Глава XV

— Прощай, Бесс. Я обещал тебе полсотни. Вот целая сотня, все, что Битон дал за мою мебель. Накупишь себе нарядов на первое время. В конце концов, ты славная девочка, хоть и доставила нам с Торпом кучу неприятностей.

— Ежели повстречаете мистера Торпенхау, передайте ему привет.

— Непременно, моя дорогая. А теперь помоги мне подняться по трапу и отыскать каюту. Скорей на борт, и девушка… и я свободен, вот что я хотел сказать.

— Но кто же будет присматривать за вами на пароходе?

— Главный стюард, ежели деньги чего-нибудь стоят. Доктор, когда придём в Порт-Саид, ежели я хоть немного знаю докторов Пиренейско-Восточной линии. А там бог мне поможет, как помогал всегда.

Бесс отыскала каюту Дика, пробравшись среди неистовой суматохи через толпу провожающих и плачущих родственников. Он поцеловал её и лёг на койку, дожидаясь, когда палуба опустеет. Давно привыкший передвигаться в темноте по своей квартире, он хорошо представлял себе расположение всех судовых отсеков, а необходимость самостоятельно заботиться о себе, о своих удобствах пьянила его, как вино. Едва пароход, рассекая воду винтом, поплыл вдоль доков, он уже свёл знакомство с главным стюардом, щедро ему заплатил, обеспечил себе удобное место за столом, распаковал вещи и с блаженным чувством расположился в каюте. Все здесь было так знакомо, что ему почти не приходилось нащупывать дорогу. Потом бог явил великую милость: от усталости Дик забылся глубоким сном, не успев предаться мыслям о Мейзи, а когда проснулся, пароход уже вышел из устья Темзы и бороздил шумные воды пролива.

Грохот машин, запах нефти и краски, привычные звуки за переборкой пробудили в нем радостную готовность идти навстречу новой судьбе.

— Как чудесно вернуться к жизни!

Он зевнул, сладко потянулся и вышел на палубу, где узнал, что пароход уже почти на траверсе Брайтонского маяка. Это не сравнить с открытым морем, как не сравнить Трафальгарскую площадь с ширью полей; настоящий простор открывается лишь за Уэссаном; но все равно Дик уже ощущал на себе целительное воздействие морской стихии. Мелкая зыбь раскачивала пароход, заставляя его беспомощно рыскать носом; а волна, набежавшая с кормы, окатила ют и сложенные штабелем новёхонькие палубные кресла. Дик услышал всплески и звон разбитого стекла, ощутил на лице жгучие удары брызг, с наслаждением принюхался и начал пробираться в курительную возле штурмовой рубки. Там его настиг бурный порыв ветра, сорвал с него шляпу, и он остался стоять в дверях с непокрытой головой, а стюард из курительной, угадав в нем бывалого мореплавателя, заметил, что после выхода из Ла-Манша волнение ещё усилится, а в Бискайском заливе, чего доброго, начнёт даже штормить. Оба эти предсказания сбылись, и Дик почувствовал себя на верху блаженства. В море позволительно и даже необходимо крепко хвататься за пиллерсы, распорки и тросы, переходя с места на место. На суше человек, который нащупывает дорогу, заведомо слеп. В море даже слепой, если он не подвержен морской болезни, может вместе с судовым доктором посмеиваться над слабостью своих спутников. Дик рассказал доктору про всякие удивительные случаи — а такие рассказы, если умеючи их преподнести, ценятся дороже серебра, — курил с ним до глубокой ночи и так расположил к себе этого легкомысленного человека, что тот обещал уделить Дику несколько часов по прибытии в Порт-Саид.

А море то бушевало, то успокаивалось по воле ветров, машины днём и ночью тянули свою бесконечную песню, солнце с каждым новым восходом припекало все жарче, индиец-цирюльник Том по утрам брил Дика под приподнятой решёткой люка, куда задувал прохладный ветерок, над палубой растянули тенты, пассажиры оживились, и вот наконец пароход пришёл в Порт-Саид.

— Отведите меня, — попросил Дик доктора, — к мадам Бина — если, конечно, вы знаете её заведение.

— Эге! — сказал доктор. — Как не знать. Известное дело, все друг друга стоят, но вам, я полагаю, ведомо, что это один из самых грязных притонов во всем городе. Вас сперва ограбят, а потом зарежут.

— Как бы не так. Вы только отведите меня туда, дальше уж я сам о себе позабочусь.

Так он очутился у мадам Бина, где жадно вдыхал незабываемый запах Востока, который витает повсеместно от Суэца до Гонконга, и вволю наговорился на грубом жаргоне Леванта. Знойный ветер хлопал его по спине, словно старого друга, ноги увязали в песке, а рукав, когда он поднял к носу, был горяч, как свежеиспечённый хлеб.

Мадам Бина улыбнулась без тени удивления, когда Дик вошёл в бар, который был одним из источников её дохода. Если бы не досадная помеха, не эта беспросветная тьма вокруг, Дику могло бы показаться, будто вовсе не прерывалась прежняя жизнь, наполнявшая его уши нестройным гулом. Кто-то откупорил бутылку крепчайшего голландского джина. Запах напомнил Дику о мосье Бина, который, между прочим, говорил об искусстве и о своём падении. Бина умер; мадам сообщила это, когда ушёл доктор, неприятно удивлённый, насколько вообще может удивиться судовой доктор, ласковым приёмом, оказанным Дику. А Дик был очень доволен.

— Здесь меня помнят, хотя прошёл целый год. А там, за морями, уже успели забыть. Мадам, когда вы освободитесь, я хотел бы всерьёз поговорить с вами наедине. Как чудесно снова вернуться сюда.

Вечером она вынесла на песчаный двор железный столик и подсела к нему вместе с Диком, а рядом, в доме, буянили, веселились, изрыгали ругательства и угрозы. Загорелись звезды, вдали мерцали огни судов, проплывавших по Каналу.

— Да. Война способствует торговле, мой друг, но тебе чего тут делать? Мы тебя не позабыл.

— Я был далеко, в Англии, и там ослеп.

— Но сперва успевал прославиться. Здесь, даже здесь мы об этом слыхали — я и Бина. Ты изображал Желтолицая Тина — она ещё жива — так часто и хорошо, что Тина завсегда смеялась от удовольствия, как только почтовый пароход привозил газета. Всякий раз мы видели на твои рисунки чего-то знакомое. И всякий раз они приносили тебе славу и деньги.

— Я не нищий — я вам хорошо заплачу.

— Мне ничего не надобно. Ты уж за все заплатил сполна. — Тут она добавила шёпотом: — Mon Dieu[7], совсем молоденький и вдруг ослеп! Какой ужас!

Дик не мог видеть её лица, выражавшего глубокую жалость, как не мог видеть себя с поседелыми волосами на висках. Он вовсе не искал жалости; ему не терпелось снова добраться до передовых позиций, и он высказал своё желание напрямик.

— Куда ж это? В Канале полным-полно английские корабли. Иногда поднимается стрельба, как бывало, когда здесь шла война, — десять лет назад. За Каиром сейчас дерутся, но как ты попадёшь туда, ежели у тебя нет корреспондентский пропуск? В пустыне тоже все время дерутся, но и туда пробраться не есть возможно, — сказала она.

Я должен ехать в Суакин.

Из газетного сообщения, которое ему прочитал Алф, он знал, что Торпенхау находится при войсковой колонне, прикрывающей прокладку железнодорожной ветки от Суакина до Берберы. Пароходы Пиренейско-Восточной линии не заходят в этот порт, зато мадам Бина знает всякого, кто может хоть сколько-нибудь помочь делом или советом. Конечно, это сомнительные личности, но они умеют преодолевать любые препятствия, что всего важнее, когда нужно действовать.

— Но под Суакином все время дерутся. Тамошняя пустыня все время плодит людей — снова и снова. Да ещё таких свирепых! Зачем тебе в Суакин?

— Там мой друг.

— Твой друг! Чхх! Стало быть, твой друг есть смерть!

Мадам Бина хлопнула жирной рукой по столу, налила Дику ещё стаканчик и пристально вгляделась в его лицо при свете звёзд. Она не удивилась, когда он упрямо кивнул и сказал:

— Нет. Он человек, но… ежели б даже так… неужто вы меня осуждаете?

— Я осуждай? — Она визгливо засмеялась. — Кто я такая, чтоб осуждать кого бы то ни было — кроме тех, которые норовят не заплатить за выпивку. Но это ужасно.

— Я должен ехать в Суакин. Придумайте, как мне помочь. За год многое изменилось, моих прежних знакомцев здесь уже нет. Египетский плавучий маяк ходит по Каналу до Суакина… и почтовые пароходы… но даже там…

— Хватит тебе думать об этом. Я знаю все, мне и думать. Ты поедешь… поедешь и найдёшь своего друга. Только без глупостей. Посиди здесь, покуда в доме не угомонятся — я должен идти к гостям, — а потом ложись спать. Ты поезжай, беспременно поезжай.

— Завтра?

— Когда будет первый возможность.

Она говорила с ним, как с ребёнком.

Он остался сидеть за столиком, прислушивался к голосам, которые доносились из гавани и с окрестных улиц, раздумывал, скоро ли наступит конец, а потом мадам Бина уложила его в постель и велела спать. В домике орали, пели, плясали и веселились, мадам Бина поспевала всюду, одним глазом следила, чтоб все платили за выпивку и девочки были расторопны, а другим высматривала людей, которые могли быть полезны Дику. Ради этого она улыбалась хмурым и молчаливым туркам, которые служили офицерами в полках, сформированных из феллахов, обхаживала киприотов, занимавших мелкие должности в военном интендантстве, и осыпала любезностями торгашей неизвестной национальности, поставлявших верблюдов для армии.

Ранним утром она надела приличествующее случаю платье алого шелка с поблекшей золотой вышивкой на груди и ожерелье из поддельных брильянтов, сварила шоколад и отнесла Дику.

— Ты не стесняй себя, ведь я есть годная тебе в матерь, не так ли? Выпей шоколад да съешь булочка. Вот так у нас во Франции по утрам поят сынков шоколадом в награду за хорош поведений. — Она присела на край кровати и продолжала шёпотом: — Все есть улажено. Ты поедешь на плавучем маяке. Надобно дать взятку, десять английских фунтов. Правительство капитану не платит. Приплывёшь в Суакин на четвёртый день. С тобой будет Джордж, погонщик мулов, родом из Греции. Ему тоже десять фунтов. Платить буду я сама: они не должны знать, что у тебя есть деньга. Джордж довезёт тебя до тот места, куда подрядился доставить муль. Потом он вернётся ко мне, здесь есть его подружка, а ежели я не получать из Суакина телеграмма, что ты добрался благополучно, девчонке отвечать за него.

— Спасибо, — Дик сонно взял чашку. — Вы очень добры, мадам.

— Будь моя воля, я говорил бы тебе: оставайся здесь и не делай глупость. Но, сдаётся мне, это для тебя не есть лучший выход. — Она посмотрела на своё закапанное вином платье с печальной улыбкой. — Нет, ты поезжай, беспременно поезжай. Так будет лучше всего. Мой мальчик, так будет лучше всего. — Она наклонилась и поцеловала Дика в лоб. — Вот я и пожелала тебе добрый утр, — сказала она, собираясь уйти. — Когда оденешься, мы потолкуем с Джордж и все приготовим. Но перво-наперво надо открывай твой чемодан. Дай мне ключи.

— За последнее время на мою долю выпало небывалое множество поцелуев. Надеюсь, в следующий раз меня поцелует Торп. Но он скорей меня обругает за то, что я навязался ему на шею. Да уж ладно, это ведь ненадолго… Ну-с, мадам, помогите мне принарядиться для гильотины! Ведь там, в пустыне, будет не до обмундировки.

Он рылся среди своего новёхонького снаряжения, ощупывал шпоры. Можно по-разному носить тщательно вычищенные армейские ботинки, голубые обмотки без единого пятнышка, куртку и бриджи цвета хаки и белый тропический шлем. Настоящий воин всегда неутомим, прекрасно владеет собой, готов к походу и полон бодрости.

— Все должно быть в полном порядке, — объяснил Дик. — Потом я перепачкаюсь, зато сейчас приятно чувствовать, что я хорошо одет. Все ли у меня как следует?

Он ощупал револьвер, тщательно спрятанный под широкой блузой на правом бедре, потрогал пальцем воротничок.

— Лучше я не могу, — сказала мадам, смеясь сквозь слезы. — Сам гляди… но я совсем позабыл…

— Я очень доволен. — Он погладил тугие, без морщинки обмотки. — А теперь пойдём, отыщем капитана, Джорджа и плавучий маяк. Да поскорей, мадам.

— Но тебе нельзя показываться со мной в порт средь белый день. Сам посуди, вдруг какие-нибудь благородные англичанки…

— Нет больше никаких англичанок, а ежели и есть, для меня они не существуют. Ведите.

Хотя Дик сгорал от нетерпения, плавучий маяк отчалил только под вечер. Мадам успела изрядно надоесть и Джорджу, и капитану, внушая им, как лучше устроить Дика. Очень немногие из тех, кто имел честь быть с ней знаком, осмеливались пренебрегать её советами. Такого ослушника мог в аду игорного дома зарезать неизвестный человек, воспользовавшись самым ничтожным поводом.

Шесть дней — два из них пришлось простоять в забитом судами Канале — плавучий маяк добирался до Суакина, где должен был принять на борт главного смотрителя маяков; Дик всячески старался успокоить Джорджа, который не находил себе места от страха за свою ненаглядную подружку и, казалось, склонён был винить Дика в неприятностях, выпавших ему на долю. Когда плаванье кончилось, Джордж взял его под свою опеку, и они вместе отправились в раскалённый добела порт, заваленный материалами и всевозможными грузами для строительства линии Суакин — Бербера, от разобранных на части старых локомотивов до сложенных кучами скоб и шпал.

— Ежели вы будете при мне, — сказал Джордж, — никто не потребует пропуска и не спросит, чего вам тут надо, у всех дел по горло.

— Да, но сперва я хотел бы потолковать с кем-нибудь из англичан: может, обо мне ещё помнят. В былые времена меня здесь знали — я тогда кое-что значил.

— Былые времена здесь давно уж ушли в былое. На кладбищах нету свободного местечка. А теперь послушайте. Новая линия проложена до Танаи-эль-Хассана — это семь миль. Там разбит лагерь. Говорят, что за Танаи-эль-Хассаном английские войска перешли в наступление и все припасы им будут доставлять по этой линии.

— Ага! Лагерь служит им базой. Понятно. Это куда лучше, чем драться с суданцами средь голой пустыни.

— Оттого-то даже мулов везут в железном поезде.

— Как в железном?

— Все вагоны обшиты железом, потому как их до сих пор обстреливают.

— Броневой поезд. Чем дальше, тем лучше! Продолжай же, верный Джордж.

— Я повезу мулов нынче вечером. Поезд берет только тех, кому надобно в лагерь по важному делу. Стрелять начинают совсем близко от города.

— Молодчики — они всегда так действовали!

Дик с наслаждением вдыхал запах горячей пыли, разогретого железа и облупившейся краски. Поистине прежняя жизнь встречала его как нельзя радушнее.

— Вот сгоню всех мулов и повезу их нынче же вечером, но сперва вы должны послать в Порт-Саид телеграмму и подтвердить, что я доставил вас сюда в целости.

— Крепко же мадам держит тебя в руках. Разве ты не пырнул бы меня ножом, будь у тебя такая возможность?

— Нету у меня никакой возможности, — сказал грек. — Ведь она оставила мою девочку при себе.

— Понятно. Нелегко выбирать между любовью к женщине и лёгкой поживой. Сочувствую тебе, Джордж.

До телеграфа они дошли беспрепятственно, потому что всем вокруг вздохнуть было некогда, а на свете вряд ли нашлось бы менее подходящее место для увеселительной прогулки, чем Суакин. Лишь на обратном пути молодой английский офицер спросил Дика, что ему здесь нужно. Дик был в дымчатых очках и ответил на ходу, держа Джорджа под локоть:

— От египетского правительства — с мулами. Мне приказано доставить их помощнику суперинтенданта в Танаи-эль-Хассане. Желаете проверить документы?

— Ну что вы, нет. Прошу прощения. Я не имел права даже спрашивать, но я вижу вас в первый раз, и…

— Я намерен отправиться сегодня вечером, — дерзко заявил Дик. — Надеюсь, погрузка мулов не встретит препятствий?

— Платформы для скота видны прямо отсюда. Но советую поторопиться.

Молодой офицер отошёл, недоумевая, что за жалкая судьба постигла человека, который разговаривает как образованный англичанин и промышляет заодно с греком, погонщиком мулов. А Дик впал в уныние. Можно гордиться, обставив английского офицера, но самый ловкий ход не доставляет удовольствия, когда приходится вести игру в беспросветной темноте, спотыкаться на каждом шагу и думать, без конца думать о том, что могло бы быть, если бы обстоятельства сложились по-иному, и все шло бы совсем не так, как теперь.

Джордж перекусил вместе с Диком и ушёл за мулами. Его подопечный одиноко сидел под навесом, спрятав лицо в ладонях. Перед его плотно зажмуренными глазами мелькало лицо Мейзи, смеющееся, с приоткрытым ртом. А вокруг не затихали суматоха и шум. Ему стало страшно, хотелось позвать Джорджа.

— Ну как, ваши мулы готовы?

Голос молодого офицера прозвучал над его плечом.

— Ими занимается мой помощник. Я… я, знаете ли, страдаю воспалением глаз и плохо вижу.

— Разрази меня гром! Дело дрянь. Вам надо полежать в госпитале. Знаю по себе. Это все равно что ослепнуть.

— Ваша правда. А когда отбывает броневой поезд?

— В шесть. Нужен целый час, чтоб покрыть эти семь миль.

— А суданцы совершают налёты, да?

— Раза три в неделю, как стемнеет. Дело в том, что я временно назначен командиром поезда. На ночь мы обычно отгоняем его порожняком в Танаи.

— Наверно, близ Танаи большой лагерь?

— Очень большой. Как-никак он обеспечивает всю нашу воинскую колонну в пустыне.

— И сильно она удалилась?

— Миль на тридцать, а то и на сорок — там жарко, как в пекле, и нет ни капли воды.

— А в полосе между Танаи и нашими войсками спокойно?

— Более или менее. По правде говоря, сам я не решился бы пересечь её в одиночку или даже со взводом солдат, но разведчикам каким-то чудом удаётся пройти.

— Им это всегда удавалось.

— Значит, вы уже бывали здесь?

— Участвовал почти во всех боях с начала прошлой войны.

«Был кадровым, а теперь разжалован», — сразу решил офицер и прекратил расспросы.

— Вот ваш помощник гонит мулов. Право, кажется странным…

— Что я промышляю доставкой мулов? — закончил Дик.

— Я не хотел говорить прямо, но вы угадали. Простите, пожалуйста, сам знаю, что позволяю себе слишком много, но вы разговариваете как человек, который учился в интернате. Это слышно с первого слова.

— Да, я окончил интернат.

— Так я и думал. Поверьте, я не хочу затронуть ваши чувства, но, видимо, вам не очень-то повезло? Я увидел, как вы сидите, закрыв лицо руками, и решился заговорить.

— Спасибо. Я в таком тяжком и скверном положении, что хуже некуда.

— Может быть… поймите, я сам окончил интернат. Может быть, я… давайте считать, что вы берете у меня взаймы и…

— Вы очень добры, но, клянусь честью, денег у меня сколько угодно… Признаться, вы можете оказать мне одну услугу, и я буду благодарен вам до конца жизни. Позвольте мне ехать на передней платформе. Ведь перед локомотивом есть платформа?