Триффиды (№2) - Ночь триффидов

Первоначально предполагалось, что каждый зрячий мужчина должен содержать «гарем» из нескольких слепых женщин и одной зрячей. Ну и шум же поднялся! Но идея не умерла.

В новом варианте профессиональные матери селились в больших домах на природе — как правило, в бывших поместьях. Во главе Дома Материнства (так именовались эти заведения) стояла матрона — слепая дама, вышедшая из детородного возраста. Профессиональные мамаши решили, что жить в Домах Материнства они станут по законам демократии, однако без всякого участия мужчин. Подразумевалась, конечно, лишь административная сторона дела, поскольку эволюция рода человеческого еще не достигла той фазы, в которой женские особи обретают способность зачатия без участия в процессе особи противоположного пола. Или по крайней мере некоторых весьма важных частей тела последней.

Короче говоря, Дома Материнства действовали как самоуправляющиеся объединения женщин, призванных рожать детей. Отцов для своих отпрысков женщины выбирали сами. Очень скоро в Домах Материнства стало тесно от детишек. Строения рядом с Домами превращались в детские сады. По мере того как младенцы взрослели, неподалеку от детских садов стали возводиться школы. У Домов Материнства, несомненно, было прекрасное будущее. Я, во всяком случае, их очень любил. Там всегда было весело, хотя и немного шумно. Дома полнились веселыми, крепкими ребятишками, которые считали всех детей Дома своими братьями и сестрами, а все женщины были для них мамами.

Даже для Совета колонии стало большим сюрпризом то, что Дома Материнства вместо гетто для несчастных слепых женщин, не сумевших найти зрячего мужа, превратились в подобие монашеского ордена Старого мира, и его обитательницы пользовались бесконечным почетом у остального населения острова. Словом, получилось так, что множество девочек, рожденных зрячими, повзрослев, вступали в этот орден. Для них возник даже специальный ритуал: время от времени они должны были «ослеплять» себя, завязывая глаза шарфами.

Некоторые наиболее узколобые обитатели колонии (главным образом люди пожилые) осуждали деятельность Домов Материнства, о самих матерях говорили, что они проклятые монахини наоборот, а холм, на котором стоял один из Домов, получил у них название «Сковородка», что должно было служить намеком на необузданный секс. Как ни странно, все обвинения были очень далеки от истины. Матери в основном вели очень чистый образ жизни (несмотря на то что у них могло быть десяток детей от разных мужчин) и, уж во всяком случае, не разбивали обычные семьи. Более того, по прошествии нескольких лет они стали «экспортировать» продукт своей деятельности. Мой старый школьный учитель мистер Пинз-Уилкс, для которого, как я подозревал, цивилизация закончилась с гибелью последнего римского императора, с восхищением говорил, что Дома Материнства являются для него земным воплощением греческой богини Артемиды. Далее старик пояснял — видимо, для таких тупиц, как я, — что Артемиде поклонялись не только как богине охоты. Прекрасная богиня, оказывается, объединяла в себе две противоположности: ей возносили молитвы и как покровительнице невинности, и как заступнице материнства.

Короче, система Домов Материнства работала, и уровень рождаемости на острове был очень высоким. С учетом иммиграции население острова возросло до вполне приличной цифры в двадцать шесть тысяч человек. Это была четверть от числа людей, заселявших Уайт до начала первого года после Катастрофы. Как бы то ни было, но деятельность Домов Материнства заслужила всеобщее одобрение.

Наступает момент (по меньшей мере единожды), когда отец и сын разговаривают друг с другом как равные. Как мужчина с мужчиной. Для меня этот момент наступил в роковой день двадцать восьмого мая, за несколько часов до того, как мир погрузился во тьму.

Беседа началась так, как начинались многие мои разговоры с отцом. Мы были в оранжерее, и папа решил ненадолго отвлечься от работы.

— Какую кружку предпочитаешь? Оловянную или из фарфора? — спросил отец, разливая кофе из термоса.

— Оловянную.

— Верный выбор. — Он задумчиво покачал головой. — Особенно для колумбийского. Может быть, и для некоторых сортов кенийского. Желуди... Что бы мы ни делали, что бы в них ни добавляли, полноценного заменителя кофе создать не удалось.

Папа набил трубку мелкими крошками бледно-коричневого табака местного производства и задумчиво уставился на ровный ряд триффидов в окаймленных кирпичом грядках. Лучи солнца, проходя сквозь стекло оранжереи, украшали их кожистые зеленые листья веселыми светлыми пятнами. Стрекала у этих триффидов были удалены, а стволы прикованы цепями к кольям, и убежать они не могли, но время от времени тянули цепь, словно испытывая на прочность, и тогда тишину оранжереи нарушало легкое позвякивание.

Когда я ребенком приходил в оранжерею, меня охватывал благоговейный трепет — запах прогретых под стеклом растений, почти тропическая жара в середине зимы... Я любил приходить сюда и затем, чтобы понаблюдать за работой отца. Меня восхищало, как он с хирургической точностью формирует кроны растений, как делает надрезы на стволе, чтобы проверить качество триффидного масла. Масло сочилось из надреза и очень напоминало разбавленную до бледно-розового цвета кровь.

Налюбовавшись вдоволь растениями, он поскреб кустистую седую бровь и сказал:

— Ты, наверное, слышал, как они разговаривали прошлой ночью.

— Триффиды?

Отец кивнул, улыбнулся как-то криво и продолжил:

— Такой активности они уже давно не проявляли. Очень, очень давно. Вчера они стучали отростками по стволам так, словно это был какой-то ботанический вариант азбуки Морзе.

— Ты и в самом деле веришь, что они между собой говорят? Я имею в виду осмысленный диалог, а не крики птиц, призывающих одна другую.

— Что же, птицы и другие животные способны общаться внутри своего вида... Они что-то сообщают, предупреждают об опасности.

— Но животные делают это инстинктивно. Они либо предупреждают о появлении хищника, либо привлекают внимание особи противоположного пола.

— Верно. Но меня постоянно мучает вопрос, не развили ли триффиды способность к передаче более сложной информации. — Отец глубоко затянулся, выпустил облачко синеватого дыма и закончил: — Не исключено, что они способны делиться с соседями своими мыслями и планами. — Неужели ты хочешь сказать, что вон тот триффид у двери может послать своему приятелю в другом конце оранжереи информацию примерно такого содержания: «Послушай-ка этих типов. Они опять говорят о нас»?

— А что? Вполне возможно, — фыркнул отец. — Как-то мне пришлось работать в обществе человека по имени Лакнот, который, похоже, инстинктивно понимал, о чем говорят триффиды. Лакнот не сомневался в том, что они не только беседуют между собой, но и обладают высокоразвитым интеллектом. — По-твоему, он был прав?

— По-моему, он был чертовски близок к истине. — Отец снова поскреб бровь (как делал всегда, когда пребывал в философском настроении) и очень серьезно произнес: -

Знаешь, Дэвид... мне довелось препарировать тысячи этих созданий, но я до сих пор не обнаружил ни малейшего намека на существование у них какого-либо подобия нервной системы. У них нет ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминало мозг. Тем не менее... Я наблюдаю за этими растениями вот уже сорок лет. Они действуют с какой-то целью. Они общаются между собой, постукивая отростками по стволу.

Когда триффиды пускают в ход стрекало, они «знают», что наносить удар следует в незащищенное лицо жертвы. И я видел, как эти растения передвигаются по полям. Так движутся легионы на марше. Я наблюдал за тем, как они штурмуют жилища людей и как организуют осаду. — Отец отпил кофе и продолжил: — Что же, может быть, я и вправду очень близок к тому, чтобы признать наличие у триффидов разума. Однако если у животного четыре лапы, оно виляет хвостом и при этом лает, мы говорим, что это собака. Собаку мы называем собакой. В таком случае почему бы нам не признать наличие разума у триффидов, если они ведут войну против нас так, словно обладают способностью к холодному и злобному мышлению?

— Неужели мы их не победим?

— Конечно, мы попытаемся. Но для этого нам следует напрячь все силы. — Он посмотрел на растение, покосился на меня и добавил: — Я не верю в то, что они унаследуют от нас Землю. А ты как считаешь?

Вместо меня ответили триффиды. Прежде они вели себя тихо, но после слов отца вдруг принялись барабанить отростками по стволу. Казалось, они делают это сознательно. Так поступают расшалившиеся школьники, решившие вывести из себя учителя. Как только «сэр» поворачивается лицом к доске, чтобы написать мелом домашнее задание, шалуны принимаются стучать по партам.

— Послушай, — улыбнулся отец, — мои зеленые детишки снова разговорились.

Я прислушался к дроби ударов, пытаясь уловить ритм, и мне показалось, что в этом барабанном бое присутствует тревога. Создавалось впечатление, что триффиды обсуждают какое-то важное сообщение.

В этот момент я был готов поклясться, что обитающих в оранжерее триффидов (а их там было около двух десятков) охватило тревожное возбуждение.

Отец, уловив настроение растений, снова заговорил. Но теперь он обращался к самим триффидам:

— Значит, вы меня слышали? А может быть, вы узнали, что ваши армии уничтожили еще одно человеческое поселение? Поделитесь секретом, не планирует ли верховное командование триффидов высадку на остров Уайт? если да, то готовы ли вы встать под знамена захватчиков? Не знаю, что это было — простое совпадение или ответ на полушутливые вопросы отца, но дробный стук отростков о стволы сменился внезапно неимоверным шумом. Цепи звенели, триффиды раскачивались, словно кукуруза под порывами ветра. Тревожная дробь превратилась в равномерный ритм боевых барабанов. Я почти поверил, что в этот момент до наших триффидов откуда-то из-за моря долетел призыв их собратьев: «К оружию!» И вот они отвечают на этот призыв на своем непостижимом для нас языке. Громкая дробь отростков — восторженные аплодисменты; раскачивание из стороны в сторону — выражение торжества. Они ощущали приближение битвы и торжествовали неизбежность победы.

Отец молча смотрел на триффидов, вслушивался в производимый ими шум и о чем-то напряженно думал. О чем? Может, пытался уловить их мысли? Или понять эмоции? Он медленно покачал головой, и его серебристые волосы заблестели в лучах солнца. Однако выражение лица не выдавало его мыслей.

— Знаешь, Дэвид, — начал он после продолжительного молчания, — в глубине души я всегда был оптимистом, но в последнее время... В последнее время в мою душу стали закрадываться сомнения.

— Но, насколько я понимаю, здесь, на острове, нам ничего не угрожает. Разве не так?

— Пока, сынок, мы держимся. Но я то и дело задаю себе вопрос: не находимся ли мы в точке временного затишья? У метеорологов это называется «глаз урагана». В данный момент нам, возможно, ничего и не угрожает.

— Значит, ты считаешь, что мы живет в своего рода раю для дураков? — Отец раньше никогда не высказывал вслух сомнений, и его слова меня очень обеспокоили. — Если согласиться с тобой, то можно сделать единственный вывод: наша колония не имеет будущего.

— Я хочу сказать лишь то, что нам повезло, и мы, перебравшись сюда с Большой земли, получили некоторую передышку. Временную отсрочку. Последние двадцать пять лет царило затишье, мы наслаждались мирной жизнью и даже в некотором роде процветали. Однако я считаю, что нам пора трезво взглянуть в глаза фактам. В ближайшем будущем нам предстоит встретиться с такой угрозой, которой мы еще не знали.

— Но мы здесь вполне преуспели. У нас порядок. Торговля процветает. Население увеличивается. Что нам может грозить?

— Совершенно верно — и это само по себе можно считать чудом. Но мы, к сожалению, становимся самодовольными. Живя в безопасности на своем крошечном острове, мы повернулись спиной ко всему остальному миру, за исключением колоний на островах Чэннел и Силли. — Он внимательно посмотрел мне в глаза и заговорил не как отец с сыном, а как мужчина с мужчиной. Голос его звучал негромко и очень печально. — Пойми, Дэвид, мы превратились в общество величайших специалистов по ремонту. Повторная переработка, реставрация, обновление. Мы ничего не создаем с нуля. Мы не добываем руд из земли и не обогащаем их, чтобы выплавить металл. Но если у нас нет металла, то как мы можем строить новые тракторы и автомобили? Да что там автомобили... Мы не можем отлить даже ничтожной чайной ложки! Если мы не находим где-нибудь более или менее приличный трактор, собранный еще до Катастрофы, то нам приходится разбирать десяток развалин, чтобы собрать из их деталей единственную работающую машину. Посмотри, на каких воздушных судах ты летаешь! Самому юному из них тридцать лет — тридцать лет, Дэвид, и его место уже давно в музее! — Чтобы подчеркнуть значение сказанного, он рубанул ладонью воздух. — Того, чего мы достигли, Дэвид, для нашего выживания недостаточно. Нам пора отойти от пожирания падали — я имею в виду разлагающиеся останки погибшей цивилизации — к созидательной деятельности. Мы должны изобретать и строить новые машины, и начинать это следует с основ — добычи руды, выплавки металлов, отливки деталей. Придет день, когда от старого мира не останется ничего, и тогда, Дэвид, для нашего сообщества наступит Эра Тьмы. Эра, из которой мы, возможно, никогда не выйдем.

Перед моим мысленным взором вдруг с удивительной ясностью предстал тот страшный мир, о приходе которого пророчествовал отец. Мир хаоса и террора, порожденных всеобщей анархией.

В то же утро, но чуть позже, я катил на автомобиле по залитым солнцем пологим меловым холмам в Шанклин, где на приколе стоял мой гидроплан. Мне предстоял полет над Большой землей, который, как вы, наверное, припоминаете, закончился очень быстро в результате смертельного пике чайки-самоубийцы. Я вел машину по узкой проселочной дороге, размышляя о том, что услышал от отца. Интересно, думал я, а как же все-таки будет выглядеть Эра Тьмы?

Однако все размышления о возможном приходе Эры Тьмы — в метафорическом, так сказать, смысле — оказались вовсе не актуальными. Эры Тьмы можно было пока не опасаться, поскольку Черный ужас обрушился на нас раньше. На землю опустилась тьма. Тьма в буквальном смысле. Тьма полная и абсолютно непроглядная.

Глава 4

Темнота

С почты я выбежал, как безумный. В левой руке я держал масляный фонарь, в правой — сорванную с петель дверцу посудного шкафа. Я надеялся, что дверца послужит щитом, если я окажусь в зоне поражения триффида.

Радист сказал, чтобы я ждал на почте. Но глядя, как стрекало триффида хлещет по оконным рамам, оставляя на стекле потеки яда, я вдруг осознал, что веду себя как последний трус.

Триффиды вторглись на остров. В этом нет никакого сомнения. Они начали убивать и будут продолжать убийства. Там, во тьме, бродят десятки ничего не подозревающих колонистов. Мой долг — предупредить их об опасности!

Итак, я мчался изо всех-сил, с фонарем в одной руке и импровизированным щитом — в другой.

День по-прежнему был чернее самой черной ночи. Фонарь выхватывал из кромешной тьмы лишь крошечное пространство у меня под ногами. Я понимал, что даже не успею увидеть триффида, который убьет меня. Стрекало поражало жертву с дистанции десяти — пятнадцати футов, а на такое расстояние света фонаря явно не хватало.

Действия затруднялись еще и тем, что я очень плохо знал эту часть острова. Мне удалось припомнить, что со стороны Байтуотера на холм ведет узенькая аллея, по которой через поле можно добраться до Дома Материнства. Там триффидов ждет обильная добыча: беззаботно играющие детишки, матери (большей частью незрячие), катающие коляски или спешащие по своим делам, разнообразный вспомогательный персонал...

Я бежал сквозь всепоглощающую тьму. Воздух со свистом вырывался сквозь стиснутые зубы, а сердце, как мне казалось, было готово выскочить из груди. Видеть я мог лишь свои ноги да несколько квадратных футов дорожного покрытия.

В пятне света под ногами то и дело возникали тела птиц и кошек, пораженных точным ударом ядовитого стрекала. Я мчался, напрягая зрение в надежде вовремя заметить ни на что не похожий ствол восьмифутового растения-убийцы, отыскивающего очередную жертву. Нервы были напряжены до предела, я слышал все звуки и краем глаза замечал каждый предмет, на который падал слабый свет фонаря. От моего взгляда не ускользало ни одно движение. Не раз мне приходилось пригибаться, прикрывая лицо дверцей шкафа. Однако, по счастью, тут же выяснялось, что я спасался от дорожных знаков или кустов самого обыкновенного боярышника.

Я не мог позволить себе остановиться, чтобы хоть немного передохнуть, — мне казалось, что растения-убийцы уже расхаживают по территории Дома Материнства, поражая смертоносным стрекалом женщин и детей. Я боялся, что, добежав до Дома и подняв повыше фонарь, увижу вокруг себя лишь десятки тел с лицами, искаженными предсмертной агонией.

Что-то свистнуло у меня над ухом. Я инстинктивно прикрыл лицо дверцей шкафа. Удар по щиту оказался настолько сильным, что я едва устоял на ногах. Где-то рядом раздалась барабанная дробь — триффид извещал товарищей, что нашел очередную жертву. Однако я не собирался так легко сдаваться. Прикрывшись дверью, я пустился наутек. Последовал еще один удар стрекала. Но — сей раз триффид промахнулся, поскольку я улепетывал зигзагами.

Мне не хватало воздуха, нещадно болела растянутая лодыжка. Пару раз я едва не уронил фонарь, а ведь фонарь, как бы тускло он ни горел, был моим единственным источником света. Если я случайно уроню или разобью его, то на этой темной земле меня ждет полная слепота. Улучив момент, я бросил взгляд на небо. Хотя время близилось к полудню, я не увидел в черной бархатной тьме ни единого просвета.

Хватая широко открытым ртом воздух и с трудом удерживая дверцу, которая с каждым шагом становилась все тяжелее, я наконец добрался до вершины холма.

Свет фонаря был настолько слабым, что стена, окружавшая старый помещичий дом, возникла практически ниоткуда.

До моего слуха донесся шорох. Кто-то тяжело шагал по гравию. Я замер, пытаясь сообразить, что напоминает мне этот звук.

Опять те же тяжелые шаги. Это мог быть только триффид. Растение-убийца шагало по засыпанной гравием подъездной аллее.

Ожидая удара, я прикрыл лицо дверцей шкафа.

— И что же вам, сэр, здесь понадобилось, позвольте узнать? — поинтересовался суровый женский голос.

Я настолько изумился, услышав человеческую речь, что замер, не произнося ни слова.

— Давайте без глупостей. Я же знаю, что здесь кто-то есть.

До меня снова долетел звук тяжелых шагов по гравию. Я поднял лампу повыше и увидел одну из слепых матерей. Слепую мать, как известно, можно безошибочно узнать по обязательной белой косынке. Вглядевшись внимательнее, я понял происхождение звука. Женщина, работая граблями, старательно выравнивала гравиевое покрытие в тех местах, где оно было повреждено колесами. Она то и дело обращала в мою сторону взгляд невидящих, исполненных мудрости глаз. Матери было лет семьдесят, но возраст, судя по всему, никак не сказался на ее энергии. Осколки белого известняка ложились ровным и плотным слоем под точными ударами поблескивающих в свете фонаря грабель.

— Матушка... — задыхаясь, начал я (ко мне вернулся голос, и я смог выговорить принятое обращение), — матушка, вы должны вернуться на территорию Дома и закрыть за собой ворота.

— Должна, молодой человек? Я не ослышалась? — Да. Дело в том...

— И кто же, простите, столь нагло осмеливается мне приказывать?

— Прошу прощения. Меня зовут Дэвид Мэйсен.

— Мэйсен? Забавно... Не имеете ли вы какого-нибудь отношения к Биллу Мэйсену? — Имею. Я его сын.

— Итак, мистер Мэйсен-младший, не могли бы вы мне поведать, почему вы задыхаетесь и с какой стати вся эта спешка?

К этому времени мой фонарь уже едва горел. Я так поспешно покинул коттедж мистера Хартлоу, что забыл проверить уровень масла в резервуаре. Темнота начиналась в ярде от меня, и казалось, что она непрерывно расширяется, словно воздух, который стремится заполнить вакуум. Кусты, деревья — все утрачивало формы, превращаясь в странные, чудовищные тени.

— Выслушайте меня, матушка, — сказал я, тревожно вглядевшись по сторонам и ничего не увидев, поскольку фонарь почти погас. — Сюда идут триффиды. — Триффиды? — удивленно переспросила она, мгновенно перестав работать граблями. — Надеюсь, это не шутка, молодой человек?

— Нет, матушка. К сожалению, я не шучу. Прошу вас... нам надо закрыть ворота. Они могут появиться здесь в любой момент. — Я посмотрел вниз по склону холма, но не увидел ничего, кроме темноты. Ничего, кроме этой ужасной, абсолютной тьмы.

— Быстро! — бросила она, осознав опасность. — Берите левую створку ворот. Я закрою правую.

Фонарь все тускнел по мере того как иссякало масло (полученное по иронии судьбы из триффидов), и я с трудом мог различить ажурную металлическую створку ворот высотой в добрых восемь футов. Стена была примерно такой же высоты, и я надеялся, что она окружает всю территорию. И еще я молил Бога, чтобы там не оказалось других открытых ворот или калиток. Триффиды достаточно сообразительны — наткнувшись на преграду, они начнут обходить ее по периметру и, обнаружив прореху в обороне, ворвутся в крепость и примутся убивать все живое.

Откуда-то издалека долетали веселые голоса детей. Как только моя спутница защелкнула на воротах висячий замок, я сказал:

— Матушка, нельзя ли собрать детей в помещении? Приблизившись к стене, они могут оказаться в опасной зоне.

— Я позвоню в школьный колокол, — сказала она и поспешила туда, откуда доносились голоса детишек.

Меня поразила легкость, с которой пожилая слепая женщина ориентировалась на местности.

— Следуйте за мной, молодой человек. Нам может понадобиться ваша помощь. Дети страшно возбуждены и утверждают, что на улице до сих пор темно.

— Да, это действительно так.

— Насколько темно?

Я сказал, что без фонаря не увидел бы своей руки перед носом.

— Вначале тьма, а затем триффиды... — немного помолчав, сказала она. — Вам не кажется, что мы имеем дело с довольно зловещим предзнаменованием?

Тут мой фонарь погас окончательно, и я окаменел, хотя и понимал, что мне ничего не угрожает — по крайней мере пока. Я снова утратил способность видеть.

— У вас здесь есть радиопередатчик? — нервно сглотнув, спросил я. — Нам необходимо связаться с властями. Я успел предупредить их о триффидах, но надо дать им знать, что мы пока в безопасности.

— Непременно, мистер Мэйсен. А пока следуйте за мной в дом. Он недалеко — вон там, за деревьями.

— Простите, матушка...

— Почему вы так нервничаете, молодой человек? Что случилось?

— Мой фонарь погас.

— Неужели сейчас настолько темно, что вы ничего не видите?

— Именно так.

— Ну и чудеса! Что же, мистер Мэйсен, позвольте мне в таком случае взять вас под руку. Я стану вашим поводырем. С этими словами женщина, тридцать лет назад потерявшая зрение, сунула руку мне под локоть и быстро зашагала сквозь бархатную тьму. Гравий громко скрипел у нас под ногами.

Я шел, выставив перед собой руку на уровне глаз. Как и все внезапно ослепшие люди, я опасался налететь на препятствие и повредить лицо.

— Мистер Мэйсен, огни дома уже видны?

— Нет. Пока ничего не видно.

— Вы вот-вот увидите свет. Возможно, дом еще скрыт деревьями.

«А возможно, триффиды проникли через другие ворота и уже истребили всех обитателей Дома Материнства», — в испуге подумал я.

— Мистер Мэйсен, я слышала множество историй о попытках вашего отца найти способ искоренить эти гнусные растения. Но ваше имя рядом с ним почему-то никогда не упоминалось.

— Только потому, что я с отцом не работаю. У меня нет склонности к науке.

— Чем же вы в таком случае занимаетесь, мистер Мэйсен? Надеюсь, я не очень докучаю вам своим любопытством?

— Вовсе нет. Я летчик.

— О... Один из наших немногих храбрецов. Но боюсь, вам страшно тесно в кабине самолета. Я вижу, что вы очень высокий молодой человек. Какой у вас рост? Шесть футов два дюйма?

— Шесть и четыре.

— Потрясающе!

Она болтала, чтобы хотя бы немного снять с меня напряжение, так как прекрасно понимала смятение человека, внезапно лишившегося зрения. Я по мере сил поддерживал разговор, хотя, если быть до конца честным, расслабиться не мог. Мне крайне не нравилось происходящее, и, кроме того, я знал, что в эти минуты триффиды шагают к Дому Материнства настолько быстро, насколько позволяют их деревянные конечности.

— Вы женаты, мистер Мэйсен?

— Нет.

— Не нашли достойной девицы?

— Частично поэтому. Но главным образом потому, что мне часто приходится по нескольку недель отсутствовать, что, согласитесь, не годится в семейной жизни.

— Оказывается, у молодого человека не только героический склад характера. Он, кроме того, и весьма чувствительная натура. Чуть позже нам следует серьезно побеседовать. Для нашего острова вы, возможно, куда более ценны, чем считаете сами. Как поживает ваша матушка? Когда-то давным-давно мне довелось прочитать ее книгу «Мои похождения в мире секса».

— Она чувствует себя превосходно. Хотя все ее писания теперь ограничены ведением лабораторных журналов. О! Я этого не ожидал.

— Ваше восторженное «О!», очевидно, должно означать, что вы наконец заметили свет.

Первое, что я увидел в сиянии электрических ламп, освещающих подъездную аллею к Дому Материнства, было улыбающееся лицо моей спутницы. Лишь после этого я заметил внушительный трехэтажный особняк и детишек, играющих на отведенной для этого площадке. — Поскольку вы снова обрели способность видеть, мистер Мэйсен, не могли бы вы помочь нам загнать детей в дом? — сказала матушка и, хлопнув в ладоши, крикнула: — Тимоти, Люси, немедленно слезайте с дерева! Для меня так и осталось тайной, как незрячая женщина могла узнать забравшихся на дерево детей. Затем она подошла к шесту, стоящему неподалеку от подъездной аллеи. Вдоль шеста свисала веревка, а его верхушка исчезала во тьме. Как только она потянула за шнур, я услышал колокольный звон. Мелодичный звук прокатился над территорией Дома Материнства и, перевалив через стены, замер вдали у подножия холма.

Дети среагировали вполне послушно — они промчались мимо меня, что-то возбужденно крича писклявыми голосами. Отсутствие солнца не столько напугало их, сколько потрясло воображение. Детишки бежали в то крыло здания, где в окнах горел свет.

Матушка продолжала дергать за шнур, и колокольный звон не смолкал. Этот мелодичный звук не только приказывал детям вернуться в классы, но и посылал недвусмысленный сигнал бродящим по полям триффидам. Для них школьный колокол служил призывом к обеду. Я не сомневался в том, что растения-убийцы очень скоро соберутся толпой у ворот и примутся испытывать их на прочность.

К нам легкой походкой подошла матушка лет двадцати. — Все дети в помещении, мать Сьюзен, — сообщила она.

— Благодарю вас, мать Анжела. Будет лучше, если и вы укроетесь в доме. Соберите, пожалуйста, в трапезной всех матерей и вспомогательный персонал, я хочу им кое-что сказать. — Да, матушка, — ответила мать Анжела и, бросив на меня оценивающий взгляд, поспешила к дому. Нам оставалось только ждать.

* * *

Все ворота и калитки, ведущие на территорию Дома Материнства, были заперты и могли противостоять напору триффидов по меньшей мере час. Истребительным отрядам противотриффидной службы вполне хватало времени, чтобы нас спасти. В случае, если растения все же прорвутся на территорию, мы могли укрыться за солидными дверями особняка.

Поскольку заняться было нечем, я некоторое время побродил по старинному зданию. В библиотеке над камином эпохи короля Якова I неизвестные строители вмуровали в стену доску, на которой были выбиты слова: «Sol lucet omnibus». По счастью для меня, чуть ниже латыни значился и перевод: «Солнце сияет для всех».

Да... похоже, что теперь это не так.

В мире темно, как в царстве Аида, и никто не знает, сколько времени продержится эта тьма.

Выйдя из библиотеки, я двинулся по коридору. В одной из классных комнат детишки распевали гимн:

Любая тварь на свете — совершенство,

Всяк человек, велик он иль убог,

Познает вечное блаженство,

Коль в сердце у него сияет Бог...

Эти детские голоса заставили меня похолодеть. Детишки беззаботно распевают, чувствуя себя в полной безопасности в этом знакомом для них мире. Но за стенами их мира, там, в черной тьме, триффиды тоже слышат их песню. Я представлял, как эти абсурдные растения, раскачиваясь подобно танцующей под звуки флейты смертельно ядовитой кобре, шагают в нашу сторону. Только в отличие от кобры эти монстры не подвластны чарам музыки. Растения-убийцы жаждут пищи, и если дать им малейшую возможность, хлестнут своими стрекалами по личикам детей.

Представшая перед мысленным взором картина совершенно выбила меня из колеи. Будь на то моя воля, я в целях безопасности загнал бы всех детишек в глубокий подвал. Мать Сьюзен, напротив, полагала, что детей тревожить не стоит, и поэтому все в Доме Материнства (если не считать тьмы за окнами) было как обычно. Тем не менее я предложил ей выслать несколько зрячих матерей в дозор. Матушка согласилась, и на плоской крыше здания разместились посты. Время от времени от них поступали сообщения, что за внешними стенами нашей крепости видны раскачивающиеся верхушки двигающихся триффидов.

Чуть позже матушка Сьюзен пригласила меня в трапезную, где я подкрепился чаем с тостами. Усевшись рядом со мной за длиннющим столом, матушка сказала:

— Я люблю брать быка за рога, мистер Мэйсен. Скажите, вы уже поставлены на учет в каком-нибудь из Домов Материнства?

— Поставлен ли я на учет? Какой учет? — изумился я, сознательно разыгрывая тупицу.

— Бросьте валять дурака, мистер Мэйсен. Вы прекрасно понимаете, о чем я. Итак, состоите ли вы на учете?

— Нет, Не состою.

— Но такая кровь, как ваша, могла бы принести нашему острову огромную пользу.

— Хм-м... Не знаю, стоит ли...

— Может быть, вы являетесь принципиальным противником евгеники?

— Нет, но...