6

Комната была полна теней и запахов: воняло чесноком, прогорклым маслом, большим скоплением людей, вареным рисом, едким, дерущим горло курением. Палочка ароматического курения дымилась перед маленьким алтарем на комоде – ярко и уродливо раскрашенная в красно-бело-желтые цвета гипсовая фигурка Шивы, украшенная увядшими цветами, медная чашка, в которой курился ладан, а перед ней – маленькая медная статуэтка Ганеши.

Освещала комнату только голая тусклая лампочка на затверделом шнуре. Тихо перешептывались сидевшие за столом люди: на нарах вдоль трех стен спало шесть человек, по двое с каждой стороны. У четвертой стены меж двух дверных проемов стоял комод с алтарем. Один проем закрывала не дверь, а цветастого ситца занавеска, очень грязная справа, где ее хватали руками, чтобы отбросить. За занавеской громче мужчин разговаривали и смеялись женщины, потом слышалось: «Шшшшш», затем опять раздавался смех. Звуки приготовления пищи – грохот горшков, сковородок, запах кухни – смешивались с разговорами. Карри, чеснок, вареный рис добавляли новые ароматы к запахам, стоявшим в передней комнате. В этих двух комнатах жило десять человек. Остальные были гостями или дневными жильцами, которые работали в ночь, спали на нарах днем и платили за квартиру маленькому бородатому старику, сидевшему за столом. Его зубы, губы и верхняя часть бороды были ярко-красные от сока бетеля, низ бороды – растрепанный и желтовато-седой. Пальцы старика все время перебирали четки, глаза бегали по сторонам, словно высматривая кого-то в полумраке.

– Говорят, он снова родился. В Карачи.

Мужчина помоложе, сидевший рядом со стариком, рассмеялся от бессилия: он уже потерял всякое терпение, чувство такта и уважения к своему тестю. Каждый раз, как он пытался прижать этих людей к стене в споре, они уходили от разговора так же легко, как вода стекает с камня.

– Мы собрались здесь не для того, чтобы говорить о каких-то вымышленных спасителях, родившихся бог знает где, а чтобы решить, что делать дальше. – Если бы не оспины, его лицо можно было назвать красивым. Они казались углублениями в коже, выдавленными шляпкой гвоздя. – Что будем делать? Я задаю вам этот вопрос, а вы начинаете лепетать, как дети.

Отвечать ему принялись все разом. Они говорили на гуджарати; слова обрушились на него, текучие и одновременно гортанно-отрывистые, похожие на плевки. Бледный юноша с дикими глазами сказал:

– Это правда. Он снова родился. Но не в Карачи. Он родился среди белуджей. Я видел его гороскоп.

Мужчина с оспинами схватился обеими руками за голову – красноречивый жест человека, доведенного отчаянием до грани сумасшествия.

– Карачи! Белуджи! Гороскоп! Ушам своим не верю, может, мне кажется?! Мы – цивилизованные люди, живем в большом городе, работаем на заводах, пытаемся отвоевать наши демократические права граждан, добиться справедливости – справедливости, слышали такое слово? – а вы заводите разговор о новом пришествии Кришны, о Шиве, о новом мессии, о новом Чингисхане. Да вы понимаете, что скажут белые, услышав подобные речи? Они решат, что мы недостойны жить в обществе, где царит справедливость, и будут правы.

– Они испугаются, – тихо вымолвил юноша. – Здорово испугаются. Может, не сразу, но скоро. Когда Он вырастет. Когда Он начнет собирать своих единомышленников. Это написано. В старинных пророчествах – мне рассказывали те, кто их читал. И вот Он родился.

– Он родился, – повторило несколько человек. Кто-то из спящих проснулся, вылез из-под одеял, вступил в разговор, будто участвовал в нем и во сне.

– Он родился. Будет священная война. Тогда все и решится.

Человек с оспинами ударил обоими кулаками по столу, повысил голос:

– Я не хочу слушать бред безумцев, вы точно крестьяне, что на базаре слушают гадалку и отдают ей деньги, на которые хотели купить семена. Война! Убьем белых! Что вы несете чушь, когда надо вести себя как разумные люди. Не Кришна защитит нас, а мистер Сингх, закон.

Еще несколько человек проснулись, начали негодовать – почему их разбудили? – а потом и сами присоединились к разговору. Шум стал оглушающим. Старик вынул из-под одежды пустую суповую миску, выплюнул в нее струю алого сока бетеля. Немного попало ему на бороду.

– Ребенок ты, Шанкар, – устало заметил он. – Обращаться к христианам за помощью против других христиан? Чтобы белые пошли против белых?

– Они все разные! – закричал Шанкар. – Есть и плохие, согласен. Здесь, в Хониуэлле, это домовладельцы, их подручные, эта организация. Но есть же справедливость и закон! Нет, нет, дайте мне договорить, дайте сказать, как обстоят дела. Мистер Сингх заявил, что будет нашим представителем, он просит нас дать правдивые показания полиции. А мы чем занимаемся? Разве говорим правду, как настоящие мужчины? Тихо! Я выскажусь, а вы слушайте меня… – Крик стал оглушающим. Из-за занавески показались женские головы – женщины прислушивались к спору, из-под их локтей высунулись маленькие, бледные, истощенные лица детей с фиолетовыми тенями под влажными карими, иссиня-черными глазами. Дети были ошарашены шумом, который подняли родители. – Выслушайте меня! Мы что, идем в полицию, рассказываем правду? Нет, этого мы не делаем. Мы сидим здесь и спорим о Кришне, Шиве, джихаде[8], о ненависти к белым, хотя они готовы помочь нам, они дают нам работу, они разрешили нам приехать к ним в страну. А почему мы так поступаем? Я вам объясню почему! – Он ударил кулаком по столу, и свет у него над головой словно запрыгал и заплясал. – Этот старый грабитель боится, как бы полиция не узнала, что он выписал сюда совсем не своих родственников, а незнакомых людей и каждый из них заплатил ему по сто, двести, триста фунтов за то, что он устроил им незаконный въезд в Англию. Потому-то он и болтает, лишь бы мы ничего не делали. Когда же он разбогатеет, то купит два-три старых, гнилых дома вроде этого, сам станет домовладельцем, как мистер Брайс, и будет обдирать народ не хуже его.

Казалось, прозвучавшие слова потрясли старика, но в то же время он смирился с услышанным, как смирялись со своей участью святые, привязанные к пыточному столбу. Губы старика шевелились, пальцы перебирали четки. Его внук, молодой парень, перегнулся через стол, сунул кулак под нос человеку с оспинами на лице.

– Разве в нашей семье недостаточно горя? Хватит того, что ты женат на моей тетке! Мы что, просим с тебя больше, чем стоит жилье и расходы на жизнь? Кто платит налог организации, о котором ты так разоряешься? Ты, что ли? Из твоих-то жалких доходов? – Вместе с негодующими словами в лицо Шанкара летела слюна. – Тебя никто ни о чем не просит. Если дед платит этим людям, твое какое дело? Заткнулся бы! Тебя кто просил идти к мистеру Сингху?

– Справедливость! – закричал Шанкар. – Знаешь, что это такое? Ты же бесхребетная тварь, червяк, трус, у тебя одно на уме, как брюхо набить! Сколько я плачу за квартиру? Какие у меня расходы? Да на те деньги, что я выкладываю твоему деду, этому грабителю, трусливому дерьму, десять семей бы прожили. Почему я должен отваливать такие деньги? Потому что он платит мистеру Альберту, мистеру Брайсу, организации, и конца этому не видно. Значит, он должен выжимать все из нас. – Шанкар ткнул пальцем в спящих. – А сколько они платят? Лишь за грязную постель, на которой спят днем, пока мы работаем? На родине они бы на эти деньги дом купили. Из нас выжимают всю кровь, пока и костей-то не останется. А ты говоришь, мы не платим организации.

– Тогда убирайся! – завизжал внук. – Забирай мою тетку, своих воришек-детей и отправляйся искать твою справедливость. Хочешь, чтоб нас избили на темной улице и бросили псам как падаль?

– Полиция…

Внук в ярости плюнул на стол, по подбородку потекла слюна.

– Полиция? Совсем рехнулся! А наши паспорта? А разрешения на жительство? Ты что, ребенок?

Все закричали. Шум стоял такой, что в течение минуты никто не видел и не слышал троих пришедших, пока маленький белый толстячок в котелке не подошел и не ударил палкой по столу. В палку был залит свинец – стол осел, задрожал под тяжестью удара. В комнате стало тихо, как будто одновременно выключили дюжину транзисторов, пытающихся перекричать друг друга.

Бородатый старик поднял слезящиеся глаза на белого, и его лицо, казалось, стало свинцово-серым под коричневой морщинистой кожей. Все сидевшие за столом беззвучно застыли в позах собеседников, которых прервали во время спора. За толстячком в котелке стояли двое парней с овчарками на крепких кожаных поводках. Собаки скулили, открыв красные пасти, слегка вывалив языки, показывая мокрые от слюны клыки и губы, рвались с поводков. Их хозяева были в куртках, грязных джинсах и резиновых сапогах на рифленой подошве. Один, толстомордый, – в фуражке с блестящим сломанным козырьком. Второй – без головного убора, его зачесанные назад длинные курчавые крашеные волосы падали на воротник бушлата. У него было острое личико хорька, все в следах от прыщей. Оба парня смотрели на толстяка, ожидая приказа.

– Ну и ну, – сказал толстяк. – Вот это гам! Вот это бардак! Не хотел бы я быть вашим соседом, чесслово, не хотел бы. А вонь какая, тьфу! – Он деликатно зажал нос большим и указательным пальцами. – Я разочарован в тебе, Ахо, чесслово разочарован. Я-то воображал, мы с тобой до гроба друзья, водой не разольешь, а ты, гляди, вон что учудил. Бог знает чего нагородил мистеру Сингху. Мистер Брайс, тот тоже огорчен, еще как. Так мне и говорит: «Альберт, огорчен, значит, я. Вера моя в человека, мол, еще раз, значит, поколебалась». Прям так и сказал. Скажи, Сид?

Прыщавый парень кивнул с улыбочкой выжидающего хищника, его маленький рот стал похож на ножевую рану.

– Я ничего не делал, мистер Альберт, – возразил старик. – Вообще ничего. Не понимаю, о чем вы говорите, почему считаете необходимым… – Жестом он как бы отодвинул овчарок, двух парней, посмотрел слезящимися глазами на палку со свинцом, которая все еще лежала на столе, а другой ее конец сжимал в пухлом кулачке мистер Альберт. – Деньги за жилье, как мы договорились, я собрал, одну минутку, я…

– Это он, – тихо прошипел внук старика голосом, полным злобы и ужаса. – Мой дед не имел к этому никакого отношения. Этот сам пошел к мистеру Сингху… – Он в ярости посмотрел на своего дядю. Никто не сказал ни слова. В комнате стало еще тише – так тихо, что частое дыхание собак казалось громким и можно было различить шум машин на улице, находившейся в пятидесяти метрах.

Альберт уставился в рябое лицо Шанкара своими глазками, похожими на ружейные дула, на лучи фонарей.

– Тут ты был не прав, Шанкар. Тебя ведь Шанкаром зовут? Придется мне пойти к тебе на работу, Шанкар, и сказать хозяевам, что ты смутьян, хорошего отношения к себе не ценишь. Сходить?

Он очень медленно поднял палку со свинцом, приблизил ее к рябому лицу. И резким движением кисти ударил Шанкара палкой снизу по мясистому носу. Голова Шанкара дернулась назад, глаза наполнились слезами нестерпимой боли. Он поднял руки к лицу, а Альберт взял палку наперевес и саданул Шанкара по животу. Дважды. Трижды. Тот открыл рот, чтобы закричать, но не смог. Послышался судорожный икающий звук – Шанкар пытался вздохнуть, его рот открылся, как черная рана, руки застыли в воздухе, и он повалился вперед, обхватив живот руками, зажав голову между колен.

Альберт посмотрел на него, хихикнув, почесал нос концом палки, подсунул ее под колени индуса и, как рычагом, поднял Шанкару голову – тот все так же, с раскрытым ртом, пытался втянуть в себя воздух, в горле у него что-то судорожно щелкало, как испорченная пластинка. Альберт осторожно прицелился палкой, как бильярдным кием, приставил ее к носу Шанкара, мягко надавил, пока тот не выпрямился – горло рябого напряглось, руки потянулись к палке.

– Какая же ты неблагодарная черномазая тварь, – сказал Альберт, размахнулся и ударил палкой по смуглому, не защищенному горлу Шанкара. Руки индуса широко взлетели вверх, как сломанные прутья, как подхваченные ветром листья. Стул опрокинулся и с грохотом упал. Шанкар повалился на пол, на бок, засучил ногами, как умирающий кролик лапами, заскреб пятками по деревянным доскам пола. Из его горла вырывались жуткие звуки, тело выгибалось, изо рта медленно, тонкими струйками текла кровь. Казалось, очень долго в комнате слышался один лишь звук – Шанкар пытался продышаться, его пятки скребли по полу. Колени конвульсивно прижимались к животу, потом ноги снова выпрямлялись. Индус лежал на спине, схватившись руками за горло, широко раскрытые глаза смотрели в потолок – видны были только белки, как будто зрачки совсем исчезли.

– Умер, – прошептал один из «дневных ночевщиков», другой встал рядом с Шанкаром на колени, послушал, бьется ли сердце.

– Ниче, отойдет, – сказал Альберт. – А в следующий раз может и сдохнуть. Усекли? Долгое время у нас классные отношения были. Как говорится, «диалог сторон». Ты же шутки шутишь, Ахо, мы ничего, не возражаем, но хотим, чтоб и ты нас понял. Сам живи и другим дай – у нас так заведено, правильно, Сид?

– А как же, – ответил прыщавый. Его овчарка, негромко дыша, царапала когтями пол.

– О, я так высоко ценю это, – сказал Ахо. Его лицо стало землистого цвета, руки тряслись, когда он поднял их к дрожащим губам.

– Тогда гони аренду, – потребовал Альберт.

Ахо встал, открыл один из ящиков комода, достал железную коробку, начал рыться под своими многочисленными одеяниями в поисках ключа.

– Деньги готовы, мистер Альберт, – зашептал Ахо, – готовы целиком. Этот дурень не понимает, как ведут себя в Англии, не понимает, как нам здесь хорошо, как прекрасно относится к нам мистер Брайс. – Старик открыл коробку ключом, и оба парня с собаками тотчас придвинулись ближе. Овчарки принялись обнюхивать его ноги – Ахо отшатнулся. – Хорошие ребята, хорошие, я очень люблю животных, какие красивые собачки, вот только если бы они отошли подальше… – Ахо принялся копаться в коробке, стараясь, чтобы Альберт не видел, сколько там денег.

Альберт постучал палкой по крышке коробки.

– Были б мы бандюги, всю чертову коробку заграбастали б. Сколько у тебя там, Ахо? Пару тысчонок наскреб?

– Какой же вы шутник, мистер Альберт, – сказал старик, пытаясь улыбнуться и поспешно запирая коробку. – Как вы к нам приходите – всегда шуточки да смех. Я высоко ценю это. Тут и для вас кое-что есть… – он сунул пачку денег в руку Альберта, как бы упрашивая его принять этот дар, – …чтоб вы со своими друзьями могли отдохнуть по дороге домой, немного выпить – освежиться не помешает. Будьте уверены, я ничего не знал об этой глупой истории с мистером Сингхом. – Он хотел было развести руками, снова быстро схватился за коробку, прижал ее к животу. – Шанкар такой упрямый, но мы ему все объясним, не беспокойтесь, пусть мистер Брайс ни капельки не беспокоится, так и передайте. Заверяю вас, все будет, как раньше.

– Вот это приятно слышать, – объявил Альберт.

Шанкар тем временем встал на четвереньки, подполз к стулу и положил голову на сиденье. Мистер Альберт отодвинул стул, и Шанкар снова упал. Подручные толстяка засмеялись. Ахо слабо улыбнулся.

– Что ж, счастливо оставаться, до следующего раза, – сказал Альберт. Парни с овчарками вышли вслед за ним из комнаты. Индусы сидели и прислушивались к звукам их шагов по каменной лестнице, ведущей на улицу.

Через десять минут в дверь квартиры постучался Шон. Он затратил на дорогу почти час: звонил в больницу, пытался убедить медсестру разрешить ему поговорить с майором, пытался убедить ее позвать к телефону старшую медсестру, чтоб уговорить ее.

«Ничего не получится, я же вам сказала. Если бы вы были здесь и я пустила бы вас к нему в палату, чего я бы никогда не сделала, майор все равно не смог бы говорить с вами: он не поймет, что вы ему скажете».

После этого Шон дозванивался врачу майора по нескольким разным номерам. По каждому ему отвечали, что доктор либо только что ушел, либо еще не приходил. На Хониуэлл-роуд Шон остановил такси у дома № 20 и остаток пути прошел пешком. Дома были благородной викторианской постройки, но превратились в трущобы; их строили в пятидесятые годы прошлого века для мелких бизнесменов и удачливых торговцев – с обширными подвалами, с эркерами на первом этаже. Рамы не красили, наверное, с 1939 года, некоторые стекла были выбиты и залатаны фанерой. Пустые грязные молочные бутылки стояли у парадных и на ступеньках, ведущих к ним. Большинство детей, игравших на улице, были цветные и все без исключения – крикливые. Взрослые посматривали на него искоса, будто считали полицейским в штатском или сборщиком задолженностей для торговцев в кредит.

Шон поднялся по ступенькам дома № 118 и принялся искать фамилию Ахо рядом с одним из дюжины звонков: «Мисс Граммен», «Мисс Фокс», «Мистер Полянски», «Мистер Халил Джиннах и мистер Джэм Мехта», «Мисс Порсон», «Мисс Треблинка». На остальных табличках либо ничего не было написано, либо они так выцвели, что ничего нельзя было прочесть. Похоже, многие звонки не работали. Он позвонил «Джиннаху и Мехте». Маленькая девочка поднялась по ступенькам, посмотрела на него, убежала. Он снова позвонил, потом нажал на кнопку звонка «Полянски». Мимо прошел негр, кондуктор автобуса.

– Ахо? Нет, сэр, я не знаю никакого Ахо.

Шон позвонил во все квартиры. Прошло минуты две, и он услышал шаги, стук каблуков по деревянной лестнице.

Дверь открылась – на него с удивлением смотрела заспанная цветная женщина в черном кимоно. Она зевнула, улыбнулась.

– Хочешь, чтоб я тебя помассировала? – Ее кимоно распахнулось, обнажая грудь. – Пять фунтов.

– Я ищу некоего Ахо, – объяснил Шон.

Женщина расслабилась, снова стала усталой и полусонной, показала на ступеньки, ведущие вниз.

– Вон там. Заходи в другой раз.

Он спустился по ступенькам вниз, протиснулся мимо мусорного бака, нажал на кнопку звонка. Дверь ему никто не открыл, но за занавешенным окном он слышал голоса, женский плач. Он еще раз позвонил, потом стал стучать изо всех сил. По камню мягко зашуршали шлепанцы – дверь распахнулась. На пороге стоял юноша с иссиня-черными, набриолиненными, блестящими волосами и смотрел на него тусклым враждебным взглядом.

– Мистер Ахо здесь проживает? – спросил Шон.

– Кто это? – раздался старческий голос. – Неужели вернулся мой добрый друг, мистер Альберт? – Вторая пара шлепанцев прошуршала по деревянному полу, затем по каменным плитам коридора. Юноша бросил несколько слов через плечо.

В узком проеме показался старик, за его спиной в темноте виднелись другие лица. Юноша скользнул вдоль стены на два-три шага назад, не сводя глаз с Шона. От него, казалось, исходил запах ненависти.

– Мистер Ахо – это я, – сказал старик, улыбаясь одними губами; руки его были так сплетены вместе, словно они без костей. – Чем могу быть вам полезен? – Его глаза изучали Шона, внимательно приглядывались к нему, сразу же извинялись за это, пытались улыбнуться.

– Вы знали некоего мистера Олафа Редвина? – спросил Шон.

На глаза старика как тень наползла: они потеряли блеск, сделались невидящими. Рот расползся, словно старик растерялся, не поняв вопроса. Руки зажестикулировали, выражая беспомощное желание помочь и бесконечное сожаление по поводу своей беспомощности.

– Он снимал телевизионный фильм, – объяснил Шон.

– Телевизионный фильм? – Борода медленно закачалась вправо и влево: я-де не в курсе.

– Некто мистер Брайс прислал его к вам.

Фамилия произвела впечатление разорвавшейся в коридоре бомбы. Лица глубже ушли в тень, сами стали тенями. Голова старика перестала трястись, улыбка исчезла.

– Вы знаете мистера Брайса?

– Да, – ответил Шон после некоторого колебания.

Это не укрылось от старика.

– Тогда он наверняка знает об этом фильме, об этом мистере…

– Олафе Редвине. Вы должны были ему кое-что рассказать для этого фильма… – Шон знал, что все испортил, что только зря тратит время. А как надо было к этому подойти? Скорее всего, просто невозможно. – Он собирался заплатить вам сто фунтов.

Морщинистое, помятое, дубленое лицо его собеседника исказилось – появились новые морщины, морщины внезапной боли.

– Ради бога, извините. Наверно, вам нужен другой мистер Ахо.

– Сто фунтов! – сказал по-английски голос из полумрака. У кого-то резко перехватило дыхание – раздалось шипение, похожее на змеиное. Шону показалось, что старик хочет оглянуться. Его голова повернулась как на шарнирах. Глаза наполнились ненавистью и болью. Улыбка стала шире, лицо исказилось, пальцы рук сцепились и так далеко отогнулись, что негромко хрустнули, как тоненькие прутики.

– Речь шла о заговоре всех цветных в Англии, – сказал Шон и улыбнулся, показывая, что он-то понимает: все это шутка, кто-то разыграл напыщенного любопытного телевизионщика. – Вы ему такого не рассказывали? – Здесь, в полумраке, в обстановке ненависти, это не казалось шуткой.

Лицо старика походило на лицо слепца. Никто вокруг не шевелился. Казалось, никто и не дышал. Шон подумал, что люди стоят не только перед ним в коридоре, но и за его спиной. Он еле удержался, чтобы не повернуться.

– Все насчет телевидения, насчет этой истории – самая настоящая ошибка, извините, я ничего не знаю. – Старик закатил глаза, показывая белки, старческие пальцы продолжали двигаться, что-то сжимать. Юноша, открывший Шону дверь, снова проскользнул вперед.

– Думаю, вам сейчас надо уйти. Мой дед плохо себя чувствует, сейчас он как раз очень занят, не надо беспокоить его подобными расспросами. Он же сказал вам, что ничего не знает.

– Тогда расскажите мне вы, – попросил Шон и подумал: а что он должен рассказывать? – Где я могу найти мистера Брайса?

– Пожалуйста, уходите, – сказал юноша. – Мы такого не знаем. Вы находитесь в частном доме, за который мы платим деньги. Мы не хотим, чтобы вы здесь оставались.

Старик кивнул как кукла, улыбнулся. Юноша тоже улыбнулся, глаза у него, правда, были злобными.

– Почему вы не хотите отвечать мне?

– Прошу вас, уходите. – Юноша улыбнулся.

Шон поднялся по ступенькам. Люди, стоявшие на лестничной площадке наверху и у перил, мгновенно растаяли в полумраке. Темные лица, сари, негритянка с коляской, чернокожие дети. Нет, это не Лондон. Не Англия. Из-за рваных серых тюлевых занавесок, сквозь грязные оконные стекла, с другой стороны улицы за ним наблюдали. Пыльная улица пахла вареной капустой, протекшей канализацией, гнилым деревом, кирпичом – одним словом, упадком. Старые викторианские дома, превратившиеся в трущобы. Шон пошел прочь. Такси уехало, найти другое на подобной улице маловероятно. Кто такой мистер Брайс?

Он свернул за угол. Прислонившись к перильцам подвальной лестницы, стоял, тяжело дыша, индус, словно он только что прибежал сюда, а бегать не привык. Когда Шон поравнялся с ним, индус поднял руку с сигаретой.

– Не будет ли джентльмен столь любезен дать мне прикурить?

Шон щелкнул зажигалкой. Индус прикрыл ладонями пламя, скользнул глазами по Шону, посмотрел ему за спину, оглядел улицу, окна.

– Я слышал, что вы тут говорили, сэр, и быстро прибежал, чтобы с вами встретиться. Может, поговорим? Скажем, вы спросили меня, как пройти к метро, а я, скажем, показываю вам дорогу?

Худое темное преждевременно состарившееся лицо, как будто он никогда не мог выспаться и поесть досыта. Глаза все время бегали по сторонам, как темные мягкие перепуганные зверьки за стеклом. На один шаг Шона он делал два легких быстрых шажка.

– Может, джентльмен из организации?

Его глаза оторвались от Шона, перебежали влево: прислонившись к фонарю, стоит какой-то парень, вроде с Ямайки, ребенок играет с рваной автомобильной шиной, ковыляет по направлению к ним индианка, нагруженная тяжелой корзиной белья из прачечной.

– Да, я оттуда, – сказал Шон.

В лице у его плеча что-то умерло, оно стало серым.

– Джентльмен не должен верить… мистеру Ахо… это же глупый старик… за сто фунтов такое наврет и на Библии поклянется, что правда. Это глупая история… заговоры, новый спаситель с Востока… все это ложь, бабьи сплетни. Заговоры! Этакое безобразное вранье. Мы – счастливые люди, мы так счастливы, что живем в этой прекрасной стране! Так любим замечательную организацию, которая о нас заботится и защищает! Моя семья – мы рабы джентльмена и готовы целовать вам ноги. Не верьте мистеру Ахо, сэр, умоляю вас, из нас никто и пальцем не шевельнет, чтоб навредить организации. Мы платим за квартиру, платим вам налоги, и никому ни слова…

Из проулка им навстречу вышли трое, двое из них на коротких крепких поводках вели овчарок. Третий, маленький толстяк, шел на шаг впереди, котелок сдвинут, открыт круглый розовый лоб, под мышкой палка – совсем как у фермера, приехавшего на ярмарку.

– А кто собирает деньги на этой улице? – спросил Шон.

Но индус уже исчез. Трое прошли мимо – толстяк с немым вопросом в голубых злющих глазах оглядел Шона. Одна из собак скользнула влажной мордой по его руке. Парни с овчарками посмотрели на него презрительными холодными глазами – глазами людей, которым принадлежит улица.

Может быть, это сборщики? – подумал Шон и обернулся.

Толстяк сделал то же самое.

– Интересно, это кто? – задумчиво сказал мистер Альберт. – Видел, как быстро ускакал этот маленький черномазый, когда заметил нас? Об заклад готов биться, это один из кодлы Ахо. Сходи-ка, Сид, поинтересуйся у старой сволочи, может, знает он этого парня.

7

Лежа на белом диване в красном, свисавшем до полу халате, закрывавшем ее всю, она походила на кровавое пятно. Волосы рассыпались по белой бархатной подушке, расшивая ее бледно-золотым, мягко поблескивавшим узором, похожие на золотистую реку или водопад. Голубые, как у куклы, глаза смотрели в потолок, нечетко обрисованные губы надуты, как у ребенка, круглые щечки – под нежной, гладкой кожей, казалось, не было скул – плавно переходили в полную девичью шею.

Бабетта увидела его тень, услышала звук шагов.

– Когда ты перестанешь бегать по комнате? – сказала она.

Произнесла это как-то бесцветно – нельзя понять, образованный говорит человек или нет, из Лондона или из провинции. Точно она приобрела свое произношение вместе с косметикой в каком-то безвкусном магазинчике. Мужчина с жидкими, бесцветными волосами, лежавшими, словно водоросли, жирными прядями на его лысине, не глядя на Бабетту, продолжал мерить комнату шагами, словно и не слышал этой фразы. Скорее по привычке, чем повинуясь желанию, она распахнула полы халата – правая нога обнажилась до бедра. Ноги у Бабетты были длинные, прекрасной формы, колени гладкие, с ямочками, ступни маленькие и пухлые. Правда, щиколотки могли бы быть и потоньше, но ни мистера Брайса, ее нынешнего любовника, ни других мужчин, с которыми она была близка, это особенно не смущало.

– Можно подумать, меня здесь нет, – пожаловалась она.

– Ну что ты, – возразил мистер Брайс, повернулся, увидел обнаженную ногу, секунду смотрел на нее, как будто не совсем осознавая, что это такое, небрежно потянулся к Бабетте. Колено качнулось к нему, кукольная головка повернулась на подушке и взглянула на Брайса с еле завуалированным презрением. Он рассеянно погладил ее по ноге, она протянула к нему руки.

– Не надо, – сказал Брайс, – они могут прийти в любую минуту. Хочешь, чтобы нас увидели?..

– Ты считаешь, они думают, мы с тобой здесь в шахматы играем, когда одни? – Она стала его раздевать. – Так ты разрешаешь?

На мгновение он растерялся: мысли его были далеко от предмета их недавнего спора.

– Я же тебе сказал, они… – Тут Брайс вспомнил, что разговор шел о покупке шубы. – Я же тебе сказал, не могу. Четыре тысячи, это… это неразумно…

– Но ведь они у тебя есть?

– Дело не в том.

Она расстегнула ему рубашку.

– А в чем же?

В ее улыбке появилось что-то хитрое и плотоядное, отсутствующий взгляд стал живым.

– Черт бы тебя подрал! – сказал он. От злости в голосе его появились визгливые нотки. – Тварь.

Улыбка ее стала злой и жесткой, глаза из кукольно-голубых превратились в стальные. Он больше не противился, и она притянула его к себе. Ее рука обвилась вокруг его шеи, губы прильнули к его губам – горячие, мягкие, влажные.

– Если я тебе не нужна, я знаю других мужчин, которые не откажутся…