Поколение прихлопнутых

Колонки гремели, звучала новая песня «Энигмы», на потоке воздуха из форточки покачивался «поющий ветерок». Горец сидел в позе лотоса на скрипучем диване и прикидывался, что медитирует. Сразу оговорюсь – речь идёт отнюдь не о Дункане Маклауде. И даже не о Кристофере Ламберте. Просто человека, сидящего на скрипучем диване в позе лотоса, прозвали Горцем за то, что он любил смотреть сериал «Highlander» и носил длинные волосы.

Последняя композиция отзвучала, наступила относительная тишина. Горец открыл глаза, раздумывая, стоит ли посидеть в медитации ещё немного. Вставать не хотелось. Однако зазвенел телефон. Он встал. Телефон стоял на тумбочке в другом конце комнаты.

– Да! – сказал он, взяв трубку.

– Привет, Маклауд ходячий! – донёсся из трубки голос Президента.

Поясню, что Президента прозвали Президентом в двухтысячном году. Раньше его звали просто Вовочкой Вовочковичем.

– Здорово, живой образ Кремля, – ответил Горец. – Чего названиваешь?

– Хватит протирать штаны в позе лотоса, подваливай в парк, – сказал Президент.

– А чего там такое? – спросил Горец.

– Вся банда в сборе, – ответил Президент. – Ждём ещё Пирата и Шэрон Стоун.

– А у меня ещё буддийский трактат недописанный, – пробормотал Горец.

– Да не валяй ты дурака, – сказал Президент. – После допишешь свою бредятину.

– Ну, хорошо, иду, – сказал Горец.

В парке было в меру многолюдно. На одной из лавочек сидели Президент с Пиратом. Они пили пиво. Рядом стоял Дон Жуан, который болтал с Шэрон Стоун. К ним подошёл Горец, оглядел всех и спросил:

– Ну, где наш богатырь Святогор?

– Бежит за «Клинским», – ответил Пират, существо мрачноватого вида, постоянно носившее чёрные очки.

– Вы что, решили перетащить сюда весь пивной ларёк? – спросил Горец.

– А вот и Святогор, – заметил Президент. – С тремя сумками. Слышь, Горец, мы все уже скинулись на выпивку, осталась твоя доля.

– Как обычно? – спросил Горец.

– С опоздавшего в два раза больше, – ответил Дон Жуан.

– Ага, щас! – сказал Горец.

– Привет закоренелым алкоголикам, – сказал Святогор, усаживаясь на лавку и ставя на землю сумки, в которых что-то побрякивало.

– По какому поводу сегодня праздник? – спросил Горец.

– Понятия не имею, – ответил Пират. – Кажется, президент что-то отмечает.

– Можно отметить мой новый маникюр, – сказала Шэрон Стоун.

– Даже не думай, – сказал Дон Жуан. – Я больше одеколоном злоупотреблять не хочу.

– У меня важное событие, – сказал Президент. – Я вчера поставил новый монитор на свой комп. Теперь осталось только обновить клаву с мышкой.

– Это действительно важное событие, – сказал Горец. – А монитор-то хоть крутой?

– Девятнадцать дюймов, – ответил Президент.

– Вау! – раздалось общее восклицание.

– Значит, завтра мы идём к тебе смотреть мою коллекцию DVD, – сказал Пират.

– А что у тебя за фильмы? – спросила Шэрон Стоун.

– Коллекция американских вариантов конца света, – ответил Пират.

– А у меня коллекция фильмов Лесли Нильсена, – сказал Горец.

– Что за ерунду вы все смотрите, – вздохнула Шэрон Стоун. – Я вот недавно прикупила себе диск с французскими мелодрамами.

– Ещё бы с бразильскими мыльными операми, – усмехнулся Дон Жуан.

– Уж кто бы говорил, ты, любитель мультиков! – ответила ему Шэрон Стоун.

Все дружно заржали. Святогор перебил общий хохот своим высказыванием:

– Не, мультики – это вещь! Люблю иногда их смотреть вечером, когда с рынка возвращаюсь.

– И много дисков ты уже натаскал из своего ларька на рынке? – спросил Горец.

– Да там разве много-то натаскаешь, – вздохнул Святогор. – За полгода, что там работаю, уставил дисками всего одну полку, да и ту не полностью.

– А чего, тоже неплохо, – пробормотал Горец. – У меня пока и одной не набирается. Хотя – полки бывают разные.

– Верное замечание. Ну что, выпьем за монитор! – заключил Президент.

– За монитор! – подхватили все остальные.

На старой скрипучей двери висела свеженькая дешёвая афиша, на которой было написано следующее:

Пират и Горец стояли у двери, дожидаясь остальных. Стрелки на наручных часах Горца показывали половину седьмого.

Президент и Шэрон Стоун шли по пустой улице, направляясь к пустующей школе, в которой и проходила лекция.

– Чего там опять Пират с Горцем придумали – шарахаться по каким-то научным лекциям трансильванских шаманов, – возмущалась Шэрон Стоун. – Лучше бы шли к тебе – на мониторе кино смотреть. Кстати, монитор у тебя классный.

– Спасибо, – сказал Президент. – А насчёт лекций ты не права. Надо повышать уровень эрудиции, образованности, личной силы, ну и так далее.

– И кто из наших двоих умников тебе этого наговорил? – спросила Шэрон Стоун.

– Оба, – ответил Президент. – Да и чего ты жалуешься, не пойму? Тебе же это всё на пользу. Помог тебе народный целитель сделать лицо без косметики?

– Помог, – признала Шэрон Стоун.

– А китайский иероглиф «деньги» помог с деньгами? – спросил Президент.

– Помог, – ответила Шэрон Стоун. – Когда я его Горцу продала.

– Ну вот, – сказал Президент. – Сама же видишь.

– А иероглиф «любовь» не помогает! – парировала Шэрон Стоун.

– Ну, помнишь, что нам Горец про этот иероглиф говорил? – спросил Президент. – Да вот он сейчас и повторит! Привет, Горец. Привет, Пират.

– Приветствую опору страны и основной инстинкт, – сказал Горец.

– Присоединяюсь к очередному глупому приветствию Горца, – сказал Пират.

– Слушай, Горец, расскажи-ка нам ещё раз про иероглиф «любовь», – попросил Президент. – А то Шэрон всё ещё не поняла.

– Ой, не советовал бы я вам играть таким иероглифом, – вздохнул Горец. – Шэрон, я ж тебе объяснял – медитировал я над этим иероглифом и понял, что на привлечение красных роз и конфет он не рассчитан. Вообще, радуйся, что он у тебя не работает. Потому что эта штука привлекает любовь в стиле рассказов Джека Лондона.

– Это как? – спросила Шэрон.

– Это когда рассказ кончается словами «Все умерли, а те, кто не умерли, горько плакали», – ответил Горец. – Люблю рассказы Джека Лондона.

– Я тоже, – сказал Пират. – Так иногда нервишки причёсывает. Как слабая доза. Успокаивает. А любовь эта… да ну её! Сколько сейчас возможностей – секс по телефону, секс по интернету, секс-шоп, секс на дом…

– Секс на выезде куда захочешь, – подсказал Горец, и все захохотали.

– Какие же вы циники! – осуждающе сказала Шэрон. – Вот мне в жизни хочется романтики, любви! Я хочу, я хочу…

– Замуж за олигарха, – подсказал Горец.

– Ну да, хочу, – согласилась Шэрон. – Но не это главное.

– А главное – мужской гарем на деньги этого олигарха, так, Шэрон? – спросил Пират.

– Да что ты за глупости несёшь! – воскликнула Шэрон. – А вот и Дон Жуан, он-то вам скажет, что я права! Дон Жуан, я права? – спросила Шэрон подошедшего Дон Жуана.

– Конечно, права, – не задумываясь ответил Дон Жуан.

– Ну вот, видите! – улыбнулась Шэрон. – Донжуанчик, спасибо тебе, дорогой!

И с этими словами она чмокнула Дон Жуана в щёку.

Все снова расхохоталась.

– Вот именно за это меня и любят женщины! Я всегда с ними соглашаюсь, – сказал Дон Жуан.

– А где Святогор? – спросил Президент. – Что-то его не видно.

– Да тут я, – сказал Святогор, выходя из-за угла. – Курить бросаю.

С этими словами он выбросил окурок в мусорный бак.

– Я тоже бросал, – сказал Дон Жуан. – Три раза в этом году.

– Говорил я вам ещё в школе – лучше и не начинать, – пробормотал Горец.

– А вот в этом ты прав, – сказала Шэрон.

– Ну а я-то хоть в чём-нибудь прав? – спросил Президент.

– У тебя монитор прикольный, – ответила Шэрон.

– И вот за это МЕНЯ любят женщины! – с гордостью произнёс Президент.

Профессор Степан Дракулов два часа что-то говорил, время от времени вставляя в свою речь шутки, чтобы слушатели не заснули. Лекция проходила в одном из классов старой заброшенной школы, где собралось довольно много народу. Горец подумал, что здесь наверняка никогда ещё не собиралось столько учеников. Помощники профессора Дракулова продавали брошюры и видеокассеты с записями его лекций. На первой парте выстроилась шеренга диктофонов. Горец оглядывал помещение.

Под белым потолком, покрытым разнокалиберными трещинами, горели несколько ламп, из-за чего в помещении было очень даже светло. Штор на окнах не было, поэтому казалось, что там, за окнами, притаился океан сплошной черноты, а небольшой школьный класс был последним оплотом света, готовым сдаться чёрному океану сразу же, как только кончится электричество. Люди, собравшиеся здесь, считали себя особенными, потому что только очень особенный человек может потратить сто рублей на бессмысленную лекцию бессмысленного профессора.

Горец вспомнил времена, когда сам он учился в школе. Обычно он спал на задней парте, изредка списывая контрольные из решебника. Школу он никогда не любил, даже не потому, что учителя заставляли детей учить то, что детям казалось абсолютной глупостью. Горец не любил школу за то, что учителя заставляли учить детей то, что самим учителям казалось полной глупостью. И пытливый ум Горца ещё в школьные годы хотел понять, какой тогда смысл в учебном процессе, при котором учителя вдалбливают в детей то, что не пригодилось в жизни им самим, и уж точно не пригодится детям.

Между тем профессор Степан Дракулов что-то вещал. Горец прислушался к его словам.

– В истории каждого государства существуют циклы подъёма и спада, – говорил профессор. – Как показывают мои вычисления, в 1986 году в нашей стране начался период спада. У него было два пика – в 1993 и 1998 годах. Но сейчас эти пики, слава богу, прошли, и теперь период спада кончается. Это не значит, что начинается период подъёма, он начнётся ещё через пятьдесят лет, но факт, что спад заканчивается…

Горец задремал. Когда он проснулся, профессор всё ещё говорил:

– За последние двенадцать лет все люди чувствовали себя так, будто их прихлопнули по голове коллективной кувалдой. Да, это практически так и было. Сейчас мы уже можем начать разбираться, что же с нами происходило и начать понимать, что же с нами сейчас происходит. Но, тем не менее, за время периода спада успело появиться целое поколение, которому суждено строить будущее нашей страны и двигать её в период подъёма…

Горец и Президент шли по тёмной улице, возвращаясь с лекции. Все остальные уже повернули каждый на свою улицу, а они направлялись к развилке, на которой их пути должны были разойтись. Ночную тишину нарушал только стук ботинок по асфальту. Вокруг была абсолютная темнота – бледно светилось небо, мерцали еле заметные огоньки звёзд. Горец стал замечать, что с годами ухудшается зрение, и заметить это можно, именно глядя на звёзды.

По сторонам от дороги были разбросаны чёрные провалы девятиэтажек, в которых светились редкие окна. Глядя на девятиэтажки, Горец вспомнил, как догорает бумага в пепельнице, когда по пеплу бегают искорки – «золотые таракашки». Одна искорка гаснет, другая зажигается… Это было очень похоже на огни окон. Одно окно слева погасло, тут же рядом зажглось другое. Да. Всё в точности так.

– Слушай, Президент, – окликнул Горец своего спутника. – Ты «Generation П» читал?

– Угу, – кивнул Президент. – А что?

– Помнишь, этот профессор Дракула говорил, что мы все вроде как прихлопнутые? Ну, во время периода спада?

– Помню, – ответил Президент.

– Ты ведь тоже родился в период спада? – спросил Горец.

– Угу, – снова кивнул Президент. – Только не пойму, к чему ты клонишь.

– Так что тогда получается, что мы – поколение прихлопнутых? – спросил Горец. – Тоже своего рода «Generation П»?

– Не знаю, – ответил Президент. – Я себя прихлопнутым не чувствую.

– А ты когда-нибудь чувствовал радость, что живёшь в этом месте и в это время? – спросил Горец.

– Ты что, издеваешься? – спросил Президент. – Никогда!

– И я никогда, – сказал Горец. – А будущее страны этой тебя волнует?

– Не-а, – ответил Президент. – Какое там будущее. Ну, будет ядерная война, наступит конец света, все умрут. Ну и что. Подумаешь, обычное дело. А тебя что, будущее волнует?

– Да нет, конечно, – ответил Горец. – Ты что, думаешь, я совсем мордой об асфальт долбанутый? Плевать мне и на эту страну, и на её будущее! Только вот… Дракула-то этот о чём говорил… Может, это и значит быть поколением прихлопнутых?

– А шут его знает, – сказал Президент. – По крайней мере, мы свободны выбирать. Нам с детства никаких идей в голову не вколачивали.

– Это точно, – усмехнулся Горец. – Тут ты прав. Мы свободны. Нам-то есть из чего выбирать. Ну что ж, вот и развилка. Пока, Президент.

– До завтра, Горец! – сказал Президент.

Два тёмных силуэта растворились в ночной мгле.

За пределами пределов

Кажется, что это уже было, потому что только это и есть всегда. Держа в руках невидимые линии мира, приятно думать, что есть игра. А ещё приятнее думать, что выигрываешь.

Внешне всё выглядело весьма примитивно, но всё же несколько нестандартно. Старый «пазик» тащился осенне-зимним субботним вечером через промзону. Немногочисленные старики, алкаши и работяги подрёмывали на раскуроченных сиденьях. Однако было и ещё кое-что. В кабине громко, – так, что было слышно на весь салон, играла «Энигма». Вряд ли кто-то, кроме меня и неведомого водителя, включившего эту кассету, понимал, что это именно «Энигма». Тем не менее, это было так, каким бы удивительным это ни казалось.

Я слегка провёл взглядом по физиономиям аборигенов, хотя обычно этого себе не позволяю. Аборигены выглядели остолбеневшими в полном смысле слова – привыкшие к обычному потоку радиодерьма под названием «шансон», они просто никак не могли реагировать на такую волшебную вещь, как «Энигма». Поэтому эффект от музыки был один – всеобщий ступор.

Что ж, и то неплохо. Человек, способный довести таких существ до остолбенения, сам по себе – уже потенциальный мастер дзен. Однако весьма сомнительно, чтобы мастером дзен оказался водитель этой маршрутки. Ну, если только предположить, что это – никакая вовсе не маршрутка, а мифический «Автобус Вечности», рассказов о котором я вдоволь наслушался от моего коллеги по диагнозу – американца Джона Дебри. Если верить легендам, старый, полуразвалившийся «Автобус Вечности» – это некое транспортное средство, путешествующее между мирами. В него могут попасть только весьма необычные существа, потому что обычные люди его просто не замечают. Обычно «Автобус Вечности» перемещается в темноте, никогда не показываясь в солнечном свете, разве что в закатных и предрассветных сумерках. И каждое существо, попавшее в этот автобус, имеет право сойти в любом мире, в каком только пожелает, когда почувствует, что это необходимо.

Однако было сомнительно, что сейчас я нахожусь в «Автобусе Вечности». То есть, я вполне допускаю, что мог бы его заметить, и вполне допускаю, что «Автобус Вечности» мог проехать сквозь эту промзону, чтобы подобрать двух-трёх существ, нечаянно просветлившихся под воздействием серой пустоты и убийственной радиации. Однако сомнительно, чтобы в «Автобус Вечности» забирались ещё и местные аборигены, которых в маршрутке было предостаточно. Хотя их концентрация была ниже обычной – всё-таки, «Энигма» отпугивает мелких бесов не хуже, чем китайский репеллент отпугивает комаров.

Ну, что ещё сказать про этих местных? Всё уже сказал Экзюпери одной меткой фразой: «Страшно даже не то, во что превратились эти люди, а то, что в каждом из них, возможно, убит Моцарт». Из-за этой фразочки и некоторых других соображений я иногда называю их «зомби». Ну, да хватит об этом.

Едем дальше – как в прямом, так и в переносном смыслах. Затихают индийские напевы трэка «The child in us» и плавно стартуют голоса индейских шаманов «Light of your smile». Прикольно. Я начинаю думать, что всё это происходит только из-за одного фактора – из-за меня. Это, конечно, попахивает солипсизмом, но вы когда-нибудь слышали, чтоб в раздолбанном «пазике», пыхтящим через ночную промзону, играла «Энигма»? Я такого не встречал никогда.

На всякий случай придвигаюсь ближе к окну и выглядываю наружу. Волны тумана растекаются вдоль невысоких фонарей. Ещё лучше. Пожалуй, не хватает только Дункана Маклауда с мечом. Или ёжиков в тумане. Что ж, со мной ведь это бывало и раньше. Я улыбаюсь и откидываюсь на спинку кресла. Это весьма большая ошибка, так как из спинки торчит металлический прут. Да… Мы живём не в идеальном мире. Однако я продолжаю улыбаться на заднем сиденье старого «пазика». Наверно, из-за волшебной музыки мне кажется, что он едет очень быстро – улицы и остановки за окном мелькают куда быстрее, чем хотелось бы. Ещё немного задержать эти волшебные мгновения!

Однако я начинаю понимать, что надо как-то использовать данный мне шанс. Выглянув в окно, некоторое время смотрю в чёрное небо. Там три яркие точки выписывают странный танец, пока, наконец, не выстраиваются в треугольник и следуют параллельно моему автобусу. «Пазик» поворачивает, и огни в небесах поворачивают вместе с ним. Отлично. Космические корабли или, по крайней мере, их шлюпки. Я загадываю внешность людей, которые заберутся в «пазик» на следующей остановке. Всё совпадает в мельчайших деталях. «Light of your smile» плавно перетекает в «Beyond the invisible». Что ж, мне уже очень давно хотелось сыграть в одну крайне интересную игру.

Так получилось, что я почему-то достиг просветления на заднем сиденье раздолбанного «пазика», везущего меня из одной пустоты в другую сквозь чёрную промзоновскую ночь. Возможно, потому, что мне всегда нравились старые автобусы. Или потому, что просто не было другого способа. Как бы то ни было, всё сходилось – автобус, ночь, «Энигма», туман, инопланетяне.

Должно быть, мой внутренний мир выглядит так – возможно, немного мрачновато и загадочно, однако в этом есть своя прелесть. Но я уже говорил, что мне давно хотелось попробовать нечто иное.

Делаю глубокий вдох и осторожно откидываюсь на кресло, но металлического прута там уже нет… Вижу переплетение потоков сознания, образующих чертовски сложный узор этого мира. Любой компьютерный аниматор позавидовал бы этой технологии, позволяющей в мельчайших деталях прорисовывать обшарпанные сиденья в старых «пазиках» и хитрые переплетения бессмысленных человеческих судеб. Я проникаю сознанием в эти потоки, образующие линии мира, выделяю нужный мне фрагмент и меняю его структуру.

Взрыв возмущения. Скрип тормозов по голому льду. Скрежет разбивающейся реальности. И только мелодия «Энигмы» ни на секунду не останавливается. «Close your eyes, – поёт Майкл Крету. – Just feel and realize»… Что, я, собственно, и делаю. «It is real and not a dream, – продолжается песня. – I’m in you and you’re in me. It is time to break the chains of life. If you follow, you will see, what’s beyond reality».

Шум двигателя маршрутки переходит в проносящийся сквозь уши гул. Затем – приятное урчанье. Я открываю глаза и вижу, что троллейбус остановился. Со свистом раскрываются двери, я встаю и выхожу в ночь. Троллейбус едет дальше по широкому, ярко освещённому проспекту. Прямо на меня смотрит рекламный щит «Ты лучше». Делая пару шагов по хрустящему снегу, я стряхиваю пыль с дорогого чёрного пальто, которое появилось на мне вместо старой разодранной куртки. Передо мной стоит новенький чёрный «Мерседес». Из «Мерседеса» выходит водитель, подходит ко мне и говорит:

– Я вас ждал, сэр.

«Сэр»? А что? Почему бы и нет? Сейчас я сяду в этот «Мерседес» и унесусь в очередной бред, созданный моей случайной мыслью. Но прежде я ещё раз оглядываюсь назад и делаю глубокий вдох. В ночи растворяются последние звуки «Beyond the invisible»…

Странная сказка о принце

Жил-был прекрасный принц. Он прятал своё лицо под маской, публично объявив себя уродом. Принц никогда не снимал свою лёгкую шёлковую маску и так привык к ней, что и сам постепенно начал верить в то, что она необходима ему, чтобы скрыть своё уродство.

А вот интересно – принц решится когда-нибудь снять маску, чтобы посмотреть, что под ней? И если решится, что он испытает, увидев свою красоту? Радость или страх? Восхищение или отвращение? И решится ли он когда-нибудь показать своё истинное лицо людям?

Так зачем он всё-таки надел эту лёгкую шёлковую маску – тонкую завесу, изменившую столь многое? Возможно, потому, что он был мудрым, несмотря на свой юный возраст. Возможно, он понял, что его красоте будут завидовать и за эту красоту многие его возненавидят. Вероятно, он знал, что в этом мире красота часто приносит с собой беды. И поэтому принял решение навсегда спрятать собственную красоту, чтобы люди в глубине души жалели его и относились к нему с добром. Ибо люди благожелательно относятся к тем, кого считают в какой-то мелочи ниже себя.

С принцем так и произошло. Каждый его подданный, прекрасно понимая, что принц – его господин и повелитель, невольно чувствовал своё превосходство над несчастным, обречённым скрывать свое лицо.

Конечно, принц обрек себя на одиночество. Но разве не одиноки все те, кто прекраснее и мудрее обычных людей? Разве не одиноки все те, кто стоит на одну ступеньку выше серой массы никчёмных существ, называющих себя человечеством? Но можно быть одиноким и всеми ненавидимым, а можно избежать этой всеобщей ненависти. Что получил этот принц взамен человеческой ненависти? Человеческую жалость. А чем одно лучше или хуже другого? Практически ненависть и жалость схожи. И иногда всеобщая жалость даже хуже всеобщей ненависти.

Так что же будет с нашим принцем? Наверное, он часто подолгу стоит перед зеркалом в своих покоях и смотрит на свою маску, колеблясь – снять её или нет? Пусть даже на секунду – только заглянуть, что же под ней? Он очень сильно хочет этого и очень сильно этого боится!

Что таится под маской – уродство или красота? И что для него страшнее? Поверить в то, что он – урод, гадкий утёнок, способный вызвать лишь жалость и презрение людей? Или, наоборот, прекрасный лебедь, красавец-принц, который всю жизнь будет вызывать у людей зависть и ненависть к себе? Наверное, для него одинаково страшно и то, и другое. Эта извечная дилемма ума – он не первый и не последний из тех, кто страдает из-за неё.

Но мы видим, что принц не столько мудрец, сколько хитрец: он нашёл третий путь – спрятаться под маской, чтобы не вызывать у людей никаких эмоций на свой счёт.

К несчастью, перехитрил он не людей, а лишь самого себя. Людям было очень легко поверить, что маска скрывает уродство – какой же дурак станет скрывать свою красоту? Люди не могут понять, как красоту можно скрывать – просто потому, что в большинстве из них этой красоты просто нет. Люди всегда восхищаются тем, чего у них нет, и скрывают то, чем обладают. Так что принц в этом не отличался от людей – он точно так же скрывал собственную неземную красоту, как большинство людей скрывают собственное физическое или духовное уродство.

Мораль сей басни? Думаю, каждый сделает собственные выводы. Для меня очевидно одно: толпа ненавидит всех, кто выше её. В этом трагедия тех одиноких принцев, что сияют, как звёзды, возвышаясь над серой массой человечества. Возможно, принцы и принцессы хотели бы спуститься чуточку ниже, чтобы не быть столь одинокими и ненавидимыми. Но дано ли им спуститься хотя бы на миллиметр вниз, если их природа такова, что они могут лишь подниматься вверх?

Как долго принц будет носить эту лёгкую шёлковую маску?

Хроники Матрицы

Пьеса без актов и антрактов

Действие происходит в информационном пространстве, накладывающемся на субъективную реальность на уровне коллективного бессознательного в состоянии алкогольного транса и бессонницы по причине перевозбуждения.

Когда стены больничной палаты перестали качаться, и взгляд более-менее сфокусировался, оказалось, что над кроватью стоят две морды – одна чёрная в маске, а вторая рыжая, волосатая и с ушами. Эти морды держали в руках монитор, на котором зелёными буквами было написано: «Корвин, матрица тебя поимела».

Когда морды исчезли, и сознание окончательно прояснилось, Корвин выдрал из себя шприцы, через которые его накачивали галлюциногенами – настойкой на шаманских грибах. Выдернув самый большой шприц из задней части шеи, Корвин понял, что он не в больнице, а в камере, в подземелье Амбера.

Было темно, как в гробу. Он попытался сделать шаг, и нечаянно прошёл сквозь стену, оказавшись в тесной нью-йоркской квартире, где Дворкин с Пифией пили чай, закусывая пирожными. Получив от них наставление: «Ты избранный и вали отсюда, дай чаю попить!», Корвин вышел в прихожую, где аудиенции дожидался хор мальчиков дзен-буддистов под управлением Аракрона. С Аракроном были и его верные телохранители – Эльдорадо с Альфом, которые мирно похрапывали, развалившись посреди прохода. Один из мальчиков дзен-буддистов спросил у Корвина:

– Ты тут моей ложки не видел?

Получив от Корвина ответ «Чего?», мальчик сказал: «Следуй за белым кроликом». Корвин вышел в коридор, увидел этого самого кролика и побежал за ним. После трёх часов кросса по непрекращающемуся тёмному коридору (кролик был на реактивном ходу), Корвин провалился в кроличью нору и долго летел. В полёте он успел отдохнуть и даже заснул, а проснулся, когда рухнул плашмя на кафельный пол конспиративной квартиры Дворкина.

Поднявшись с пола и открыв глаза, Корвин увидел банду лысых негров в чёрных очках, которые пытались изобразить из себя джаз-бэнд и активно дудели на саксофонах и трубах. В ответ на вопрос «Где Дворкин?» Корвин узнал, что тот ушёл за пирожными. Кроме того, у одного из негров запищал сотовый. Оказалось, что пришла SMSка от Дворкина, в которой было написано: «Скажи этому придурку, чтобы нашёл мастера ключей».

Корвин послушно вышел на улицу, где подвергся атаке клонов агентов Смитов. Уложив пару-тройку миллионов агентов, Корвин обнаружил у себя на спине мотор и улетел от них. Оказавшись в воздухе, Корвин понял, что он – Карлсон. Ввиду неумения управлять вновь обретённым транспортным средством, он вмазался в окно Малыша, который почему-то решил, что его незваный гость живёт на крыше. В ответ на вопрос Малыша «Чем бы тебя угостить?» Корвин, повинуясь неясному импульсу, ответил:

– Тащи варенье!

Через полчаса, уничтожив весь запас варенья, найденный Малышом в кладовке, Корвин, пообещав вернуться, полетел дальше. По пути он нечаянно влетел в небоскрёб, разбил окно и упал на пол. Оказалось, что это была комната мастера ключей, который оказался Обероном, королём Амбера, собиравшимся восстанавливать Лабиринт. Сославшись на SMSку от Дворкина, Корвин спросил у Оберона, чего делать дальше. На что Оберон ответил:

– Вот те ключ, а вон дверь, не мешай Лабиринт восстанавливать!

Взяв ключ, Корвин подошёл к двери, открыл её и оказался в секретном логове Дворкина, который по совместительству был ещё и создателем матрицы. В кабинете Дворкина было множество мониторов и две двери.