Песнь победителя

По прибытии в Эрфурт мы остановились в отеле «Хаус Коссенхашен», который занят под штаб-квартиру демонтажников, оперировавших в Тюрингии. Отель «Хаус Коссенхашен» офицеры СВА в шутку окрестили «Малым Совнаркомом».

Сидя в старинном, отделанном тёмным дубом, холле лучшего отеля Эрфурта в ожидании обеда, мы беседовали и наблюдали происходящее кругом. Я уже не первый раз бывал здесь и всё это было для меня не ново. Мои же спутники, только несколько дней тому назад приехавшие из Москвы, были явно заинтригованы.

«Скажите, Григорий Петрович, тут что – экспедиция на Северный Полюс подготовляется?» – перегнувшись через кресло, спросил в полголоса инженер-полковник.

Поводом к столь странному вопросу служил тот факт, что все как один демонтажники, с деловым видом торопливо снующие вокруг нас, выряжены в огромные унты из оленьего меха. В то же время на дворе стоит лето. Облачённые в меховую обувь люди ни на минуту не расстаются с охотничьими двустволками, которые они тащат с собой даже в обеденный зал.

«Нет. Просто демонтажники разыскали где-то склад немецкого авиационного обмундирования для полётов в Арктике. Ну, вот и вырядились на радостях», – отвечаю я. – «А ружья они таскают с собой потому, что после обеда они все отправляются на охоту».

«Забавная компания!» – качает головой инженер-полковник. – «Что им – нечем больше здесь заняться?» «Тут положение запутанное», – поясняю я. – «Основной демонтаж давно окончен и большинству из них здесь абсолютно нечего делать. Но живётся им здесь неплохо и потому они всеми правдами и неправдами стараются затянуть свою работу. Поскольку ими командует Москва, СВА бессильно что-либо предпринять».

«А чем же они сейчас занимаются?» – спрашивает капитан II-го ранга.

«Просто шаромыжничают». – отвечаю я, – «До обеда рыскают по окрестным заводам в поисках, где чем можно поживиться. Кто поленивее, тот просто сидит в Коссенхашене и пьёт водку».

«Нам в Берлине рассказывали, что многие сделали себе здесь настоящее состояние. На всю жизнь хватит», – говорит капитан.

«Как раз недавно Отдел Точной Механики СВА занимался одним подобным делом», – говорю я. – «Там замешан директор II-го Госчасзавода. Вы об этом ничего не слыхали?» Получив отрицательный ответ, я продолжаю: «Этого директора послали сюда в Германию для демонтажа часовой промышленности. Вскоре после возвращения в Москву в СВА поступили материалы, что в процессе демонтажа он незаконно присвоил себе несколько тысяч золотых часов и несколько десятков килограмм золота».

«Этого, действительно, на всю жизнь хватит», – уверенно говорит капитан. – «Для пожизненного заключения тоже».

«Вот последнее – не думаю», – замечаю я.

«Как так?» – удивляется капитан.

«Очень просто», – отвечаю я. – «Дело было передано выше, а там его без шума замяли».

«Но почему?» – не может понять капитан.

«Для меня это тоже загадка», – говорю я. – «Видимо, не хотят дискредитировать таких людей. Как говорится – не выметай сор из избы… Это не первый случай».

«Мало ему было, что имеет. Золота захотелось», – возмущается инженер-полковник. – «И это называется советский директор!» У меня невольно появляется горькая усмешка. Я киваю головой в сторону снующих вокруг нас демонтажников и говорю: «Все, кого Вы здесь видите, в Советском Союзе являются руководящими работниками Министерств или директорами заводов. И все они мало чем отличаются от директора II-го Госчасзавода. Поверьте уж моему опыту. К нам в CВА все чаще и чаще поступают подобные материалы».

Наш разговор заканчивается неловким молчанием. Вскоре к нам подходит метрдотель и приглашает нас в обеденный зал.

В течение двух дней мы обследуем заводы в районе Эрфурта. Мои спутники имеют задания, касающиеся специальной электроаппаратуры для оборудования военно-морских судов, в особенности подводных лодок.

Торговый флот, потерпевший колоссальные потери во время войны, пока восстанавливать не думают. Все внимание уделяется строительству Военно-Морского Флота. Так выглядит послевоенное восстановление народного хозяйства СССР.

Мне невольно бросается в глаза реакция моих спутников на всё окружающее. Я пробыл уже год в Германии и все контрасты потеряли для меня свою новизну. Я уже привык к тем вещам, которые кажутся интересными для человека, несколько дней тому назад прибывшего из СССР.

Однажды мы приехали на завод «Телефункен», чтобы установить возможности размещения репарационных наряд-заказов на изготовление приёмно-передаточных станций, для Военно-морского Флота.

Когда мы проехали заводские ворота, и наш автомобиль спускался вниз по дороге, ведущей к зданию заводоуправления, инженер-полковник, смотревший из окна автомашины, сказал капитану: «Посмотрите, Виктор Степанович! Корты!» Тот, в свою очередь выглянул в окно. Действительно, несколько теннисных кортов, аккуратно обтянутых сеткой. Кругом разбиты клумбы цветов и подобие маленького сквера для отдыха. Всё это внутри территории завода и, по-видимому, предназначается только для служащих данного предприятия.

Капитан смотрит на корты со странным интересом. Он окидывает взором не только корты, но также и скрытую зеленью фабричную ограду и возвышающиеся неподалёку производственные корпуса, как будто оценивая факт местонахождения теннисных площадок именно в этом месте.

В СССР поднимают много шума о необходимости устройства для рабочих подобных уголков отдыха на территории заводов. Несмотря на шум, зелёные уголки отдыха существуют преимущественно на бумаге, да ещё на некоторых предприятиях, где это создано исключительно на показ.

И вдруг здесь в Германии из-за кустов, без крика и без шума, выглядывают вещи, которые в СССР рекламируются как исключительные достижения советской системы. Мне кажется, что во внимательном взгляде капитана я прочел без слов: «Да ведь эти корты построены здесь давным-давно…» Неподалёку от здания, где помещается заводоуправление, осиротело ржавеют несколько рядов специальных стоек для велосипедов.

«Григорий Петрович», – спрашивает меня капитан. – «А где же велосипеды?» «Ну, это уж совсем детский вопрос», – отвечаю я. – «Конечно, в России». «Ах, да…» – улыбается капитан. – «А раньше их видно много было. Почти на каждого рабочего велосипед».

После беседы с советскими контрольными офицерами и представителями дирекции «Телефункена», во время которой мы оформляем необходимые нам наряд-заказы, инженер-полковник обращается ко мне с неожиданным предложением: «Как бы нам устроить маленькую экскурсию по заводу. Ознакомиться с процессом и организацией производства».

Технический директор «Телефункена» с готовностью берётся сопровождать нас по заводу. Мы проходим по всем отделам, соответственно движению выпускаемой заводом продукции.

В огромном зале, где производится намотка и оборка электродов радиоламп, сидят за сборочными столами несколько сот девушек и женщин. Технический директор объясняет нам детали процесса, которые, по его мнению, должны интересовать советских инженеров.

Инженер-полковник почти не слушает объяснений технического директора. Он несколько отстал от нас и, по возможности не привлекая внимания окружающих, осматривает перспективу зала. Его глаза медленно скользят по огромным окнам, как бы оценивая количество световых единиц на рабочее место.

Затем они так же внимательно прикидывают высоту помещения. Его глаза на минуту задерживаются на перегородках из армированного стекла, отделяющих работниц друг от друга наподобие кабинок для чтения в благоустроенном читальном зале.

Инженер-полковника не интересуют рассуждения о принципе отжига радиоламп. Вместо этого он внимательно осматривает рабочее место одной из работниц. Крупный министерский работник, начальник одного из Главных Управлений в Министерстве Судостроительной Промышленности, он без сомнения хорошо знаком с условиями труда рабочих в Советском Союзе.

Теперь он столкнулся с чем-то, что его глубоко заинтересовало. Я угадываю его мысли. В уме он сравнивает условия труда на немецком предприятии с соответствующими советскими заводами.

Когда мы собираемся выходить из зала, капитан останавливает меня: «Григорий Петрович, как Вам нравится этот стул?» Капитан садится на стоящий неподалёку пустой стул, ничем не отличающийся от сотен других, на которых сидят работницы. Это стандартный стул с пружинной спинкой и регулируемой высотой сиденья.

«Что Вы в нём особенного нашли, Виктор Степанович?» – спрашиваю я.

«Во-первых, стул удобный», – отвечает он. – «Для рабочих, можно сказать, даже шикарный стул. А потом обратили Вы внимание, какие стулья в заводоуправлении стоят?» «Нет. Не смотрел», – признаюсь я.

«Те же самые стулья», – с лёгкой усмешкой произносит капитан. – «И директор, и рабочие работают на одинаковых стульях. Стулья, действительно, удобные».

«Здесь это стандарт», – говорю я.

«Хм…» – коротко заключает капитан, когда мы шагаем вдогонку обогнавшей нас группе.

Мы входим в вакуумное отделение. Здесь жарко. Поблескивают язычки газового пламени. Слышится монотонное шипение сжатого воздуха.

«Вот здесь наша основная трудность», – говорит тех. директор. – Мы установили несколько старых вакуумных агрегатов, но они не соответствуют техническим требованиям. Этим, в основном, объясняется масса рекламаций со стороны Управления Репараций».

«Да, тут что-то не в порядке», – соглашается инженер-полковник, оглядываясь кругом. Работающие вакуумные насосы для откачки воздуха из колб радиоламп взяты, по-видимому, со свалки железного лома. Рядом виднеются несколько пустующих бетонных фундаментов. Из фундаментов, наподобие перерезанных артерий, торчат трубы подводки газа, воздуха и тока.

«А эти агрегаты где?» – спрашивает капитан.

«Демонтированы и теперь работают на „Светлане“, – отвечаю я.

«А-а-а…», – принимает к сведению капитан.

В ходе объяснений тех. директор жалуется на большую текучесть рабочей силы. Это отрицательно влияет на качество продукции.

«Мы обучаем рабочего в течение четырех недель», – говорит он. «Многие, из этих рабочих, проработав неделю, на завод больше не показываются. Кроме того, очень велико количество прогулов».

«Неужели Вы не имеете возможности воспрепятствовать этому?» – спрашивает инженер-полковник, удивлённый беспомощностью директора по отношению к рабочим.

Директор пожимает плечами. «До трёх дней рабочий имеет право не выходить на работу без документального объяснения причин» – говорит он. – «В случае более продолжительного периода времени рабочий обязан представить справку от врача».

«Что же может предпринять дирекция против прогульщиков и текучести рабочей силы?» – спрашивает инженер-полковник.

«В случаях, которые я только что упомянул, мы не имеем права уволить рабочего. Если же рабочий хочет уволиться, то мы не имеем права его удерживать», – отвечает директор.

«Я говорю не об увольнении, а о том, чтобы заставить рабочих работать», – настаивает инженер-полковник.

Директор смотрит непонимающе. «Bitte!» – произносит он, прося повторить вопрос. Инженер-полковник повторяет.

«Мы не имеем законных прав заставлять рабочих работать. Мы имеем только право увольнять тех, кто нарушает трудовой кодекс», – отвечает директор.

Возникает неловкая пауза. У немцев самым суровым наказанием является увольнение рабочего с завода. В СССР увольнение часто является для рабочего недостижимой мечтой.

Советский директор распоряжается рабочим полностью по своему усмотрению – он может перевести рабочего в порядке приказа на низшую и хуже оплачиваемую работу, может, или вернее обязан, отдать рабочего под суд за опоздание на работу на несколько минут.

Рабочий, со своей стороны, не имеет права оставить место работы без разрешения директора. В противном случае суд и тюрьма.

Мы привыкли к этому и для нас непонятна беспомощность немецкого директора. Он, в свою очередь, удивляется нашим, по его понятиям, диким вопросам. Два мира – две системы.

«Вы сказали о трудовом кодексе», – продолжает инженер-полковник. – «Скажите, пожалуйста, какие законные положения определяют на сегодняшний день взаимоотношения работодателя и рабочего? Законы гитлеровского времени?» «В основном германский трудовой кодекс был принят ещё во времена Бисмарка», – отвечает директор. – «Если не считать незначительных изменений, то он останется в силе и сегодня.

«Во времена Бисмарка?!» – недоверчиво переспрашивает инженер-полковник. – «Ведь это около 70 лет тому назад…» «Да», – говорит директор и по его лицу в первый раз мелькает еле заметная тень гордости. – «Социальное законодательство Германии считается одним из передовых в мире… Я хочу сказать в Западной Европе», – быстро поправляется он, вспомнив, что перед ним стоят советские офицеры.

Инженер-полковник смотрит на капитана. Тот, в свою очередь, обменивается взглядом со мной. Я уже привык к этому немому разговору. Так реагируют советские люди на вещи, которые заставляют их думать о многом, но которые нельзя дискутировать.

Воспользовавшись тем, что с нами нет контрольных офицеров, стационированных на «Телефункене», я спрашиваю директора о причинах резкого понижения выпуска радиоламп за последний месяц. Контролируя заводы, всегда рекомендуется выслушивать обе стороны независимо друг от друга.

«Основной причиной является нехватка вольфрамовой и молибденовой проволоки», – отвечает директор.

«Да, но ведь недавно Вашему заводу был выделен контингент, достаточный для обеспечения плана на шесть месяцев», – говорю я. – «Разве Вы не получили эту проволоку из Берлина?» «Разве Вам, герр майор, не известно…» – бормочет в смущении директор. – «Разве герр Новиков не докладывал Вам?» «Нет. А в чём дело?»

Директор мнется некоторое время, потом говорит: «Мы испытывали такую острую нужду в проволоке, что, не дожидаясь прибытия контингента по железной дороге, отправили специальный грузовик в Берлин».

«Ну и что?» – спрашиваю я.

«На обратном пути машина была остановлена и ограблена…» «А проволока?» «Герр майор, наши люди не могли ничего сделать…» «А где проволока?» «Когда наш грузовик подъезжал ночью к Лейпцигу, ему преградил дорогу другой грузовик, поставленный поперек полотна. Вооруженные автоматами люди высадили шофёра и экспедитора на дорогу, а автомашину угнали с собой. Проволока…» «Кто были бандиты?» – спрашиваю я.

«Эти люди были в советской форме», – после некоторого колебания отвечал директор.

Когда мы, распрощавшись с директором, садимся в автомашину, капитан говорит: «Кому мог понадобиться грузовик с проволокой? Может быть это диверсия, чтобы сорвать репарации».

«Мы к таким диверсиям уже привыкли», – говорю я. – «Скоро этот грузовик найдут где-нибудь в лесу. С проволокой, но без резины и без аккумулятора. На это, наверное, надеется и Новиков. Потому он пока и молчит».

«Кто же тут такими вещами занимается?» – спрашивает капитан.

«А вот поживёте подольше – увидите», – говорю я, избегая прямого ответа.

После «Телефункена» мы выехали на завод прецизионных станков и часов фирмы «Тиль», находящийся в маленькой деревушке, которую мы с трудом отыскали по карте. В этой же деревушке было ещё несколько довольно крупных промышленных предприятий, выпускавших электроарматуру.

Деревушка тянулась по дну узкой долины, зажатой между поросшими лесом горами. По склонам гор карабкались аккуратные тюрингские домики, выкрашенные яркими красками. Трудно было предположить, что живописная деревушка является рабочим посёлком, и здесь размещены несколько крупных заводов.

«Больше смахивает на санаторий чем, на рабочий посёлок», – заметил капитан то ли с завистью, то ли с сожалением. – «Тут рабочие живут, как на курорте».

После нашего визита к контрольным офицерам СВА, расквартировавшимся на вилле владельца одного из заводов, инженер-полковник усмехнулся: «Виктор Степанович, как Вы думаете – чего эти ребята больше всего боятся?» «Чтобы их отсюда не перевели куда-нибудь», – ответил капитан не задумываясь.

Слово «куда-нибудь» было понятно нам всем и без точного обозначения.

Люди Запада никогда не догадаются, что больше всего удивляет советского человека, в частности инженера, при первом столкновении с заводами Германии. Люди Запада, наверное, предполагают, что советские инженеры стоят, разинув рот, поражённые грандиозными заводами, многочисленными машинами и прочими достижениями техники.

Нет, это время ушло в область прошлого. Если говорить о размерах промышленных предприятий и их техническом оснащении, то удивляться придётся людям Запада, если они столкнутся с советскими заводами.

Новым для нас на Западе сегодня является не Техника и Машина, а положение Человека в комплексе общества и государства. Нам приходится убеждаться, что люди Запада, люди в системе свободной эволюции социальных отношений, пользуются гораздо большими правами и свободами, что они имеют гораздо больше от жизни, чем советские люди соответствующего социального уровня.

Покончив с заводом «Тиль», вечером этого дня мы выезжаем к следующему пункту нашей поездки. Вблизи Иены у нашей автомашины садится аккумулятор и начинает шалить зажигание. Чтобы не разряжать аккумулятор окончательно, мы выключаем фары и медленно едем в темноте. С одной стороны узкой дороги поднимается вверх поросшая деревьями круча, с другой стороны обрывается чёрная бездна.

Капитан ворчит, обвиняя шофёра-матроса в небрежности. Тот молчит, вцепившись руками в руль и прижавшись лицом к ветровому стеклу.

В самом диком месте, среди темноты и ущелий, наш автомобиль окончательно отказывается двигаться дальше. Пока шофёр при свете карманного фонаря копается в моторе, мы выходим из машины, чтобы размять ноги.

Неожиданно из темноты вырываются два ослепительных огненных глаза. Чуть не наскочив на нас, встречная автомашина резко тормозит и останавливается. Из темноты звучит голос по-русски.

«Товарищи офицеры, вы здесь стрельбы не слыхали?» «Нет», – отвечает кто-то из нас. – «А в чём дело?» «Да здесь наши люди поехали на охоту и одного из своих подстрелили. С нами врач едет. Вот теперь дорогу не найдем».

«Ну, кажется, попали мы в подходящее место», – бормочет капитан, когда призрачный автомобиль снова исчезает в темноте.

Мимо нас по дороге шагает тёмная фигура, ведя в руке велосипед. «Что это здесь за место?» – спрашиваю я.

«Это замки Гёте», – отвечает немец. – «Вот как раз над Вашей головой».

«А есть здесь где-нибудь жильё поблизости?» «Да. Вот сейчас будет мост, а за мостом деревня», – отвечает голос из темноты.

«Ничего не могу поделать, товарищ полковник», – докладывает в это время матрос. – «Нужно в мастерскую».

«Что же нам теперь делать? В машине ночевать придётся?» – досадуют мои спутники.

«Зачем?» – говорю я. – «Тут рядом деревня. Там и переночуем».

«Что Вы, Григорий Петрович!» – в ужасе восклицают моряки. – Ведь там же нет ни комендатуры, ни гостиницы для военнослужащих».

«Вот это самое и хорошо», – говорю я.

«Нет, нет. Оставьте такие шутки», – возражают мои спутники. – «Нам ещё жить не надоело».

«А в чём дело?» – удивляюсь я.

«Да разве Вы забыли, где мы находимся? Ведь тут же что ни день, то убийства. Ведь сами только что слыхали, что рядом кого-то подстрелили».

«А, так это же наши», – говорю я. – «Ничего удивительного, что подстрелили».

«Григорий Петрович, нам всё время рассказывали, чтобы мы были осторожнее. Даже рекомендовали шофёра на ночь в машине не оставлять, а то убьют. Ведь тут всё время… Ну, сами знаете, что творится».

«Где это Вы такие вещи слыхали?»

«Нас ещё в Москве предупреждали».

Я не могу удержаться от смеха. «Ну, если в Москве, то это возможно. Здесь же всё выглядит несколько иначе. Во всяком случае, в деревне спать мы будем лучше, чем в комендантской гостинице. Это я Вам гарантирую. К тому же у нас у всех пистолеты».

После долгих уговоров мои спутники соглашаются на риск ночёвки в неизвестной немецкой деревне. Приказав шофёру оставаться в машине, мы отправляемся в путь.

«А где же мы там спать будем?» – снова с сомнением спрашивает капитан. – «Неудобно среди ночи будить людей и вламываться в дом».

«Об этом не беспокойтесь, Виктор Степанович», – беру я на себя роль проводника. – «Первый же дом, на который мы наткнёмся, будет гостиницей. Хотите держать со мной пари?» «Вы, Григорий Петрович, прямо фокусничаете. Отчего Вы так уверены, что первый дом будет гостиницей?» – спрашивает капитан. – «Если будет по-Вашему, то откупорим бутылку коньяка».

«Очень просто. Мы идём по дороге, а у немцев гостиницы всегда стоят у дороги при входе и выходе из деревни. Видите, как просто я Вашу бутылку выиграл?» «Всё-таки вся эта затея мне не нравится», – мрачно вздыхает капитан.

После десяти минут ходьбы перед нами из темноты вырастают неясные очертания моста. Сейчас же за мостом мы видим пробивающийся сквозь щели свет из окон.

«Ну, а теперь смотрите, Виктор Степанович. Кто прав?» – говорю я, направляя луч карманного фонаря на чернеющую над входом узорчатую вывеску с изображением пивной кружки. – «Вот Вам и гостиница».

Через несколько минут мы сидим за столом в зале деревенского гастхауза. Мои спутники недоверчиво озираются по сторонам, как будто каждую минуту ожидая нападения. Зал-гостиная отделан на тюрингский манер – тяжёлая резная мебель из тёмного дуба и масса оленьих рогов по стенам.

Люстры и стенные канделябры тоже сделаны из оленьих рогов. В глубине зала блистает многочисленными никелированными кранами стойка-буфет. За стойкой улыбаются две девушки в белых передниках.

Договорившись с хозяином о ночлеге, мы заказываем горячее кофе. Из чемоданчиков, которые мы взяли с собой, появляются хлеб, колбаса и, наконец, бутылка коньяка, которую капитан захватил в дорогу «против гриппа».

«Ох, Григорий Петрович, выпьем мы, а потом всех нас здесь ухлопают, как куропаток», – тяжело вздыхает капитан, откупоривая бутылку. – «Ну, Вы за всё перед апостолом Петром отвечать будете».

«Хотите, я Вам выдам мой маленький секрет», – говорю я. – «Тогда Вы наверняка будете спать спокойнее. Мне частенько приходилось бывать в командировках. Несколько раз я объезжал всю Тюрингию и Саксонию в сопровождении грузовика с грузом.

В этом случае, действительно, есть опасность и нужно быть осторожным. И вот всегда, когда приближалась ночь, и нужно было останавливаться на ночёвку… Что Вы думаете, я делал?» «Ну, конечно, старались добраться до комендантской гостиницы» – с уверенностью отвечает капитан.

«Так я сделал только один раз. Первый и последний раз. После этого я всегда старался избегать городов, где есть комендатура и советский гарнизон. Я нарочно не доезжал до города, выискивал первую попавшуюся деревню и останавливался в первой попавшейся гостинице».

«В чём же дело?» – заинтересовывается инженер-полковник.

«Так надёжнее всего», – отвечаю я. – «За год моего пребывания в Германии я три раза вынимал пистолет, собираясь стрелять… И все три раза это были люди в советской форме… С целью ограбления», – поясняю я, после некоторой паузы.

«Интересно…» – цедит сквозь зубы капитан.

«Раз я остановился в гостинице для офицеров в Глаухау», – продолжаю я. – «Грузовик, на всякий случай, поставил под окном. Не успел лечь в постель как слышу, что мой грузовик уже демонтируют».

«Забавно…» – вторит инженер-полковник.

«Для меня совсем не было забавно, когда я с пистолетом в руке и в нижнем белье носился по улице», – замечаю я.

«И чем же это кончилось?» – спрашивает инженер-полковник.

«Задержал двух наших лейтенантов и одного сержанта. Вызвал комендантский патруль и сдал их под арест. На утро комендант города мне говорит: «Верю Вам, товарищ майор, но арестованных придётся отпустить. Мне такими мелочами заниматься некогда.

В следующий раз советую Вам поступать так. Подождите, пока разберут автомашину. Чтобы были вещественные доказательства. Потом перестреляйте всех на месте и вызовите затем нас. Мы протокол составим и Вам ещё спасибо скажем. Жаль, что Вы в этот раз погорячились».

В это время в зал входит элегантная молодая женщина. За ней следует мужчина. Они садятся за столик напротив нас и закуривают. Дым от сигарет голубыми волнами поднимается кверху.

«Всё это хорошо», – говорит капитан. – «Но мне здесь одно не нравится – публика слишком хорошо одета. Посмотрите на этого типа, что с дамой напротив? Наверное, все бывшие крупные нацисты. Попрятались здесь в глуши, а мы вот теперь в их гнездо попали. Заметили вы кучку молодых парней – зашли, пошептались и опять ушли! Все это мне кажется очень подозрительным».

«Ну, тогда пойдемте спать», – предлагаю я. – «Утро вечера мудренее».

«Ох, спать», – морщится инженер-полковник. – «Надо будет посмотреть, куда окна выходят».

Когда мы поднимаемся на верхний этаж в отведённые нам комнаты, инженер-полковник и капитан начинают рекогносцировку. Они открывают и закрывают окна, потом проверяют прочность задвижек. «Нам говорили, что здесь ручные гранаты в окна бросают», – поясняет капитан. Затем он выходит в коридор и пытается проверить, не заняты ли соседние комнаты вервольфами. В заключение он пробует прочность запоров на дверях.

«Ей Богу, Виктор Степанович, глядя на Вас, мне тоже страшно становится», – говорю я. – «Может быть, у Вас особое чутье на всякие приключения».

Мои спутники занимают одну комнату. Мне приходится устраиваться в комнате рядом. В первый раз за время моего пребывания в Германии я чувствую некоторую неуверенность. Закрыв дверь на задвижку, и поразмышляв минуту, я вынимаю пистолет из портфеля и кладу его под подушку. Затем я тушу свет и ныряю под пуховики.

На следующее утро я стучу в дверь моих соседей. Из-за двери раздаются сонные голоса, затем громыхают запоры. Мои спутники с трудом вылазят из постелей. Оказывается, они ещё долго после полуночи сидели, совещаясь, спать ли им раздевшись или одевшись. Теперь же, при свете солнца, все их страхи и опасения рассеялись, и они даже подшучивают друг над другом.

«Виктор Степанович, расскажи, как ты ночью в уборную с пистолетом ходил?» – лукаво подмигивает инженер-полковник.

«Знаете, что это вчера была за шикарная пара?» – говорю я. – «Местный сапожник с женой. К тому же старый коммунист. Я уже у хозяина справки навел. А Вы их за крупных наци приняли».

Ещё вечером мы попросили хозяина гостиницы послать рано утром авто-электрика на помощь нашему шофёру. Когда мы подходим к месту стоянки нашей автомашины, оба усердно заняты ремонтом. Чтобы убить время, мы решаем пойти и осмотреть замки Гёте, которые должны быть где-то наверху над нашими головами. По крутой тропинке между кустов мы карабкаемся вверх.

После непродолжительного пути мы взбираемся на вершину. На самом краю крутого обрыва стоят два дома, окруженных зарослями кустов и деревьев. Далеко внизу у наших ног вьётся лента дороги, на которой чёрным пятном виднеется наш автомобиль и копошащиеся около него люди. Далеко-далеко во все стороны открывается чудесная панорама.

Мы подходим ближе к довольно неказистым домам, носящим гордое обозначение замков. У бокового входа развешены для просушки заячьи шкурки. Здесь живёт сторож, хранитель и одновременно проводник по замкам, являющимся сегодня музеями.

Посетителей, по-видимому, немного и сторожу приходиться попутно зарабатывать себе на жизнь браконьерством. С его помощью мы осматриваем исторические достопримечательности и даже собственноручную надпись Гёте карандашом на подоконнике. Надпись аккуратно обрамлена специальной рамкой из стекла.

Этот дом когда-то служил летней резиденцией тюрингского курфюрста. Затем некоторое время он принадлежал Гёте. Обстановка бедна и ничем не напоминает королевское или княжеское жилище.

Когда мы, осмотрев замки, выходим снова в парк, инженер-полковник говорит: «Всё-таки интересно посмотреть дом, где ступала нога Гёте. Ощущаешь какой-то внутренний трепет. Но внешне все это нельзя сравнить с нашим Петергофом или Царским Селом. Бедно жили ихние курфюрсты».

«Приятно когда видишь здесь порядок и уважение к культурному наследию Гёте», – размышляет капитан. – «А что они сделали с нашими дворцами в Петергофе? Ведь все дворцы кругом Ленинграда разграбили и ещё хуже – загадили. Я это всё своими глазами видел».

«Это характерно для немцев», – делает вывод инженер-полковник. – «Они слишком самовлюбленны. Вот этот дом – для них святилище. Такое же святилище он и для нас. А почему же, спрашивается, они во дворцах Екатерины конюшни устраивали?!» Мы идём по парку. По деревьям шмыгают белки, не обращая на нас ни малейшего внимания. Одна из них спокойно сидит на ветке как раз над нашей головой. Слова моих спутников наводят меня на неожиданную мысль. Я вытаскиваю из кобуры пистолет и неторопливо целюсь в белку.

«Что Вы, Григорий Петрович?!» – хватает меня за руку капитан. – «Я думал, что Вы взрослый человек?!» «А, что же тут такого?» – упорствую я и снова целюсь в белку.

«Оставьте!» – протестует инженер-полковник, присоединяясь к капитану. – «Разве можно здесь стрельбу поднимать!» «Не беспокойтесь», – смеюсь я, пряча пистолет. – «Это я просто хотел посмотреть, как вы будете реагировать на варварство…» В это время со стороны дороги, где стоит наш автомобиль, раздаются два выстрела. Это шофёр даёт нам условный сигнал, что машина в порядке. Через полчаса замки Гёте остаются далеко за нашей спиной.

Еще в течение нескольких дней мы носимся по Тюрингии и Саксонии. Мы контролируем заводы, накладываем секвестр, реквизируем текущую продукцию, подготовляем проекты наряд-заказов для Управления Репараций.

В этой поездке мне впервые приходится ощущать довольно странную вещь. Я убеждаюсь, что год пребывания за пределами Советского Союза не прошел для меня бесследно. Каким-то образом я изменился внутренне. Я это ясно вижу при контакте с моими спутниками-моряками. Они только вчера прибыли из Москвы и завтра они снова вернутся туда. Для меня они являются своего рода реагентом, на котором я имею возможность проверить происходящий во мне процесс.

Из контакта с ними я с внутренним содроганием почувствовал, что мыслями и мироощущением я удалился от той орбиты, в которой вращается советский человек. Это не было отказом от того, что я имел, в пользу чего-то другого. Это было расширение кругозора.