— Там внутри настоящая пещера. Мы можем…

Над лощиной пронесся леденящий душу гневный рев — это охотник понял, что добыча от него ускользнула.

И не говоря больше ни слова, дети с покорно последовавшей за ними лошадью отдались надежным объятиям мощного Старца. Места внутри было более чем достаточно, там вполне спокойно мог разместиться даже табун.

Сразу при входе девушку поразил царящий внутри аромат — казалось, воздух здесь совершенно свободен от удушливого приторного запаха яблок, которым был полон весь сад. Здесь же пахло чистым деревом, сосновой смолой и немного орехами. Запах этот не выветрился даже несмотря на то, что Старец был давно мертв, словно древний дух его до сих пор не оставил этого лесного великана. Его не смог вытеснить даже всепроникающий запах гари.

Елена протянула руку и ласково погладила теплую древесину; каким-то образом она точно знала, что на эту ночь Старец приютит и защитит их. И как только ладонь ее коснулась дерева, девочка ощутила, как от пальцев к сердцу разливается расслабляющее прохладное спокойствие, и ей показалась, будто она слышит слова, обращенные к ней из глубины Старца:

Дитя… крови и камня… благодеяние… найди моих детей…

Девушка посмеялась над этой странностью и убрала руку. Наверное, это просто сегодняшняя, полная ужасов ночь все шутит с ней свои шутки.

Сзади неслышно подошел брат и обнял ее. Какое-то время дети стояли, прислушиваясь к ночи. Страшный посвист крыльев прозвучал еще раз где-то вдали и замер окончательно. Они обманули хищника, сбили его со следа и ушли от погони — по крайней мере, пока.

Джоах высунулся из дупла и осмотрел сад.

— Надо уходить — с сожалением пробормотал он. — Огонь уже совсем рядом, и если не поспешим, то окажемся в огненной ловушке.

Елена кивнула, хотя покидать гостеприимный приют Старца ей совсем не хотелось. Она вывела Мист, и в нос ей сразу же ударил едкий запах дыма. Обернувшись, девушка увидела, что пожар полыхает уже повсюду, до самого горизонта, и его огненный вал неумолимо накатывается на них.

— Надо спешить, — снова повторил Джоах, пролезая сквозь плотный кустарник. — До Милбенда по-прежнему еще очень далеко.

Скоро дети вышли из лощины и снова пошли по саду. Елена то и дело оборачивалась — на них снова охотились; на этот раз за ними гнался безжалостный ревущий огонь.

И вот в последний раз мелькнула перед ее глазами воздетая к небу сухая ветвь Старца. Она была похожа на отчаянно воздетую руку человека, захлебывающегося в море пламени.

Не скрывая больше слез, девушка отвернулась, и в ушах ее снова зазвучали странные непонятные слова: Найди моих детей.

— Я не верю, что парнишка Брукстона мог дойти до такого! — проворчал, поднимая к небу кулак, возница повозки, угрюмый старик. Остальные сгрудились сзади и, горячо споря, обсуждали подробности пожара.

Рокингем склонился с лошади еще ниже и доверительно сказал старику:

— Его отец сам послал за провидцем, — и указал на трусящего рядом на низкой лошаденке Дизмарума, лицо которого было полностью закрыто капюшоном. — Его отец просил нас хоть как-нибудь помочь его детям.

— Но что отец… — тянул возница. — Ты говоришь, что отец сам застукал их на месте преступления? И все видел собственными глазами?

Рокингем кивнул:

— Это было в сарае. Они случались там, как собаки, забыв, что брат и сестра…

Вокруг прошел возмущенный ропот, и Рокингем сжал губы плотнее, чтобы не выдать довольной улыбки. Все оказалось так просто, и понадобилось всего несколько слов, чтобы возбудить отвращение всех окрестных семей к бежавшим подросткам. Воин потуже запахнул плащ — вдоль дороги задувал холодный ветер с гор. Он еще раз посмотрел на дымящиеся холмы и то и дело взметающиеся из сада длинные языки пламени.

— А когда вы там оказались, что видели? — проскрипел требовательный голос из глубины повозки.

Рокингем резко повернулся в седле и пристально посмотрел на простые грубые лица.

— Мы увидели мальчика с топором в руке. Мать лежала в луже крови еще теплая, а отец чуть подальше, но уже совсем окоченевший.

— Сладчайшая матерь! — И несколько человек в суеверном трепете прижали ко лбам большие пальцы левых рук.

— А девочка уже поджигала сарай и дом. Мальчишка сразу же подскочил к нам с топором, я едва сумел защитить слепого провидца, и нам пришлось покинуть это проклятое место.

— Да как такое могло статься?! — снова вмешался в разговор возница, и глаза его нехорошо заблестели: — Я сам знал этих детей, такие умные, добрые, вежливые, никогда слова поперек не…

— Дьяволы, — перебил его, заговорив в первый раз за всю дорогу, Дизмарум. — Дьяволы овладели их сердцами.

Теперь прижали пальцы ко лбам почти все крестьяне, а кто-то, не выдержав, даже спрыгнул с повозки и побежал обратно в город. Шаги его еще долго слышались на пустынной дороге.

— Приведите мне их живыми и невредимыми, — продолжал провидец. — Не убивайте их ни в коем случае, а не то дьяволы вылетят из их растерзанных, сердец и вселятся в кого-нибудь из ваших детей. Будьте осторожны! — Дизмарум снова скрылся под капюшоном и махнул рукой Рокингему, чтобы тот ехал вперед !

Воин ударил лошадь, и оба всадника понеслись по дороге дальше.

— Разнесите по всем концам слова провидца! — успел напоследок крикнуть Рокингем. — Ищите детей! Приведите их нетронутыми в гарнизон!

Но за поворотом, как только повозка скрылась из глаз, Рокингем остановил коня и оба пошли медленным ровным шагом.

— Ловушка расставлена, — довольный собой, сказал Рокингем.

Но старик угрюмо молчал. В следующее мгновение над краем леса послышался свист кожистых крыльев.

— Так молись, чтобы она сработала, — пробормотал он и проводил долгим взглядом крылатый ужас, скрывшийся в восходящих лучах солнца.

Милбенд Крик дети переезжали верхом; Елена сидела сзади, крепко держа брата за талию. Мист шла осторожно и медленно, но все равно поднимала целые фонтаны воды. И прикосновение этой ледяной влаги вдруг напомнило Елене, что скоро зима, лес замрет, все живое исчезнет.

— Как только переедем, считай, что мы в безопасности, — оторвал ее от грустных мыслей Джоах, голос которого совсем охрип от усталости и дыма. — Река широкая, и такое расстояние огню не преодолеть. По крайней мере, я так надеюсь.

Но Елена молчала. Она, конечно, тоже надеялась на спасительную реку, но пожар за их спинами все еще продолжал тянуть к ним свои злобные руки. Буквально полчаса назад он едва не поймал их в свои губительные объятия в небольшой лощинке меж двух холмов, где дети присели немного передохнуть. Пришлось обоим опять садиться верхом и гнать что есть мочи, иначе им грозила неминуемая смерть. Хорошо еще, что никаких следов крылатого чудовища больше не было видно.

К тому времени, как они добрались до Милбенд Крик, луна уже закатилась, и на востоке забрезжил робкий рассвет.

— А далеко ли до Винтерфелла, Джоах? — неожиданно спросила Елена.

— Не знаю. Если можно было бы хотя бы видеть какие-то знаки сквозь этот чертов дым! Впрочем, к полудню мы точно до города доберемся, — юноша несколько раз взял кобылу в шенкеля, чтобы понудить ее быстрее вскарабкаться на крутой противоположный берег. — Здесь лучше снова вести в поводу, а то она совсем устала, — Джоах спрыгнул на землю и помог слезть сестре. Ощутив под ногами твердую почву, девочка едва не упала — так болели у нее ноги от усталости и непривычно долгой езды на лошади; все тело ныло, руки отказывались служить, кожа горела.

Брат ласково поддержал ее:

— Теперь можно немного и отдохнуть, Эл.

Девушка убрала с грязного лица растрепавшиеся волосы, молча кивнула и присела на первый попавшийся прибрежный валун, поросший мхом. Мист немедленно принялась щипать свежую, не опаленную пожаром траву. Джоах тоже упал на берег, наконец, громко и не таясь вздохнув, заложил руки за голову и уставился на окутанную дымом реку под угасающими звездами.

Елена печально опустила голову. Со вчерашнего вечера не прошло еще и суток, а она из сказочно счастливой девочки превратилась в бездомную сироту, бродягу, и каждый шаг теперь грозил гибелью. Все потеряло реальность, даже Джоах и Мист, расположившиеся в какой-нибудь паре метров, казались ей призрачными и ненадежными, словно могли в любой миг стать пылью или улететь, оставив ее навсегда среди огня и чудовищ. Девочка обхватила себя за плечи и стала раскачиваться на холодном камне взад и вперед, словно пытаясь заглушить боль и льющиеся безостановочно слезы.

Она даже не видела, как Джоах поднялся, подошел к ней и обнял, пытаясь согреть. Но девушка все дрожала в его крепких руках, а он все сильнее прижимал к груди ее растрепанную голову, не говоря ни слова.

Наконец, дрожь потихоньку прошла, и Елена сама обвила руками шею брата.

Отныне она знала, что это не просто ее брат, который помог пережить ужасы сегодняшней ночи, но еще и часть матери, с любовью и теплом, и часть отца с его защитой и силой. Что бы ни произошло этой ночью, их семья по-прежнему жива.

И девушка хотела бы остаться в этих дающих забвение объятиях до самого рассвета, но Мист неожиданно громко всхрапнула, подняла уши и нервно заплясала на месте. Оставив сестру, юноша пошел посмотреть, что с лошадью.

— Что там, Джоах? — осторожно спросила Елена, спрятавшись за валун, в то время как брат тщательно всматривался в озаренную заревом пожара воду.

— Вроде ничего, эта ночь просто доконала ее.

Но волнение лошади передалось и Елене. Она быстро подбежала к брату и тоже стала всматриваться вверх и вниз по течению. Но река по-прежнему бурлила в своих берегах между скалами и несла воды дальше, на запад.

— Может, ты и прав, ничего такого, — начала девушка, но осеклась и не закончила, все еще надеясь, что это обман ее уставших слезящихся глаз.

У самого берега река светилась странным серебристым светом, напоминающим отражение луны. Но луны давно не было, а свет все ширился, перемещаясь против течения.

— Что это? — испуганно спросила Елена.

— Где?

Она указала на свет, в медленном сиянии распространявшийся по воде, как пролитое молоко.

— Я ничего не вижу, — изумился Джоах.

— Да вот же, какой-то свет на воде. Разве ты не видишь?

Юноша сделал несколько шагов в ту сторону, куда указывала сестра, посмотрел еще раз и, встревоженный, стал тянуть Елену за рукав:

— Там ничего нет, Эл!

Елена же, не отрываясь, смотрела, как серебряная муть начинает становиться все меньше, все тоньше, а потом и вовсе исчезает, словно никогда ее и не было. Девушка протерла глаза:

— Оно ушло, — недоуменно пробормотала она.

— Что ушло? Ведь ничего и не было!

— Нет, было… Что-то было.

— Я, во всяком случае, ничего не видел. Но что бы там ни было, учитывая все превратности сегодняшней ночи, это сулит скорее плохое, чем хорошее.

— Нет, — Елена сказала не думая, но внутренний голос говорил ей, что на сей раз она права. — Нет, это совсем не опасно.

— Все равно, хватит с меня приключений за эту ночь. Лучше двинемся дальше, до Винтерфелла еще далеко. — Мальчик в последний раз посмотрел на воду и решительно взял Мист под уздцы.

Елена пошла впереди.

Она все думала и думала о странном сиянии. Да, быть может, это всего лишь галлюцинация уставшего сознания. Однако девушка никак не могла сомневаться в том, что в последний миг, перед тем, как свету исчезнуть, в нем возникла женщина с глазами, как звезды. А потом все исчезло, и остались лишь черная вода да скалы. Нет, наверное, это все же игра света, и только.

Но почему, почему же тогда, в тот момент, как возникла звездная женщина, правая рука Елены вновь вспыхнула огнем, словно прикоснулась к Солнцу? Но ведь и жар исчез так же мгновенно, как свет?

И почему Джоах не видел ни света, ни женщины?

Но тут Мист ткнулась ей в шею своими бархатными губами, и девушка ускорила шаг. Слишком много вопросов, слишком много. Но впереди Винтерфелл, и, может быть, там она найдет на них ответ.

Рассвет вошел в маленькую комнату харчевни свежестью и холодом. Эррил, завернувшись в одеяло, лежал на полу, положив дорожный мешок под голову. Он проснулся с первыми лучами солнца и долго смотрел, как в его свете танцуют по комнате пыль и моль. Предыдущий вечер казался бесконечным, они с Нилен говорили долго и откровенно, пока оба не согласились с тем, что поспать несколько часов будет совсем не вредно для обоих.

Нилен тут же заснула на кровати, прямо в одежде, прижимая к груди лютню, как счастливого любовника. Но Эррил забылся в тяжелом сне далеко не сразу и, казалось, всего лишь на несколько минут. Его сновидения оказались призрачными и страшными. И, наконец, окончательно отказавшись от надежды выспаться, жонглер стал просто ждать рассвета.

И вот теперь, глядя на заливающий комнату свет, старый бродяга чувствовал, как сердце его наполняют тысячи древних воспоминаний, новых страхов и вопросов. Зачем он остался с этой женщиной? Ведь после того как она смежила веки и в комнате раздалось ее тихое дыхание, он с легкостью мог уйти. Однако ее слова, сильней, чем ее присутствие, привязали его к лютнистке. Была ли в этой встрече с таинственной нюмфаей какая-то предопределенность, судьба? Были ли они и во внезапно заполыхавшем пожаром саду? И почему… почему он снова так неожиданно оказался в этой проклятой долине?

Увы, ответ на последний вопрос он знал. В глубине сердца старый воин не мог обманывать себя и прекрасно понимал, что привело его сюда через столько лет. Прошлая ночь была годовщиной появления Книги и годовщиной потери брата. Эррил до сих пор, как живых, видел перед собой Шоркана, Грешюма и мальчика, чье имя он так никогда и не узнал. Все они стояли перед его внутренним взором в очерченном воском кольце под раздающийся издалека далекий и тревожный треск барабанов. Картина эта, как старая прекрасная живопись, до сих пор отчетливо, полная красок, была как нарисована у него в мозгу.

Миновало пять сотен зим, и вот теперь он снова был в той же харчевне, сжимая в руках Книгу и стараясь не смотреть на разлитую на полу невинную кровь. Череда лет остановилась для него с того момента. И только спустя много времени он понял, что наказан самым страшным проклятием — не стареть. Он был осужден видеть, как старели и умирали все те, кого он любил, но сам он оставался вечно молодым. И в глазах умиравших он постоянно читал один и тот же вопрос: почему мы должны умереть, а ты жить?! И наконец эта боль, это постоянное чувство вины стали для него настолько непереносимы, что он бросил все и начал бродяжничать, стараясь более не иметь ни дома, ни друзей.

Каждые сто лет он все возвращался и возвращался в эту долину, в тщетной надежде найти ответ. Когда же кончится эта мука? Почему я осужден на жизнь? Но ни разу не было ему дано даже намека на ответ. Страна менялась, и с каждым разом он видел все меньше следов того давнего сражения в расцветавшей долине. Люди тоже понемногу забывали тот ужас, стирались из памяти имена погибших, безымянные их могилы зарастали травой. Но бродяга вновь и вновь упорно возвращался сюда, чтобы почтить память павших — ведь они заслужили, чтобы хоть один человек на земле еще помнил об их храбрости и об их жертве.

Конечно, Эррил знал, что может просто однажды взять и упасть на собственный меч и покончить с проклятием. Эта мысль неизбежно приходила ему в голову каждую ночь, когда он оказывался в этой харчевне. Но сердце отказывалось позволить это. Кто же тогда будет помнить тысячи павших в ту страшную зиму несколько сотен лет назад? Кто будет помнить его брата Шоркана, умершего, чтобы дать жизнь Книге? Да и как он может сам снять с себя ту ответственность, что возложил на него брат?

И потому старый воин все возвращался и возвращался сюда через каждую сотню зим.

Вдруг Эррил услышал, что заворочалась Нилен, и увидел, как ее тонкая рука потянулась и стерла с фиалковых глаз остатки сна. Тогда он закашлялся, чтобы дать ей понять, что и он не спит.

— Уже утро? — улыбнулась маленькая женщина, опираясь на локоть.

— Да, и если мы хотим найти в зале место, чтобы спокойно позавтракать, надо вставать.

Народ на улице и в харчевне не успокаивался всю ночь. Женщина выскользнула из-под одеяла, стыдливо оправляя платье.

— Да, хорошо бы поесть. Только без толпы.

— Увы, еду подают только в общем зале, — Эррил натянул сапоги, встал и выглянул в окно. Он все всматривался куда-то, едва не вывернув себе шею. На западе утреннее небо все еще мутилось серыми полосами дыма, и надо всей долиной висела плотная завеса. Высоко же над горами бушевала гроза, и гром гремел прямо над самыми вершинами. Однако дождь, который мог бы стать сейчас милостью и спасением, все не шел. Эррил увидел, что из сада то тут, то там по-прежнему вздымаются вверх языки огня, а подножья гор непривычно черны.

Нилен тоже встала рядом и кое-как пригладила волосы рукой.

— Настоящее ясное утро, — прошептала она.

— Но долина обезображена, — сурово ответил Эррил и снова вспомнил картину, царившую здесь после битвы. Кровь текла тысячами ручьев, стоны и крики умирающих доносились до самых гор, а в нос бил непереносимый запах разложения. Да, пожалуй, по сравнению с тем, сегодняшнее утро было все же вполне хорошим.

— Конечно, все зарастает, — поспешил добавить он, видя, как вытянулось от огорчения лицо нюмфаи. — Долина всегда быстро оправляется от ран.

Жонглер собрал мешок и положил в него лютню, после чего они вместе направились к двери.

— Не всегда, — вдруг печально произнесла Нилен, глядя куда-то вдаль. И Эррил понял, что спутница его вновь видит, как медленно и мучительно умирает ее родина. Бродяга вздохнул и решительно открыл дверь.

Нилен проскользнула в коридор и быстро стала спускаться в общий зал. Голоса, раздававшиеся оттуда, кипели, словно было не раннее утро, а все еще вчерашний вечер в самом разгаре. Что-то по-прежнему смущало и волновало горожан. Как только Эррил и Нилен вошли в зал, мимо них на сцену проскочил кривой рыжеволосый человек в запятнанной сажей одежде. Но по тому, что на сцене не лежало никакого лотка для сбора денег, Эррил понял, что это отнюдь не какой-то утренний артист.

— Слушайте меня, люди! — закричал он, кидая слова в сторону занятых народом столиков, словно пушечные ядра. — Я сам слышал все это от капитана гарнизона!

— Да забудь ты про это, Харол! — махнул кто-то на него полотенцем. — Сначала надо справиться с пожаром, а потом уже разбираться с этими детьми!

— Нет! — взорвался мужчина. — В них вселились дьяволы ! — Последние слова он буквально выплюнул в толпу.

— Ну и что с того? Дьяволы не вырывают еды изо рта стольких семей, как пожар! Если мы его не потушим, то нынешней зимой начнется голод!

Человек на сцене стал красным от злобы, плечи его затряслись, как в лихорадке:

— Идиоты! Ведь пожар устроили именно они, эти бесноватые дети! Если мы не найдем их сейчас же, то они подожгут и все остальное, фермы, поля, город! Вся долина выгорит дотла! Этого вы хотите?!

Последний аргумент произвел на публику впечатление. Нилен стояла, вцепившись в рукав Эррила, и после этих! слов вопрошающе подняла на него свои фиалковые глаза. Бродяга передернул плечами:

— Досужая болтовня. Просто ищут козла отпущения — вот и все.

Но его слова оказались подслушанными стариком за соседним столом:

— Э, нет, приятель, эти слова пришли с гор, зло действительно овладело сердцами этих детей.

Эррил сухо кивнул, изобразив на лице подобие улыбки, но отошел в сторону. Он тихонько, но настойчиво подтолкнул Нилен к бару, чтобы случайно не оказаться замешанным в какую-нибудь склоку — обстановка в зале была взрывоопасная. Жонглер подвинул к стойке два стула и почти насильно усадил женщину.

Хозяин, как обычно, возвышался над стойкой, но сегодня на его красной физиономии сияла настоящая, а не деланная улыбка. Пожар оказался для него сущим подарком, и прибыль его за последние сутки перевалила сказочный барьер.

Эррил перехватил его любопытствующий взгляд и коротко бросил:

— Холодную овсянку! — Глаза трактирщика метнулись к Нилен, и он, не стесняясь, плотоядно облизал жирные губы.

Нилен невольно вздрогнула, и хозяин вновь обернулся к Эррилу:

— Давай еще пять моер, и я подам для твоей дамы немного черничного варенья, что хранится у меня с прошлого года.

— Я сказал овсянку. Овсянку и хлеб.

— За хлеб еще монету.

Эррил нахмурился. Когда за хлеб к овсянке платили отдельно? Трактирщик явно зарвался.

— Хорошо, но ни грошом больше.

Надменность его слов все-таки пробила хозяина, и с недовольным ворчанием он ушел. Кашу принесла уже официантка, хрупкая девушка с покрасневшими от усталости глазами: бедняжка работала, не смыкая глаз, всю ночь напролет. И Эррил добавил ей монету. Глаза девушки вспыхнули благодарностью, и она ловко спрятала монету в карман жестом профессионального фокусника.

А толпа, наводнившая заведение, все ещё спорила о том, как действовать, и спор был в самом разгаре, когда его неожиданно прервали.

В зал с улицы вошли два человека с лицами, порозовевшими от утреннего холода. Один из них, крошечный по сравнению со своим великаном-спутником, хромал и тащил левую ногу; второй, огромный мужичина с широкими плечами и всклокоченной бородой, в тяжелой меховой куртке и бычьих сапогах, смотрел на толпу с подозрением и угрозой в черных, как уголь, глазах. Он явно был чем-то раздражен до крайности.

Эррил без труда угадал в нем жителя гор, кочевника, живущего среди снеговых вершин верхней гряды. Такие редко отваживались спускаться в долину в то время, когда не было сезона торговли и обмена, и увидеть горца в городе перед самой зимой было делом редким и необычным.

— У нас есть новости, новости! — сразу же замахал руками маленький. — Новости!

И поскольку аргументы в споре уже подходили к концу, все с живым интересом обернулись к новоприбывшим. Общий взрыв любопытства не миновал и Эррила.

— Ну, и что ты слышал, Симкин? — крикнул кто-то с места.

— Да не слышал, а видел ! — малыш по имени Симкин энергично затряс головой и стал проталкиваться через толпу, таща за собой горца. Наконец ему удалось вскарабкаться на сцену, и он с новым энтузиазмом замахал руками, подзывая товарища, с которым теперь сравнялся в росте. Тот подошел, Симкин торжествующе положил свою паучью лапку ему на плечо и победно оглядел собравшихся: — Этот парень сам видел дьявола.

Толпа зашепталась, заволновалась, зашумела, и всюду ко лбам полетели вскинутые большие пальцы.

— Хватит выдумывать, Симкин! — крикнул кто-то из благоразумных.

— Да это чистая правда!

— Ну, и что же он видел? Твою жену, что ли?! — Толпа разразилась хохотом, в котором, тем не менее, явственно звучала скрываемая нервозность.

— Да скажи им! — заверещал Симкин, толкая великана в плечо. — Давай, выйди и скажи! — Эррил заметил, как в глазах горца блеснул гнев; злить этих кочевников было всегда опасно.

Гигант прочистил горло звуком, подобным хрипу лающей на цепи собаки, и заговорил голосом, звучащим, как гулкое эхо в пещерах его родины:

— Он пролетел на рассвете над Тропой Слез, прямо рядом с моим домом. Бледный, как грибы, что растут на мертвых деревьях, и с крыльями, словно три взрослых мужчины. Глаза его отливали красным, все звери в страхе разбегались, а одна женщина из нашего рода разрешилась мертвым младенцем.

Никому и в голову не могло прийти, что горец лжет — это было ясно видно и по его лицу, и по той дрожи, которая невольно проскальзывала в его голосе. К тому же горцы были известны исключительной честностью, и толпа растерянно замерла после этих слов.

Эррил тоже остался сидеть с поднесенной ко рту ложкой. Неужели это не исчезло? После стольких лет? Он не видел этого уже сотни лет…

— И ты проделал весь этот путь, чтобы предупредить нас? — раздался чей-то участливый голос.

— Я проделал мой путь, чтобы убить его! — рокотом пронесся по залу ответ горца.

Эррил опустил ложку и неожиданно для себя услышал собственный голос:

— Было ли это чудовище похоже на заморенного голодом ребенка, с кожей прозрачной настолько, что через нее видны все внутренности?

Горец грузно повернулся в его сторону всем корпусом:

— Да, свет проходил через него, как нож, и выглядел он, словно больной.

— Ты знаешь, о ком он говорит? — прошептала Нилен в плечо Эррилу.

— Эй ты, жонглер!, — заговорило сразу несколько голосов. — Что ты знаешь об этой твари, выкладывай!

Все глаза уставились на Эррила, и он тысячу раз проклял свой поспешный язык. Но выхода не было, надо было держать ответ:

— Это означает мор и смерть, — нехотя признался он. — У вас нет надежды.

Толпа всколыхнулась, и только горец продолжал стоять неподвижно среди беснующихся людей. Он не сводил с Эррила сузившихся от ненависти глаз, и Эррил знал, что его слова не удивили и не испугали великана: этих жителей гор с их кровью, ледяной, как вершины, и нервами, прочными, как их дома из гранита, не так-то легко вывести из себя. И угроза смерти не могла поколебать их решимости. Эррил отвернулся.

— Что это за чудовище? — снова прошептала Нилен, дергая его за рукав. И голос его прозвучал, как пролетевший ветер: это скалтум — один из лордов ужаса Гульготы.

— Сссолнце восссходит, — скалтум приземлился в кордегардии гарнизона прямо перед Дизмарумом и покачал крыльями, которых блестели капли дождя. В комнате послышался отчетливый стук костей: — Всссе ли готово… шссс?

Дизмарум невольно сделал шаг назад, от скалтума исходил непереносимый запах гниющего мяса и какой-то отвратительной слизи:

— Рокингем разносит весть о девчонке по всей долине, и скоро она будет здесь. Ей больше некуда деться.

— Молисссь, молисссь об этом. Черное сердце жаждет ее… шссс. И не подведи его еще раз.

Дизмарум быстро склонил голову и направился к выходу, прикрытому люком. Он с трудом поднял люк и выглянул на улицу. Утренний свет, едва различимый его глазами, заливал лестницу, окружая его, светлым облаком. Дизмарум тайком ухмыльнулся, почувствовав, как скалтум немедленно отступил в тень. Как и все миньоны Тёмного Лорда, он мог переносить свет, но всегда предпочитал держаться от него подальше. Их прозрачная кожа темнела от соприкосновения с солнечными лучами, и это каким-то образом осложняло их жизнь.

Провидец открыл дверь шире, чем нужно, заставляя скалтума убраться в глубь кордегардии. Это была не месть, но что-то близкое; ненависть старика к этим крылатым тварям не исчезла с течением многих столетий.

Но в конце концов чудовище злобно зашипело и.остановилось. Довольный и этим, Дизмарум прикрыл дверь. Что ж, пока сила не на его стороне, но если предоставится хотя бы малейшая возможность… А уж он знал, что можно сделать со скалтумом.

Держась рукой за отсыревшую каменную стену, провидец стал подниматься по лестнице, которую ярко освещали факелы, но Дизмарум был так стар, что через несколько ступеней силы почти оставили его. Пару раз старику пришлось остановиться v. передохнуть, и во время этих передышек, прикрыв глаза и тяжело дыша, он все пытался представить себя молодым с острыми зоркими глазами, с легким телом, с черными кудрями… Но это почти не удавалось; казалось, он всегда был таким согбенным, измученным жизнью стариком. Да и был ли он и вправду когда-либо молод?

Во время последней передышки сверху спустился солдат, который был вынужден вжаться в стену, чтобы пройти:

— Прошу прощения.

Дизмарум увидел, что в руках у солдата корзина с едой для узников, томящихся внизу; от нее пахло несвежим мясом и плесенью, и даже его старые глаза разглядели личинок, расползающихся по плетеным прутьям.

Молодой солдат заметил отвращение, изобразившееся на лице старика, и заговорил, почему-то высоко подняв корзину:

— К счастью, сейчас внизу только один узник, и я ненавижу свою обязанность.

Дизмарум кивнул и стал подниматься дальше, с трудом налегая на посох и раздумывая, кому несет жалкую трапезу молодой солдат. Насколько он знал, в лабиринтах подземелья сейчас находился только скалтум — но тот не насытится содержанием небольшой корзины. Солдат же все спускался, насвистывая, и только когда Дизмарум уже входил в главный зал, снизу донесся отчаянный крик несчастного, и все смолкло.

Старик вздохнул. Может быть, поев, скалтум подобреет. Затем перешагнул порог и остановился, решив во что бы то ни стало не подходить ближе.

Двери главного зала выходили во двор, купавшийся в утренних лучах и заполненный лошадьми и повозками. Солдаты похаживали, проверяя подковы и осматривая колеса, откуда-то неподалеку раздавался звон молота по наковальне.

Тяжело припадая на посох и упирая его в гладкие каменные плиты, Дизмарум пошел дальше. В нос ему ударил запах смазанного оружия, но ни один из солдат, заметив его рясу, не посмел приблизиться к нему ближе, чем на вытянутую руку. Пройдя три двери старик вышел к солдатской спальне и увидел ряды пустых тюфяков. Все были заняты. В это утро улицы города сверкали железом и сталью.

— Дизмарум! — неожиданно раздался сзади знакомый голос, — Обернись-ка, старина!

Это был голос Рокингема.

Дизмарум повернулся и действительно увидел Рокингема, сменившего свой испачканный верховой костюм и одетого теперь в красно-черную гарнизонную форму. Его сверкающие сапоги доходили до колен, а красный мундир украшало множество медных пуговиц и крючков. Усы его были нафабрены, копоть с лица смыта, но тонкий нюх провидца по-прежнему чувствовал исходящий от молодого офицера запах дыма.

— Мы выслали слишком много патрулей, — хмуро заявил он.

— То есть? — нервно уточнил Дизмарум, чувствуя, что никак не может отойти от встречи со скалтумом.

— Такой бешеной активностью мы только спугнем их, они просто не пойдут в город. — Рокингем указал на двери: — И двух шагов не пройдешь, как наткнешься на вооруженного солдата. Я бы лично в такой ситуации сюда не сунулся.

Провидец кивнул и потер глаза. Может, этот глупец и прав на сей раз. Если бы он сам так не устал, то, верно, тоже обошел бы город стороной.

— И что ты предлагаешь?

— Верните солдат в кордегардию. Я разнес необходимые слухи, и люди уже взволнованы выше меры. Они сами поймают нам детей.