Войдя первой в комнату, она зажгла лампу с розовым абажуром в форме тюльпана, подошла к пианино и засмеялась:
      - Вот они, оказывается, где! Я их тут забыла, а думала, стащил кто-нибудь! - Она приподняла двумя пальцами, чтобы не испачкаться, брезентовые рукавицы с верхней крышки пианино и осторожно уронила их на прежнее место.
      - Это твой отец? - спросил Гена, разглядывая фотографию матроса из Порт-Артура.
      - Сто раз спрашивал, - не оборачиваясь, ответила Леля. - Дедушка, а не отец.
      - Точно, я вспомнил. А девочка с кармашками, в передничке - это мама? Точно. Видишь, все помню!
      - Вы лучше обратите внимание, как лампа поставлена: как раз чтобы выгодно освещать портрет, - сказал Зайкевич, стоя перед акварелью.
      - Такова сила подлинного искусства, - томно прищурясь, проговорила Нина и тотчас добавила обыкновенным тоном: - Вообще-то у меня этот портрет получился удачненько, но ведь уже больше двух лет прошло, сейчас я бы лучше написала. Складки на вороте как деревянные.
      - Не прибедняйся! - сурово сказал Гена. - Что хорошо, то хорошо. Может быть, немножко стилизовано под старинку, не знаю, но улыбка Лелина, хоть сейчас ее сравни с портретом. И глаза так и смотрят.
      - Тоже эксперт-дегустатор! - грустно сказал Зайкевич. - На портрете она вовсе не улыбается. А вообще выражение схвачено. Молодец, Нина!
      - Мне кланяться? - польщенно проговорила Нина.
      - Подвиньте-ка лучше лампу, а то я нот не вижу, - попросила Леля.
      Нина подвинула лампу так, что свет упал на ноты и на лицо Лели.
      Сидя перед пианино, она внимательно вглядывалась в раскрытую тетрадь, слегка потирая рука и машинально все повторяя:
      - Давненько... давненько я не брал...
      Нина, облокотившись о край пианино, слегка улыбаясь, смотрела попеременно то на лицо Лели, освещенное розовым светом, то на Лелин портрет, висевший в тени почти прямо напротив. Минуту спустя она быстро обернулась, собираясь что-то сказать Генке и Зайкевичу, но, увидев, что они смотрят туда же, куда и она, только кивнула.
      Леля мягко положила руки на клавиши, нахмурилась, слегка закусив губу, и заиграла потихоньку, в очень медленном темпе от неуверенности.
      Люша, стоя во дворе около гудящего самовара, следил за красными искрами, стремительно вылетавшими из трубы, и тоже слушал музыку, глуховато доносившуюся сквозь закрытые окна. Когда закипевшая вода забурлила под крышкой, он отставил в сторону трубу, взял двумя пальцами за ручки маленький самоварчик и понес его на террасу.
      Лелина тетка сидела одна за столом и, закрыв глаза и приоткрыв рот, слушала, покачиваясь в такт музыке.
      Люша, деликатно отворачиваясь от Ольги Ивановны, шагнул через порог и поставил самовар на круглый медный подносик.
      Леля доиграла, и Ольга Ивановна крикнула в открытую дверь, что самовар на столе. Немного притихшие после музыки, все кое-как расселись в тесноте вокруг стола и начали пить чай.
      - Кушайте... кушайте... - проговаривала Ольга Ивановна, раздавая чашки.
      - Тетя! - сказала Леля, внимательно глядя на край чашки, из которой осторожно прихлебывала. - Ты понимаешь, кого ты угощаешь чаем с вареньями? Знай, что ты пригрела змею на своей груди. Эти самые молодые люди будут в пятницу сокрушать твой дом.
      Тетка внутренне насторожилась, однако ответила вполне равнодушно:
      - Не вижу тут ничего такого... змеиного. Все равно переезжать вора. Весь переулок уехал, я одна тут торчу. Как Робинзон Крузо.
      - Это точно! - убежденно подтвердил Генка.
      - Они в имущество твое все будут перевозить, включая пианино в собачью будку, - сказала Леля.
      - Ну и что ж?.. Спасибо, коли так... - все больше настораживаясь, сухо проговорила тетка.
      - Мы, собственно, и пришли все заранее посмотреть, - непринужденно облизывая ложечку с вареньем, вставил Зайкевич.
      Люша вполголоса пояснил:
      - Определим, какая тара понадобится. Ящики, солому, веревки обеспечим. Все упакуем.
      Ольга Ивановна выпрямилась, вся напряглась и, опустив глаза, холодно проговорила:
      - Только ведь мне пока еще документа не вручили. Ордера то есть. Еще пока даже адрес в точности неизвестен, куда переезжать.
      Все сидевшие за столом тоже насторожились, стараясь не глядеть на Лелю. Она неторопливо проглотила ложечку варенья, облизала сладкие губы и необыкновенно беззаботно проговорила:
      - Тетенька миленькая, тебе и не дадут. Ведь я же тебя в свой ордер вписала.
      За столом стало так тихо, что слышно было, как Ольга Ивановна как-то прерывисто перевела дух. Потом она сразу очень высоким, не своим голосом гневно воскликнула:
      - В какой же это такой ордер можно вписывать без спросу?! Живого человека, а?
      - Ну конечно же, в мою квартиру новую, тетя, куда мы с тобой вместе переезжаем...
      - Ну точно! - убежденно подтвердил Гена.
      - Ольгиваннушка, душенька! - нежным голосом, умоляюще пропела Нина. Без вас нам неуютно будет в новом доме, и поймите, всякое сопротивление бесполезно: они же бригада. Вы ахнуть не поспеете, они вас упакуют, перевезут, распакуют и посреди новой квартиры поставят.
      - Понятно теперь! - дрожащим от возмущения голосом крикнула тетка. Это из-за тебя, значит, мне ордера-то все не несут и не несут, а я удивляюсь!
      - Ну конечно, я же давно заявила, что мы вместе переезжаем! - бодро ответила Леля.
      - Давно, значит?.. Давно? А?! - ища и не находя каких-нибудь ужасных, ядовитых слов, повторяла тетка, поднимаясь с места. - У тебя, Лелька, только о себе... мнение!.. О других у тебя мнения нет! Я сама себе госпожа! Я в своей воле, имею право доживать свой век в тишине и в тоске!.. Тьфу тебе! В тишине и в покое!..
      Она разом оборвала и с плотно сжатыми губами, с пылающими щеками выскочила из комнаты.
      Доносившееся с улицы ворчание мотора автомобиля, нырявшего по рытвинам переулка, вдруг затихло прямо под окнами. Стукнула второпях отброшенная дверца калитки, и Митя Великанов, заглянув на освещенную веранду, с удивлением увидел незнакомых людей, в напряженном молчании сидевших за столом.
      Нерешительно остановившись в дверях, он спросил, можно ли видеть Ольгу Ивановну.
      - Сейчас, пожалуй, лучше ее не трогать, - хмурясь, ответила одна из девушек. - Может быть, вы подождете немного?
      - Этого никак не могу, - извиняясь, развел руками Митя. - До отхода парохода меньше часа осталось... Да мне бы, собственно, только мой чемоданчик. Он вон в той комнате на стуле стоит.
      - А ведь вы нас фотографировали. Позавчера, - объявил один из парней.
      Митя рассеянно оглядел лица сидящих и, припоминая, улыбнулся:
      - Ну, как же!.. Ваша бригада на пятом этаже, да? Я вас наверху там и снимал. Верно?
      Девушка кивнула и спросила:
      - Так вам только чемоданчик? Если хотите, я принесу. - Она вышла в соседнюю комнату и вернулась с чемоданчиком в руках.
      - Спасибо, - сказал Митя. - Если бы не пароход, я бы, конечно, подождал. Хотелось попрощаться. Ну, да вы ее увидите, передайте большое спасибо. И вот эту ерундовину... пожалуйста. - Он поспешно поставил на край стола банку айвового варенья.
      - Просто не знаю, - опять заговорила девушка, лицо которой казалось Мите почему-то тревожно знакомым. - Досадно как получилось... Можно, конечно, ее позвать, только если вам не очень нужно, лучше ее сейчас бы не беспокоить. А? - Стараясь его уговорить, она улыбнулась, и улыбка ее на мгновение показалась ему опять удивительно знакомой.
      "Ну что же, не повезло", - подумал Митя. А так хотелось бы еще разок заглянуть в комнату, посидеть минутку одному, разглядывая милый портрет, которого он уже никогда больше не увидит, только постарается запомнить и сохранить все свои мысли, связанные с ним, запомнить часы, проведенные в этом ветхом домике, накануне его разрушения.
      Он оглядел сосредоточенные, спокойные, как будто ждущие чего-то лица ребят и, усмехнувшись над собой, подумал: "А ведь ни за что бы я не решился с ними поделиться этими своими сентиментально-разнеженными размышлениями, навеянными акварельным портретом. Вот бы насмешил!"
      Он даже поежился от неловкости, представив себе, как они укоризненно, с насмешливым добродушием стали бы над ним подсмеиваться... Нет, у них все просто и ясно, каков им дело до розовых стеклянных тюльпанов. Сочувствие, нежность и жалость не защемят им сердце при взгляде на портрет той далекой и милой, сероглазой. Что им старушонки с их вылинявшими семейными драмами. Они строят новые дома, а старые ломают со смехом. И молодцы.
      Он подхватил чемоданчик и, раза три от стеснительности повторив насчет благодарностей и приветов хозяйке, выскочил на улицу и сел в машину.
      Водитель включил фары, машина тронулась, кидая качающиеся снопы света на поросшие травой канавы, серые заборы и пыльные деревца палисадников, столпившиеся вокруг остатков пустых фундаментов слободских домишек.
      Последнее, что Митя увидел, была площадка соседнего дома, где сегодня утром сидел с узлами в ожидании переезда старик, любитель Жюля Верна. На месте дома лежала только кучка трухлявых бревен и доски с остатками выгоревших обоев.
      Еще на одну минуту вдруг вернулось к нему знакомое неприятное чувство, что вот он опять уезжает из города, где сделал очень много снимков, порой даже и ненужных, из страха пропустить что-то важное, - а все-таки, кажется, что-то упустил. Что-то самое интересное опять ускользнуло.
      С реки донесся протяжный пароходный гудок. Митя встряхнулся, сел поудобнее и стал думать о том, как бы не опоздать на пристань к отходу парохода...
      Леля помедлила еще немного, рассеянно прислушиваясь к замирающему шуму машины, потом встала и не спеша пошла в комнаты.
      Ольга Ивановна сидела выпрямившись на круглой табуретке перед пианино, точно собиралась играть, и тяжело дышала, стиснув губы в ниточку.
      Леля подошла сзади, вздохнула, нагнулась и осторожно поцеловала тетку в шею за ухом.
      - Уйди! - грубо проговорила тетка сдавленным голосом, изо всех сил держась, чтобы не заплакать.
      Леля быстро и крепко поцеловала ее два раза подряд, и тетка, всхлипнув, торопливо и невнятно проговорила:
      - Нет, и нет, и не проси, не уговаривай!.. Ты девочка добрая и живи счастливо, а меня, старуху, в свою жизнь не впутывай... И пианино я тебе дарю... А мне одной... так будет лучше...
      - Да что ты все о себе да о себе! - весело сказала Леля. - Мне без тебя хуже! Скучно мне без тебя, я ведь тебя люблю, тетка!
      - Не смей жалких слов произносить! - с ожесточением крикнула Ольга Ивановна. - Не смей, мне и без того горько!
      - Вот и не будет горько. Смири свой характер, тетка! Я же давно смирилась. Увидишь, как заживем превосходно. Хватит тебе уж робинзонничать!
      - И смешить не смей, бессердечная! - уже послабей выкрикнула тетка, снова всхлипывая и с трудом сжимая в жесткую гримасу чуть было не улыбнувшиеся губы. - Ты сама не понимаешь! Ты о будущем не думаешь... Ну... а как ты замуж выйдешь, я тебе обуза!
      - Не очень-то я замуж собираюсь! - усмехаясь, протянула Леля. - А если уж случится такой кошмар, ну что ж? В таком случае я вытолкну тебя за дверь нашего дома в метель. И пока ты будешь замерзать у моего порога, я буду смеяться бессердечным смехом, танцуя со своим женихом, который впоследствии окажется негодяем.
      - Дура! - нежно сказала тетка, поднимая свое мокрое красное лицо. - Не вытолкнешь...
      - Вытри глаза и сделай поскорее веселое лицо, а то ребята подумают, что я тебя щиплю и угнетаю, - радостно сказала Леля. - Знаешь, до чего я рада, что мы с тобой наконец договорились! - Ничего больше не слушая, она втиснулась на краешек табуретки, где сидела тетка, положила руки на клавиши и начала играть.
      Так они сидели, стеснившись на круглом сиденье, и Леля потихонечку играла, а тетка, глядя прямо перед собой, чувствовала тепло Лелиной щеки на своей щеке.
      1965