Келли тихо ругался про себя, уезжая от ее дома. Теперь у него на руках снова были матерчатые перчатки и он протирал ими все внутри машины, до чего мог дотянуться. Нельзя было рисковать, принимая участие в подобных разговорах. О чем шла речь? Как, черт побери, он мог знать это? В поле все было гораздо проще. Ты опознал врага или, что того чаще, кто-то сказал тебе, что происходит, кто враг и где он находится, — подобная информация часто оказывалась неверной, но она по крайней мере определяла тебе позицию, с которой нужно начинать действовать. Однако в инструкциях по проведению операции никогда, вообще-то, не говорилось, каким образом она может изменить мир или закончить войну. Об этом ты прочтешь в газетах — информация, повторяемая репортерами, которым на все наплевать, полученная от офицеров, которые мало что знают, или от политиков, не потрудившихся выяснить это даже для себя. «Инфраструктура» и «кадры» были там любимыми словами, но он преследовал людей, а не инфраструктуру, что бы это слово ни значило, черт побери. Инфраструктура это что-то неодушевленное, против чего ведет борьбу Сэнди. Это не человек, совершивший гнусные поступки, за которым теперь охотятся, как за крупным опасным хищником. И каким образом все это применимо к тому, чем он занимается сейчас? Келли напомнил себе, что ему нужно взять под строгий контроль свои мысли, помнить, что он охотится за людьми точно так же, как он делал это раньше. Он не собирался изменять весь мир, просто хотел сделать чистым его маленький уголок.

— У тебя еще не прошла боль, мой друг? — спросил Гришанов.

— По-моему, у меня сломаны ребра.

Закариас опустился на стул, явно испытывая острую боль и тяжело дыша. Это начинало беспокоить русского. Такая травма могла привести к воспалению легких, а воспаление легких могло убить человека в таком ослабленном физическом состоянии. Охранники проявили излишнее рвение, избивая американского офицера, и хотя, это было сделано по просьбе Гришанова, он рассчитывал всего лишь на то, что они причинят боль американцу, не больше. Мертвый военнопленный не сможет сообщить русскому полковнику то, что он стремился узнать.

— Я говорил с майором Вином. Эти маленькие дикари заявляют, что у них нет лишних лекарств. — Гришанов пожал плечами. — Это может вполне оказаться правдой. Тебе действительно очень больно?

— Да, каждый раз, когда я делаю вдох, — ответил Закариас, и было ясно, что он говорит правду. Его лицо казалось даже бледней обычного.

— Извини, Робин, но у меня только одно средство от боли, — смущенно произнес Гришанов, протягивая фляжку.

Американец покачал головой, и даже это, по-видимому, причиняло ему боль.

— Нет, я не могу.

Гришанов заговорил с разочарованием человека, пытающегося убедить друга:

— Тогда ты поступаешь глупо, Робин. Боль никому не приносит пользы — ни тебе, ни мне, ни твоему Богу. Пожалуйста, разреши помочь тебе хоть немного. Ну, пожалуйста, а?

Я не должен, сказал себе Закариас. Поступить так — значит, нарушить заповедь. Его тело является храмом, который нужно поддерживать в чистоте, не допуская в него такие вещи. Но храм уже рухнул. Больше всего Закариас боялся внутреннего кровотечения, Сможет ли его тело исцелить себя? Должно, и при обстоятельствах, даже только приближающихся к нормальным, оно без труда осуществило было это, но сейчас он понимал, что его физическое состояние ужасно, травма спины так и не прошла, и вот теперь сломанные ребра... Боль стала его постоянным спутником, она помешает сопротивляться при допросе, и потому ему придется отдать чему-то предпочтение — религии или долгу противостоять вопросам. Теперь все вокруг казалось не таким ясным. Может быть, ослабив боль, он ускорит свое выздоровление и облегчит выполнение своего долга. Итак, как же ему поступить? Этот простой вопрос казался сейчас более запутанным, и его взгляд устремился на металлическую фляжку. Внутри нее скрывалось облегчение. Не такое уж большое, но все-таки облегчение, а ему требовалось облегчение, чтобы держать себя в руках. Гришанов отвинтил крышку.

— Ты катаешься на лыжах, Робин? Закариаса удивил этот вопрос.

— Да, научился еще мальчишкой.

— По равнине?

Американец покачал головой.

— Нет, я катаюсь на горных лыжах.

— Хороший снег на горах Уасач? Я имею в виду для лыж. Робин улыбнулся вспоминая.

— Очень хороший, Коля. Там у нас сухой снег. Пушистый, почти как очень мелкий песок.

— А-а, это самый лучший снег. На, выпей. — Он передал фляжку американцу.

Сделаю один глоток, подумал Закариас. Чтобы хоть чуть снять боль. Он отпил из фляжки. Пусть она немного стихнет, тогда я смогу контролировать свои действия.

Гришанов наблюдал за тем, как американец пил, увидел, как заслезились его глаза, надеясь, что тот не начнет кашлять — у него тогда может усилиться кровотечение. Это была хорошая водка, полученная им из посольского магазина в Ханое, единственный продукт, в котором его страна никогда не испытывала недостатка и которого всегда было достаточно в посольстве. Лучший сорт «бумажной» водки, действительно приправленной старой бумагой, любимой водки Гришанова — американец вряд ли заметит это, да и сам он, по правде говоря, переставал замечать после третьего или четвертого стакана.

— Ты — хороший лыжник, Робин?

Закариас почувствовал, как тепло охватывает все тело и расслабляет его. Боль уменьшилась, он даже почувствовал некоторый прилив сил, и если этому русскому хочется поговорить о катании на лыжах — ну что ж, это не причинит особого вреда, верно?

— Я катался на самых крутых склонах, доступных только профессионалам, — с удовольствием произнес Робин. — Начал еще ребенком. Помнится, мне было лет пять, когда отец впервые поставил меня на лыжи.

— Твой отец тоже был летчиком?

— Нет, адвокатом, — покачал головой американец.

— А вот мой отец — профессор истории в Московском государственном университете. У нас есть дача, и зимой, когда я был маленьким, катался на лыжах в лесу. Мне так нравилась тишина. Все, что слышно, это — как это вы говорите, шорох? Да, шорох лыж по снегу. И ничего больше. Подобно одеялу на всей земле, ни малейшего шума, одна тишина.

— Если встанешь рано, горы тоже бывают такими. Нужно выбрать хороший день, после того как кончится снегопад и почти нет ветра.

Гришанов улыбнулся.

— Вроде полетов, верно? Летишь в одноместном самолете, солнечный день, в небе отдельные белые облачка. — Он наклонился вперед с хитрым выражением на лице. — Скажи мне, тебе приходило в голову на несколько минут выключить радио, для того чтобы остаться в одиночестве?

— Вам это разрешают? — спросил Закариас. Гришанов усмехнулся и покачал головой:

— Нет, но я все равно так поступаю.

— Молодец, — отозвался Робин, улыбаясь собственным воспоминаниям. Он вспомнил про один послеполуденный полет, когда он летел с базы ВВС в Маунтин-Хоум, это было февральским днем шестьдесят четвертого.

— Так, наверно, чувствует себя Бог, правда? Летишь один. Можешь не замечать рева двигателя. Для меня все посторонние шумы исчезают через несколько минут. И у тебя так же?

— Да, если твой шлем хорошо подогнан.

— Это и есть настоящая причина, по которой я люблю летать, — солгал Гришанов. — Вся остальная чепуха, канцелярская работа, лекции, ремонтно-профилактические занятия — это цена, которую я плачу за полеты. Как это увлекательно, лететь одному в синеве, подобно мальчишке, катающемуся на лыжах в лесу, — только еще лучше. В ясный солнечный день сверху открывается такая дивная панорама. — Он снова вручил фляжку Закариасу. — Как ты думаешь, эти маленькие дикари способны понять такое?

— Вряд ли. — На мгновение американец заколебался. Ну что ж, он уже выпил пару глотков. Еще немного водки не причинит вреда, верно? Закариас поднес фляжку к губам.

— Я делаю вот так, Робин: держу ручку управления самыми кончиками пальцев. — Гришанов продемонстрировал это на винтовой крышке фляжки. — Закрываю на мгновенье глаза, и, когда снова открываю их, мир вокруг уже изменился. Я больше не составная часть мира. Я что-то совсем другое — вроде ангела, например, — шутливо заметил он. — И тогда я овладеваю небом, подобно тому как овладеваю женщиной, хотя это не совсем похоже. По-моему, лучше всего чувствуешь себя в одиночестве.

Похоже, этот парень действительно понимает, подумал американец. Он по-настоящему ощущает чувства летчика.

— Ты говоришь как поэт.

— Да, я люблю поэзию. Мне не хватает таланта самому писать стихи, но это не мешает мне их читать, запоминать и чувствовать, что хочется поэту от его читателей, — тихо произнес Гришанов, действительно веря этому, следя за тем, как глаза американского летчика смотрят куда-то вдаль, становясь мечтательными. — Мы очень похожи, мой друг.

— Так что же случилось с Джу-Джу? — спросил Таккер.

— Похоже на ограбление. Он стал слишком небрежным. Это ведь один из твоих людей? — спросил Шарон.

— Да, он продавал немалую долю моего товара.

— Чья это работа? — Они сидели в главном зале публичной библиотеки Инока Пратта, скрытые несколькими рядами стульев. Прямо-таки идеальное место. Здесь к ним трудно приблизиться незаметно и невозможно установить подслушивающую аппаратуру. И хотя тут было тихо, но имелось множество маленьких ниш.

— Мы не знаем. Генри. Райан и Дуглас были на месте убийства, и мне показалось, что они мало чего узнали. Послушай, неужели на тебя так подействовало убийство одного уличного торговца?

— Ну что ты, вовсе нет. Но это нанесло мне определенный ущерб. Еще никогда не убивали ни одного из моих людей.

— Неужели ты не понимаешь, Генри? — Шарон перелистнул несколько страниц. — Торговля наркотиками — дело рисковое. Кому-то понадобилось немного наличных, может быть, и наркотики, чтобы быстро самому войти в дело? Ищи нового дилера продавать твой товар. Черт возьми, они так здорово взяли твоих ребят — может быть, тебе удастся договориться с ними, а?

— У меня хватает своих людей. К тому же это плохо повлияло бы на бизнес. Как убили моих парней?

— Очень профессионально. Каждый из них получил по две пули в лоб. Дуглас считает, что это дело рук мафии.

— Вот как? — повернулся к нему Таккер. Шарон говорил, сидя спиной к Таккеру:

— Генри, это не работа мафии. Ведь Тони не пойдет на что-нибудь вроде этого, верно?

— Нет, пожалуй. — Но Эдди может пойти, подумал Таккер.

— Мне нужно кое-что от тебя, — продолжил Шарон.

— Что именно?

— Наведи меня на дилера. А что ты ожидал от меня? Сказать, кто выиграет второй заезд на скачках в Пимлико?

— Но ведь слишком много из уличных торговцев работает теперь на меня — или ты забыл? — Таккер активно пользовался помощью Шарона — даже более чем активно, — чтобы устранить главных соперников, но, по мере того как он укреплялся на рынке наркотиков, оставалось все меньше и меньше независимых дилеров, которых он мог сдать в полицию. Особенно это относилось к крупным поставщикам. Таккер систематически выбирал людей, не желающих работать на него, и полиция делала все остальное, освобождая ему поле деятельности. Те немногие, кто остались, могут стать полезными союзниками вместо конкурентов, если только ему удастся договориться с ними.

— Ведь ты хочешь, Генри, чтобы я защищал тебя. В этом случае мне необходимо стоять во главе расследования. А чтобы все расследования находились под моим наблюдением, мне надо время от времени вылавливать крупную рыбу. — Шарон вернул книгу на полку. Почему он обязан объяснять все это такому человеку?

— Когда?

— В начале будущей недели. Подыщи кого-нибудь покрупнее. Я хочу произвести сенсационный арест.

— Я сообщу тебе. — Таккер поставил взятую им книгу на полку и вышел из зала. Шарон остался еще на несколько минут, перебирая книги в поисках нужной. Наконец он нашел ее вместе с вложенным в середину конвертом. Лейтенант полиции не стал считать деньги. Он знал, что сумма правильна.

Грир познакомил его с присутствующими:

— Мистер Кларк, это генерал Мартин Янг, а это — Роберт Риттер.

Келли пожал им руки. Генерал морской пехоты был летчиком, как Максуэлл и Подулски, отсутствовавшие сегодня. Он не имел представления о Риттере, но тот заговорил первым.

— Вы сделали превосходный анализ. Его язык не слишком профессионален, но вы обратили внимание на все основные вопросы.

— Сэр, разобраться в этом не так уж трудно. Наземная атака будет не очень сложной. У них в лагере не первоклассные солдаты, и даже те, что несут его охрану, смотрят внутрь лагеря, а не наружу. На каждой сторожевой вышке, скажем, по двое солдат. Установленные там пулеметы направлены на бараки, и понадобится несколько секунд, чтобы развернуть их в противоположном направлении. Можно подобраться под прикрытием леса и подойти на дальность стрельбы гранатометов М-79. — Келли показал рукой на плане:

— Вот казарма, в ней всего две двери, и я готов побиться об заклад, что там размещается меньше сорока солдат.

— Штурм начнется отсюда? — Генерал Янг постучал пальцем по юго-западному углу лагеря.

— Совершенно верно, сэр. — Для морского летчика генерал понимал обстановку удивительно быстро. — Сложность заключается в том, чтобы доставить штурмовую группу как можно ближе к цели. Для этого понадобится использовать погодные условия, что не так сложно в это время года. Два вертолета, вооруженных обычными ракетами «воздух — земля» и крупнокалиберными пулеметами, чтобы залить огнем вот эти два здания. Спасательные вертолеты совершат посадку вот здесь. С момента начала стрельбы на все понадобится меньше пяти минут. Это наземная часть операции. Остальное за летчиками.

— Значит, вы считаете, что ключом к успешному проведению операции является высадка штурмовой группы вплотную к...

— Нет, сэр. Если вам нужен еще один Сонг-Тай, можно просто повторить прежний план и посадить вертолет прямо внутри лагеря, но я слышал, что масштабы планируемой операции должны быть небольшими.

— Правильно, — согласился Риттер. — Это должна быть небольшая операция. Мы никогда не сможем получить разрешение на крупномасштабное вторжение.

— Тогда понадобится штурмовая группа намного меньшая, чем в Сонг-Тай, и придется прибегнуть к другой тактике. Благоприятный аспект операции заключается в том, что на этот раз предстоит захватить маленький лагерь с малочисленной охраной и вывезти из него немного военнопленных.

— Зато отсутствует фактор надежности, — нахмурившись, произнес генерал Янг.

— Это верно, риск увеличивается, — согласно кивнул Келли. — Штурмовая группа должна состоять из двадцати пяти человек. Их следует высадить вот в этой долине, они вскарабкаются на этот холм, скрытно приблизятся к лагерю, уничтожат сторожевые вышки, взорвут ворота. Тут же прилетят вооруженные вертолеты и зальют огнем обе казармы, а штурмовая группа пробьется в это здание. Пока спасательные вертолеты эвакуируют военнопленных и штурмовую группу, вооруженные вертолеты барражируют над лагерем, и затем мы все ныряем в долину и уносим ноги.

— Мистер Кларк, вы — оптимист, — заметил Грир, впервые напомнив Келли о , его кодовом имени. Если генерал Янг узнает, что он — всего лишь боцман, они никогда не заручатся его поддержкой, а Янг и без того так много сделал для них, ухлопав все средства, выделенные ему для строительства, на сооружение макета лагеря в натуральную величину в лесу, окружающем базу Куантико.

— Нам уже приходилось все это осуществлять раньше, адмирал.

— Кому поручим подбор членов штурмовой группы? — спросил Риттер.

— Этим уже занимаются, — заверил его Джеймс Грир. Риттер сел, глядя на аэрофотоснимки и планы. Он знал, что рискует своей карьерой, так же как рискуют карьерой Грир и все остальные. Однако у принятия хоть каких-нибудь мер была только одна альтернатива — не предпринимать ничего. А если не предпринять ничего, то по крайней мере один хороший человек, а может быть, и еще двадцать никогда не вернутся домой. И тут же Риттер признался себе, что настоящая причина в ином. Настоящая причина заключается в том, что другие люди приняли решение, что жизни этих двадцати не имеют значения, и эти другие люди могут снова его принять. Такой подход может со временем уничтожить ЦРУ. Станет трудно вербовать агентов, если весь мир узнает о том, что Америка не желает защищать тех, кто работал на нее. Соблюдение данного тобой слова — , это не просто желание честно выполнять принятые на себя обязательства. Это обеспечивает дальнейшее процветание.

— Лучше всего взяться за подготовку, еще до того как мы сообщим о наших намерениях, — сказал он. — Будет намного проще получить «добро», если мы уже готовы к операции. Дадим понять, что нам предоставилась уникальная возможность. При подготовке операции «Кингпин» уже была допущена такая ошибка. Операция настолько очевидно предполагала получение свободы действий — а это отнюдь не вызывалось необходимостью, — что у многих возникли сомнения. В данном случае мы обращаемся за разрешением провести одноразовую операцию по спасению военнопленных. Я могу обратиться к своим друзьям в Совете национальной безопасности. Не исключено, конечно, что нам откажут, но мы должны быть готовы приступить к операции, когда я буду разговаривать с ними.

— Боб, означает ли это, что ты на нашей стороне? — спросил Грир.

Риттер ответил не сразу:

— Да, означает.

— Нам нужен дополнительный фактор надежности, — произнес генерал Янг, глядя на крупномасштабную карту и решая, как выбрать маршрут для вертолетов.

— Да, сэр, — согласился Келли. — Кто-то должен попасть к лагерю заранее и убедиться во всем визуально. — На столе по-прежнему лежали фотографии Робина Закариаса — одна, сделанная в США, где он стоял в форме полковника ВВС, держа в руке фуражку, с планками боевых наград на груди и серебряными крыльями летчика над ними, уверенно глядя в объектив в окружении всей семьи, и другая, на которой сутулый, исхудавший мужчина смотрел вверх, а сзади на него замахивался прикладом охранник. Черт возьми, подумал Келли, почему не принять участия в еще одном крестовом походе?

— Пожалуй, сделать это придется мне.