый пудинг. Глаза превратились в месиво, зубы рассыпались пластинками маджонга. Может, это вовсе и не Джо. Это мог быть кто угодно... но тут я заметила золотые коронки. Вздрогнув, я отвела глаза.

Вместо горла у него была рваная дыра, будто кто-то хотел сделать трахеотомию консервным ножом. Тут я заметила и все остальное.

Его убийца разорвал на нем штаны и засунул трость ему в зад. Между ягодицами торчали два дюйма дерева и бронзовый орел. Когти орла были покрыты кровью, волосами и мозгами. Очевидно, Джо был уже мертв, когда убийца заткнул ему в прямую кишку три с половиной фута черного дерева. По крайней мере мне хотелось так думать.

Я отшатнулась, прикрыв рот рукой. Кишки бурлили, и резкой болью отзывались синяки на животе, пока я бежала в туалет. Мозг начал включаться в работу: а что, если тот, кто убил Джо, еще в квартире? Может быть, это шайка из соседнего района. У Джо было много врагов – такой он был человек. Но не было никого, кто ненавидел бы его настолько, чтобы убить вот так. Никого.

В ванной никого не было. Я пыталась дойти до унитаза, но добралась только до раковины, и меня вырвало. О Господи, как это было больно! Я забыла про Джо, вцепившись в раковину. Колени подгибались, но я заставила себя стоять. Мне не улыбалось упасть в обморок, когда в соседней комнате лежит мертвец. Открыв глаза, я посмотрела в раковину и на то, что из меня вылилось.

Раковина была полна крови, но кровь была не моя.

Меня затрясло, по спине побежали струйки пота, будто паук пополз по позвоночнику. Меня поразило, как легко я смогла определить, что выблеванная кровь принадлежала Джо. Кровь уникальна, как отпечатки пальцев, как голос, как семя. Эта кровь имела вкус Джо.

Я была права. Никто не мог ненавидеть Джо настолько, чтобы устроить ему такой ужас.

Только я.

Поглядев в зеркало, я увидела кровь, размазанную по губам. Раскрыв рот в безмолвном крике протеста, я в первый раз увидела собственные клыки. Они торчали из десен твердо и мокро, измазанные краденой кровью. Я вскрикнула и прижала руки ко рту, пытаясь прикрыть свой стыд.

Я вспомнила.

Я вспомнила, кем я была, откуда пришла и как сюда попала. Вспомнила сухой прощальный хохоток Моргана, когда он выбросил меня из машины. Вспомнила странное щекотание на кончиках пальцев перед тем, как впасть в кому. Глядя на руки, я боялась, что вот сейчас они превратятся в клешни чудовища. Ванная вдруг сложилась, и я глядела на завитки и линии пальцев и ладоней, а они сливались. Появлялись новые борозды и узоры, тут же сменяющиеся другими. Я заставила себя отвернуться и поймала в зеркале собственное отражение. Неудивительно, что меня так и не нашли. Даже мое лицо... Я попыталась крикнуть, но издала только сухой, удушливый звук. Мое тело прекратило свой танец.

Наверное, я тогда сошла с ума, по крайней мере временно. Та часть моего сознания, которая воображала себя человеком, ушла на отдых. Воспоминания остались нечеткими, будто я все это время была пьяна. Пришла я в себя на небольшой лодке, принадлежавшей ирландскому рыбаку, симпатизировавшему ИРА. Я ему сказала, что попала в беду, потому что убила английского солдата. Для него это сошло. Деньги не были проблемой: Джо Лент меня хорошо выучил, и теперь мне не надо было делиться богатством.

Я попала во Францию через Марсель, одно из самых блестящих злачных мест Европы. Несколько недель я провела среди узких улиц и открытых кафе Пигаль, зарабатывая себе на жизнь и изучая язык. Еще я обнаружила, что причуда, которую Джо называл «Итонский порок», встречается не только в Англии. Меня преследовал не один кандидат в «покровители», но мне все время удавалось уклониться. Я жила в смертельном ужасе снова потерять над собой контроль и кого-нибудь убить. Битье, за которое платили мои клиенты... ну, это было другое дело. Еще я боялась вспоминать. Изо всех сил я старалась жить настоящим и не думать о будущем дальше обеда или ужина. Но мое состояние, раз уж оно возникло, игнорировать не удавалось.

Глаза, и без того чувствительные к сильному свету, теперь требовали защиты и в самом слабом полумраке. Но с этим можно было справиться, а самой большой проблемой был голод.

Он был как воздушный шар в животе. Когда этот шар наполнялся, я нормально функционировала, даже могла сама себя обмануть, уговаривая, что я человек. Но когда он пустел, голод выходил наружу, угрожая разрушить меня изнутри. Как сильная передозировка метадона: сердцебиение и пульс рвали тело на части, легкие наполнялись холодным свинцом, а внутренности – расщепленным бамбуком. По сравнению с этой болью все прочие ломки были просто сахаром.

Я покупала на рынках живых кроликов и гусей – преимущество заболевшего вампиризмом на континенте – и выпивала их со всей возможной гуманностью. Соленый жар крови, наполняющий рот, был восхитителен. Боль сменялась теплым приятным чувством. Но на самом деле этого было мало. Глубоко внутри я знала, что хочу большего, нежели кровь животных.

Через два месяца я покинула Францию. Я боялась, что меня найдет Интерпол. Наказания за смерть Джо я не боялась – боялась, что родители Дениз узнают правду. Пусть лучше думают, что их дочь мертва.

Я бродила из города в город, пересекая границы по украденным паспортам. Наконец мне надоело отбиваться от сутенеров, и я записалась в норвежский бордель, обслуживающий нефтяников Северного моря.

Бордели, обслуживающие нефтяные вышки, – это не высший свет; скорее они похожи на приграничные бардаки конца девятнадцатого века. Там шумно, дешево, вульгарно и буйно. Кодлы распаленных пьяных мужиков грызутся за горсть доступных женщин.

Регулярно приходят баркасы с нефтяниками. Обычно клиентура состоит из шведов, норвежцев, британцев, иногда попадается американец, но когда они к нам попадают, они уже все одинаковы: пьяны и рвутся трахаться. Клиентов всегда вдвое больше, чем девчонок, и по крайней мере один не хочет ждать своей очереди. Драки из-за девушек – вещь обычная.

Мадам была старой шлюхой по имени Фуко. Она любила хвастаться, как «видела службу на всех фронтах» Второй мировой. Может быть, и Первой. Она знала свое дело и держала наготове вышибалу, чтобы вступил в дело при случае. Что бывало почти каждую ночь.

«Амфитрион» – это была настолько далекая платформа, что ее экипаж выбирался на берег только раз в году. Мужики приехали шумно и буйно, хвастаясь своими инструментами и их мощью. Ожидалась вроде бы обычная рабочая ночь.

Мадам Фуко встретила «джентльменов» у дверей и заказала всем выпивку за счет заведения. Она объяснила, что поскольку мужчин двадцать, а девушек всего двенадцать, некоторым придется чуть подождать, но она обещала, что «не забудут никого».

Нам она велела выйти и пройтись перед клиентами. Девушки вышли в рабочем снаряжении, которое уже стало проявлять признаки износа. Боа из перьев плакали по сухой чистке, сеточные чулки поехали и были кое-как залатаны, а костюмы голливудского стиля были чуть слишком плотными.

Но мужчинам с «Амфитриона» было на это плевать. Они заспорили, кто пойдет первым и кто какую возьмет. Один подвалил ко мне и стал ощупывать сиськи. От него воняло перечным шнапсом.

– Вот это моя, – заявил он по-шведски.

– Черта с два! – возразил мужик покрупнее, дергая бретельки моего лифчика.

Я мимо него посмотрела на шведа. Он был поменьше своего коллеги, и стоял, сжав кулаки. На его лице была написана злость. Второй был сложен как футбольный полузащитник, и было ясно, что с ним приходится считаться. Швед готов был его убить, но боялся быть униженным перед остальными.

Он него исходили волны ненависти. Я будто стояла в потоке тепла от горячей лампы. Меня стало охватывать возбуждение, и здоровенный подумал, что это от его лап.

– Видишь? Ей настоящие мужчины нравятся. Ярость шведа была неповторима. Он пялился прямо на меня, и я ощутила между нами связь. Как искра, взрывающая заряд динамита. Он хотел видеть кровь здоровенного. И я тоже.

Маленький швед покраснел, казалось, он раздувается, будто пытаясь сдержать внутренний взрыв. У него остекленели глаза, он затрясся. Кто-то из спутников взял его за плечо, и тут швед заревел как бык и бросился на этого большого.

Пьяный гигант был застигнут врасплох, оглушен яростью атаки. Швед вбил кулак в почки своего мучителя. У того отвалилась челюсть от немеющей боли. Я стояла неподвижно и смотрела, как эти двое возятся на полу у моих ног. Ненависть, излучаемая шведом, набрала силу цунами.

Он сидел верхом на спине противника, осыпая его голову злобными ударами. Кто-то из приятелей жертвы схватил шведа и потащил прочь от неподвижного тела. Швед ругался и выдирался изо всех сил. Его пытались успокоить, но он лягался и кусался, а крики его перешли в нечленораздельный визг.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15