Глава 2

Улица была тесная и походила на темное ущелье. Высокие каменные дома загораживали небо, серые слепые стены заслоняли солнце. Здесь всегда было сумрачно и прохладно. И только местами отдельные лучики света пробивались на дно уличного каньона и расплескивались по булыжнику мостовой желтыми теплыми пятнами, каплями яркой краски на унылой серости города.

В одном из таких рыжих пятачков устроился человек. Он сидел прямо на булыжнике, прислонившись спиной к холодной каменной стене и подняв лицо к кусочку солнца, что заглядывало в щель между двумя домами. Глаза его были закрыты, губы кривились в довольной пьяной улыбке. От него несло кислыми парами алкоголя — стена, на которую человек опирался лопатками, была частью питейного заведения Барта-Самогонщика. У Барта была самая дешевая выпивка в городе. И самая, впрочем, поганая.

Человек наслаждался солнечным светом, и ему не было никакого дела до идущих мимо людей, которым приходилось перешагивать через его вытянутые ноги, обутые в высокие кожаные сапоги. Если кто-то запинался о них, то человек чуть приоткрывал глаза, и по его взгляду можно было заметить, что он не настолько пьян, как кажется.

Его звали Буйволом. И прозвище это, уже давно ставшее именем, подходило к нему как нельзя лучше. Он был массивен, мускулист, имел привычку глядеть исподлобья, набычившись, обычно ходил не торопясь, чуть раскачиваясь, внушая уважение одним своим видом. Да и голос его был густ и громок, словно рев быка.

Вот уже четыре долгих тоскливых дня Буйвол торчал в безымянном городишке, ожидая, пока подвернется какая-нибудь подходящая работенка. Он страдал в городской тесноте и многолюдности, среди грязных улиц, залитых помоями. Он тосковал по солнцу, по раздольному небу, по свежему ветру. И глушил свою тоску дешевым самогоном и прокисшим пивом…

Кто-то вновь запнулся о его ногу и выругался. Буйвол даже не стал открывать глаза, чтобы посмотреть на очередного бездельника, сшивающегося на улице. Но на этот раз пешеход не прошел мимо. Он остановился и повторно выругался, брезгливо разглядывая развалившегося пьяницу. Стало прохладно и темно — тень прохожего легла на солнечное пятно. Почувствовав неудобство, Буйвол все же открыл один глаз. Перед ним, загораживая солнце, стоял высокий воин в дорогой кольчуге и с длинным мечом, убранным в инкрустированные отборными изумрудами ножны. Он стоял, вызывающе расставив ноги, и лицо его выражало беспредельную брезгливость. Буйвол, зевнув, лениво открыл второй глаз и пробормотал:

— Ты загородил мое солнце.

— Подбери ноги, пьянь! — сказал блистающий воин. Буйвол пьяницей себя не считал, но спорить не стал, поскольку его одолевала лень. Он лишь попросил:

— Отойди со света, — и даже слегка шевельнул ладонью, удивляясь про себя, какие же иногда встречаются тупые люди.

— Убирайся отсюда! — рявкнул воин, хватаясь за рукоять меча.

— Почему? — Буйвол начал понимать, что в покое его не оставят. Он глянул за спину наглому воину и увидел, что на солнце наползла тучка. Это было плохо.

— Еще одно слово — и твое тело выкинут на городскую свалку!..

Буйвол не любил таких вот городских выскочек. Напялят на себя доспехи стоимостью в целое состояние, нацепят меч, продав который, можно в течение года кормить несколько простых семей, и думают, что имеют право всем везде заправлять. А и драться-то толком не умеют… Он фыркнул в ответ на нелепое заявление красавчика в кольчуге.

Воин на мгновение замешкался, решая, считать ли это фырканье словом. Но Буйвол не дал ему долго размышлять, коротко гаркнув:

— Пшел прочь!

— Что-о? — холеное лицо вытянулось.

Солнце скрылось за тучкой и, видимо, надолго. Буйвол нехотя поднялся на ноги, поправил ножны на бедре, словно невзначай коснулся пальцами рукояти меча. Повторил, с удовольствием дыхнув перегаром в ухоженное лицо:

— Пшел прочь!

Воин, не стерпев такой наглости от пьяного оборванца, рванул свой драгоценный меч из ножен, но Буйвол оказался проворней. Лязгнула сталь, свистнул воздух, и красавчик схватился за плечо, выронив оружие и страшно побледнев.

— В следующий раз не загораживай людям солнце, — пробормотал Буйвол и легким незаметным движением вернул меч в ножны. Он развернулся, потеряв всякий интерес к посрамленному воину, и, твердо шагая, вернулся в заведение Барта-Самогонщика.

Прохожие, видевшие эту короткую схватку, остановились на мгновение, наблюдая, как раненый воин в рассеченной кольчуге, подобрав меч, торопливо скрывается в переулке, зажимая ладонью левой руки кровоточащее плечо. А когда он исчез за поворотом, люди тотчас забыли о происшествии. Ничего особенного в этой стычке не было. И без того у каждого хватало забот.

Только один человек в широкополой обтрепанной шляпе и с посохом в руке стоял дольше остальных, размышляя о чем-то и посматривая на дверь, за которой скрылся Буйвол. Приняв какое-то решение, что отразилось на его простом загорелом лице, он поднялся по ступенькам и толкнул дверь в питейную Барта-Самогонщика.

Денег оставалось совсем ничего. Дня на три-четыре. Максимум на декаду. И как назло, никакой работы, даже самой завалящей.

Насупившийся Буйвол почесал переносицу и одним махом опустошил кубок с прокисшим пойлом, что называлось здесь пивом. Сморщился, повел буграми плеч, рыгнул в кулак.

— Прошу прощения, господин. Я могу с вами поговорить?

Буйвол не сразу понял, что обращаются к нему, настолько он привык к своему одиночеству. Да и в новинку ему было слышать столь уважительные слова, адресованные его скромной персоне.

— Я присяду? — Босой старик в пропыленной холщовой одежде и в шляпе, что обвисшими полями скрывала почти все его лицо, опустился на соседний табурет, пристроил корявый узловатый посох меж ног, оперся локтями на стол.

Буйвол хмыкнул, разрешая старику остаться.

Они посидели молча, не глядя друг на друга, словно привыкая к обществу. Старик, казалось, заснул. Лица его не было видно, только торчал из-под нависающей шляпы острый небритый подбородок. Буйвол некоторое время мучительно размышлял, стоит ли вновь наполнить опустевший оловянный кубок вонючим напитком. Решил, что на сегодня достаточно, и перевернул чашу вверх дном.

— Ну, и? — спросил он, поворачиваясь к старику.

— Я видел, как вы дрались.

— Когда?

— Только что. Возле входа.

— Дрался! — фыркнул Буйвол. — Проучил зарвавшегося богатея.

— Но это движение. Эта скорость. Просто великолепно.

— Да… — Буйвол приосанился. — Я знаю лишь одного человека, который двигается быстрее меня. Но он мой друг и, кроме того, он не дерется на мечах…

Старик снял шляпу, и Буйвол увидел, что никакой это не старик. Просто осунувшийся усталый человек средних лет, кожа которого опалена горячим солнцем, высушена жгучими ветрами.

— Меня зовут Шалрой. Мне нужна помощь.

— Все зовут меня Буйволом. И от помощи я бы тоже не отказался.

Они вновь помолчали, разглядывая полупустой зал питейного заведения. Было сравнительно тихо, — по утрам здесь всегда было тихо — только в дальнем углу громко и часто икал какой-то замызганный человечишка. Он был сильно пьян и все порывался затянуть какую-то песню, но икота сбивала его, не давая вымолвить ни единого слова.

— Так что у тебя? — спросил Буйвол, вдоволь налюбовавшись на перепившего певца.

— Я ищу хороших бойцов.

— Ты? Босяк? Ищешь бойцов?

— Да. — Шалрой кивнул.

— Зачем?

— Чтобы наказать воров и вернуть похищенное.

— Ты ищешь наемников?

— Да.

Буйвол откинулся на спинку стула и расхохотался так громко, что пьянчуга в углу перестал икать и удивленно вытаращился в их сторону, шевеля бровями и пытаясь сфокусировать плывущий взгляд.

— Извини, — сказал Буйвол, просмеявшись и заняв нормальное положение. — Ты хоть знаешь, во сколько обходится один день наемника?

— Я плачу не деньгами, — сказал Шалрой.

— А чем?

— У меня угнали стадо. Тридцать пять дойных коров, две дюжины коз, телята, овцы. Я отдам половину.

Буйвол покачал головой:

— Не думаю, что кого-то устроят такие условия.

— Но… — Шалрой вздернул голову. От отчаяния он повысил голос и перешел “на ты”. — Ты не понимаешь! Они убили моего отца, двух парней из моей деревни, угнали стадо! Мы все умрем без скотины! Кто-то, может, и уйдет, но большая часть людей не оставит своих домов. Им некуда идти, их никто не ждет, они просто боятся. А к зиме все перевалы завалит снегом и будет уже поздно. Никто не выйдет! Деревня умрет! Все умрут! От голода…

— Ладно, не кричи, — поморщился Буйвол.

— Половина стада — это много. Если продать, то…

— Я знаю. Но воин никогда не будет что-то продавать.

— Хорошо, мы продадим сами и заплатим деньгами.

— А если стадо не удастся найти? Если скотина уже вся передохла? Если, если, если… У тебя нет денег, и потому ты не сможешь никого нанять.

— Но… — Шалрой сник. Буйвол с сочувствием смотрел на него.

Пьяница в дальнем углу затянул песню. И тотчас подавился икотой.

— Значит, ты мне не поможешь? — спросил Шалрой. Буйвол помотал головой:

— Тебе никто не поможет.

Шалрой тяжело поднялся, опрокинув стул. Покачиваясь, направился к выходу. Наткнулся на угол стола, развернулся, едва не упав. Словно слепой он добрел до двери, привалился к косяку. Уткнулся лбом в холодную стену, в какой-то листок бумаги, наклеенный прямо на камни.

Все бесполезно… Куда теперь? Назад? Уже шестеро отказались. Те, что в золоченых кольчугах, даже разговаривать не стали, высмеяли, тыкая в него пальцами. Бойцы, одетые попроще, слушали внимательно, но как дело доходило до условий оплаты, качали головами и скрывались в переулках… Неужели правда? Неужели никто не поможет?

Болела голова.

Кругом так много людей. Непривычно много. Они мелькают, мельтешат, спешат куда-то, бегут. Чужие, незнакомые. Голова кружится, тяжело думать. Так много людей! И никому нет никакого дела…

Шалрой оттолкнулся руками от стены, уже было взялся за дверную скобу, как вдруг его внимание привлек листок, в который он только что упирался лбом. Прямоугольник серой бумаги, наклеенный возле двери так, чтобы каждый, кто выходит, видел нарисованное лицо и жирную цифру с тремя нулями.

“Разыскивается”, — с трудом разобрал Шалрой, шевеля губами, проговаривая слоги. В деревне он был единственным, кто умел читать. — “5000 серебром. За живого или мертвого”.

Шалрой всмотрелся в знакомое лицо, нарисованное на бумаге. Грубые четкие штрихи точно передавали выражение колючих глаз, кривую ухмылку. Художник знал свое дело. Ошибиться было невозможно.

Шалрой сдернул листок со стены. Решительно направился к сонному Буйволу, не спешащему покидать пустой стол. Хлопнул ладонью по столешнице, впечатав рисунок в липкую лужу.

— Это он!

— Кто? — сморщился жаждущий одиночества Буйвол.

— Человек, который сделал вот это, — Шалрой повернул голову и убрал прядь волос с изуродованного уха. — Это он угнал стадо. Он и его люди. Здесь написано, что за этого человека Дадут пять тысяч серебром.

— Пять тысяч? — Буйвол притянул объявление к себе и бегло пробежал глазами короткий текст. — Уже пять тысяч… Ты уверен, что это он?

— Да. Я уверен. Это он.

— Пять тысяч…

— И все твои.

Протрезвевший очнувшийся Буйвол не медлил ни секунды:

— Хорошо! Я помогу тебе.

Они вышли из кабака и остановились у дверей. Шалрой бездумно глядел на прохожих, а Буйвол озабоченно почесывал переносицу, напряженно о чем-то размышляя.

— Далеко ли твоя деревня?

— Не очень. Дня за четыре дойдем, если поторопимся. Я знаю короткие пути. Но нам надо будет перейти горы.

— Горы? — Буйвол глянул на юг, в сторону скалистого хребта. Но, конечно же, ничего не увидел — все загородили слепые каменные стены домов.

— Да.

— Но за ними ничего нет. Только… Разве что… Уж не в Мертвой ли Котловине ты живешь?

— Да, — Шалрой знал, что именно так здесь называют ту местность, откуда он пришел.

— Серьезно? Говорят, что это не самое лучшее место.

— Мы привыкли. Конечно, там сухо. Очень сухо. И земля худородная. Но мы привыкли.

— Вот уж не думал, что в Мертвой Котловине… — Буйвол покачал головой.

— Мы привыкли, — повторил Шалрой. — Наши предки пришли в эту долину с той стороны гор, из южных пустынь. А уж там жизнь была куда тяжелее.

— Не сомневаюсь.

— В котловине спокойно, никто не лезет на наши земли, да и мы стараемся не показываться людям из большого мира. Там тихо…

— И потому Чет решил спрятаться у вас.

— Кто?

— Чет Весельчак. Человек, который отстрелил тебе ухо Я слышал, он очень неплохой стрелок.

— Он убил наших собак…

— Собак… — хмыкнул Буйвол. — Он убивает не только собак. Удивляюсь, как это он промахнулся, метя в тебя.

— Он не промахнулся. Он сказал, что я меченый.

— А-а… — протянул Буйвол. — Понятно. Похоже на него… Потому-то его и прозвали Весельчаком. Я слышал, что он любит охотиться на людей, но не очень-то верил этому… Выходит, что слухи, дошедшие до меня, правдивы. И это не радует…

Они помолчали какое-то время.

— Пошли, — наконец сказал Буйвол и, оттолкнувшись от стены, шагнул в поток людей. Шалрой последовал за ним, боясь потерять новообретенного товарища из виду.

Они вышли из узкого переулочка, где располагалось питейное заведение Барта, проследовали вдоль короткой улицы, нырнули в подворотню, проскользнули сквозь щель в высоком заборе и в конце концов оказались на рыночной площади города. Здесь было шумно, пыльно и многолюдно. Пахло навозом и потом. Этот тяжелый запах был везде — в любом закутке рынка, во всяком углу площади. Но у каждого лотка, возле каждого тента, палатки, мастерской или магазинчика пахло еще чем-то своим, особенным: медом и копченым мясом, раскаленной сталью и жженым углем, фруктами и специями…

Буйвол остановился, не обращая внимания на сердитые толчки идущих мимо людей, и, вытянув шею, завертел головой, не то прислушиваясь к окружающему многоголосому гаму, не то что-то вынюхивая. Он стоял так довольно долго, глядя куда-то вдаль поверх сотен голов, затем удовлетворенно кивнул, обернулся к ждущему Шалрою, показал рукой в сторону, в самую теснину холщовых палаток и легких дощатых домиков и сказал:

— Нам туда.

— Их было не меньше десяти, — на всякий случай решил предупредить Шалрой, имея в виду бандитов, угнавших стадо. Буйвол его отлично понял.

— Мы идем за подмогой, — объяснил он и вновь показал рукой нужное направление. — Держись за мной, не потеряйся.

…Не сказав друг другу больше ни слова, Буйвол и Шалрой пересекли площадь.

Здесь, в устье двух широких улиц, впадающих в бурлящий водоворот рынка, было не так многолюдно. По периметру площади и вдоль улиц стояли одинаковые двухэтажные дома из красного кирпича — гостиницы для удачливых торговцев, харчевни, склады, конторы. Острые крыши с башенками венчали развевающиеся по ветру тряпичные флаги с цветастыми эмблемами. Эти пестрые вымпелы были видны издалека. Уж не их ли высматривал Буйвол с площади?

— Направо, — Буйвол свернул к глухому деревянному забору, по верху которого часто торчали острые шипы.

Ворота не были заперты и легко распахнулись, пропуская гостей на просторный двор. Буйвол вошел и сразу остановился, осматриваясь. Шалрой, ступив на утоптанную землю двора вслед за воином, зачем-то снял с головы шляпу и принялся мять ее в руках.

Прямо перед ними, метрах в десяти, высился двухэтажный каменный дом с просторным перекошенным крыльцом и множеством неровных пристроек. Вытянутые окна его были забраны некрашеными коваными решетками, стены местами потрескались, фундамент зарос вьющейся травой. Видно было, что хозяин не очень-то заботится о внешнем виде своего заведения.

Чуть в стороне, привалившись одной стеной к забору, скособочился длинный бревенчатый сруб конюшни. Из крохотных окошек доносилось фырканье лошадей и негромкое ржание. Ровная, идеально сложенная скирда сена возносилась над крышей конюшни, словно сторожевая башня.

Из-за дома слышались азартные выкрики. Буйвол заглянул за угол. На площадке, на обширном деревянном помосте под дощатым навесом, где новоприбывшие торговцы обычно разгружают лошадей и складывают из своих тюков высоченные пирамиды, толпились люди.

— Он здесь, — сказал Буйвол, обернувшись к Шалрою и чему-то улыбаясь.

Пастух промолчал, надел шляпу, спрятав слезящиеся глаза от солнца, и сел прямо в пыль возле ворот. Ему было все равно. Он до изнеможения устал.

Глава 3

— Эй, парень, а зовут-то тебя как? — прокричал румяный здоровяк, выступив из толпы.

— Зачем тебе, Круглый?

Новоявленная кличка понравилась зевакам, и они засмеялись, захлопали здоровяка по заплывшим жиром плечам.

— Чтобы знать, как зовут самого хвастливого человека в этом городе.

— А при чем здесь мое имя?

— А что мне написать на твоем могильном камне?

— Мой могильный камень уже давным-давно готов. Дома лежит. Матушка позаботилась об этом с самого моего рождения, таким слабым я был. Думали, и десяти дней не проживу. Мне даже нормального имени не дали. А на камне написано: “Малыш”.

— Хорошо, Малыш, — посерьезневший здоровяк кивнул. — Значит, я стреляю в тебя трижды. И если ты останешься жив, то получишь от меня десять монет. Я все правильно понял?

— Схватываешь на лету, Круглый, — невысокий, худощавый парень, назвавшийся Малышом, широко улыбался и похохатывал, но глаза его оставались серьезными, и лоб морщинился глубокими складками. — Неужели тебе доставляет удовольствие стрелять в безоружного?

— Еще какое.

— А приходилось тебе раньше иметь дело с луком?

— Нехитра наука… — Здоровяк потер ладони, похлопал себя кулаками по бочкообразной груди, хрустнул запястьями, словно готовился к рукопашной.

— Эй! Где там мой лук? — крикнул в толпу Малыш. — И три стрелы.

Вперед вышел хозяин гостиницы в кожаном фартуке и тапках на босу ногу, протянул оружие. Малыш принял лук, дернул тетиву, поднял над головой стрелы.

— А не тупые? — крикнул кто-то из задних рядов.

— Кто хочет, может проверить, — сказал Малыш, и сразу несколько рук протянулись к нему. Он неспешно подошел к каждому сомневающемуся, легко царапнул наконечниками стрел кожу подставленных ладоней.

— Все нормально! Острые! — вразнобой подтвердили несколько голосов.

— Эй, парень, — негромко обратился к Малышу вдруг побледневший, изменившийся в лице здоровяк, — а если я тебя убью?

Его услышали, заметили дрожь рук, заулюлюкали, засвистели:

— Давай, Круглый! Сам вызвался! Давай, не трусь!

Малыш улыбнулся широко, сверкнул ослепительно великолепными зубами, лукаво подмигнул толпе. И люди закричали громче, затопали ногами по доскам помоста. Они жаждали зрелища.

— Держись, Круглый! Давай-давай! Это тебе не свиней забивать!

— Разойдись! Дай простор! — Малыш развел руки в стороны, пошел на толпу. Люди посторонились, попятились, освобождая место. Кое-кто уже видел это представление, но большинство наблюдали за происходящим действом впервые.

— Целься как следует, — быстро шепнул Малыш, передавая лук и стрелы здоровяку. — Все будет нормально, — и торопливо отошел, чтобы зрители не могли потом обвинить их в сговоре.

Он встал на конце помоста, спиной к глухому забору, по верху которого торчали острые шипы. Попрыгал, проверяя доски под ногами, примеряясь к чуть пружинящему помосту. Глянул на солнце — главное, чтоб не светило в глаза. Поднял руку, давая понять, что готов.

Люди отступили еще на шаг, расширив коридор для полета стрелы. Кто знает, куда попадет трясущийся мясник, из-за глупости своей вовлеченный в спор? Зеваки перестали галдеть, закрутили головами, переводя взгляд с одного края помоста на другой — со спокойного Малыша на растерянного здоровяка. И назад — со здоровяка с луком в руках на едва заметно напрягшегося Малыша. В чем хитрость? Кто обманывает? Обманывает ли?..

— Не вздумай промазать, — угрожающе крикнул кто-то из толпы зрителей. — Мы потом тебя самого стрелами утыкаем.

— Ну же, Круглый! — подзадорил Малыш.

Здоровяк посмотрел на выстроившуюся толпу, увидел что-то в лицах людей и сник еще больше.

— Давай-давай! Не тяни! — хищно прокаркали голоса.

Он наложил стрелу, поднял лук к груди, медленно натянул тетиву. Постоял так, никуда особенно не целясь, собираясь с духом. Мотнул головой, опустил лук.

В толпе разочарованно засвистели, затопали ногами.

— Давай, сволочь! Не тяни!

Откуда-то вылетел булыжник, ударил мясника в бедро, и тот вздрогнул, дернулся было к разозленной толпе, но увидел оскаленные рожи, злые глаза и остановился, не сделав и шага. К лицу его прилила кровь, ноздри раздулись.

— Стреляй,сволочь!

Здоровяк вновь поднял лук. Прищурившись, глянул на застывшего в пятнадцати шагах Малыша. Постарался забыть, что это стоит человек. Представил, что это просто силуэт на фоне забора. Мишень, нарисованная на досках.

Он натянул тетиву, — чувствуя, как она врезается в плоть непривычных пальцев.

— Лучше целься!

Сверкнула металлом острая грань наконечника, что-то резануло его по пальцам, ожгло, содрало кожу, и он не сразу понял, что это сорвалась тетива.

Толпа ахнула. Они следили за мясником, ожидая выстрела и не успели заметить, как Малыш немного повернулся корпусом, пропуская летящую стрелу.

— Мимо! — проревели голоса. — Куда метишь, раззява?! Давай еще! Подстрели его!

Мясник послушно взял в ободранные пальцы еще одну стрелу, прицелился. Точно в плечо. Чтобы не убить. Только ранить. Ранить, чтобы это все наконец-то кончилось…

— Чего ждешь!

Стрела сорвалась, со свистом прошив воздух. И на этот раз увидели все: Малыш как-то странно дернул плечом, слегка изогнулся, коротко отмахнул рукой, не сходя с места… Стрела вонзилась в забор рядом с первой.

— В живот стреляй! В живот, дурень!

Мясник не слышал криков. Он полностью отключился от реальности. Сейчас ему действительно казалось, что перед ним не человек, а просто мишень. Безжизненный манекен, предназначенный для того, чтобы оттачивать технику стрельбы из лука. И он взял третью стрелу, последнюю. Прицелился точно в грудь. В грудь соломенного чучела. Медленно-медленно натянул тетиву, не сводя глаз с цели, видя одновременно наконечник и мишень, совмещая их… Когда-то он неплохо стрелял. Оленей. Охотился. Браконьерил. Бил. Бегущих. Не то что стоящих неподвижно… И дальше они были. Значительно дальше. Не в пятнадцати шагах. Нет…

Выгнутая дуга лука распрямилась. Тетива швырнула в воздух стрелу и несколько капель крови с ободранных пальцев.

Малыш молниеносно отступил правой ногой в сторону, качнулся корпусом вправо, немного скрутился, прогнулся…

Стальной наконечник с глухим стуком впился в толстые доски забора…

Толпа некоторое время потрясенно молчала. Затем кто-то хрипло прокричал:

— Обман! Надувательство! Они сговорились! Ну-ка, дай мне! Я попробую! Из своего лука! — Оттолкнув мясника, на его место встал человек, фигурой и движениями похожий на медведя. Потянулся за луком, что висел за плечами, уже щурясь, прикидывая расстояние, направление ветра, всматриваясь в мишень. Но тут, раздвинув толпу, к нему вышел плечистый крепыш с бычьей шеей, загородил собой полмира, властно махнул рукой:

— Убирайся. На сегодня все.

— А ты кто такой?

Проигнорировав вопрос, крепыш повернулся спиной к неудавшемуся стрелку.

— Ты закончил, Малыш? Я пришел за тобой.

— Осталась самая малость — забрать десять монет.

— Давай быстрей, и пойдем.

— Ты что-то нашел, Буйвол?

— Меня нашли. Пять тысяч серебром.

Малыш присвистнул:

— Я мигом… Эй, Круглый! Как там наш спор?

Мясник закивал, полез в карман. Он еще не совсем пришел в себя, и его руки дрожали, когда он отсчитывал монеты в ладонь Малышу.

Человек, похожий на медведя, крикнул, отступая назад:

— Нас надули! — но толпа уже расходилась, и он, бросив опасливый взгляд на Буйвола, тоже поспешил скрыться.

— Опасные игры, — покачал головой Буйвол, когда они с Малышом остались наедине.

— Ерунда. Никакой опасности. Я же вижу их глаза и руки, вижу, куда они целят, и чувствую момент, когда они пускают стрелу. У них все написано на лицах. А кроме того, я обычно немного ослабляю тетиву.

— А! — неодобрительно и едко хмыкнул Буйвол. — Тогда понятно. Тогда, конечно, никакой опасности.

— Да ладно тебе! — отмахнулся Малыш. — Как будто в первый раз… Питаться нам на что-то же надо.

— Мертвым еда не нужна.

— А я еще живой.

— Я не ругаться с тобой пришел, — Буйвол сердито потер переносицу согнутым указательным пальцем. — Есть работа.

— Это я уже понял. Какая?

— Похоже, мы нашли Чета Весельчака.

— Пять тысяч?

— Да. Уже пять тысяч.

— Кому он потребовался на этот раз?

— Все тем же.

— Монахам?

— Им самым. Служителям Локайоха.

— И где он сейчас?

— В Мертвой Котловине.

Малыш присвистнул.

— Жаркое место.

— Зато недалеко.

— А Чет не дурак. Знает, где можно спрятаться. Кстати, откуда ты узнал, что он там?

— Пойдем, я вас познакомлю…

Вдвоем они вернулись к воротам. Возле столба, закрыв лицо шляпой, вытянув ноги, дремал Шалрой.

— Это он? — хмыкнул Малыш, разглядывая спящего босяка.

— Да. Чет угнал у него стадо. И пометил, отстрелив ухо.

— Ухо? — Малыш заинтересовался, присел, заглянул Шалрою под шляпу. — Со скольких шагов?

— Не знаю.

— Как его зовут?

— Не знаю.

— Тогда буди его. Будем знакомиться…

Шалрой спал крепко и на легкие толчки не реагировал. В конце концов Буйволу надоела эта затянувшаяся возня, и он схватил пастуха за плечи, приподнял рывком, рявкнул в умиротворенное грязное лицо:

— Подъем!

Шалрой с трудом разлепил веки. В глазах его была пустота.

Буйвол отпустил пастуха, и тот упал задом на жесткую землю, больно ударившись копчиком, сдавленно охнул, окончательно пришел в себя.

— Знакомься, это мой напарник. Его зовут Малыш. А тебя как?

— Шалрой.

— Вставай, и пошли.

— Куда, господин?

— Спасать твое стадо.

— Вдвоем? — Шалрой приподнялся, отряхнул штаны, выбив из них целое облако пыли.

— Втроем.

— Их было не меньше десяти, — сказал Шалрой.

— Это я уже слышал.

— С какого расстояния он отстрелил тебе ухо? — заинтересованно спросил Малыш.

— Я плохо помню, господин.

— И хватит тебе называть нас господами, — Буйвол поморщился. — Я — сын лесоруба, он — сын ткача. Его зовут Малыш, меня — Буйвол. И больше никаких господ. Понятно?

Шалрой кивнул, не рискнув ответить вслух, ведь “господин” так и вертелось на языке.

…Вечером они оставили город, его грязные темные улицы, пропахшие вонью, помоев.

Они ушли налегке, купив три фляги пива, три каравая хлеба и три больших куска вяленого мяса. Все имущество было при них: у Буйвола — меч и мешок с провизией, у Малыша — лук со стрелами и кошель с остатками денег, у Шалроя — шляпа и посох.

Пешком они шли недолго. Вскоре их нагнала скрипучая телега. Малыш дружелюбно улыбнулся вознице, сказал несколько слов, и крестьянин, возвращающийся из города в родную деревню, натянул поводья, мотнул головой — залезайте. Он был рад попутчикам — уже смеркалось, а ехать одному в ночи было жутковато.

Шалрой почти сразу заснул, а Малыш и Буйвол разговорились с возницей. Впрочем, говорил больше Малыш. Буйвол помалкивал, слушал, смотрел по сторонам.

Старая кобыла не торопилась, ноги переставляла медленно, скрипучую телегу тащила словно через силу. Поднялась над горизонтом серая луна. Поползла ввысь, в темнеющее небо, к разгорающимся звездам. Малыш опрокинулся на спину, лег, заложив руки за голову, разглядывая далекие небесные искры, холодные, мерцающие, и все говорил, говорил… Крестьянин улыбался чему-то, сонно кивал, изредка чмокал, подгоняя лошадь, теребил вожжи. Буйвол, держась за рукоять меча, зачарованно следил, как смыкается вокруг них ночь.

Было спокойно. Тихо.

Только негромко разговаривал Малыш, не нуждаясь больше в собеседнике. И скрипела телега.

И где-то далеко-далеко в стороне кто-то подвывал — не то волк, не то собака.