Для участия в манёврах Манкузо было выделено пять подводных лодок. Три будут действовать в непосредственной близости от боевой авианосной группы, а «Эшвилл» и «Шарлотт» займутся проведением независимых операций, которые отнюдь не являются независимыми. Они будут проводить учения с четырьмя японскими субмаринами в пятистах милях к северо-западу от атолла Куре, играя роль охотников за подводными лодками, прорывающимися через заградительный барьер из вражеских субмарин.

Предстоящие манёвры напоминали ситуацию, которую предполагалось встретить в Индийском океане. Японский военно-морской флот, который представлял собой главным образом оборонительное соединение, состоящее из эскадренных миноносцев, фрегатов и подводных лодок, попытается противостоять натиску боевой группы, в состав которой входят два авианосца. Задача японского флота заключалась в том, чтобы погибнуть славной смертью — именно такова историческая роль японцев, известных своим умением храбро умирать, подумал Манкузо с лёгкой улыбкой, — но не просто умирать, а оказав достойное сопротивление. Они пойдут на любые уловки, попытаются подкрасться на своих эсминцах достаточно близко, чтобы запустить противокорабельные ракеты «гарпун», и можно не сомневаться, что их новейшие эсминцы в силах осуществить такую задачу и уцелеть. В особенности это относится к их «конго», которые представляют собой отличную платформу для запуска противокорабельных ракет и напоминают американские эсминцы типа «эрли бёрк», вооружённые зенитными ракетами с системами радиолокационного наведения «иджис». Это были дорогие корабли, и все они носили названия японских боевых судов времён второй мировой войны. Родоначальник эсминцев типа «конго» был потоплен американской подводной лодкой «Си Лайон II», вспомнил Манкузо. Такое же название носила одна из немногих новейших американских субмарин, входящих в состав Атлантического флота. Пока под командованием Манкузо ещё не было подводных лодок типа «сивулф». Как бы то ни было, лётчикам придётся найти способ разобраться с кораблями, вооружёнными системами «иджис», хотя это им не слишком нравилось, верно?

Короче говоря, это будет неплохим упражнением для Седьмого флота. Оно пойдёт ему только на пользу. Индийцы действительно становились слишком уж агрессивными. Сейчас у Манкузо было семь подводных лодок, приданных Майку Дюбро, и эти семь плюс те, что он направил для участия в «Океанских партнёрах», составляли его полный контингент. Какое падение с высоты величия, подумал командующий подводными силами Тихоокеанского флота. Ну что ж, обычно так и происходит с великими.

Процедура встречи во многом напоминала брачный ритуал лебедей. Ты появляешься на заранее согласованном месте точно в заранее согласованное время, в данном случае с газетой — сложенной, но не скатанной — в левой руке и смотришь на витрину, где видимо-невидимо фотоаппаратов и бытовой электроники. Так обычно поступает всякий русский, впервые приехавший в Японию и поражённый разнообразием товаров, которые могут купить те, у кого есть твёрдая валюта. Если за тобой следят — а это возможно, хотя и маловероятно, — такое поведение покажется вполне нормальным. Как и полагается, точно в указанное время с ним столкнулся японец.

— Извините, — произнёс по-английски голос, что тоже выглядело обычным, потому что человек, которого он случайно толкнул, явно был гайджином.

— Не стоит, — по-английски, но с акцентом ответил Кларк, не повернув головы,

— Вы впервые в Японии?

— Нет, но в Токио впервые.

— О'кей, все в порядке. — Японец снова толкнул его, направляясь дальше по улице. Кларк подождал предписанные четыре или пять минут, прежде чем последовать за ним. Это было рутинным, но непременным правилом. Работа в Японии не то что работа на вражеской территории, не то что те операции, которые ему довелось проводить в Ленинграде (в его памяти название города всегда останется прежним, да и к тому же его произношение напоминало произношение ленинградца) или в Москве, однако надёжнее всего считать, что ты проводишь операцию на вражеской территории. Впрочем, хорошо, что это всё-таки территория союзников. В Токио столько иностранцев, что японская служба безопасности сбилась бы с ног, пытайся следить за всеми.

Говоря по правде, Кларк действительно впервые приехал в Японию, если не считать пребывания в аэропортах во время посадок для заправки и пересадок с одного рейса на другой, что нельзя считать визитом. Ему ещё никогда не приходилось видеть подобную толчею на улицах, даже в Нью-Йорке не было таких толп. Кроме того, Кларк испытывал неловкость, потому что резко выделялся среди окружающих. Нет ничего хуже для оперативника, чем неспособность слиться с толпой, однако рост в шесть футов и один дюйм сразу выделял его как чужака, видимого за целый квартал для любого, кто проявлял к нему интерес. А на него смотрело так много людей, заметил Кларк. Но самым удивительным было то, что ему уступали дорогу, особенно женщины, а дети прямо-таки шарахались в сторону, словно здесь появился Годзилла[8], собирающийся разрушить их город. Значит, это правда. Ему доводилось слышать рассказы, но он никогда им не верил. Волосатый варвар. Странно, мне как-то не приходило в голову так думать о себе, пронеслось в голове Кларка. Он вошёл в «Макдоналдс». Помещение в обеденный час было переполнено, и, посмотрев по сторонам, он сел рядом с японцем. Мэри-Пэт права, подумал Кларк. Номури действительно способный оперативник.

— Итак, какие новости? — спросил он в шуме голосов.

— Мне удалось опознать её, и я нашёл дом, где она живёт.

— Ты быстро развернулся.

— Ничего сложного. Служба охраны нашего приятеля ни хрена не понимает в контрнаблюдении.

К тому же, мысленно добавил Кларк, ты ничем не отличаешься от окружающих, вплоть до озабоченного и напряжённого выражения на лице рядового служащего, торопливо проглатывающего свой ланч, чтобы вовремя вернуться к рабочему месту. Впрочем, для оперативника, действующего на чужой территории, озабоченное и напряжённое выражение лица является обычным состоянием. Самое трудное, подчёркивалось во время обучения на «Ферме», чувствовать себя спокойно и естественно.

— Ну что ж, тогда мне остаётся только получить разрешение на контакт с ней. — Это помимо всего прочего. У Номури не было допуска для знакомства с агентурной сетью «Чертополох». Может быть, это переменится? — подумал Джон.

— Сайонара. — Номури встал и направился к выходу, а Кларк принялся за рисовые клёцки. Совсем неплохо. Этот парень знает своё дело. Лишь тут его охватило недоумение: рисовые клёцки в «Макдоналдсе»?

Документы на столе Дарлинга с информацией о состоянии дел не имели никакого отношения к исполнению президентских обязанностей, зато имели непосредственное отношение к продолжению его пребывания на этом посту и потому всегда находились на пачке бумаг сверху. По данным опросов населения, рост популярности выглядит весьма впечатляюще, подумал Дарлинг. Из числа вероятных избирателей — а только они представляли интерес — по сравнению с прошлой неделей на целых десять процентов больше одобряли его действия как во внешней, так и во внутренней политике. В общем, он чувствовал себя как четырехклассник, возвращающийся домой с пятёрками в дневнике, полный желания показать их родителям, которые до сих пор сильно в нём сомневались. А ведь это только начало, проинформировал его руководитель службы социологических прогнозов, потому что для осознания перемен в политике людям требуется время. Уже сейчас три крупнейшие автомобилестроительные корпорации высказывали намерения вернуть на работу часть тех семисот тысяч рабочих, которые подверглись сокращению на протяжении предыдущих десятилетий, а ведь речь шла только о сборочных конвейерах. Затем нужно принять во внимание рабочих независимых компаний, занимавшихся изготовлением комплектующих, покрышек, автомобильного стекла, аккумуляторных батарей… Это могло вдохнуть новую жизнь в «Ржавый пояс», а там проживало немало избирателей.

Было очевидно или должно было быть очевидным, что подъем промышленности не ограничится производством одних автомобилей. Профсоюз работников автомобилестроительной промышленности (охватывающий всех занятых в производстве автомобилей и комплектующих) рассчитывал на приток тысяч членов, готовых платить членские взносы. Не очень отставало от него Международное братство работников электронной промышленности (телевизоры и видеомагнитофоны), а ведь существовало множество и других профсоюзов, задумывающихся о том, насколько большой кусок пирога придётся на их долю. Несмотря на то что по первоначальному замыслу закон о реформе торговли являлся достаточно простым, подобно многим простым идеям, он вносил широчайшие изменения в деловую жизнь страны. Президенту Дарлингу казалось, что он понимает глубину наступающих перемен, но скоро у него на столе зазвонит телефон. Глядя на него, президент уже знал, какие голоса он услышит, и не требовалось слишком богатого воображения, чтобы догадаться, о чём пойдёт речь, какие аргументы они предложат и какие обещания дадут. А он примет эти обещания.

Вообще-то Дарлинг никогда не собирался стать президентом Соединённых Штатов Америки, его намерения отнюдь не походили на устремления Боба Фаулера, подчинившего всю свою жизнь достижению этой цели. Честолюбивым планам Фаулера не смогла помешать даже смерть первой жены. Венцом политической карьеры Дарлинга было кресло губернатора Калифорнии, и, когда ему предложили стать кандидатом на должность второго после Фаулера человека в администрации, он согласился скорее из чувства патриотизма. Он не говорил об этом даже ближайшим советникам, потому что патриотизм был старомодным понятием в современном политическом мире, но Роджер Дарлинг чувствовал себя патриотом, помнил, что у каждого рядового гражданина Америки есть имя и лицо, что некоторые из них погибли во Вьетнаме, где он сам служил офицером, и, помня это, считал, что обязан и здесь служить как можно лучше.

Однако что значит «служить как можно лучше»? — спросил себя Дарлинг, как уже спрашивал несчётное число раз. Овальный кабинет — самое одинокое место в мире. Часто здесь появлялись разные посетители — от главы иностранного государства до школьника, победившего в конкурсе на лучшее сочинение, — но затем все уходили отсюда, и президент оставался один на один со своими обязанностями. Клятва, которую он дал при вступлении на этот пост, была настолько простой, что казалась лишённой всякого смысла. «Честно исполнять свой долг главы государства… не жалея сил отстаивать, защищать и охранять…». Хорошие слова, но каково их значение? Может быть, Мэдисон и другие авторы Конституции считали, что он сам постигнет возвышенный смысл этих слов, может быть, в 1789 году это понимали все — просто понимали, — но с тех пор прошло уже больше двух сотен лет, и по какой-то причине они не записали толкование президентской клятвы для будущих поколений.

Но ещё хуже было то, что всегда находились люди, готовые объяснить тебе, что, по их мнению, значат эти слова, и, если принимать во внимание все точки зрения, два плюс два становилось равным семи. Рабочие и руководители предприятий, производители и потребители, налогоплательщики и те, кто тратили эти налоги, — все имели свои потребности, свои нужды, свои аргументы, и у всех были превосходные лоббисты, выражающие их точки зрения. Самым пугающим было то, что все они рассуждали здраво — в определённом смысле, — причём достаточно здраво, чтобы действительно верить, будто два плюс два равняется семи. Вернее сказать — верили, до тех пор пока ты не объявлял настоящую сумму, и тогда каждый из них — каждый! — тут же заявлял, что это слишком много, что страна не может позволить себе идти на поводу у особых интересов остальных групп.

Вдобавок ко всему, если ты стремился достичь чего-то, хотел послужить своему народу, тебе нужно было прежде всего стать президентом, став же им, продолжать оставаться на этом посту, а это означало, что приходилось давать обещания и выполнять их. По крайней мере некоторые. И где-то в течение этого процесса исчезали мысли о стране, а вместе с ними и мысли о Конституции, и к концу дня ты занимался тем, что отстаивал, защищал и охранял… что? Неудивительно, что мне никогда не хотелось оказаться в Белом доме, подумал Дарлинг, сидя за столом и глядя на очередной доклад о положении в стране. Вообще-то он попал сюда по чистой случайности. Бобу понадобилось привлечь на свою сторону Калифорнию, и ключом к этому являлся Дарлинг — молодой, пользующийся популярностью губернатор штата, принадлежащий к той же партии. Однако теперь Дарлинг стал президентом Соединённых Штатов и его не покидал страх, что он может не справиться со своими обязанностями. Печальный факт заключался в том, что ни у одного смертного не было достаточных интеллектуальных способностей, чтобы просто понять дела, решением которых должен заниматься президент. Взять, например, экономику — теперь, когда Советский Союз ушёл с политической арены, она являлась, по-видимому, самым главным в обязанностях президента, а это была сфера, в которой его собственные помощники оказались неспособными даже разработать свод правил, доступных для понимания сколько-нибудь разумного человека.

Ну что ж, по крайней мере он знал, что для людей лучше иметь работу, чем не иметь её. В общем, для страны выгоднее производить большинство потребляемых ею товаров, чем тратить деньги за океаном, оплачивая труд чужих рабочих, производящих эти товары. Он понимал этот принцип и, что ещё лучше, мог объяснить его другим, а поскольку люди, к которым он обращался, сами были американцами, они скорее всего согласятся с ним. Поэтому рабочие, объединённые в профсоюзы, встанут на его сторону. Кроме того, и руководители предприятий тоже будут довольны. А разве политика, при которой довольны обе стороны, не является правильной? Конечно, является. Тогда и экономисты должны быть удовлетворены, верно? Более того, Дарлинг был убеждён, что американские рабочие ничем не хуже всех остальных в мире, что они вполне могут конкурировать на равных с кем угодно. И разве вся его политика не была направлена на достижение этой цели?..

Дарлинг повернулся в своём дорогом кресле и посмотрел через толстое оконное стекло на памятник Вашингтону. Для Джорджа всё было, наверно, куда проще. Да, конечно, он был первым, и ему пришлось заниматься подавлением «водочного бунта», который в учебниках истории не кажется таким уж серьёзным. Кроме того, ему пришлось стать примером и заложить основы деятельности для остальных президентов. В то время единственными налогами были те, что изымались в качестве таможенных пошлин и акцизных сборов — по современным представлениям непопулярные и регрессивные, но направленные только на затруднение импорта и наказание людей, слишком увлекающихся алкоголем. Дарлинг не собирался прекращать ввоз товаров из-за рубежа, просто хотел сделать конкуренцию справедливой. Ещё со времён Никсона американское правительство уступало этим людям, во-первых, потому что Америка нуждалась в их базах (словно подозревая, что Япония пойдёт на заключение соглашения со своими злейшими врагами!), а затем потому, что… почему? Потому что это казалось удобным? А кто-нибудь разбирается в этом? Что ж, теперь всё будет иначе и всем станет ясно почему.

Или, скорее, поправил себя Дарлинг, им будет казаться, что они знают это. Возможно, самые циничные из них поймут действительную причину, и все будут отчасти правы.

Кабинет премьер-министра в Дайете, здании японского парламента — поразительно безобразном сооружении, выделяющемся среди других зданий города, отнюдь не славящегося красотой своей архитектуры, — выходил окнами на зелёную лужайку, однако человек, сидящий в своём вращающемся кресле, не смотрел на неё. Скоро он окажется изгнанным из этого кабинета и будет смотреть в него снаружи.

Тридцать лет, думал он. Все вполне могло быть по-другому. Ему ещё не было тридцати, а он уже получал заманчивые предложения занять влиятельный пост в правящей тогда либерально-демократической партии, что гарантировало продвижение к вершинам политической власти, потому что даже в то время его поразительный интеллект вызывал уважение у всех, включая политических врагов. Поэтому к нему обращались самым дружеским образом, взывая к его патриотизму и видению будущего для его страны, используя это видение в качестве приманки перед его молодыми глазами идеалиста. Понадобится время, говорили ему, но когда-нибудь он сможет занять вот это кресло в этом самом кабинете. Мы это гарантируем. От него требовалось одно: поддерживать хорошие отношения, войти в состав их команды, оказывать помощь…

Он всё ещё помнил свой ответ, который повторял раз за разом, тем же тоном, теми же словами, пока наконец они поняли, что он не собирается торговаться с ними, не пытается добиться большего для себя, и оставили его в покое, недоуменно качая головами и не понимая причины.

А ведь он стремился к тому, чтобы Япония стала демократической страной в полном смысле этого слова, а не страной, управляемой одной партией, подчинённой, в свою очередь, горстке могущественных людей. Признаки коррупции были очевидны ещё тридцать лет назад для всех, кто были готовы непредвзято смотреть на происходящее, однако избиратели, простые люди, привыкшие за две тысячи лет подчиняться сильным, не могли изменить свой взгляд на политическую систему, потому что корни демократии ещё не укрепились в их сознании и были слабы, как корешки рисовой рассады в сырой наносной почве. Демократия в Японии превратилась в величайший обман, настолько грандиозный, что в него верили все жители страны и даже зарубежные наблюдатели. Тысячелетние традиции остались прежними. Да, конечно, некоторые косметические перемены произошли. Женщины получили теперь право голоса, но, подобно женщинам во всех остальных странах мира, они голосовали так, как им диктовали их кошельки, следом за своими мужьями, и они, как и их мужья, превратились в часть культуры, требующей безусловного повиновения в той или иной форме. Следовало подчиняться указаниям, поступающим сверху, и по этой причине манипулировать его соотечественниками было очень просто.

Самым горьким для премьер-министра было то, что он считал, что сумеет все это изменить. Его видение будущего страны, о котором он не рассказывал никому, заключалось в том, чтобы коренным и фундаментальным образом перестроить всю существующую в ней систему. Почему-то раньше это совсем не казалось такой уж грандиозной задачей. Разоблачив и сокрушив официально существующую коррупцию, он надеялся продемонстрировать народу, что те, кто находятся наверху, не заслуживают повиновения, которого требуют, что простым гражданам достанет разума, порядочности и интеллекта для того, чтобы самим решать собственную судьбу и выбрать правительство, способное заботиться об их нуждах.

И ты действительно верил в это, дурак, мысленно сказал он себе и посмотрел на телефон. Мечты и иллюзии молодости отказываются умирать, правда? Он не сумел добиться своей цели. Теперь он понимал, что невозможно решить эту проблему в одиночку и в течение одного поколения, что для осуществления необходимых перемен ему нужна экономическая стабильность, которой можно достичь, только полагаясь на старый порядок, а старая система была коррумпированной. Подлинная ирония заключалась в том, что он стал премьер-министром из-за недостатков старой системы, однако нуждался в её восстановлении, чтобы затем было от чего избавляться. Вот это он понимал не до конца. Старая система оказывала слишком сильное давление на американцев, приносила стране такие экономические выгоды, о которых не могло мечтать даже общество «Чёрного дракона», а когда американцы попытались принять ответные меры, иногда справедливые и понятные, а иногда поспешные и необдуманные, продиктованные гневом и раздражением, возникли условия для его прихода к власти. Однако избиратели, сделавшие возможным создание его парламентской коалиции, рассчитывали на то, что он создаст для них более благоприятные условия, а на пути достижения этой цели он не мог пойти на уступки Америке, потому что тогда пришлось бы ухудшить экономическое положение страны.

Вот почему он пытался блокировать одной рукой и действовать другой и лишь теперь понял, что нельзя поступать так в одно и то же время. Для этого требовалось искусство, которым не мог обладать ни один человек.

А его враги знали это. Им было известно это ещё три года назад, когда он создал свою коалицию, теперь они терпеливо ждали, когда он потерпит неудачу и вместе с ним рухнут его идеалы. Действия американцев всего лишь ускорили процесс и не могли повлиять на окончательный исход.

Может ли он изменить положение даже сейчас? Он может снять трубку телефона, позвонить Роджеру Дарлингу, обратиться к нему с личной просьбой, чтобы он отложил подписание нового закона, и немедленно начать переговоры. Но какой из этого прок? В случае согласия Дарлинг нанесёт удар по собственной репутации, и хотя американцы считали «потерю лица» сугубо японским понятием, это играло для них не менее важную роль, чем для японцев. Более того, Дарлинг просто не поверит в его искренность. Отношения между двумя странами были до такой степени подорваны неудачными переговорами целого поколения, что у американцев нет оснований считать, что в данном случае всё обстоит иначе, — и, если говорить правду, он в любом случае вряд ли сумеет гарантировать благоприятный исход переговоров. Возглавляемая им парламентская коалиция не устоит, когда станет известно об уступках, на которые ему придётся пойти, потому что ставкой станут рабочие места, а при экономической ситуации, когда безработица в стране достигла рекордного уровня в пять процентов, у него не хватит сил, чтобы пойти на риск её дальнейшего повышения. Вот почему, раз он не сможет выдержать политическое давление от подобного шага, произойдёт нечто ещё худшее, и его коалиция не сумеет устоять. По сути дела вопрос заключался лишь в том, сам ли он разрушит свою политическую карьеру или предоставит такую возможность кому-то другому Что навлечёт на него больший позор? Этого он не знал. Зато он отдавал себе отчёт в том, что не сможет заставить себя позвонить американскому президенту. Это будет бесплодным шагом, таким же бесплодным, осознал он сейчас как и вся его политическая карьера. Книга уже закончена. Пусть кто-то другой напишет заключительную главу.