Вода вокруг побелела от пены. Ударяя хвостом, акула то стремилась уйти в глубину, то постепенно приближалась к яхте. Как только линь ослабевал, я хватал его и обматывал вокруг крепительной утки.

Акула нырнула под киль, по другую сторону яхты.

Вынырнув на мгновение, она вновь ушла под воду. Я сел на палубу и следил за ее тщетной борьбой со смертью. Ведь гарпун поразил жизненно важные органы! рыбы. Когда она потеряет много крови, наступит конец. Оставалось только ждать.

Вскоре стало ясно, что ждать придется недолго. Акула всплыла на поверхность, покачиваясь на волнах. Схватив линь, я пропустил его между двумя утками и стал постепенно закручивать его, подтягивая к яхте акулу, которая лишь слабо шевелилась. Но вдруг она резко натянула линь. Я удерживал его так, чтобы он не мог размотаться. Через мгновение акула ослабела, и я снова стал подтягивать тушу, висевшую мертвым грузом.

Потом акула как будто ожила, метнулась прочь и так же неожиданно притихла. Подтягивая свою жертву к яхте, я не сводил с нее глаз. В лине, по-видимому, запуталась еще одна акула и не в состоянии освободиться, увлекла мою добычу в сторону.

Я изо всех сил натянул линь, чтобы еще раз обернуть его вокруг утки. Появилась третья акула. Линь опять натянулся. Тут я все понял: акулы не запутались в лине, они вцепились в тело моей добычи и пожирали ее.

Четвертая и пятая акулы поспешили принять участие в пиршестве. Я изо всех сил тянул линь и, как только он ослабевал, быстро обматывал его вокруг утки. Я был так измучен, что сел на палубу, не выпуская линь из рук. Каждый кусок мяса, который прожорливые хищницы вырывали из тела моей жертвы, мог стоить мне жизни. Я боролся за жизнь. Мне удалось подтянуть акулу на двадцать футов к борту.

Одна из акул вцепилась в хвост мертвой рыбы и, увлекая ее за собой, стала описывать полукруги. Я слышал зловещее щелканье челюстей пяти хищниц, норовивших урвать кусок побольше. На теле мертвой акулы зияли огромные раны, а они терзали ее снова и снова.

Вот уже изувеченная туша почти у самого борта. Теперь надо было зацепить ее чем-нибудь под жабры и втащить на палубу. Спустившись в трюм, я вытащил оттуда два багра.

Акулы продолжали свое пиршество. Они отрывали огромные куски мяса, тащили тушу в разные стороны. Мертвая акула была изогнута в форме буквы S. В воде, рыжей от крови, хищниц почти не было видно. Как голодные свиньи, они глубоко зарылись мордами в тело жертвы.

Схватив рыболовную острогу, я всадил ее в голову акулы, которая была ко мне ближе других, но она даже не обратила на это внимания. Я попытался зацепить багром за жабры изуродованной акулы, но силы мне изменили, и я опустил руки.

Отвратительное пиршество продолжалось теперь уже под днищем яхты, потом акулы вынырнули с другого борта. Линь был короткий, весло зацепилось за киль и гнулось под натиском огромных рыб. Палуба у меня под ногами дрожала. Перегнувшись через борт, я стал вглядываться в воду.

Послышался негромкий треск, и весло, сломанное у самого наконечника, всплыло на поверхность.

Я бросился к другому борту и увидел, как пирующие акулы медленно опускаются в глубину. Я проводил их взглядом, а когда они скрылись из виду, в отчаянии упал на палубу. Это была одна из самых страшных минут в моей жизни.

Немного успокоившись, я снова повернул яхту на запад, откачал воду из трюма и спустился в каюту. Остаток дня и всю ночь я не вставал с койки.

Прошло еще двое мучительных суток. День сменялся ночью с томительным однообразием. Жил я как зверь в своей норе, с тем только отличием, что время от времени откачивал воду и целыми часами вглядывался в пустынный горизонт. Почти весь день я спал или разговаривал сам с собой. Тишина действовала на меня угнетающе, и я говорил, чтобы слышать свой голос.

Настал день, которого я ждал с трепетом: на яхте осталось всего полпинты пресной воды. Этого могло хватить лишь на сутки. Утром я ополоснул рот и вышел на палубу к помпе. Случайно взглянув на левую руку, я заметил, что потерял обручальное кольцо,– оно не удержалось на пальце, тонком, как у скелета.

Вечером я выпил немного воды, оставив несколько капель на ночь, когда придется опять работать у помпы.

Ночью с востока подул сильный ветер и быстро погнал яхту на запад. К рассвету она перестала слушаться руля. Я допил. остатки воды и вылез на палубу, намереваясь убрать грот и лечь в дрейф.

Итак, вода кончилась. А впереди были сотни миль – чуть ли не две недели пути до ближайшей земли. Но в душе у меня не угасала надежда.

Над головой бежали низкие облака. В воздухе пахло сыростью, но не было никаких признаков близкого дождя. Я по-прежнему надеялся: что-нибудь да произойдет-польет дождь, или покажется остров, или какой-нибудь корабль возьмет меня на буксир и отведет в гавань.

Ночью ветер заметно упал и небо прояснилось. Я вновь поднял свой маленький грот. Потом я добрался до кормы и положил яхту на прежний курс. Это так утомило меня, что я не смог качать помпу и лег на сырую койку. На рассвете мне удалось откачать из трюма всю воду. После этого мне уже ни разу не удавалось полностью осушить трюм – я качал до тех пор, пока хватало сил, а потом оставлял помпу.

Я взглянул на небо – никакой надежды на дождь. Ночью я обдумывал способ, как опреснять соленую воду. У меня была масленка с носиком. Наполнив масленку морской водой, я поставил ее на примус и стал кипятить. Масленка была плотно прикрыта крышкой, и пар выходил через носик. Если бы мне удалось как-нибудь собрать этот пар, у меня появилась бы пресная вода.

Я сделал из жести воронку, а под носик подставил блюдце; когда на блюдце упала первая капля, я слизнул ее распухшим сухим языком и стал ждать следующей.

За час эта самодельная установка дала мне столовую ложку пресной воды. Все утро я продолжал перегонять воду и к полудню выбился из сил, но зато во рту у меня было уже не так сухо. До следующего дня можно было не заботиться о воде. Поработав у помпы, я спустился вниз, завернулся в одеяло и заснул.

Днем неожиданно пошел дождь. Я проснулся от стука капель по палубе. Порывистый восточный ветер гнал на меня зловещий шквал. Я бросился наверх, расстелил на крыше рубки шерстяное одеяло и подмел кокпит.

Впервые после урагана на яхту налетел шквал… Крупные капли дождя барабанили по палубе. Я смыл соль с кожи и с бороды, потом, ловя дождевую воду пригоршнями, жадно пил ее.

Когда одеяло намокло, я выжал его за борт, чтобы удалить соль, и снова расстелил на крыше рубки. Когда оно снова намокло, я выжал его в ведро. Прежде чем шквал ушел, мне удалось проделать это дважды. В ведре оказалось полгаллона воды. Галлон набрался в кокпите. Полтора галлона! Я был богаче Креза.

Сразу же я установил для себя дневную норму – полторы пинты, хотя выпивать столько воды казалось мне чуть ли не расточительством.

Остаток дня и всю ночь свежий ветер гнал «Язычника» на запад. На рассвете два шквала краем задели яхту, после чего я попал в штиль.

Взошедшее солнце осветило неподвижный океан… Хотя я выпил довольно много воды, голова моя по-прежнему была в каком-то тумане.

Я вышел на палубу, прилег в тени паруса и стал смотреть на резвившихся в воде акул и дельфинов. Далеко впереди над океаном летала стайка птиц – мне показалось, что среди них есть и береговые, но так как ближайшая земля находилась в двухстах милях, я отказался от этой мысли. Несколько птиц приблизились к яхте, но я был так измучен, что даже не пошевельнулся. Мой усталый мозг отказывался придумать способ охоты на них. Еще одно усилие меня доконает – я это хорошо понимал.

Поработав у помпы сколько хватило сил, я лег на койку. Заснул я быстро, спал сладким сном младенца и проснулся от плеска подступившей к койке воды. Поднявшись на палубу, я снова принялся качать, пока силы не оставили меня, и так снова и снова без конца…

Наутро, видя, что ветра все нет, я урезал порцию воды до одной пинты. Штиль приводил меня в отчаяние. «Ну, уж сегодня непременно появится ветер»,– говорил я себе.

День кончился. Птицы носились над морем и криками звали ветер. Когда дует ветер, появляются летучие рыбы, и, спасаясь от дельфинов и других преследователей, выскакивают из воды, а во время штиля они перекочевывают в другие места, туда, где есть ветер. Ветер помогает многим существам, живущим как в море, так и вне его. Дельфины уже два дня ничего не ели. Перемена погоды, видимо, интересовала их не меньше, чем птиц и меня.

На рассвете третьего штилевого дня я проснулся от жалобного крика голодных птиц. Я вышел на палубу, не веря что штиль еще держится. Но океан был неподвижен, гладь его оставалась так же прозрачна и спокойна, как и накануне. Паруса беспомощно повисли, в воздухе – ни дуновения. Мне это не понравилось, долгие штили часто бывают предвестниками ураганов.

Около часа я откачивал воду, пока не показались доски пола, потом свесил свои непослушные, распухшие ноги в трюм и глянул через иллюминатор на неподвижный океан.

На другое утро я встал в уверенности, что ветер, наконец, поднялся, но на океане по-прежнему был штиль. Вокруг расстилалась пустынная, залитая солнцем водная гладь. Я огляделся, пробормотал: «Все еще штиль»,– и решил выпивать в сутки только полпинты воды.

Четыре дня мертвого штиля, двадцать два дня без пищи, сорок семь дней под временными парусами – если верить зарубкам над моей койкой. До ближайшей земли не меньше десяти суток плавания. Таков был трезвый итог, подведенный мной в то утро. Я хотел записать его на обложке библии единственным уцелевшим карандашом, чтобы об этом узнали в случае моей смерти,– хотел, но не мог. В голове у меня стоял туман, я не находил слов и, отложив библию, выглянул в иллюминатор.

С юга набегали легкие волны – должно быть, где-то подул ветер. Я с трудом вскарабкался на крышу рубки, вспомнив, что вот уже два дня не осматривал океан. Но горизонт по-прежнему был чист, тишина нарушалась только громкими криками морских птиц.

Неожиданно послышался скрежещущий звук. Сперва я подумал, что шум этот производит вода, поднявшаяся в каюте на целый фут, но тут же понял, что шум доносится снаружи.

Перегнувшись через борт, я увидел морскую черепаху,– она царапала деревянную обшивку своими перепончатыми лапами. Панцирь у нее был темно-зеленый, с широкими прямоугольными пятнами. Я понимал, что не имею права тратить остаток сил на бесполезную борьбу с черепахой. С минуту я наблюдал, как она скребет обшивку, и мне вспомнилась черепаха, пойманная на Галапагосе. Сколько в ней мяса и крови! Все доводы рассудка отлетели прочь, и охота началась.

Пробравшись на корму, я нашел острогу, с которой в свое время охотился на спиннорога. Дрожа от волнения, я попытался загарпунить острогой черепаху. Но сил у меня было мало, зубцы только скользнули по панцирю. Черепаха нырнула под киль и всплыла у самого руля. Я добрался до кормы, встал на колени и снова нацелил острогу.

Три раза я попадал в черепаху, но не мог пробить ее твердый панцирь. Я так ослаб, что даже от этого небольшого усилия начал задыхаться. В конце концов я отбросил острогу и решил втащить черепаху на палубу руками.

Свесившись с кормы и запустив обе руки под панцирь, я попробовал поднять черепаху, но на это у меня не хватило сил. Загребая воду лапами, черепаха отплыла в сторону и чуть не увлекла меня за собой. Выпустив черепаху, я упал на край огражденного поручнями борта, стараясь сохранить равновесие и шаря руками в поисках опоры. Если бы я упал в воду, то камнем пошел бы ко дну – ведь от меня остались кожа да кости.

Даже если бы мне удалось ухватиться за борт, я все равно не смог бы вскарабкаться на палубу. А тут еще акулы! Я уже имел возможность познакомиться с тем, как они расправляются со своими жертвами.

Оттолкнувшись от края кормы, я спасся от падения в воду только тем, что резко откинулся назад, причем один из ржавых зубцов глубоко вонзился мне в колено. Я почувствовал жгучую боль – такая боль всегда предвещает еще более жестокие страдания.

Вытащив зубец, я увидел на колене темную капельку крови. Я не мог потерять эту крупицу жизни, а поэтому снял ее пальцем и слизнул языком. Больше крови не было. Вероятно, она стала слишком густой и не могла течь. Больше часа пролежал я на корме, отдыхая от пережитых волнений и набираясь сил. Только после этого я смог подняться.

Взглянув на океан, я увидел, что черепаха исчезла. Мне показалось странным, как ей удалось скрыться на его ровной глади. В трюме слышался плеск воды, и я пошел к люку. Вода поднялась больше чем на фут – не было никакой надежды всю ее откачать.

Я работал до полного изнеможения, мелкими взмахами, потом спустился вниз и лег. Колено сильно болело, вода, переливаясь в трюме, тараторила, как болтливая кумушка. Вскоре я уже крепко спал.

В полдень вода подступила к койке, и я взялся за дело. Все еще стоял штиль. Птицы с хриплыми криками летали над головой. Дельфины описывали бесконечные круги около яхты. Я потерял надежду дождаться ветра. Опять я качал помпу до тех пор, пока руки не отказались повиноваться, а потом побрел в затопленную каюту, волоча распухшую в колене ногу.

Через час, когда нужно было снова идти к помпе, я не смог встать; хотя я и понимал, что это необходимо, но поделать ничего не мог. Колено ныло, я лежал и смотрел, как поднимается вода, сознавая, что каждая минута промедления будет стоить мне мучительного труда. В конце концов я снова заснул.

Утром, когда взошло солнце, я проснулся оттого, что вода залила мою койку. Яхта сильно накренилась. Первой моей мыслью было, что трюм переполнен водой. «Яхта валится на бок и сейчас пойдет ко дну,– подумал я.– Вот-вот она перевернется вверх килем». Я хотел было бежать на палубу, но не в силах был сделать это и, сидя на койке, не знал, на что решиться.

В конце концов я слез с койки прямо в воду, которая была, мне до колен, и, хромая, побрел на палубу. Там я с удивлением обнаружил, что мачта гнется под свежим ветром. Ветер силой в пять баллов дул с юга, и яхта ходко бежала на запад – к земле!

Настроение у меня сразу поднялось. Вперед! Наконец-то я плыву к земле. Я почувствовал себя лучше, ко мне вернулся былой оптимизм. Поглядев на карту, я решил, что до Новых Гебрид плыть еще дней десять. Мне не хотелось думать о том, как я буду все эти дни откачивать воду,– ведь у меня совсем не оставалось сил. Придумаю что-нибудь, когда возникнет необходимость, решил я.

Снова я работал у помпы, пока совсем не обессилел. Колено мое так распухло, что больше не сгибалось, и я не мог спуститься в каюту. Ночь я провел в кокпите.

В эту ветреную ночь я четыре раза становился к помпе. Колено болело все сильнее, и я не знал как быть. Я промыл его соленой водой, но малейшее прикосновение причиняло нестерпимую боль.

На рассвете, взглянув вперед, я увидел остров на расстоянии не более трех миль. Я не двигался с места, не прыгал, не кричал – слишком много разочарований пришлось мне пережить за последнее время. Я смотрел на остров, на его берега, покрытые сочной зеленью, на плоскогорье, должно быть, вулканического происхождения.

Что это за остров – мне было безразлично. По моим расчетам, от ближайшей земли – Новых Гебрид – меня отделяло не меньше недели пути. И все же остров был передо, мной. Мне было все равно, Тимбукту это или Шангри Ла. Впереди земля, и на этот раз я пристану к ней во что бы то ни стало.