Трехдневный детектив

Конрад набил трубку и раскурил ее. Он пока не хотел признаться себе, что болтовня старика ничего ему не даст, и все же втайне радовался, что Юрис еще не вернулся и не слышит, как Конрад преуспел в допросе. Конечно, Юрис не посмел бы насмехаться открыто, но это ничуть не значило, что он не усмехнулся бы вообще.

— Вот я и подумал: квартира у меня хорошая, но там, в новом районе, воздух наверняка лучше. Для нас, стариков, это много значит. Нам нельзя есть жирное, мы должны много гулять на свежем воздухе. Тогда мы еще молодых переживем. Закваска другая!

И старик вдруг замолчал. Это было странно и неожиданно. Конраду казалось, что он садит в автобусе, который вдруг, ни с того ни с сего, затормозил.

— Ну, и что же дальше? — очнулся Конрад.

— Я не буду меняться. Здешний воздух никуда не годится и, по правде говоря, воняет гнилыми костями. Лучше попробую обменяться на Сигулду или Цесис. Там курортная зона, там никто не имеет права загаживать воздух.

— Вы ничего не сказали о магазине…

— Ох, все было, как в кино!

— Пожалуйста, продолжайте… Извините, я не знаю вашего имени…

— Голубовский… Николай Голубовский… Я зашел в магазин спросить кассиршу, какое домоуправление отвечает здесь за нумерацию домов, а она не знала, и я пошел в другой конец магазина, чтобы спросить продавщиц. Я слышал, как кто-то вошел в магазин, потом еще кто-то вошел, но я не обратил внимания… Конрад слушал старика и записывал в книжечку имя, фамилию и адрес.

— Когда я, товарищ начальник, обернулся, Дуршис уже ударил. Я только не знал, кого. Это я понял, когда он забрал мешочек с деньгами и ушел.

— Кто ударил? Повторите еще раз! — У Конрада от удивления трубка чуть не выпала изо рта, но он успел на лету подхватить ее.

— Дуршис, — Старик вытащил старомодный потрепанный бумажник с белыми проплешинами и достал оттуда небольшую газетную вырезку. — Дуршис А. Л.

— Он ваш сосед? Откуда вы его знаете? — Конрад вскочил. Он еще не мог поверить услышанному.

— Он мне не сосед, он часовщик. Лучше бы он грабежами занимался, а не портил людям часы. Лучше бы я никогда его не знал. Видите ли, у меня дома есть часы фирмы «Густав Беккер». Сорок лет они работали прекрасно, сорок лет отбивали каждые час и полчаса, но…

Но теперь Конраду не к чему было слушать ни об обмене квартиры, ни о стенных часах. Он встал напротив Голубовского и, впившись в его сердитое, морщинистое лицо, спросил чужим, ледяным голосом;

— Значит, вы утверждаете, что в нападавшем узнали часового мастера А. Л. Дуршиса?

— Я бы его узнал, если бы не эти большие очки! — оказал Голубовский, словно оправдываясь.

— Так вы узнали его или не узнали?

— Почти узнал.

— Как это понимать? — Конрад словно застыл, двигались только его губы. Поза была неудобной, но сейчас он наступал и не мог ее менять, потому что любое лишнее движение могло уменьшить напряжение.

— Будто бы он, а будто бы и не он. Раньше он носил маленькую бородку…

— У вас хорошая память на лица?

— М-м-м… Считайте, что я ничего не сказал.

— Нет, вы сказали!

— Знаете, все-таки это был не Дуршис…

— Итак, вы утверждаете, что нападавший не Дуршис?

— Нет, я ничего не утверждаю… Конрад обошел стол и опустился на стул. Тот скрипнул под его тяжестью.

— Значит, вам кажется, что это гражданин Дуршис, но вы в этом не уверены.

— Да, так будет правильнее.

— Почему вы сразу же не сказали об этом сотрудникам милиции, которые первыми прибыли на место происшествия?

— Я уже начинаю жалеть, что вообще что-то сказал, — старик совсем понурился. — Ни за что ни про что теперь по судам затаскают. Будь я уверен, что это Дуршис, я бы так и сказал милиционерам. Сердце мое чувствует, что это именно он! Я его из тысяч узнаю, он мне такие часы испортил! «Густав Беккер», я уже говорил… Я даже в «Ригас балсс» написал, вот, пожалуйста… — он протянул Конраду газетную вырезку, о которой оба забыли на какое-то время.

Под заголовком «Это мешает нам работать» была статейка десятка в два строк. Там были слова «революция», «пятилетка», «социализм», «ударные темпы», «империалисты», «Густав Беккер» и «часовой мастер А. Л. Дуршис», который не выполнил работу в указан —ный в квитанции срок, а когда, наконец, выполнил, то так небрежно, что получил за это предупреждение oт администрации. И подпись: Николай Голубовский, пенсионер.

Напряжение потихоньку отпустило Конрада, зато очень разгорячился владелец испорченных часов — часы больше не отбивали половину. Он крикнул:

— У меня квитанция! Я эти полчаса у него из глотки вырву!

Показания Голубовского были очень интересны: он утверждал, что нападавшим был часовой мастер Дуршис или кто-то другой, невероятно похожий на него, но без бороды. Это облегчало поиски преступника, ибо при создании его портрета можно будет взять за основу фотокарточку часовщика. Мысль же о том, что преступником мог быть сам часовщик Дуршис, вызвала у Конрада только усмешку.

Инспектору Юрису Гаранчу совсем не везло, потому что девушки ничего не видели. Это было странно: они видели все, но не заметили ни одной детали, которая пригодилась бы следствию. Они словно наблюдали за действиями каких-то безликих фигур. Правда, одна из продавщиц заикнулась, что у нападавшего были черные волосы, но потом сказала, что просто темные, и, наконец, заявила, что, возможно, темные волосы — всего лишь плод ее фантазии.

Пока Юрис их допрашивал, небо затянуло, на улице стемнело. Девушки боялись закрывать магазин и в одиночку возвращаться домой. В конце концов Юрис был вынужден попросить у Конрада машину, чтобы отвезти их.

— Заодно узнай, где живет гражданин Дуршис А. Л., и достань его фотографии, — приказал Конрад.

— М-да… Этот человек очень обрадуется ночному визиту милиции… Заодно я отвезу домой Голубовского, с утра он ведь нам понадобится…

Конрад согласился.

Голубовский, Голубовский… думал он. Знакомое имя!

6

Сквозь кусты черемухи, жасмина и сирени с танцплощадки доносилось:

— Мамочка, мамуля,

Дай мне погулять,

Хоть одну минутку

У Гауи постоять…

Слова были слышны ясно. Алые отсветы костров на Ирбуленском лугу отражались в темно-синем звездном небе.

— А где мы найдем Гаую?

— Поищем, — Нелли робко улыбнулась.

Людвиг знал, что такими душистыми ночами с девушками не стоит говорить о законах Фарадея, похищении суперлайнера Бойинг — 747, романах Золя, повторном матче между боксерами Листоном и Петерсоном или о всемирном конкурсе красоты в лондонском «Ал-бертхолле», потому что вообще ни о чем не надо говорить. Надо целовать.

Людвиг запрокинул голову Нелли, погладил ее шелковые волосы и запечатлел на ее губах поцелуй. И был удивлен, что она совсем не умеет целоваться. Но противиться она не противилась, даже не пыталась уклониться от его губ, поэтому он, целуя, больше не сжимал ее в объятиях, а гладил волосы и плечи и чувствовал, как она дрожит.

— Гауи у нас нет, но ведь мы можем пойти к озеру?

— Хорошо, — тихо ответила Нелли.

Людвиг снял пиджак и укутал им Нелли. Она казалась себе совсем маленькой. Ее впервые целовали по-настоящему, потому что поцелуи с мальчишками-школьниками были всего лишь своеобразным ритуалом, не больше. А сейчас она была в опьянении от поцелуев, в том опьянении, в котором послушно следуют хоть на край света.

Озеро было недалеко. Если идти лугом, а не по дороге. Белая песчаная коса тянулась от берега до самой пучины — озеро было глубокое, а берега зыбкие, — замшелые и поросшие мелким березняком, они почти повсюду ходили ходуном. Берега покрывал толстый дерн, под ним стояла рыжеватая вода; его можно было насквозь проткнуть палкой и не достать дна.

Валойцам песчаная коса служила пляжем, потому что только здесь не было ни ям, ни ила и можно было спокойно войти в озеро.

— Идем лугом, — сказал Людвиг.

— Хорошо…

Людвиг опять целовал ее, потом снял с нее туфли и сунул их в боковые карманы пиджака. Высокие каблуки упорно не желали влезать и торчали наружу.

Роса была студеная, трава касалась икр.

— У вас промокнут брюки, — заботливо сказала Нелли.

— У тебя!

— У тебя промокнут…

Они опять долго целовались. Можно было еще расслышать оркестр, если хорошо прислушаться.

Впереди, в долине, укрытое туманом, лежало озеро.

— Искупаемся? Нелли покачала головой.

— А я искупаюсь.

Он опять обнял ее за плечи и повел дальше.

— Может, все-таки искупаешься?

Она опять покачала головой и села на его пиджак, который он расстелил на земле.

Когда он разделся и большой, медлительный неторопливо вошел в озеро навстречу темно-синим с серебристыми спинками волнам, она пожалела, что не захватила с собой купальник. Ей хотелось быть рядом с ним.

— Вот это вода! — в восторге воскликнул Людвиг и поплыл баттерфляем. Он был не из хвастливых, но тут подумал, что вряд ли кто из валойчан знает этот стиль.

Задул легкий ветер, туман поредел, и Нелли на какой-то миг увидела на взгорке сарай под серой жестяной крышей. И испугалась.

Нет, этого она не хотела. Это должно было случиться иначе. Теперь мысль работала четко и ясно. Он привел ее сюда нарочно! Как противно…

Симпатия к Людвигу таяла и готова была исчезнуть совсем.

С Ирбуленского луга доносились визг и смех: должно быть, парни закинули чью-нибудь жакетку или платок на дерево и теперь требовали выкупа.

Выйдя из воды, Людвиг быстро оделся. Наверно, ему было не очень-то тепло, руки покрылись гусиной кожей; казалось, у него вот-вот начнут стучать зубы.

— Пойдем домой, — капризно сказала Нелли. Она встала и отдала Людвигу пиджак.

— Кто же в Иванову ночь дома сидит, — возразил Людвиг.

— Наденьте пиджак, вам же холодно.

— Тебе холодно. Тебе!

Нелли ничего не ответила, но Людвиг не заметил внезапно происшедшей в ней перемены. Он опять закутал Нелли в свой пиджак.

— Лучше уж я замерзну, чем буду смотреть, как ты дрожишь. Эта твоя блузочка почти что теоретическая.

— Пойдем домой.

— Хорошо. Пошли.

Людвиг опять обнял ее плечи. Они уже повернули, чтобы идти через луг, но сделали всего лишь несколько шагов. Нелли вдруг остановилась.

Позже она оправдывалась: все, мол, случилось потому, что она так дурно подумала о Людвиге и нарочно хотела еще раз его проверить.

— Пойдем по правой стороне, через пригорок, — сказала она. — Здесь, кажется, ближе…

— Пойдем…

Она шла с опаской. Возможно, они прошли бы мимо сарая, возможно, просто не заметили бы его в тумане…

Людвиг опять начал ее целовать. Она охмелела от поцелуев, испугалась, и ей вправду захотелось домой.

— Здесь надо левее, — она схватила руку Людвига и потянула его за собой. Она была уверена, что сарай останется справа.

— Небо посветлело, утро скоро.

— Жаль.

— Мне тоже.

Они опять обнялись.

И ни один из них не заметил, как они очутились перед входом в сарай. Большие, как ворота, двери, были сняты с петель, чтобы в сарай могли въехать возы, и стояли снаружи, прислоненные к стене. Пахло свежим сеном. Ах, господи, как может пахнуть сено!

Людвиг взял Нелли на руки.

— Нет, — тихо и покорно сказала она.

— Да.

— Нет, — попросила она.

Людвиг внес ее в сарай. Сено было теплое и мягкое.

— Не надо…

Она чувствовала его губы, его ласки, она хотела вырваться, но тут его ладони скользнули под блузку…

Когда Нелли проснулась, снаружи сияло солнце. Сквозь дверь сарая видно было синее, прозрачное мейсенского фарфора небо, в небе, словно нарисованные тушью, метались ласточки. Еще в дверь был виден угол нескошенного луга, но там не было ничего такого, на чем можно было бы задержать взгляд.

Нелли поглядела вверх. Где-то под крышей в смертном страхе пищала муха, на которую охотник-паук ухитрился накинуть свое лассо.

Людвиг спал на спине, тихо и крепко, губы были чуть приоткрыты; он дышал глубоко и ровно. Она лежала, свернувшись у него под мышкой и укрывшись его пиджаком. Нелли заметила, что грудь у нее голая, и покраснела, но надевать ничего не стала — ее охватило нечто вроде гордости от того, что теперь и у нее есть мужчина, и он имеет право смотреть на ее обнаженную грудь. И она знала, что он захочет смотреть, потому что грудь ее безупречна, однако она еще не была уверена, сможет ли выдержать этот взгляд без смущения.

Ночью он остался победителем, но теперь, утром, победительницей чувствовала себя она.

Нелли села и почти счастливым взглядом оглядела свою добычу, которая спала здоровым детским сном и вкусно сопела.

У Людвига было довольно правильное лицо, в его широких плечах чувствовалась скорее сила, чем выносливость. Нет, он не был ее идеалом, но скольким девушкам удается встретить свой идеал? Нелли даже не слыхала, чтобы такое когда-нибудь случалось.

Идеал Нелли ходил не в готовом, а сшитом в «Балтияс модес» костюме, он был гораздо стройнее и волосы у него были темные. Словом, Элвис Пресли из Риги, Валмиеры или Цесиса. Какой должен быть характер у ее идеала, Нелли было не совсем ясно: у него должно было быть так много разных прекрасных качеств, что они просто не уместились бы в одном человеке. Он должен был быть кротким ягненком и демоном одновременно. Он должен был быть отважным рыцарем, но, в случае необходимости, — тихим и робким. Что же касается Людвига, то каждое из его качеств, которое Нелли удалось подметить, она заприходовала и разместила по воображаемым полочкам, но пока что сведений имелось слишком мало.

Больше всего Нелли не нравилось то, что волосы на затылке у Людвига были очень жидкие — она не знала, что такие волосы бывают почти у всех борцов, прозанимавшихся спортом лет пять-шесть. Еще ей не нравился поношенный выходной костюм, который даже в Валое мог называться выходным только с большой натяжкой.

Но как бы то ни было, а Людвиг принадлежал ей; она испытывала угрызения совести и счастье одновременно. В конце концов, ощущение счастья одержало верх, потому что Людвиг был мужественный и веселый. Да и вообще — что теперь можно было поделать?

Внезапно утихшие было угрызения совести превратились в страх, и этот страх загнал ощущение счастья в самый далекий уголок души. Может, он уже женат? Может, у него есть дети? Он даже ничего не обещал ей. Нет, она просто несчастная дура. Дура! Что теперь будет? Она готова была расплакаться и теперь с ужасом ожидала его пробуждения.

Людвиг потянулся, открыл глаза и увидел рядом с собой взволнованную, полуголую девушку, которая куталась в его пиджак и ждала, что он скажет.

— Доброе утро, — сказал он. Единственное, что может сказать человек, который начинает вспоминать вчерашнее событие и хочет выиграть время, чтобы как-то сосредоточиться.

Девушка всхлипнула.

— Почему ты плачешь, крошка? — Как назло он позабыл ее имя.

— Вы не должны были так делать…

— Ты…

Это немножко успокоило Нелли.

— Ты не должен был…

Он обнял ее дрожащее тело и притянул к себе. Она послушно подставила губы.

Самым неприятным было расставание. Происходило оно за Валойским парком, потому что здесь Людвигу нужно было свернуть направо, а Нелли не хотела, чтобы он ее провожал.

— До вечера, — сказал Людвиг.

Нелли грустно улыбнулась. Она ощущала внутри какую-то странную пустоту. Она уже знала, что Людвиг уезжает самое позднее — послезавтра. В какие-то Дони. Он даже не сказал, что напишет ей. Все случившееся принял как само собой разумеющееся, не испытывал ни малейших угрызений совести и вовсе не чувствовал себя должником.

Не я первая так влипла, с горечью подумала Нелли. На свидание она решила не идти. Лучше уж пусть все рухнет сразу, незачем тешить себя иллюзиями.

Людвиг пришел к ней на работу незадолго до закрытия почты. Он казался озабоченным.

— Выйди-ка на минутку, — позвал он. Нелли вышла.

— Ты не сможешь прийти вечером на свидание? — спросила она. — Не стоило беспокоиться из-за этого.

— Из-за этого нет… Знаешь… Нелли, будь моей женой…

Нелли покачнулась.

— Послезавтра я получу деньги… У меня в Донях дом…

7

Прошел почти час, пока Юрис узнал адрес часового мастера. Дуршис жил в Старой Риге, неподалеку от Русского драматического театра, в невзрачном доме, бароккальный портал которого был увешан черт знает каким количеством вывесок черт знает каких учреждений. Дверь на лестницу вела из подворотни и там тоже были вывески. И все же учреждения не заняли всего дома, и где-то на самом верху еще глухо шумели большие, неудобные и темные квартиры.

Юрису этот поход казался визитом вежливости, чем-то таким, что не имеет особого смысла, но что надо соблюсти. Личность преступника так просто не выяснишь: пока что еще не случалось найти на месте преступления его паспорт или другие документы. Конечно, бывают и исключения. Исключения подтверждают правила, но если уж смотреть с такой точки зрения, тогда нет ничего невозможного. Практики мало что могут почерпнуть из этого кладезя мудрости, а инспектор Юрис Гаранч как раз был практиком, поэтому он поднялся наверх по узкой, не очень чистой лестнице довольно неохотно. Он даже не верил, что ему пригодится фотография Дуршиса, потому что Голубовский был не тот человек, которому можно верить.

У дверей квартиры был не электрический, а простой звонок, так называемый «коровий хвост», к тому же он не работал. Дверной замок, видно, несколько раз взламывали и меняли. Это пытались скрыть — обили косяк жестью, но неумело.

Юрис энергично постучал.

— Кто там? — спросил низкий, шепелявый голос.

— Свои!

— Сейчас!

Юрис попал в темный коридор, в другом конце которого проступали контуры шкафа и буфета. В коридоре стоял характерный запах, присущий долго немытым и не проветривавшимся помещениям.

— Заходи на кухню.

На кухне было несколько газовых плит и разрозненная мебель — непререкаемое свидетельство того, что кухня коммунальная. В углу на белом, похожем на комод шкафчике стояли пять трехлитровых банок с бледно-желтой мутной жидкостью и кружка без ручки.

— Дернем по одной, — сказал хозяин и наполнил кружку.

У него было широкое, одутловатое лицо. Должно быть, он пал жертвой своих химических опытов: вода плюс сахар, плюс дрожжи плюс соответствующая температура.

— Первый сорт, — сказал хозяин, подавая Юрису кружку, — даже с перегонкой возиться незачем. Комар носа не подточит! Ну, давай!

— Будь здоров! — Юрис выпил еще не перебродившую сладковатую брагу, даже не моргнув глазом: свои-то не должны морщиться. — Продукт что надо!

— А я что говорю? Нечего возиться с перегонкой!

— Часовщик дома?

Наливая кружку для себя, хозяин покачал головой:

— Уехал.

Надо было продолжать разговор.

— Он еще употребляет? — спросил Юрис, как и полагается порядочному собутыльнику. — Давненько мы не виделись.

— Разве ж это питье? Он даже от магазинного горючего нос воротит.

— Дурак.

— Точно! Еще по одной!

— У меня внизу таратайка, — соврал Юрис.

— Еще одну можно. Я потом дам тебе парочку гвоздик, погрызешь — и порядок.

— Он не говорил, когда вернется? Может, мне взять какую полшу и зайти попозднее?

— Полшу ты не бери. Лучше возьми два крепких вермута или «Волжское». Смешаем с этим фирменным напитком и — слона наповал.

Представив, что за коктейль получится, Юрис почувствовал комок под ложечкой, который медленно поднимался вверх.

— А когда мне прийти?

— Когда хочешь. Его не будет. Сказал, чтоб раньше следующего месяца не ждали. Взял рюкзак, ружье и ушел.

— Давно?

— Шести еще не было.

Юрис встряхнулся, чтобы прийти в себя, и не придумал ничего лучшего, как сказать!

— Налей-ка еще.

— Идет!

Свинское счастье, подумал Юрис, точно свинское счастье! Он еще не мог поверить этому до конца.

Отыскав на карте «Рижского справочника» Дони, Алвис показал шоферу. Кружочек, означавший Дони, размещался наполовину на берегу Белого озера, наполовину в его водах. Шофер прибавил газу, и Алвис попросил, чтобы он выключил сигнальный свет — незачем напрасно привлекать внимание прохожих и водителей к желто-синей милицейской «Волге».

Что случилось с шофером такси? Такси 86—37 выехало из гаража примерно за сорок минут до прибытия в банк, где взяло инкассаторов. За эти сорок минут, наверно, убрали шофера. Путевка была в машине. За руль сел другой человек.

— И, спросив у дежурного милиционера, где находится Государственный банк, поехал за вожделенными мешочками. — Алвис словно слышал возражение старого Конрада.

— А может, это бывший таксист, который не хуже Людвига Римши знает двор банка.

— Но, может, это таксист, да не бывший, а у которого сегодня выходной?

— Возможно.

— Но, может, это вовсе не таксист. Может, это служащий банка, который хорошо знает тамошние условия. Или бывший служащий банка?

— Тогда у него должны быть водительские права!

— Почему? Он только должен уметь водить машину. Я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь, что администрация банка принимает на работу только таких людей, которые заслуживают доверия. Мы, сынок, должны думать иначе, мы не администрация банка. Мы не стыдимся пользоваться словами «может быть…» Конечно, мы не кричим об этом громко и не пишем в стенгазете, но помним всегда. «Может быть» — прекрасные слова, без них мысли и речь стали бы намного беднее. «Может быть» формирует мозговые извилины. Мотивы преступлений так разнообразны, что все мы должны держать это «может быть» в резерве.

Шофер выключил передачу. Теперь машина шла, постепенно сбавляя скорость.

— Приехали?

— Знак был.

Метрах в двухстах впереди работники автоинспекции проверяли машины. На обочине шоссе выстроился ряд «Жигулей», «Волг» и «Москвичей». Сегодня, как оказалось, не щадили даже грузовики и автобусы. Алое солнце отражалось в лакированных крышах лимузинов, и все они казались красноватыми. Автоинспекторы в начищенных сапогах, галифе и серых форменных рубашках при гастуках прогуливались по свободной середине шоссе. Полосатыми жезлами они указывали путь, и шоферы послушно съезжали на обочину. Автоинспекторы, козырнув, получали через окошко документы и приказывали включить поворотные огни. Алвис подумал, что работникам ГАИ, наверно, уже прислали приметы преступника, но тотчас отбросил эту мысль — слишком мало времени прошло с того момента, как он уехал из магазина. Минут пятнадцать, не больше.

— Ишь, как стараются, — сказал шофер.

— Наверно, вчера здесь что-нибудь случилось.

— Один включил правый поворот, но пошел на обгон и загнал того, кто ехал позади, во встречный ряд. Металлолома было столько, что пионерам и за год не сдать.

Шофер снизил скорость до минимума, готовясь свернуть на лесную дорожку, которая была отмечена на карте, но оказалось, что дорога на Дони приличной ширины и даже заасфальтирована.

Нет, преступник определенно был связан с таксомоторным парком. Он точно знал, какие машины командируются сегодня в банк, и наверняка умел водить новую «Волгу», что тоже не мелочь, потому что ему предстояло, совершив преступление, уходить на «Волге» на большой скорости. И главное — ему надо было остановить машину Римши. Вряд ли Римша остановил бы машину по просьбе незнакомого человека. Конечно, не остановил бы. Он же ехал по заказу, и возможность подхалтурить была ничтожной. От гаража до банка меньше сорока минут езды, но и сорок минут не слишком много — * так выезжают почти все шоферы, чтобы спокойно пообедать и заправить машину.

Сосняк стал реже, в просветах между деревьями замелькали белобокие дачи, потом они вовсе вытеснили сосны, и возле них зеленели теперь яблони, вишни и ягодные кусты, но земля здесь была скудная и сады выглядели поникшими.

Дачи стояли пестрые, как цветы на клумбе, все легкие, пригодные для жилья только летом. В огородиках полуголые люди разрыхляли землю, их вид и неуверенные движения говорили о том, что это всего лишь начинающие огородники. Час был поздний, и большинство занималось поливкой.

Появление милицейской машины в этом царстве покоя, тишину которого нарушал лишь треск мальчишечьих мопедов, вызвало молчаливый, но живой интерес — почти все провожали ее взглядами.

Там, где улица расширялась, образуя что-то наподобие площади, была конечная остановка автобуса доньской линии; тут стояла желтая колесная цистерна с пивом, ее окружали жаждущие мужчины. Иные, взяв кружки, устроились тут же, на травке под забором.

— Надо спросить дорогу, — предложил шофер.

— Езжай дальше…

Шофер остановил машину за следующим перекрестком. Дача рядом словно была вырезана из американского или шведского рекламного журнала. Из пропитанных олифой досок, стекла и цветного шифера было сооружено нечто, похожее на индейский вигвам — очень крутая двускатная крыша служила сразу и стенами, а торцы были застеклены. Дача просматривалась насквозь. Сейчас какая-то женщина стелила там постель, казалось, что она делает это в витрине.

Владелец дачи сидел под сосной в удобной качалке и читал газету. Из-под газеты виднелись только парусиновые штаны и сандалеты хозяина. Наверно, он был единственным здесь, кто сохранил на своем участке сосны и зеленую мураву.

— Этот покупает помидоры в магазине, — сказал шофер.

Выйдя из машины, Алвис энергично хлопнул дверцей, чтобы обратить на себя внимание хозяина.

Над газетой появились глаза, потом хозяин встал и подошел к калитке.

— Чем могу служить?

Мужчина был пожилой, стройный, в белой тенниске.

— Не подскажете ли, как найти «Людвиги»?

Хозяин минуту подумал.

— Поезжайте вперед — сказал он. — Доньские старожилы в конце поселка. Второй раз вам этот круг делать не придется, обратно вы сможете проехать по старой дороге.

— Там живет некий Римша?

— К сожалению, не знаю.

— Римша — шофер такси.

— А-а, вот вы о ком! Мне несколько раз случалось ехать с ним сюда. Производит впечатление интеллигентного человека. Знает два иностранных языка…

Во всяком случае, это интересно, подумал Алвис.

— Простите, мы спешим…

— Извините… Поезжайте прямо. Его дом самый последний по левую сторону, дальше начинается старая дорога. Случилось что-нибудь?

— Об этом в другой раз, — Алвис улыбнулся. — До свидания!

— Почти тактичный ответ, — проворчал хозяин и пошел к своей качалке.

«Людвиги» — двухэтажный особняк — был огорожен довольно высоким забором из металлической сетки, которая крепилась на массивных бетонных столбах. Забор был недавно окрашен, местами масляная краска еще сохранила блеск.

В заборе было двое ворот. Меньшие, кованые, были размером с дверь, другие, больше, вели к хозяйственным постройкам и гаражу, который находился под домом. Они скорее походили на открывающуюся секцию забора, чем на ворота. За ними с лаем прыгала большая овчарка.

От маленьких ворот к парадному входу дома тянулась посыпанная красным тенниситом дорожка, по обе стороны которой стеной росли декоративные кусты с продолговатыми, серебристыми листьями.

Калитка оказалась закрытой, и Алвис нажал кнопку звонка, прикрепленную к столбу.

Едва он позвонил, дверь отворилась и на крыльцо вышла женщина лет тридцати. Она была немного растрепанной, и Алвис тотчас подумал, что острый на язык милицейский шофер, оставшийся в машине, примерно так охарактеризовал бы ее:

— Могу поспорить, что она постоянно стонет насчет своей фигуры, а за ужином регулярно съедает по два куска торта.

Женщина была полнокровна, довольно вульгарно накрашена и достигла той опасной границы, когда толстой не называют только в силу привычки.

— Сейчас отопру, — сказала она мягким, приятным голосом. В руке у нее был ключ.

— Скажите, Людвиг Римша здесь живет?

— Да, конечно.

— А с кем я имею честь говорить?

— Я его жена. Нелли Римша. Входите, на улице неудобно разговаривать. Скажите пожалуйста, что случилось?

— Я из милиции, моя фамилия…

— Это я поняла по вашей машине. У мужа авария?

— Нет. Было бы лучше, если бы вы позволили спрашивать мне.

— Понимаю.

Она сдержанно и очень спокойно пригласила Алвиса в комнату, Здесь все говорило о том, что хозяева — состоятельные, пресытившиеся люди: темная полированная секционная мебель, мягкие стулья, ковер с длинным ворсом — изделия мастеров художественного салона, рюмки богемского хрусталя, на стене — то ли купленные по случаю, то ли полученные в подарок акварели.

— Пожалуйста, присаживайтесь!

— Спасибо, у меня мало времени. Скажите, пожалуйста, когда ваш муж был дома в последний раз?

— Сегодня.

— В котором часу?

— До поездки в банк.

— Вы хотите сказать, что он уехал… — Алвис растерялся.

— Он сегодня работает в вечернюю смену, а приехал из гаража перед банком.

— Почему?

— Скажите, что случилось?

— Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос.

— Он взял плащ.

— Зачем? Сегодня ведь небо чистое.

— Не знаю.

— Что еще он взял?

— Не знаю. Не посмотрела. Скажите, пожалуйста…

— Вы сказали, он взял что-то еще, но вы не посмотрели, что именно.

— Утверждать я не могу. Я только слышала, как он в коридоре открывал свой шкаф с инструментами.

— Покажите мне этот шкаф!

Шкаф был встроен в стену и находился почти у самой входной двери. Охотничьи ружья холодно поблескивали в нем воронеными стволами. Рядом с ружьями висели патронташи. На полке, которая отделяла верхнюю часть шкафа, виднелись пачки патронов с большими красными номерами калибров на торцах, весы, мешочки с дробью и круглые коробки с бездымным порохом.

— Все ли ружья на месте?

— Да, все четыре.

— Вы уверены?

— Да. Три зарегистрированы, одно нет, — она показала на крайнее ружье.

Алвис быстро заглянул в стволы. Нет, из этих ружей сегодня не стреляли.