Глава 12

Лондон, Англия

Прошло три месяца после их возвращения в Англию. От спокойной и благополучной жизни Тася просто расцвела. Они продолжали жить в Лондоне, чтобы Люк мог заниматься своими делами. Впервые в жизни Тася была по-настоящему счастлива – не так, как раньше, короткими вспышками чувств, а более прочно: ее счастье было похоже на ровное яркое пламя, согревавшее ее изнутри. Каким чудом было просыпаться каждое утро рядом с Люком и знать, что он принадлежит ей! Он был для нее всем на свете: иногда вел себя с ней по-отцовски, иногда просто дьявольски, иногда нежно, как юноша, влюбленный впервые в жизни. Он и поддразнивал ее, и ухаживал за ней с пылкой страстью. По мере того как шло время и Тасина беременность становилась все более заметной. Люк все сильнее восторгался происходившими в ней переменами. Они буквально завораживали его.

Иногда, не обращая внимания на смех и легкие протесты, он раздевал Тасю среди дня, чтобы полюбоваться ее расцветшим телом. Он проводил рукой по обнаженной округлости ее живота с таким благоговением, словно это было потрясающее произведение искусства.

– Никогда я не видел ничего прекраснее, – сказал он однажды утром, восхищаясь уже сильно заметной выпуклостью.

– У нас будет мальчик, – объявила она.

– Это не имеет значения, – откликнулся Люк, покрывая поцелуями нежную кожу ее живота. – Хоть мальчик, хоть девочка… Они же будут частью тебя.

– И тебя, – добавила она, ероша ему волосы.

Мода на платья с завышенной талией позволяла Тасе скрывать свое положение, и она бывала на приемах, ходила в театр, посещала различные светские развлечения. Позже, когда живот ее станет совсем большим и никакие свободные платья и шелковые шали его не скроют, правила приличия потребуют, чтобы она сидела дома.

– Вы такая тоненькая, что, по-моему, ничего не будет заметно еще очень долго, – предсказывала миссис Наггз, и Тася очень надеялась, что она окажется права. После детства и юности, проведенных в заточении – сначала в девичьей, потом в тюрьме, – она намеревалась вовсю наслаждаться свободой.

А пока она усердно старалась подружиться с другими молодыми женщинами, участвуя в благотворительных концертах и выполняя светские обязанности жены Люка. Наконец ей удалось расшевелить Эмму и подтолкнуть ее к дружбе с девочками-сверстницами. Эмма переросла свою застенчивость, и ее стали радовать детские праздники. Когда же наступил первый день ее первых месячных, день, которого она ждала с таким страхом, она сообщила об этом Тасе с какой-то смесью смущения и гордости.

– Теперь я не смогу больше играть в куклы? – с тревогой спросила она и с облегчением вздохнула, когда Тася уверила ее, что сможет.

Осень пришла в Англию с бодрящим холодом и разноцветьем листьев. В один из осенних дней в Англию прибыл корабль из России с множеством ящиков и сундуков. Алисия Эшборн приехала помочь Тасе их распаковать.

– Это подарки от мамы. – Тася сидела на диване, читая письмо от матери, пока Алисия и Эмма извлекали из ящиков настоящие сокровища.

Тася была счастлива, узнав, что вся история закончилась благополучно и никаких последствий для Марии Петровны бегство дочери не имело. Благодаря умело розданным Николаем взяткам Марию Петровну допрашивали очень коротко и быстро отпустили. С тех пор госпожа Каптерева дома занималась тем, что собирала для Таси самые ценные фамильные реликвии. Женщины достали из ящиков драгоценный фарфор и хрусталь, несколько старинных икон, кружевную крестильную рубашечку, серебряные подстаканники, украшенные драгоценными камнями.

Крики восторга зазвенели в комнате при виде серебряного самовара.

– Думаю, он из Тулы, – проговорила Алисия, вглядываясь в хитроумную гравировку. – Лучшие самовары делаются в Туле.

– Если бы у нас был еще и настоящий чай для заварки, – пожаловалась Тася.

Эмма удивленно посмотрела на нее:

– Белль-мер, а разве английский чай не самый лучший?

– Нет, что ты! Русские заваривают самый дорогой чай, китайский, караванный, – мечтательно отвечала Тася. – У него более тонкий аромат, и он вкуснее всех других чаев. В России многие любят его пить, потягивая через кусочек сахара, который держат во рту, придерживая языком у передних зубов.

– Как странно! – воскликнула Эмма, с огромным интересом разглядывая самовар.

Алисия вытащила отрез таинственно мерцающего золотого русского кружева и поднесла его к свету.

– Что еще пишет Мария Петровна?

Тася перевернула страницу и продолжала читать.

– Ox! – слабо вскрикнула она, и руки ее задрожали.

Настороженные этой странной ноткой в ее голосе, Алисия и Эмма внимательно посмотрели на нее.

– В чем дело? – спросила Алисия.

Тася, не отрывая глаз от тонкого листка, медленно рассказала:

– Граф Щуровский недавно найден мертвым в своем дворце. Maman пишет, что он умер от яда и все считают это самоубийством. – Голос Таси звучал все тише и под конец стих совсем. Она обменялась сумрачными взглядами с Алисией. Тася не сомневалась: смерть Щуровского – это месть Николая за убийство брата. Тася вернулась к письму:

– «Государь очень расстроен, на его здоровье и состояние духа очень повлияла эта утрата. Он ушел в себя, а все министры и высокопоставленные чиновники передрались в борьбе за власть».

– Она что-нибудь пишет о князе Ангеловском? – поинтересовалась Алисия.

Тася кивнула, сдвинув брови.

– «Николая подозревают в предательских действиях, – читала она. – Его арестовали и уже много недель держат в заключении и допрашивают. Ходят слухи, что вскоре его могут выслать. Если он еще жив».

– Почему? Что они с ним сделали? – полюбопытствовала Эмма.

В комнате воцарилось тяжелое молчание.

– Они не просто задают вопросы. Дело гораздо хуже, тихо проговорила Алисия. – Бедный Николай! Такой судьбы я и худшему врагу не пожелаю.

Тася замолчала, думая о жутких пытках, о которых шептались в Санкт-Петербурге: с их помощью «развязывали языки» у врагов государства и наказывали непокорных. Как орудие пытки наиболее часто использовался кнут. Опытный палач мог рассечь тело до кости, а ведь кнут сочетали с раскаленным железом и другими изощренными орудиями пытки. Боль, которую они причиняли, могла свести с ума. Что сделали они с Николаем, насколько тяжело он искалечен?

От этих мыслей все удовольствие от подарков матери пропало, Тасю затопила щемящая сердце жалость.

– Я думаю, нельзя ли что-нибудь предпринять, чтобы помочь Николаю?

– Почему вы хотите помочь ему? – спросила Эмма. Он плохой человек. Он заслужил все, что получает.

– «Не судите да не судимы будете, – процитировала Тася Евангелие. – Прощайте и вам простится».

Эмма нахмурилась и снова занялась стоявшим перед ней ящиком с подарками, бормоча себе под нос:

– Все равно он плохой.

К огорчению Таси, отношение Люка к страданиям Николая было таким же, как и у его дочери. Когда она поздним вечером показала ему письмо матери. Люк не проявил ни капли сострадания, что очень разочаровало ее.

– Ангеловский знал, насколько опасна его затея, – сдержанно произнес он. – Он решил непременно убить Щуровского, и сделать это даже ценой собственной жизни. Его обуревает страсть к опасным играм, Тася. И его политические враги нашли способ уничтожить его. Но он же знал, что так может случиться. Николай шел на это с открытыми глазами.

– Я не могу не жалеть его, – отвечала Тася. – Уверена, что в тюрьме его жестоко мучают.

Люк пожал плечами:

– Мы ему ничем не можем помочь.

– Разве ты не можешь по крайней мере заставить кого-нибудь послать в Россию неофициальный запрос? Кого-то из твоих знакомых в министерстве иностранных дел?

Синие глаза Люка пронзительно глянули на нее.

– Почему тебя заботит, что станет с Николаем Ангеловским? Бог свидетель, ему всегда была глубоко безразлична твоя судьба, да и судьбы любых других людей.

– Частично потому, что мы в родстве…

– Очень отдаленном.

– ..а частично потому, что он стал жертвой тех же продажных чиновников, от которых пострадала я.

– В его случае этому есть причина, – едко заметил Люк. – Разве ты веришь, будто Щуровский покончил с собой?

Его снисходительный тон уязвил Тасю.

– Если ты решил стать для Николая сразу и судьей, и палачом, то ты ничуть не лучше царя и его поганых приспешников!

Они яростно смотрели друг на друга. Гневный румянец волной залил шею и лицо Люка.

– У меня есть на это право. Я знаю, что это такое, когда все против тебя, когда все обвиняют и не к кому обратиться…

– Следующим твоим шагом, наверное, будет требование взять его в мой дом.

– Геоидом? Я-то думала, что это каждом! Нет, я так не думала, но неужели это будет слишком – попросить тебя об убежище для кого-то из моей семьи?

– Да, слишком, если этот кто-то – Николай Ангеловский. Проклятие, Тася, ты же прекрасно знаешь, на что он способен. Он не стоит этого разговора. После всего того, что он нам сделал.

– Я его простила. И если ты не можешь его простить, по крайней мере постарайся понять…

– Я скорее увижу его в аду, чем прощу его вмешательство в нашу жизнь.

– Потому что он уязвил твою гордость, – бросила Тася. – Поэтому тебя и бесит даже одно упоминание его имени.

Удар попал точно в цель. Она поняла это по внезапно сдвинувшимся бровям и яростно забившейся жилке на щеке.

Она увидела, как он стиснул зубы, чтобы удержать ядовитый ответ. Наконец ему удалось овладеть собой в достаточной мере, чтобы заговорить, хотя голос еще дрожал от ярости:

– Ты думаешь, мне моя гордость дороже твоей безопасности?

Тася упорно молчала, испытывая одновременно и гнев на мужа, и чувство вины перед ним.

– О чем мы спорим? – спросил Люк. Глаза его были холодны как лед. – Что мне надо сделать?

– Единственное, о чем я прошу, – попытайся узнать, жив Ангеловский или нет.

– И что потом?

– Я… – Тася отвела глаза в сторону и уклончиво пожала плечами:

– Не знаю.

Губы его насмешливо искривились.

– Ты никудышная лгунья, Тася.

На следующий день Люк ушел из дома, так и не согласившись выполнить ее просьбу. Тася понимала, насколько безрассудно снова заговаривать с ним об Ангеловском. Еще несколько дней прошло как обычно, но в разговорах проскальзывала натянутость, а в молчании чувствовались незаданные вопросы, на которые не было ответов. Тася и сама себе не могла объяснить, почему беда Николая так ее тревожит, но беспокойство не исчезало, и она все сильнее хотела знать, что с ним.

Однажды вечером, после ужина, когда Эмма ушла в свою комнату, Люк выпил бренди и оценивающе посмотрел на Тасю. Она неловко поежилась под его взглядом, догадываясь, что он хочет сообщить ей нечто важное.

– Князь Николай выслан из России, – коротко объявил он. – От министра иностранных дел я узнал, что он снял дом в Лондоне.

Тася взволнованно засыпала его вопросами:

– В Лондоне? Он сейчас здесь? Почему он приехал в Англию? Как он? В каком состоянии?

– Это все, что я знаю. И я запрещаю тебе общаться с ним.

– Запрещаешь?

Люк поигрывал рюмкой, медленно поворачивая ее в пальцах.

– Поверь, ему ничего не нужно от тебя. У него есть все, что необходимо. Кажется, ему разрешили вывезти из России десятую часть имущества. Этого более чем достаточно.

– Да, конечно, – заметила Тася, соображая, что десятая часть имущества Ангеловских составляет по меньшей мере миллионов тридцать. – Но потерять дом, наследие предков…

– Он великолепно обойдется без них.

Тася была поражена его черствостью.

– Ты знаешь, что делают на допросах с людьми, обвиняемыми в государственной измене? Любимый прием – это иссечь человеку спину до костей, а потом поджарить на огне, как свинью на решетке! И на какие бы уступки они ни пошли, уверена, что никаких денег не хватит, чтобы расплатиться за зло, которое они ему причинили. У него в Англии нет родных, кроме меня и Алисии Эшборн…

– Никогда в жизни Чарльз не позволит Алисии навестить Ангеловского.

– Ах, значит, вы с Чарльзом оба держите своих жен в кулаке? – Тася вскочила со стула, не в силах сидеть на месте и продолжать спокойный разговор. Все в ней кипело от возмущения. – Когда я выходила за тебя замуж, то считала, что муж-англичанин будет меня уважать, позволит мне говорить то, что думаю, и предоставит мне свободу. Из того, что ты рассказывал мне о первом браке, было ясно, что именно так ты обращался со своей первой женой. Ты не можешь утверждать, будто встреча с Николаем мне сейчас чем-то угрожает или что я причиню вред кому-то, если его увижу! Ты не можешь запрещать мне что-либо, не объяснив причины…

Лицо Люка потемнело от гнева.

– В этом случае ты просто мне подчинишься! – прорычал он. – И будь я проклят, если буду тебе что-то объяснять!

Мое решение окончательное.

– Просто потому, что ты мой муж?

– Да. Мэри подчинялась этому правилу, и ты тоже подчинишься.

– Никогда! – Тася задрожала, как натянутая тетива лука. Пальцы сжались в кулаки. – Я не ребенок, который должен тебя слушаться! Я не вещь, которую ты можешь переставлять с места на место по своему желанию, и не животное, которое ты волен запрячь и вести куда хочешь… и не рабыня, чтобы беспрекословно подчиняться. Мой ум и тело принадлежат мне… И пока ты не переменишь своего решения, не позволишь мне увидеть Николая, не смей ко мне прикасаться!

Люк очутился около нее так быстро, что она не успела сообразить, в чем дело, как вдруг оказалась прижатой к нему, его рука запуталась в ее волосах, его рот сокрушительно смял ее губы. Он целовал ее, так крепко прижимая рот к губам, что она ощутила вкус крови. Она всхлипнула и попыталась его оттолкнуть, а когда он ее отпустил, буквально задохнулась от ярости. Медленно дотронулась она до своих израненных губ.

– Я буду касаться тебя когда и как захочу! – свирепо произнес Люк. – Тася, не доводи меня до крайности… Или пожалеешь об этом.

Хотя желания видеть Николая Алисия Эшборн не испытывала, ей было любопытно, что с ним происходит.

– Говорят, что понадобилось двадцать фур, чтобы перевезти его ценности из порта в дом, который он снял, – рассказывала она Тасе за чаем. – У него уже было много визитеров, но он никого не принял. В Лондоне только и говорят о таинственном изгнаннике, князе Николае Ангеловском.

– Ты собираешься его навестить? – тихо спросила Тася.

– Дорогая, я не видела Николая с детства и не чувствую ни желания, ни обязанности его видеть теперь. Кроме того, Чарльз рассердится, если я ступлю хоть на порог дома Николая.

– Не могу себе представить Чарльза гневающимся, – заметила Тася. – Он самый мягкий и вежливый человек, которого я когда-либо встречала.

– Он бывает сердитым, бывает, – уверила ее Алисия. – Раз в два года он взрывается.. И тогда ты не захочешь оказаться поблизости от места взрыва.

Тася слегка улыбнулась и глубоко вздохнула.

– Люк сердится на меня, – доверилась она кузине. – Очень сердится. Возможно, он имеет на это полное право. Я не могу объяснить, почему хочу видеть Николая… Знаю только, что он одинок и очень страдает. Должен найтись способ, как мне ему помочь.

– Почему? Зачем? Ведь Николай причинил тебе столько неприятностей.

– Но ведь именно он помог мне бежать из России, – не согласилась Тася. – Ты знаешь, где он живет? Скажи мне, Алисия.

– Ты ведь не собираешься нарушить запрет мужа?

Тася нахмурила брови. За последние месяцы она очень изменилась. Когда-то такой вопрос не стоило и задавать. Ей с детства внушали, что слово мужа – закон и принимать его волю надо беспрекословно. С горькой иронией она вспомнила строки стихотворения русской поэтессы Каролины Павловой:

Учись, жена, жены страданьям,

Знай, что «покорная» она

Своим мечтам, своим желаньям

Искать дороги не должна;

Что ропщет сердце в ней напрасно,

Что долг ее неумолим,

Что вся душа ему подвластна,

Что скованы и мысли им.

Но это ей больше не грозило. Она слишком далеко зашла, слишком изменилась и не могла позволить кому бы то ни было владеть своей душой. Ей было важно доказать это не только Люку, но и самой себе. Она поступит, как велит ей совесть, а мужа будет любить, как друга, а не почитать, как хозяина.

– Скажи мне, где дом Николая? – твердо повторила она.