Век безумия - Империя Хаоса

      – Сэр, вы должны пойти с ними.
      – Этот вопрос даже не обсуждается, – ответил Оглторп. – Не тратьте понапрасну усилия.
      К полудню следующего дня они увидели ловушку, в которую загонял их противник. С холмов они должны были спуститься в саванну, на западе ограниченную рекой, на севере – хотя и низкими, но скалистыми и неприступными горами. У реки их ждали артиллерия и отряд живой силы противника, в небе парили два больших воздушных корабля. Подвешенные к шарам угнетающе-красного цвета, они походили на парусники.
      – Нам будет легче повернуть назад и пробиваться сквозь тех, кто нас преследует, чем соваться в эту долину, – прячась деревьями и оценивая обстановку, сказал Парментер. – Как только мы вступим в бой, "красные мундиры" подтянут еще больше сил и перекроют нам все пути или уничтожат нас сверху. Даже если они не будут видеть нас за деревьями, они будут знать дислокацию собственных войск. – Он возвысил голос так, чтобы его слышали все: – У нас есть пути: отступить, рассеяться по лесу или атаковать. Те, кто меня хорошо знает, догадываются, какой путь выбираю я. Но я никого не назову трусом, особенно тех, у кого есть жены и дети, если он поступит иначе. Я – старый холостяк, и меня некому оплакивать, поэтому мне легко сделать выбор.
      – Я с вами, сэр, – спокойно сказал Парментер.
      – Никто не может сказать, сколько дней ему осталось смотреть на солнце, – сказал Томочичи. – Если этот день будет моим последним днем, значит, так тому и быть.
      Оглторп на некоторых лицах видел страх, но не трусость, хотя никто из его солдат не просил снисхождения.
      – Келли? Каллахан? Гендерсон?
      – Да, сэр, – ответили в один голос солдаты.
      – Вы должны преодолеть все преграды и прорваться к нашим в том случае, если с этим заданием не справится разведка.
      Оглторп выбрал этих троих еще и потому, что знал: у них очень большие семьи, и, если они погибнут, о них некому будет позаботиться.
      – Генерал, – обратился к нему Гендерсон, – я понимаю, вы таким образом пытаетесь дать нам возможность выжить…
      – Нет, Гендерсон, я просто отдал приказ, который нужно выполнять.
      – Вы можете назвать меня предателем, но моей семье будет больше пользы не от меня, а от моих побед здесь.
      – И мы того же мнения придерживаемся, – поддакнул Каллахан.
      Оглторп хотел подавить улыбку, но у него это не получилось.
      – Хорошо, джентльмены, – сурово произнес он. – Если вы останетесь в живых, я, возможно, прикажу вас повесить за непослушание. А пока проверьте оружие.
      Пока солдаты проверяли оружие, он вытащил из-за пояса пистолет Фаренгейта и обнажил шпагу. Рысью они выехали из леса.
      Вначале их появление было встречено такой тишиной, что от нее сделалось жутко. Они успели преодолеть около сотни ярдов, прежде чем находившийся в отдалении противник выстроился в ряд, нацелив на них свои ружья.
      Оглторп трижды взмахнул шпагой и закричал во все горло:
      – Да хранит нас Бог! За Америку!
      И бой начался.
      – Ты можешь остановить ее! – спросила Креси, глядя на поднимавшуюся за ними машину тьмы.
      Распространялся пугающе неестественный запах, и было так душно, что кружилась голова. Воздух вибрировал, как кожа на барабане.
      Адриана наморщила лоб.
      – Остановить? Нет, не могу. Но дай подумать. Кто ей приказывает гнаться за нами?
      – Я тебя не понимаю.
      – Это – malakus, с его помощью некто ориентируется в материальном мире. Каким-то образом malakus знает, что должен преследовать наши корабли, кто-то научил его распознавать их, отличать от других материальных объектов – деревьев, домов, всего того, что сделано из дерева.
      – Теперь я уловила твою мысль.
      – Но машина не отличается особой проницательностью. Что бы она делала, окажись здесь еще какие-нибудь корабли?
      – Машина проницательная. Ведь она бросилась в погоню за нами, не за кораблем Меншикова.
      – Действительно, – согласилась Адриана. – Она просто одному кораблю предпочла сразу несколько. – Она резко повернулась в сторону рулевой рубки. – Эркюль, прикажи остальным кораблям подойти к нам на максимально близкое расстояние. Я кое-что придумала.
      – Я слышал, но не лучше ли нам в таком случае рассеяться?
      – Нет. Она от этого слишком растеряется. Я хочу предложить ей простейший выбор и послать ее за Меншиковым, он направился в противоположную от нас сторону. Подтяни наши корабли как можно ближе друг к другу!
      Эркюль рьяно взялся за дело, передавая приказ с помощью флага и эфирографа. Корабли начали сближаться, их уже отделяло друг от друга каких-нибудь тридцать ярдов.
      – Еще ближе, – сказала Адриана, – чтобы корпуса соприкасались.
      – Ветер сильный, это невозможно.
      – Посмотри туда, Эркюль, – сказала Адриана, показывая в сторону keres.
      Машина двигалась медленно, но двигаться быстрее ей не было нужды, корабли собрались в кучу, и достаточно было подойти к ним на опасно близкое расстояние. И в этот момент корабли должны были рассыпаться в стороны, если уцелеют в огненном дыхании машины тьмы.
      – От нее спастись невозможно. Перед такой угрозой все остальное кажется возможным.
      Все лицо Эркюля было в капельках пота, словно уже покрылось волдырями от ожога. Когда он вытер пот рукавом, лицо влажно заблестело.
      – Как скажешь.
      Он начал отдавать приказы.
      Корабль сильно тряхнуло. Линней ни за что не держался, поэтому его откинуло к борту и он чуть не вывалился, его успели подхватить и удержать железные руки Креси. Не всем так повезло, как ему. Молодой матрос упал в узкую щель между корпусами двух кораблей, машина тьмы тут же поглотила его, растерев в порошок.
      Их корабль снова содрогнулся, словно в него угодило пушечное ядро. Перекладины и канаты затрещали. Запахло горелым – начало тлеть днище корабля.
      Адриана закрыла глаза и погрузилась в пространство эфира. Она начала творить иллюзию маскировала корабли, создавая шар, в котором смешивалась субстанция кораблей. Получилась перевернутая призма, спектрально разлагающая свет.
      Это была всего лишь иллюзия, корабли не потеряли своей материальной формы, они изменили свои очертания только в эфирном пространстве. Адриана удерживала иллюзию в то время, как вокруг нее люди вопили от ужаса, а где-то внизу уже занимался пожар. Всю свою работу Адриана совершала в голове, словно плела кружево, пока не слилась, не растворилась в ином мире, недоумевая, зачем ей вообще нужна земная плоть.
      Ее работа, как и материальный мир, меркла у нее за спиной, и она, подобно мотыльку, порхала во тьме, в бескрайней ночи. Ни звезд, ни фонарей, ни луны – ничего, что могло бы указать ей путь. Вместо света только темно-серые полоски на фоне кромешного мрака, к ним она и направлялась.
      Мрак немного рассеялся, показались две дыры, похожие на глаза, затем прочертилась линия – нос, должно быть. Она смотрела, как появляется портрет, будто кто рисовал его на черной от копоти задвижке фонаря. Она узнала лицо.
      – Николас? – услышала она чей-то голос, но тут же догадалась, что это ее собственный.
      Ей ответил ее же голос, но он исходил не от нее.
      – Нико-лэс. Что это за имя? Я его слышал когда-то, давным-давно.
      – Николас? Сын мой, это ты?
      Показалось, будто в черных провалах глаз вспыхнули искорки.
      – Кто называет меня сыном? Я знаю голос своей матери. Ты – не моя мать. Ты… – пауза, – мой старый сон. Наверное, мне это снилось когда-то.
      – Николас! – Адриану будто толкнул кто-то, сердце сжалось до боли. – Это твое имя. Я – твоя мать. Я пришла за тобой.
      Лицо нахмурилось, из глаз посыпались искры:
      – Меня предупреждали о твоем приходе. Меня предупреждали, что ты принесешь ложь. Я удаляюсь.
      Лицо начало меркнуть, и Адриану охватила паника. Она каким-то невероятным образом наткнулась на него в эфирном пространстве, она не может вот так его потерять.
      – Подожди, не уходи! – взмолилась она. – Я обозналась. Я приняла тебя за другого. Но я хотела бы… я хотела бы поговорить с тобой.
      Голос зазвучал нерешительно:
      – Поговорить? О чем?
      – О тебе. О твоих желаниях. Скажи, как мне тебя называть?
      – Ты не можешь называть меня тем именем, которое произнесла ранее.
      – Хорошо, я не буду. Я обозналась.
      – Ты можешь называть меня… Дитя Солнца.
      Вдруг Адриана отчетливо увидела себя… в Версале, в гроте, застывшей перед статуей Фетиды, возлюбленной Аполлона, но у богини почему-то было ее лицо. В этом же гроте стояла и статуя Аполлона с лицом Людовика XIV, который отнял у нее невинность, но не с помощью грубой силы, а властью короля, отказать которому не могла ни одна женщина. Людовик XIV, "король-солнце".
      Людовик – отец ее сына.
      – Можно я буду называть тебя… Аполлоном? – спросила Адриана.
      – Что означает это имя?
      – Солнце.
      – Хорошо, называй. Расскажи мне подробнее об этом имени.
      – Так звали бога солнца в Древней Греции. Он управлял небесной колесницей.
      – И у меня есть такая колесница. – Голос, сказавший это, немного потеплел. – Когда я в ней еду, я вижу много удивительного, и это доставляет мне радость. Земля, по которой я сейчас путешествую, очень нравится мне, поэтому я испытываю радость, очищая ее от скверны.
      – Что это значит?
      Возникла пауза.
      – Вернулась моя няня, – сказал мальчик. – Я должен рассказать ей о тебе.
      – У тебя был когда-нибудь тайный друг, Аполлон?
      – Нет… может быть, совсем недолго. Моим тайным другом была моя мама, но теперь она не таится от меня.
      – Почему бы нам с тобой не стать тайными друзьями?
      – Зачем?
      – Ради забавы.
      Лицо сделалось задумчивым.
      – Это было бы интересно, – сказал мальчик. – А сейчас я должен уйти. Я позову тебя потом, если ты позволишь, – с легкой застенчивостью сказал он.
      – Хорошо, я буду ждать, – ответила Адриана.
      Изображение завернулось спиралью и исчезло в темноте. Она услышала звук, похожий на шум прибоя, тело обожгло жаром. Она вспомнила, что она делала, и ее охватил ужас: наверное, у нее ничего не получилось.
      Красные Мокасины вспомнил.
      В тот день, когда он отправил к чокто своего гонца, он нашел след монголов. Они не особенно скрывались. Они были хищниками, не жертвами, по крайней мере, таковыми они себя считали. Пантера не прячет своих следов.
      Но они больше не были пантерами, потому что он выследил их и убил. Ему это было несложно сделать: он вызвал молнию и воспламенил их оружие, их доспехи, их кровь. Он не всегда обладал такой магической силой, но сейчас тень великого змея пульсировала в его сердце и животе, и ничего невозможного для него не существовало.
      После этого они с Горе продолжили идти по следу Кричащего Камня, Тага и царя. Иногда след терялся, но его запах вел их через леса, которым еще расти и расти до настоящего леса, через редко встречающиеся крошечные луга.
      Через два дня они добрались до места, где изгиб маленькой речушки образовывал небольшую долину, там на кострах готовили пищу, и к голубому небу поднимался дым. У воды, на расчищенном высоком месте, сгрудилось около пятнадцати хижин уичита. Красные Мокасины и раньше видел такие – сооруженные из веток и крытые листьями.
      Они не торопясь спускались вниз с холма, им навстречу из деревни выехало несколько человек. Среди них своим новым, чистым взором он увидел Кричащего Камня.
      Кричащий Камень тоже его увидел и издал радостный вопль.
      – Приветствую тебя, чокто! – прокричал он, подъехав ближе. – Тебе все-таки повезло, ты остался жив!
      Его поведение не понравилось Красным Мокасинам, но он не подал виду. В конце концов Кричащий Камень выполнил то, о чем он его просил.
      – Как видишь, – ответил Красные Мокасины.
      – Я собрал отряд, готовый выступить против монголов, – с гордостью заявил Кричащий Камень.
      – Молодец, но только в этом больше нет необходимости, – сказал Красные Мокасины.
      Кричащий Камень недовольно поморщился:
      – Правда?
      – Да, я разделался с ними.
      – Как тебе это удалось? Я думал, ты совсем лишился сил.
      – Напротив, я стал гораздо сильнее.
      Кричащий Камень наклонился и похлопал его по плечу:
      – Молодчина! Ты нам все расскажешь. Хотя, признаюсь, мне бы хотелось и самому в этом деле поучаствовать. Ты знаешь, нам пришлось с ними драться, несколько монголов все же догнали нас. Мы только вчера сюда добрались. В этой деревне я родился, – с важным видом заявил он.
      – Похоже, здесь тебе простили твои прегрешения, – заметил Красные Мокасины.
      – А? Да. Осталось несколько человек, кто хотел бы отрезать мне нос, но в общем-то все нормально. Они скучали без меня, поэтому и злость их поостыла.
      Подъехал Таг, комично выглядящий на низкорослой монгольской лошадке, он разулыбался во весь рот.
      – Чертовски рад тебя видеть! – еще издалека крикнул он. – Чертовски рад!
      Он соскочил с лошади и в два прыжка подлетел к Красным Мокасинам. В следующее мгновение Красные Мокасины уже гарцевал на плечах великана, к неописуемой радости толпившихся вокруг них детей. Они кричали и визжали, то же самое делал и Красные Мокасины. Он радовался встрече с Тагом, но как-то наполовину, вторая половина была где-то далеко, и все происходящее немного походило на сон.
      Вся его человеческая жизнь до сих пор была сном, и только сейчас он начал пробуждаться.
      Вечером они устроили пиршество. Ни разу за последние месяцы Красные Мокасины так не ел. Он удивлялся собственному аппетиту, удовлетворение давал не вкус еды, а ощущения в животе. Пища сама по себе казалась ему безвкусной. Насытившись, Таг пустился в пляс, это выходило у него нелепо, он сам был собою очень доволен. Бывший пират сумел увлечь танцем и Красные Мокасины, но с наступлением ночи тот чувствовал себя вялым, живот распирало.
      Царь тоже отказался танцевать.
      – Наши преследователи действительно мертвы? – спросил Петр, подцепив из миски кусок жаркого из буйвола.
      – Да.
      – Ты убил их с помощью своей магической силы?
      – Да.
      Царь кивнул:
      – С каждым днем я в долгу у тебя все больше. Я знаю, царская благодарность мало что для тебя значит, но все же я должен тебя отблагодарить.
      – Напротив. Я счел бы за великую благодарность с твоей стороны, если бы ты увел с моей земли свою армию.
      – Я разделяю с тобой твое желание.
      – Правда? А что будет, если они одержат победу?
      – Я уже говорил, они не собираются завоевывать столь большой континент. Им его никогда не удержать, даже если весь мой народ возьмет в руки оружие. Да и зачем нам этот континент? Нам выгоднее наладить с вами торговлю, если мы что-то хотим здесь получить.
      Красные Мокасины рассеянно кивнул.
      – Кричащий Камень, похоже, здесь значительная персона, – заметил Петр.
      – Это его сородичи. Хотя совсем недавно они чуть не убили его, поэтому нужно держаться с ними осторожно.
      Петр развел руками:
      – Сейчас не хочется думать о неприятном. Впервые за последнее время я могу немного расслабиться. Я себя отлично чувствую. Уичита пьют крепкие напитки?
      – Как вино или бренди?
      – Да.
      – Нет.
      На лице царя изобразилось разочарование:
      – Жаль.
      Красные Мокасины подумал о том, сколько несчастий горькая вода принесла его народу и тем немногочисленным племенам, которые жили вокруг Нью-Пэриса, но ничего не сказал.
      – Я бы хотел присоединиться к ним, – сказал царь, показывая на танцующих по кругу уичита. – Это здесь позволительно чужакам?
      – Конечно, посмотри на Тага.
      – Действительно. – Царь положил Красным Мокасинам на плечо руку. – Еще раз хочу тебя поблагодарить за то, что ты спас меня, и за те приключения, которые мне пришлось пережить, и которые я себе в юности даже представить не мог.
      Петр поднялся и присоединился к танцующим. То, что он делал, совершенно не походило на танец уичита, но индейцев забавляли его телодвижения.
      Красные Мокасины знал, что в любой другой день ему бы тоже было весело на это смотреть. Но сегодня с ним было что-то не так. Он чувствовал особенно сильную вялость. Пытаясь понять, что с ним происходит, он поднялся и направился в темноту, подальше от людей.
      Он обернулся на тихий шорох: за ним следовал Таг.
      – Ты обижаешься на меня, парень? – спросил матрос, когда они отошли на приличное расстояние. – Я знаю, я должен был вернуться за тобой. Но, черт возьми, ты же сам сказал…
      – Ты все правильно сделал, Таг, – тихо ответил Красные Мокасины. – Все правильно, даже не думай об этом.
      – Тогда что случилось? Ты за вечер и двух слов не сказал.
      Красные Мокасины закрыл глаза и вновь увидел свой бесконечно длинный хвост, конец которого издавал гремящий звук.
      – Я… послушай меня, Таг. Кое-что произошло. Я кое-что проглотил, и это жжет меня внутри. Ты понимаешь меня?
      – Нет. Нисколечко.
      – Просто… – Он больше не чувствовал земли под ногами. – Таг, у меня к тебе просьба. Если что-нибудь случится со мной…
      – Ты это о чем? Ты заболел?
      – Думаю, да. Если со мной что-нибудь случится, ты должен увезти царя отсюда. В Южную Каролину или Нью-Пэрис. Ты должен рассказать белым людям, что здесь происходит. Ты должен найти Бенджамина Франклина и Нейрна и рассказать им все. Ты понял меня? Попроси Кричащего Камня, чтобы он проводником отправился вместе с тобой.
      – Да что такое с тобой стряслось?
      – Может быть, и ничего серьезного. А пока оставь меня одного.
      Таг замолчал на несколько долгих минут.
      – Красные Мокасины, я тебе стольким обязан в жизни. Ты мне не просто товарищ или приятель, ты мне настоящий друг, каких у меня и не было до тебя. Но, черт тебя побери, скажи же мне, наконец, что с тобой происходит?
      – Расскажу, когда сам буду знать. Клянусь. А сейчас иди поищи себе жену среди женщин уичита. Там должны быть такие, которым нравятся белые мужчины.
      – Может, и найду какую. Но если я тебе понадоблюсь…
      – Мне сейчас нужно остаться одному, – сказал Красные Мокасины. – Уйди, пожалуйста.
      – Ну хорошо, если ты так хочешь. Утром увидимся.
      – Договорились.
      Когда Таг ушел, Красные Мокасины стоял и с ненавистью смотрел на звезду и не мог определить причину этой ненависти.
      Он всю ночь провел без сна и только под утро вернулся в деревню. Несколько женщин и детей уже проснулись, и старик, покрытый маленькими татуировками – все в виде креста, – прищурившись, смотрел на него. Вокруг него вились дети его Тени – маленькие и слабенькие. Один приблизился к Красным Мокасинам и с любопытством обнюхал его.
      – В тебе есть что-то чужое, – сказал старик на языке, на котором разговаривали индейцы, когда заключали торговые сделки.
      – Правда? И кто же я, дедушка? Скажи мне, что ты видишь и чувствуешь. Я сам хочу это знать.
      Старик внимательно смотрел на него некоторое время, затем откашлялся:
      – Давным-давно было наводнение, и вода скрыла всю землю. Ты помнишь это?
      – Да, я слышал об этом. Но разве я могу об этом помнить?
      И вдруг он что-то вспомнил: вздымались огромные волны и обрушивались на землю, словно желали расколоть ее своей мощью, превратить в грязь, разрушить великий замысел Гаштали. Он вспомнил, как бурлила и кипела вода, казалось, она покрывала всю землю.
      Но он ничего не сказал старику.
      – До потопа, – продолжал старик, – родились четыре младенца. Их отец был вождем, мальчики росли и превратились в чудовищ. Вначале они просто очень грубо обращались со своими сверстниками, но их отец был вождем, и это сходило им с рук. Но пришел день, и они убили и съели мальчика, с которым играли. И люди поняли, что они плохие дети. Но было уже слишком поздно. Они выросли такими огромными – выше деревьев, – бродили по земле, хватали каждого, кто им подвернется, и пожирали. Но они продолжали расти и уже могли дотянуться до самого отдаленного уголка земли, но не могли достать до своих стоп. Они срослись вместе, подобно гигантскому дереву, лица их смотрели на четыре стороны света. Они уже не могли бродить по земле.
      И единственное безопасное место на земле было у их ног. Именно там и поселились наши предки. Но если они слишком далеко удалялись от стоп великанов, то те могли схватить и сожрать их. И чтобы великаны не доросли до неба и не начали хватать и пожирать звезды, пришло наводнение – убить их.
      Красные Мокасины знал, что все не так. Наводнение не приходило убить великанов, оно было вызвано ими. Или, возможно…
      Возможно, все эти годы он был не прав.
      Но в чем не прав? Тогда откуда все эти воспоминания, эти образы? Перед глазами замелькали искры, и голову сдавило так, что казалось, она сейчас лопнет. Он развернул свои огромные крылья, и затрещали тысячи его трещоток, и треск распространился по всем небесам.
      Старик заметил, что с ним происходит.
      – Ты растешь, – сказал старик. – Ты становишься выше.
      Вдруг все прояснилось, и боль исчезла.
      – Но я не настолько большой, чтобы ты смог спрятаться у моих стоп, – произнес Красные Мокасины.
      Он мрачно улыбнулся и воспламенил кровь старика. Глаза старика лопнули, как перезревшие сливы, когда внутри его образовался пар и начал искать выход.
      Видевшие все это дети закричали, Красные Мокасины убил и их.
      Хижины индейцев вызывали у него раздражение, он и их предал огню. Проснулись воины и набросились на него, он раскалывал их огненной силой, и они лопались, как тугие кукурузные зерна на раскаленном на костре камне, вначале по одному, затем по нескольку человек сразу.
      Это было то, что Красные Мокасины вспомнил.

12
Кавалерия

      Когда засвистели пули, Франциско толкнул Франклина, и тот плашмя упал на землю. Раздались хлопки трех мушкетов, сзади вскрикнули, видно, кого-то задела пуля. Поднялись крики.
      – Пригнись, – скомандовал Франциско, а сам вопреки своему же собственному совету вскочил.
      Из темноты им навстречу кто-то выпрыгнул. Франциско схватился с ним, и они, крича, повалились на Франклина. Тот успел увернуться и услышал специфический глухой звук и бульканье. Одна тень упала.
      Вторая бросилась к нему, он увидел силуэт топора на фоне звездного неба.
      А затем возник Роберт – Франклин узнал друга по его ругательствам. Он навис над тенью, и раздался звук, похожий на треск расколовшейся тыквы. Что-то влажное забрызгало лицо Франклина.
      – Вставай, Бен! – закричал Роберт.
      – Но стреляют…
      – Это люди дона Педро отстреливаются от ковета. Давай быстрее.
      На мгновение установилась тишина, и снова начался бедлам. Люди дона Педро либо перезаряжали ружья, либо, что более вероятно, судя по краткости затишья, поменяли их. И снова в ночи замелькали красные огоньки.
      – Робин, подожди – Франциско!
      Франклин опустился на колени перед двумя телами, но не мог понять, кто есть кто. Оба были индейцы, одеты одинаково, по крайней мере, так казалось в темноте.
      Но это уже не имело значения: оба были мертвы.
      Казалось, он целую вечность забирался на лошадь. Где-то поблизости продолжалась стрельба, но все ковета, которые, на свою беду, преследовали беглецов в верном направлении, погибли.
      Лошадь, на которую взобрался Франклин, пустилась рысью вслед за остальными.
      Оглторп, не выпуская из рук шпагу и криками подбадривая солдат, то и дело бросал взгляд на приближающиеся воздушные корабли. Он намеревался проскочить прямо под ними, а затем по прямой вылететь на опустившиеся на одно колено линии "красных мундиров". И если им повезет, они по ходу уничтожат еще несколько солдат противника.
      Вдруг краем глаза он уловил движение: с правого фланга с холма спускались всадники.
      На них не было красных мундиров. Он радостно завопил, издалека по темным лицам всадников приняв их за чероки, наконец-то решивших выполнить свое обещание и прибывших на подмогу. И промелькнула мысль, что, возможно, им удастся прорваться и остаться в живых. Но тут он увидел, что всадников всего человек двенадцать – капля в море.
      – Боже правый! – завопил Парментер.
      Оглторп вовремя оторвал взгляд от незнакомых всадников – воздушные корабли падали. Они с грохотом ударились о землю и раскололись.
      – Унока! – во все горло закричал Оглторп.
      Он узнал негра, размахивающего над головой дьявольским оружием, услышал победные крики маронов, которые слились с остатками его армии.
      Не раздумывая, Оглторп развернул свое войско так, что теперь от пуль инфантерии их защищали обломки упавших кораблей. Когда они вновь оказались на открытом пространстве, до противника оставалось каких-нибудь ярдов пятьдесят.
      Конечно, эти пятьдесят ярдов под огнем противника могли показаться бесконечно длинными. Грянул залп, и в их сторону поползло облако серого дыма. Парментер крякнул и схватился за седло. Оглторп несся впереди всех, и ему не было видно, кого сразил этот первый залп.
      Пока первая линия перезаряжала ружья, выстрелила вторая.
      Расстояние быстро сокращалось, было ясно, что у противника нет времени на третий залп. Оглторп устремился прямо на ощетинившиеся штыки, стреляя и держа шпагу наизготовку.
      Расстояние между солдатами в шеренгах было довольно большое, чтобы увеличить линию огня. По всей видимости, "красные мундиры" не рассчитывали, что остатки Континентальной армии подойдут так близко. И сам Оглторп рассматривал происходящее как самое настоящее чудо: они совершенно неожиданно, невероятным образом прорвались к реке, а там, за рекой, – спасительный лес.
      Не останавливаясь, он ринулся в воду, за ним последовало его войско. Падающие в воду пули поднимали фонтанчики, – казалось, рыба играет. Его вдруг охватила неистовая радость, он чувствовал, что Господь Бог на их стороне. Они совершили невозможное: горстка колонистов в неравной схватке одержала верх.
      В следующее мгновение его боевой дух еще больше укрепился – раздались выстрелы. Стреляли из леса, но не по ним, а по "красным мундирам".
      Когда они переправились и оказались под защитой леса, Оглторп готов был рассмеяться. Да и как было не радоваться? "Красные мундиры" поспешно отступали.
      Позже он долго и искренне молился, так велика была его благодарность Богу. И не только за то, что Он даровал им чудо прорваться, но и за то, что из его солдат пятьдесят четыре остались в живых, погибли только пять человек, хотя было очень много раненых, включая Парментера. Унока потерял двоих.
      Своими выстрелами из леса их поддерживали ковета, это все, что ему было известно. Томочичи вел с ними переговоры, и похоже, они затянутся надолго.
      Оглторп, поблагодарив Бога, считал нужным поблагодарить и остальных.
      Мароны разбили отдельный лагерь; они вели себя очень шумно, и найти их в лесу не составило труда. Оглторп подошел ближе и увидел, что негры кольцом сидели вокруг Уноки, который пел на своем родном языке. Остальные что-то выкрикивали, прихлопывали в ладоши, палками выбивали странный ритм. Оглторпу казалось, что он попал в далекую Африку, в джунгли, где родились эти люди.
      Оглторп слушал их странную песню, и у него сдавило горло, смешались радость победы и горечь. Негры тосковали по своей родине, как и он тосковал по Англии, несмотря на все уговоры, что их дом теперь здесь, в Америке.
      Он стоял, стараясь ничем не выдать своего присутствия, но его заметили.
      – Идите сюда, генерал! – пригласил Унока. – Расскажите нам, как вы решились на такую безумную атаку.
      – Я пришел не о себе говорить, – сказал Оглторп. – Вы такие славные ребята, я горжусь тем, что вы состоите в моей армии.
      Унока кивнул:
      – Ты не ожидал, что мы вернемся.
      – Мы думали, вас постигла неудача.
      – Да уж, неудач было много, а потом мы никак не могли вас догнать. Но все же догнали, а?
      – Ну, черти. И я так рад вас видеть, – сказал Оглторп. – Хочу каждому из вас пожать руку.
      Утро началось печально. За ночь умерли двое раненых. Ковета поддержали их, потому что были злы на "красных мундиров" и восхищены отвагой колонистов, но они ясно дали понять, что эту войну считают для себя чужой и участвовать в ней не будут. Все, что Томочичи удалось получить от них в ходе долгих переговоров, было несколько проводников. Они хорошо знали местность и должны были вывести их к маркграфству, обойдя все возможные препятствия.
      – Да, именно туда мы и должны направиться, – сказал Парментер. – Здесь мы сделали все, что могли, и даже больше.
      – Согласен, – сказал Оглторп.
      – Я считаю это победой. – Парментер поморщился, пытаясь сесть. Пуля задела два ребра, но, похоже, жизненно важные органы остались невредимыми.
      Оглторп подумал о тех, кто уже никогда не узнает об их победе. Он легонько похлопал следопыта по плечу.
      – У нас еще много будет побед, подобных этой, – сказал он. – И придет время, когда нам не нужно будет ни от кого защищаться.
      – Я знаю, вы правы, сэр. И мы с такой доблестью воюем за это так ведь, сэр?
      – Все так, – поддержал его Оглторп. – Все так.
      Боль вернула Адриану к реальности, больно было щекам. Она открыла глаза как раз в тот момент, когда Креси размахнулась, чтобы ударить ее снова, но заколебалась.
      – Адриана, ты пришла в себя?
      – Вероника, зачем ты меня бьешь?
      – Ты… ты впала в какое-то состояние.
      Адриана только сейчас заметила, что она не на палубе, а у себя в каюте и ее лиф расшнурован. И очень сильно болела голова.
      – И сколько это длилось?
      – Девять часов.
      – И давно ты меня бьешь?
      – Все девять часов, время от времени. Раньше ничего такого с тобой не происходило.
      – Я согласна с тобой, ничего такого раньше не было, – Адриана потерла лоб. – Мы спаслись от keres?
      – Если мы живы, значит, спаслись. Машина тьмы пустилась вдогонку за кораблями Меншикова.
      Адриана кивнула, она чувствовала ужасную слабость.
      – Надеюсь, Меншиков сумеет ее обмануть.
      – И ты это говоришь после всех тех неприятностей, что он тебе причинил?
      – Чем дольше keres будет за ним гоняться, тем дальше мы успеем уйти.
      – А мы будем двигаться туда, откуда эта тварь прилетела? Может быть, у них там сотня таких машин, мы же этого не знаем.