– Неужели так трудно хотя бы поговорить с Джейком? – решительно обратилась к нему однажды за ужином Эмма. Был тот редкий вечер, когда они оказались одни. – Прошло почти две недели с его появления. Разве ты не собираешься хоть каким-то образом признать его существование?

– Я собираюсь в течение ближайшей недели найти ему новое местожительство. Если до тех пор тебе нравится забавляться с ребенком, пожалуйста, делай это на здоровье.

– Что за местожительство?

– Семью, которая будет готова принять его за ежегодное вознаграждение, выплачиваемое до совершеннолетия.

Эмма опустила нож и вилку и с тревогой посмотрела на мужа.

– Но ведь Джейк будет знать, что эта семья приняла его только ради денег. Другие дети станут дразнить его… Он будет чужим.

– Он выживет.

Эмма упрямо вздернула подбородок.

– А если я не захочу отпустить Джейка?

– Что, собственно, ты хочешь сделать с мальчиком? Держать его здесь напоказ, в качестве доказательства моих прошлых грехов?

– Я бы никогда не стала использовать ребенка таким образом! – яростно возмутилась она.

– Совершенно верно. Тебе не представится такой возможности, потому что он отсюда уедет.

Жгучие слова упрека трепетали у нее на языке, но Эмме удалось сдержаться. Снова взяв вилку, она стала ковырять капустное суфле, лежавшее перед ней на тарелке.

– Ты обращаешь на Джейка не больше внимания, чем на любого постороннего ребенка, – произнесла она наконец тихим, напряженным голосом. – Но ведь должны же быть у тебя хоть какие-то чувства по отношению к своей плоти и крови! Из-за них ты и хочешь отослать его прочь, не так ли? Ты не хочешь полюбить его или испытывать к нему хотя бы симпатию. Если бы ты только понял, чего себя лишаешь, на какую безрадостную и одинокую жизнь себя обрек! Ты живешь в постоянном страхе и стараешься защититься насмешкой, сарказмом и холодностью. Глаза его сверкнули ледяным блеском.

– Чего же я, по-твоему, боюсь? Скажи, ради всего святого.

– Ты боишься полюбить кого-либо. И просто панически страшишься, что тебя полюбят в ответ. Но отсутствие чувств – вовсе не есть проявление силы, Ник. Совсем наоборот. – Эмма скорее уловила, чем увидела, легкую дрожь, пробежавшую по его телу, почувствовала, как, словно тетива лука, напряглись его нервы.

Резким движением Николай отодвинул тарелку.

– На сегодня с меня достаточно, – пробормотал он.

– Если ты отдашь куда-нибудь Джейкоба, я его разыщу! Он заслуживает лучшего. Он – невинное дитя, которого лишили права рождения. Если таково твое представление об отцовстве, я надеюсь, что никогда не понесу от тебя детей!

– Тогда оставь его себе, – с издевкой произнес Николай. – Я должен был этого ожидать, зная твое пристрастие привечать всяких дворняжек и приблудных калек. Только позаботься о том, чтобы он держался от меня подальше.

С этими словами он покинул комнату, предоставив Эмме в безмолвной ярости проводить его взглядом.

Битва за Джейкоба была прервана на следующий день приездом мистера Роберта Сомса. Пожилой художник быстро завоевывал известность изумительными реставрациями картин, пострадавших от времени или плохого хранения. Эмме он сразу понравился. Соме был вежлив, скромен и держался без всяких претензий, которых можно было ожидать от людей искусства. Его бледное худощавое лицо было приятным, но непримечательным, за исключением пронзительных голубых глаз.

Потрескавшийся пейзаж очень заинтересовал его, и он с большим пылом согласился вскрыть верхний красочный слой картины и посмотреть, что находится под ним.

– Возможно, там не окажется ничего примечательного, – предостерег он Эмму, пожав плечами. – А может быть, там откроется нечто особенное. Думаю, ваша светлость, недели через две у нас уже будет представление о том, что находится под этим пейзажем.

Для мистера Сомса была приготовлена гостевая комната, и он переехал в поместье на время своей работы, привезя с собой все необходимое. Эмма и Джейкоб каждый день навещали его, стремясь хоть издали поглядеть на появляющуюся картину. Они не задерживались подолгу, так как даже при открытых настежь окнах в комнате стоял едкий и терпкий запах растворителей, которые применял Соме.

– Фокус состоит в том, чтобы удалить верхние слои, не задев нижних, – объяснял им художник, едва касаясь холста бережными легкими движениями кисти. – Конечно, ничего нельзя поделать, чтобы какая-то доля оригинала не оказалась утраченной, пусть всего лишь тончайший слой краски. Но от меня требуется очень большая осторожность, дабы не лишить портрет текстуры, представляющей манеру автора.

– Так это портрет? – заинтересовалась Эмма.

– О, несомненно. Видите в том уголке? Совершенно очевидно, что это часть мужской руки.

– Надеюсь, это какой-нибудь предок Ангеловских. – Эмма погладила худенькое плечико Джейкоба, подошедшего поближе, чтобы разглядеть картину. – Это один из твоих родственников, Джейк. Разве не интересно?

Мальчик неразборчиво буркнул что-то. Он или не понял ее слов, или мысль о том, что он потомок рода Ангеловских, не слишком его увлекла.

– Это очень и очень любопытно, – твердо произнесла Эмма, сама отвечая на свой вопрос. Медленно прохаживаясь по комнате, она подошла к окну и присела на подоконник. – Право, Джейк, тебе следует прекратить свою непрерывную болтовню. У меня в ушах звенит от твоего голоса, пора бы тебе помолчать хоть немножко.

Ее веселое поддразнивание заставило дернуться уголок сурово поджатых губ Джейкоба, и он ответил, по-деревенски глухо выговаривая слова:

– Я ничего не успеваю вставить, когда вы говорите без умолку.

Эмма расхохоталась, небрежно покачивая длинной ногой.

– Невежливо укорять леди, что она много болтает, Джейк.

– Леди не носят брюк, – возразил он, искоса поглядывая на ее мужской наряд: белую рубашку, угольно-черные брюки и блестящие сапожки.

– Но я ведь княгиня, а княгини могут носить, что им вздумается. Разве не так, мистер Сомс?

Художник с улыбкой оторвал глаза от своей работы.

Ему понравилось, как ловко и успешно Эмма втянула мальчика в разговор.

– Я подтверждаю это, ваша светлость.

Взгляд его задержался на Эмме, которая, скрестив стройные ноги, раскинулась на подоконнике. Солнечные лучи золотили ее кожу, высвечивая сверкающую россыпь веснушек. Белозубая ослепительная улыбка, роскошная грива медных кудрей, перехваченная лентой на затылке… Она выглядела магнетически притягательной.

– Княгиня Эмма, – нерешительно заговорил Сомс, – если мне будет дозволено высказать личную просьбу…

– Говорите, ради Бога. Возможно, это оживит мое утро.

– Вы необычайно привлекательная женщина, ваша светлость. Я почел бы за честь когда-нибудь написать вас. Вот такой, как вы сейчас.

Эмма рассмеялась при этом предложении.

– И как же вы назовете свое произведение? «Сумасшедшая»? «Взбалмошная леди»?

– Я говорю совершенно искренне, ваша светлость. Вы обладаете редкой своеобразной красотой, которую хотел бы запечатлеть любой художник.

Эмма скептически вздернула брови.

– Могу указать вам сотню женщин, гораздо более красивых, начиная с моей мачехи.

Сомс покачал головой.

– Шаблонные лица и фигуры найти нетрудно. Меня они мало интересуют. Но вы… – Он замолчал. На порог упала тень: в дверном проеме возник Николай и остановился.

– Я согласен, – проговорил он, услышав последнюю фразу. – Мне хотелось бы, чтобы портрет княгини написал человек, сумевший оценить ее красоту. Заказ ваш, если вы сможете представить мне удовлетворительные образцы вашего искусства.

– Разумеется, я… – начал было Сомс.

– Я не хочу, чтобы писали мой портрет, – насупилась Эмма, сердито сверкнув глазами на мужа.

– Но я этого хочу. – Он глянул случайно на стоявшего рядом с ней ребенка, и улыбка его потускнела. Резко обернувшись к художнику, он шагнул к картине. – Я пришел посмотреть, как далеко вы продвинулись, Сомс.

– Теперь работа пойдет быстрее: я сумел подобрать наиболее удачный способ растворения верхних слоев, – объяснил Соме. – Пока же я открыл лишь часть левой руки мужчины.

– Это я вижу, – откликнулся Николай, зачарованно впившись взглядом в открытый фрагмент портрета. Его левую руку стало жечь и покалывать. Он несколько раз согнул и разогнул пальцы, скрестил руки на груди… Голова плыла, мысли путались… Он с трудом отвел глаза в сторону. – Мы обсудим портрет моей жены попозже, – пробормотал он. – А теперь не давайте им отвлекать вас от работы.

– Они мне не мешают, – поспешил возразить художник, но Николай уже вышел из комнаты. Художник вопросительно взглянул на Эмму, которая ответила ему саркастической улыбкой.

– Обходительный джентльмен – мой муж, не так ли?

Но она покинула мастерскую, прежде чем Сомс успел отозваться. Маленький мальчик следовал за ней по пятам.

На следующий вечер настал момент, когда Николай вынужден был наконец прямо обратиться к своему сыну. Он сидел у себя в покоях в одиночестве, медленно и задумчиво попивая ледяную водку в надежде, что она притупит нарастающее ощущение тревоги. Все было неладно. Все шло наперекосяк, и впервые в жизни он оказался слишком неповоротливым и медлительным, чтобы приспособиться к меняющейся обстановке. Он уже несколько недель не навещал спальню Эммы, и жгучее желание разъедало ему сердце. Он жаждал касаться ее, целовать ее кожу, стискивать в ладонях мягкие рыжие кудри, обладать этим юным податливым телом. Но ему не хотелось, чтобы Эмма поняла, как сильно он в ней нуждается, как жаждет ее, из страха, что тогда она, осознав его слабость, обратит его желание против него.

Его бесило, что Эмма ловко воспользовалась открывшейся историей с его внебрачным сыном и сначала разыграла обманутую жену, а затем решила оставить ребенка в их доме. Конечно, на самом деле у нее не было власти удерживать здесь Джейкоба, и Николай мог бы хоть завтра отправить его куда-нибудь. Проклятие заключалось в том, что он был почти благодарен… благодарен Эмме за то, что она твердо решила оставить ребенка в доме. Николай часто ловил себя на том, что наблюдает за мальчиком, сгорая от желания поговорить с ним и в то же время мучаясь его необычайным сходством с Михаилом.

Странный тихий звук прервал его размышления. Николай поставил на столик стакан с водкой и напряженно прислушался. Это были приглушенные рыдания.

– Миша, – невольно прошептал он в ужасе: суеверие возобладало над разумом. Нет, конечно, это не мог быть его брат… Но всхлипывания, слезы… Тихие рыдания маленького мальчика…

Поднявшись, Николай, пошатываясь, вышел из комнаты, охваченный неодолимым страхом, которого не испытывал с детства. Следуя на жалобный плач, он пересек холл, повернул за угол и увидел у дверей Эммы съежившуюся маленькую фигурку.

– Джейкоб, – с трудом произнес он. Имя сына непривычно и странно слетело с его губ.

Мальчик испуганно вздрогнул и поднял глаза. У него было несчастное, заплаканное лицо. Этот мерцающий от слез взгляд пронзил Николая до глубины души, до самого потаенного, самого болезненного ее уголка.

– В чем дело? – резко выдохнул он. – Ты заболел?

Джейкоб покачал головой и еще больше сжался в комочек у косяка, подобрав ноги под ночную рубашонку.

– Чего ты хочешь? Может, ты голоден? Или хочешь пить?

Тут дверь отворилась, и на пороге показалась Эмма в белой ночной рубашке и пеньюаре. Лицо ее было сонным и нежным. Первым она увидела Николая и открыла было рот, но вопрос замер у нее на губах: взгляд ее упал на несчастную фигурку на полу у ее ног.

– Джейк? – Она присела на корточки и притянула ребенка к себе, затем подозрительно посмотрела на Николая. – Что ты ему сделал?

– Ничего, – проворчал Николай. Ноги его словно приросли к полу. Так, не шевелясь, он наблюдал, как Эмма обвила тонкими руками тельце малыша.

– Что с тобой, Джейк? – спросила она. – Расскажи мне, что случилось?

Губы Джейкоба тряслись, слезы ручьем лились по щекам. Он с трудом выговорил:

– Я х-хочу к маме!

Он обхватил Эмму за шею и вцепился ручонками в ее локоны.

– Разумеется, дорогой мой, – бормотала она, крепко прижимая его к себе. – Разумеется. – Она баюкала его на коленях, не обращая внимания на то, что личико его заревано.

Зрелище, представшее перед Николаем – женщина, утешающая дитя, особенно женщина высшего круга, к которому принадлежала Эмма, – было ему непривычно. Его собственная мать полностью предоставила заботу о детях слугам и гувернерам, не желая заниматься их воспитанием. У Николая никогда не было возможности познакомиться с теплом семейного круга, за исключением разве что редких посещений дома Стоукхерстов. Неожиданное открытие, что Эмма может быть такой по-матерински отзывчивой, ошеломило его и наполнило странной тоской и бессмысленным гневом. Если бы кто-нибудь вроде нее вступился в свое время за него и за Михаила! Она никогда никому не позволила бы избивать маленького ребенка. Она бы утешила и защитила Мишу.

Николай с трудом сдерживал безумный порыв опуститься около нее на колени, обнять жену и плачущего сына, стать частью их объятия. Холод одиночества заставил его содрогнуться. Но именно в этот миг Эмма посмотрела на него враждебным взглядом, как на чужака. Она не произнесла своих мыслей вслух. Но они и так были ясны. «Ты ничего не можешь для нас сделать… Ты здесь лишний».

Не сказав ни слова, Николай повернулся и пошел прочь через холл. За углом он остановился и прислонился к стене. От нахлынувших воспоминаний его била дрожь. Он вспомнил о той ночи в России, когда его вызвали, подняли из постели любовницы и сообщили о Мише. «Сегодня вашего брата убили. Ему перерезали горло…» И долгие поиски правосудия, справедливости, закончившиеся его местью, убийством графа Щуровского. Нет! Не надо думать об этом… Но услужливая память вернулась слепящей вспышкой, и он увидел себя шагающим к пьяной фигуре Щуровского, распростертого на смятой постели. В спальне стояла особая вонь, смесь застарелого пота и винных паров. Сердце Николая гулко стучало, полное страха и жажды крови. Он ничего не слышал, кроме этого громового стука, даже жалкого вскрика Щуровского, увидевшего лицо своего убийцы…

Держась за стену, Николай тихо соскользнул на пол. Как в бреду, он смутно пытался вспомнить, о чем думал во время своего ареста, допросов, пыток, бесконечных часов, полных муки и безнадежности. Он почти ничего не помнил. Они расспрашивали его о Мише, о его любовных связях, особенно о связи с Щуровским. Николаю было все равно, что его брат спал с мужчинами. После страшных испытаний детства Миша заслуживал удовольствий, в чем бы он их ни находил.

Отдернув рукава, Николай уставился на шрамы, обвивающие запястья, следы веревок, которыми он был прикручен к дыбе, изрезавших кожу и мышцы. Дознавателей злило, что он не откликался на их издевки по поводу сексуальных вкусов брата.

«Возможно, ты и сам не видишь ничего дурного в любви к юным мальчикам? – говорили они. – Возможно, и ты страдаешь тем же недугом? Может, и ты вожделеешь мужчин, извращенец паршивый?»

Николай мотал в ответ головой, не в силах выговорить ни слова трясущимися губами. Тело его закоченело от потери крови и от боли. Нет, он никогда не испытывал вожделения к мужчинам, он всегда предпочитал изящество и нежность женщин, уютное тепло упругих грудей, проницательность и отзывчивость женского ума. Лучше всего были женщины постарше, потому что они предъявляли меньше требований, понимали сложности реальной жизни… И кроме того, они были более страстными.

Однако он никогда не задумывался о женитьбе… Пока не встретил Эмму. Он ждал ее семь лет, никогда не сомневаясь, что она будет принадлежать ему. Он хотел ее так… Нет, он не назвал бы эту жажду обладания любовью, скорее жизненной потребностью, такой, как дыхание, еда или сон. Проблема состояла в том, что теперь она стала его слабостью. Ему придется оторвать, отрезать ее от себя, или он окончательно потеряет себя.

Николай встал и спустился по лестнице. Коротко отдал распоряжения Станиславу и лакею:

– Карету к подъезду.

Сейчас он отправится пить и играть, найдет себе женщину. Сгодится любая… Лишь бы не Эмма.

Успокоив Джейкоба, Эмма на руках отнесла его в детскую на третьем этаже, в его собственную постельку. Она укрыла его мягкой льняной простынкой и, опустившись у кроватки на колени, пригладила темный вихор.

– Я знаю, что такое потерять маму, – прошептала она. – Моя умерла, когда я была еще меньше тебя. Я иногда плакала, потому что тосковала по ней и не могла даже вспомнить ее лица.

Джейк потер кулачком глаза.

– Я хочу, чтобы она вернулась, – жалобно произнес он. – Мне здесь не нравится. Эмма вздохнула.

– Иногда мне тоже здесь не нравится. Но, Джейк, князь Николай – твой отец, здесь твое место по праву.

– Я собираюсь убежать.

– И бросить меня с Самсоном? Мне будет очень грустно, Джейк.

Он замолк, поглубже зарываясь в подушку, веки его трепетали от изнеможения.

– Я вот что придумала, – продолжала Эмма. – Почему бы нам завтра не убежать вместе? Ненадолго. И взять с собой корзинку еды для пикника. Мы найдем пруд, побродим босиком по воде, половим лягушек…

– Леди не любят лягушек, – сонно возразил он.

– А я люблю. И еще я люблю жуков, червяков, мышей… всех, кроме змей.

– Мне нравятся змеи.

Эмма улыбнулась и наклонилась поцеловать его головку. Волосы его после энергичного утреннего мытья, на котором она настояла, пахли сладкой свежестью. Никогда еще, даже по отношению к своим братьям, она не чувствовала такой ответственности за ребенка, не испытывала такого желания защищать. Наверное, дело в том, что у них была любящая семья, а у этого малыша не было никого на свете, кроме равнодушного к нему отца.

– Спокойной ночи, Джейк, – прошептала она. – Все будет хорошо. Я всегда буду заботиться о тебе.

– Да, Эмма, – пробормотал он, проваливаясь в сон.

Эмма прикрутила лампу и тихо покинула комнату. Она решительно направилась в покои Николая. Настала пора объясниться с ним насчет ребенка. Раз и навсегда. Она ясно скажет ему, что Джейк должен остаться здесь и Николаю придется найти какую-то форму общения с ним. Несправедливо, что мальчик должен страдать из-за прошлых грешков родителей. Джейкоб – Ангеловский. У него есть право на все, что это предполагает. Образование, наследство, знание родословной… Он имел право на все эти веши, он в них нуждался и их заслуживал. Николай не смел отлучать его от них.

Она с огорчением обнаружила, что Николая в покоях нет. Осмотрев все крыло, она спустилась на первый этаж и спросила Станислава, не видел ли он князя.

С непроницаемым лицом дворецкий ответил:

– Князь уехал на всю ночь, ваша светлость.

– Понимаю.

Эмма отвернулась, скрывая смятение и боль. Было очень поздно… Итак, Николай поехал искать утешения в постели другой женщины. До сих пор, несмотря на их постоянные мелкие стычки и отчужденность, он ей не изменял. Ей вдруг неудержимо захотелось расплакаться. Если бы она могла последовать за ним и сказать ему… Что сказать? Если Николаю понадобился кто-то другой, захотелось тела иной женщины, она не могла ему помешать. Очевидно, она ему надоела. Она его не удовлетворяла. Его светлости наскучило посещать только постель жены.

– Будь ты проклят, Николай, – прошептала она. – Кончится тем, что я возненавижу не только тебя, но и себя.

Несколько часов она металась по своей комнате, пока не улеглись все слуги и поместье не погрузилось в темноту. Наконец-то до нее стало доходить, что, выйдя замуж за Николая, она совершила трагическую ошибку. Их браку не суждено стать лучше. По правде говоря, можно было ожидать, что он, напротив, станет еще хуже. Измены Николая ее унизят, вызовут лишние ссоры, горечь, если только она не найдет способа сделаться такой же жесткой и бесчувственной, как он. Ее родные были правы насчет Николая, но гордость никогда не позволит ей в этом признаться. Она тосковала по другу, с которым можно было бы поделиться, к которому можно было бы обратиться за помощью.

Направившись к главной лестнице, Эмма села на нижнюю ступеньку и, обняв колени, стала ждать возвращения мужа домой. Ей понадобится всего лишь один взгляд, и она поймет, был ли он неверен.

Почти перед рассветом раздались стук копыт и позвякивание упряжи. Эти звуки пробудили ее от полудремы, в которой она пребывала. Морщась от боли в одеревеневших мускулах, она села прямее и, моргая, уставилась на парадную дверь. Спина мучительно заныла от напряжения.

Николай вошел в дом, бледный и растерзанный. Полумрак холла приглушил его золотое великолепие. Смешанный запах вина и нежных духов донесся до Эммы даже через несколько футов, которые их разделяли.

«Значит, он сделал это», – подумала она, содрогнувшись от внезапной боли в сердце.

Николай не видел ее, пока не подошел к лестнице. Он застыл на месте, и лицо его помрачнело с угрюмым вызовом.

– Чего ты хочешь?

– От тебя – ничего. – Голос ее дрожал от обиды и отвращения. – Вообще ничего. Я постараюсь отнестись к этому со светским пониманием, Николай. Тебе не надо напоминать мне, что такое происходит в великосветских браках все время. Но тебе придется привыкнуть к постелям других женщин, потому что скорее ад замерзнет, чем ты снова получишь доступ в мою!

– Я буду делать с тобой все, что захочу, – с издевкой произнес Николай, подходя ближе и угрожающе нависая над ней. – Ты – моя жена, принадлежишь мне телом и душой… И когда я щелкну пальцами, ты раскинешь передо мной свои ноги тогда и там, где я пожелаю.

Дикая ярость вскипела в Эмме. Она ударила судорожно сжатым кулаком, целясь прямо в небритое ненавистное лицо. Удар отдался ей в руку до самого локтя. Сила его была неожиданной для Николая, и он, шатаясь, попятился на несколько шагов. Вид у него был совершенно ошеломленный.

Эмма глядела на него с таким же изумлением. Она ударила не раздумывая и теперь, безмолвно растирая запястье, ждала, не ответит ли он ей тем же.

Николай молчал. Оба тяжело дышали, не сводя глаз друг с друга. Дотронувшись рукой до подбородка, Николай коротко хохотнул. Эмма стояла, не шевелясь, пока муж не прошел мимо нее наверх, направляясь в свои комнаты. Когда звук его шагов стих совсем, она бессильно опустилась на ступеньку и уткнулась головой в колени. Никогда не испытывала она подобной безнадежности, ощущения, что попалась в капкан.

Всю следующую неделю Эмма и Николай не разговаривали друг с другом, лишь при случайных встречах обменивались колкостями. Эмма не могла ни есть, ни спать. Она чувствовала себя как в стане врага. Ночью она запирала и баррикадировала двери в спальню, днем торопливо проходила через холл, стремясь не столкнуться ненароком с Николаем. Она знала, что выглядит измученной, еще до того, как мистер Соме робко осведомился, не заболела ли она. Николай, напротив, выглядел бодрым и отдохнувшим, убеждая разгневанную жену в том, что его такое положение вполне устраивает. Он намеренно вбил между ними клин и собирался оставить все, как есть.

Эмма старалась, как могла, игнорировать отъезды и приезды мужа, уговаривая себя, что не имеет значения, есть у него связи с другими женщинами или нет. Он не только нарушил их брачные обеты, но не хотел сохранять даже видимость дружбы с ней. Все было в порядке, пока не появился Джейкоб. Почему Николаю было так трудно терпеть присутствие мальчика? Почему ему было неприятно даже смотреть на него?

Ирония судьбы выражалась в том, что если брак Эммы и Николая распадался, то отношения ее с Джейком улучшались день ото дня. Малыш начал ей доверять. Она же была твердо намерена не предать этой веры, даже когда мальчик начал задавать неизбежные вопросы о Николае. Почему отец не разговаривает с ним? Почему он всегда либо хмурится, либо молчит?

– Твой отец – человек необыкновенный, единственный на свете, – объясняла ему Эмма, стараясь найти золотую середину между добротой и правдой. – У него была очень трудная жизнь. Ты заметил странные рубцы у него на руках и на груди? Это шрамы от ужасных испытаний, которые ему пришлось вынести в прошлом, когда он подвергся большим мучениям. Ты должен не забывать об этом, особенно когда он бывает холоден или несправедлив. Он ничего не может с собой поделать. Все мы несем на себе отпечаток нашего прошлого жизненного опыта. Вот как животные в моем зверинце. Некоторые из них вредные и злые потому, что ранее им был причинен вред… потому, что они боятся повторения…

– Значит, отец тоже этого боится? – серьезно спросил Джейкоб, устремив недетский взгляд на ее лицо.

– Да, – пробормотала она, – думаю, дело в этом.

– Он когда-нибудь изменится?

– Не знаю.

Они направлялись в зверинец, чтобы осмотреть вместе проволочную клетку-загон для шимпанзе. Клео нашла способ распутать проволоку и проделать в сетке отверстие, достаточное, чтобы через него сбежать.

– Скверная девочка, – корила ее Эмма, разглядывая нанесенный урон. Клео отвернулась от нее, изображая непонимание, и уставилась в стеклянный потолок. Через минуту шимпанзе схватила апельсин и начала тщательно его чистить. Эмма с Джейком весело переглянулись.

– Ну и хитрая старушка! Она, наверное, нашла один болтающийся кончик и от него распустила все. Нам придется самим заделать дыру, Джейк. Инструменты, которые нам понадобятся… – Она внезапно замолкла потому, что испытала странное, неуютное ощущение. Тем не менее она попыталась продолжить:

– Они, вероятно, лежат в каретном сарае…

– Эмма, – раздался от двери мужской голос.

Какое-то мгновение Эмма оставалась неподвижной, лицо ее по-прежнему было обращено к проволочной сетке. Клео посмотрела на вошедшего и сложила губы дудочкой, причмокивая, словно посылала ему поцелуй.

Наконец Эмма достаточно справилась с собой, чтобы обернуться.

– Лорд Милбэнк, – холодно приветствовала она возникшего на пороге мужчину.

Адам совершенно не изменился. Лишь волосы его отросли и спадали почти до плеч шелковистыми каштановыми волнами. Он выглядел модно и красиво в темных брюках в полоску, сером жилете и шерстяном фраке. Лицо его было мрачным, но глаза смотрели нежно и пытливо.

– Вы стали еще красивее, чем были, Эм.

Взгляд Эммы упал на его левую руку. Вид обручального кольца на безымянном пальце подействовал на нее как холодный душ.

– Откуда вы узнали, что меня можно найти здесь? Слуги не должны были допустить…

– Они этого и не сделали. Мне пришлось остановить экипаж, не доехав до ворот поместья, и добираться пешком по подъездной аллее. Я не сомневался, что вы будете со своими зверями. Подождал, чтобы убедиться, что никто не наблюдает, и тогда прошел через сады…

– Ворота должны быть заперты.

– Они были отворены. – Он пожал плечами. – Найти зверинец было нетрудно. Очень впечатляющая группа строений. – Каменное выражение лица Эммы заставило Адама перевести глаза на переминающегося с ноги на ногу мальчика. – А это кто? Ваш маленький брат Уильям?.. Или это Закари?

– Ни тот, ни другой. Это мой пасынок Джейкоб.

– Ваш пасынок?..

Эмма увидела, как на лице Адама удивление сменилось грустью, а затем жалостью. Именно жалость раздосадовала ее сильнее всего, оскорбив гордость. Она скорее умрет, чем допустит, чтобы ее кто-либо жалел, особенно Адам.

– Позвольте поздравить вас с женитьбой, – проговорила она с ласковой издевкой, которую переняла у Николая. – Недавно я имела приятную возможность встретить вашего шурина. Он описывал ваше обаяние, хотя и половины его не знает.

Адам, никогда не видевший от нее ничего, кроме пылкого обожания, был изумлен.

– Эмма, вы разговариваете совсем по-иному. Это на вас не похоже!

– За последние несколько месяцев я сильно изменилась. Благодаря вам и моему мужу.

– Эмма? – обратился к ней Джейк, встревоженный ее язвительным тоном. – Эмма, что-то неладно?

Она смягчилась, поглядев в поднятое к ней детское личико, и пробормотала:

– Все в порядке. Лорд Милбэнк – мой старый знакомый. Почему бы тебе не вернуться в дом и не попросить у кухарки чего-нибудь сладкого? Скажи ей, что я разрешила.

– Но я не хочу…

– Иди, Джейк, – твердо сказала она, ободряя его улыбкой. – Ступай скорее.

Мальчик подчинился, но шел не торопясь и оглядываясь через плечо. Клео устроилась в углу клетки и занялась разди-ранием апельсина на дольки.

– Я должен был повидаться с вами, – тихо произнес Адам. – Должен был удостовериться, понимаете ли вы, что именно произошло несколько месяцев назад.

– Я прекрасно все понимаю и не хочу слышать ваших объяснений. Теперь я замужем, а вы женаты. Что бы вы сейчас ни сказали, это не важно.

– Истина всегда важна, – настаивал Адам с пылом, которого Эмма раньше никогда за ним не замечала. Это она всегда вела себя пылко, в то время как Адам держался сдержанно и уклончиво. – Я не уйду, пока вы меня не выслушаете, Эм. Невзирая на все сомнения окружающих, я действительно любил вас. И сейчас люблю. Я не сознавал, насколько сильно, пока не потерял. Вы совершенно особая женщина. Вас чертовски легко полюбить.

– Вы хотите сказать, легко покинуть.

Он не стал отвечать на ее сарказм.

– Меня угрозами вынудили покинуть вас. Я этого не хотел, но противостоять не мог. У меня не хватило на это силы воли. Я буду проклинать себя за это до конца своих дней.

– Кто же вам угрожал? Мой отец?

– Ваш муж. Он явился ко мне наутро после своего бала.

– И что он вам сказал? – ненавязчиво осведомилась Эмма.

– Князь Николай сказал мне, что я должен оставить вас навсегда или он превратит мою жизнь в ад. Он сказал, что я должен жениться на ком-нибудь другом, потому что у меня больше нет права на вас. Он намекнул, что, если я буду продолжать ухаживать за вами, кому-то будет причинен большой вред. Я испугался, Эмма. Испугался за нас обоих. Можете ненавидеть меня за трусость, но по крайней мере знайте, что я люблю вас.

Эмма почувствовала, что бледнеет. Она была потрясена. Рассказ Адама соответствовал всему, что она успела узнать о своем лживом, манипулирующем людьми муже. Она вспомнила, что Николай утешал ее после того как Адам ее бросил, что он воспользовался ее обидой и унижением, вспомнила, как совратил он ее той ночью, когда она узнала о помолвке Адама. Каждый его поступок был рассчитан заранее. Николай расстроил ее любовь с Адамом, методично разрушил ее жизнь, чтобы получить то, чего хотел. И он еще поощрял ее винить во всем отца.