18

Александр Райт заметил, что его лимузин припаркован во втором ряду у больницы Сен-Клер на Пятьдесят второй улице, и поспешил занять свое место на заднем сиденье, прежде чем его шофер успел выйти, чтобы открыть ему дверцу.

— Долгое было заседание, сэр, — начал разговор Джим Кэрли, запуская двигатель. — И куда мы теперь направляемся?

Он говорил фамильярным тоном старого слуги, проработавшего в семье Райт тридцать лет.

— Джим, я рад сообщить, что вот уже пять минут, как мы тронулись в путь, чтобы заехать за одной очень привлекательной леди на Даунинг-стрит, мы будем с ней ужинать в «Мельнице», — ответил Райт.

«На Даунинг-стрит, — подумал Кэрли. — Должно быть, новенькая. Никогда раньше там не бывал».

Кэрли гордился тем, что его хозяин, красивый и богатый холостяк, которому еще не исполнилось и сорока, так высоко котируется в обществе. У всех красавиц он идет под номером один. Кэрли ревниво оберегал частную сферу Александра Райта, но все же любил поделиться с друзьями своими соображениями о том, что опереточная звезда Сандра Купер не только красива, но и мила, и приветлива, а комедийная актриса Лили Локлин и в жизни до ужаса смешная — так весело поболтала с ним в машине!

Но он упоминал об этом только после публикации в колонках светской хроники заметок о том, что та или иная леди появилась в ресторане или на вечеринке со знаменитым спортсменом и филантропом Алексом Райтом.

Пока лимузин медленно продвигался по запруженной машинами Девятой авеню, Кэрли несколько раз глянул в зеркальце заднего вида, с тревогой заметив, что его хозяин закрыл глаза и устало прислонился затылком к мягкому кожаному подголовнику.

«Тот, кто сказал, что отдавать деньги так же трудно, как и зарабатывать, был абсолютно прав», — сочувственно подумал Кэрли. Он знал, что мистера Алекса, управляющего семейным благотворительным фондом Александра и Виргинии Райт, осаждают организации и отдельные граждане с просьбами о пожертвованиях. А он так добр ко всем! И, пожалуй, чересчур щедр.

«Совсем не похож на своего папашу, — размышлял Кэрли. — Старик Райт был настоящий кремень. И мать Алекса тоже. Любому могла голову откусить ни за что ни про что. Вечно бедному Алексу житья не давала, когда он был маленьким. Это еще чудо, что он вырос таким славным. Хоть бы эта дама с Даунинг-стрит оказалась веселой. Алекс Райт имеет право отдохнуть и повеселиться. Он слишком много работает».

Как всегда, в «Мельнице» было людно. Аппетитные запахи еды, оживленные голоса посетителей. Бар осаждали желающие получить столик. Полная овощей и фруктов корзина у входа в обеденный зал придавала просто оформленному помещению ресторана уютный деревенский вид.

Метрдотель немедленно проводил их к столику. Пока они пробирались через переполненный зал, Алекс Райт несколько раз останавливался, чтобы поприветствовать знакомых.

Не заглядывая в карту вин, он заказал бутылку кьянти и бутылку шардонне. Бросив взгляд на ее испуганное лицо, он рассмеялся.

— Вы не обязаны пить больше, чем по бокалу, но обещаю, что и то и другое вам понравится. Буду откровенен: я сегодня не обедал и просто умираю с голоду. Не возражаете, если мы сразу заглянем в меню?

Сьюзен остановила свой выбор на салате и лососине. Алекс заказал устрицы, спагетти и телятину.

— Спагетти — это то, что я собирался заказать на обед, — объяснил он.

Когда официант разлил вино по бокалам, Сьюзен подняла брови и покачала головой.

— Поверить не могу, что всего час назад я была в своем любимом восточном халате, немного, правда, потрепанном, и собиралась провести тихий вечер дома.

— Вы могли бы запросто прийти сюда в своем восточном халате, — заметил он.

— Только если бы намеревалась произвести на вас неизгладимое впечатление, — усмехнулась она, заставив его расхохотаться.

Он отвлекся, чтобы помахать кому-то из знакомых на другом конце зала, а она тем временем исподтишка изучала его. Он был в классическом темно-сером костюме в едва заметную полоску, белой рубашке и красно-сером галстуке. Весьма привлекательный и внушительный мужчина.

Сьюзен наконец догадалась, что именно ее так интригует. В Алексе Райте, безусловно, чувствовалась порода — импозантность, умение держаться, — но было в нем что-то еще, ставившее ее в тупик. «Похоже, он немного стесняется, — решила она. — Вот оно что. Мне это нравится».

— Я рад, что пошел вчера на вечеринку, — тихо признался он. — Я было решил остаться дома и разгадывать кроссворд в «Таймс», но к тому времени уже принял приглашение и отказаться было бы невежливо. — Он мимолетно улыбнулся. — Я вам очень благодарен, что вы приняли мое приглашение в последнюю минуту.

— Так вы говорите, что давно знакомы с Бинки?

— Да, но довольно поверхностно. Мы постоянно сталкиваемся на небольших вечеринках. Я терпеть не могу большие приемы и никогда их не посещаю. Надеюсь, я вас не обижу, если скажу, что она пустоголовая дура?

— Но она умеет добиваться своего, — с горечью заметила Сьюзен. — Что вы думаете об этом диснеевском замке, который отец для нее выстроил?

Они оба засмеялись.

— Вас эта ситуация до сих пор смущает? Ранит? — спросил он. — Ох, извините. Этр же вы психолог, а не я.

«Когда не хочешь отвечать, задай встречный вопрос», — напомнила себе Сьюзен.

— Вы знакомы с моим отцом и сестрой, — сказала она. — А у вас есть братья или сестры?

Он ответил, что он единственный ребенок, продукт позднего брака.

— Отец был так занят деланием денег, что у него времени не оставалось ухаживать за кем бы то ни было, пока ему не перевалило за сорок, — объяснил он. — А потом он опять-таки был слишком занят накоплением своего богатства и не обращал внимания ни на меня, ни на мать. Но, смею вас заверить, на заседаниях фонда мне приходится столько читать и слышать о несчастных и обездоленных, что себя я смело причисляю к счастливчикам.

— По большому счету, наверное, так оно и есть, — согласилась Сьюзен. — Я себя тоже.

Только после обеда, когда они пили крепкий итальянский кофе, всплыло имя Регины Клаузен. Алекс Райт сказал ей немногим больше того, что уже успел сообщить по телефону. Он сидел за одним столом с Региной на ежегодном торжественном банкете конференции «Промышленность будущего». Она произвела на него впечатление тихой, хорошо воспитанной и умной женщины. Невозможно представить себе, что такая женщина могла просто исчезнуть.

— Вы возлагаете какие-то надежды на звонок той женщины на радио? — спросил он. — Той, что так сильно нервничала?

Сьюзен твердо решила, что ни с кем не будет говорить о кольце, которое оставила у нее мать Регины Клаузен. Такое же кольцо, с той же надписью «Ты мне принадлежишь», которое упомянула Карен, было единственным связующим звеном между исчезновением Регины и внезапно оборвавшимся романом Карен на борту круизного лайнера. Чем меньше людей будет об этом знать, тем лучше.

— Я не уверена, — ответила она. — Сейчас еще рано загадывать.

— Как это вообще получилось, что вы стали ведущей радиопередачи?

Сьюзен рассказала, как Недда познакомила ее с прежней ведущей, как работала на Недду, пока училась на юридическом факультете, как оставила работу в конторе окружного прокурора округа Уэстчестер и вернулась к учебе.

Наконец за рюмкой бренди Сьюзен сказала:

— Обычно роль слушателя исполняю я. Хватит, мы слишком много говорим обо мне.

Райт сделал официанту знак принести счет.

— А мне кажется, что слишком мало.

«В общем и целом получился очень приятный вечер», — решила Сьюзен, ложась в постель.

Часы показывали без десяти одиннадцать. Вот уже двадцать минут, как она вернулась домой. Когда она хотела распрощаться со своим спутником у подъезда дома, Алекс сказал:

— Отец учил меня провожать даму до самых дверей, чтобы не сомневаться, что она в полной безопасности. Не беспокойтесь, я вас не задержу, сразу же уйду.

Он настоял, что поднимется вместе с ней на четвертый этаж и дождется, пока не закроется дверь квартиры.

«Что ни говори, а все-таки в старомодной любезности есть своя прелесть», — сказала себе Сьюзен, выключая свет.

Она устала, но никак не могла отрешиться от событий прошедшего дня, перебирая в уме все, что случилось и чего не случилось. Она вспомнила о Дональде Ричардсе, авторе книги «Пропавшие женщины». Он оказался интересным гостем. И ему очень хотелось, чтобы его пригласили на многообещающую, но, увы, так и не состоявшуюся встречу с Карен.

Теперь Сьюзен неловко было вспоминать, как она с порога отмела его просьбу принять участие в том, о чем могла бы поведать Карен.

Даст ли Карен знать о себе снова? Может, стоит обратиться к ней в завтрашнем эфире и попросить связаться с доктором Сьюзен хотя бы по телефону?

Уже засыпая, Сьюзен ощутила подсознательную тревогу. Она уставилась в темноту, пытаясь осознать, что заставило ее внутренне насторожиться. Очевидно, что-то случилось, она что-то такое видела или слышала в этот день... нечто такое, на что ей следовало обратить внимание. Но что же это было?

Понимая, что сейчас она слишком устала, чтобы сосредоточиться, Сьюзен повернулась на другой бок и решила, что утро вечера мудренее. Она подумает об этом завтра.

19

Хильда Джонсон проспала пять часов и проснулась в десять тридцать вечера, чувствуя себя освеженной и слегка проголодавшейся. Решив, что чашка чая с поджаренным хлебцем ей не помешает, она села в постели и потянулась за халатом. Кроме того, хотелось посмотреть, не покажут ли ее еще раз в одиннадцатичасовых новостях.

После новостей она снова ляжет и помолится за Кэролин Уэллс, бедную женщину, попавшую под колеса фургона.

Она знала, что капитан Том Ши придет в участок ровно в восемь утра. И к этому часу она уже будет его ждать. Завязывая кушак своего полубархатного халата, Хильда мысленно вспомнила лицо мужчины, который на ее глазах толкнул миссис Уэллс под машину. Теперь, когда первый шок прошел, она вспомнила его лицо более отчетливо. Она не сомневалась, что утром сумеет дать полицейскому художнику толковое описание преступника.

Почти семьдесят лет назад она сама училась рисовать и делала успехи. Мисс Данн, ее учительница в начальной школе, поощряла ее к дальнейшим занятиям, уверяла, что у Хильды есть настоящие способности, особенно к рисованию портретов, но в тринадцать лет пришлось идти работать, и времени для занятий рисованием совсем не осталось.

Но она, конечно, не совсем забросила эскизы. За прошедшие годы она частенько брала на прогулку в парк альбом для зарисовок и заправленное тушью «вечное перо», а потом вставляла скетчи в рамочки и дарила их друзьям на день рождения. Правда, в последнее время она этим не занималась. Друзей у нее осталось мало, а пальцы так свело артритом, что она с трудом удерживала перо.

И все же, если удастся набросать лицо этого человека прямо сейчас, пока оно еще свежо в памяти, будет гораздо легче описать его в полиции.

Хильда подошла к секретеру красного дерева, доставшемуся от матери и занимавшему почетное место в крошечной гостиной. Она открыла крышку, служившую письменным столом, и подтянула стул. В выдвижном ящике хранилась стопка почтовой бумаги с тиснением, которую ее подруга Эдна подарила на прошлое Рождество. Листы были крупные, солнечно-желтого цвета, а по верхнему краю шла надпись: «Bon mot для вас от Хильды Джонсон».

Эдна объяснила, что «bon mot» означает «острое словцо». Она знала, что Хильде понравятся крупные листы. «Не то что эти почтовые открытки, на которых и пары слов не уместишь».

Бумага была как раз нужного размера, чтобы сделать набросок, который поможет Хильде удержать в памяти лицо мерзавца, отнявшего у той несчастной женщины конверт и толкнувшего ее под машину. Преодолевая боль в негнущихся пальцах, Хильда медленно начала рисовать. На бумаге стали проступать черты — не профиль, а скорее лицо в три четверти, повернутое к ней. Да, волосы у него росли вот так, напомнила она себе. Она выписала ухо — красивой формы, плотно прилегающее к голове. Глаза у него были широко расставленные, они сощурились, когда он смотрел на миссис Уэллс. Ресницы длинные, подбородок решительный.

Наконец Хильда положила перо, весьма довольная собой. Неплохо, подумала она, совсем неплохо. Она посмотрела на часы: без пяти одиннадцать. Хильда включила телевизор и пошла на кухню ставить чайник.

Не успела она зажечь газ, как раздался звонок домофона. «Господи, кто это так поздно?» — удивилась Хильда. Она прошла в крошечную прихожую и сняла трубку домофона.

— Кто там? — Она даже не пыталась скрыть раздражение.

— Мисс Джонсон, очень жаль, что приходится вас беспокоить. — Мужской голос, низкий и приятный. — Я детектив Андерс. У нас в участке есть задержанный, возможно, именно его вы видели, когда он толкнул сегодня миссис Уэллс. Я хотел бы показать вам его портрет. Если вы его опознаете, у нас будет основание предъявить ему обвинение. В противном случае придется его отпустить.

— Я думала, никто мне не поверил, — огрызнулась Хильда.

— Мы не хотели, чтобы всем стало известно, что мы идем по следу подозреваемого. Могу я подняться на минутку?

— Ну давайте.

Хильда нажала на кнопку, открывающую дверь подъезда. Потом она вернулась к секретеру и с чувством законной гордости взглянула на свой набросок. «Вот посмотрим, что скажет детектив Андерс, когда это увидит!» — подумала она.

Она слышала, как старый лифт, кряхтя и поскрипывая, добрался до ее этажа, потом до нее донесся тихий звук шагов. Она выждала, пока детектив Андерс позвонит в дверь, и только потом открыла. «Должно быть, холодает», — подумала Хильда. Воротник его пальто был поднят, на голове была мягкая шляпа с опущенными полями, низко надвинутая на лоб. К тому же он был в перчатках.

— Это не займет и минуты, мисс Джонсон, — сказал он. — Мне очень жаль, что пришлось вас побеспокоить.

Хильда прервала его извинения на полуслове.

— Входите, — решительно проговорила она. — У меня тоже есть что вам показать.

Ведя его к секретеру, она не расслышала, как тихо щелкнул язычок замка закрывающейся двери.

— Я набросала портрет человека, которого видела, — торжествующе заявила она. — Давайте сравним его с вашим рисунком.

— Разумеется.

Но вместо рисунка визитер положил на стол водительское удостоверение с фотографией.

— Смотрите! Это то же самое лицо! — воскликнула Хильда. — Вот его-то я и видела! Он толкнул ту женщину и отнял конверт.

Впервые она взглянула прямо в лицо детективу Андерсу. Он снял шляпу и опустил воротник пальто. Глаза Хильды округлились в шоке. Рот у нее открылся, но она смогла лишь тихо прошептать: «О нет!» Она попыталась отступить на шаг, но наткнулась на открытую крышку секретера у себя за спиной. Лицо у нее посерело: она поняла, что попала в ловушку.

Она умоляющим жестом вскинула руки, потом беспомощно заслонилась ладонями от ножа, нацеленного ей в грудь.

Он отпрыгнул, чтобы его не испачкала брызнувшая кровь, и проследил, как тело бессильно оседает на вытоптанный до основы ковер. Взгляд Хильды застыл, глаза остекленели, но она сумела прошептать:

— От бога... не... уйдешь...

Когда он перегнулся через нее, чтобы забрать свои водительские права и ее рисунок, по телу Хильды прошла последняя судорога, и ее рука упала на его ботинок.

Стряхнув руку Хильды, он спокойно прошел к двери, открыл ее, проверил, нет ли кого в коридоре, и в четыре шага оказался у выхода на пожарную лестницу. Добравшись до вестибюля, он приоткрыл дверь подъезда, постоял несколько минут, убедился, что на улице ни души, и отправился домой.

Ему стало страшно при мысли о том, насколько он был близок к гибели. Если бы полицейские поверили старой кошелке и пришли поговорить с ней в этот вечер, она могла показать им свой рисунок. А уже завтра он был бы напечатан во всех газетах.

Пока он шел, его левая нога отяжелела, с каждым шагом ее все труднее было отрывать от земли. Казалось, на ней все еще лежит рука Хильды Джонсон.

Может, своими последними словами она наложила на него проклятие? — спросил он себя. Они напомнили ему об ошибке, совершенной ранее в тот же день, — об ошибке, которую Сьюзен Чандлер с ее острым аналитическим умом могла бы обнаружить. Это не исключено, она ведь не так давно работала прокурором.

Он знал, что этого нельзя допустить.

20

Сьюзен спала беспокойно, ее мучили кошмары. Проснувшись, она вспомнила обрывки сцен, в которых присутствовали Джейн Клаузен, Ди, Джек и она сама. Она вспомнила, как в какой-то момент Джейн Клаузен взывала к ней: «Сьюзен, мне нужна Регина», а Ди, простирая к ней руку, говорила: «Сьюзен, мне нужен Джек».

«Что ж, его ты получила», — подумала Сьюзен. Она вылезла из постели и потянулась, стараясь облегчить привычную боль в сердце. Ее глубоко смущало, что после стольких лет подобный сон мог вызвать целую лавину воспоминаний. Воспоминаний о том, как она была двадцатитрехлетней студенткой второго курса юридического факультета, делавшей почасовую работу для Недды. А Джек был двадцативосьмилетним фотографом. Он специализировался на рекламных съемках, только-только начал приобретать известность. Они были влюблены.

Сцена вторая: те же и Ди. Старшая сестра. Обожаемая модель модных фотографов. Изысканная. Остроумная. Обворожительная. У нее было трое претендентов в женихи, делавших ей предложение. Но ей понадобился Джек.

Сьюзен прошла в ванную, достала зубную пасту и энергично вычистила зубы, словно таким простым способом можно было отбить горький привкус, появлявшийся всякий раз, как она вспоминала слезливое объяснение Ди: «Сьюзен, прости меня. Но то, что происходит хмежду мной и Джеком... это неизбежно. Это необходимо».

Жалкое, невразумительное извинение Джека: «Сьюзен, мне так жаль».

«А главное безумие, — думала Сьюзен, — состояло в том, что они действительно подходили друг другу». Они действительно любили друг друга. Может быть, даже слишком сильно. Ди терпеть не могла холодов. Если бы она не была так влюблена и не была такой хорошей спортсменкой, она бы настояла, чтобы Джек перестал таскать ее по лыжным курортам. Если бы ей удалось удержать его дома, его не накрыло бы лавиной. И, может быть, сейчас он был бы жив.

«А с другой стороны, — сказала себе Сьюзен, включая горячую воду в душе, — если бы мы с Джеком все-таки поженились, я тоже сейчас была бы мертва, потому что уж точно оказалась бы на том склоне вместе с ним».

Ее мать проявила понимание. «Если бы сложилась обратная ситуация, Сьюзен, если бы тебе понравился мужчина, который был дорог Ди, ты устранилась бы, ушла бы с дороги, я это сознаю. Но кое с чем тебе придется смириться, даже если тебе это кажется непонятным. Дело в том, что Ди всегда немного завидовала тебе».

«Да, я ушла бы с дороги», — думала Сьюзен, снимая халат и становясь под горячий, клубящийся паром душ.

К семи тридцати она уже была одета и позавтракала как обычно: сок, кофе и половина английской булочки. Она включила «Доброе утро, Нью-Йорк», чтобы послушать новости, но не успела просмотреть первые анонсы, как зазвонил телефон.

Звонила мать.

— Хотела застать тебя, пока ты еще не погрузилась с головой в дела, дорогая.

Сьюзен порадовалась, что голос матери звучит бодро, и нажала на пульте дистанционного управления телевизором кнопку, заглушающую звук.

— Привет, мам.

«Слава богу, она не против, когда ее называют мамой, и пока еще не требует, чтобы я звала ее Эмили».

— Твоя вчерашняя программа меня просто заворожила. Эта женщина, которая звонила, пришла к тебе на встречу?

— Нет, не пришла.

— Ничего удивительного. Она была очень взволнована. Но, я думаю, тебе следует знать, что я однажды встречалась с Региной Клаузен. Я была с твоим отцом на собрании акционеров. Это было еще Д.Б., стало быть, больше четырех лет назад.

Д. Б. До Бинки.

— Ты, конечно, догадываешься, что Чарли-Чарльз попытался произвести впечатление на Регину Клаузен рассказами о своих фантастически успешных вложениях. Я напомнила ему об этом эпизоде, когда мы улаживали наши финансовые дела при разводе, но он, разумеется, пытался все отрицать.

— Мама, помилосердствуй, — засмеялась Сьюзен.

— Извини, Сьюзен. Я не хотела начинать разговор о разводе.

— Конечно, хотела. Ты только этим и занимаешься всю дорогу.

— Это верно, — со смехом согласилась ее мать. — Но я действительно позвонила, чтобы рассказать тебе о Регине Клаузен. Мы с ней разговорились, можно даже сказать, заболтались, — ты же знаешь, каким словоохотливым бывает твой отец, — и она сказала, что собирается взять большой отпуск и поехать в круиз. Она была так взволнована предстоящей поездкой. Я ей пожелала, чтобы попутчики не слишком приставали к ней с просьбами дать совет по поводу инвестиций. Помню, как она засмеялась и призналась, что с нетерпением ждет от увеселительной поездки чего-то волнующего, а обсуждение индекса Доу-Джонса в ее планы не входит. И еще она сказала, что ее отец умер от сердечного приступа, когда ему было за сорок, и что перед смертью он с сожалением говорил о так и не состоявшихся каникулах, на которые у него вечно не хватало времени.

— Все, что ты мне рассказываешь, лишь подтверждает теорию о том, что у нее в самом деле был какой-то роман на корабле, — заметила Сьюзен. — Судя по всему, она была к этому готова и не собиралась отвергать возможные ухаживания. — Она вспомнила о кольце с бирюзой, которое ей дала Джейн Клаузен. — Да, я думаю, именно это с ней и случилось: у нее был законспирированный роман на борту.

— Ну что ж, ее слова при встрече с нами явно заронили мысль в голову твоего отца. Вскоре после этого мы с ним разъехались. Он сделал себе пластическую операцию, избавился от седины и начал встречаться с Бинки. Между прочим, сейчас он уговаривает Ди отправиться в круиз. Она тебе не говорила?

Сьюзен бросила взгляд на часы. Ей не хотелось обрывать разговор с матерью, но время поджимало, пора было отправляться на работу.

— Нет, я не знала, что Ди подумывает о круизе. Но вчера она звонила, как раз когда меня не было на месте.

В голосе матери зазвучала тревога.

— Ди беспокоит меня, Сьюзен. Она подавлена. Она одинока. Она никак не придет в себя. Она не такая сильная, как ты.

— Ты тоже, мамочка, у нас не слабая.

Ее мать рассмеялась.

— У меня бывают минуты слабости, но, в общем, я справляюсь. Сьюзен, ты слишком много работаешь.

— Насколько я понимаю, это должно означать: «Найди славного парня, выйди замуж и будь счастлива».

— Что-то в этом роде. Ты ни с кем не познакомилась в последнее время? Может, ты от меня что-то скрываешь? Когда Ди звонила, она упомянула о человеке, с которым познакомилась на приеме у Чарли-Бинки. И он вроде бы без ума от тебя. Она сказала, что он прямо-таки неотразим.

Сьюзен вспомнила об Алексе Райте.

— Он недурен.

— Судя по словам Ди, он куда более чем просто «недурен».

— Пока, мам, — твердо сказала Сьюзен. Повесив трубку, она поставила остывший кофе в микроволновку и вновь включила звук телевизора. Репортер рассказывал о престарелой женщине, заколотой насмерть в своей квартире в верхней части Восточного района Манхэттена. Сьюзен как раз собиралась выключить телевизор, когда ведущий запустил повтор фрагмента новостей предыдущего вечера с упоминанием о том, что Хильда Джонсон, жертва убийства, позвонила в полицию и заявила, будто на ее глазах ограбили и нарочно толкнули под машину женщину, пострадавшую в аварии на Парк-авеню.

Сьюзен смотрела на экран, чувствуя, что прокурор, живущий у нее в душе по соседству с психологом, отказывается верить в случайное совпадение этих двух событий, а психолог спрашивает себя, чей сорвавшийся с цепи разум способен замыслить и совершить два жестоких преступления за один день.

21

В душе капитан Том Ши из Девятнадцатого полицейского участка испытывал теплую привязанность к Хильде Джонсон, хотя порой она бесила его до чертиков. Вся суть, как он не раз напоминал своим подчиненным, заключалась в том, что заявления Хильды никогда не бывали совершенно беспочвенными. Как-то раз она пожаловалась на бродягу, который ошивался вокруг детской площадки в парке, и что же выяснилось? Что он эксгибиционист, уже не раз привлекавшийся за развратные действия, травмирующие психику малолетних. Или вспомнить, к примеру, того парня, что гонял на мотоцикле по улицам вокруг дома Хильды. Взяли его с поличным, когда он на полном ходу вырывал сумку из рук у одной престарелой дамы.

И теперь, стоя в квартире Хильды Джонсон, капитан Ши чувствовал, как его охватывает бессильный гнев пополам с нежностью при виде безжизненного тела старухи в полубархатном халате. Полицейские фотографы уже все засняли, эксперты закончили свою работу. Теперь к ней можно было прикоснуться.

Ши опустился на колени рядом с Хильдой. Ее глаза смотрели в одну точку, на лице застыло паническое выражение. Он бережно повернул к себе ее ладонь и заметил порезы — она пыталась заслониться от рокового удара, поразившего ее в сердце.

Он присмотрелся внимательнее. На нескольких пальцах правой руки виднелись пятна. Пятна чернил.

Ши встал и сосредоточил внимание на открытом секретере. У его бабушки был такой же секретер, и она всегда держала крышку открытой, гордясь тем, что видны отделения и ящички, старинный чернильный прибор с промокашкой, которым никто не пользовался.

Он вспомнил, как в прошлом году, когда Хильда вывихнула лодыжку на разбитом тротуаре и он зашел ее навестить, крышка секретера была закрыта. «Держу пари, она всегда держала секретер закрытым», — подумал он.

На письменном столе, в который превращалась открытая крышка секретера, лежала пачка почтовой бумаги, похоже, только что распечатанная — порванная целлофановая обертка все еще была на месте. Ши с грустью улыбнулся, прочитав тисненую надпись: «Bon mot для вас от Хильды Джонсон».

Старомодное перо лежало рядом с чернильницей. Такими перьями люди пользуются для рисования. Он коснулся пальцами пера и стал рассматривать пятна, оставшиеся у него на пальцах. Потом он пересчитал листы бумаги в коробке. Их было одиннадцать. Тогда он пересчитал конверты — двенадцать.

Может быть, Хильда Джонсон что-то писала или рисовала на пропавшем листе перед самой своей смертью? — спросил он себя. Зачем ей это делать? Судя по показаниям Тони Хаббарда, который был на дежурстве, когда Хильда позвонила вчера вечером, она сказала, что собирается ложиться спать и придет в участок с утра пораньше.

Не обращая внимания на фотографов, паковавших оборудование, и экспертов по отпечаткам, превращавших аккуратную, как образцовая казарма, квартиру Хильды в засыпанный порошком бедлам, Том прошел в спальню.

Хильда легла спать — это было очевидно. Подушка все еще хранила отпечаток ее головы. Сейчас восемь утра. Медэксперт сказал, что она мертва вот уже восемь-десять часов. Где-то между десятью вечера и полуночью Хильда встала с постели, надела халат, прошла к секретеру и что-то написала или нарисовала, а потом поставила чайник.

Когда Хильда, известная своей пунктуальностью, не пришла в участок, капитан Ши попытался ей позвонить. Никто не брал трубку. Он встревожился и попросил коменданта здания проверить, что с ней случилось. Если бы он этого не сделал, ее тело могло бы оставаться ненайденным еще несколько суток. Никаких следов взлома они не нашли, и это означало, что, скорее всего, она открыла кому-то дверь по собственной воле. Неужели она кого-то ждала? Или кто-то обвел вокруг пальца проницательную и недоверчивую старуху, внушив, что она может доверять своему ночному гостю?

Капитан вернулся в гостиную. Как это получилось, что Хильда стояла у открытого секретера, когда ее убили? Если она почуяла опасность, почему не попыталась хотя бы убежать?

Может быть, она что-то показывала своему гостю, когда он напал на нее? Что-то такое, что ночной визитер забрал с собой, когда убил ее?

Два детектива, сопровождавшие его, выпрямились, когда он подошел к ним.

— Я хочу, чтобы допросили всех до единого обитателей этого дома, всех, кто был в здании, — рявкнул капитан Ши. — Я хочу знать, где каждый из них находился вчера вечером и в котором часу вернулся домой. Меня в особенности интересуют те, кто приходил или уходил между десятью вечера и полуночью. Я хочу знать, с кем Хильда Джонсон могла состоять в переписке. Я возвращаюсь в участок.

В участке злосчастный сержант Хаббард, не принявший всерьез заявление Хильды о том, что у Кэролин Уэллс был похищен коричневый конверт, после чего ее столкнули под колеса, получил самый жестокий нагоняй за всю свою жизнь.