Андрей Кивинов

Инферно

«Инферно – аномальное явление, полтергейст в самом злобном, отвратительном проявлении. Родившись в каком-либо замкнутом мире, влияет на него через подсознание людей и через их поступки. При отсутствии реального противодействия, подобно газу, заполняет пространство целиком, после чего все находящееся в этом пространстве превращается в преисподнюю».

«…В текущем году в городе зарегистрирован резкий скачок тяжких преступлений и, что вызывает особую тревогу, умышленных убийств…»

Из газет

ГЛАВА 1

В этот поздний час любой прохожий, следующий по пустынной улочке мимо здания медицинского вытрезвителя, решил бы, что наконец-то русский народ окончательно спятил. Ничем другим объяснить происходившее внутри заведения было невозможно.

Зарешеченные окна первого этажа, распахнутые настежь, вздрагивали с частотой шестьдесят раз в минуту. Вздрагивали от глухих ударов чего-то твердого по чему-то не менее твердому. Низкий тембр ударов сопровождался высоким дребезжащим звуком, словно при соприкосновении стекла с железом. И в аккомпанемент грохоту в живой уличный эфир врывался хор грубых мужских глоток, исполняющих суперхит семидесятых: «Наша служба и опасна, и трудна…»

Если бы любопытный прохожий все же заглянул за решетки вытрезвителя, желая выяснить, почему клиенты этого непопулярного в народе заведения так вдохновенно исполняют милицейский гимн, то он обнаружил бы следующую картину.

В небольшой комнате за сдвинутыми в центр четырьмя столами сидело шестеро молодых людей, барабанящих по столешницам кулаками и изливающих души упомянутой песней. От ударов все находящееся на столах подпрыгивало, звенело и вносило веселые нотки в пафос исполняемого произведения.

Вздрагивали и звенели полупустые бутылки водки «Россия», тарелки с квашеной капустой и солеными огурцами, кружки с отбитыми ручками, наполненные ярко-красным лимонадом и той же «Россией». Вилки, воткнутые в куски колбасы, торчащие из открытых консервных банок с тунцом в томатном соусе, мерно раскачивались в такт голосам, напоминая дирижерские палочки, управляющие концертом.

Как фон, как белый искусственный пар на концертах звезд мировой и отечественной эстрады, комнатку заполнял сизый сигаретно-папиросный дымок, от предельно-допустимой концентрации которого не спасали даже открытые окна.

Короче говоря, любопытный гражданин, решив, что отечественный маразм достиг той высоты, при которой задержанные сограждане с неподдельным вдохновением поют ментовские шлягеры, кинулся бы куда глаза глядят, не помня себя от ужаса. И вслед ему неслись бы знакомые с детства слова: «Значит, с ними нам вести незримый бой…»

Загадка, впрочем, решалась просто. Достаточно было взглянуть на календарь.

Пятое октября. Дата, большинству гражданского населения ничего не говорящая, имела огромное значение для той шестерки, что собралась сейчас в вытрезвителе. Сегодня был День уголовного розыска, праздник менее известный, чем, скажем, День милиции, но не становившийся от этого менее значимым. Все шестеро испытывали к нему трепетные чувства – в одной из комнат вытрезвителя располагалось отделение по раскрытию убийств.

Обещание руководства подыскать более подходящее для такого солидного заведения помещение пока оставалось обещанием. Свободные площади в нынешнее время – проблема из проблем. Вопрос, однако, решался. С лета. На высоком уровне руководства РУВД и районной администрации. Терки авторитетов. Пока без стрельбы. Но и без консенсуса.

Торжественная часть банкета давно уступила место собственно празднику, находящемуся сейчас в песенной стадии.

Песенная стадия – это, кстати, не так плохо. Языки еще шевелятся, а память воспроизводит текст. Когда уже ничего не воспроизводится – ни памятью, ни языком, – наступает следующая стадия, при которой возникает необходимость воспользоваться расположенными за стенкой удобствами. До этого, к слову, никогда раньше не доходило. Господа хоть и были по натуре гусарами, но офицерскую честь блюли и меру знали.

У наших «гусар» за песенной обычно следовала разговорная стадия, темой которой почему-то были не женщины и политика, а рабочие вопросы. Женско-политические проблемы относились к торжественной части.

Вовчик Белкин, в последний раз врезав по праздничному столу, удовлетворенно крякнул и отправил в рот порцию квашеной капусты собственного приготовления.

– «Застольная», в исполнении группы «Пролетарского гнева». Первое место хит-парада, – прокомментировал он. – Теперь что-нибудь «Лед Зеппелин». Раннего. «Хей-гей, мама, слыхала новость? Твой Сережка попал под поезд…»

– Про зайцев – это неактуально, прошу плеснуть. – Паша Гончаров пододвинул свои пустую кружку. – Черт, хорошо звучит, кружка водки!

Белкин разлил оставшуюся водку по посуде:

– Господа, имею тост. Предлагаю выпить за дураков.

– А почему не за дур? – резонно поинтересовался сидящий напротив Костик Казанцев.

– За дур был второй тост. Сам же речь толкал.

– А-а…

– Да, так вот, за дураков! Без которых наше общество в целом, ни наша система в частности не протянули бы и дня.

– Поясните, граф.

– С удовольствием. Если вы вспомните историю на Желтой улице, то поймете суть моего краткого выступления. Как известно, вычислить убийцу нам помогли не дедуктивные и прогрессивные методы, которые лично я считаю полнейшей чепухой, а банальное стукачество моего «барабана», извиняюсь за прямоту. И как вы помните, задержанный товарищ очень настойчиво добивался у меня, кто ж его вломил. На что я дабы не подставить своего человека, со всей ответственностью заявил, что разоблачению способствовали последние разработки в области криминалистики – использование экстрасенсорики и ясновидения – и что в скором временив с преступностью в нашем отечестве будет покончено. От всевидящего ока не укроется ни одна прошмандовка.

Товарищ на полном серьезе внял моим объяснениям, потому что излишками «серого вещества» не страдал, а я в силу своей артистичности убеждал его очень искренне. Спустя час в коридоре ко мне подошел следователь и осторожно спросил, правда ли, что мы отыскали убийцу с помощью экстрасенса. «Ну, само собой! А ты как думал? Извини, двадцать первый век на пороге, сколько ж можно с преступностью по старинке бороться? У нас и лазеры, и парапсихологи». Это я ему заявил. Он потом целый день на меня с уважением посматривал.

Ну, думаю, оказывается не только среди преступников дураки имеются, но и среди своих.

Каково же было мое удивление, господа, когда на другой день в одной из центральных газет, в интервью одного из наших высоких руководителей, я прочел примерно следующее:

«Несомненно, раскрытию убийства на Желтой улице способствовал принципиально новый метод – применение экстрасенсорики и ясновидения». Что и требовалось доказать! Думал, у нас два дурака, оказывается – три!

Да, так вот, господа, за них и выпьем. Удивительнее всего, что тогда я, кажется, сам поверил в экстрасенсов.

– Насчет экстрасенсов не знаю, а барабашка, похоже, у нас действительно завелся. У меня постоянно ручки со стола пропадают, – произнес Паша, поднося кружку ко рту.

– Я в барабашек не верю, я в «барабанов» верю. – Вовчик наконец опрокинул кружку и снова устремил свои светлые очи на квашеную капусту. Решившись наконец и кинув в рот еще одну горсть капусты, он встал. – Все, мне пора. Много не пейте. Я надеюсь, к утру вытрезвитель будет на прежнем месте и с крышей.

К крыше Вовчик относился трепетно. И не без причины. Пять месяцев назад, когда их группа вселилась в комнаты этого медицинско-милицейского учреждения, пришлось сделать небольшой косметический ремонт. То есть сорвать паутину и вымыть окна.

До переезда здесь размещалась вытрезвительская кладовая, имевшая отдельный вход с улицы.

В один из тех «ремонтных» дней, когда Вовчик с упоением натирал старой газетой надтреснутое стекло, проходящий дядечка поинтересовался:

– Что, ремонт?

– Ага, – незамедлительно согласился Белкин.

– Магазин, что ли, будет?

– Точно. Коммерческий. «Похоронные принадлежности», – мрачно пошутил Вовчик.

Мужичок испарился так же неожиданно, как и появился. Однако час спустя напротив второго окошка, к которому перешел усердный Вовчик, остановилась черная «иномарка». Из нее вышла пара быкообразных ребят и, приблизившись, задала намозоливший уши всех коммерсантов вопрос:

– Кто ваша «крыша»?

Вовчик, уловив, что ребята обращаются именно к нему, выдохнул на стекло, потер его грязной газетой и кивнул на соседнюю дверь:

– Со всеми вопросами туда…

«Быки», ничего не переспрашивая, изобразив на лицах серьезный настрой и достоинство, заглянули внутрь вытрезвителя. Прочитать вывеску у дверей они не удосужились. Что они там объясняли или спрашивали насчет «крыши», Вовчик так и не узнал. Спустя полчаса он ненароком бросил взгляд на место, где остановилась машина, но ни авто, ни его пассажиров уже не наблюдалось.

После этого случая Вовчик уверенно говорил, что у их команды самая крутая «крыша» в Питере. Крыша медицинского вытрезвителя.

Белкин накинул джинсовку, потряс руки остающихся товарищей и вышел на улицу.

Коллектив распался, и остальные тоже потихоньку начали собираться. Исключением был Игорь Петрович Таничев, которому злая судьба подкинула дежурство до утра. Петрович уже воткнул в сеть троллейбусную печку, хоть немного спасающую от подвальной сырости и осеннего холода. Постоянно держать печку включенной боялись по причине пожароопасности.

Обязанности по уборке и выносу мусора также ложились на плечи Таничева, но жаловаться на судьбу-злодейку он не стал, а спокойно собрал с опустевших столов объедки и бутылки и скинул все в мусорное ведро.

– Пока, Петрович.

– До завтра.

– Спокойной ночи. В смысле, без «мокрух».

– Сплюнь…

Сбивчивая речь Андрея, чересчур изобилующая словами-паразитами и междометиями, пока воспринималась присутствующими как должное.

И перебивали молодого человека исключительно уточняющими вопросами, не несущими попыток уличить в противоречии или лжи.

При желании запутать говорившего можно было бы за пару минут. С точки зрения ментовской, да и обычной, логики, его рассказ не выдерживал никакой критики. Но пока не перебивали. Правило такое. Если говорит – пусть говорит.

Андрею было двадцать четыре, возраст далеко не переходный, но страдающий остаточными явлениями детства и честолюбивой юности, когда кажущийся огромным жизненный опыт толкает на необдуманные шаги и бестолковые решения. По старому принципу: «Не надо меня учить…»

Мнение, что собственная значимость достигается не зрелыми мыслями, а приданием себе соответствующего облика, широко распространено. Вот и здесь то же самое. Тоненькое колечко, цепочка карманных часов, спрятанных в жилетке, далеко не молодежная стрижка со свежей укладкой, белая ниточка края визитки в нагрудном карманчик', портсигар с видами Парижа, запонки с черным камнем. Ослабленный галстук и расстегнутая верхняя пуговица.

И волнение. Правда, не напускное. Довольно близкое сходство с игроком в западном казино. поставившим на кон половину своего состояния и с тревогой ждущим решения капризного, не подчиняющегося ни чьей воле шарика.

Андрей сидел на табурете в центре небольшой кухни блочного дома, остальные расположились вокруг. Гончаров примостился на подоконнике.

– Не гони, – тормознул Андрея Белкин. – Спокойнее. Давай еще раз и внятно. Сегодня ты до двух находился дома. Хорошо. В два к тебе пришел Кузнецов. Зачем?

– Не знаю. Ей-Богу! Ну, зашел. К вам же заходят? Посидеть там…

– Допустим. Короче, зашел в гости. Дальше. В четырнадцать сорок – звонок в дверь. Открывал Кузнецов?

– Да, я на кухне с кофе возился.

– Ты ждал кого-нибудь?

– Нет, никого.

– Обычно ты спрашиваешь, кто там, за дверью?

– Всегда. Понимаете…

– Понимаю. Кузнецов тоже спросил. Без твоей просьбы. Ему ответили, что нужен Белов Андрей, после чего он открыл дверь. Понятненько. Продолжай.

Андрей слегка трясущимися пальцами открыл портсигар и прикурил.

– Не торопись только, – еще раз напомнил Белкин.

– Постараюсь. Вошли трое. Может, еще кто был. Там, на лестнице. Антона прямо на пороге вырубили. Он к вешалке отлетел. Я бегом в коридор. Тьфу! Идиотизм. Ствол в лицо. Револьвер. «К стене, руки за спину!» Подчинился, тут не до героизма дешевого. Двое – к Антону. «Ты Белов?» Он за нос держится, молчит. Один ему по животу кулаком… Антон упал. Но не отвечает. Ох…

Андрей сделал пару глубоких затяжек.

– Я признался. Все равно б узнали. Чего надо спрашиваю. Я Белов. Те ко мне. «Баксы Где?» – «Вы чего, мужики? Какие баксы?» Один дубинкой мне по шее, видите след? «Пятнадцать тысяч. Быстренько покажи, чтоб дяденек не злить». Черт, а? Сказал. А куда деваться?.. Потом показал. Вон, в баре. Один проверил, нашел. Меня – на пол, руки «скотчем» замотали. «Лежи тридцать минут. И не вякай никому. Сунешься в ментуру – в узелок завяжем».

– Ну, это обычно. Понты.

– Мне тогда не до понтов было. Ушли бы только. Они по комнате пошарили и на выход. Слава Богу, думаю. А тут Антон встрял. Зачем? Неужели не знал, что сейчас творится? Они про него и забыли. У меня в прихожей гантели, восемь кэ-гэ каждая. Он и дернулся, дурак. Вскочил и крайнему по башке, на! Тот на пол. Второй выстрелил, еб… Прямо в голову. Антон даже не вскрикнул. Те – своего под мышки и в лифт.

– Лифт что, стоял на этаже?

– Да. Я не видел, как они садились. Слышал, двери закрылись.

– Ты же лежал лицом вниз. Как же ты видел Антона?

– Повернул шею. Вот так.

Андрей изобразил.

– Ладно, дальше.

– Я поднялся кое-как, к соседям побрел. Позвонился носом. Михалыч дома оказался.

Помог.

– Ты все время дома при параде? – кивнул Гончаров на костюм Андрея.

– Нет, конечно. Я по делам собирался, когда Антон пришел.

– И ты не сказал ему об этом? Вы ведь сорок минут сидели.

– У меня время еще оставалось. Я ведь так планировал – кофе попьем и разойдемся.

Паша переглянулся с Белкиным. Оба поняли друг друга однозначно. История шита белыми нитками, и с хозяином квартиры предстоит не один час работы. Чего не хотелось ни тому, ни другому. Сегодня организм требовал обильного отдыха после вчерашнего банкета, который не закончился простым кабинетным застольем, а затянулся до пяти утра, после того как прикупившие в ларьке еще один пузырь «России» Гончаров и Казанцев решили навестить Белкина. Давненько не видались.

Костик в силу любвеобилия предложил подснять девочек, но Паша уговорил не осквернять светлый мужской праздник присутствием женских юбок. Девочки пусть останутся на годовщину Октября или на Новый год.

Вовчик не то чтобы обрадовался визиту, но негостеприимным хозяином выглядеть не хотел. Однако, опасаясь, что ребята потребуют еще и ночную дискотеку, предложил в качестве банкетного зала кухню.

Пили много и долго, отпустив себе грехи тем, что сегодня пьют не они одни, а весь уголовный розыск страны, начиная стажерами и заканчивая генералами. Генералы – в кабаках, что соответствовало их положению, остальные – там, где нашлось место.

Под утро, отягощенные «Россией» и домашним белкинским винцом, Паша и Костик уронили богатырские головушки на кухонный стол и вырубились. Белкин сумел дотащиться до кровати.

Впрочем, к чести гуляющих оперов, ровно в девять тридцать утра вся четверка сидела на Диване начальника районного уголовного розыска, пожевывая отбивающий перегар «Даблминт» и уставившись в пол, пряча припухшие глаза.

Шеф и сам старался не отрывать взгляда от телетайпной ленты, потому что если вчера чем и отличался от ребят, так это возможностью богатого выбора напитков и закусок на столе.

Поэтому, прочитав вполголоса информацию за прошедшие праздничные сутки, он отпустил ребят с Богом, стандартно напомнив про какой-то порядок. Чтобы все было в нем.

Убойщики не возражали против порядка, мечтая побыстрее добраться до вытрезвителя, а точнее – до таничевского дивана, и отдать дань Морфею. Дань отдавали где-то до часу дня, после чего прошвырнулись в столовку, а вернувшись откуда, получили по телефону сообщение о случившемся на территории района убийстве. До места добрались на машине вневедомственной охраны, следующей в попутном направлении.

Гончаров соскочил с подоконника.

– Все понятно. Иди одевайся. Поедем к нам.

Здесь не та обстановка.

Андрей затушил окурок и вышел в коридор.

– Ну и как? – спросил Казанцев.

– Тьфу…

В тесном коридоре приехавший медик, разложив свой инвентарь, склонился над трупом Антона. Заметив ребят, он кивнул головой и продолжил работу. Дежурных медиков было всего трое на город, из-за чего возникала очередь на долгие часы, но сегодня, если можно так сказать, повезло. Эксперты, занимаясь привычным делом, бороздили комнаты.

– Хозяина откатать надо, – напомнил старший криминалист, заметив движение в коридоре.

– Откатаем.

Андрей снял бежевый плащ, перекинул через пуку и, еще раз взглянув на лежащего, вышел из квартиры.

Паша на секунду задержался.

– Ну что? – поинтересовался он у медика.

Причина смерти была очевидна, но вопрос задавался в ожидании любой дополнительной информации.

– Выстрел в висок, но не в упор. Удивительно, но пуля в голове, оружие, вероятно, слабомощное.

– Калибр?

– Извините, голубчик…

– Понял, виноват.

– Нос сломан боковым ударом. Пока все. Гончаров догнал не ставших ждать лифта коллег. По обыкновению вопросы поквартирного обхода легли на участковых и оставшихся членов убойной группы – Лешу и Колю. По армейскому принципу, как самые молодые они исполняли черновую работу.

Ребята не обижались, все начинали с этого; в конце концов, любая профессия познается с азов. А вытрясти информацию из что-то видевшего свидетеля порой не так просто. И фронт приложения своих способностей здесь довольно велик. Кнут – пряник, страх – совесть. И все остальное.

Перед дверьми вытрезвителя притормозили. Образ отдела по раскрытию убийств не должен сочетаться с незаправленным диваном, переполненными мусорками и портяночным ароматом, кто бы в отдел ни заходил. Солидность фирмы, как и солидность человека, начинается с внешности. Это не рекламная догма, это общепризнанный факт.

В дороге молчали. Добрались на машине экспертов, благо она бездействовала. Первые удары бензиновой вакханалии пока не коснулись министерства, но на талоны на колонках посматривали недовольно, и тенденции милицейских водителей сократить маршрут отмечались повсеместно.

Двадцатилитровый талонный лимит отделенческих машин, бивший по престижу, но не по личному карману, в любую минуту все-таки мог ударить по кошельку, и ссылки водителей на невозможность того или иного маршрута воспринимались с пониманием. Заправляться за свои кровные не хочет никто, какой бы ни была причина поездки. «Ломают двери? Бьют рожу? Где-где? Извините, это далековато. У нас лимит. К приезду ответственного от руководства машина должна быть на ходу. А к вам направляем участкового. Пешком. Ждите».

***

Гончаров в темпе аллегро придал помещению более-менее благопристойный вид, после чего пригласил Андрея.

– Падай, потерпевший. – Белкин с ходу давал понять, что испытывает легкое недоверие к услышанной только что истории.

– Но я действительно потерпевший.

– Без сомнения. А как тот, Антон, кажется? Он ведь тоже потерпевший, верно?

– К чему это вы? Ваш сарказм…

– Кончай демагогию. Пришли к тебе, убили его. Доходит? Отпускай тормоза побыстрее. Слушаю про деньги.

– Про пятнадцать тысяч?

– Про три рубля.

– Спокойней, Вовчик, – вмешался Гончаров. – Не пори.

– Деньги я занял вчера, – довольно уверенно ответил Андрей.

– Зачем, у кого? Давай без наводящих. Только подробнее.

Андрей опять полез за сигаретами в лежащий на коленях плащ.

– У меня в Саратове приятель. Никитин Игорь. Он раньше в нашем доме жил, потом уехал, уже после армии, когда женился. Занялся коммерцией, так, где что подвернется.

– Спекуляция.

– Ну, так прямо сказать нельзя…

– Ладно, можешь сказать криво. Дальше.

– Неделю назад, где-то в прошлый четверг, он позвонил мне по междугородке. Сначала то-се, как жизнь, дела. Потом предложил сигареты.

– Чего-чего? Закурить, что ли?

– Нет, партию сигарет. Американских, фирменных. Он крутился на них последний год. Я знал. А тут куда-то он влип. Я поинтересовался, что там за проблемы, но он не ответил. Ему срочно, очень срочно потребовались деньжата. Поэтому он предложил мне партию сигарет по существенно сниженной цене. Я прикинул, посчитал. Неплохой вариант. Я мог заработать довольно приличную сумму, продай здесь сигареты по нашим расценкам. Даже оптом. Понимаете?

– Да что тут непонятного? Спекулятивная сделка, наказуемая в застойные времена в уголовном порядке.

– Спорный вопрос.

– Оставим это. Дальше.

– Игорь предложил всю партию за пятнадцать тысяч.

– Обкуриться можно. Ну-ну…

– Завтра я должен выехать в Саратов вместе с деньгами.

– Один?

– Один. С погрузкой Игорь помог бы. Ерунда какая-то…

– Не ной. Что дальше?

Андрей начал тереть подбородок, явно не зная, чем занять руки. С подбородка он перешел на виски, затем на лоб.

– Я не знаю… Я не знаю, на кого думать. Просто не укладывается…

– Укладывать тебя пока не просят. Излагай суть. Где взял деньги? Или они были?

– Нет, я действительно взял. У одного человека. Но я не хотел бы его называть. Понимаете, я не допускаю…

– Что-что?! – Белкин грозно свел брови. – Что значит «не допускаю»? А ты допускаешь, что сейчас можешь отправиться в ИВС по подозрению в убийстве? Тоже мне, хочу – не хочу. Заметь, бизнесмен, вас в квартире было двое, один теперь – труп. И история, тобой рассказанная, пока никакого объективного подтверждения не находит. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это ты допускаешь?

– Позвольте, вы думаете… Вы хотите на меня это повесить?

– Кончай бросаться киношными фразами. Не зли лучше. Тебя сейчас просят изложить суть всех заморочек – табачных там, валютных и прочих. Просят как человека. Просят изложить целиком. Це-ли-ком. Кто дал деньги?

– Ну…

– Кто?! – Белкин сопроводил вопрос рефлекторным ударом кулака по столу.

– Хорошо. Знакомый. Володя Бражник.

– Это фамилия или погоняло? Ну, в смысле, кличка?

– Фамилия. – Андрей сунул руку в свернутый плащ и извлек портмоне. – Вот его визитка.

– Бизнес?

– Охранное предприятие. Там же написано. Володя – юрисконсультант.

– Бандиты?

– Ну, почему сразу бандиты? Там как раз, в основном, бывшие мен… Извините, милиционеры.

– И что же они охраняют?

– Я конкретно не знаю. Кажется, стоянки, гаражные кооперативы, личная охрана.

– Все равно бандиты. – Белкин был ярым сторонником исключительно государственной машины обеспечения правопорядка. Все остальные для него были бандитами. – Когда он передал тебе деньги?

– Вчера. Я обзванивал до этого всех своих знакомых, но только он предложил помощь.

Причем это тоже не его деньги. Он занял их для меня.

– У кого?

– Он не говорил. Я связался с ним в субботу, объяснил тему, он обещал достать. Сам он такой суммой действительно вряд ли располагает. Он не так давно в фирме.

– Зачем же ты ему звонил? Андрей слегка смутился:

– Я ж говорю, всем звонил. Наудачу.

– Пока допустим. Где, когда и на каких условиях он передал тебе деньги?

– Вчера, в три часа дня, в своем кабинете.

– Глянь-ка, у него даже свой кабинет имеется. Гончар, пошли лучше в юрисконсультанты, тоже по кабинету получим. А ты не отвлекайся продолжай. Вы были вдвоем?

– Да, разумеется. Условия займа вполне жесткие – возврат всей суммы через пятнадцать дней плюс пять процентов сверху. Если от пятнадцати дней до месяца – десять процентов.

– А потом счетчик?

– Нет, я бы вернул деньги в срок.

Паша, вновь обустроившийся на подоконнике, ухмыльнулся:

– И каковы гарантии, что ты его не кинешь? Или он тоже по натуре Ванька-дурак?

– Что значит тоже? И почему вы считаете, что кто-то кого-то обязательно должен кинуть? Почему в деловых вопросах не могут присутствовать нормальные, человеческие, дружеские, конце концов, отношения?

– Потому что, уважаемый, ваши «дружеские» отношения в основном заканчиваются подобными сегодняшней историями. А свою пафосную трескотню оставь для будущих деловых партнеров. Я правильно понял, что, как его, Бражник дал тебе деньги под честное слово?

– Нет. Я написал расписку.

– Просто расписку?

– С гарантией. Что, если в срок сумма не будет возвращена, я оформляю на Володю свою квартиру и машину.

Последнее предложение было произнесено Андреем с явной неохотой и на пониженных тонах.

Белкин гоготнул:

– Ни-че-го… Человеческие отношения. Слышь, Гончар, дай мне три штуки на обед, в долг, под мою квартирку!

– Я полностью исключаю Володю…

– Исключай кого хочешь. Расписка была заверена?

– Да. У них рядом нотариальная контора. Володю там знают.

– Дружба, заверенная нотариально. Очень, очень дальновидно. Гончар, сейчас закончим, сбегаем в контору, скрепим наши дружеские отношения большой нотариальной печатью. Я хочу быть полностью уверенным в ваших ко мне чувствах. И всем буду говорить, что теперь Паша Гончаров – мой друг, вот мандат. Ничего, Андрюха, у вас дружба.

– Это формальность, не больше.

– Да, да, понимаю. Деньги он передал после нотариуса или в его присутствии?

– Мы пригласили его к Володе в офис.

– А говоришь, никого из посторонних не было. Н-да.

– Володя передал мне деньги, и мы расстались. Я заехал в валютник, поменял рубли на баксы и отвез их домой. Вот, собственно, и все. Сегодня я собирался ехать договариваться о помещении. У меня знакомый на складе.

– Опять знакомый. Кругом одни знакомые.

– Ничего не поделать. Бизнес.

Белкин достал чистый лист. Последующий час прошел в детальном изучении упомянутых Андреем знакомых, знакомых их знакомых, подробностей их сознательной жизни, в том числе и интимной, тонкостей характера и склонности к противоправным поступкам и бякам.

Утомившись, Володя передал эстафету Гончарову, а тот спустя еще час беседы – вышедшему из темноты соседней комнаты Казанцеву. Костик времени попусту не терял, восстанавливая там силы путем бесстыдного сна прямо на столе. Теперь за восстановление сил принялись коллеги.

Что касается полученной информации, то мнение у всех было одно: Белов – лох, из-за его глупости погиб абсолютно посторонний человек, убийство напрямую связано с юрисконсультантом или его бандитами-охранниками, и за сегодняшний вечер оно вряд ли будет раскрыто. И лучше не доводить эту самую информацию до вышестоящих инстанций, иначе приключится всеобщий аврал и немедленное реагирование. Что, как показывает практика, никогда и ни к чему хорошему не приводило, за исключением бестолковых действий и последующих взаимных обвинений в отсутствии опыта и профессионализма. Поэтому героическое «Будем брать!» сейчас лучше не произносить и не давать повода произнести другим. Молчание – золото. Время кричать «караул» еще не наступило. Отдохнем.

Хотя бы пару часов.

ГЛАВА 2

Таничев вздрогнул от легкого толчка соседа и предупреждающего шепота:

– Кончай храпеть!

Петрович тряхнул головой и уставился на трибуну. Спать с открытыми глазами он мог запросто – армейская привычка, – но храп выдавал его с головой. Надо завязывать с куревом. Петрович перевел взгляд на сидящих в партере. Человека три довольно откровенно положили головы на впереди стоящие кресла, и еще с десяток опустили глаза, хоть как-то маскируя тягу ко сну.

Что касается говорившего на трибуне, то его мало интересовали настроения аудитории; его тягучий, маловнятный голос действовал на присутствующих в зале как вечерняя колыбельная – на младенца. Обильно переплетенная цифрами и постоянно повторяющимися словами, заранее написанная речь оригинальностью не поражала, а вызывала лишь неумеренные позывы ко сну.

Петрович начал рисовать рожицу в блокноте, рассчитывая перебороть дремоту. Не спать, не спать… Он мог обходиться без сна пару суток – оперативная закалка; мог выдержать соблазн сна в любой ситуации, будь то засада в душном городском подвале или ночной пятичасовой допрос. Но тут… Очень тяжело. На грани сердечного срыва. Вон, мужики впереди. Вот ведь орлы, давят на массу без всяких ссылок на мораль.

– Особенно плохо обстоят дела с раскрываемостью во Фрунзенском, Московском, Калининском… Проведенные в ряде районов проверки показали слабую эффективность использования оперативных учетов, данных информационного центра… Только тридцать и семь десятых процентов… Оперативной обстановкой не владеют… Работа по выдвинутым версиям носит формальный характер…

Рожица получалась неинтересной. Какой-то злобной и отталкивающей.

– Рога подрисуй, – шепнул сосед справа, наблюдавший за рождением шедевра. Петрович вывел пару рогов на макушке.

– Во, в самый раз.

– Слышь, мужики, слово из шести букв. Противоестественное положение вещей, ситуации.

– Абсурд.

– Спасибо.

– …По итогам десяти месяцев… Ряд руководителей наказаны строжайшим образом, вплоть до предупреждения… Все имеющиеся резервы для достойного завершения года… Обеспечить правопорядок и спокойствие граждан… Большие надежды…

Не спать, не спать… Тогда, в семьдесят каком же? Господи, а сейчас-то какой? Двадцать лет… Как один день. А зал? Нет, вроде другой был. Но остальное… А может, наваждение? Ложная память, причуды человеческого мозга? Нет-нет, было. Проценты, планы, проверки, совещание, оратор. «По итогам решающего года пятилетки, выполняя наказ партии и народа, мы достигли девяностопроцентной раскрываемости… Обеспечить правопорядок и спокойствие граждан… Большие надежды… Да здравствует…»

Шум упавшего блокнота. Понимающий смешок соседа.

– Да брось ты. Не мучайся.

– Слушай, какой нынче год?

– Ну, ты совсем! С утра был девяносто четвертый.

– Господи, двадцать лет. Не верю…

– В результате низкой организации работы на местах… Слабые оперативные подходы… Достигнуть шестидесятипроцентной раскрываемости… Рост тяжких преступлений… Все силы… Большие надежды… Большие надежды… Большие надежды… Надеж…

Контора обзывалась красиво – «Центурион». Охранная фирма. Сидящий за стеклянными дверьми цербер-вратарь, в безразмерной камуфляжке, обвешанный всевозможными средствами личной и общественной защиты, отбивал всякое желание у праздно болтающихся граждан пересекать металлический порог учреждения и справляться о наличии за дверьми магазина или закусочной.

За двери было трудно проникнуть даже в прямых, непосредственно связанных с услугами фирмы целях. Переговорное устройство, сопровождение. Проверка личности. Шум радиостанции. Фирма.

Минут пять, стоя на противоположной стороне улицы, Белкин мозолил глаза прохожим. Мелкий дождь абсолютно его не беспокоил; зонт, давно превратившийся в пучок прутьев с остатками черной материи, с лета валялся за кабинетным диваном. Покупать новый не хотелось.

Ломиться через металлическую вертушку и бритоголового «вратаря» в планы Вовчика не входило. По крайней мере, в настоящую минуту. Заявиться к юрисконсультанту «Центуриона» с наводящими вопросами и намеками, ничего не имея в активе, было бы непрофессионально, смешно и глупо. Но рано или поздно нанести визит придется, в связи с чем неплохо изучить положение дел на местах, подсобрать хотя бы внешнюю информацию.

Результаты первых сборов оказались достаточно неутешительными. Фирмочка вполне оправдывала свое громкое название, что не позволяло влететь внутрь галопом, выстроить, работая дубинками, весь живой люд и тут же отправить по маршруту «Центурион» – «Кресты». Хотя Вовчик был искренне убежден, что, сделай он это сию минуту, ошибки бы не возникло и справедливость бы ничуть не пострадала. Но Свое мнение он никому не навязывал, предполагая, что время все само расставит по местам.

Ему же требовалось провести лишь оперативную установку. Так на научно-методическом языке называлось мероприятие по развешиванию лапши на уши законопослушным гражданам с целью получить обратную лапшу уже на собственные уши. И как правило, чем больше врешь сам, тем больше врут тебе.

***

Офис находился в жилом доме старого фонда, что также говорило о солидности предприятия. Квадратные метры в престижных местах стоят чрезвычайно дорого. Дверь была прорублена прямо в стене; раздвижные решетки не портили фасад, а три каменные ступеньки неплохо вписывались в общий вид здания.

Ряд «иномарок» у подъезда на размеченной обочине. Тоже показатель благополучия. Джип с усиленным бампером. Почти боевая машина пехоты. Короче, даже без проникновения за стеклянные двери становилось понятно – на этой кухне заправляет серьезный стряпчий; можно было не сомневаться – через месяц Белов Андрей отдаст и квартиру, и машину и еще извинится за причиненные неудобства. Сейчас бедолага пытался воспроизвести внешний вид вчерашних гостей на мониторе энтэошного компьютера. Насколько его попытки будут успешны, станет ясно через пару часов.

То, что гости не надели модных ныне чулок или шапочек с прорезями, говорило о их полной уверенности в собственной правоте и, следовательно, безнаказанности. То есть о том, что на оперативно-розыскную деятельность милиции они плевали с высокой колокольни.

С созерцания архитектуры Белкин перешел на изучение охранника и входяще-выходящих личностей.

Охранник, судя по ловкому накручиванию дубинки между трех пальцев, в прошлом служил постовым милиционером, а учитывая толщину его щек, можно было догадаться, что с этой службы он уволился по собственному желанию в связи с низким денежным обеспечением. Такие щеки нуждались в постоянном притоке свежих витаминов и крупной наличности.

Вовчик поплотнее надвинул кепочку и двинулся к вратам «Центуриона». Накручивание дубинки прекратилось, и она заняла удобное для атаки положение в ладони.

– К кому?

– Здороваться надо. Витьку позови.

– – Какого Витьку?

– Уварова. Дурня этого рыжего.

Тумблер мозга охранника занял положение «Включено».

– Я не помню такого.

– Ну, так вспомни! Он сегодня здесь должен быть. Мы договаривались.

Лапша пошла в ход, уверенно опутывая ломаные уши экс-постового.

– Погоди… Сергеич, здесь какого-то Уварова спрашивают. Глянь там.

Белкин нетерпеливо постукивал носком ботинка по мраморному полу офиса.

– У нас такого нет, – прошипел голос из рации.

– Как нет?! – не обращая внимания на дубинку, заорал Вовчик прямо в микрофон. – Братан, погоди! Ты глянь внимательнее! Длинный такой, в «Адидасе»!

Рация отключилась.

– Слышь, командир, – обратился Белкин к сторожу, – это ж Апрельская, 8? Ну так в чем дело? Витька, наверное, по девочкам на этажах шастает, а про меня забыл. У нас стрела с ним. Сам ведь, дятел, забил. Который на твоих?

Охранник, слегка успокоенный тем, что собеседник не собирается устраивать вооруженный налет на фирму, показал часы.

– Во, черт! Слышь, а он не проходил? Кожаная куртка по пояс, коричневая. Штаны «Адидас». Сам рыжий.

– Не было вроде…

– Братан, я быстро, туда-сюда. Наверняка ведь здесь, в натуре. Кто там у тебя на том конце?

Вовчик кивнул на рацию и, не выслушав ответ, проскочил мимо. «Центуриона», к счастью, отвлек телефонный звонок, и он решил не показывать свой боевой пыл, гоняясь с дубинкой наперевес за Белкиным.

Вовчик же в душе кипел от негодования. Он, офицер милиции, вместо того чтобы поставить этого дебила лицом к стене или положить на пол, обыскать, изъять незаконно носимое оружие и отправить в камеру, должен изображать из себя какого-то недоумка. Конспирация, твою мать. Оперативный подход. Но ничего. Всему свое время.

Парадный коридор вел к двери, за которой оказалась лестница на верхние этажи. «Центурион», по-видимому, занимал весь подъезд, потому ;что двери на площадках были беспечно приоткрыты. Шмыгнув в первую попавшуюся, Вовчик очутился в довольно просторной квартире с высокими потолками и длинным коридором. Дом, похоже, только что прошел капремонт, и его квартиры были распроданы различным компаниям и фирмам под офисы.

На том месте, где нормальные люди ставят вешалку, размещался небольшой столик с девушкой за компьютером.

– В футбол играем? – кивнул Белкин на дисплей.

– Вы к кому?

Девушка оказалась серьезной и недоступной. Вовчик продолжил курс оздоровительного вешания лапши:

– Это у нас «Центурион»?

– «Центурион».

– Я за акциями, но только чтобы без обмана.

– О чем речь? Акции надежные, дивиденды ста… Тьфу, какие акции?! Это охранная фирма!

– Моментик. – Белкин достал блокнот. – Апрельская, 8?

– Да.

– «Центурион»?

– Ну да.

– И других контор в этом подъезде нет?

– Нет, только мы.

– И никто не продает акции?

– Какие акции, что вы мне морочите голову?

– Именные. С процентами. Вы же дали объявление в газетах.

Девушка щелкнула кнопочкой:

– Виктор Сергеевич, тут какой-то ненормальный. Хочет купить акции. Что-что? Спустить его с лестницы? Хорошо.

Девушка еще раз надавила клавишу:

– Сережа, подойди, пожалуйста. Поняв, что Сережа – это тот самый малый у стеклянных дверей, Вовчик решил откланяться.

Чтобы не обломать товарищу рога.

– Виноват, пардон-мердон…

В течение следующей минуты он ухитрился обскакать все коридоры, заглянуть во все двери, сосчитать количество персонала, срисовать в одном из кабинетов физиономию Бражника и благополучно выбраться из лабиринта на парадную лестницу.

Для подтверждения белкинских интуитивных предположений хватило даже беглого осмотра: «Центурион» – бандитское гнездо, на которое при первом удобном случае следует натравить РУОП, СОБР и ОМОН вместе взятых. Что же касается юрисконсультанта, так его на причастность ко вчерашнему случаю черта с два колонешь, потому что фирмы такого размаха дураков не держат, а следовательно, ссылки на чистосердечное признание будут абсолютно неуместны.

Очутившись снова на улице, Белкин пересек Апрельскую и зашел в ближайший подъезд. Там поднялся наверх, отогнув подпирающий дверь гвоздь, проник на чердак и подошел к мутному стеклу круглого оконца. Если окошечко вымыть, то из него откроется замечательный вид на ворота «Центуриона». Стало быть, завтра утром сюда приедут Леша с Колей, вооруженные экспертной видеокамерой, и займутся съемками любительского фильма «Такова бандитская жизнь», главные роли в котором будут играть граждане, схожие по приметам с налетчиками.

После окончания съемок фильм будет продемонстрирован Белову, и если последний вдруг кого-нибудь признает, то видеокассета отправится на Каннский фестиваль в категории документального кино.

Белкин посидел немного у чердачного иллюминатора, после чего вернулся на лестницу, сбежал вниз и поехал в отдел.

ГЛАВА 3

– Вы знаете, Григорий Валентинович, мне кажется, э-э, что это целенаправленная политика властей в отношении сцепщиков вагонов. Каково ваше мнение?

– Я полностью разделяю данную точку зрения. Вы, безусловно, правы. Давайте взглянем на факты. За прошедшие два года было совершено уже три нападения на сцепщиков вагонов. И ни одно – заметьте, ни одно! – до настоящего времени не раскрыто. Я склоняюсь к мысли о том, что государство либо умышленно игнорирует данные факты, закрывая на них глаза, либо расписывается в собственном бессилии. Если же предположить, что все нападения связаны между собой некоторыми моментами, а именно, способом совершения, то напрашиваются вполне определенные выводы.

– Не расцениваете ли вы недавний инцидент с двоюродным братом сцепщика второго разряда Ромашкина Льва Сергеевича как, э-э, откровенную провокацию властей в лице милиции?

– Этот случай следует выделить особо, потому что это коварный удар прежде всего по самому Льву Сергеевичу. Мы знаем его как уважаемого человека, прекрасного работника и законопослушного гражданина, и тот факт, что его брата безо всяких на то оснований, прямо с улицы, доставили в отдел милиции, где водворили в общую камеру вместе с уголовниками, только подтверждает мою мысль о целенаправленной политике государства.

– Да, но говорят, что он, будучи в нетрезвом виде, избивал прохожих и что по данному факту возбуждено уголовное дело.

– Это полнейшая чепуха, а любое дело, как всем нам хорошо известно, можно сфабриковать. Происшествие с братом Льва Сергеевича мы так не оставим и добьемся восстановления справедливости любым путем.

– Какие конкретные шаги, э-э, вы намерены предпринять в связи с той атмосферой, что сложилась вокруг людей в желтых спецовках? Я имею в виду сцепщиков вагонов, разумеется.

– Во-первых, мы планируем создать ассоциацию, основной задачей которой станет защита чести, жизни и достоинства сцепщиков вагонов, и на наши нужды потребуем выделения средств из городского бюджета. Также собираемся учредить собственный печатный орган – газету «Мертвая сцепка», где будем поднимать все наболевшие вопросы, связанные с проблемами людей этой нелегкой профессии. И наконец, третий шаг, что мы предпримем, – это будем добиваться в правительстве и лично у Президента дополнительных кредитов…

– Выруби эту ахинею!!! – Гончаров метнул в висевшее на стене старенькое радио шило, но промахнулся.

Таничев протянул руку и убавил звук.

– Ты поосторожней, чуть в меня не попал. Чего тебе, собственно, не нравится? У каждого свои проблемы. Хотят люди газету издавать, ну и что?

– С ума, что ли, все посходили? Сцепщики вагонов, надо ж! Целенаправленная политика, милиция… Можно подумать, одних этих сцепщиков опускают. Вон, таксистов через день грабят, валютники по швам трещат, и что, тоже целенаправленная политика?

– Паша, не принимай близко к сердцу издержки демократии. Во Франции на улицу выходят толпы демократов с требованиями ввести для школьников льготные цены на презервативы, чтобы ребята СПИДом не заразились. И ничего особенного. Прислушиваются, вводят.

– А ты откуда знаешь, во Франции был?

– По телеку показывали. Так что, привыкайте. Потихоньку, помаленьку… Сразу-то оно, конечно, стремно. К тому же, если ты помнишь, любой человек считает себя компетентным в двух областях – в лечении простуды и триппера и в раскрытии преступлений. И если негодяй опустивший какого-нибудь сцепщика, почему-то не находится – все, караул, целенаправленная политика!

В кабинет ввалился Казанцев. Стряхнул с джинсовки капли дождя и упал на стул.

– Ну, что там, Казанова?

– Голяк, – выдохнул Костик.

– Что, совершенно? Так не бывает. Родню застал?

– Застал. Толку-то… Им не до версий сейчас, сын все-таки. Потом, когда отойдут, еще потолкую.

– А пока что говорят?

– Поехал к этому Белову поговорить насчет работы. Год как сократили, ничего путевого не нашел, одни случайные заработки из серии «купи-продай». Мыкался по знакомым. С Беловым никаких конфликтов. И с другими тоже.

– Подумать только. Очень примечательная личность. Конфликтов, по-моему, не было только у Робинзона Крузо, да и то лишь до появления Пятницы.

– По крайней мере, родственники ничего не знают. С женой он обычно всем делился. А вот влезть в драку действительно мог. В смысле, за Белова. По натуре такой. С Беловым о встрече не договаривался, просто предупредил жену, что будет в тех краях и заскочит поболтать.

– А по самому Белову есть что-нибудь?

– Тот день прослеживается. Существенных расхождений нет. К нотариусу я не заезжал, как и договаривались. Взяв деньги, Андрей действительно заходил в пару магазинов, затем побывал в валютнике, что в универмаге, потом пообедал в «Чайке» и вернулся домой. На лестнице его видела соседка.

– Складно все как-то… – сказал Паша и хмуро посмотрел в сторону радио.

Если утром еще оставалась надежда, что никакого налета не было, а Белов просто красиво обставился, то сейчас она почти полностью растворилась. И реальных фактов, которые позволили бы его «дожать», не нашлось.

– Неохота с этим «Центурионом» завязываться, – произнес он минуту спустя.

– Понятное дело. Тут только наудачу. Если на разбое их бойцы были, что весьма сомнительно. По фамилии Андрея спросили – прямая засветка. Скорее всего, какие-нибудь левые. Надо связи Бражника устанавливать. Вне «Центуриона».

– Эти умные мысли ты для плана ОПД прибереги. Туда же можешь забить проверку больниц и травмпунктов. Начальство любит такие предложения. Антон все-таки одного да отоварил гантелей по репе. А связи что, до пятого колена проверять? Свихнемся.

– А ты что предлагаешь? Здесь сидеть целыми днями?

Паша понимал правоту Казанцева, но по причине плохого настроения злился на всякие пустяки. К тому же ему ужасно не нравилось, когда кто-то, демонстрируя собственную сообразительность, высказывает вслух и так всем понятные вещи.

Казанцев бросил папку с материалами в стол.

– Я сейчас в РУВД по пути заезжал. Эксперт говорит, что уже на третьем убийстве в нашем районе находятся одни и те же пальцы. Он там рапорты строчит, чтобы мы занялись. Я ничего не понимаю. Те «мокрухи» никак между собой не связаны. Один отпечаток нашли на руле машины, в которой расстреляли бандита, такой же точно – в подвале, где щелкнули по голове БОМЖа, и третий

– на бутылке, найденной в притоне на Картонной. Помните, где гопника ножом подрезали? Эксперт мне все уши прозвонил: «Серия, серия! Почерк! Ищите общих знакомых!» Умный какой. Сказал, что этот отпечаток он в городской компьютер загнал, если еще где проявится, сразу даст знать.

– Про проверку ничего не слышно? – спросил до сих пор молчавший Таничев.

– Недели через две нагрянут. Надо за бумаги браться.

Петрович тяжело вздохнул. Месяц назад его, как самого опытного, назначили среди убойщиков старшим. Теперь, помимо всего прочего, в его задачи входили посещение совещаний, подготовка отчетов и статистики, контроль за работой младших коллег, в том числе и бумажной, и, естественно, получение выговоров и взысканий.

По показателям группа находилась в «золотой» середине, в некоторых районах дела обстояли гораздо хуже, но начальство настойчиво призывало идти в гору, при этом тактично намекая Петровичу, что, если к концу года процент не поползет вверх, Таничева и компанию ждут новогодние сюрпризы.

Ребята, чтобы самортизировать ласковую руку большого гнева, повесили на стену график получения выговоров, поэтому, когда требовалась жертва, просто брали следующую по списку кандидатуру.

На сегодняшний день крайним стоял Гончаров, и за любой прокол группы наказание должен был понести он. График был составлен достаточно мудро – наказание не влияло ни на получение очередного звания или более высокой должности старшего опера, ни на материальное положение. Тот, кто особенно нуждался в деньгах, крайним не ставился, потому что при наложенном взыскании опер лишался удовольствия лицезреть премию на довольно длительный срок. Ребята жили одной жизнью и старались хоть в чем-то определять ее сами.

Несмотря на все ухищрения, предстоящая проверка могла выйти боком прежде всего Петровичу, поэтому он при любом удобном случае напоминал остальным про необходимость бумажного творчества даже за счет времени, отведенного на повышение процента.

Чем была вызвана массированная ревизия, толком никто не знал; какова установка была дана проверяющим, не предполагали и близко; а посему итогов комиссии ожидали с тревогой. Подобного грандиозного штурма не наблюдалось как минимум лет пять. Целая армия контролеров из Москвы – милицейских и прокурорских – должна была нагрянуть в город и обрушить мощь тяжелой артиллерии на нерадивые головы питерских оперов.

Проверка такого уровня, как всегда, проводилась внепланово и предполагала выявить недостатки в раскрытии убийств и тяжких преступлений. Ей, как обычно, предшествовала. проверка местного значения, поэтому в делах появились угрожающие и рекомендательные резолюции, которые надлежало исполнить в установленный срок. К приезду старших братьев дела должны были пухнуть от бумаг, показывающих, что работа ведется полным ходом, розыск бьет разводным ключом, а то, что преступник пока не установлен, – это не более чем досадная мелочь.

Непробиваемая логика – наш человек работает хорошо только в том случае, если над головушкой висит топор. А чтобы он работал совсем хорошо, топор должен быть большим и тяжелым. Кто сказал рабство? Контроль. Только контроль.

По двум десяткам глухих дел, случившимся в этом году на территории района, убойщики и так сделали все, что смогли, – без всяких указаний проверяющих и собственного начальства, – однако преступления оставались нераскрытыми, поэтому приходилось хотя бы на бумаге создавать видимость отработки тех или иных версий. Называя вещи своими именами – убойщики вовсю гнали «липу». Как раз этим и занимался Гончаров до прихода Казанцева.

Паша вновь склонился над разбросанными по столу бумагами:

– Петрович, ну что им от меня нужно? «Товарищ Гончаров, вами не выполнены указания руководства района и Главка. Срочно примите меры к устранению». Слышь, Петрович, кого я устранить должен? Руководство района и Главка? Киллеров нанять, что ли? И какое я там указание не выполнил? «Товарищ Гончаров, активизируйте работу по делу», это, что ли?

– Что это за «глухарь»?

– Да бытовуха. Жена мужа топором огладила. Помнишь этот вариант, на Черном, 20? Жена в расколе, даже чистосердечное накатала, но больше никакой доказухи нет, поэтому «глухарем» и зависло. Прокуратура не рискнула на одном признании сто третью вменить. Судебной перспективы, мол, нет. И как я должен активизировать работу? Еще одно чистосердечное признание получить? Баба мне, между прочим, до сих пор звонит, интересуется, когда суд и сколько она может получить. Класс, да? Ты мне ответь, что я сюда должен написать?

– Какой ты бестолковый, Гончар, – ответил за Таничева Костик. – Там же по-русски написано: «Активизируйте работу». Вот и напиши справку, что, согласно указанию такого-то сякого-то, работу по делу активизировал. А как именно, не расшифруй – что хотят, то пускай и думают. Вечно ты из ерунды проблему делаешь.

– Ты такой умный, потому что график выговорешников перед носом лежит. Не ты следующий.

– Не надо, не надо, я свое получил. Еще летом. А ты сам хоть разок мозгами пошевели. Только кричишь на всех углах: «Писатель Гончаров – мой предок, Обломов списан с моего прадеда!» Сам же ни одной толковой справки сочинить не можешь.

– Ты не путай русскую классику с оперативно-поисковыми делами. Классику пишут по велению души, а эту дуристику по велению каких-то умников из Министерства внутренних дел!

– Этот довод не оградит нас от их министерских проверок. Потому, наследник великого пера, учитесь, к примеру, у меня. В моем гинекологическом дереве хоть и не было великих писателей, однако во – сочинять могу.

Костик врезал ладонью по извлеченному из стола объемистому тому оперативно-поискового дела.

Гончаров и Таничев одновременно посмотрели друг на друга. После чего Паша осторожно уточнил:

– В каком дереве?

– Ну, в этом, как его, мать твою, гине… гене…

Последующий хохот двух коллег свел на нет все аргументы Костика в защиту своей правоты. Даже постоянно серьезный Таничев уронил голову на стол и полностью отпустил тормоза положительных эмоций.

– Все ржете, бля, кони колченогие! Командный голос вошедшего Белкина прозвучал необычно слабо на фоне гогота двух оперативных глоток.

– Слышь, Казанова, что это с ними? Анекдот, что ли, рассказал? Так повторил бы, а?

Костяшки замерли на инкрустированном игровом поле нард. Белкин передвинул фишки:

– Не прет.

– Спешишь.

– Привычка. Да и практики мало. Я вообще-то в «шеш-беш» не очень. Не правильная игра. Выигрыш зависит от случая.

– В любой игре многое зависит от случая. Взять тот же футбол.

– Извини. Это если двор на двор, а в высшей лиге такое правило не катит, иначе футбол умер бы через год-другой. Там ставят на мастерство, а не на случай. А тут…

– Ну, к слову говоря, мы в нардах тоже на дворовом уровне. А в дежурке нашей мужики – асы. Вон Василич, помдеж. Классно рубится. С ним на интерес играть не интересно. Помню, как-то раз азера на рынке задержали, то ли за хулиганство мелкое, то ли за паспортный режим, не суть. Ну, азер, как обычно

– начальник, бери калым, давай свободу. А тогда Василич с Серегой дежурили, знаешь, длинный такой. Серега вообще не от мира сего – ни в карты, ни в нарды, ни в шашки. Василичу скучно. Вечером-то еще ничего – постовые, участковые. А ночью? Тяжко.

Он черному – в нарды играешь? Тот – конечно. Большой любитель оказался, как-никак национальное развлечение. Василич обрадовался. Отлично, земляк, садись напротив, руку только к батарее «браслетами» пристегни. Давай так, выиграешь у меня – свободен, как ветер в твоем ауле, проиграешь – протокол за пьянку. Черный-то подвоха не учуял. Решил, что Василич одну партию предлагает. Согласился, дурачок. К утру одному и тому же человеку дежурный нарисовал сорок девять протоколов за пьянку в общественном месте и выписал сорок девять штрафов. И все по максимуму. А штрафы сейчас, сам знаешь, почем. 0-го-го!

К чести азера, он все оплатил. Правда, на пятнадцать суток все равно уехал, потому что ни одной партии так и не выиграл. Ты прикинь, они на партию по десять минут тратили. А ты говоришь «случайность»! Все, можешь больше не бросать. Партия.

Белкин откинулся на стуле. Собеседник смешал фишки.

– Будешь еще?

– Не…

Вовчик сидел в кабинете оперативника одного из территориальных отделов района. Было воскресенье, он дежурил от убойной группы и приехал сюда в девять утра на очередной криминальный труп.

Ничего интригующего в сегодняшнем убийстве не было, кроме, пожалуй, самого способа. Двое друзей, перебрав кристально грязной, решили выкинуть из окна третьего. Почему и зачем они внятно объяснить не могли, но, кажется, из-за спора «расшибется – не расшибется». Десантники. Высота не то чтобы очень – третий этаж «хрущевки».

Будущий потерпевший тем временем мирно дремал на диване, даже не подозревая о заключенном товарищами пари. Его не очень аккуратно подняли, сумели дотащить до окна и вытолкнуть наружу. Спор выиграл тот, кто поставил на «расшибется».

Разрешив таким образом вопрос, оба завалились на освободившийся диван и погрузились в здоровый сон. Утром, не обнаружив приятеля, долго вспоминали минувший вечер, пока наконец не догадались выглянуть в окно, под которым уже стояли машины «Скорой» и милиции.

Быстренько сговорившись о том, что друг в знак протеста против правительственной политики на Северном Кавказе прыгнул сам, собутыльники вышли из квартиры с намерением исчезнуть на время с линии горизонта, но были задержаны бдительным участковым.

Участковый работал на территории давно и одного из друзей ввиду прежних судимостей последнего сразу признал. По бегающим глазкам и ароматному выхлопу он быстро сообразил, что ребята идут не к бочке с молоком, и проводил обоих к машине.

К приезду Белкина один из спорщиков уже сознался в содеянном местному оперу, а второй, тот, что судимый и, естественно, более сведущий в юридических тонкостях, решил поиграть в Штирлица, дабы избежать карающей десницы закона. В общем, начал лопотать про доказательства, отпечатки пальцев, экспертизы и адвокатов.

Вовчику пришлось изобразить «возмущенную общественность», случайно проходившую мимо. Самым мягким возмущением было обещание повторить спор, выкинув судимого из окна третьего этажа отделения милиции. Все остальное относилось к «возмущению действием».

Вовчик, однако, границ беспредела не переступал, хотя и имел большое желание. Действие заключалось вовсе не в популярном методе крушения ребер кулаком или дубинкой – Белкин всего лишь прыгал вокруг судимого, как индеец на ритуале посвящения в мужчины, размахивал руками, иногда попадая по затылку судимого, брызгал слюной и выдавал классические уличные тирады. При слове «адвокат» он начал мелко Дрожать и рыть каблуком паркет, словно бык перед атакой. Товарищ, завидев это, поспешил подальше от греха сознаться, что и сделал за секунду до прыжка опера. Вовчик словно завис в воздухе, осадил и сразу успокоился.

Последующие пару минут он сглаживал шероховатости произошедшей беседы, рассуждая о причудах жизни и сводя до минимума возможность последующих попыток судимого пойти в отказ. Перед дверьми камеры они расстались, как два старых приятеля на автобусной остановке.

Сейчас Белкин и местный опер с чувством выполненного долга резались в нарды и ждали приезда дежурного следователя прокуратуры.

Каких-либо мероприятий по раскрытию убийства Антона на выходные не планировалось. Во-первых, людям нужен отдых, у всех семьи и личная жизни; во-вторых, «Центурион» и нотариальная контора были закрыты; а в-третьих, вопрос времени в данном случае не являлся определяющим фактором.

– Ты слышал, с лета у нас собираются ввести суд присяжных? – сообщил Белкину опер, пряча в стол коробку с нардами.

– Слышал, Шура, слышал. Допустимость доказательств, независимость решения, дополнительные права подсудимым… Кретины, доиграются в Америку. Хотят устроить расцвет демократии, не выбравшись из первобытно-общинного строя. Кому на пользу пойдет, если этих мамонтов сегодняшних оправдают? Они же воспримут эту победу демократии только с одной точки зрения – убивай, грабь, насилуй дальше. Наши «присяжные» – нормальные люди, любят смотреть «Дикую розу», читать статьи об обиженных милицией несчастных миллионерах; они никогда не скажут «виновен», потому что о судебном процессе имеют представление только из тех же сериалов.

Не говоря уже о судах над «папами» и «авторитетами». Там левых заседателей и близко не подпустят. Сегодня у нас заседают «тамбовцы», завтра

– «казанские». Наши сограждане приспосабливаются к шараханью закона, как каракатицы к цвету морского дна.

– Да, верно. Самосуды начнутся. Оружия в городе столько…

– Да пошли они все…

Вовчик подошел к окну, выходящему в милицейский двор. Двое молодых постовых волокли к дверям отдела буянящего пьяного мужика. Мужичок отбивался как мог, осыпал постовых угрозами и пятиэтажным, плевался и рычал. Одного удара по печени дубинкой хватило бы, чтобы свалить крикуна с ног и мгновенно успокоить, но ребята не применяли спецсредств, а просто тащили нарушителя за руки. Крики с улицы переместились в коридор, затем в дежурку.

– Менты! Суки сраные!!! Удавлю! Ненавижу! Ненавижу! Козлы… Га-а-ады…

ГЛАВА 4

Вадим Семенович Свиристельский, Дядечка сорока с небольшим лет от роду, был довольно авторитетен и уважаем в сфере питерской юриспруденции. За свою трудовую биографию он успел потрудиться в одной из районных прокуратур, защитил диссертацию, проявил способности адвоката и, наконец, открыл собственную нотариальную контору на Апрельской улице.

Впрочем, нельзя было утверждать, что Вадим Семенович талант юриста и выдающийся ум получил по наследству – действительно грамотные люди, общавшиеся с ним, потом в ладошку посмеивались над некоторыми его юридическими перлами.

По наследству он получил энную сумму, позволившую в свое время преодолеть экзаменационный барьер юрфака, многими сверстниками до Свиристельского считавшийся непреодолимым.

Также ему достались шустрый характер типичного пройдохи, благородно-слизняковая внешность и любовь к наличным и бестаковым.

Делая первые шаги по выбранной стезе, он старался не столько вникать в тонкости дела, сколько приобрести максимальное количество выгодных связей и создать для себя приличную рекламу высокопрофессионального правоведа. Постепенно его сфера знакомств начала распространяться и на криминогенный слой общества, особо бурные ростки подобные связи пустили, когда Свиристельский перешел на адвокатскую практику.

Поговаривали, что именно с помощью этих связей, а главное – с помощью денег новых знакомых, Вадим Семенович впоследствии благополучно открыл вышеупомянутую нотариальную контору. Но слухи – это всего лишь слухи, они придумываются менее удачливыми, чтобы портить жизнь счастливчикам.

Рекламу себе Вадим Семенович создал не сколькими громкими процессами, которые даже без его участия, скорее всего, завершились бы благополучно. В других же делах он действовал довольно традиционно – советовал подозреваемым побольше жаловаться на милицейский произвол, при шатких доказательствах идти в отказ, искал чисто технические огрехи следствия и довольно умилительно выступал в суде. Все это лишний раз доказывало, что специалистом он был средней руки и основную ставку делал на еще меньший профессионализм других.

Способности его как нотариуса, вероятно, были повыше – за короткий срок он успел не только поменять старенький «Москвич» на новенький «Мерседес», но и переехать в более просторную квартиру.

К раннему утру октябрьского понедельника никаких айсбергов по курсу его плавного движения в океане жизни не наблюдалось. И до полудня на горизонте не возникло ни одной тучки, предвещающей надвигающуюся бурю. Однако ровно в двенадцать вахтенный гонг дал первый сигнал тревоги, пока едва различимый, будто пьяный матрос случайно зацепил головой рынду. За ним последовал второй удар – уже не случайный. Ага, свистать всех наверх. Кажется, тонем.

Ровно в двенадцать часов ноль-ноль минут в его приемную каюту зашли два пассажира, по выражению лиц которых Свиристельский как-то сразу догадался, что фамилии их Гончаров и Казанцев, идут они в обратном его курсу направлении и представляют команду корабля с весьма неприятным названием «Отделение по раскрытию умышленных убийств». Об этом нотариус Догадался не столько по лицам, сколько по протянутым вперед удостоверениям личности, причем тот, кто представился Казанцевым, предъявил свой документ вверх ногами. Вадим Семенович счел благоразумным умолчать сей неудобный факт.

Конечно, никаких умышленных убийств господин Свиристельский пока не совершил, и вроде бы гонгу звонить рановато, но что-то в глубине подсознания дернуло за веревочку, потому что пришельцы хоть и представились ментами узкой специализации, но все же были ментами. И пришли они не для того, чтобы снять копию с какого-нибудь свидетельства о смерти.

Пришелец Гончаров неоригинально предложил пройти. Вопросы «Зачем? Куда? Почему?» он напрочь отверг. Ссылки на приемные часы и ожидание важных звонков также влияния не возымели.

На улице Вадима Семеновича ждал еще один неприятный сюрприз. Сесть в личный, сверкающий белизной «Мерседес» ему не разрешили, предложив доехать на государственном, пестрящем ржавчиной «козле», что еще больше подрывало престиж Свиристельского в глазах присутствовавших при задержании клиентов.

В завершение всего усатый водитель вдруг вспомнил, что в УАЗике кончился бензин, ј скромно попросил литров десять у Свиристельского. Само собой, в долг.

Вадим Семенович, боясь осложнить отношения с властями, хотя, может, и от чистого сердца, протянул ключи от бензобака. Спустя минут пятнадцать, поработав ручным стартером, водитель наконец завел своего «железного коня», и группа захвата с захваченным нотариусом покинула Апрельскую улицу.

Направлялась машина не в вытрезвитель, а в отделение, на территории которого проживал ограбленный Белов. В отделе хотя бы имеется камера, куда можно отправить человека подумать. В вытрезвителе этого необходимого атрибута не значилось, что создавало ряд неудобств для нормальной работы.

В отделе ребят ждал Таничев. Белкин халявно прогуливал, сославшись на воскресное суточное дежурство, хотя наверняка всю ночь бессовестно дрых на кабинетном диване, а теперь снова пошел давить подушку.

Начало беседы с Вадимом Семеновичем несколько озадачивало. Господа настраивались на затертые «что-то не припоминаю», «а вы уверены?» и тому подобные обороты, но господин Свиристельский ничего скрывать не намеревался.

Все правильно – в четверг, да-да, после обеда, Бражник Владимир и молодой человек, фамилию, виноват, подзабыл, оформляли долговой вексель. Есть запись в реестре. Ради Бога! Давайте съездим, все покажу! И что, только за этим меня сюда привезли на вашей ужасной машине?!

Получалось, что нотариуса даже посадить в камеру не за что. Узнав настоящую причину беспокойств, Вадим Семенович значительно повеселел и оправился.

– Володя Бражник? Конечно, знаком. Исключительно порядочный молодой человек. Любит поэзию, увлекается рыбалкой. Прекрасная семья. Криминал? Господи, о чем вы? Что-что? Тот, второй, ограблен? Ну что вы! Никакой связи. Ни-ка-кой! Чистейшее совпадение. Клянусь! Откуда знаю? Я не знаю. Я уверен в Володе. Да он плачет, когда червяка на крючок насаживает! Жалко животное. Какие абсолютно необоснованные подозрения! Поверьте, вы идете по ложному следу. Хорошо, больше не буду. Я вам просто советую, но не учу, как вы говорите. Кто хамит? Я хамлю? Зачем в камеру? Соучастие? Сговор? Вы в своем уме? Э-э… На каком основании? Подождите, подо… Адво…

Щелчок ригельной задвижки. Думаем. Гончаров вернулся в кабинет местного зама, в котором временно расположилась убойная группа.

Минуту сидели в тишине. Затем Костик выдавил философское:

– Почему-то не признается.

– Знать бы наверняка, что он при делах. По-другому бы поговорили. А он не дурак от четверга отказываться. Зачем лишние подозрения?

– Может, в офисе у него покопаться? Ключи у нас.

– Брось ты, что они, договор письменный заключили с Бражником, как Белова кинуть? Вам тридцать процентов, мне семьдесят. Число, подпись, печать.

– Верно, конечно. Но что-то надо делать? Ну, посидит он в клоповнике часа три, потом опять в грудь себя побарабанит, и мы его с извинениями отпустим. Жаловаться он вряд ли побежит, да и плевать на его жалобы. Но мы то ни с чем остаемся. Разве что справочку в ОПД кинем, что отработали версию.

– Надо «человека» на камеру, – произнес молчавший Таничев. – Может, что проскочит. Если он в доле, то менжеваться должен.

– Да ты что, Петрович?! Он же в прокуратуре работал, нашу систему как облупленную знает. Дурак он, что ли? Да и кого мы к нему посадим? Мой «человек» неделю уже из штопора не вылазит, нотариус с ним и говорить не станет.

– Ты, Гончар, рассуждаешь схематично, не выходя за рамки закона об оперативно-розыскной деятельности. Расширь границы собственной фантазии. Свиристельский будет рассуждать так же, как ты. Зная, что он был в системе, к нему никого подсадить не посмеют. Но во втором ты прав – гопника к нему не подсадишь.

В следующую секунду всех, похоже, посетила одна и та же мысль.

– Вовчик.

– Правильно. Харэ дрыхнуть. Пора на работу. Таничев набрал номер:

– Владимир? Как отдыхается?

– До вашего звонка отдыхалось неплохо.

– Надо потрудиться. Отгул потом возьмешь.

– Отгулов у меня двадцать три штуки уже накопилось.

– Будет двадцать четыре.

– Эх, сволочи вы все. Никакого уважения к конституции. Право на отдых и личную жизнь…

– Вовчик…

– У-у-у! Куда приезжать?

– Мы здесь, в местном. Побыстрее только, Вольдемар. Сейчас приедет, – сообщил операм Таничев, опуская на телефон трубку.

– Пошли перекусим. Тут ресторанчик ничего есть. При автопарке. Все равно Белкина ждать.

Предложение Казанцева было принято единогласно.

Возвратившись с обеда, коллеги застали Белкина праздношатающимся в коридоре отдела.

– Ты в дежурку не заходил? – перво-наперво уточнил Таничев.

– Нет, а что?

– Пошли, объясним.

Оперы ввалились в кабинет. Таничев решил держать речь:

– Товарищ Белкин, партия оказывает вам высокое доверие и возлагает на вас большие надежды. Надо организовать внедрение в преступную среду. Внедряться придется вам лично, потому что наши физиономии для этого дела не подходят – их уже видели. А у тебя вполне подходящая.

– Яснее можно?

– Можно. Утром мы сняли нотариуса, он сейчас в камере. Оформление договора не отрицает, от всего остального отказывается. Надо его «пощупать».

– Я не голубой.

– Не придирайся к словам. Посидишь пару часов, пообщаешься, только без всяких побегов и прочей чепухи.

Вовчик потер небритый подбородок. После того как летом от него ушла Татьяна, он частенько забывал о ежедневной необходимости бритья. Сегодня он тоже забыл. Но это мелочи.

– Вовчик, попробуй, – вздохнул Казанцев, – давай. Надо, понимаешь?

– А он не срубит?

– Это уж от тебя зависит.

Белкин подошел к настенному зеркалу и критически проинспектировал собственное изображение:

– Не пойдет. Если уж у Шарапова десять классов на лбу было написано, то полное гособеспечение из меня так и прет. Срубит, мгновенно срубит.

– Вовчик…

– Ладно, черт с вами, попробую. Одежку, правда, надо сменить. А то вшей домой притащу. Только этого и не хватало.

– У нас в кладовке «Адидас» валяется, помните, обморозка одного в перестрелке грохнули?

– А он не в прокуратуре?

– Он в могиле, а «Адидас» у нас. Я так и не отдал. Забыл.

– Давай возьми УАЗик, сгоняй и привези. Посмотри еще что-нибудь.

– Там полный набор. И кроссовки, и костюм. Размерчик только большой. Не на Вовчика.

– Плевать. Больше – не меньше. Таничев протянул ключ:

– Открой сейф, там цепь изъятая и гайки золотые. Не потеряй только.

Казанцев забрал ключ и отправился уговаривать усатого водителя еще раз поработать ручным стартером.

Белкин вновь глянул в зеркало. Полгода нестриженые волосы можно было связывать в хвостик.

– Срубит, – вдруг сказал он и, бросив коллегам отрывистое:

– Сейчас, – вышел из кабинета. Гончаров и Таничев пожали плечами. Петрович, дабы не терять времени впустую, стал звонить дежурному по району, узнавая, все ли спокойно. Паша, найдя в шкафу старую газету, принялся изучать заскорузлые новости.

Лозунг «Мы сидим, а деньги идут» имел место быть и в оперативно-поисковой работе.

Первым вернулся Казанцев, привезя «рабочую одежду» и прочие декорации. Белкин подошел минут через десять. Гончаров, оторвав взгляд от газетного кроссворда, чуть не упал со стула. Остальные нервно вздрогнули. Вовчик побрился. Только побрил он не нижнюю часть головы, а верхнюю. Почти под ноль. А посему превратился в Майка Тайсона до посадки. Подбородок же покрывала прежняя жесткая щетина.

– Чего уставились? Петрович, с тебя двадцать штук. Выделишь с оперрасходов. Модельная стрижка. Я не Мавроди, лишней «капусты» нет.

– Да я б тебя лучше побрил.

– Ничего не знаю. Я и так ради дела внешностью жертвую. Глянь, каким уродом стал.

– Давай одевайся. – Казанцев кинул на диван оперативный костюм. – Свое лучше не снимай, иначе утонешь.

Белкин влез в костюм. «Адидас», даже надетый поверх куртки, оказался несколько великоват.

– На, под плечи подложи. – Казанцев протянул Вовчику валявшееся на подоконнике махровое полотенце. Тот сунул его в один из рукавов. Во втором рукаве скрылась милицейская рубашка, обнаруженная в шкафу. – Цепь надень. Да не так. Не видно же! Прямо поверх костюма. Во, теперь гайки. Ну, мать честная…

Белкин снова подошел к зеркалу. Прямо через грудь шел ровный ряд рваных отверстий – след от автоматной очереди. Правая сторона костюма была сцементирована запекшейся кровью, но на бардовом фоне кровь почти не выделялась.

– Очень впечатляет, – высказал вслух, общее мнение Гончаров. – У тебя на лбу семьдесят седьмая написана. Вплоть до высшей меры. Цепь, по-моему, толстовата для твоей рожи.

– Зато ты у нас рожей вышел. Сам бы и наряжался тогда.

– Да ладно, не сердись. Нормальная видуха. На мента не похож. По крайней мере, на участкового.

– Давай, Володя, с Богом, – серьезно напутствовал Таничев. – Если что, стучись в двери. Мы дежурного предупредим.

Дальше все было разыграно по привычному сценарию. Один из местных оперов ввел Белкина в дежурку, расстегнул «браслеты» на его запястьях, открыл камеру и толкнул туда Вовчика, традиционно напомнив, что если последний не одумается, то сядет.

Защелка лязгнула за спиной. Вовчик осмотрелся. Камера представляла собой замкнутое пространство прямоугольной формы общей площадью шесть квадратных метров. Потолок против ожиданий был довольно высок, и откуда-то из сумерек тускло светила лампочка на сорок ватт. Впрочем, даже при таком скудном освещении Володя сразу разглядел на стене недвусмысленную надпись: «Белкин – сука и козел».

Он напряг память. В это отделение он приезжал несколько раз, во время дежурств по району. После одного из приездов сюда стену украсила цитата неизвестного автора. Естественно, на камерных стенах имелась масса других цитат и рисунков, в основном на эротические темы, но Вовчика почему-то обидели именно эти каракули.

Сама камера чем-то напоминала сауну. Две громоздкие ступеньки-сиденья, деревянная обивка, полумрак, духота.

На нижней ступеньке сидел Вадим Семенович Свиристельский – кандидат юридических наук, владелец собственной нотариальной конторы. Сидел с выражением уязвленной гордости на лице. С появлением нового соседа к этому выражению добавилась опасливая улыбочка.

***

«Сосед» угрюмо осмотрел нотариуса с головы до ног, процедил:

– Возьми левее, папа, – и вскарабкался на верхнюю ступеньку.

Ощущать своей спиной взгляд какого-то стриженого оболтуса было весьма неприятно, и Вадим Семенович пододвинулся к стене, чтобы боковым зрением следить за движениями вверху сидящего.

– Да не дрейфь, папа. Не обижу. Тебя-то за что? Цвет галстука не понравился?

Свиристельский счел нужным ответить. Молчание могло быть расценено как вызов, а кто знает, что у этого обморозка на уме? И второе – он был так возмущен водворением в «сауну», что просто вынужден был дать ход красноречию. Хотя бы в целях обретения собственного душевного равновесия.

– Черт знает что!!! Подозревают в налете с убийством. Плетут про какие-то сговор и соучастие. Без всяких оснований и доказательств. Полнейший произвол…

– Не тренди. Пардон, но просто так в клоповник не попадают, так что сказки не рассказывай. Хотя по тебе, папа, и не скажешь. Дохлый ты какой-то.

– И я о том же! Вот ведь идиотизм. Я этого убитого никогда раньше не видел. И сто лет бы не знал!

– Да кончай ты оправдываться. Что я, народный заседатель? Или опер? Пришил, так пришил… С кем не бывает? Тебя убойный отдел крутит?

– Они вроде. Странно, что сюда привезли.

– Так они в вытрезвителе дохнут. У них места своего нет.

– А вы-то откуда знаете?

Вовчик быстро сообразил, что его понесло не в том направлении:

– Имел несчастье там побывать. И скажу честно, папа, я тебе не завидую.

– Это почему? – настороженно спросил нотариус.

– Да там же не люди. Звери! Во, гляди. Вовчик указал пальцем на пустующее место в верхнем ряду зубов.

– Их работа, – произнес он, не став уточнять, что зуб потерян в финальном матче за приз газеты «Ленинградская милиция». – Меня тоже по подозрению хапнули. Кого-то в казино постреляли, где я в тот момент скучал. Если, говорят, не ты, то сдавай того, кто валил.

– И что?

– Да ничего. Два ребра и зуб. Так что, папа, прими соболезнования.

– Но вы действительно не видели?

Вовчик пригнулся и прошептал:

– А твое какое дело, папа? «Папа» попробовал улыбнуться:

– Да просто…

Белкин скинул кроссовки. Шнурки забрал дежурный.

– Жарко тут.

Действительно, если учитывать, что под «Адидасом» находились куртка, пара свитеров, майка с надписью «Динамо», милицейская рубаха и махровое полотенце, то Белкину можно было искренне посочувствовать. Единственной вентиляцией были дырочки от автоматных пуль, но они положения не спасали. Цепь свешивалась почти до пояса, ее дежурный не изъял. Вадим Семенович этому упущению значения не придал. Ему явно было не до того.

Вовчик откинулся на стену камеры и закрыл глаза. Надо сделать небольшой тайм-аут. Мол, мне все до фени. Твои проблемы – это твои проблемы. В оперативной работе главное – не спешить.

– Погодите, но можно было написать жалобу, подать протест, – не успокаивался Свиристельский. – В наше демократическое время устраивать тридцать седьмой год! Нет, со мной этот номер не пройдет! Самих посажу, если хоть пальцем тронут.

– Я пожаловался, – безразлично позевывая, ответил Вовчик. – Потом мать неделю молоком парным отпаивала, а я с кровати встать не мог. Кровью ссал месяц.

Вадим Семенович поежился.

– Что толку? – продолжал Белкин. – У них нечем доказать, что я убил, а у меня – что они меня дуплили. Был пьяный, спотыкался, падал…

Нотариус отвернулся от сокамерника и закрутил большими пальцами.

В течение следующих пятнадцати минут камерные стены эхом отражали горестные вздохи Свиристельского. Вовчик вытянул ноги вдоль скамьи и начал изучать надписи на стенах.

Вдруг за дверьми камеры началось какое-то непонятное оживление. Вовчик прислушался.

– Какого черта? А мне куда их сажать? В кабинет начальника?

Белкин узнал голос командира взвода постовых местного отделения. Он взглянул на часы. Три дня. Постовые заступают с четырех. Чего его нелегкая принесла? Ах да, сегодня же рейд начался. Общегородской.

Судя по пьяным голосам в дежурке, постовая служба уже рейдовала. То есть доставляла пьяных. Дежурный вполголоса объяснял ситуацию, но командир не унимался:

– Это не мои проблемы, понятно? Пускай тогда показателей с меня не спрашивают. Давай, урод, все на стол.

Последняя фраза была обращена, скорее всего, к задержанному.

– Так, двигай…

– Полегче, командир, полегче. Припомнится… Очень знакомый звук удара резины по мясу.

– Я тебе поугрожаю, козел…

Дверь камеры отворилась. Внутрь, сопровождаемый ударом хромового сапога, влетел новый пассажир. Свиристельский еще сильнее вжался в стену. Белкин сменил горизонтальное положение на вертикальное.

Если у Вовчика 77-я была написана на лбу, то у влетевшего на всех частях тела светилась 77-я в квадрате. Вместо «Адидаса», правда, была «Пума», но зато цепь была толще, прическа короче, а кулаки мощнее. И на сто процентов можно быть уверенным, что под «Пумой» никаких полотенец и рубашек нет. Вдобавок новый клиент клоповника был пьян и рассержен. Однако, увидев Вовчика и оценив его «Адидас» с дырками, цепь и небритый подбородок, новенький сразу растянул рот в улыбке:

– Здорово, братан…

Никак не реагируя на вжавшегося в стену нотариуса, гамадрил залез на верхнюю ступеньку и плюхнулся рядом с Вовчиком.

– Вот ведь, сука, – кивнул он на дверь, – прямо из кабака вытащил. Совсем оборзели. Я два коньяка всего и съел. Козлы сраные. Тебя-то, братан, за что?

– Рэкет шьют.

– Ну, это обычно дело. Козлы! Ты из чьих? Белкин скосил глаза на собеседника, потом указал пальцем на сидящего внизу нотариуса, а кулаком второй руки несильно постучал по сиденью. Жест трактовался однозначно. Стукач.

Парень в «Пуме» понимающе кивнул. Пружинисто спрыгнув вниз, он присел на корточки перед Вадимом Семеновичем.

– Ну а ты, вшивик, за что у нас паришься?

Вадим Семенович сначала не понял, что определение «вшивик» относится к нему. В течение последних сорока двух лет к кандидату юридических наук еще никто так не обращался. Он осторожно поднял глаза на задавшего вопрос, вздрогнул и натянуто выдавил:

– Подозревают…

– Да-а-а? И в чем же?

– В убийстве.

– Не свисти, вшивик. Тебя можно подозревать только в измене жене.

В дежурке опять произошло оживление. Вовчик прислушался. Дежурный кому-то рапортовал о том, что рейд идет успешно, имеются задержанные за преступления и мелкое хулиганство.

– Книгу происшествий, – потребовал командный голос, – и книгу задержанных.

Белкин узнал говорящего. Григорьев, замначальника РУВД, дежуривший сегодня по району от руководства. Работая еще в территориальном отделе, Вовчик несколько раз получал от него по «шапке» за то, что не оформлял рапорты на задержанных, поэтому зама не любил, впрочем, как и зам не пылал к Вовчику особыми чувствами. Хотя, по большому счету, зам выполнял свои прямые обязанности и выполнял их добросовестно, в меру милицейского усердия. Строго в рамках инструкций и приказов. Мужиком он был не злым, любил поговорить с задержанными за жизнь, почитать им легкие нотации о вредных привычках, посочувствовать в семейном горе и поддержать в тяжелую минуту испытаний.

– Сколько задержанных?

– В «аквариуме» – шестеро, в «темной» – трое.

Шелест страниц.

– А почему числится только семеро? Дайте рапорты. Так… Где еще один?

– Оперы, наверное, забыли записать. За ними двое сидят.

– Сейчас разберемся…

Шаги уверенно направились к дверям клоповника.

– Товарищ майор, подождите. Я сейчас у оперов спрошу…

– Ничего.

Вовчик понял, что повода лишний раз прижучить оперсостав зам не упустит и что через пару секунд все его, Вовчика, жертвы автоматически станут напрасными. Начиная с потерянного выходного и заканчивая головой, лишившейся волосяного покрова. А уж провал крутой оперативной комбинации гарантирован.

Дежурный предпринял последнюю попытку:

– Товарищ майор, осторожней. Там один буйный.

– Ничего, я сам буйный. И к слову говоря, буйным человек просто так не становится, он становится таким потому, что к нему по-скотски относятся.

Реплика была произнесена с назиданием.

Задвижка с противным скрежетом начала отодвигаться. Вовчик напрягся, как пружина. Дверь распахнулась. Зам стал вглядываться в полумрак камеры, адаптируясь после дневного света.

Белкин понял: это его единственный шанс.

Пружина выстрелила. Прямо с верхней ступеньки он прыгнул на зама. Издав дикий вопль «На ноль помножу, дятел!!!», он вытолкнул руководителя обратно в дежурку и повалил на пол, ухитрившись при этом правой рукой стянуть фуражку Григорьева и прижать ее к начальничьему лицу. Удерживая головной убор в таком положении, второй рукой Вовчик принялся наносить крепкие удары по корпусу.

Дежурный, парень сообразительный и крепкий физически, пару раз матюгнулся, сорвал Вовчика с поверженного в пыль руководства, вполсилы приласкал коллегу-опера дубинкой и втолкнул обратно в камеру.

– Товарищ майор, я ж предупреждал, что один буйный, а вы так неосмотрительно…

– Упеку, сгною! Пишите рапорт… Завтра же на пятнадцать суток, а после – в прокуратуру. Получит он у меня на всю катушку! Где начальник?

– На обед отбыл.

– Черт!

Зам вышел из дежурной части. Белкин, тяжело дыша, снова забрался на верхний ярус. Парень в «Пуме» протянул руку.

– Серега.

– Вова.

– Ну, ты крут! Я б вот так не рискнул…

– Мало я ему. Была б воля…

– Однако, Вовик, мы отвлеклись. Серега вновь повернулся к нотариусу:

– Так кто у нас там без рапорта, а? Даже в полумраке было видно, что Вадим Семенович заметно посерел.

– Ты, мужичок, часом не «наседка»? – продолжал Серега, сжимая здоровенной рукой пальчики бедного Свиристельского.

– Ребята, ну что вы? Какая «наседка»? Я сам жертва-а-а… Свой я, свой!

– Не похож ты что-то на своего. Вон, он свой. – Серега кивнул на Вовчика.

– Ну, погодите, погодите, – шептал, боязливо косясь на побелевшие костяшки пальцев, Вадим Семенович. – Вы Рому Сибирского знали?

– Попрошу не марать своим ментовским языком светлые имена наших павших товарищей.

– Я лично для него оформлял две квартиры. И доверенность на джип.

– Ну и что?

– Джип, между прочим, не в магазине куплен и не на рынке. И хозяин прежний без вести пропал.

– Слышь, Вовик, он нам про Рому грузит! Совсем за дурачков держит. Рома вот уже как два месяца на Северном тоскует. Джип, правда, у него был.

– Ну вот, видите? – обрадовался Вадим Семенович. – Я нотариус, ребята. Нужна будет помощь – пожалуйста, бесплатно. Прошу в любое время.

– Ты от темы-то не уходи… Мы еще только начали. Верно, Вовик?

ГЛАВА 5

Таничев задернул штору. Белкин через голову стащил простреленный «Адидас», отбросил на диван полотенце и рубашку и обессилено повалился на стул.

– Я по вашей милости потерял пару кило, не меньше. Григорьев уехал?

– А что, он приезжал? Сюда, по крайней мере, не заходил.

– На «сутки» обещал меня посадить. Пожрать ничего нет?

– Держи. – Гончаров протянул купленный еще днем батон. – Давай, не томи. Что там?

– Вытаскивайте нотариуса и давите. Он сейчас подготовленный. Серега с ним поработал.

– Кто такой?

– Да на зоне сошлись. В клоповнике то есть. Застращали мы папу Свиристельского, можете брать голыми руками. Все расскажет.

– Про убийство что говорил?

– Про наше – ничего. Странно, но факт. Скулит, что не при чем. Я подробно не расспрашивал, опасно. Вообще, мерзкая птичка, этот нотариус. Оформлял дарственные на квартиры без присутствия дарящих, доверенности с правом продажи на угнанные «тачки». И не только на угнанные, но и на отнятые. Возможно, с тяжкими последствиями. Потом долговые расписки, банковские гарантии. Зарабатывал на этом прилично, короста. Особенно, думаю, на квартирах.

– Все это только подтверждает, что Белова хотели кинуть. Отработанная схема. Значит, с Бражником они и раньше такие фокусы откалывали.

– Надо все-таки порыться в его конторе. Должны быть какие-нибудь следы от этих сделок. Копии, регистрационный журнал, в конце концов. Извини, а вдруг к доверенности или дарственной кто-нибудь подкопается и захочет проверить ее подлинность, а она окажется не зарегистрированной? Конфуз образуется, – ухмыльнулся Казанцев.

– Вы его так сначала спросите, – опять предложил Белкин. – Чего зря машину гонять? Я ж говорю, он тепленький. Достаточно одной таблет… то есть дубинки. Даже одного замаха. Ему личное здоровье дороже афер какого-то Бражника. При этом предложите коридор – помогаешь нам, выставляем тебя свидетелем. Мол, Бражник приводил людей, приносил бумаги, а я только оформлял нотариально. У меня работа такая, в конце концов. Лучше бы, конечно, посадить эту крысу канцелярскую.

– Может, еще посадим.

– Ладно, орлы. – Белкин поднялся с дивана. – Дерзайте, а я – домой. На ночь не оставайтесь, я один завтра не собираюсь отдуваться.

Вовчик сдал цепь и кольца Таничеву, надел свою потертую кепочку и вышел.

– Ну что, потрудимся, господа? Паша, приведи-ка сюда некоего Вадима Семеновича.

Утром следующего дня Свиристельского выпустили. Уходил он с чувством искренней благодарности и безо всякого желания бежать куда-либо жаловаться о незаконном задержании почти на сутки и ночном допросе.

Таничев с Гончаровым, оставшиеся в кабинете отдела на ночь, ни разу не дали Вадиму Семеновичу отклониться от заданного курса. При малейшем повороте Паша вставал с места, и этого было вполне достаточно для дальнейшего движения по прямой. Господину нотариусу очень не хотелось отпиваться парным молоком, мочиться кровью и терять зубы. К тому же обещанная в конце прямой свобода позволяла быстрее вспоминать о своих проделках. А проделок было не так уж и мало. Но ребят интересовал только Бражник, поэтому на остальное они закрыли глаза.

Бражнику Вадим Семенович заверил порядка пятнадцати долговых расписок. По признанию нотариуса, расписки были официальным прикрытием самого обычного вымогательства. Должниками в основном являлись мелкие предприниматели, жертвы дорожно-транспортных происшествий, нечаянно задевшие своим «ведром» дорогую «фирму», и люди, типа Белова, бравшие в долг большие суммы.

Оформлялись документы с одной-единственной целью – придать процессу вышибания денег статус гражданско-правовых отношений. На случай вмешательства милиции. Естественно, в суд с этими расписками никто не ходил; потерпевшие, многие из которых даже не подозревали, что оказались таковыми, предпочитали не связываться с «легионерами» «Центуриона». Поэтому расставались со своими квартирами, машинами, дачами, наличными и при этом радовались, что легко отделались.

Процесс был поставлен с размахом, Вадим Семенович не один работал на «Центурион». Что же касается Белова, то тут он был уверен: Андрей – очередная жертва. Бражник напрямую причастен к налету, но исполнителей Вадим Семенович назвать не может, потому что сам не знает. Уверенность его была основана на характере действий Бражника, хотя открыто тот ничего нотариусу не говорил.

Под утро, очевидно, сообразив, что все равно наговорил слишком много, Свиристельский вспомнил еще про один маленький фактик из жизни юрисконсультанта. Чего уж там. Тем более товарищ Таничев пообещал использовать всю полученную от нотариуса информацию без упоминания имени последнего, а если такая возможность будет исключена, то и вовсе не задействовать сведения.

Фактик был очень любопытным. Летом этого года Бражник прикупил дачу на Карельском перешейке. Сделка оформлялась через Свиристельского. Женщина получила от Бражника двадцать тысяч долларов наличными, после чего написала генеральную доверенность. Она собиралась эмигрировать в Штаты, где жили все ее родственники. Кроме дачи, она планировала продать еще и квартиру.

Спустя пару недель у Бражника появляется новый «Опель». Терзаемый смутными сомнениями, Вадим Семенович съездил к Анне Сергеевне – так звали женщину, – но обнаружил лишь опечатанные милицией двери. Из беседы с соседями выяснилось, что хозяйка покончила жизнь самоубийством путем повешения на дверной ручке. Про проданную дачу соседи ничего не знали, потому что Анна Сергеевна слыла человеком скрытным и осторожным.

Фактик этот насторожил нотариуса, особенно когда тот вспомнил, что Бражник был в довольно хороших отношениях с покойной и вполне мог знать, где спрятаны деньги.

После этого жуткого рассказа Свиристельский был выпущен операми на свободу и исчез в туманной пелене питерского утра.

Дождавшись смены в лице Казанцева и Белкина, Таничев и Гончаров поделились с ними полученными данными, после чего быстренько состоялся очередной военный совет.

– Учтите, коллеги, в нашем случае в чистом виде присутствует эксцесс исполнителя. Антона изначально не собирались убивать. Он сам вмешался. С Бражником можно очень хорошо поиграть на этом. Или сдавай исполнителей, можно без протокола, или мы даем ход дачной истории, – рассуждал Гончаров, сопровождая свою речь активной жестикуляцией.

– Убийство этой Анны Сергеевны еще доказать надо.

– Ерунда. Если у него хвост в дерьме, он согласится. Одно дело – организация квартирного налета, которую действительно трудно доказать, а другое – собственноручное исполнение убийства в корыстных целях. Главное, что у нас на него есть отличный крюк.

– Ага, Бражник – такой маленький, глупенький мальчик, что тут же расплачется, попросит поставить его в угол и поклянется, что больше не будет. Так он и поверит, что мы его отпустим. Иди, дорогой. Бог с ней, с Анной Сергеевной, мы понимаем, ты не хотел, ты не специально… Она сама виновата, сказала, где деньги хранятся. Зато ты нам с Антоном помог… Спасибочки, эти песенки для малолеток годятся, да для кино про шпионов и милицию.

– А ты что предлагаешь? – возмутился Паша. – Только и знаешь, что критиковать. Тоже мне, Белинский!

– Я предлагаю не спешить, – ответил критик Белкин. – Нотариус к Бражнику не побежит, он не самоубийца. Я лично думаю, что Вадим Семенович не случайно поехал проведать дачницу. Знание лишней гадости о компаньоне не помещает. Как там дальше судьба обернется? Вдруг заминка в дружбе приключится? Так мы дружбу восстановим. Методом горестных воспоминаний.

Я предлагаю сегодня убедиться в подлинности истории с дачей. Связаться с местным отделением, еще раз поговорить с соседями, найти по возможности знакомых этой Анны Сергеевны. Кто-то с ней должен был общаться? Работа, подруги. Вдруг все окажется лажей, а мы будем Бражника грузить? Один день роли не сыграет, тем более вы отчаливаете.

– Колька с Лешей на чердаке?

– Там, вчера звонили. Пускай сидят. Чем больше наснимают, тем лучше.

– Хорошо, – окончательно решил Петрович, – копайте. Бражника действительно рановато снимать. Тем более вдвоем. Да еще, не дай Бог, новое убийство. Паша, пошли, нам по пути. Давайте, мужики, пока. Я дома, если что

– звоните.

– Я тоже дома. Правда, жениться сегодня хотел, так что просьба по возможности не тревожить.

– Валяй.

Когда компания уменьшилась вдвое, Вовчик повернулся к Казанцеву:

– Ну что, старый, поработаем во благо ближнему? Хороший Бражник – сидящий Бражник. Эх, что ни говори, а люблю я это дело.

– Сатрап ты, Вовчик. Душегуб.

– Нет, Казанова. Я, как говорили в коммунистические времена, человек с обостренным чувством справедливости. Так оно у меня обострено, что порезаться можно. Поострее опасной бритвы будет. Ну что, готов? Погнали.

ГЛАВА 6

Узкие проходы между высоченными стеллажами книг чем-то напоминали лабиринт. Назад бы выбраться.

Вовчик поднял глаза. Впечатляет. Неужели есть тот, кто все это осилил? Однотонные, строгие корешки подчеркивали серьезность и мощь хранящейся здесь литературы. В книжных магазинах, пестрящих красочными, броскими обложками, такого не увидишь.

– Сюда, молодой человек. Несколько шагов вперед, тяжелая темно-зеленая ширма, маленький кабинет-уголок.

– Присаживайтесь. Вот стул, снимите рулоны.

Белкин бросил взгляд на круглый стол: стопка книг, две раскрыты. Вроде с картинками. Красиво.

– Можно?

– Да, Владимир, пожалуйста. Это Данте. Хорошие иллюстрации, правда?

– Ничего. Фантастика?

– Что вы?! «Божественная комедия». Не читали?

Белкин пожал плечами:

– Я все больше по юридической линии. УК, УПК.

– Очень советую. Философия непревзойденной глубины. Непременно прочитайте. Изумительнейшая вещь.

Вовчик положил книгу. С земными бы делами разобраться.

Женщина присела на второй стул:

– Я не знаю, смогу ли вам чем-нибудь помочь, Владимир. Анна была очень скрытной женщиной.

– Заведующая сказала, что с вами она поддерживала наиболее близкие отношения.

– Просто у нас отделы рядом. Но, пожалуй, Да-с другими она была менее близка, хотя проработала здесь более пятнадцати лет. Что я могу сказать? Несомненно, очень образованная женщина. Четыре языка, поистине энциклопедические знания, но в обыденной жизни, наоборот, человек до обидного наивный и где-то даже неприспособленный. Вы говорите, что она продала дачу? Собиралась в Америку? Дача, да, действительно у нее была. Но я думаю, за помощью она обратилась бы к кому-нибудь из нас, если б захотела ее продать. Это ведь нешуточное дело, а с ее-то жизненной наивностью…

– Могла найти кого-нибудь. Необязательно на работе. Она, кстати, не упоминала фамилию Бражник?

– Нет, не помню.

– Его звать как меня, Владимиром.

– Да, она разговаривала по телефону с каким-то Володей. У нас аппарат там, в холле.

– Вы не спрашивали про него?

– Спросила один раз, но Аня ответила, что просто знакомый. Я же говорю, она была очень замкнутой женщиной. Возможно, это отпечаток профессии. Работа с книгами сказывается на психологии.

– Вас удивила ее смерть?

– Не знаю, что и ответить. Сейчас я склоняюсь к мнению, что нет, не удивила. Не хочу недостойно отзываться об Анне, но, если честно, некоторые отклонения в ней замечались.

– Какие отклонения?

Женщина сделал неопределенный жест рукой:

– Нет, не подумайте ничего такого, не сумасшествие… Но нечто похожее. Иногда она бывала словно не в себе. В последнее время ее особенно интересовала тема инферно. Возможно, это как-то повлияло…

– Что-что интересовало?

– Инферно. Существование злобных потусторонних сил и их влияние на психику человека. В нашей библиотеке можно найти кое-что об этом. Вот, взять хотя бы Данте. Аня серьезно увлеклась, может быть, даже чересчур. Я, конечно, ничего не хочу утверждать, но, возможно, ее смерть связана именно с этим.

– Вас вызывали в милицию?

– Нет, ведь мы сами тревогу подняли. Она три дня на работе не появлялась и не звонила. Мы сообщили в местное отделение, потом приехали. Ужас. Там, на столе, книга лежала. Я поэтому и решила, что это на почве последних увлечений Ани. Участковому рассказала.

– Человеку, не знающему истории с дачей, ее смерть и в самом деле может показаться самоубийством.

– Господи, неужели вы допускаете, что ее могли специально… специально убить?

– К сожалению, сейчас убивают и просто так. А тут деньги.

Женщина пристально посмотрела на Белкина. Вовчику, однако, было не до «гляделок».

– Вы до того были у нее дома?

– Да, Аня как-то пригласила меня на день рождения. Полгода назад.

– Вы помните обстановку? Может, Анна Сергеевна показывала какие-нибудь ценности? Знаете, одинокие люди любят похвастаться своими фамильными реликвиями.

– У нее были старинные иконы. Две штуки. Какие-то уникальные.

– Она была верующей?

– Нет-нет, в потусторонние силы верила, в Бога – нет. Иконы достались ей по наследству. Аня, похоже, очень ими дорожила. Даже обмолвилась о том, что заберет их в могилу.

– Иконы действительно были ценными?

– Не могу ничего сказать. Со слов Ани, очень дорогие раритеты, но, сами понимаете, часто люди выдают желаемое за действительное, особенно когда речь идет о чем-то личном.

– Когда вы обнаружили труп Анны Сергеевны, иконы находились на месте?

Женщина слегка растерялась:

– Правду сказать, я не обратила вни… Бог мой, их, кажется, не было. Они должны были стоять прямо на комоде. Подождите… Кажется, их действительно не было!

– Странно. Так были или не были? Вспомните.

– Я могу объяснить, почему не придала этому значения. Во-первых, я заходила в комнату буквально на минуту. Меня попросили опознать покойную. И второе… За три дня до трагедии когда Аннушка уходила из библиотеки, она сказала одну фразу… очень странную на тот момент. Но когда я увидела Аннушку в петле, вспомнила ее и решила, что это именно само убийство.

– И что же она сказала?

– Я дословно не помню, но примерно следующее: «Знаешь, Наталья, я нашла сущность инферно. Я боюсь, Наталья. Оно приближается. Оно требует новых жертв. Мы не замечаем его, потому что оно проявляется только через наши дела. И скоро, очень скоро оно завладеет нами целиком. Надо бежать, Наталья, надо спасаться. Мы не выживем. Ты можешь мне не верить и считать меня сумасшедшей, но я говорю тебе – оно идет, оно очень близко. Оно не пощадит никого. Спасайся, Наталья…»

***

– Слышь, Казанова, мне снова эксперт звонил, панику поднял. На вчерашнем убийстве снова тот же отпечаток нашли.

– И где же?

– На этот раз на стакане с лекарством. Обалдеть, на четвертом убийстве один и тот же след. Тут и вправду в маньяка поверишь. И главное – никакой связи с предыдущими тремя. Эксперт этот отпечаток тоже в компьютер заслал.

– Ладно, может, кто попадется, сразу четыре «глухаря» поднимем.

– Да, хорошо бы.

– Ну что, прокатиться за юрисконсультантом?

– На чем? Я звонил в гараж, бензин на нуле, по талонам не заправляют, а на метро – не солидно. Тоже мне, милиция…

– Тогда вызовем по телефону. Правильно говоришь, нечего на этого дятла государственные деньги переводить, сам доедет. В конце концов, он у нас проходит официальным свидетелем и удивиться вызову не должен.

– Фактор внезапности теряется.

– А то он не подготовился! Давай телефон.

– Белкин, ты бы лучше не отсвечивал здесь. Кто знает, как там разговор повернется, – вступил в разговор молчавший до этого Паша Гончаров.

– Дудки, Гончар! Как в сводку вписаться, так ты первый, а как в камеру – внешностью не вышел. Я и так, кажется, педикулез заработал. Чешусь, как собака бездомная. Больше я туда не сяду.

– При чем здесь сводки? Я за совесть работаю. Нашел, чем попрекнуть. Сводка, ха!

– Потише. – Казанцев снял трубку и уже набрал номер. – Владимир Сергеевич? Здравствуйте, отдел по раскрытию убийств. Да, да, милиция, как ни странно. Инспектор Казанцев. Нам необходимо встретиться. Правильно, именно по этому поводу. Хотелось бы сегодня в два. Отлично. Пишите адрес.

– Приедет?

– Обещал.

Таничев взглянул на Белкина:

– Вовчик, может, все-таки попробуешь?

– Да пошли вы все подальше, – злобно отреагировал Белкин. – Я что, штатный подсадной? Вон, Казанова пусть садится…

– Надо раскрывать, Вовчик. За низкий процент без новогодних подарков останемся.

– Чего-чего? Процент?! Знаешь, Петрович, ты опер, конечно, авторитетный, вроде как в законе, но я тебе вот что скажу – если я и сяду в камеру, то не ради этого процента, а потому что лишнюю гниду хочу убрать из города. И вшей, и вонищу камерную перетерплю. И начальству, если надо, еще раз по физии съезжу. Потому что я опер по масти! Понял?

– Кончай, Володя. Что ты мне объясняет Но в конце года про твои раздолбанные нерв разлад в семье и высокие мотивы никто вспомнит. Вспомнят про процент. Про тебя вспомнят, если он будет недостаточно высок. Чтобы быстренько оказать практическую помощь в виде проверки или выговора. Что ты мне прописные истины толкуешь? Мне эти проценты нужны, что ли? Я тоже, как ты говоришь, за совесть. Они нужны там, наверху, чтобы те, кто еще выше, тоже не задумали оказать практическую помощь. В виде смещения с должности или еще чего. А генеральская слава всегда покоится на солдатских костях. Можешь здесь не агитировать.

Белкин не ответил. После ухода Таньки он начал частенько срываться по пустякам. Хорошо, если срывался он на футбольном поле, где его злость можно было списать на тот или иной промах в игре. Плохо – когда на работе или на посторонних людях.

Таничев, понимая Белкина и искренне сочувствуя его семейной трагедии, старался удерживать Вовчика в рамках, правда, иногда довольно жестко. Лирика лирикой, но из-за чьих-то личных неурядиц посторонние страдать не должны.

Гончаров залез в сейф и стал извлекать из общей пачки свои дела. Вчера звонили из соседнего района. Проверка свирепствует. Начальники летят с должностей. Следующий район – их. Надо подстраховаться, пока есть время. Это сейчас даже поважнее процента. Прямо стратегия. Сегодня – это, завтра – то.

Работа должна показываться лицом. Поэтому оперативно-показа… оперативно-поисковые дела срочненько приводим в соответствие требованиям. Смотрите, радуйтесь, удивляйтесь. Мы не сидим сложа руки, мы пишем, пишем, пишем…

ГЛАВА 7

– Да, да!!! Я хотел его кинуть! Хотел! Что вам еще надо? Я не успел! Я сам ничего не пойму! Белов – лох, но я, клянусь, не успел! Неужели бы я не отдал вам сейчас исполнителей?

– Вот и отдавай. И поменьше шума. Не глухие. Раз ты хотел кинуть Андрея, значит, готовился, верно? Естественно, что сам бы на налет не пошел. Кого-нибудь попросил бы, взял в долю, как говорят господа блатные, так ведь?

– Да, но…

– Момент, не тарахти. Готовился ты не за пять и не за десять минут, стало быть, и людей нашел заранее. И посвятил их в тонкости. Иначе и быть не может. Но вот вопрос, не могли ли эти самые посвященные немножко посамовольничать? Приподняться, минуя обоюдный уговор, а?

– Это исключено. Никто, кроме меня, не знал адреса Андрея. А я его никому не сообщал.

– А нотариус?

– Свиристельский не знает моих…

– Людей?

– Ну, в общем, да.

– Говори прямо, бандитов, чего стесняешься? Если бы эти стены могли говорить… Ну ладно, ты ж понимаешь, что до бесконечности гонять воздух мы не можем. Пора ловить консенсус. Наши условия ты знаешь, время подумать было. Ждем-с…

Бражник мелко дрожал, рискуя попасть в резонанс с неговорящими стенами вытрезвителя. Гора окурков возвышалась на блюдце-пепельнице, но, гася сигарету, Владимир тут же доставал новую. Казанцев уже дважды бегал в соседний ларек.

Часы отыграли полночь, но никто пока не уходил. Напряжение ситуации переходило в напряжение людей. Десять минувших часов пролетели как десять минут. И пролетели не впустую.

Как и предвиделось, в начале разговора Бражник занял оборонительно-дерзкую позицию. Деньги в долг давал исключительно по дружбе, мало того, сам занял их у другого лица под проценты. Сплошные убытки. Что, ограбить? Вы в своем уме? При чем здесь ситуация? При чем здесь ваша логика? Любая логика без фактов мертва. Точно так же я могу утверждать, что вы убили президента Кеннеди. Доказательства, будьте любезны, в противном случае – нонсенс. В противном случае, я свидетель.

Пламенные речи Белкина о чести и совести Бражник никак не воспринял.

Поэтому Вовчик обиделся. Не хочешь по-плохому – по-хорошему будет еще хуже. Пока Таничев с Гончаровым словоблудили с Бражником, Белкин и Казанцев навестили прокуратуру, получили постановление на обыск в квартире и кабинете юрисконсультанта и рванули приводить проект в исполнение. Начали с дома.

Найти деньги никто не надеялся. Но вероятность отыскать что-нибудь другое существовала, мало ли у юрисконсультантов всякого барахла? Незаконно хранимого. Зенитно-ракетный комплекс, к примеру, или ящик крупнокалиберных патронов. Или, на худой конец, пара мешков марихуаны. Юрисконсультанты – народ такой, им только волю дай.

Жена Бражника, к ее счастью, оказалась дома. К ее счастью, потому что не пришлось уродовать дорогую и красивую дверь ломиками, тросами и милицейскими плечами. Испуг жены быстро сменился возмущением, поэтому женолюбивый Казанова прицепил даму к ручке холодильника, чтобы она не мешала законным следственным действиям и могла время от времени утолять голод и жажду.

Комплексов, гранат и марихуаны не обнаружилось. Хитрый Бражник, вероятно, позвонил жене и попросил спустить всю указанную дрянь в унитаз. Жена, естественно, категорически это отрицала. Холодильник содрогался от ее воплей. Ну, нет так нет. Стоит ли переживать?

Но кое-что все-таки нашли. Дотошный Белкин не поленился залезть на антресоли в коридоре. Откуда и извлек завернутые в газеты две старинные иконы.

Находка удивила даже жену, которая перестала пытаться сдвинуть с места холодильник и завела речи про провокации, подставы и непорядочность представителей силовых структур.

Пока Белкин составлял протокол обыска, Казанцев допрашивал жену. Та однозначно отвечала, что обнаруженные иконы видит впервые и в ближайшее время заявит протест. На этом оперы оставили квартиру, освободив предварительно даму от холодильника.

Надежды ребят, что их напоят кофе и угостят заморскими яствами, не оправдались, поэтому они перекусили в отечественной котлетной, захватив по котлете для двух голодающих в кабинете коллег. Покупать съестное Бражнику Вовчик отказался принципиально. Пусть жена привозит из холодильника.

К возвращению Казанцева и Белкина Бражник, несмотря на все доводы Таничева, позицию так и не изменил. На какой-либо компромисс с властями Владимир Сергеевич идти не хотел, заявляя, что он не пацан и в законах разбирается не хуже прокурора республики.

Когда же Белкин торжественно открыл сумку и извлек из нее иконы, юрисконсультант распереживался. Сначала, как и его жена, вспомнил тезисы о провокациях, затем, увидев протокол обыска с подписями понятых, впал в краску и наконец вспомнил, что Анна Сергеевна сама подарила ему иконы, а он, пожалев выкинуть это старье, забросил их на антресоль и совершенно про них забыл. Вот так. Попробуй опровергни. Последней своей версией он чуть было не сорвал Вовчика с цепи, и Таничеву стоило больших усилий сдержать Белкина. Поэтому ласковое обещание «Я тебе, сучара, глотку перегрызу» так и осталось невыполненным.

Петрович занял более гибкую в данной ситуации позицию. Он не стал ничего опровергать. Он положил иконы перед Бражником, а сверху кинул допрос подруги Анны Сергеевны, куда Белкин записал тот факт, что семейная реликвия подарена быть не могла. К этому добавились протокол допроса жены, справка-счет из магазина о стоимости «Опеля» и, наконец, бумажка с номером телефона.

После этого Таничев предложил взаимовыгодный вариант – Бражник без записи сдает участников-исполнителей налета на квартиру Белова, а оперы не звонят по положенному сверху телефону и не передают юрисконсультанта в руки властей района, где проживала Анна Сергеевна. Конечно, Владимир Сергеевич вправе отказаться, если считает себя ни в чем не виновным, но кто знает, какие в соседнем районе настроения и какова текущая политика? И не будет ли товарищ Бражник немедленно арестован? Кто его знает? Для местной прокуратуры, может быть, улик и не хватит, а вот там… Троих таких Бражников закрыть можно. Хотите проверить? Нам почему-то кажется, что эксперимент перспективный.

Владимир Сергеевич интенсивно закурил, но в течение двух последующих часов ни к тому, ни к другому берегу он подойти так и не решился. «Подождите, ребята, не звоните, не надо, но… но я не знаю, кто опустил Белова. Я хотел, каюсь, но не успел. Этот тупица Белов натрепал про деньги еще кому-нибудь».

В полночь, когда желудки требовали по второй котлете, головы стремились найти подушки, а приехавшая жена Бражника кричала о немедленном освобождении суженого из незаконного заточения, Таничев предложил расставить все точки над «‚».

Юрисконсультант, однако, начал снова блудить:

– Мужики, поймите, это не мое.

– А Анна Сергеевна?

– Ну, вы ж сказали, что другой район…

– Кто был на разбое, гадина? – заорал Вовчик, не выдержав нерешительности Бражника.

– Я честно не…

– Кто?

Владимир Сергеевич спрятал назад в пачку новую сигарету:

– Погодите, вы же должны понимать, в какое положение меня ставите? Что я, из головы людей вам давать буду? Я не знаю, кто…

– В какое-такое положение мы тебя ставим?! Ты сам себя в раковое положение поставил, яйцебык! Мы тебя заставляли всякой мерзостью заниматься? Ты бы лучше не блеял про свое положение, а использовал тот шанс, что тебе предлагают. Пока предлагают. Последнее слово! Да или нет?

– Не зна…

– В камеру!

Камеры под рукой не оказалось. Вовчик упомянул ее по запарке. Был второй, безоконный кабинет, в котором имелась водопроводная труба и отсутствовал холодильник. То есть, продолжив логическую цепочку, можно было догадаться, что именно с трубой теперь была связана цепочкой наручников дальнейшая жизнь Бражника.

Белкин, выполнив конвойную миссию, вернулся в тронный зал.

– Гаденыш, положение у него, видишь ли, такое.

– Мне кажется, он бы сказал, если б знал. У него действительно раковое положение, – ответил Гончаров.

– Сомневаюсь я. Он не такой дурак. Думаешь, он поверил, что мы не сольем соседям информацию про библиотекаршу?

– Тем не менее это его шанс. Ведь это действительно не наше убийство.

– А, – махнул рукой Вовчик, не зная, что ответить.

– Пошли по домам, – предложил Таничев. – Этот посидит до утра, не растает. Паша, ты, на всякий случай, останься. Завтра созвонимся с местными, отдадим его.

– Да, погнали, а то метро закроется, – согласился Казанцев. Каждый ночлег в неотапливаемом кабинете грозил разбудить с большим трудом залеченную пневмонию.

На улице, когда Белкин свернул к своему дому, Костик обратился к Таничеву:

– Слышь, Петрович, ты мне честно скажи: если бы Бражник сейчас рассказал про налет, правду рассказал, ты б его отпустил? Ведь то убийство, оно ведь не наше. Мы не получаем за него процент, а? Вдруг он завтра сдаст этих, ты отпустишь его?

Таничев смотрел вниз, на темный асфальт.

– Ну, так что, Петрович?

– Знаешь, Костя, если б он украл эти иконы… А я ведь как Белкин, опер по масти…

ГЛАВА 8

Ночь принесла очередную трагедию. Вместе с каплями осеннего дождя и порывами лихорадочного ветра. Вместе с завыванием бездомных собак, ударами незапертых окон, топотом убегающих в темноту шагов. Вместе со скрежетом зубов, последним отчаянным криком, безумным, угасающим взглядом и застывшим в нем вопросом.

Врачам реанимации делать было уже нечего. Один из докторов, выйдя из комнаты, прошептал одно лишь слово, от которого Паша вздрогнул и замер перед дверьми:

– Ужас!

Пашу в три ночи поднял дежурный. Самый сон. Гончарову снился Крым, где он был позапрошлым летом. Он очень хотел согреться, но не мог – только он ложился на морской песок, солнце исчезало. Когда Паша замерзал по ночам, ему все время снился Крым.

До места он добрался на машине ответственного от руководства. Когда врачи вышли из комнаты, Паша оказался у дверей первым. Заспанный комендант общежития что-то объясняла местному участковому.

Паша не прислушивался и не вникал. Слабое головокружение, вызванное резким пробуждением, не давало возможности сосредоточиться и с ходу заняться привычным делом.

Что там за дверью? Продолжение сна? Крымское побережье? Голос телекомментатора: «Сегодня курс доллара вырос на сорок пунктов… „Спартак“ выиграл у „Текстильщика“… Проктер энд Гэмбл… За прошедшие сутки зарегистрировано восемь убийств, ожидается похолодание, дожди…»

Паша тряхнул головой. Навеяло. Не спать.

Дверь.

Кровь была везде. Расползлась бурыми пятнами по полу и застыла веером брызг на обоях. Десятиметровка общаги с убогой рассыпающейся мебелью, плакатом «Санта-Барбары» над тахтой, до обидного знакомой сервировкой застланного пожелтевшими газетами стола. Сорок ватт света без абажура. Вальс из приемника…

Мужчина и женщина. Мужчина без головы. Женщина под «Сантой». Убита топором. Мужчина обезглавлен ножом, валяющимся тут же, в луже крови. Тошнота. Не ходить! Кто там? Перебьетесь. Ветер за окном. Сверкание зарницы. Или молнии. Утром будет солнце, утром будет Крым. Они уже там. Во сне.

Выцветшее фото на стене. Муж и жена. Свадьба. Дети? Нет. Здесь нет. Вообще нет. Мед-карта. Шестой месяц. Тошнота. «Награжден почетной грамотой за успехи в деле перестройки». Голоса. Там, сзади, за дверью. Кровь. Застывший захват ладони. Красное на белом.

– Да, да, это он. Выписан полгода назад… Приходил… Знакомые. Вроде не судим… Афганец. Не замечалось. Не знаю… Мать в Купчине, в коммуналке, может, там. Друзья на заводе. Фотографию? Попробую, должна быть на анкете. Сильный, очень сильный, но спокойный… Пил, конечно, как все… Меру знал… Нет, нет, что вы! Нашло, наверное, нашло. Да, да, сейчас принесу.

Удаляющийся в темноту халат.

Я все слышал. Надо позвонить. Телефон внизу, на вахте. По рации передай приметы. Час назад? Черт, далеко ушел.

Не ходите туда! Спать, спать, вам завтра на работу. От вас зависит успех перестройки…

Не замечалось, как все… Нашло… Что нашло? Что-то… Очень сильный удар. Шесть месяцев, шесть месяцев, мать в Купчине… Крым. Вальс. Танцующие дети на курортной площадке, танцующие взрослые. Смеющиеся взрослые. Мы устали от крови, мы хотим вечного, доброго. Хотим. Завтра по всему побережью солнце… Шесть месяцев, шесть месяцев…

Нет, старый, со мной ничего, да, иду, иду… Не проснулся просто…

Бражник ничего не вспомнил. Утром Петрович созвонился с соседями, и юрисконсультанта увезли. Жена с когортой «центурионовцев» умчалась следом.

Белкин уехал в территориальный отдел продолжать работу по ночному убийству. Паша ждал его там, чтобы передать эстафету. Ситуация была достаточно ясна, дело «глухарем» не зависнет, потому что лицо установлено, свидетели допрошены, улики собраны и закреплены. Дело за малым – отловить мужичка. Это сложнее, он понимает, что за такое «стенка» может образоваться. Это тебе не в пятом классе шкодить, а потом торжественно раскаиваться на родительском собрании. Забег на длинную дистанцию начали. Связи, родственники, дыры… Телевидение.

Казанцев проспал. Бывает. То беспричинная бессонница, то беспробудный сон. Позавтракать не успел. Мать рано уехала на рынок, купить сигарет со скидкой, чтобы потом продать подороже – небольшой, но все же приработок к пенсии, – поэтому Костика не разбудила. Он позвонил в отдел, сказал Петровичу, что немного задержится.

По пути зашел в частное кафе купить бутербродов. Частники уже открылись, гособщепит включался в процесс с одиннадцати.

Кафе ничего. Приятно глазу. Уют. Цены зато хороши. Не пошикуешь. Дешевле купить будильник, чтобы вовремя вставать и самому готовить завтрак.

Тишина, народ только в предбаннике, рядом с обменным пунктом. Тема одна – бакс растет, на «Боинге» не догонишь. Кофе противный, индийский, с привкусом ячменя.

Костик чуть не целиком заглотил сэндвич, задвинул стул и пошел на выход. До отделения недалеко – можно прогуляться пешком, тем более что сегодня нет дождя, а легкий ветерок полезен для дыхалки. За день еще успеешь наглотаться никотиновых паров и подвальных испарений.

На секунду Костик остановился у киоска. Американский доллар, дойчмарка, франк… Ого, хорошо подскочило… Так бы пенсия у матери росла.

Объявление. Небрежно, шариковой ручкой на тетрадном листе. Костик нагнулся поближе. Выпрямился. Снова взгляд на табло: «Курс валюты на…»

– Молодой человек, вы берете?

– Да, да, то есть нет, пожалуйста. Объявление. Курс. Ага! Тихо-тихо… Ну, бля!

Бражник! Нет, не Бражник! Покупка-продажа.

Валюта. А там, в универмаге, было?..

– Молодой человек, в конце концов, вы мешаете. Или туда, или сюда…

– Да, да, извините.

Костик вышел на осеннюю улицу.

– Ух, ну и запашок! Глянь телефон аварийки под стеклом! Еще полчаса, и говно прорвет наши редуты.

– Давай дверь вешалкой припрем. Должна выдержать.

– А вода?

– Потом откачаем. Беги звони, я подержу. Фу, как на совхозной ферме! Ну, бля, когда же нас отсюда переселят?!

Белкин вернулся с рогатой металлической вешалкой:

– Давай цепляй за ручку. Все, отпускай. Нормально, держит. Паскудство, второй раз за месяц прорывает. Когда приедут?

– Откуда я знаю? Обещали побыстрее.

– Открой окна. Пускай лучше сквозняк.

В группе по раскрытию убийств произошла бытовая трагедия. О таких трагедиях в детективах-боевиках не пишут, их не показывают в отечественных и импортных фильмах, само. собой, они не идут в красивые сводки. И конечно уж, они не попадают ни на первые полосы газет, ни в раздел криминальной хроники. Про это писать не принято. Писать про такое – дурной тон. И никому не интересно.

В группе по раскрытию убийств прорвало сортир. Второй раз за месяц дерьмо пошло не вниз, а вверх. Туалет вплотную примыкал к тронному залу, поэтому прорыв моментально был замечен. Слабая туалетная дверь напора не выдерживала, и ее подперли вешалкой. Опоздание аварийной бригады могло привести к фекальному исходу, после чего никакие распахнутые окна положения не спасут. В них уже заглядывали прохожие, морщили носы и шли дальше. В вытрезвителе паники пока не наблюдалось – ведомства разделяла капитальная стена.

Аварийка прибыла как раз вовремя. Бригадир в огромных крагах-перчатках поколдовал над унитазом и мастерски остановил поток.

– Это вам не мирного атома освоение, – обратился он к операм. – Вот здесь черканите. Не снимая краг, он протянул бумажку бланка.

– С вас двадцать тонн. Замена крестовины фановой трубы.

– Не с нас, а с них. – Белкин указал на портрет президента, висящий в кабинете, и расписался на квитанции Оплата по безналу.

– Мне до лампочки. Я не себе в карман положу.

– Гарантийный талон даете?

– Больше не прорвет.

– В прошлый раз то же самое обещали.

– До свиданья.

– Всего доброго. Аварийка укатила.

– Петрович, хорошо, что не вчера прорвало. Перед юрисконсультантом опозорились бы. Пошли в вытрезвитель, тряпки возьмем да ведра. Надо дерьмо убирать… Правильно говорят, что мы уже по уши в этом самом сидим.

ГЛАВА 9

– Я хочу купить один доллар.

– Всего?

– У вас есть нижний предел?

– В общем-то, нет. Три девятьсот, пожалуйста. Чек нужен?

– Нет, не надо.

– Следующий.

Казанцев покрутил новенький хрустящий бакс. Еще раз посмотрел на кассиршу. Очень даже ничего. Жаль, ног не видно.

Костик подошел к дверям.

– Простите, вам доллар не нужен? На сдачу дали. Ни то ни се.

– По курсу?

– Можно скинуть.

– Давай.

Казанцев получил родные российские. Пятьсот рублей убытка. Спекуляция валютой – вовсе не такая прибыльная вещь, как почему-то считается.

Костик осмотрел холл. Продавцы мороженого и книг, бумажных цветов и мясных полуфабрикатов. Там, за стеклянными дверьми и раздвижными решетками, универмаг. Холл в принципе – тоже универмаг.

Опер купил мороженое в вафельном стаканчике, просмотрел книги и кассеты с записями.

Хороший выбор и недорого. Потом что-нибудь куплю.

На остановке было грязно. У поребрика собралась огромная лужа. Пассажиры при виде приближающегося автобуса предусмотрительно отхлынули от проезжей части, после чего началась всегдашняя давка. Да, с мороженым Казанцев явно погорячился, очень оно неудачно выскользнуло. Прямо в чей-то капюшон. С капюшонами в нашем транспорте лучше не ездить. Ладно, не смертельно. Это не химия, это натурпродукт. Молоко да сахар. Отстирается.

Тротуар вдоль дома покрывали лужи. За родной дверью Казанцева поджидал скучающий Петрович.

– Ну что?

– Поменял.

– Она?

– Вроде. Запоминающееся личико. Ты созванивался с разбойниками?

– Да, кое-что есть. Они сейчас поднимут информацию, сопоставят. Вот что я записал, глянь. Надо срочно связаться с людьми. Разбойники за прошлый год посмотрят. Возможно, сюда придут, если все совпадет.

Для постороннего лица слово «разбойники» било бы по ушам. На милицейском диалекте оно означало сотрудников отдела Главка по раскрытию квартирных грабежей и разбоев.

– Опять придется связи выявлять.

– С бабами проще. На разбое были мужики. Значит, один из них – ее хахаль-пахарь. Предки с подругами должны знать.

Знаток женской души Казанцев поморщился:

– С бабами как раз сложнее работать. У них процентов тридцать логики, остальное – эмоции и сопли. Не один раз убеждался. Ирку Мальцеву помнишь? Ну, дура! Если бы мы не вмешались, лежала б сейчас из-за своей любви в розовом гробу на Южном кладбище.

– Я что-то не помню.

– Да Ромашевского подружка! Он все ее имущество, квартиру, машину на себя переписал. По любви. Мол, женюсь, женюсь. Ирка – ах, ах, любимый, дорогой. Ради тебя хоть в Магадан. Она-то не знала, что она у него третья, а две другие, такие же любящие, уже там, в преисподней.

– Все, вспомнил.

– Она, между прочим, до сих пор уверена, что мы, душегубы, посадили невинного человека, до сих пор кроет органы и таскает этому мудаку передачки в «Кресты». Даже расписаться с ним хочет. Любовь, бабена мать. Так что, женская логика – темный лес. И эта, из ларька, еще неизвестно, что за ягодка.

– Справки надо поосторожней наводить.

– Само собой. Я и не собираюсь объявление в газету давать, кто что знает.

– Затягивать тоже нельзя. Конец года. В будущем нам раскрытие не нужно. Проверка, опять-таки. На той неделе обещают.

– До Нового года – больше двух месяцев. Почти целый квартал впереди. Тем более я уже начал. Что касается родителей, то там черная дыра. Я был у матери. Сразу перед универмагом зашел. Крошка только прописана у предков. Год назад случился последний скандал, после чего состоялось торжественное прощание. Иными словами, пошла бы ты, доченька, подальше.

– Что ж так?

– Там сложные отношения. Отца нет, отчим воду мутит, мать – любительница погудеть, не работает. Дочка дочкой, но лишний человек в квартире. Мамаша, разумеется, во всех своих бедах доченьку винит, но и сама хороша. В квартире танцплощадку можно устраивать – просторно, имущества никакого, все пропито.

– А где дочь сейчас, знает?

– Только предполагает. Был у нее какой-то фраерок. Аликом вроде кличут.

– Черный, что ли?

– Нет, говорит, русский.

– Мамаша его видела?

– Один раз. Приходил. Как раз год назад. С отчимом сцепился. До драки. Не знаю, кто там прав, а кто виноват. Мамаша, естественно, на Алика грузит. Вот после этой драчки она дочурку из квартиры и попросила.

– Мать удивилась твоему визиту?

– Не очень. Я бы сказал, обрадовалась. Вот, мол, доигралась, сучка. Там ведь полный букет – детская комната, комиссии, отчисление из школы, травка в карманах…

– Где-нибудь работала? До ларька?

– Про ларек мать не знает. До этого подметала пол в столовой. В валютник, думаю, села по блату. Просто так на такой стульчик не устроиться.

– Давай пробивай дальше. Попробуй за завтра. Хорошо бы до выходных успеть.

– Это как выйдет. Тут лучше дольше, но лучше. Все-таки Ильич головатый мужик был, зря его ругают. Потом нас ведь больше не девочка интересует, а мальчик. Алик. Если его установим, считай, дело в шлеме. Опознание – и вперед, в заснеженную даль.

– Не спеши. Кто стрелял, Андрей не видел. Были трое. Вменять убийство можно только одному. Кому – мы не знаем.

– Обыск. Пистолет поищем, иконы-то нашли.

– Здесь другой случай. Антона убивать не хотели, но убили. Пушка скинута на сто процентов. Возможно, и людей уже в городе нет.

– Чего гадать? Будет день – будет пища. Я дальше поехал. Мамаша на одну ее подружку навела. Попробую навестить.

– Только на работу завтра приди. Я имею в виду, вовремя приди. Я странность за тобой заметил. Как где симпатичная свидетельница мелькнет, так у товарища Казанцева следующий рабочий день начинается с полудня.

– Это ни о чем не говорит. Если меня нет на работе, это еще не значит, что я не работаю. Что за непотребные намеки?

– Ничего, Казанова. Мне просто надоело отшивать отсюда всяких размалеванных дурочек, ищущих какого-то Костика, то ли каскадера, то ли журналиста… Ты бы поменьше языком трепал, журналист.

Казанцев в ответ пожал плечами. Вот так, пару раз опоздал – и сразу система. Несправедливо. А журналист, потому что конспирация. Он, в конце концов, где работает, в коммерческом магазине продавцом? Нет. А поэтому, ласточка, я журналист-международник. Владею японским. Почему японским? А поди проверь…

Белкин поморщился. Чай был горьким и холодным.

– Может, сгоняем? – заметив его гримасу, спросил сидевший напротив. – Тут рядом. Хошь в розлив, хошь с собой.

– Не хочу.

Белкин выплеснул остатки чая в плетеную мусорницу, стоящую под столом.

– У вас люди на засаду есть? К его матери, в Купчино? – выпрямившись, спросил он. Речь шла о засаде у матери парня, убившего семью в общаге.

– Смотря на сколько. Сам же знаешь – кадровый вопрос. Рейды – один за другим. А после каждого – отчетик, будь любезен. Чтоб газетки потрубили чуток – спите спокойно граждане великого города, милиция рейдует и в обиду вас не даст. Так что, Иваныч наверняка откажет.

– Там на пару дней, не больше. Потом смысла не будет. Не сунется.

– От вас будет кто?

– Дадим.

– Ладно, договоримся… Слышал, наши тут отличились на засаде? Весь отдел неделю ржал.

– Не…

– Да ты что? Все ж РУВД знает.

– Мы на отшибе. Новости долетают через месяц минимум.

– Прикол полный. Наши хату высчитали, где налетчик один гасится. Тут, рядом с отделом. Решили навестить. Пошел Витька, он новый, ты его не знаешь, да пара постовых. Витек, к слову сказать, парень ужасно дотошный и недоверчивый. Если, к примеру, пятьдесят абсолютно незаинтересованных человек делают подозреваемому алиби, то для Витьки это означает только одно

– подозреваемый ухитрился подговорить пятьдесят человек; о том, что он не виновен, Витек даже не подумает.

Да, ну вот. Как и предполагалось, дверь не открыли. Давай по соседям бродить. Бабуля шпионской закалки выявилась. Так и так, сыночки. Вчера приволок кучу коробок и чемоданов. Я в глазочек, естественно, случайно увидела. Так-то я обычно у телека дежурю. «Что, зоркая ты наша, там за вещички были?» – «Пожалуйста, записывайте. Телевизор „Сони-Тринитрон“ – одна штука, модификацию, извиняюсь, не разглядела; музыкальный центр „Панасоник“ с дисплеем и лазерным проигрывателем – одна штука; чемодан желтый – один; куртка кожаная, под мышкой, – одна…» Ну, и так далее.

Витек информацию через мозг-компьютер прогнал и вспомнил, что накануне аналогичный набор компонентов был похищен с одной квартиры как раз на его территории. Похищен путем разбойного нападения. Ага! Сейчас мы улучшим раскрываемость тяжких преступлений на вверенном участке. Мужики, выноси дверь! Если что – победителей не судят. Вперед, суворовцы!

«Суворовцы» – ребята здоровые, вышибли дверь вместе с куском стены и с пистолетами наперевес ринулись внутрь. Витька тоже не отстал – по-нашему, по-американски, ствол в двух руках, руки, согнутые в локтях, ноги почти на шпагате. Ван-Дамм херов. Пусто. Нет никого в хате. Попрыгали они, повыпендривались, угомонились.

Глядь, в одной комнате вещички сложены. Точно – со вчерашнего налета. Ну, что ж, прекрасно. Садимся в засаду и ждем. Товарищ, будем надеяться, не в Испанию укатил, скоро вернуться должен, может, и новые коробки будут.

На часах – два дня. На столе – брошенный обед. Обед доели и допили. Дверь на место поставили. Ждут. Витька понятых притащил, составил акт изъятия вещичек, затем экспертов вызвал – те пальчики на аппаратуре поискали. Чтобы не говорил товарищ потом, что все это хозяйство впервые видит и, чье оно, понятия не имеет. Или того хуже – что менты, мол, подсунули.

Короче, опять ждут. Там видик оказался, кассеты. Чего ж не подождать, когда фильм суперэротический? Гораздо приятнее, чем в вонючем кабинете с материалами разбираться или по дождю с дубинкой ходить, в свисток дудеть. Сидят, смотрят. Время к ночи, товарища все нет, опаздывает к вечернему чаю. Будем ждать, благо фильмов много.

После полуночи на сон потянуло. Витька, как старший по званию, занял диван. Постовые в креслах расположились. Красота, мы сидим – деньги идут. И никаких вопросов – засада.

Часа в три ночи, когда эротика порядком достала, анекдоты и разговоры про кто, кого, где, когда, как и сколько тоже надоели, глаза под воздействием ночных чар начали слипаться, а организмы требовали устойчиво-горизонтального положения, грохот в соседней комнате заставил сердца в грудных клетках вздрогнуть; руки автоматически выхватили пистолеты и дубинки, а мозг усиленно заработал в поисках объяснения.

Забегают в комнату – там раскрытый шкаф, а на полу – спящий мужик. «Ты кто?!» – «А вы кто?!» Как оказалось – тот самый налетчик, которого они пасут. Уснул в шкафу и вывалился. Он с двух дня до трех ночи – тринадцать часов! – на одном месте стоял, шевельнуться боялся, не то что по нужде сходить. Очень выносливый субъект. Я потом Витьку спрашиваю, что ж ты, дотошный наш, в шкаф не заглянул? Он выкручивается – мол, мы люди честные, по чужим шкафам не лазаем, дверь и ту не хотели выбивать. Да и эротика совсем не вовремя вмешалась. Зато, говорит, заметь, он первый уснул. Пусть теперь кто попробует заявить, что милиция спит на посту…

– Понятно. Пошли к Иванычу. Витьку только не надо. Пусть лучше рейдует, по нашему варианту уже есть две жертвы, хватит…

ГЛАВА 10

– Это не она.

– Как не она? Ты приглядись. Смотри, тоже ведь блондинка.

– Ну и что? Та посимпатичней, да и постарше.

– Точно?

– Да точно.

Ответная фраза не пропущена цензурой как оскорбляющая слух.

– Я хорошо запомнил. Она дважды деньги пересчитывала, время было.

– Бабы изменчивы. Ты не спеши. Со мной тоже такое бывает – вечером познакомлюсь, а утром не узнаю. Претензии возникают.

– Я на память не жаловался. Снова цензура.

– Хорошо. Завтра будь дома, мы другую привезем. Часиков в двенадцать. Деньги-то копишь?

– Коплю. Покупателя на квартиру нашел.

– Напрасно. Твой кредитор арестован.

– Как арестован?

– За убийство женщины. А ты нам что вешал? Хороший человек, хороший человек…

– Он, он сам убил?

– Сам. Купил дачку, а денежки спустя пару неделек вернул. С помощью удавки.

– И… И что ему будет?

Вопрос прозвучал с двойственной интонацией – с чувством затаенной радости по поводу внезапно исчезнувшего долга и ноткой разочарования по поводу неразборчивости в людях.

– Вплоть до «стенки»…

– О-о-о…

– Все, двигай. Завтра в двенадцать будь на телефоне. Погоди, это точно не она? Может, свет поярче включить?

– Нет, не она.

– Тьфу…

Андрей сел в машину и умчался отмечать неожиданный подарок судьбы.

Костик вернулся в кабинет, где сидели Гончаров и девица, незаметно покачал головой и упал на диван. Паша, удивившись, вопросительно поднял брови. Казанцев повторил жест.

– Так, Ольга… Я что-то не понимаю. Твоя смена была пятого, все верно?

– Да…

– У вас четкий график, два через два. Правильно?

– Ну да.

– И ты пятого была на работе?

– Была.

Паша еще раз взглянул на Костика. Тот пожал плечами. Казанцев сам был в растерянности – неофициальное опознание, проведенное через окошко вытрезвительского кабинета, ожиданий не оправдало.

Паша вновь повернулся к девушке. Та нервничала, то и дело поглядывала на часы.

– Простите, я могу идти? Там ведь деньги остались, да и работать надо.

Паша все не мог уяснить, как же строить беседу – то ли начинать жесткий разговор, то ли постепенно, не спеша решать внезапно возникший ребус. Поэтому он ничего не ответил.

Ответил знаток женской души:

– Идти?! Ты что, милая! Идти… Я тебя сам отправлю. Пешком до Магадана. По этапу в кандалах!

– За что? Я не понимаю…

– И тебя, и твоего красавчика Алика.

– При чем здесь Алик?

– Ладно, красотка, раз не доходит – слушай. Костик взял со стола блокнот.

– Шестого мая сего года гражданин Сергеев поменял в вашем обменном пункте две тысячи долларов. В тот же вечер он был ограблен тремя неизвестными в подъезде собственного дома. Примет нападавших не запомнил. Дальше. Двадцать третьего июля гражданин Тарасов купил у вас три тысячи долларов и две тысячи немецких марок. Двадцать третьего же неустановленными лицами был совершен вооруженный налет на его квартиру. Валюта похищена. Есть приметы… Так, теперь. Август месяц. После обмена четырех тысяч долларов, опять же в знакомом нам пункте, ограблен товарищ Тимашевский. В подъезде. Доставлен в реанимацию с открытой черепно-мозговой травмой. Скончался 14 августа. И наконец, шестого октября тремя личностями совершено вооруженное нападение на квартиру Белова Андрея Николаевича, во время которого был застрелен его знакомый, Кузнецов Антон. Похищена валюта, купленная накануне в небезызвестном пункте.

При чем здесь ты? Ты у нас в упомянутые дни несла валютную вахту. Согласно графику, имеющемуся в банке, то есть пятого октября. И еще одна маленькая деталька… При покупке валюты кассир требует паспорт с питерской пропиской. Чье-то умное распоряжение. На каждом обменнике висит предупреждающее объявление. На вашем, в том числе. Все ясно, милая Оленька? Расскажешь про Алика? Оленька заерзала на стуле:

– Подождите… но, может, это совпадение? Костик рассмеялся:

– Усеньки-пусеньки! Совпадение! Паша, я, конечно, верю в случайности, но совсем борзеть, зачем? Оленька, такие совпадения бывают в мексиканских и венесуэльских сериалах. Там их как тараканов в захламленном погребе. А у нас, Оленька, не совпадение. У нас тонкий расчет. Тот, кто меняет большие суммы, имеет, как правило, кучу заморочек, и всякие версии будут строиться исходя именно из этого, а вовсе не из того, что товарищ засветил паспорт в каком-то обменнике. Тебе остается позвонить прямо из ларька, благо телефон под рукой, и назвать адрес ожидающим бойцам. Заодно можно сообщить и приметы богатого клиента. Ребята берут ножик, пистолет или ломик и ждут будущего потерпевшего в подъезде. В крайнем случае, если его прозеваешь, можно зайти прямо в квартиру. Позвонить и спросить хозяина по имени. Что, не откроет? Откроет. А ты говоришь, случайность!

Когда я купил у тебя баксик, ты закрыла глазки на необходимость предъявления паспорта. Что с меня взять? Три семьсот. На обед в дешевой столовой. Я достаточно понятно изложил ситуацию? Давай теперь немного поохаем, повздыхаем, пожалуемся на тяжелую жизнь и, собравшись с духом, найдем достойное объяснение всем этим совпадениям. Слушаем.

– Зараза…

– Кто, я?

– Нет, эта…

Сплошная цензура в течение минуты.

– Браво! Повторишь потом помедленнее. Некоторые обороты я слышу впервые.

Оленька сжала кулачки. Ух, как страшно!

– Понимаете, у нас с графиком строго. Финансовая отчетность, наличные деньги. А эта Крыса… Подмени, подмени! Я откуда знала, что так обернется? Подменяла, конечно.

– Что за ерунда, Оленька! Как можно тебя незаметно подменить? Вы что, близнецы? А всякие там ведомости, типа «сдал-принял», подписи в документах, не знаю что еще…

– Ничего такого. С утра она сама приезжала, потом я ее меняла, а к вечеру она возвращалась.

– Ну хорошо, это ведь ты ее подменяла, а не она – тебя. Нелогично. Если б наоборот, тогда еще куда ни шло.

– Все правильно. Я что, за «спасибо, милая» ее подменяла? Сейчас, как же, баш на баш! Она меня тоже иногда сменяла.

– То есть пятого октября по графику должна быть ты, но фактически сидела она?

– Да, правильно.

– И ты нам немножко солгала, боясь разоблачения перед начальством?

– Место хорошее. Попробуй устройся сейчас куда-нибудь.

– Согласны. Ты теперь представляешь, как подружка использовала твою душевную доброту?.. Очень, очень практично. Часом, не она тебя устроила в будку?

– Вонючка!

Костик перешел за свой стол. Паша грыз авторучку.

– Теперь давай решать, – предложил Казанцев. – Либо ты в наших рядах, либо в чужих. Наши ряды мало того что тесны, но еще и где-то надежны.

– Хорошо.

– Отлично. Начнем смыкать ряды. Первый ряд – твой, начинай.

– С чего?

– С подружки, конечно, потом вспомни ее ребятишек, ну, и так далее. Говори все, что сочтешь нужным и ненужным. Как, кстати, ее фамилия?

– Краснова Елена. Отчества не помню. Мы учились вместе, до восьмого класса. Потом она осталась, я ушла. Отношения поддерживали. Жили рядом. Она вышла замуж, но через полгода развелась. Училась, кажется, в педагогическом, но бросила. Год назад я от предков ушла, живу у Алика. С Ленкой связь потеряла. Где-то в апреле случайно встретились, посидели в кафе, поболтали, то-се… Бабские разговоры. Случайно про работу заикнулась. Я заикнулась. Мол, не у дел. Ленка сказала, что может помочь, у нее только-только девочка в декрет ушла, есть местечко. Валюту в будке менять. Работа спокойная, стабильная. Зарплата средней руки, но это лучше, чем ничего. Я, конечно, ухватилась. Алик с иглы только слез, на врачей сколько ухлопали, возвращать надо… Потом о мужиках потрепались. Ленка тоже от родственников ушла после развода. Нового парня нашла. Я видала его. Денисом звать. Высокий такой, симпатичный. Живет где-то на юго-западе. Ленка с ним. У меня телефон есть. Когда она предложила дежурствами поменяться, мне и в голову ничего такого не пришло.

– А как сама Ленка в обменник попала?

– Я точно не знаю. Ее мать, кажется, устроила, тоже по блату.

– Опиши этого Дениса.

– Черненький, глаза карие. Стрижка короткая, но не бритый. Довольно плотный.

– Возраст?

– Лет двадцать пять. Может, поменьше.

– В чем ходил?

– Последний раз я видела его в белом плаще с высоким воротником.

– Чем занимается?

– Этого я не знаю.

– Погоди-ка. – Паша достал из стола фотороботов, составленных со слов Белова. – Взгляни, на кого-нибудь похож?

Ольга поморщилась:

– Господи, что за уроды? Таких ведь не бывает. Комиксы какие-то.

– Не оскорбляй талант наших экспертов. Какие получились, такие получились. Представь, что один из них обязательно Денис, и, исходя из этого, укажи наиболее похожего.

Ольга наморщила лоб и ткнула в один из рисунков.

– Вот этот ближе. Только лицо сверху немного утрамбуйте, и, в принципе, похож.

– Утрамбуем. С этим как раз ничего сложного. Так, давай дальше. Машина у них есть?

– Да, «семерка».

– Цвет?

– Кажется, белая или грязно-белая.

– Что еще про него Ленка рассказывала?

– Да, в общем, немного. Мы же не так часто встречаемся. В основном перезваниваемся. Живут одни. Квартира Дениса. С родителями разменялись.

– Сколько комнат?

– Кажется, две.

Костик опять вылез из-за стола и начал расхаживать по кабинету, как цапля по болоту.

– Так, Олечка. Ситуация, сама видишь, довольно щепетильная. Ленка тебе вроде как подруга, вроде как на работу пристроила, но, с другой стороны, она же тебя и подставила. Поэтому тебе, как того требует человеческая натура, надо бы ответить той же монетой. Беседы на тему «прости ближнего своего» давай оставим в стороне. Они хороши для тех же мексиканских сериалов или индийского кино. Посему у меня предложение.

Во-первых, о том, что была здесь, само собой, никому. Виноват за штампованную фразу.

Во-вторых, вспомнишь как можно точнее, сколько раз и когда вместо тебя сидела Леночка. Ведь тот список, что я зачитал, наверняка далеко не полон.

И в-третьих, прекратишь в будущем ругаться матом. Девушке с такой внешностью это западло. Немного шокирует. Даже нас, которых уже ничего шокировать не может.

Ольга ухмыльнулась.

– Это не в порядке назидания, это в порядке совета. Дружеской такой рекомендации, – уточнил Костик.

Ольга прикурила. Костик снова сел.

– Итак? – выдержав паузу, спросил он и, видя, что собеседница в затруднении, напомнил. – Не стройте из себя подругу-героиню. Мы живем под одним небом и дышим одним воздухом. Если потом появятся всякие глупые угрызения, можешь прийти ко мне, я отпущу тебе все грехи и выдам индульгенцию. Абсолютно бесплатно. Тебе, может, календарик дать, для надежности.

– Не надо. Мы менялись раз восемь.

– С мая?

– Да.

– Последний раз 5 октября?

– Да, то есть…

– Что то есть, милая моя?

– Я ж… я ж сегодня за нее сижу. Вы меня так напугали, когда приехали, что я забыла совсем.

– А когда она за тебя сидеть будет?

– Не знаю… Ну, в смысле, мы конкретно не договаривались. Когда мне день понадобится, она отработает.

– Замечательно. Просто замечательно. И когда примерно ты планируешь побездельничать?

– Не знаю. Пока не решила.

– Зато я решил. Завтра. Тебе срочно понадобится в женскую консультацию. Очень, очень срочно. Нельзя терять ни дня. Поняла?

– Но…

– Она тебя подставила.

– Хорошо.

– Умница, тебя б в разведку. В общем, слушай. Сегодня прямо из ларька или из дома позвонишь Леночке и сошлешься на первые признаки или еще на что-нибудь – это не суть. Попросишь ее на завтра тебя подменить. Да, вот еще что. Ты обычно заранее предупреждала подружку о предстоящем отгуле или радовала накануне?

– Заранее. Дня за три. У нее ведь тоже планы могут быть.

– Тем лучше! Очень, очень хорошо. Время не теряем. Беги в свой ларек, меняй валюту, радуйся жизни. Смотри, чтоб фальшивку не подсунули. Так, все. Вот наш телефон. Как только с Аленой Договоритесь, перезвонишь сюда. Спросишь Казанцева, это я, или Гончарова, это вот он. Смотри, не перепутай, хотя по телефону, в общем-то, не видно. Ждем звонка. Действуйте, Ольга.

Ольга опять усмехнулась, придавила окурок, оставив его в блюдце-пепельнице, одернула куртку и направилась к дверям.

– Не забудь, – бросил вдогонку Казанцев, – она тебя подставила…

Когда пружина вернула дверь в положение «закрыто», Паша спросил:

– Казанова, куда такая спешка? Почему завтра, а не на той неделе, скажем? Могли бы основательно подготовиться, все про этого Дениса разузнать, его приятелей охватить.

– Потому что, Паша, у этого Дениса тоже не будет времени подготовиться.

– А ему-то что готовиться?.. Хе, своим дружкам свистнул, а как прилетят, сиди на жердочке и жди звоночка-наколочки. Получил – выехал – опустил. Поспешил ты, Константин Сергеевич. Кровь, что ли, заиграла? «Ругаться матом вам не идет…» Тоже мне, Сухомлинский. Пускай ее Алик воспитывает, а ты бы лучше башкой думал. Где они звонка будут ждать? Ты уверен, что у этого неутрамбованного Дениса? То-то. А мы ни фига не знаем. И как их тормозить? С поличным? Очень сомневаюсь. Мы не в Майами: телефоны – на прослушку, за клиентами «хвосты», «жучки» – в сумки. Дай Бог, машину раздобудем да пару ОМОНовцев в подмогу.

– Зачем с поличным? В хате соберутся, там всех и накроем…

– В какой хате?! И как мы узнаем, собрались они или нет? Стоять в подъезде, зырить – где пузырить?

– Твои предложения? Еще полгода ждать? Если завтра опять кого-нибудь убьют, мы бросим этот вариант и закрутимся со свежим. А к убийству Антона будем возвращаться только перед очередной проверкой, чтобы вшить липовую справочку в дело. Поэтому и спешу, понял? Потому что нас мало, а убивают много. Завтра у нас реальный шанс накрыть всю эту кодлу. А когда они здесь будут, я в доску расшибусь, но узнаю, кто стрелял в Антона…

– Героический ты больно… Таких не бывает.

– Можешь не лезть, если не хочешь. С Вовчиком справимся, да с Петровичем.

– Чего ты возмущаешься? Я что, против! Я только хочу сказать, что спешка здесь ни к чему.

– Все, ты меня утомил. Скажи лучше, где Колька с Лешкой?

– Черт, они, кажется, до сих пор на чердаке, кино снимают. Про них и забыли совсем.

– Давай, вместо того чтобы ненужные дебаты тут устраивать, сгоняй на чердак и выищи их. Кассету потом в РУОП отправим, опаки нужнее. А с этим Денисом разберемся. Заира разберемся…

ГЛАВА 11

– Мужик, спички есть?

– Я не курю.

– Я что, спрашиваю, куришь ты или нет? Спички, говорю, есть?

– Нет, нету.

– Тьфу…

Костик нервничал. На них уже подозрительно косились. И не удивительно – в тесном кружке паслось пятеро субъектов, один из которых почти с уголовной стрижкой, еще пара – просто бандиты, а оставшиеся двое хоть и похожи на рабочий класс, но с учетом их связи с тремя первыми особого доверия не внушают. И непонятно, зачем они собрались на лестничной площадке кооперативного дома и что уже полчаса высматривают в окошке. Ну, как убить кого затеяли? Или ограбить? Газеты мы читаем, телевизоры смотрим, что творится в городе, примерно знаем. А поэтому подозрительно…

– Бля, где спички-то взять?

– Потерпишь, угомонись. Сгоняй лучше, еще раз Петровичу брякни. Может, объявился.

– Да только что бегал. Что я, «Мерседес»?

Казанцев, прижав лицо к стеклу, начал обозревать двор.

Ждали СОБР. Петрович обещал договориться с начальством. Подмога живой силой и техникой никогда не помешает. Младший оперативный состав в лице Леши и Коли с семи утра сшивался возле подъезда и высматривал всех схожих с фотороботами. С портретами налетчиков не сошелся никто, но с похожей одеждой пара человек зашла. И как заметил склонный к конспирации и артистизму Леша, оба позвонили в заветную дверцу.

Дверца, к сожалению, хоть и была заветной, но одновременно была и бронированной, посему прикладывание к ее холодной поверхности уха с целью получить дополнительную информацию результатов, увы, не дало никаких.

Младшие быстренько отзвонились старшим, поставили их в известность и продолжили наружное наблюдение. Паша, Костик и Вовчик не замедлили прибыть, благо метро работает довольно стабильно; Петрович же остался дожидаться крутых ребят в масках.

К полудню ни Петрович, ни обещанная подмога в подъезд, где проживал Денис, не прибыли.

Поэтому Костик вполне законно нервничал, ругался и искал спички. Ломать бронированную дверь голыми руками – глупо и нереально, стоять в подъезде неизвестно сколько и пугать жильцов тоже не хотелось, а позвонить и попросить открыть дверь властям для ареста хозяев в планы не входило, потому что неизвестно, что у хозяев на уме и как они отреагируют на подобную просьбу.

Другое дело, когда рядышком СОБР или ОМОН. В случае отказа хозяев подчиниться законным требованиям ребятки за одно мгновение вынесут любую дверь вместе со стеной, вынесут любую стену вместе с дверью или, на худой конец, просто стену, оставив дверь в покое. Только скажи «Фас!». Что ждет хозяев в последующие прекрасные секунды, просто не хочется представлять. Вполне возможно, вторая группа инвалидности. Даже если хозяева окажутся не при чем. А надо было дверь открыть, раз попросили. «А мы думали, вы налетчики в масках. Или ниндзи из Китая. Испугались». Ну и напрасно. Мы защитники. А вы бы лучше шину на руку наложили, чем стоять и возмущаться. У вас потом кость не срастется, нас ведь обвините.

– – Ладно, хватит тут помойку нюхать, пошли Рискнем. Вдруг откроют, – внес инициативу Белкин.

– Может, еще минут десять подождем? Должны приехать.

– Раз сейчас не приехали, значит, вообще не приедут. Петрович – мужик обязательный, не получилось, наверное, договориться.

– Берем резко?

– По возможности. Главное – чтобы открыли.

– Черт, никто власть не уважает. Хотят – открывают, хотят – не открывают.

– Надо знать волшебное слово, – сказал Вовчик.

– Тогда было бы слишком просто…

– Пошли.

Белкин расположился прямо напротив глазка, максимально демонстрируя свою бритую макушку. Бандитообразные младшие оперы, разминая пальцы, заняли позицию на флангах. Паша с Костиком встали на ступеньках, прикрывая тылы.

– С Богом! – выдохнул Вовчик и со всей силы надавил на кнопку.

Звонок затрещал на низких тонах, но довольно пронзительно. Вовчик палец с кнопки не убирал. Побыстрее, граждане, побыстрее…

Голос из-за двери отозвался:

– Кто?

– Болт в пальто!!! – рявкнул на весь подъезд Белкин. – Ты что, мудак, два этажа говном затопил! Ты когда последний раз крестовину фановой трубы проверял?! Что, капусты лишней много, за ремонт платить?! Открывай живо, етицкий в рот-компот!!!

После таких великолепных и волшебных слов открылась бы любая дверь. Даже сказочного восточного Сезама. Потому что никаких сомнений в их правдивости не возникало, как и не возникало вопросов о неожиданном визитере. Крестовина фановой трубы – довольно специфический термин… Сейчас, сейчас, конечно… Чините, ради Бога…

Младший оперсостав действовал, как всегда, оригинально, то есть прямым в челюсть. Белкин аж присел от просвистевших справа и слева кулаков.

Полет открывшего дверь парня прервался только у противоположной стены, до которой, как прикинул Вовчик, было метров пять.

Леша с Колей уже преодолели это расстояние, свернули налево в комнату и, кажется, вплотную занялись фановой трубой. Когда Белкин с остальными заглянули внутрь, с «ремонтом» было покончено. Два человека лежали на турецком ковре, закрывая ручонками головки. Над ними в бокс„рских стойках пританцовывали «сантехники», как всегда в таких случаях, довольные, что самая ответственная часть операции была доверена их кулакам.

– Порядок? – на всякий случай уточнил Костик, хотя порядок мгновенно бросался в глаза.

Белкин, помня историю с опером Витькой, шустрил по шкафам и другим предметам мебели. Когда мебель закончилась, он устремился к холодильнику. Товарищ у стены тем временем зашевелился. Паша, заметив его попытки встать, приготовил средства оказания первой помощи, а именно браслеты-наручники. К сожалению, из-за взаимной несогласованности этот необходимый в сантехнике предмет оказался в единственном числе. Гончаров, однако, не растерялся.

Он взглянул на поднимающегося Дениса, на уже поднятых его компаньонов в комнате, ухмыльнулся и хохотнул. Быстренько схватив хозяина квартиры за массивную, в палец толщиной, висевшую на шее цепь, он защелкнул на ней одно кольцо наручников и закрепил фиксатором. О следующем шаге Паши можно даже не говорить. Толстые золотые цепи до добра еще никого не доводили. От них одна головная боль. Конечно, штуковины красивые, но красота, как известно, дорого стоит. Золотое правило механики. Выигрывая в одном, непременно проигрываешь в другом. Физика.

Минуту спустя троица стояла на том же турецком ковре, сцепленная единственными наручниками за толстые якорные цепи. Толщина цепей гарантировала их прочность, и вырваться из оков было проблематично.

Белкин вернулся с кухни, в одной руке держа надкусанный кусок «салями», а в другой – осторожно, двумя пальчиками – короткоствольный «Бульдог».

– Фья хреновина? – жуя колбасу, обратился он к скованным одной цепью. – Нафли, где хранить, в холодильнике! Кофтик, тащи фонятых.

Денис, как хозяин и как предводитель преступного сообщества, заверещал первым:

– В чем дело? Кто вы такие?! Вы ответите… Коля и Леша встали с дивана. Денис умолк.

Коля и Леша сели.

Казанцев притащил двух молодых девчонок.

В качестве понятых.

– Черт, полподъезда обегал, кроме них, ну, никого…

– Костик, извините, но вы бабник.

– А кого, старушенций приглашать? А на суд кто их потащит, если что? То-то. Правосудию нужны молодые и красивые. Правда, девочки? Телефончики, будьте любезны.

С формальностями было покончено за считанные минуты. Паша созвонился с одним из отделов и выклянчил для перевозки задержанных налетчиков УАЗ.

После обнаруженного в холодильнике мелкокалиберного револьвера у оперов не возникало никаких сомнений в причастности троицы к налету на квартиру Белова. Плюс внешнее скотство, вернее сходство, плюс валюта, плюс их неподдельный испуг. Так что, все, в принципе, было ясно.

– Смотри, сорвутся с цепи, – кивнул Белкин Паше.

– Спокойно. Эти цепи паровоз выдержат. Ну, что, хлопцы, кто из вас пойдет паровозом, а кто пристяжным? Выбирайте – и шагом марш! Ту-ту на Колыму… Пошли, пошли.

Передвижение происходило с трудностями и опасностями. В коридоре Дениска-паровоз оступился и чуть не придушил остальных. Осторожней, господа.

На улице господ поставили у стены и стали ждать желто-голубого такси. Однако вместо такси неожиданно подъехал военный фургон с маскировочными разводами на бортах. Из кабины выскочили взволнованный Петрович и широкоплечий, невысокий, абсолютно спокойный усач в камуфляжной форме с черной вязаной шапочкой на голове.

– Ждете, мужики? – виновато спросил Таничев. – Черт, «Запорожец» зацепили. Пришлось разбираться. Ну что, пошли?

– Кого берем? – пробасил усатый камуфляж.

– Вон этих, – кивнул Вовчик на стоящих у стены.

– Понял. – Усач дернул за край шапочки, и она закрыла лицо, оставив лишь смотровые щели для глаз. Рыцарь печального образа. Городского типа.

«Рыцарь» свистнул, и из фургона выпрыгнуло еще человек пять пехотинцев в дырявых шапочках. Со свистом взметнулись дубинки, словно мечи вынырнули из ножен.

– Вперед!!!

– Пого… ди-те… Ох, е…

Белкин сел на траву и схватился за голову.

– Они же уже…

Данные мелочи группу захвата не интересовали. Группа захвата действовала, как всегда, четко и слаженно. Мы что, зря тренируемся, зря тратим бензин, зря разбираемся со всякими владельцами «Запорожцев»? Из-ви-ни-те…

– Опять на суд вызовут, – вздохнул Белкин, а ведь самое обидное, что он тут абсолютно не при чем. Ребят в масках не вызовут – они в масках.

Вопросы, связанные с развернувшимися событиями, волновали Вовчика только в этом аспекте. Что касается некоторых неудобств, испытываемых сейчас Денисом и его птенчиками, то это никого из присутствующих не волновало. Конечно, конечно, человек высоких моральных качеств скажет: «Ну, что ж вы так? Ребята где-то оступились, надо им помочь, надо их понять, а не мордой в грязь! Мы ведь так ни от какой преступности не избавимся!»

Ну, разумеется, оступились! И не один раз. По нашим неточным данным, четырежды за одно лето. Сплошное спотыкание. Будто пьяные.

Вот мы их немного и отрезвим, чтобы они совсем не упали.

Дениса с остальными брали минут пять. Наконец взяли. Когда их подвели к машине, Белкин втайне порадовался, что СОБР пока работает на их стороне. В смысле, на милицейской. Казанцев, взглянув на «взятых», что-то вспомнил, сунул руку в карман куртки и извлек оттуда ксерокопии фотороботов.

– Во, теперь похожи! Паша, глянь, копия! Утрамбовали! Ну, дают! Вот так и будем проводить опознание! Факт, они! Факт!

ГЛАВА 12

Петрович осторожно заглянул через плечо сидящего. Тот старательно выводил строчки в блокноте. Красивый почерк. Таничев пригляделся.

«Работа ведется пассивно, план намеченных мероприятий не выполняется, нет взаимодействия с другими службами. Выдвинутые версии неконкретны и носят формальный характер…»

Петрович закрыл глаза. Опять началось. Как тогда, в зале. Падение во времени. Быстро-медленное падение.

Ревизор проверял одно из наиболее подготовленных к проверке дел. Заказное убийство без всяких надежд на раскрытие ввиду грамотного исполнения.

Паша сделал по нему все, что было возможным, хотя бы в бумажном плане. А оказывается, не все. Оказывается, нет взаимодействия…

Предвидя реакцию на остальные дела, Петрович вздохнул. Что здесь говорить о тех ОПД, что готовил Казанцев, который любил писанину как алкоголик – кефир во время банкета.

Ревизор был молод и строг. Внешне. Внешне молод и внешне строг. Из Москвы-столицы. Пока он ничего не говорил. Только писал и лишь иногда сердито вздыхал, выражая как бы еле сдерживаемое недовольство.

Ребят не было. Они разбирались в территориальном отделе с командой Дениса. Петрович принял ревизора на себя. Увы, в этом СОБР ему не помогал. О чем в душе Таничев крайне жалел.

Полчаса назад позвонил Костик, сказал, что Белов опознал двоих, в том числе и Дениса, третьего пока не смог. Придется, вероятно, проводить повторное опознание, когда у налетчика спадет с мордашки опухоль. Ленку Краснову уже привезли, она ломается, протестует, но через час Костик с ней закончит. Молода и соплива, хоть и строит из себя Маргарет Тэтчер. Недолго ей осталось.

В Антона стрелял Денис. Он сознался и, как водится, клянется, что не хотел. Это естественно. Ну, конечно, не хотел. Про это на суде присяжных и расскажешь. Вполне возможно, тебе поверят.

Белкин умчался в другой отдел. Там прошла, информация о двойном убийце. В смысле, убившем мужа и жену в общаге. Вовчик пока не отзванивался.

Таничев подошел к окну. На улице слегка подморозило. Первый гололед. Стало быть, вырастет число черепно-мозговых. Сдвинутая психология. Любое событие, даже изменение погоды, автоматически рассматривается с точки зрения возможных криминальных последствий. Хотя… Тот же шофер рассмотрит гололед в виде возросшего риска на дорогах. Профессия.

Петрович протянул руку за занавеску и достал пузатую литровую «Россию».

– Может, прервемся? Чисто символически. Мы «мокруху» сегодня подняли.

– У меня много работы. И я не люблю… это.

– У вас впереди два месяца. Чего торопиться? Дела не волки – не утащат телки. Потом работаться легче будет. Очень стимулирует.

Молодой и строгий начал слегка покашливать, испытывая вполне понятное неудобство. С одной стороны, ответственная миссия, налагающая определенные правила поведения, строго должностной подход, а с другой – а почему бы в самом деле не прерваться? Их ведь действительно прислали на целых два месяца. Поселили в нулевозвездочной гостинице, даже без буфета, командировочных дали с гулькин нос, инфляция съест их за неделю, а работу поручили серьезную и ответственную. Попробуй выдержи.

– Давайте, Игорь Андреевич, не стесняйтесь. – Таничев уже скрутил ярко-красную пробку. – Все мы люди. А мы, кстати, не просто люди, а еще и менты. Давно в органах?

– Год… Будет в декабре.

– Нормально. Раз год продержались, значит, наш человек. Сами знаете, что такое «мокруху» поднять. Тем более огнестрел. Грех не дернуть по сто. Я вам потом помогу. Где что непонятно, вместе разберемся.

Петрович разлил водку в два высоких бокала с эротическими переводными картинками на бортах. Эти стаканчики даже без жидкого содержимого так и просились в руки. Рассмотреть, что это там нарисовано.

Игорь Андреевич положил авторучку.

– Первый раз в Питере? – спросил Таничев

– Да.

– Ну и как?

– Ничего.

– Ну, давайте. За первое знакомство.

– Запить бы чем…

– Без проблем.

Предусмотрительный Петрович вновь протянул руку за занавеску и достал двухлитровый баллон ярко-красного лимонада.

– Может, на зуб что хотите?

– А есть?

– Без вопросов.

Два бутерброда с резко пахнущей колбасой легли на стол.

Эротические стаканы звякнули, словно гонг на ринге. Первый раунд.

«Кто ж вас таких сюда прислал?..»

Эксперт спрятал свои дактилоскопические приспособления в сумку.

– Завтра будет готово.

– Вряд ли совпадет. Они в перчатках работали.

– Все равно. Отправим в Главк, на компьютер. Пускай по городу проверят. Может, где наследили…

– Отправляйте.

Эксперт закинул сумку на плечо и направился к двери. Потом вдруг остановился:

– Да, кстати, вы этого, который на четырех убийствах свои пальцы оставил, еще ловите?

– Мы всех ловим.

– Можете не ловить. Не, в общем, ловите, но не его.

Паша удивленно поднял брови:

– Ты бы по-русски объяснил. Кого ловить, а кого не ловить.

– Да это Петька, мудак. Может, слышал, новенький наш? Сидели вчера, бухали. Решили пошутить. Петька сам себя откатал и отправил дактокарту ради хохмы на компьютер. Вдруг, говорит, я где засвечен. Идиот. Через два часа целая бригада в РУВД примчалась. Плюс все начальство с замами. Где, говорят, этот, чья дактокарта. Компьютер выдал четыре убийства. На всех – его пальцы.

Паша во всю глотку заржал.

– Тебе сейчас смешно, а нам не до смеха было. Служебную проверку назначили. Ну, надо ж таким бараном быть?! Сначала вещицу полапает, а потом с нее свои же пальцы снимает. И еще на компьютер отправляет. Маньяк, маньяк… Не маньяк, а мудак. Ладно, пока.

***

В дверях эксперт столкнулся с Казанцевым. Костик, уступив, зашел в кабинет.

– Чего ржем?

– Да эксперт анекдот рассказал. Старый, но смешной. Ну, как Леночка поживает?

– Леночка чистописанием занимается.

– Явка?

– Конечно. Мне хватило пятнадцати минут. Из них десять она плакала, а я вытирал ей сопли.

– Реветь-то зачем?

– У нее проблемы с волосами. Перхоть, короста, выпадение.

– «Проктер и Гэмбл» посоветовал?

– Само собой. Только этим и успокоил.

– Сколько эпизодов обещала написать?

– Как раз это я не уточнил. Дело в том, что она ведь сама пришла, попросила лист бумаги, пояснила, что хочет раскаяться. Вот сейчас напишет, тогда и посчитаем.

– Ах, ну да. Ты, конечно, напомнил, что, чем больше, тем лучше?

– Обижаешь.

– Хорошо, подождем.

– К себе поедем?

– Неохота. Я лучше еще раз на какое-нибудь задержание слетаю, чем за писанину отдуваться.

– Перед Петровичем неудобно.

– Петрович – дипломат, без нас управится. Давай лучше здесь посидим. Вдруг Вовчик отзвонится, поможем.

– Не сегодня, так завтра. Все равно отдуваться придется. Кстати, кто там по графику на выговор претендует? Не помнишь? Надо все-таки Петровичу позвонить. Пусть учтет. Чтоб невинные не страдали.

– Невинных, похоже, не будет. По «шапке» все получим. Черт, у меня, кажется, в одном деле порнографический журнал остался.

– Ничего, сойдет за фототаблицу. Петрович не дурак – объяснит. Мол, следственный эксперимент засняли. Не переживай.

Костик поднялся:

– Пойду гляну, как там Леночка. Может, что забыла, так я напомню. Она ж сама пришла, чистосердечно, а поэтому могла кое-что подзабыть. В порыве раскаяния. Это бывает.

– Игор-р-рь П-т-ровч… Ты ни-и-ичего не понимаешь. Ни-и-иго!

– Да, тезка. Я ничего не понимаю. А ты понимаешь?

– Пони… Тес… Я все понимаю. Погоди… О, это что, все?!

– У нас все не бывает. У нас как в Греции… Поворот красной пробки против часовой стрелки. Приятный хруст, затем не менее приятное бульканье.

– Давайте, Игор-р-рь П-т-р-ч. За что?

– Сейчас посмотрим. Так, что тут? Отсутствие взаимодействия с другими службами. От-лич-но! За отсутствие взаимодействия. Будь здоров. Бутерброд, бутерброд…

– Спсибо. У вас бутербродная фабрика под столом?

– НЗ.

– Э-э-э… Вы знаете, И-г-рь Петр-ч, зачем нас пригнали? А? Вы ни-че-го не знаете…

Ничего не значащий жест покручивания рукой над головой. Вспомогательная жестикуляция.

– Вы думаете там, – палец в потолок, – там кого-нибудь ваши убийства волнуют? Тес… – Переход на шепот. – Там ваши убийства никого не волнуют. Ни-ко-го… Но, извините, Игрь… как там… я должен на вас накапать. Такова ус-та-нов-ка. Должен. Покурим? Сп-сибо. Потому что, если я не накапаю на вас, тьфу, черт… они накапают на меня. Тес… Оч-нь хорошо. Самому большому папе не нравится папа поменьше… Вы не знаете… Я все знаю. Так-то, Иг-рь… маленький папа не нравится папе большому, потому что занимает одно креслице… Тсс-с. Я тебе ничего… Лады?

Утвердительный кивок.

– У меня потухло. А, спсбо. Табак сырой. А кресел почему-то на всех не того… не хват… не хватает… Очень жаль. Не могут наделать. Потому, извини… те, Иг-р… Гр-гр… Тсс-с… Я все зна…

– Все нормально. Я тоже все знаю, тезка. Я двадцать лет в системе. Все идет, как должно идти. Спокойнее… Без жестов. Все нормалек. Еще по сто?

– Давай… те.

– Но потом по домам. Рабочий день – капут. Мы сидим, а деньги не идут. Бардак. Завтра продолжим. Ну, будь, за кресло… Ф-ф-фу!

Игорь проверяемый помог Игорю проверяющему надеть пальто.

– Щас выйдешь и сразу налево. Прямо, прямо до метро. Осторожно, гололед…

– Я все з-н-ю… Ты отличный мужик, но пойми, я должен.

– Да, да.

Игорь Андреевич вышел на улицу, определил, где лево, где право, прищелкнул пальцами и сделал несколько шагов согласно выбранному направлению. Направление было выбрано верно, но без учета гололеда. Хотя предупреждали. Прямо напротив дверей с надписью «Медицинский вытрезвитель» Игорь Андреевич поскользнулся, абсолютно безуспешно помахал руками и рухнул оземь. Робкие попытки вернуться в исходную позицию в связи с перегрузкой «Россией» успеха не возымели. Выше ватерлинии он подняться уже не смог.

Пять минут спустя вышедший покурить дежурный вытрезвителя заметил бедного ревизора, изумился наглости населения, дошедшего до того, что нажирается возле единственной цитадели борьбы с алкоголизмом, после чего свистнул своих санитаров и приказал оказать клиенту помощь.

Петрович, досмотрев через окошко процесс поднятия и транспортировки тела, прибрал на столе, поставил недопитую «Россию» на подоконник, выключил свет и прилег на диван. Возвращаться по такому гололеду рискованно, кабинетный диван надежней. А неудобства можно и перетерпеть. Игорь Андреевич, в конце концов, тоже не в отеле, а за стенкой.

Какой кошмар. Проверяющий из министерства в первый же день ревизии ухитрился попасть в вытрезвитель. Очень неприятный конфуз. Значит, завтра пришлют нового. Пускай. «Россия» еще осталась, а кончится – купим снова. «Россия» бесконечна, «Россия» бездонна. Лишь бы цирроз не заработать.

Таничев блаженно потянулся, закрыл глаза, повернулся на бок и захрапел.

Вовчик постоянно просыпался от шума дребезжащих вагонов. Трамвайные пути пролегали прямо под окнами. Многие жильцы давно к этому привыкли, а Вовчик – нет. Он вздрагивал, ворочался и не мог больше заснуть. До самого утра. Взвешенное состояние полусна, полужизни. Хотя сон – это тоже жизнь. По другую сторону сознания.

С недавних пор Вовчик страдал необъяснимой бессонницей. Вернее, этим полувзвешенным состоянием. Реальность переходит границы сна, сон вторгается в реальность, и очень трудно понять, что происходило, а что произойдет через минуту. Что вообще происходит.

***

Мелькание знакомых и незнакомых лиц, падение с огромной высоты в бездну, голоса, музыка. Опять грохот трамвая. Шорохи за дверью, шаги в коридоре. Сон? Кажется, нет. Слишком отчетливо. Или все-таки сон? Черт, когда же это началось, эта ночная полужизнь? Ведь раньше не было.

Спи, Вовчик, засыпай… Я и так сплю. Кажется, сплю. Или лечу? Вниз. Нет, это не я лечу. Он летит. Я остался. Я жду. Зачем он это сделал? Зачем он летит?

Она сказала мне, что это инферно. Подождите, она не могла этого сказать. Ее там не было. Никакого инферно. Он прыгнул сам. Только сам. Двенадцать этажей полета. Он летел к ним. Он прилетел к ним… Нет, он все еще летит. Бесконечный полет.

…Я знаю, Наталья, это инферно. Ты просто не чувствуешь его, Наталья. Человек не может его чувствовать, он только становится его жертвой. Оно как раковая опухоль. Раковые клетки есть в любом организме, но они безвредны, если их не тревожить. Инферно тоже есть внутри каждого из нас. И оно тоже безвредно, пока… Пока что? Не знаю. Прости, Наталья, не знаю…

…Грохот за окном. Господи, какая Наталья? Та, из библиотеки? Я сплю или нет? Антон? Это ты? Что ты здесь делаешь? Уходи, пожалуйста, уходи… Я хочу спать, дай мне заснуть, по-жа-луй-ста, дай мне заснуть.

…Оно внутри. Пока… Его потревожили. Оно вырвалось. Уже вырвалось. Оно здесь. Готовьтесь.

Не-е-е-ет!!! Нет никакого инферно! Полный бред и абсурд! Я никогда не верил в эту чертовщину! Я реалист, я нормальный человек!!!

«Но почему же он убил их?» – «Почему? Да потому что… Потому… Я не знаю. Я хочу проснуться! Отстаньте от меня, слышите? Отстаньте от меня! Все!!!»

Грохот.

Вовчик открыл глаза. А может, и не закрывал. Просто думал, что они закрыты. Кажется, уже утро. Часов видно не было, но он чувствовал время.

Он поднялся с постели и повернул будильник к свету, падающему из окна. Да, утро. Можно не ложиться.

Надо будет сходить к врачу, выписать пилюль от бессонницы. Иначе с ума слечу. Инферно, надо ж! Это после вчерашнего чересчур насыщенного дня.

Вечером убивший семью в общаге позвонил матери. Сказал, что заедет за деньгами. Его ждали. В последний момент он чего-то испугался. Нажав кнопку звонка, вдруг рванул вверх по лестнице, оттуда выбрался на крышу. Последнее, что видел взобравшийся следом Белкин – это растворившийся в звездной тьме силуэт. Никто уже не узнает, зачем парень сделал этот шаг. То ли хотел запрыгнуть на ближайшую лоджию, то ли… Двенадцать этажей полета.

Звонок. Вовчик вздрогнул. Что это? Будильник? Телефон? Дверь?

Еще раз. Телефон.

Белкин снял трубку.

– Вовчик!!! Это я, Таничев! У нас опять прорвало!!! Ты куда телефон аварийки засунул? Тонем! Фу, вонища! Давай лети сюда! Слышишь, Вовчик?!

Белкин потряс головой, потом улыбнулся. Это уже точно не сон. Слава Богу, проснулся.

– Телефон на моем столе, под стеклом. Ты держись там, я выхожу.

Он положил трубку и подошел к окну. Жизнь на проспекте, несмотря на ранний час, шла полным ходом. В открытую форточку влетали голоса этой жизни.

– Какой красавец, а? Прямо в девятку… Гигант…

– Башка как барабан. Перегрузка. Пивка бы…

– В эфире «Радио-Балтика», доброе утро…

– Серега, одолжи до получки…

– Не забудь купить молока Ваське…

– Мама, скажи Витьке, чтобы не плювался. А то я ему всю молду лазобъю…

– Я люблю тебя, знаешь…

– Я тоже…

Вовчик еще раз улыбнулся и направился на кухню варить кофе.