Ведь в программу оказались введёнными всего лишь три команды, далеко отстоящие одна от другой, и потребовались усилия всех шестерых программистов в течение двадцати семи часов, чтобы обнаружить эти команды. А затем обнаружилось и нечто худшее: все шестеро и ещё Серлз в придачу обладали правом доступа к тогда ещё сырой программе. В конце концов, в компании все они занимали должности старших программистов и каждый из них, пользуясь одинаковым доверием и правом работы с секретными материалами, мог получить доступ к ним в любое время до самого последнего момента, когда программа была окончательно завершена и перенесена на жёсткий диск. Вдобавок, несмотря на то что происходила регистрация доступа к программе, каждый мог проникнуть в систему кодирования ведущей вычислительной машины и затем или стереть из её памяти время своей работы с программой, или скрыть этот момент среди других. К тому же «пасхальное яйцо» было создано с таким искусством, что могло существовать в программе в течение нескольких месяцев, на протяжении которых шла работа над её совершенствованием. Наконец один из программистов откровенно признался, что сделать это мог любой из них. На компьютерных программах не остаются отпечатки пальцев. Однако намного более важным был тот факт, что исправить совершенное программой «Электра-Клерк 2.4.0.» оказалось невозможным.

Результаты, достигнутые с помощью этой программы, были настолько ужасны, что агенты ФБР, занятые расследованием, мрачно шутили, что термоизоляционные пластиковые панели, которыми заменили стекла в зданиях на Уолл-стрите, спасли, возможно, тысячи жизней. Последняя зарегистрированная сделка состоялась в 12.00.00 и, начиная с 12.00.01 все записи на магнитной ленте превратились в абракадабру. Миллиарды — нет, сотни миллиардов — долларов биржевых трансакций в буквальном смысле слова исчезли, затерялись в компьютерной памяти ЭВМ «Депозитари траст компани».

Никто ещё не знал об этом. Происшедшее по-прежнему хранилось в тайне. Это было предложено сначала руководством «Депозитари», а затем одобрено Комиссией по ценным бумагам и биржевым операциям и директорами Нью-йоркской фондовой биржи. Им пришлось объяснить ФБР причину принятых мер. Помимо всех денег, исчезнувших во время краха, случившегося в «чёрную пятницу», огромные суммы были вложены многими брокерами в хедж, срочные сделки, заключённые для страхования от возможного изменения цены, которые всегда приносят выгоды на рынке, когда спрос неуклонно снижается. Правда, каждый торговый дом вёл регистрацию собственных сделок, и потому теоретически с течением времени можно было восстановить полную картину финансовой деятельности, уничтоженную «пасхальным яйцом». Опасность, однако, заключалась в том, что, если станет известно о катастрофе с компьютерами «Депозитари», найдутся беспринципные или просто оказавшиеся в отчаянном положении дельцы, которые подтасуют свои документы. Крупные фирмы вряд ли пойдут на подобное, но в случае с компаниями поменьше это было практически неизбежно, а доказать искажение фактов никто не сможет — классический пример, когда слова одних противоречат словам других, худший вариант уголовного расследования. На рынке ценных бумаг даже в самых крупных торговых домах с вековой репутацией могут найтись негодяи, реальные или потенциальные. Это объяснялось тем, что здесь замешаны были слишком большие деньги, а это ещё больше усложняло этический долг инвесторов, обязанных охранять интересы своих вкладчиков.

Вот почему свыше двухсот агентов ФБР побывали в офисах и домах директоров каждой инвестиционной компании в радиусе сотни миль от Нью-Йорка. Осуществить это оказалось легче, чем могло показаться, потому что большинство руководителей фирм прилагали во время уик-энда отчаянные усилия, чтобы разобраться с происшедшим, и в большинстве случаев с готовностью пошли навстречу следователям, предоставив в их распоряжение документацию, содержащуюся в памяти компьютеров, принадлежавших их компаниям. Скоро удалось установить, что примерно восемьдесят процентов материалов, касающихся сделок, совершенных после полудня пятницы, находятся в руках федеральных властей. Это оказалось самым простым. А вот намного труднее, поняли агенты, будет проанализировать их, установить связь между сделкой, совершенной одним торговым домом, со сделками, совершенными всеми остальными. Ирония заключалась в том, что один программист из компании Серлза сам, по собственной инициативе, составил минимальную схему осуществления этой задачи: универсальные вычислительные машины старшего поколения для комплекта документов каждой компании, объединённые в единую систему посредством другой универсальной ЭВМ с производительностью не меньше, чем «Крей ай-эм-пи» (такие ЭВМ, сообщил он агентам, имеются в распоряжении спецслужб — одна в ЦРУ и ещё три в Агентстве национальной безопасности), и действующие на основе исключительно сложной, специально разработанной программы. Тысячи финансовых институтов, торговых домов и инвестиционных компаний участвовали в пятницу в биржевых операциях, и некоторые из них осуществили миллионы трансакций. Число перестановок, сообщил программист тем двум агентам, что сумели хоть отчасти понять его рассуждения, измеряется, по-видимому, десятью в шестнадцатой, а то и восемнадцатой степени. Он был вынужден объяснить им, что последнее число равняется миллиону в кубе, то есть миллиону, умноженному на миллион и ещё раз на миллион. Короче говоря, это очень большое число. Да, чуть не забыл, добавил программист: необходимо быть абсолютно уверенным в том, что в основу расчётов положена информация о всех до единой сделках каждого торгового дома, иначе усилия будут безуспешными. Сколько времени потребуется на решение этой проблемы? Программист не пожелал строить догадки, что совсем не понравилось агентам, вынужденным ехать обратно в федеральное здание Джавитса, чтобы объяснить все это своему боссу, отказывающемуся пользоваться компьютером даже для печатания писем. Расследование это могло бы называться — «Операция невозможна», как в знаменитом телевизионном сериале, невесело шутили они во время короткой поездки назад.

И всё-таки требовалось что-то предпринять. В конце концов, речь шла не только об операциях на бирже. Каждая осуществлённая сделка выражалась конкретной денежной суммой, реальными деньгами, переходившими из одних электронных рук в другие, с одного счета на другой, и, хотя это осуществлялось с помощью электронного кассира, требовалось точно отчитаться за все потраченные — или полученные — средства. До тех пор пока не будет решена проблема всех до единой финансовых операций, произведённых в минувшую пятницу, никто не будет знать, сколько денег находится на счетах торговых домов, инвестиционных компаний и банков, в конце концов, даже на счетах частных граждан, включая тех, кто не принимали никакого участия в операциях на бирже. Теперь была парализована не только биржа, не только Уолл-стрит — полностью парализованной оказалась вся банковская система Америки. К такому заключению пришли примерно в тот момент, когда «ВВС-1» совершил посадку на базе Эндрюз.

— Проклятие! — выругался заместитель директора Нью-йоркского отделения ФБР. Таким образом он оказался намного красноречивее представителей других федеральных спецслужб, пользующихся северо-западным углом его кабинета в качестве конференц-зала. Те просто сидели, опустив головы и глядя на дешёвый ковёр, и беспомощно пожимали плечами.

Ситуация неминуемо должна была ухудшиться. Так и произошло. Один из служащих «Депозитари» рассказал о случившемся соседу-юристу, тот поделился новостью с приятелем-репортёром, который сделал несколько телефонных звонков и написал статью для «Нью-Йорк таймс». Эта знаменитая газета тут же связалась с министром финансов, только что вернувшимся из Москвы. Тот, не успев получить никакой информации о действительном масштабе катастрофы, воздержался от комментариев, но забыл попросить «Нью-Йорк таймс» отложить публикацию статьи. Он скоро спохватился и попытался исправить ошибку, однако газета уже находилась в типографии.

Министр финансов Бозли Фидлер буквально пробежал по туннелю, соединяющему здание министерства с Белым домом. Он не привык к столь большой для него физической нагрузке и тяжело дышал, когда вошёл в зал Рузвельта, который только что покинул японский посол.

— Что случилось, Баз? — спросил президент Дарлинг. Фидлер перевёл дыхание и за пять минут кратко изложил суть информации, только что полученной им в ходе телевизионного совещания с Нью-Йорком.

— Мы не можем открыть финансовые рынки, — закончил он. — Я хочу сказать, они просто не могут открыться. Никто не в состоянии участвовать в биржевых операциях, потому что никто не знает, сколько у него денег, каковы активы и каковы пассивы. А вот что касается банков… Господин президент, тут у нас крайне серьёзная проблема. Ничего даже отдалённо похожего у нас ещё не случалось.

— Баз, но ведь это всего лишь деньги, разве не так? — спросил Арни ван Дамм, не понимая, почему после нескольких спокойных месяцев все вдруг свалилось на них сразу.

— Нет, это не просто деньги. — Все посмотрели на Райана, ответившего на поставленный вопрос. — Речь идёт о доверии. В своё время, когда я ещё работал в «Меррилл и Линч», Баз написал об этом книгу. — Может быть, дружеское замечание как-то его успокоит, подумал Райан.

— Спасибо, Джек. — Фидлер сел и налил стакан воды. — В качестве примера воспользуемся финансовым крахом 29-го года. Какие тогда понесли потери? В денежном выражении — никаких. Множество инвесторов разорились, требования о внесении дополнительного обеспечения в связи с падением курса заложенных ценных бумаг ещё больше ухудшили ситуацию, однако люди часто отказываются понимать, что потерянные ими деньги получены другими.

— Я тоже не понимаю, — покачал головой Арни.

— Мало кто разбирается в этом. Причина заключается в элементарной простоте происходящего. При игре на бирже люди удивляются её сложности, забывая о том, что лес состоит из множества отдельных деревьев. Каждый разорившийся инвестор потерял деньги потому, что уже отдал их другому инвестору и получил вместо них акции. Он обменял свои деньги на что-то ценное, но это что-то ценное упало в цене. Вот так и произошёл обвал. Однако тот первый, кто продал акции и получил деньги до финансового краха, с практической точки зрения поступил разумно, ведь он-то не потерял ничего. Вот почему объём денежной массы в 29-м году ничуть не изменился.

— Видишь ли, Арни, деньги не могут просто взять и исчезнуть, — объяснил Райан. — Они перемещаются из одного места в другое. Федеральная резервная система наблюдает за этим. — И всё-таки он увидел, что ван Дамм не понял этого.

— Тогда почему, черт побери, разразилась Великая депрессия?

— Всё дело в доверии, — ответил Фидлер. — Огромное количество людей разорилось в 29-м году из-за маржинальных требований. Они покупали акции, платили за них меньше номинальной стоимости и теряли деньги, когда им приходилось продавать эти акции. Банки и другие финансовые институты рушились, поскольку были вынуждены покрывать разницу между покупной стоимостью и номиналом. В конечном итоге в стране появилось множество рядовых граждан с долгами, которые они не могли заплатить, и банков, где отсутствовали наличные. При таких условиях люди прекращают всякую деятельность. Они боятся потерять то, что у них осталось. Те, кто вовремя успели выйти из игры и имеют деньги — они не понесли никаких потерь, — видят состояние экономики и тоже ничего не предпринимают, потому что ситуация представляется им пугающей. В этом и состоит проблема, Арни.

Понимаешь, сила экономики — не в богатстве, а в использовании этого богатства, во всех тех сделках, которые заключаются каждый день, начиная с денег, получаемых мальчишкой, подравнивающим тебе газон перед домом, до крупных корпораций, совершающих колоссальные финансовые операции. Если наступает этому конец, останавливается все. — Райан одобрительно кивнул, выслушав короткую блестящую лекцию Фидлера.

— И всё-таки не могу сказать что понял до конца, — заметил глава администрации Белого дома. Президент внимательно прислушивался к разговору.

Теперь моя очередь, решил Райан.

— Не все понимают это. Как сказал Баз, это слишком просто для понимания. Ты ищешь признаки деятельности, однако настоящую опасность представляет бездеятельность. Если я решаю сидеть и ничего не предпринимать, мои деньги не поступают в обращение. Я перестаю делать покупки, и люди, занимающиеся производством вещей, которые я покупал раньше, оказываются теперь без работы. Это пугает их и пугает их соседей. Соседи, ставшие свидетелями случившегося, приходят в такой ужас, что принимаются экономить деньги: зачем тратить, когда деньги могут понадобиться на случай, если ты потеряешь работу, верно? И так далее, и так далее. Мы столкнулись с серьёзной проблемой, — закончил Райан. — Утром в понедельник банкиры тоже обнаружат, что не знают, какими суммами располагают. Банковский кризис не начинался по-настоящему до 32-го года, через много времени после того, как произошёл крах на бирже. Сейчас дело обстоит по-другому.

— Насколько опасна создавшаяся ситуация? — задал самый важный вопрос президент.

— Не знаю, — ответил Фидлер. — Такого ещё никогда не случалось.

— Это не ответ — «не знаю», Баз, — заметил Дарлинг.

— Вы предпочитаете, чтобы я вам солгал? — спросил министр финансов. — Нужно пригласить сюда председателя Федеральной резервной системы. Перед нами встал целый ряд проблем. И первая из них — невиданный по масштабам кризис ликвидности.

— Не говоря о войне, — напомнил Райан тем, кто могли забыть о ней.

— Какая из этих проблем более серьёзна? — спросил президент Дарлинг. Райан задумался.

— Вы имеете в виду опасность для нашего государства? У нас потоплены две подводные лодки, погибло около двухсот пятидесяти человек. Два авианосца выведены из строя, но их можно отремонтировать. Марианские острова оккупированы иностранной державой. Все это относится к числу потерь, — произнёс Джек размеренно, словно думая вслух. — Однако они не оказывают непосредственного влияния на безопасность страны, потому что не подрывают силу нации. Америка — это страна, идеалы которой разделяются её населением. Мы — это люди, мыслящие определённым образом, верящие, что можем добиться того, к чему стремимся. Всё остальное является следствием — уверенность в завтрашнем дне, оптимизм, короче говоря, все то, что кажется столь необычным для других стран. Стоит лишиться этого, и ничто не будет отличать нас от них. Краткий ответ на ваш вопрос, господин президент, таков: экономическая проблема несравненно более опасна для Америки, чем нападение японцев.

— Ты удивляешь меня, Джек, — сказал Дарлинг.

— Как сказал Баз? Вы предпочитаете, чтобы я вам солгал, сэр?

— В чём же дело, черт побери? — спросил Рон Джоунз. Солнце уже встало, и было хорошо видно атомную подводную лодку «Пасадена», которая застыла у причала с флагом Военно-морских сил США, уныло повисшим на флагштоке. Боевой корабль стоял в гавани и бездействовал, а сын его учителя погиб от рук врага. Почему никто ничего не предпринимает?

— Её командир не получил приказа, — объяснил Манкузо, — потому что я не получил приказа, потому что главнокомандующий Тихоокеанским флотом не получил приказа — и потому что командование вооружёнными силами страны не отдало приказа.

— Может, они уснули?

— Министр обороны находится сейчас в Белом доме. По-видимому, президент уже получил информацию о случившемся, — произнёс командующий подводными силами.

— Только никак не может принять решение, — язвительно заметил Джоунз.

— Он — наш президент, Рон. Мы исполняем его приказы.

— Да, подобно тому как Джонсон послал моего отца во Вьетнам. — Джоунз повернулся и посмотрел на карту, прикреплённую к стене. К вечеру японские надводные корабли окажутся вне пределов досягаемости для палубной авиации. Впрочем, самолёты все равно не могут взлететь с повреждённых и потерявших ход авианосцев. Фрегат «Гэри» закончил осмотр места гибели подводных лодок и поспешно вернулся к эскадре, главным образом из-за опасности торпедных атак, однако всему миру казалось, что его прогнал тендер японской береговой охраны. Сведения, имеющиеся в распоряжении командования Тихоокеанского флота, основывались на космической фотосъёмке, так как сочли слишком опасным посылать для наблюдения за японскими кораблями даже самолёт Р-3, не говоря уже о том, чтобы преследовать и атаковать их подводные лодки.

— Вот уж действительно «первые с места опасности», а? Манкузо решил на этот раз не делать выговора. В конце концов, он — адмирал и ему платят за то, что он мыслит соответственно званию.

— Сейчас самое главное — спасти авианосцы, вывести их из опасной зоны и отремонтировать. Уолли занимается планированием операций. Нам нужна надёжная и точная информация, на основе которой мы примем решение, как поступать дальше.

— И будем ждать, разрешат нам это или нет?

Манкузо кивнул.

— Совершенно верно. Именно так действует командная система.

— Просто великолепно.

Рассвет был прекрасным зрелищем. Ямата сидел в верхнем салоне «Боинга-747» у левого борта, глядя в иллюминатор и не обращая внимания на разговоры вокруг. За последние трое суток он почти не спал, но душевный подъем и ощущение всепоглощающей силы кипели в нём. Совершается последний плановый рейс на остров. На самолёте летят главным образом представители администрации вместе с несколькими инженерами и гражданскими лицами, которым предстоит создавать новое правительство. Чиновники неплохо умеют осуществлять такую задачу. Разумеется, все жители Сайпана получат право голоса и выборы пройдут под наблюдением международной общественности. Такова политическая необходимость. На острове около двадцати девяти тысяч местных жителей, не считая японцев, многим из которых теперь принадлежит здесь недвижимость — земля, дома, фирмы. В это число не входят и солдаты, а также все те, кто проживают в отелях. Отели — самые большие принадлежат японцам, разумеется, — будут рассматриваться как кондоминиумы, кооперативные жилые дома, и всех проживающих в них отнесут к числу жителей Сайпана. Являясь гражданами Японии, они получат право принимать участие в выборах. Солдаты — тоже японские граждане, на них распространяется право свободного волеизъявления, а поскольку гражданский статус гарнизонов пока не определён, их отнесут к числу местных жителей. Считая солдат и гражданских лиц, во время выборов на острове окажется тридцать одна тысяча японцев, а разве не известно, как ревностно его соотечественники относятся к соблюдению своих гражданских прав? И пусть заткнутся все эти международные наблюдатели, мысленно выругался Ямата, глядя на восток.

Было особенно приятно наблюдать с высоты тридцати семи тысяч футов, как на горизонте появилось первое едва заметное сияние, которое походило на обрамление букета все ещё светящихся звёзд.

Сияние усиливалось, становилось все шире, из пурпурного превращалось в темно-красное, затем в оранжевое, и вот выглянул краешек солнца, ещё невидимый с чёрной поверхности моря далеко внизу, словно восход предназначен для него одного, подумал Ямата, чтобы он мог насладиться этой красотой задолго до того, как маленькие люди на земле смогут радоваться прекрасному зрелищу. Авиалайнер чуть накренился вправо и начал снижаться. Траектория снижения казалась рассчитанной с идеальной точностью, солнце словно застыло на прежнем месте — всего лишь жёлто-белый сегмент над горизонтом, — и волшебный момент растянулся на несколько минут. От величественного зрелища у Яматы едва не выступили слезы. Он всё ещё помнил лица своих родителей, их скромный дом на Сайпане.

Его отец был мелким и не слишком преуспевающим лавочником, торговал главным образом галантереей и безделушками, которые покупали солдаты местного гарнизона. Отец всегда очень вежливо разговаривал с ними, вспомнил Райзо, улыбался, кланялся, униженно выслушивал их шутки насчёт своей ноги, искалеченной полиомиелитом. Мальчик, наблюдавший за этим, считал нормальным такое отношение к людям с оружием, одетым в мундиры армии его страны. С тех пор эта точка зрения изменилась, разумеется. Военные — это всего лишь слуги. Независимо от того, продолжали они традиции самураев или нет — само слово «самурай», напомнил он себе, происходит от глагола «служить», чётко определяя, кто является настоящим хозяином, не правда ли? — военные обслуживали и охраняли своих повелителей, которые нанимали, платили и говорили им, что нужно делать. С людьми в военных мундирах следовало обращаться с уважением, которого они в общем-то не заслуживали, однако по мере продвижения к вершине своей карьеры военные все лучше понимали, где находится их настоящее место и кому они в действительности подчиняются.

— Самолёт совершит посадку через пять минут, — сказал подошедший к нему полковник.

— Дозо. — Скорее кивок, чем поклон, потому что Ямата сидел в кресле, но даже кивок был едва заметным, в точности соответствующим услуге, оказанной лакеем, и демонстрировал одновременно вежливость и превосходство. С течением времени, если этот полковник проявит себя хорошим офицером и достигнет звания генерала, форма кивка изменится, а если военная карьера и дальше будет протекать успешно, если полковнику повезёт, Ямата-сан станет, может быть, даже называть его в знак дружбы по имени, выделять из числа других улыбкой и шуткой, приглашать выпить и предоставит ему возможность в ходе продвижения к вершинам командования понять, кто является настоящим хозяином страны. Полковник надеялся, по-видимому, достичь желанной цели. Ямата пристегнул ремень и пригладил волосы.

Капитан Сато испытывал огромную усталость. Он провёл в воздухе, за штурвалом самолёта, слишком много времени, не просто нарушая правила работы и отдыха экипажа, а прямо-таки перечёркивая их. Но ведь и он не мог, не имел права уклониться от выполнения своего гражданского долга. Сато посмотрел налево и увидел утреннее солнце, его лучи отражались от крыльев двух истребителей, похоже, F-15. На одном из них, возможно, летит его сын, охраняя землю отцов, снова вернувшуюся под власть Японии. Аккуратно, напомнил он себе. В самолёте находятся граждане его страны, и он обязан обеспечить их безопасность. Держа одну руку на штурвале, а другую на рукоятке газа, Сато вёл свой авиалайнер по невидимой в воздухе линии к точке, уже выбранной его взглядом. По команде капитана второй пилот до предела выпустил огромные подкрылки. Сато чуть потянул штурвал на себя, приподняв нос самолёта и снизив скорость, плавно как снежинку опуская авиалайнер к земле, пока визг резины не дал понять, что они коснулись посадочной полосы.

— Вы — настоящий поэт, — с уважением заметил второй пилот, в который раз восхищаясь лётным мастерством своего капитана.

Сато позволил себе улыбнуться, переключая на реверс мощные двигатели.

— Ведите его по рулежной дорожке, — сказал он и нажал на кнопку системы внутренней связи. — Добро пожаловать в Японию, — объявил он, обращаясь к пассажирам авиалайнера.

Ямата не присоединился к общему приветственному крику лишь потому, что его удивили слова, донёсшиеся из динамиков. Он не стал ждать, пока самолёт остановится, и расстегнул пристежные ремни. Дверь, ведущая в кабину пилотов, находилась совсем рядом, и ему хотелось что-то сказать лётчикам.

— Капитан?

— Да, Ямата-сан?

— Вы ведь понимаете, правда?

Пилот кивнул — это был кивок знающего себе цену профессионала, его поведение сейчас ничем не отличалось от ликования могущественного дзайбацу.

— Хай, — произнёс он и в ответ увидел поклон, полный искреннего уважения. Сато почувствовал удовлетворение от внимания, проявленного к нему столь великим человеком.

Теперь промышленник не спешил. Необходимости в этом не было. Чиновники и другой обслуживающий персонал вышли из самолёта и спустились к автобусам, которые отвезут их в отель «Никко-Сайпан», огромное современное здание на западном берегу острова, которое станет временной штаб-квартирой для оккупационных сил — нет, для нового правительства Сайпана, поправил себя Ямата. Через пять минут все пассажиры авиалайнера покинули его, и лишь теперь Ямата спустился по трапу к внедорожнику «Тойота-лэндкрузер». На этот раз за рулём сидел один из служащих его компании, который знал, что делать, без указаний хозяина и понимал, что этими минутами тот захочет насладиться в тишине.

Ямата едва замечал кипучую деятельность вокруг. Несмотря на то что всё это произошло по его желанию, сейчас оно казалось совсем не таким важным, как предвкушение того же в прошлом. Ну, может быть, стоит мимолётной улыбки вид боевых машин, но теперь его охватила настоящая усталость, и веки опускались, несмотря на железную волю, требовавшую держать глаза открытыми и насторожёнными. Водитель продумал маршрут заранее и выбрал дороги, позволяющие миновать крупные пробки. Скоро они снова проехали мимо «Мариана кантри клаб», и хотя солнце уже встало над горизонтом, на зелёном газоне не было игроков в гольф. Не было видно и военных машин, если не считать двух грузовиков с дисковыми спутниковыми антеннами на краю автомобильной стоянки, недавно выкрашенных в зелёный цвет, после того как их реквизировали у телевизионной компании Эн-эйч-кей. Да, нельзя портить зелёный газон поля для гольфа, без сомнения, самой дорогой части недвижимого имущества на острове.

Это примерно вот здесь, подумал Ямата, вспоминая очертания холмов. Примитивный маленький магазинчик отца располагался недалеко от северного аэродрома и он всё ещё помнил истребители A6M-Z, гордо прогуливающихся лётчиков и надменных солдат. А вон там находился завод по переработке сахарного тростника компании «Нанио Кохатсу Кайса»… Ямата ещё не забыл, как он крал кусочки сладкого тростника и жевал их, какими свежими были утренние бризы. Скоро они будут дуть на его земле. Усилием воли Ямата стряхнул воспоминания, вышел из автомобиля и направился на север.

Должно быть, вот здесь шли в последний раз его отец, мать, брат и сестра. Он представил себе отца, хромающего на искалеченной ноге, пытаясь обрести достоинство, навсегда отобранное у него болезнью, перенесённой в детстве. Интересно, обслуживал ли он солдат в те последние дни, приносил ли им ещё остававшиеся у него полезные товары? Может быть, в то время солдаты забыли, наконец, свои грубые шутки по поводу физического недостатка отца и поблагодарили его с искренностью людей, знающих о неминуемой смерти, стоящей на самом пороге. Ямате хотелось верить и тому и другому. Его семья шла, наверно, вместе с остальными вот по этой лощине, навстречу смерти, их прикрывали ещё оставшиеся в живых японские солдаты, уже видящие смерть и ощущающие хрустальное просветление, которое наступает в последние мгновения жизни.

Местные жители называли это место «Скала Банзай», а менее расистски настроенные — «Скала Самоубийц». Ямата решил, что поручит своему рекламному агентству найти более респектабельное название для утёса. Это произошло 9 июля 1944 года, когда на Сайпане прекратилось организованное сопротивление.

По сути дела здесь было два отвесных утёса, расположенных по сторонам узкого залива, один напротив другого; от вершины более высокого до поверхности моря — двести сорок метров. Много лет назад на месте гибели японскими студентами был установлен мраморный монумент — склонённые в молитве фигуры детей. Да, наверно, вот здесь они подошли к самому краю обрыва, держась за руки. Ямата помнил сильные руки отца. Возможно, брат и сестра испугались? Нет, скорее растерялись после трех недель грохота, ужаса и смятения. Мать, наверно, посмотрела на отца. Улыбающаяся, жизнерадостная невысокая женщина, её музыкальный смех все ещё звучал в ушах сына. Солдаты иногда вели себя грубо с отцом, но к матери всегда относились с уважением. И никогда не обижали детей. Последняя услуга, оказанная солдатами, заключалась в том, что ценой своих жизней они не подпустили американцев к вершине утёса в тот решающий момент когда последние жители острова шагнули в небытие. Держась за руки, решил Ямата, каждый прижимая к себе ребёнка в прощальном объятии, гордо отказавшись сдаться в плен американским варварам и одновременно сделав сиротой своего старшего сына… Ямата закрыл глаза и мысленно увидел перед собой всю картину. Он впервые вздрогнул от переполнивших его чувств. Ещё ни разу на протяжении всех этих лет он не позволил себе проявить что-то кроме ярости, но теперь можно было больше не сдерживаться, и слезы гордости потекли по щекам. Да, ему удалось исполнить долг чести по отношению к тем, кто произвели его на свет, и к тем, кто убили их. Исполнить сполна.

Водитель следил за ним, не зная, в чём дело, но понимая, поскольку был знаком с историей этого обрыва, и тоже растрогался, глядя, как одинокий мужчина шестидесяти с лишним лет хлопнул в ладоши, призывая души погибших родственников. Издалека, за сотню метров, он видел, как плечи мужчины содрогаются в рыданиях. Прошло несколько минут, Ямата в своём строгом деловом костюме лёг на вершине утёса и уснул. Может быть, ему снятся умершие, а может, души тех, кто погибли здесь, посетят его во сне и скажут то, что он хочет услышать, подумал водитель. Однако самое странное, что пришло в голову водителю: оказывается, у старого мерзавца есть сердце. Значит, он ошибался в своём боссе.

— Ты только посмотри, какая организованность, — буркнул себе под нос Ореза, глядя в дешёвый плохонький бинокль, найденный в доме.

Из окна гостиной открывался вид на аэродромы, а из кухни был виден порт. «Оркид эйс» уже давно отошёл от причала, и его место занял другой корабль — «Сенчюри хайуэй N5». С него шла разгрузка джипов и грузовиков. Португалец устал, потому что заставил себя вести наблюдение всю ночь. Он не спал уже двадцать семь часов — весь предыдущий день он провёл в море к западу от острова. Бывший старшина знал, что для такой нагрузки годы уже не те. Вот Барроуз и помоложе, и поумнее, а улёгся на ковёр и храпит вовсю.

Впервые за много лет Орезе хотелось курить. Никотин помогает сохранять бодрость. В моменты вроде этого нужны сигареты. Они незаменимы на войне — по крайней мере так говорилось в кинофильмах о второй мировой. Но сейчас не вторая мировая, а он — не воин. Прослужив больше тридцати лет в береговой охране США, Ореза ни разу не стрелял в кого-то, даже во время пребывания во Вьетнаме. Всегда стрелял кто-то другой. Он просто не знал, как воевать.