Вырученные деньги снова превратили Корпа в силу, с которой приходилось считаться недавно созданному правительству — опять же, если это можно назвать правительством. Произведя закупки оружия и снова подчинив себе страну, генерал провёл бы новые переговоры относительно суммы отчислений за право разработки месторождения. Ловкий тактический ход, подумал Кларк, но ведь этот ход придумал он сам, чтобы выманить подонка из его норы.

— Да конечно, мы заинтересованы в политической стабильности в вашей стране, — согласился Джон, многозначительно улыбаясь и тем самым давая понять генералу, что он тоже разбирается в здешних внутренних политических течениях. В конце концов, американцы вели дела по всему миру — по крайней мере так казалось Корпу и многим другим.

Чавез держал в руках локатор GPS, наблюдая за экраном на жидких кристаллах. Верхний правый угол прямоугольного экрана сделался черным. Динг кашлянул, прочищая горло от пыли, и почесал нос.

— Ну хорошо, — согласился Кларк. — Мы знаем, что можем положиться на вас. Пятьдесят миллионов будут выплачены авансом. В швейцарский банк?

— Вот это уже лучше, — произнёс Корн, немного подумав. Он обошёл «рейнджровер» и встал у багажника. — Это образцы руды? — спросил он, взглянув внутрь.

— Да, сэр, — кивнул Кларк. Он взял трехфунтовый образец горной породы с очень высоким содержанием молибдена, правда привезённый из Колорадо, а не найденный в Африке. — Вы не хотите показать его своим специалистам?

— А это что? — Корп показал на два предмета в багажнике.

— Наши фонари, сэр. — Кларк улыбнулся и взял один в руки. Динг взял второй.

— Я вижу, у вас тут и винтовка. — На лице генерала появилась снисходительная улыбка. Два телохранителя подошли поближе.

— Но ведь это Африка, сэр. Нам нужно защищаться…

— От львов? — Корп засмеялся, довольный собственной шуткой. Он повернулся и повторил её «полицейским», которые тоже засмеялись глупости американцев. — Мы убиваем львов, — заметил он, когда смех затих. — Здесь нет хищников.

Кларк, отметил генерал, воспринял замечание, как и подобает мужчине. Американец стоял, держа в руках фонарь. Корп обратил внимание, что этот электрический фонарь очень велик.

— Для чего он вам? — вдруг спросил генерал.

— Не люблю темноты, особенно когда разбиваешь лагерь в пустыне, к тому же при свете его можно фотографировать.

— Совершенно верно, — подтвердил Динг. — Это мощные фонари. — Он повернулся и окинул взглядом охрану генерала. «Полицейские» стояли двумя группами, в одной четыре человека, в другой — шесть, и ещё двое находились рядом с генералом.

— Хотите, мы сфотографируем ваших людей? — спросил Кларк, не доставая фотоаппарата.

Чавез тут же включил свой фонарь и направил его в сторону охранников. Кларк осветил генерала и двух телохранителей, что стояли возле «ровера». Лазерные фонари мигом оказали своё магическое действие. Уже через три секунды американцы выключили их и принялись связывать за спиной руки корчащимся на земле людям.

— Вы что же, думали, мы так и оставим безнаказанной гибель наших солдат? — спросил у Корпа Кларк пятнадцать минут спустя, когда послышался шум приближающихся вертолётов. К этому моменту все двенадцать охранников лежали, уткнувшись носом в песок, с руками, связанными за спиной пластиковым шнуром, которым пользуются американские полицейские, когда у них не хватает наручников. Генерал не смог ответить — он стонал от боли, корчась на песке. Динг достал осветительные шашки и, сломав химические воспламенители, разбросал с подветренной стороны от машины. Показался первый вертолёт UH-60 «блэкхоук» и совершил круг над ними, освещая местность направленными вниз прожекторами.

— «Берд-дог один», это «Бэгмен».

— Добрый вечер, «Бэгмен». «Берд-дог один» полностью контролирует ситуацию. Спускайтесь к нам. — Кларк усмехнулся и выключил рацию.

Первый вертолёт совершил посадку далеко за пределами освещённого участка. Рейнджеры появились из темноты подобно призракам. Они двигались на расстоянии пяти метров друг от друга, пригнувшись и держа оружие наготове.

— Кларк? — послышался громкий голос.

— Да, подходите! — отозвался Джон и помахал рукой. — Мы их спеленали.

К нему приблизился капитан рейнджеров — молодой офицер испанского происхождения, с лицом, покрытым маскировочной мазью, и в камуфляжной форме цветов пустыни. В прошлое пребывание на африканской земле он был лейтенантом и до сих пор отчётливо помнил, как отпевали солдат из его взвода, погибших здесь. Это Кларк предложил прислать рейнджеров для участия в этой операции. Следом за капитаном Диего Чека подошли ещё четверо военнослужащих. Остальные рейнджеры окружили связанных.

— А что делать с этими двумя? — спросил один из американцев, указывая на телохранителей Корпа.

— Оставьте их здесь, — ответил Динг.

— Понял, сэр, — кивнул рейнджер, достал пару наручников и вдобавок к пластиковым путам защёлкнул их на кистях телохранителей. Капитан Чека сам надел наручники на Корпа, затем с помощью сержанта поднял генерала. Тем временем Кларк и Чавез, забрав из вездехода свои личные вещи, направились следом за солдатами к вертолёту. Один из рейнджеров протянул Чавезу фляжку.

— Тебе просил передать привет Осо, — сказал он.

Динг повернул голову.

— Как у него дела?

— Преподаёт в школе сержантского состава. Расстроился, что не смог попасть сюда с нами. Я — Гомес, рота «Ф» — «фокстрот», Второй батальон, Сто семьдесят пятая бригада. В прошлый раз я тоже был здесь.

— Вы так провели операцию, будто она вам ничего не стоила, — обратился капитан Чека к Кларку.

— Всего шести недель, — намеренно небрежно отмахнулся оперативник, как требовало того негласное правило его профессии. — Четыре недели бродили по пустыне, две недели ушло на то, чтобы организовать встречу, шесть часов на ожидание и десять секунд — на захват.

— Так и должно быть. — Чека передал старшему сотруднику ЦРУ фляжку с «гаторейдом». Он не сводил с Кларка глаз. Кем бы он ни был, подумал офицер, он явно не в том возрасте, чтобы заниматься подобными играми в пустыне крохотной африканской страны ради шайки туземцев. И только тут Чека увидел глаза оперативника.

— Как вам это удалось всего лишь вдвоём, приятель? — в свою очередь поинтересовался Гомес у Чавеза, когда они подошли к вертолёту. Остальные рейнджеры насторожились прислушиваясь. Чавез, не проронив ни слова, поднялся внутрь «блэкхоука».

— Мы что, всех остальных оставляем здесь? — Гомес был явно раздражён тем, что оперативник не ответил на его вопрос.

— Да, ведь это всего лишь шестёрки. — Чавез оглянулся назад. Рано или поздно один из них сумеет, наверно, выпростать руки, найдёт нож и поможет освободиться остальным; ну а все вместе потом они подумают о тех двух со стальными наручниками. — Нам нужен был только их босс.

Гомес окинул взглядом горизонт.

— Здесь водятся львы или гиены? — спросил он. Динг отрицательно покачал головой. Жаль, подумал сержант.

Рейнджеры с сожалением покачивали головами, размещаясь в креслах и пристёгивая ремни. Как только вертолёт взлетел, Кларк надел наушники и стал ждать, когда экипаж установит радиосвязь.

— «Кэпстоун», это «Берд-дог»… — начал он.

Между Вашингтоном и Восточным побережьем Африки разница во времени восемь часов, так что в столице США был ещё день. Радиосигнал с вертолёта по каналу УВЧ был принят на военном корабле США «Триполи», передан оттуда на спутник, поступил в центр связи Белого дома и дальше прямо на телефон Райана.

— Говорите, «Берд-дог», «Кэпстоун» слушает. Райан с трудом узнал голос Кларка, однако слова слышались достаточно отчётливо, несмотря на атмосферные помехи.

— Добыча в мешке, у нас потерь нет. Повторяю, утка в мешке, никто не пострадал.

— Понял вас, «Берд-дог». Доставьте добычу, как запланировано. Непорядок, подумал Райан, опуская трубку телефона. Такие операции лучше оставлять полевым агентам, но на этот раз президент настоял на своём. Джек встал из-за стола, вышел в коридор и направился к Овальному кабинету.

— Все прошло успешно? — спросила Д'Агустино, когда Райан проходил мимо.

— Вам не полагается знать об этом.

— Босс очень беспокоился, — негромко объяснила Элен.

— Теперь может не беспокоиться.

— Нам нужно было получить по счёту. Добро пожаловать к нам, доктор Райан.

В тот же день прошлое напоминало о себе ещё одному человеку.

— Продолжайте, — попросила психиатр.

— Это было ужасно, — прошептала женщина, склонив голову и глядя в пол. — Такого в моей жизни никогда не было… — И хотя её голос звучал тихо и бесстрастно, особое беспокойство врача вызывал вид пациентки. В свои тридцать пять лет она должна была бы выглядеть совсем иначе, однако перед ней сидела женщина с одутловатым лицом, на которое падали пряди давно немытых волос. В свете электрической лампы оно казалось белым как мел, и никакой макияж не мог бы скрыть глубоких морщин. Лишь отчётливая и выразительная дикция позволяла догадываться, кем была эта женщина прежде. Она рассказывала о событиях трехлетней давности, причём создавалось впечатление, что её осознание функционирует на двух уровнях — и жертвы и стороннего наблюдателя, словно удивляясь, произошло ли все это с нею на самом деле.

— Ведь он занимал такую должность, я работала у него, и он мне нравился… — Голос женщины снова прервался. Она судорожно сглотнула и на мгновение замолкла, собираясь с силами. — Я восхищалась им, уважала, даже преклонялась перед ним за идеи, которые он защищает. — Женщина подняла голову, и врачу показался странным сухой блеск её глаз, не способных к слезам. — Он был так обходителен, вежлив, так заботлив, и…

— Всё будет хорошо, Барбара, не волнуйтесь, — прервала её врач.

Как нередко случалось, ей захотелось протянуть руку и утешить пациентку, но она знала, что должна оставаться в её глазах беспристрастной, неподвластной эмоциям, скрывать свой гнев на того, кто перевернул жизнь этой ещё молодой и умной женщины. Виновником всего был мужчина, который пользовался своей властью и положением, чтобы привлекать женщин. Так пламя притягивает к себе мотыльков, кружащих вокруг огня, они все приближаются и приближаются к нему, пока его жар не обожжёт и не уничтожит их. Рассказ женщины был так типичен для жизни этого города. Она порвала с двумя мужчинами, каждый из которых мог стать её верным спутником в жизни. Она была умна и интеллигентна, закончила Пенсильванский университет, имела степень бакалавра в области политологии и доктора в области управления. Барбара отнюдь не походила на наивную секретаршу, наблюдающую за происходящим широко открытыми от изумления глазами, и, может быть, именно потому и оказалась лёгкой добычей для своего босса. Она была способным и знающим специалистом, отлично справлялась с работой и знала, что ей требуется всего один шаг, чтобы стать «членом команды» — или какой там эвфемизм теперь в ходу в Капитолии. Но проблема заключалась в том, что этот шаг можно было сделать только в одном направлении, и то, что лежало за разграничительной чертой, нельзя разглядеть с другой стороны.

— Я хочу сказать, что отдалась бы ему и так, — с предельной откровенностью призналась Барбара. — Не было никакой надобности прибегать…

— И именно потому вы испытываете чувство вины? — спросила доктор Кларис Гоулден. Барбара Линдерс кивнула. Доктор Гоулден подавила вздох и мягко продолжила: — Итак, вы считаете, что создали у него впечатление, что…

— Совершенно верно, — снова кивнула Барбара. — Именно так он и сказал: «Ты сама дала мне понять, что готова на все». Может быть, так оно и было на самом деле.

— Нет, Барбара, не было. Продолжай, — скомандовала доктор Гоулден.

— Просто в тот момент мне этого не хотелось. Это вовсе не значит, что в другое время, может быть, на следующий день, я бы не согласилась, но в тот момент я неважно себя чувствовала. Помню, пришла на работу в хорошем настроении, однако у меня было ощущение, что я простудилась и вот-вот заболею, а после ланча меня начало поташнивать, и я решила уйти пораньше домой, но в тот день мы работали над дополнением к законо проекту по гражданским правам, который он выдвинул, поэтому я приняла пару таблеток таленола, чтобы сбить температуру. К девяти вечера, кроме нас, в офисе никого не было. Дело в том, что гражданские права — это моя сфера деятельности, — объяснила Линдерс. — Я сидела на диване у себя в кабинете, а он ходил взад и вперёд, как обычно, когда обдумывал формулировки. Вдруг он остановился позади меня и как-то неожиданно произнёс:

«А у тебя очень красивые волосы, Барбара» — таким мягким и приятным голосом, и я ответила: «Спасибо». Затем он спросил, как я себя чувствую, и я ответила, неважно, что, наверно, заболеваю. Он тут же сказал, что вылечит меня, что у него есть средство, которое он сам принимает в подобной ситуации, — бренди. — Теперь женщина говорила поспешно, видимо стараясь покончить с неприятной для неё темой, — как на экране телевизора при быстрой перемотке видеокассеты, чтобы не смотреть рекламу. — Я не видела, положил ли он что-нибудь в стакан. У него в книжном шкафу рядом с письменным столом всегда стояла бутылка французского коньяка, и там же, по-моему, находилось что-то ещё. Я взяла стакан и выпила его залпом.

Он стоял передо мной и не сводил с меня глаз, ничего не говорил, просто смотрел и ждал, словно знал, что должно произойти и очень скоро. Мне показалось… не знаю, как это описать… Я поняла, что со мной происходит что-то странное, будто я мгновенно опьянела и потеряла контроль над собой. — Она замолчала. Молчание длилось секунд пятнадцать, и доктор Гоулден наблюдала за ней — как тогда наблюдал он, подумала психиатр. Ей стало стыдно от этой мысли, но ведь это моя работа, напомнила она себе. Ведь у меня профессиональный взгляд. Сейчас её пациентка видит все происшедшее внутренним зрением, её воображение прокручивает события трехлетней давности, и она просто комментирует их, не связывая себя с ними, будто глядя со стороны. Врач видела все это по её глазам. Молодой женщине понадобилось десять минут, чтобы описать все, что произошло, не упустив деталей, даже самых интимных, и обнаружив тем самым свой блестящий тренированный ум. Лишь закончив рассказ, она дала волю чувствам.

— Ему вовсе не нужно было насиловать меня. Он мог просто… сказать. Я бы согласилась… на другой день, во время уик-энда… Я знала, что у него семья, но он нравился мне, и потому…

— Но он всё-таки изнасиловал тебя, Барбара. Подмешал наркотик в бренди и изнасиловал тебя. — Теперь доктор Гоулден взяла женщину за руку. По-видимому Барбара Линдерс рассказала эту отвратительную историю, случившуюся с ней, впервые с тех пор, как она произошла. За три года она наверняка не раз переживала отдельные минуты, думала о них, они воскресали в её памяти — особенно самые страшные, — но только сейчас она последовательно описала все от начала и до конца, что было крайне болезненным и в то же время принесло очищение.

— Это, должно быть, не первый случай в его жизни, — заметила Гоулден, когда рыдания стихли.

— Да, — тут же отозвалась Барбара, ничуть не удивлённая проницательностью психиатра. — Я знаю по крайней мере ещё одну женщину, она тоже работала у него. Это Лайза Берринджер. Она… в прошлом году покончила с собой — на полном ходу направила на эстакаде свой автомобиль в разделительную стенку. Это походило на несчастный случай, к тому же Лайза была пьяна, но она оставила записку. Я разбирала её стол и нашла вот это. — И тут, к изумлению доктора Гоулден, Барбара открыла сумочку и достала голубой конверт, в котором лежала предсмертная записка — шесть листков бумаги, исписанных чётким аккуратным почерком женщины, которая решила убить себя, но не желала уйти из жизни без объяснения.

Доктор Кларис Гоулден не первый раз видела подобную записку, она неизменно бывала грустно потрясена, когда доводилось их читать. В таких записках всегда говорилось об ужасной душевной боли и о бессилии её выносить, однако от отчаяния, которым они были проникнуты, можно было излечить, восстановить утерянную уверенность человека в себе и вернуть его в мир, где он мог бы снова вести нормальную жизнь, — если бы только у него хватило здравого смысла сделать один-единственный телефонный звонок или открыть душу близкому другу. Доктору Гоулден понадобилось прочитать всего несколько строк, чтобы убедиться в том, что Лайза Берринджер стала очередной напрасной жертвой — ещё одна женщина, которая чувствовала себя покинутой, забытой, будучи окружена людьми, готовыми прийти ей на помощь, догадайся они о её трагедии.

Психиатры умеют скрывать свои чувства — профессиональное качество, необходимое им по очевидным причинам. Кларис Гоулден практиковала почти тридцать лет, и её природное умение владеть собой за эти годы работы с людьми, страдающими от психических травм, ещё более укрепилось. Особенно успешно ей удавалось помогать женщинам, пострадавшим от преступлений на сексуальной почве. Она умела проявить сострадание и понимание, могла протянуть нежную и твёрдую руку помощи, оказать моральную поддержку. И всё-таки, хотя чувства, проявляемые ею, были искренними, доктор Гоулден понимала, что они служат прикрытием для других чувств, скрывающихся глубоко в её душе. Она ненавидела мужчин, которые, пользуясь слабостью женщин, делали их жертвой своих сексуальных посягательств, ничуть не меньше полицейских, может быть, даже больше. Полицейские видят тело жертвы, её слезы и следы насилия на теле, слышат стоны и плач. Психиатр работает с жертвой более продолжительное время, проникает в её сознание, вскрывая затаившиеся там воспоминания, которые разъедают психику подобно злокачественной опухоли, и пытается найти способы удалить их. Изнасилование — преступление, совершаемое не против тела, а против психики, и какими бы ужасными ни были физические травмы, увиденные полицейскими, скрытая боль, нанесённая жертве, намного страшнее. Вот почему доктор Кларис Гоулден посвятила свою жизнь спасению женщин, пострадавших от сексуальных преступлений. По натуре она была мягким и заботливым человеком, ей чуждо было физически мстить насильникам, но ненавидела она их всей душой.

Однако этот случай был куда сложнее. Доктор Гоулден по долгу службы поддерживала постоянные отношения с отделами по расследованию сексуальных преступлений в полицейских участках, которые находились в радиусе пятидесяти миль, но это преступление было совершено на федеральной территории, и следовало проверить, под чью юрисдикцию подпадает расследование. Она решила переговорить об этом со своим соседом, Дэном Мюрреем из ФБР. Существовало и ещё одно осложнение. Преступник, о котором шла речь, в момент совершения преступления был сенатором США и даже сейчас сохранил за собой кабинет в здании Капитолия. Однако с тех пор он занял другую должность. Теперь преступник уже не был сенатором от Новой Англии. Он стал вице-президентом Соединённых Штатов.

Должность командующего подводными силами Тихоокеанского флота была когда-то недосягаемой мечтой всякого подводника, но теперь это осталось в прошлом. Первым знаменитым командующим был вице-адмирал Чарлз Локвуд, а из тех, кто сумели разгромить Японию, более важную роль сыграл только Честер Нимиц, ну и, может быть, Чарлз Лейтон. Именно по команде Локвуда, занимавшего тогда этот самый кабинет на вершине горы, с которой просматривался весь Пирл-Харбор, Маш Мортон, Дик О'Кейн, Джин Флакки и другие легендарные командиры подводных лодок шли в бой против японских кораблей. Тот же самый кабинет, та же самая дверь и даже та же самая надпись на двери: «Командующий подводными силами, Тихоокеанский флот США», однако теперь, чтобы занять эту должность, воинское звание могло быть и пониже. Контр-адмирал ВМС США Барт Манкузо понимал, как ему повезло, что он сумел подняться столь высоко. Это радовало его.

А вот огорчало сознание, что он по сути дела стал командующим умирающего флота. Локвуд командовал настоящим флотом, который состоял из множества подводных лодок и плавучих баз. Ещё недавно Остин Смит посылал свои сорок субмарин в разные уголки самого большого в мире океана. Теперь же в распоряжении Манкузо всего девятнадцать ударных подводных лодок и шесть ракетоносцев, причём все шесть стоят у причала, ожидая, когда их разоружат в Бремертоне и затем пустят на металлолом. Не останется ни одного ракетоносца, даже в память о прошлом в качестве музейного экспоната. Впрочем, это мало беспокоило Манкузо. Ему никогда не нравились подводные ракетоносцы, не нравилась страшная цель, для которой они были предназначены, не нравилась система их скучного и методичного патрулирования, не нравился, наконец, моральный настрой их командиров. Воспитанный на ударных подлодках, Манкузо всегда предпочитал активные действия торпедных субмарин — предпочитал раньше, поправил он себя.

Раньше. Теперь всему этому пришёл конец — или почти пришёл. Со времён Локвуда назначение ударных атомных подводных лодок изменилось. Если в прошлом они занимались преследованием надводных кораблей — как торговых, так и военных, — то позже стали охотиться в первую очередь за вражескими подводными лодками, подобно тому как основной целью истребителей стало уничтожение истребителей же противника. Такая направленность сузила сферу действий подводников, сосредоточив все внимание на соответствующем снаряжении и блестящей подготовке команды. Никто не мог преследовать вражеские подводные лодки более успешно, чем ударные субмарины. Трудно было предположить, что это назначение ударных подводных лодок окажется ненужным. На протяжении всей своей службы на подводном флоте Манкузо готовился к выполнению задачи, которая, как он надеялся, никогда не будет поставлена перед ним, — обнаружении, преследовании и последующем уничтожении советских подводных лодок — и ударных и ракетоносных. Более того, ему удалось достичь в этом деле такого совершенства, о каком не мог мечтать ни один командир-подводник, — он принимал участие в захвате русской субмарины, — легендарном захвате, все ещё находящемся в списке самых секретных успехов его страны. В конце концов, захват в плен лучше уничтожения, не правда ли? Но время шло, и мир изменился. Манкузо приложил к этому немало усилий и гордился этим. Не стало Советского Союза.

К сожалению — по крайней мере так ему казалось, — с распадом Советского Союза исчез и его военно-морской флот, а поскольку угроза со стороны советских подводных лодок сошла на нет, его страна — как это неоднократно случалось и в прошлом — вознаградила своих воинов тем, что забыла об их существовании. Теперь субмаринам контр-адмирала Манкузо нечем стало заниматься. Некогда могучий огромный советский Военно-морской флот на деле прекратил своё существование. Только на прошлой неделе он просматривал спутниковые фотографии баз в Петропавловске и Владивостоке. Все до единой подводные лодки, находившиеся в составе советского — теперь русского! — флота, были пришвартованы у причалов, а на некоторых снимках отчётливо виднелись рыжие потёки ржавчины — следствие коррозии металла.

Как ещё можно использовать подводные лодки? Преследовать на них торговые суда? Но это просто смешно. Более того, «орионы», в том числе и огромное количество самолётов Р-ЗС, тоже предназначенных для преследования и уничтожения вражеских подводных лодок, уже давно оснастили ракетами «воздух — корабль», они летали со скоростью на порядок выше скорости любой субмарины и в том маловероятном случае, когда понадобится потопить транспортное судно, могли сделать это намного лучше и быстрее.

То же самое относилось и к надводным военным кораблям — к тем, что ещё оставались в строю. Грустная правда, если можно было так назвать создавшееся положение, заключалась в том, что Военно-морской флот США, даже сократившийся и находившийся на грани уничтожения, всё-таки был способен справиться с тремя флотами любых других стран, вместе взятыми, быстрее, чем противник успеет собрать силы и опубликовать пресс-релиз о своих агрессивных намерениях.

И что же дальше? Даже если твоя команда выигрывала Суперкубок по американскому футболу, ты знал, что на следующий год ей снова предстоит играть против соперников. А вот в этой самой серьёзной из всех человеческих игр победа, достигнутая его страной, привела к гибели флота. В море у США не осталось соперников, да и на суше тоже, и при новом мировом порядке подводные силы оказались первыми из всех видов вооружённых сил, нужда в которых исчезла. То обстоятельство, что подводные силы Тихоокеанского флота ещё действовали, объяснялось бюрократической инертностью. На Тихоокеанском флоте должна существовать должность командующего всех служб, следовательно, сохранился и пост командующего подводными силами — по аналогии с морской авиацией, надводными кораблями и службой тыла.

Из девятнадцати ударных подводных лодок, которые были в распоряжении Манкузо, только семь находились сейчас в море. Четыре стояли на капитальном ремонте, и верфи старались как можно продлить его, чтобы оправдать собственное существование. Остальные лодки были ошвартованы у плавбаз или у пирсов, и обслуживающий их персонал прилагал все усилия, стараясь обнаружить все новые и новые недостатки для оправдания своей необходимости и сохранения рабочих мест. Из семи субмарин, находившихся в море, одна преследовала китайскую атомную ударную подлодку — эти лодки издавали такой шум, что Манкузо всерьёз беспокоился о барабанных перепонках гидроакустиков. Преследование китайских подводных лодок походило на наблюдение за слепым инвалидом, пересекающим пустую площадь при ярком дневном свете. Ещё две лодки Манкузо занимались выполнением экологических программ — следили за китами, чтобы определить их поголовье. Это делалось не для китобоев, а по просьбе учёных-экологов. Выполняя задание, подводники сумели установить, что китов значительно больше, чем предполагалось. Опасности вымирания китов не стало, и потому перед организациями экологов тоже возникли трудности с финансированием. Правда, все, что было связано с китами, ничуть не беспокоило Манкузо — он никогда не собирался за ними охотиться.

Остальные четыре субмарины занимались боевой подготовкой, практикуясь главным образом в слежке друг за другом. Однако защитники окружающей среды сумели всё-таки отомстить подводным силам Тихоокеанского флота США. Если раньше они в течение тридцати лет протестовали против строительства и эксплуатации атомных подводных лодок, то теперь боролись против их вывода из строя, ссылаясь на сопряжённые с этим экологические опасности, так что больше половины рабочего времени Манкузо тратил на самые разные доклады, ответы на запросы и подробные разъяснения ответов. «Неблагодарные мерзавцы», — ворчал Манкузо, В конце концов, разве не он помог им решить проблему охраны китов? Адмирал фыркнул в свою чашку кофе и открыл новую папку.

— У меня хорошие новости, шкипер, — неожиданно услышал он за спиной.

— Кто тебя сюда пустил, черт побери?

— Я договорился с твоим боссом, — ответил Рон Джоунз. — Он утверждает, что ты погребён под грудой каких-то документов.

— Уж ему-то следует знать каких. — Манкузо встал, чтобы поздороваться с гостем. У доктора Джоунза тоже возникло немало проблем. От окончания холодной войны пострадали почти все фирмы, которые выполняли оборонные заказы, а Джоунз занимался разработкой гидроакустических систем для подводных лодок. Разница заключалась лишь в том, что, работая на Министерство обороны, Джоунз успел разбогатеть. — У тебя есть хорошие новости?

— Наша компьютерная программа оказалась наиболее оптимальней для прослушивания морских глубин в поисках наших теплокровных угнетаемых сородичей. Мы только что получили донесение с «Чикаго» — им удалось обнаружить ещё двадцать горбачей в Аляскинском заливе. Думаю, мне удастся заключить контракт с обществом охраны китов, так что я могу позволить себе пригласить тебя пообедать, — закончил Джоунз, опускаясь в кожаное кресло. Ему нравилось на Гавайях, и он был одет по-курортному.

— Скажи, ты когда-нибудь испытываешь печаль по старым добрым временам? — спросил Барт улыбнувшись.

— Ты имеешь в виду те дни, когда мы носились по океану на глубине четыреста футов в стальном цилиндре и по два месяца к ряду не видели дневного света и дышали воздухом, пропахшим машинным маслом пополам с ароматом гальюна, когда мы каждую неделю ели одно и то же, смотрели старые кинофильмы и записанные на видеоплёнку телевизионные шоу, уставившись на экран размером с лист бумаги, когда по шесть часов просиживали с наушниками в напряжении, словно нейрохирург на операции, и мечтали, что когда-нибудь удастся поспать ночью целых пять часов подряд? Да, Барт, это были хорошие деньки. — Джоунз помолчал, задумавшись на мгновение. — Жаль, что я уже не так молод, чтобы испытывать удовольствие от этого. А ведь мы тогда знали своё дело, правда?

— Лучше многих, — кивнул Манкузо. — Так что там у тебя с китами?

— Новая компьютерная программа, что разработали мои парни, позволяет прислушиваться к дыханию и частоте сердечных сокращений у китов. Оказалось, у них характерная частота. Если приложить к этим громадинам стетоскоп, когда они плывут в глубине, то барабанные перепонки сомкнутся посреди черепа.

— А для чего программа была разработана первоначально?

— Разумеется, для слежения за подводными лодками типа «кило». — Джоунз усмехнулся и посмотрел в окно на опустевшую военно-морскую базу. — Только не теперь. Мы кое-что изменили, в том числе внешний вид, и я связался с экологами.

Манкузо мог бы рассказать, как использовалась эта программа в Персидском заливе для слежения за этими самыми иранскими подводными лодками типа «кило». Согласно разведданным, одна из них недавно исчезла. Скорее всего она попала в этом мелком заливе под киль какого-нибудь супертанкера, причём команда танкера даже не заметила, что они с чем-то столкнулись. Как бы то ни было, остальные подводные лодки иранцев находились сейчас у причалов. Может быть, до иранцев дошло наконец прозвище, которым наградили их старые моряки, — их ведь называли когда-то «поросячьими судёнышками», — и они решили больше не прикасаться к своим новым субмаринам.

— Да, выглядит пустовато. — Джоунз кивнул на то, что было когда-то одной из крупнейших военно-морских баз в мире. Ни одного авианосца, только два крейсера, несколько эсминцев, столько же фрегатов, пять плавбаз. — Кто теперь командует Тихоокеанским флотом — главный старшина?