Кошка ушла, не дослушав, а вскоре явился Алф и увидел, что Дик разговаривает с ковриком у камина.

— Вам письмо, сэр, — сказал он. — Ежели угодно, я прочитаю.

— Дай-ка его мне на минутку, а потом я решу.

Протянутая рука едва заметно дрогнула, и в голосе слышался затаённый трепет. Ведь вполне могло оказаться… Но нет, письмо было не от Мейзи. Он определил это безошибочно, потому что слишком часто ощупывал три нераспечатанных конверта. Все же на миг в нем шевельнулась безумная надежда, что она решила ему написать, ведь он не понимал, что бывает непреодолимое зло, когда уже нет возврата к прошлому, пусть даже тот, кто в этом повинен, со слезами и самым искренним душевным раскаянием стремится все искупить. И лучше обоим, виновному и потерпевшему, навсегда забыть это зло, раз уж его невозможно исправить, как низкопробную работу, выпущенную в свет.

— Ну что ж, читай, — сказал Дик, и Алф старательно забубнил, как его выучили в школе:

— «Я могла бы подарить вам такую любовь, такую верность, о каких вы не смели даже мечтать. Неужели вы полагаете, будто для меня имело значение, что вы собой представляете? Но вы предпочли все пустить на ветер и остались ни с чем. Только ваша молодость может вас оправдать».

— Вот и все, — сказал мальчик и отдал листок, который тут же полетел в камин.

— Что было в письме? — спросила миссис Битон, когда Алф вернулся.

— Не знаю. По-моему, это какое-то руководство или наставление не пускать людей на ветер в молодости.

«Должно быть, я невольно что-то растоптал, когда свободно пользовался жизнью и мог идти, куда мне хотелось, а теперь это существо воспряло и нанесло удар в отместку. Как бы то ни было, спаси его бог — если только это не шутка. Но, право, ума не приложу, кому могло бы вздуматься преподнести мне подобную шутку… Любовь и верность, когда остался ни с чем. Звучит очень заманчиво. Неужели я и впрямь потерял нечто такое?»

Дик долго думал, но не мог припомнить, когда или как он умудрился вызвать у какой-то женщины столь несуразные побуждения.

И все же это письмо, касавшееся предметов, о которых он предпочитал не вспоминать, ранило его так больно, что он пришёл в неистовство и не мог успокоиться целые сутки. Когда сердце его, преисполненное отчаяния, едва не разрывалось на части, он весь, телом и душой, казалось, неудержимо проваливался в бездонную тьму. Тьма ужасала его, и он исступлённо порывался вернуться к свету. Но возврата не было, свет оставался недостижимым. Когда же он, совершенно измученный, весь в испарине, с трудом переводил дух, стремительное, неудержимое падение возобновлялось, ужас нарастал, становился все мучительней, побуждал его опять вступить в ту же безнадёжную борьбу. Потом он засыпал на несколько минут, и ему снилось, будто он прозрел. А после пробуждения все повторялось той же неотвратимой чередой, так что он окончательно изнемог, и в его мозгу закружились безотвязные мысли о Мейзи и о несбывшихся мечтах.

Наконец пришёл мистер Битон и предложил ему прогуляться.

— Нынче на рынок идти не надо, стало быть, ежели угодно, могу сводить вас в Парк.

— Нет уж, черт бы его взял, — промолвил Дик. — Пройдёмся по улицам. Я люблю слышать голоса прохожих.

Сказав так, он покривил душой. Слепые, недавно поражённые своим тяжким увечьем, терпеть не могут зрячих, которые беспечно разгуливают на воле, вместо того, чтоб брести ощупью, с вытянутыми руками, — но у Дика не было ни малейшего желания идти в Парк. С тех пор как Мейзи захлопнула за собой дверь, он побывал там один-единственный раз вместе с Алфом. Но Алф вскоре забыл о нем и убежал к друзьям ловить пескарей в Серпантиновом пруду. Дик дожидался его целых полчаса, после чего, чуть не плача от злости и негодования, обратился к первому встречному, который помог ему добрести до полисмена, а тот охотно оказал любезность и проводил его до извозчичьей стоянки напротив Алберт-холла. Дик не пожаловался мистеру Битону на забывчивость Алфа, но… совсем не так случалось ему гулять по Парку в былые времена.

— Какие же улицы вам угодны? — сочувственно спросил мистер Битон.

По его понятиям, чтоб отдохнуть, на славу, следует всем семейством, прихватив кульки со всякой снедью, отправиться в Грин Парк и посидеть там на травке в своё удовольствие.

— Ведите к реке, — сказал Дик, и они повернули к реке, причём Дик жадно прислушивался к этому плеску, пока они не свернули от Блэкфрайрского моста на проспект Ватерлоо, где мистер Битон принялся объяснять, какие живописные виды открываются вокруг.

— А по другой стороне, ежели только не ошибаюсь, — сказал он, — идёт та самая молодая женщина, которая приходила к вам на дом, и вы рисовали с неё портрет. У меня отменная память на лица, только вот имена ни в жизнь не могу упомнить, кроме, известное дело, тех жильцов, какие платят в срок!

— Догоните её, — сказал Дик. — Это Бесси Голь. Скажите, что я хочу с ней поговорить. Да поживей, любезнейший!

Мистер Битон перебежал мостовую, едва увёртываясь от омнибусов, и остановил Бесси, шедшую на север. Она сразу узнала сурового человека, который встречал её грозным взглядом, когда она подымалась по лестнице в мастерскую Дика, и первым её побуждением было бежать со всех ног.

— Ведь это вы служили в натурщицах у мистера Хелдара? — сказал мистер Битон, заступая ей дорогу. — Вы самая и есть. Он дожидается на той стороне, хочет с вами поговорить.

— Чего ради? — робко пролепетала Бесси.

Она припомнила — или, вернее сказать, до сих пор не забыла — судьбу, которая некогда постигла едва законченную картину.

— А того ради, что он так просил, ведь сам он слепой, света не видит.

— Стало быть, пьян?

— Нет. Форменно слепой. Напрочь лишился зрения. Вон там дожидается.

Мистер Битон указал на Дика, который стоял, прислонившись к парапету моста, — обросший щетиной, ссутуленный человечек в грязном пальто и торчавшем наружу замусоленном красном шарфе. Такого нечего было бояться. Ежели он даже погонится за мной, подумала Бесси, то вскорости отстанет. Она перешла на другую сторону, и Дик просиял. Ведь он так долго был лишён удовольствия поговорить с женщиной.

— Надеюсь, вы здоровы, мистер Хелдар? — спросила Бесси не без смущения.

Мистер Битон стоял рядом, важный, как дипломатический посланник, и внушительно сопел.

— Я совершенно здоров, и — разрази меня гром! — я очень рад видеть… то бишь слышать тебя, Бесс. А ты, с тех пор как получила деньги, хоть бы разок зашла нас проведать. Но я понимаю, тебе это ни к чему. Ты идёшь куда-нибудь по делу?

— Нет, просто гуляю, — ответила Бесси.

— Неужели опять взялась за старое? — спросил Дик, понизив голос.

— Боже упаси! Я внесла залог, — последнее слово Бесси произнесла с особенной гордостью, — и меня взяли на работу в бар, там я и проживаю, так что теперь я строго себя блюду. Ей-же-ей.

Мистер Битон не имел особых причин верить в возвышенность человеческих чувств. Поэтому он, даже не попросив извинения, бесшумно испарился, чтоб вновь заняться своими газовыми рожками. Бесси смотрела ему вслед с некоторым беспокойством; но Дик, видимо, не знал, какое зло она ему причинила, а если это так…

— Качать пиво вручную ужас как тяжело, — продолжала она, — и вот у нас поставили такую машину, надо только опустить монету в щёлку, и готово, а ежели за день бывает какая недостача… но я не верю, что машина умеет считать. А вы?

— Я видел только, как она действует. Мистер Битон…

— Он ушёл.

— Тогда мне придётся просить, чтоб ты довела меня до дому. Я в долгу не останусь. Сама видишь, что со мной.

Он обратил к ней незрячие глаза, и она все увидела.

— Может, ты занята? — спросил он нерешительно. — Если для тебя это затруднительно, я могу попросить полисмена.

— Нисколечки. Я заступаю в семь и кончаю в четыре. Самое лучшее время.

— Боже правый! А я решительно ничего не делаю. Мне очень хотелось бы иметь хоть какую-нибудь работу. Ну пойдём, Бесс.

Он повернулся и чуть не сбил с ног какого-то прохожего, который отскочил и сердито выругался. Бесси взяла его за руку без единого слова — как некогда без единого слова повиновалась его приказам повернуть лицо к свету. Некоторое время они шли молча, и девушка ловко помогала ему пробираться через толпу.

— А где… где теперь мистер Торпенхау? — осмелилась она спросить наконец.

— Уехал в пустыню.

— Это где ж такое?

Дик указал вправо.

— Сперва надо плыть на восток до устья реки, — ответил он. — Потом на запад, потом на юг и снова на восток, вдоль всей южной оконечности Европы. А потом снова на юг, бог весть в какую даль.

Бесси ровным счётом ничего не поняла из этого объяснения, но воздержалась от дальнейших расспросов и благополучно довела Дика до дома.

— Сейчас мы будем пить чай со сдобными булочками, — оживлённо сказал он. — Ты даже не представляешь себе, Бесси, как я рад, что снова тебя нашёл. Отчего ты вдруг исчезла без следа?

— Решила, что вам нету больше во мне нужды, — ответила она, осмелев, поскольку окончательно убедилась, что он ничего даже не подозревает.

— Собственно, так оно и было… но потом… да что уж там, все одно я рад нашей встрече. Идём наверх, ты ведь помнишь куда.

Бесси отвела его в мастерскую — на лестнице им никто не встретился — и затворила дверь.

— Экий тут у вас беспорядок! — первым делом сказала она. — Видать, не прибирают уже который месяц.

— Нет, Бесс, всего лишь несколько недель. Да что с них взять, ведь им до меня нет дела.

— Не знаю, что, по-вашему, с них можно взять. А только они тоже должны совесть иметь, ежели им деньги плачены. Ну и пылища, просто страсть. Под ней даже мольберта не видно.

— Он мне теперь ни к чему.

— Всюду пылища, и на картинах, и на полу, и на вашей одежде. Вот я сейчас потолкую с прислугой.

— Позвони и вели подать чай.

Дик ощупью добрался до кресла, в котором привык сидеть. Бесси смотрела на него и, насколько это было доступно её душе, в ней шевельнулось сострадание. Но она обрела и неведомое ей дотоле захватывающее чувство своего превосходства, которое явственно слышалось в её голосе.

— И давно вы таким стали? — спросила она сердито, словно и в его слепоте была повинна прислуга.

— Каким таким?

— Да вот как теперь.

— На другой же день, едва ты получила чек и ушла, а я закончил свою картину: больше я её не видел.

— Стало быть с тех самых пор вас и обирают. Уж я-то знаю, как ловко они обделывают делишки.

Женщина может любить одного мужчину и презирать другого, но в силу самой своей природы сделает все, чтобы спасти даже того, кого презирает, от бессовестного обмана. Любимый сумеет сам за себя постоять, а вот такой скудоумный бедняга нуждается в защите.

— Не думаю, чтоб мистер Битон так уж меня обирал, — сказал Дик.

А Бесси бойко сновала по комнате, и он с захватывающим наслаждением прислушивался к шелесту её юбок и к лёгкой, проворной поступи.

— Чаю и сдобных булочек, — отрывисто потребовала она, позвав звонком служанку. — Заварить две ложечки, а после добавить ещё одну. Да не в старом чайнике, как раньше, когда я приходила сюда. В нем заварка плохо настаивается. Новый подайте.

Служанка ушла посрамлённая, а Дик рассмеялся. Но тут же он закашлялся от пыли, которую подняла Бесси, решительно хозяйничая в мастерской.

— Что ты там делаешь?

— Навожу порядок. У вас тут свинарник, а не комната. И как вы это терпели?

— А что мне ещё оставалось? Ладно, мети дальше. — Бесси продолжала усердно мести, и в самый разгар уборки вошла миссис Битон. Муж, вернувшись домой, рассказал ей о случившемся, а под конец присовокупил наиболее подходящее из своих изречений: «Не делай другим того, чего сам себе не желаешь». И вот она соблаговолила лично пожаловать в мастерскую, дабы поставить на место эту бесстыжую девку, которая так дерзко потребовала булочек и заварки в новом чайнике, будто имела на все это полное право.

— Ну, готовы булочки? — спросила Бесс, продолжая выметать пыль.

Теперь это была уже не уличная шлюха, а благопристойная молодая женщина, ведь с тех пор, как она получила деньги по чеку и внесла залог, ей доверили подавать пиво в приличном заведении. На ней было новое чёрное платье, и она без малейшей робости встретила миссис Битон, после чего обе женщины обменялись взглядами, каковые Дик оценил бы по достоинству, если б мог видеть. Все обошлось без слов. Бесси одержала верх, и миссис Битон отправилась печь булочки, изливая перед мужем своё уничтожающее презрение ко всяким натурщицам, потаскушкам, шлюхам и прочим подобным тварям.

— Мы ничего не выгадаем, ежели вмешаемся, Лиз, — сказал он. — Алф, ступай-ка играть на улицу. Когда этому жильцу не перечишь, из него можно верёвки вить, но скажи ему поперёк хоть слово, он становится сущим дьяволом. С тех пор, как он ослеп, мы изрядно попользовались от него по мелочам, так что пускай делает, чего хочет. Само собой, слепому все эти вещи без надобности, но ежели дойдёт до суда, мы не оберёмся неприятностей. Да, я сам подозвал к нему эту девушку, потому как у меня самого чувствительное сердце.

— Даже слишком чувствительное!

Миссис Битон с досадой вывалила булочки на тарелку, вспомнив смазливых служанок, которым ей не раз приходилось отказывать от места из-за определённых подозрений.

— Я нисколько этого не стыжусь, и нельзя судить человека слишком строго, ежели он завсегда платит в срок. Я умею ладить с молодыми людьми, ты умеешь для них стряпать, и я говорю: пускай каждый занимается своим делом, тогда все будет тихо-мирно. Подай им булочки, Лиз, да не вздумай пререкаться с девчонкой. Больно уж тяжкая у него доля, и ежели ему перечить, он в ответ сыплет такими ругательствами, каких я сроду от своих жильцов не слыхивал.

— Вот так-то лучше, — сказала Бесси, садясь за чайный столик. — Спасибо, миссис Битон, вы можете уйти.

— Это я и собиралась сделать, не извольте сомневаться.

Бесси не удостоила её больше ни одним словом. Она знала, что именно таким образом сражают наповал своих соперниц благородные дамы, а женщина, которая работает в перворазрядном баре, уже, можно сказать, без десяти минут благородная.

Она взглянула через стол на Дика и была неприятно удивлена. Ворот его усеивали крошки еды; рот, заросший косматой всклокоченной бородой, угрюмо кривился; лоб избороздили глубокие морщины; волосы на впалых висках были какие-то грязновато-серые, то ли от седины, то ли неведомо отчего. Глубоко несчастный и безнадёжно опустившийся, этот человек вызывал у неё сострадание, но в глубине души она невольно испытывала ещё и злорадство, видя, до чего теперь жалок и унижен тот, кто прежде сам её унижал.

— Эх! Как приятно чувствовать, что ты здесь, рядом, — сказал Дик, потирая руки. — Ну, Бесси, расскажи подробно, как ты преуспеваешь в своём баре и как тебе вообще живётся.

— Да уж, будьте спокойны. Ежели б вы могли на меня поглядеть, сами увидели бы, как я себя блюду. А вот вам, сдаётся мне, не очень-то сладко приходится. С чего это вы вдруг ослепли? И почему об вас никто не заботится?

Дик был слишком благодарен за саму возможность слышать её голос, и его нисколько не задело то, как она с ним разговаривает.

— Когда-то, очень давно, меня ранили в голову, и от этого пострадали глаза. А заботиться обо мне теперь никто не станет. С какой стати? К тому же, право, мистер Битон делает для меня все, что нужно.

— Неужели у вас не было знакомых молодых людей и девушек, ещё раньше… до болезни?

— Быть-то были, да я не хочу, чтоб они видели меня таким.

— Так вот зачем, значит, вы отрастили бороду. Сбрейте её, она вам совсем не к лицу.

— Помилуй боже, моя крошка, да разве стану я теперь думать о том, что мне к лицу?

— А как же. Когда я приду в другой раз, чтоб её и в помине не было. Ведь мне можно прийти?

— Я буду только благодарен. Боюсь, что раньше я дурно обращался с тобой. И ты на меня сердилась.

— Ещё как.

— Поверь, я от души сожалею. Приходи, когда только будет возможность и желание. Видит бог, ни одна живая душа обо мне не вспомнит, кроме тебя и мистера Битона.

— Много он об вас помнит, да и она тоже, — при этих словах девушка тряхнула головой. — Живите как знаете, им и горя мало; станут они утруждаться, как бы не так! Это с первого взгляда видать. А я ещё приду, и приду с охотой, только вы наперёд побрейтесь да переоденьтесь — на вас даже глядеть неловко.

— У меня была где-то целая куча одежды, — сказал он беспомощно.

— Знаю. Велите мистеру Битону достать ваш новый костюм, я его вычищу и стану за ним следить. Всякий может ослепнуть, мистер Хелдар, но это вовсе не значит, что он должен быть грязен, как трубочист.

— Неужели я грязен, как трубочист?

— Ох, мне так вас жаль, просто сердце разрывается! — воскликнула она, увлечённая внезапным порывом, и схватила его за руки.

Он невольно наклонился вперёд, как бы стремясь поцеловать её — эту единственную женщину, которая пожалела его теперь, когда он уже не был столь горд, чтобы отвергнуть жалость. Она сразу встала, собираясь уйти.

— Ну нет, об таких глупостях и думать позабудьте, сперва вам надобно привести себя в приличный вид. Это вовсе не трудно, стоит лишь побриться да переодеться, всего-то делов.

Он услышал, как она натягивает перчатки, и тоже встал, чтобы проститься с ней. Она подошла к нему сзади, бесстрашно чмокнула его в затылок и убежала так же стремительно, как в тот день, когда расправилась с Меланхолией.

— Подумать только, я поцеловала мистера Хелдара, — говорила она себе, — и это после всего, что я от него натерпелась, после всего! Уж больно мне его жаль, а ежели б он побрился, на него можно бы, пожалуй, и заглядеться, но… Ох эти Битоны, совести у них нету, когда они так с ним обходятся! Ведь на Битоне была его рубашка, я знаю наверняка, будто своими руками её выгладила. Что ж, завтра погляжу… Доведаться бы, много ли у него денег. Может, это выйдет получше моего бара — утруждаться вовсе не надобно, а жизнь у меня будет такая же приличная, само собой, ежели никто не пронюхает.

Дик отнюдь не был благодарен Бесси за такой прощальный подарок. Всю ночь напролёт затылок у него горел от её поцелуя, но, как бы то ни было, он счёл наконец разумным побриться. На другое же утро он велел себя побрить и сразу ободрился. Чистая одежда, свежее бельё и сознание, что на свете есть женщина, не безразличная к его внешности, дали ему силы выше поднять понурую голову: на время он освободился от мыслей о Мейзи, которая могла бы, будь все по-иному, подарить ему этот поцелуй и ещё целый миллион поцелуев.

— Надо хорошенько подумать, — сказал он себе после завтрака. — Для этой девушки я наверняка ничего не значу, сомнительно даже, придёт она ещё или нет, но если она изъявит согласие заботиться обо мне за деньги, я денег не пожалею. Ведь никто другой во всем мире не захочет взять на себя такой труд, а ей я могу платить столько, что она будет довольна. Она выросла на панели и теперь считает за честь работать в баре: я дам ей все, чего она пожелает, пускай только приходит сюда, разговаривает со мной и заботится о моих нуждах. — Он потёр свежевыскобленный подбородок, чувствуя смятение при одной мысли, что она вдруг не придёт. — Наверно, я и впрямь был грязен, как трубочист, — продолжал он. — Я считал излишним следить за собою. Я знал, что пачкал одежду за едой, но не обращал на это внимания. Если она не придёт, это будет жестоко с её стороны. Она должна прийти. Мейзи пришла всего один раз, на больше её не хватило. Но она совершенно права. У неё есть цель, ради которой стоит работать. А эта девчонка только знай себе пиво накачивает, хотя, быть может, ей вскружил голову какой-нибудь красавчик и они весело проводят время. Подумать только, она может обмануть меня ради любого приказчика. Как же я опустился.

В душе у него раздался вопль:

«Это будет мучительней всего пережитого! Это станет напоминать, и растравлять, и пробуждать, и терзать, и в конце концов сведёт тебя с ума!»

— Знаю, знаю! — вскричал Дик, в отчаянье ломая руки. — Но боже милосердный! Неужели горемычный обездоленный слепец навек обречён не ведать в жизни иных радостей, кроме как есть три раза в день и носить замусоленную жилетку? Я хочу, чтоб она пришла.

И она пришла задолго до вечера, потому что в ту пору никакой красавчик не кружил ей голову и она думала лишь о богатой поживе, дабы потом беспечно предаваться праздности до конца своих дней.

— Ну, вот, теперь вас и узнать нельзя, — сказала она одобрительно. — Вы стали совсем прежний — благородный человек, который знает себе цену.

— Выходит, я заслужил ещё один поцелуй? — спросил Дик, слегка краснея от смущения.

— Может статься — но покамест вы его не получите. Сядемте да подумаем, чем я могу вам помочь. Мистер Битон вас обирает, это яснее ясного, ведь теперь вы не можете проверять счета и хозяйственные книги. Правду я говорю?

— Конечно, Бесси, лучше б ты приходила ко мне и сама вела моё хозяйство.

— В этот дом мне ходить нету никакой возможности — сами знаете не хуже моего.

— Знаю, но я готов переехать куда-нибудь, только б ты согласилась.

— Я все одно буду об вас заботиться, как сумею, но работать за двоих мне не расчёт.

Намёк был вполне прозрачный.

Дик рассмеялся.

— Ты ещё не забыла, где лежит моя чековая книжка? — сказал он. — Торп перед отъездом распорядился подвести полный баланс. Можешь взглянуть своими глазами.

— Она завсегда лежала под жестянкой с табаком. Вот!

— Ну-с?

— Ого! Четыре тысячи двести десять фунтов, девять шиллингов и один пенс! Вот это да!

— Пенс можешь не считать. Как видишь, я недурно заработал за один год. Надеюсь, этой суммы, если прибавить к ней ежегодный доход в сто двадцать фунтов, будет достаточно?

Теперь Бесси уверилась, что беспечная жизнь и красивые наряды почти у неё в руках, но надо было ещё показать, что она хорошая хозяйка и заслуживает этого.

— Да, но вам придётся съехать отсюда, и ежели мы учиним проверку, думается мне, станет ясно, что мистер Битон изрядно уворовал по мелочам. Прежде у вас было куда больше всякого добра.

— Не беда, пускай себе пользуется. Только одно я непременно хочу взять с собой — ту картину, для которой ты мне позировала — и кляла меня последними словами. Мы покинем этот дом, Бесс, и уедем хоть на край света.

— Беспременно, — пробормотала она в замешательстве.

— Не знаю, куда мне деваться от самого себя, но сделаю все, что в моих силах, и ты сможешь покупать всякие тряпки, какие твоей душе угодно. Право, ты не пожалеешь. Поцелуй же меня, Бесс. О, всемогущие боги! Как чудесно вновь обнять женщину!

И тут сбылось пророчество, изречённое в мыслях. Если б он мог так обнять Мейзи, если б он поцеловал её и она ответила на поцелуй — вот тогда… Он крепче прижал девушку к груди, потому что боль обожгла его, словно удар хлыста. А она меж тем искала способа объяснить ему, какая жалкая судьба постигла Меланхолию. Но в крайнем случае, ежели этот человек и взаправду хочет, чтоб она осталась с ним и принесла ему утешение — ведь стоит ей уйти, и он наверняка снова погрязнет в тоске, — ежели так, он лишь слегка огорчится, не более того. Даже любопытно поглядеть, чем это кончится, а жизнь научила её считать за благо, когда мужчина побаивается своей подруги.

Она смущённо засмеялась и выскользнула из его рук.

— На вашем месте я и думать забыла бы об этой картине, — начала она, пытаясь отвлечь его внимание.

— Да ведь картина где-то здесь, только заставлена другими полотнами. Поищи-ка, Бесс: ты знаешь её не хуже, чем я.

— Знать-то знаю… но…

— Но что же? Ты ведь умница и сможешь продать её перекупщику. Женщины умеют торговаться, как никто из мужчин. За такую вещь можно выручить восемь, а то и девять сотен фунтов, это будет совсем не лишним для… для нас. Просто долгое время мне не хотелось про неё вспоминать. Она так тесно связана с моей жизнью. Но мы не оставим и следа от прошлого, освободимся до конца — да? Начнём все сначала?

Теперь она глубоко раскаивалась, потому что знала цену деньгам. Но вполне могло статься, что слепой переоценивает собственную работу. Мужчины, уж это известно, до нелепости похваляются делом своих рук. Она виновато хихикнула, как служанка, которая сломала хозяйскую трубку и теперь пробует оправдаться.

— Вы уж меня извините, но, помните, я… я осерчала на вас перед отъездом мистера Торпенхау?

— Даже очень, моя крошка. И, честное слово, я готов признать, что ты имела право на это.

— Тогда я… неужто мистер Торпенхау и впрямь вам не сказал?

— Чего не сказал? Господи, да брось ты волноваться попусту, лучше поцелуй меня ещё разок.

Он начал понимать, уже не в первый раз за свою жизнь, что поцелуи подобны медленно пьянящему зелью. Чем больше их вкушаешь, тем больше хочется. Бесси тотчас поцеловала его и шепнула:

— Я до того рассердилась, что стёрла эту картину скипидаром. Но вы на меня не сердитесь, правда?

— Что? Ну-ка повтори!

Он стиснул её запястье.

— Я её проскипидарила и соскоблила ножом, — поговорила Бесси, запинаясь. — Думала, вы нарисуете другую, такую же в точности. Ведь вы нарисовали другую? Ой, пустите руку, мне же больно.

— Осталось от неё хоть что-нибудь?

— Н-ничего, почитай, даже никакой видимости. Вы уж извините… я не думала, что это вас так разогорчит. Я хотела только пошутить. Вы не будете бить меня?

— Бить тебя! Нет! Но мне надо подумать.

Он все ещё стискивал её запястье и стоял, устремив невидящие глаза на коврик. Потом тряхнул головой, как норовистый бычок, который порывался бежать, но получил удар кнутом по носу и вынужден снова покорно плестись на бойню. Много недель он отгонял прочь самую мысль о Меланхолии, потому что она была частью его погибшей жизни. Когда же Бесси вернулась к нему и появились хоть какие-то виды на будущее, Меланхолия — ещё более прекрасная в его воображении, чем некогда на холсте, — воскресла вновь. Она могла бы приумножить его доходы, что позволило бы ему ублажать Бесс и окончательно выкинуть из головы Мейзи; а кроме того, он вкусил бы почти забытое наслаждение успехом. И вот теперь, из-за глупости зловредной девчонки, впереди не осталось ничего — даже надежды когда-нибудь привязаться к этой самой девчонке всерьёз. Но всего ужасней то, что он, введённый в заблуждение, выглядел тогда смешным в глазах Мейзи. Женщина способна простить мужчину, который погубил её работу, дело всей её жизни, если только он дарит ей свою любовь; мужчина может простить всякого, кто погубит его единственную любовь, но никогда не простит уничтожения своей работы.

— Пст… пст… пст, — процедил Дик сквозь зубы, потом тихонько рассмеялся. — Это дурной знак, Бесси, и — ежели принять в соображение многое множество разных обстоятельств — поделом мне такая кара за все, что я натворил. Разрази меня гром! Вот почему Мейзи от меня убежала. Подумала, наверное, что я совсем рехнулся, — и винить её не приходится! Картина погибла безвозвратно — ведь так? Что же побудило тебя это сделать?

— Больно уж я тогда осерчала. Но теперь другое дело… теперь я горько жалею об ней.

— Сомнительно… но все равно, это уже не имеет значения. Я сам виноват, потому что совершил ошибку.

— Какую ошибку?

— Этого тебе не понять, моя дорогая. Боже всемогущий! Подумать только, презренный комок грязи вроде тебя оказался на моем пути и выбил меня из седла!

Дик разговаривал сам с собой, а Бесси судорожно пыталась высвободить руку от его крепкой хватки.

— Я не комок грязи, вы не смеете так меня обзывать! Я сделала это, потому что ненавидела вас, но теперь я жалею, потому… потому что вы…

— То-то и оно — потому что я слепой. Нет ничего превыше деликатности в житейских мелочах.

Бесси разразилась рыданиями. Она не могла стерпеть, чтоб её удерживали против воли; ей было страшно видеть слепое лицо, его странное выражение, и к тому же она жалела, что её величайшая месть вызвала у Дика только смех.

— Хватит плакать, — сказал Дик и обнял её снова. — Ты ведь просто-напросто хотела поступить по справедливости.

— Я… я не комок грязи, и ежели вы станете так меня обзывать, я больше никогда не приду.

— Ты не знаешь, что ты со мной сделала. Я не сержусь — право же, ничуть. Помолчи минутку.

Бесси съёжилась в его объятиях. А он первым делом подумал о Мейзи, и мысль эта была невыносима, словно кто-то прижёг ему раскалённым железом кровавую рану.

Для мужчины не проходит безнаказанно попытка сблизиться с испорченной женщиной. Первая горечь — первое чувство утраты, это лишь пролог к пьесе, потому что бесконечно справедливое провидение, которое тешится, заставляя людей страдать, предопределило, дабы мучения неотвратимо возобновлялись, и притом в пору высшего блаженства. Такую боль равно обречён изведать всякий, кто отринул свою единственную любовь или сам был ею отринут, а потом, среди ласк новой подруги, принуждён это осознать. Лучше остаться в одиночестве и страдать только от одиночества, пока есть возможность отвлечься, занимаясь повседневной работой. Когда же потеряно и это средство, такого человека остаётся лишь пожалеть и предоставить самому себе.

Обо всем этом и о многом другом размышлял Дик, прижимая Бесси к груди.

— Наверное, Бесс, ты даже не знаешь, — сказал он, поднимая голову, — что бог справедлив и грозен, но к тому же он умеет позабавиться. А мне поделом — право, поделом! Будь Торп здесь, он понял бы это: ему ведь тоже досталось от тебя, моя девочка, но только самую малость. Я его спас. Хоть бы кто-нибудь это оценил.

— Пустите меня, — сказала Бесс, и лицо её омрачилось. — Пустите.

— Всему своё время. Ты училась когда-нибудь в воскресной школе?

— Никогда. Пустите, вам говорю: вы надо мной смеётесь.

— Вовсе нет. Я смеюсь над собой… Вот: «Других спасал, а себя самого не может спасти». Это изречение в школах не зазубривают. — Он отпустил её руку, но преграждал дорогу к дверям, и она не могла убежать. — Какое бесчисленное множество бед может натворить одна ничтожная девчонка!