Мы так и сделали. Сын вынул из кармана две десятки и положил на столик.
      -- Вот, двадцать рублей, -- сказали мы серьезным мужчинам в форме, готовые дать еще одну взятку на этой земле.
      Но они не интересовались такими мелочами. Свои двадцать рублей мы провезли через границу, в Будапеште, в коридоре гостиницы, где ждали самолет, мы поменяли их на форинты. Последних хватило на маленький пакетик довольно вкусных конфет, мы съели их сразу же. Это был первый кутеж за границей.
      -- Кофе есть?
      -- Икра есть?
      -- Счастливого пути.
      Они вернули нам документы. И ушли. Они даже не зашли в купе, все время стояли в дверях. Странно, но мы не расслабились, было какое-то непонятное ощущение, так бывает, наверное, когда ждешь сильного удара и внутренне сжимаешься, а удар оказывается неожиданно слабым.
      -- Может, просто они устали проверять? -- предположила дочка. Все-таки наше купе последнее.
      -- Жаль, -- сказал муж дочки.
      -- Чего?
      -- Что у нас нет с собой ничего запрещенного. -- Он даже не улыбнулся. Но это у него такая манера -- он умеет шутить, не улыбаясь.
      Мы сидели, отгороженные от мира зашторенными окнами, открывать их не разрешалось. Поезд тронулся, нас куда-то недолго везли, потом состав толкали вперед, назад и снова вперед, затем подняли странно легко и аккуратно опустили. Мы поняли, что нас переставили на узкоколейку западных дорог.
      Вдруг прибежал Вася.
      -- Иди сюда, -- позвал он меня.
      Он завел меня в свое купе и открыл окно. Метрах в тридцати я увидела белую вязаную шапочку сына. Господи, какой ты умница, что разыскал нас в этом тупике. В темноте я пыталась рассмотреть родные черты.
      -- Все в порядке? -- скорее догадалась, чем услышала я.
      -- Да, да.
      Он поднял руку с раскрытой ладонью -- знакомый прощальный жест.
      -- Все, -- сказал Вася и закрыл окно. И тоже спросил:
      -- Ну -- порядок?
      -- Да, да. Спасибо, Вася.
      Ах, как жаль, что у меня уже не было денег -- я бы все их сейчас отдала Васе.
      Наконец, поезд тронулся. Мы легли на полках, но не спали, под нами уже текла чужая земля, и было как-то тупо-тревожно.
      В Будапеште мы выгрузились из вагона, в торопливом беспорядке сами кидая вещи. Когда все уже лежало на перроне, я оглянулась. Вася стоял у вагона, спокойный и усталый, наблюдая за тем, как выносили вещи.
      -- Ну что, нашли пакет? -- спросил муж у Васи.
      -- Нет. Наверное, негр испугался, достал пакет и выбросил. -- Вася говорил так серьезно, что даже неудобно было улыбнуться.
      Ну, Вася, ну, детектив!
      Подъехали тележки, а с ними вежливые представители страны, куда мы ехали:
      -- Ваш багаж?
      И стали грузить.
      В СТАРОМ ДОМЕ
      -- Ну... живете... -- Гость чешет затылок и еще раз оглядывает все окрест. Мы поворачиваем головы вслед за ним. Справа в лучах солнца сверкает снежная вершина Хермона, перед нами -- рукой подать, минута ходьбы, шоссе перейти -уходят в небо и вдаль извивы гор, одетые в зелень сосен и кипарисов. Все уже виденное, облюбованное нами, но мы снова смотрим на это чудо -- глазами нашего гостя. Кра-асо-та-а!
      -- И воздух, воздух! -- Гость набирает его полную грудь, выдыхает, опять набирает. Мы уже навосторгались воздухом, но невольно делаем то же самое.
      -- Везет же людям.
      Люди -- это мы.
      Гость минуту молчит. Может быть, пытается мысленно переварить увиденное, а может, млеет от кислородной сытости. Если есть кислородное голодание, то, наверное, возможна и сытость. Но оказывается, он просто нам немного завидует:
      -- Что я вижу, когда выхожу из своего дома? Передо мной коробка из восьми этажей, сбоку, правда, поменьше -- пять. И через дорогу -- коробки, коробки.
      У нашего Гостя небольшой прелестный дом, когда-то он строил его на окраине городка, где живет, а теперь городок разросся, дом окружили местные небоскребы. За нас он, конечно, рад, но обидно за себя, за свое неудачное местожительство.
      Перед Гостем как-то неловко. Пытаемся шутить:
      -- Продавай свою виллу, перебирайся сюда. Через дорогу много пустых домов, еще можно купить.
      Нет, на это он не согласен. На край света? Вот если бы туда, к нему поближе, переместили вид на Хермон, лес и горы, перекачали свежий воздух...
      Ну, как хочешь. Воля твоя. Дыши перегаром, выхлопными газами, выбросами химических заводов. Любуйся на какой пожелаешь из восьми этажей. Можешь на все восемь сразу.
      Но все равно неловко. Наш Гость приехал в страну почти полвека назад, ничего ему не давали, кроме лопаты в руки, работал тяжело, страну строил, себе дом строил. А мы? Где-то воздвигали светлое будущее, то, что соорудили, рухнуло, мы сели в самолет... Прошло всего четыре года (или целых четыре года!), но все-таки не более, чем четыре года, а мы здесь, на высоте, перед нами горы в лесах, справа Хермон. Будем воспитанными хозяевами, не станем кичиться своим богатством.
      Хотя мысленно наслаждаемся всем, чем владеем.
      С того места, где мы стоим, с нашего дворика, не видно, но если дойти до перекрестка и спуститься чуть-чуть по ущелью, открывается дивная гряда гор, из которой выступает двуглавая красавица. Ущелье, правда, давно покрыто асфальтом, теперь это горная дорога, шоссе, по нему мы ходим пешком в город, в центр. Когда мы спускались здесь в первый раз, гора приворожила меня, я не могла оторвать от нее взгляда. И каждый раз, идя по этой дороге, я смотрю и смотрю на странной красоты седловину, на две вершины, от которых вправо и влево, как полуопущенные крылья птицы, лежат горы. Все это день ото дня разное, другое. На фоне синего неба гряду видно четко и она особенно прекрасна. Иногда эта огромная дивная птица купается в облаках и кажется, что она парит. В ненастный день из-за гряды поднимаются черные тучи, клубятся и растут, и движутся на нас, и мы идем им навстречу, охваченные удивительным чувством причастности к чему-то непонятно высокому. Я и не пыталась разобраться, отчего у меня перехватывало дыхание, и вдруг узнала, что это и есть знаменитая святая гора, здесь жили великие праведники.
      Гость, понятно, все это знает, на горе бывал. Но не будем хвастать, что двуглавая красавица теперь входит в наши владения.
      -- Да... живете... -- снова говорит Гость. -- Как у Бога за пазухой.
      Наверное, он сказал не то, скорее всего не то, он говорит на иврите, возможно, в нашем древнем языке и выражения такого нет, а слова, которые он произнес, нам незнакомы, многих слов на иврите мы еще не знаем, но жест, сопровождающий фразу, и выражение лица понятны без перевода: "Устроились в тепленьком местечке". Ну, а что такое "тепленькое местечко", как не широкая грудь Господина вселенной?
      Помните, в той стране, мы говорили, когда встречали людей, которые, как нам казалось, избранники судьбы: "Живут, как у Бога за пазухой".
      А теперь избранники -- мы сами.
      У нас есть половина маленького домика, нам дала его в пользование страна, толстая улыбающаяся чиновница поставила штамп в нашем удостоверении репатриантов, сказала:
      -- Поздравляю. Это вам до конца жизни.
      Кто знает, сколько до этого конца?
      Домики наши маленькие светленькие с красными крышами, выстроились на склоне горы ступенями. Все одинаковые.
      -- Правда, немного напоминают бараки? -- Это мы стараемся не очень задаваться перед Гостем.
      Наверное, он согласен, что да, похожи, потому что пытается утешить:
      -- Ну что вы! Прекрасно.
      -- Конечно. Улучшенный вариант бараков, -- соглашаемся мы.
      Рядом с домом маленький клочок земли, и запестрели на нем уже цветы, и борются с ветром тоненькие прутики деревьев, их привезла и посадила Ирина, а мы холим и поливаем.
      -- И будет сад, -- говорю я Гостю.
      -- Ган Эден, -- улыбается Гость.
      x x x
      Гостя нашего зовут Абрам. Очень редкое еврейское имя. Там -- редкое. Были Аркадии, Александры, Анатолии, что угодно на букву "А", но только не наше кровное, родное -- Абрам, Авраам. Еще отчество у людей пожилых могло сохраниться -- Абрамович, куда от отца, как и от праотца, денешься. Хотя и с этими еврейскими именами-отчествами случались истории.
      Был у нас друг. Не так чтоб уж самый-самый, но в течение лет двадцати выпили мы с ним немало хорошего и не очень хорошего вина на всяких семейных и прочих торжествах. Звали этого друга обычным, вполне русским именем. И на работе, мы знали, имя-отчество у него были приличные.
      Поехал наш друг как-то в командировку в Прибалтику, а поскольку был он нам человеком близким, то знал, что нужна нам, просто необходима одна вещь, а достать ее, купить в наших краях невозможно. И вдруг там, в этой почти загранице он увидел, что эти вещи свободно стоят в магазинах, можно купить, а денег свободных, естественно, у него нет. Какие деньги у советского инженера, дай Бог хватило бы жене на подарок. И получаем мы телеграмму: "Могу купить... Вышлите Ригу до востребования на имя..." и дальше сумма немалая и имя-отчество невозможно еврейские, не то что Абрам или Хаим, я таких тогда и не слыхала.
      -- Что бы это значило? -- подумала я вслух.
      -- Наверное, нашел в Риге старого родственника... -- тоже вслух раздумывал муж.
      Посылать деньги в далекий город на имя какого-то неизвестного нам еврея казалось нам делом рискованным.
      -- Но вещь нужна, -- повторяла я.
      -- Значит, пошлем, -- соглашался муж.
      -- Но -- незнакомый еврей, а наш друг, ты знаешь, человек доверчивый.
      -- Значит, не пошлем.
      -- Но это единственная возможность...
      Мы не спали полночи. Наконец решили: пошлем. Будь, что будет. Не все же евреи обманщики. Утром мы отправили деньги. А через несколько дней вожделенный дефицит уже был у нас дома. Мы открыли бутылку вина, чтобы отметить это событие.
      -- Слушай, -- спросила я нашего друга, -- а почему надо было переводить деньги на чье-то чужое имя?
      Он долго смеялся, а потом сказал:
      -- Так это я и есть. По паспорту.
      -- Значит, то, что мы знаем, -- подпольная кличка?
      Он развел руками -- что делать?
      Так жили многие из нас.
      Я помню, присутствовала как-то на заседании одного ответственного комитета, где утверждали кандидатов на разные должности, не очень высокие, но все-таки начальственные. Среди тех, кто ожидал и волновался, был один молодой человек. Он уже давно и неплохо выполнял свои обязанности, которые всесильный (в данных масштабах) комитет должен был разрешить ему выполнять их и дальше. Заседавшие его прекрасно знали, был он молодым и беспартийным, все называли его просто Игорь.
      Наконец, его пригласили в кабинет, председательствующему передали документы. Он долго молча их рассматривал, будто видел человека впервые. Потом поднял голову:
      -- Странно, тут написано "Исаак". Это что -- в переводе?
      Кандидат в начальники весь сжался и стал лепетать что-то насчет дедушки, которого звали Исааком, а мама хотела...
      -- Ну-ну, -- барственно произнес сидящий за столом, -- значит, так. Расскажи, Исаак...
      Не помню, что надо было рассказать. Помню лицо его -- видно было, как человеку тяжко.
      Сейчас этот молодой человек в Израиле, и жена говорит о нем: "Мой Ицик". Приятно.
      Мы все рассекретились.
      Мне нравится, что появились Хаимы и Моше. Приятно произносить имя Гостя. Моего дедушку тоже звали Абрам, дедушку, которого я почти не знала, он умер, когда мне было года два-три, но память моя навсегда сфотографировала его лицо -- глаза, пенсне, бородку...
      В нашей семье уже здесь, в Израиле, родились малыши. Одного из них назвали Авраамом. Каким он вырастет?
      Мы рассекретились, клички поменяли на имена, но сбросили ли панцири, которые вынуждены были носить? И выпустили ли на свободу души?
      x x x
      Абрам вошел в нашу жизнь вскоре после того, как мы приехали в Израиль. Встреча наша была случайной, но дружба оказалась прочной, многое было связано с ним, так и вспоминается.
      Вот так же стоим мы с Абрамом посреди двора, Абрам заглянул к нам, как заглядывал часто. Только было это год назад, и двор был другой, и дом другой, это дом, в котором мы с мужем жили тогда.
      -- Это же надо, -- говорю я Абраму, -- совершенно ничего не соображать?
      -- А зачем? -- удивляется он. -- Думать вредно для здоровья.
      Мы смотрим, как по светлым, недавно выкрашенным стенам дома стекают струи мутной бетонного цвета жижи.
      -- Я всегда считала, что среди евреев нет дураков.
      -- Евреи умные, когда живут среди других народов.
      Абрам знает, что говорит, он из галута, правда, давно-давно, но пока добрался до Израиля, был в концлагере, повезло -- выжил, а потом исколесил пол-Европы.
      -- А у себя дома?
      -- Ты же видишь, какие мы умные у себя дома. -- Это к нам присоединился мой муж.
      -- Если бы они могли посмотреть на свою работу со стороны, наверное, умерли бы со смеху.
      -- Но ты-то смотришь со стороны, почему не смеешься?
      В самом деле мне не смешно, мне плакать хочется.
      А ведь было -- радовалась. Было.
      x x x
      -- Все в порядке, -- сказал маклер, можете вселяться, -- и протянул нам ключи от квартиры. -- Что полагалось по договору, хозяин сделал.
      Мы потрогали новенький блестящий краник, открутили, вода потекла. Прекрасно. В углу прихожей стоит маленький холодильник, старенький, с побитой эмалью. Воткнули вилку в розетку -- заурчал. Чудесно. Кровать? Пощупали матрац. Не новый, но спать можно.
      Слава Богу, у нас есть крыша. На год. Пока на год. Чего там заглядывать дальше.
      -- Спасибо, Йоси.
      Йоси, довольный, кивнул, принимая благодарность в придачу к кругленькой сумме, которую получил от нас несколько дней назад. И отбыл.
      Случалось с вами такое? Вы заболели, у вас жар, ломота, озноб. Пришел врач, спросил участливо:
      -- Ну, что случилось?
      И все. Жаловаться вроде не на что, ломота вас не мучает, кажется, что и температура упала. И вы смущенно бормочете:
      -- Вот немного приболел, но ничего, не страшно.
      Доктор согласен: ничего страшного, вы в полном порядке. Но стоит врачу уйти, и недуг набрасывается на вас с удвоенной силой. Болезнь-то никуда не делась. То был эффект участливого присутствия.
      Пока Йоси ходил с нами по комнатам и показывал, как все хорошо, прекрасно, казалось, что так оно и есть. Но Йоси ушел, и сразу все померкло.
      -- Что за запах? Открой окна, -- сказала я.
      -- Ты что, раньше не чувствовала этот запах? -- удивился муж, со скрипом выдавливая наружу неподатливые створки окон. Вечерняя прохлада вошла в комнату, стало приятнее.
      -- К вам можно?
      Дверь была не заперта, и к нам без стука вошли наши приятели-однокашники, вместе осваиваем иврит.
      -- Увидели, что вы уже перебрались, решили посмотреть.
      -- Заходите.
      -- Отличная квартирка.
      -- Превосходная.
      -- Сколько?
      Сказали, сколько придется выкладывать каждый месяц.
      -- О! Прекрасно! Вы же знаете, маленькую квартиру вообще невозможно найти.
      -- Вам повезло.
      -- Главное, будете вдвоем, отдельно от детей.
      Наши гости -- нам ровесники. Все живут с детьми, пособие, что получают от государства на съем квартиры, отдают детям. Раньше, там, в Союзе, были сами себе хозяева, а теперь вроде бы угол снимают у сына или дочери.
      -- Мы бы тоже с удовольствием...
      -- Но... детям без наших денег не обойтись.
      Ясно -- завидуют.
      Я сама себе завидую. Эта квартира -- дар небес, хотя нашла нам ее Ирина, дочка, об этом я уже где-то писала.
      Прихожая, где мы стоим с приятелями, завалена ящиками с книгами, чемоданами, тюками. Всего полгода в стране, а вот обросли барахлом.
      -- Можно пройти посмотреть?
      -- Конечно.
      -- Мы только на минутку, мы понимаем, что вам некогда. Вместе с гостями снова осматриваем свое жилье. Комнат две, но обе -- не разгуляешься. Стены в меньшей комнате, предназначенной под спальню, выкрашены ослепительно-розовой краской, гостиная -- сияюще-голубая. В домах израильтян, где мы бывали, стены белые, иногда чуть кремоватые, спокойные светлые тона. Наверное, в этой квартире ремонт не делали с давних-давних времен, когда розовое и голубое было в моде. Душевая и вовсе выкрашена темно-зеленой заборной краской. Даже странно, что поверху не написано знакомых заборных слов.
      -- Ах, какая красивая мебель! -- восхищаются наши гости, стоя в гостиной.
      -- Прекрасная мебель!
      -- Да, -- подтверждает муж, -- антиквариат. Хозяин велел его беречь, дорого стоит.
      Когда-то, наверное, эта мебель в самом деле была прекрасной. Диван, кресла, банкетки, все из настоящего хорошего дерева, с гнутыми фигурными спинками, ножками, подлокотниками. Мягкие сиденья покрыты когда-то вишневой с золотым тиснением тканью.
      -- Никогда не сидела в таком кресле, -- сказала одна гостья и тут же ликвидировала ужасный пробел в своей жизни. -- Удобно!
      -- И я! -- воскликнула другая гостья и тоже устроилась в кресле. -- Кайф! Везет же людям. Мало того, что нашли квартиру, но еще и с такой мебелью.
      Я молчала. Конечно, думала я, именно за этим я ехала в Израиль. Мне совершенно необходима царская мебель. Из-под лоснящейся, когда-то прекрасной вишневой ткани исходил стойкий запах старой мебели. Меня от него начало тошнить.
      -- Немного придется почистить, конечно, -- вставил один из гостей. Мужчины более искренни, чем женщины. Мужчина не станет целовать тебя при каждой встрече и говорить, ах, как он рад тебя видеть и как ты прекрасно выглядишь, если ему от тебя ничего не нужно.
      А этим ведь не нужно было ничего, просто такие -- женщины.
      -- Какой кошмар, -- донеслось до нас в открытые окна лишь только гости ушли.
      -- Не представляю, как это можно привести в удобоваримый вид.
      Могли бы высказаться, отойдя хоть на полсотни метров.
      Но мы все равно были счастливы и полны решимости.
      x x x
      Стены не поддавались. Голубое и розовое были неистребимы. Мы купили большое ведро белой краски и покрыли ею все стены. Когда красили, казалось -все, с прошлым покончено, но стоило краске чуть просохнуть, голубое и розовое просвечивало сквозь верхний слой и весело нам подмигивало. Мы купили еще одно ведро и снова взялись за валики и кисти. Работали до поздней ночи.
      -- Ну, все, -- сказал муж, с трудом отмывая руки, -- завтра будем убирать.
      Но как бы не так. Утром цвета радости, правда, все-таки чуть поблекшие, сияли со всех сторон.
      В этой квартире долгие годы никто не жил, она стояла закрытой, не так давно ее купил наш хозяин для своей старой матери, но та заболела, он взял ее к себе, а квартиру сдал нам такой, какой она была -- мебель антикварная, а тайна краски на стенах была сродни тайне вечности египетских пирамид. Это была, наверное, очень дорогая когда-то, стойкая высокого качества краска. Лучше бы хозяева, которые давным-давно оборудовали для себя эту квартирку, были немного победнее.
      Мы отправились за третьим ведром.
      -- Вы, наверное, сняли очень большую квартиру? -- спросил нас хозяин маленького магазина, где мы покупали краску.
      -- Ну-у, нет, вряд ли, -- усомнился его сын. -- Подрабатываете немного ремонтом квартир?
      Муж кивнул, и парень остался доволен своей проницательностью. Он одобрительно-заговорщически улыбнулся, мол, мы можем быть спокойны, он нас не выдаст, не донесет, что к пособию мы имеем еще и заработок.
      После четвертого ведра муж сказал:
      -- Все. Хватит. Как будет, так будет.
      Все, так все. Мы сунули кисти в воду, пусть отмокают, и стали мыть полы. С утра при свете дня старались не замечать, как то тут, то там проглядывают сияющие цвета.
      -- Знаешь, -- сказал муж, -- мне даже нравится. О-ри-ги-нально. Ни у кого такого нет.
      Пришел Абрам. Он сам мастер на все руки, любую работу сделает, халтуры не любит. Но и он постарался не заметить некоторого разноцветья. Ростом Абрам ниже мужа, он чуть потянулся, похлопал мужа по плечу.
      -- Ма-ла-дец! -- сказал он по-русски, тщательно выговаривая звуки. -- За это можно и выпить, -- добавил он на иврите.
      -- Может, рано? -- остановила я. -- Нас еще ждет душевая.
      x x x
      В один из первых дней нашей жизни на новой квартире с душевой, вернее, с комнаткой, выполняющей совмещенные функции, произошла у нас история, которую можно было назвать смешной, забавной, если бы не было нам так тяжко.
      Нетерпеливый громкий стук в дверь прервал наши занятия по истреблению цветов радуги. Мы едва успели открыть замок, как, толкнув дверь, в квартиру ворвался молодой человек и без слов бросился в эту самую комнату. Ну что ж, бывает. Может, человеку невмоготу, с общественными туалетами в городе плоховато, он постучал в ближайшую квартиру на первом этаже...
      Но наши открытые рты еще не успели закрыться, а странный гость выскочил из душевой, не воспользовавшись ни одним из назначений этого помещения, схватил мужа за руку и потащил за собой. И все молча.
      Следовать за ним пришлось недалеко -- через лестничную площадку и такую же, как у нас, маленькую прихожую в душевую вроде нашей. Затем молодой человек остановился и ткнул пальцем на пол -- у ног была разлита темнокрасная лужа.
      Я уже сообразила, что молодой человек пришел не с улицы по нужде, а был нашим соседом из квартиры напротив, просто мы еще не видались. Я прошла следом за мужчинами, нагнулась и потрогала лужу пальцем. Сомнений быть не могло -- это остатки свекольника, который я вылила в рукомойник, когда мыла кастрюлю.
      -- Что это? -- наконец произнес возмущенный молодой человек.
      -- Суп, -- спокойно сказала я. И пошла за тряпкой.
      Чудеса: льешь у себя, выливается у соседа.
      -- Здесь давно никто не умывался, -- сказал муж, -- трубы, наверно, забиты, вода нашла щель в стене.
      Стена у нас с соседом была общая.
      Мы позвонили хозяину -- он живет в соседнем городке. Хозяин появился часа через два.
      -- Что случилось?
      -- Да вот, не протекает слив.
      -- Не может быть!
      Он побежал в соседскую душевую, вернулся в нашу, опять отправился к соседям, снова вернулся. Он трогал руками все, что можно было потрогать, заглядывал под рукомойник, пожимал плечами, явно нервничал оттого, что ничего не видел. Труба была замурована в стене, наверное, давно продырявилась, вода сочилась и просачивалась там, где ей было легче, а легче оказалось пробиться к соседям.
      -- Есть молоток? -- спросил хозяин. -- И зубило?
      Он схватил инструмент и стал рушить стену. Сначала полетели куски штукатурки, потом бетон.
      -- Эли, -- спросил муж, -- что ты хочешь сделать?
      -- Как что? Посмотреть трубу.
      На той высоте, где он начал долбить, трубы не оказалось, он стал рушить ниже и решительней.
      -- Поможет, не надо ломать всю стену? Может, надо раньше подумать?
      Эли не останавливался. Возникла угроза двух совмещенных санузлов без перегородки.
      -- Эли, -- наконец взмолился муж, -- не надо. Я все понял и все сделаю сам.
      Хозяин распрямился, отдал молоток и облегченно вздохнул.
      Слив мы, конечно, сделали. Муж дрелью просверлил вертикальную строку из точек, пока не наткнулся на притаившуюся трубу, а потом уже стал прокладывать доступ к ней. Но я ведь не о том, как чинить старые трубы. Я о том, что Абрам сказал: думать совсем не обязательно.
      x x x
      Прошло время, и мы перестали удивляться, когда случалось подобное, мы поняли, что это естественное состояние людей, которые нас окружали. У них не было нужды думать, они и не думали, они -- делали. И бедная многострадальная стена, разделяющая нашу квартиру с квартирой напротив, тому свидетель. Она и жертва.
      В квартире напротив жила молодая пара из марокканской общины. После того, как мы перестали лить воду в их душевую, отношения у нас сложились нормальные, хорошие, особенно с Йарденой, тоненькой, симпатичной, почти девочкой. Она целыми днями хлопотала, стирала, мыла, чистила, кормила своего прелестного малыша, он был светленький, как и его мама, сероглазый и очень нам нравился. От постоянных хлопот Йардена уставала, и с удовольствием спокойно отпускала малыша с нами погулять. Наверное, она поняла, что мы, хоть и из России, но не такие уж звери, и детьми не питаемся.
      Но оказалось, что папа его смотрел на нас несколько иначе. Однажды он приехал домой среди рабочего дня, чего обычно не бывало, и не обнаружил дома свое чадо. Не знаю, был ли дома скандал или не только скандал, жили молодые дружно и тихо, но малыша перестали отпускать с нами на прогулку. Йардена делала это спокойно и тактично, а ее эмоциональный муж был непреклонен и прям. Как-то мы выходили со двора, малыш побежал за нами и протянул ручки. Мы не успели еще сообразить, что делать, как подскочил папа и схватил малыша на руки. Мальчик плакал, ему нравилось гулять с нами. Но папа усадил его на стул посреди двора, приказал: "Не вставай", пошел в дом, вернулся с огромным куском торта. И стал кормить сына тортом из ложечки.
      Какой ребенок не проглотит слезы с первым же куском лакомства?
      Нам было жаль, но мы понимали и не осуждали папу, мы-то знали, что не обидим мальчика, а он этого не знал, мы были для него чужими людьми из далекой непонятной России. Когда наши дети были маленькими, мы ведь тоже не доверяли их чужим людям.
      В общем соседи у нас были спокойные, нормальные, и мы очень огорчились, когда Йардена сказала:
      -- Через две недели мы уезжаем.
      -- Куда? Что случилось?
      -- Хозяин продает квартиру.
      А мы и не знали, что это не их собственность, что и у них тоже нет своего жилья, приходится снимать.
      -- Так может, вы купите эту квартиру?
      Она усмехнулась:
      -- Таких денег у нас нет.
      -- Возьмите ссуду.
      -- Ссуды не хватит.
      -- Куда же вы теперь?
      -- Пока поживем у мамы, потом, может, еще снимем что-нибудь.
      Поживем у мамы... Как в обычной еврейской семье.
      Огорчались мы не зря. Будто чувствовали, что покою нашему пришел конец.
      Квартиру купил Эрез, молодой человек, сын соседей со второго этажа. Он был холост, высок, эффектен, наверное, его любили женщины. Почти каждое утро от наших ворот отъезжала машина, в окне которой был виден женский силуэт, менялись марки машин, менялся силуэт сидящей за рулем, но все они были молоды и красивы. Ночные визиты не беспокоили нас, но было просто интересно узнать, неужели так трудно выбрать одну из этих красоток.
      -- Почему ты не женишься? -- как-то спросил его муж.
      -- Рано.
      -- Разве это рано? Тебе уже сколько?
      -- Двадцать семь.
      -- Ну?..
      -- Я еще не стал на ноги.
      -- Как это?
      Есть квартира, машина, работа, да не какая-нибудь, а свое дело, он строительный подрядчик, как здесь называют, "каблан", как-то с гордостью вручил мужу свою визитную карточку с номером телефона:
      -- Если вдруг срочно понадоблюсь.
      Что же тогда значит "стать на ноги"?
      -- Разве это квартира? -- объяснил Эрез. -- Я должен создать жене, детям нормальную жизнь, жениться надо после сорока.
      Мы не стали выяснять, что такое "нормальная жизнь" с точки зрения обыкновенного израильтянина, но поняли, что обеспечит он ее еще не скоро, а потому нам, пока мы будем находиться в этом доме, предстоит жизнь, по всем меркам выходящая из нормы.
      Новый сосед начал перестройку собственной квартиры с душевой. Комнатка эта была маленькая, в ней тесно друг к другу разместились унитаз и умывальник, по другую строну оставалось небольшое пространство, где можно принять душ. Если все было исправно, мы были довольны, но мы же не ровня Эрезу, ему нужен комфорт, у него другие мерила.
      Однажды днем, как бывало иногда, Эрез, взмыленный и стремительный, подкатил к дому на своем грузовичке, сбросил во дворе что-то тяжелое и большое и, не заходя к себе, помчался дальше. Он был очень занят и не мог задержаться ни на минуту.
      Оказалось, что привез он ванну. Новенькая, сверкающая, ослепительнобелая, ванна была прекрасна. Она стояла посреди неубранного двора, большая, великолепная, и напоминала мне о том далеком, что было в нашей жизни и ушло безвозвратно. Такое простое и естественное тогда -- принять ванну -- казалось сейчас странным капризом. Есть душ, разве этого мало?
      Вечером мы куда-то ушли, а когда вернулись, ванна со двора исчезла. Естественно, решили мы, нечего делать ей в нашем маленьком доме, где живут четыре семьи. Это был ее случайный транзитный пункт, она отправилась дальше, на чью-то роскошную виллу. Мы еще не знали нашего соседа. Местом назначения ванны была душевая его квартиры.
      Ночью мы услышали грохот. Он шел из душевой по всему дому. Настойчиво и упорно долбили стену. Муж встал с постели, оделся и постучал в квартиру напротив. Никто не отозвался. Пришлось постучать посильнее. Наконец, дверь открыли. Хозяин был весь в штукатурке. Со лба капал пот.
      -- Что случилось, Эрез?
      -- Да вот, -- сказал он возмущенно, -- не влазит.
      -- Кто не влазит?
      -- Она.
      Ванна стояла в душевой, тыльной стороной дна прислоненная к одной из стен, а другую, та, что была у нас общей, Эрез рушил, освобождая для своей красавицы дополнительную жилплощадь.
      -- Для этой комнаты надо было купить маленькую ванну, ты не подумал? -спросил муж.
      -- Но я хочу такую.
      Конечно, Эрез большой, ему нужна большая ванна.
      Муж посмотрел на стену. Половина ее толщины уже была выдолблена, обнажилась злополучная сливная труба.
      -- Слушай, -- вдруг обрадовался хозяин, -- ты все равно уже здесь, помоги, попробуем, может, она уже влезет.
      Муж с сомнением измерил взглядом комнатку.
      -- Думаю, тебе придется прорубить стену насквозь и занять часть нашей квартиры. Тоже неплохо. Будет ванная на две семьи. Но сделай это, пожалуйста, завтра, потому что сегодня мы хотим спать.
      -- Но утром мне на работу!
      Ночью он все-таки не стучал больше, а через несколько дней мы увидели виновницу вдохновения нашего соседа во дворе. Увы! Это была уже бывшая красавица, она словно поблекла, потускнела, местами была побита. Вещи, как и люди, тяжело переживают свои неудачи.
      А потом ее куда-то увезли.
      -- Странно, -- сказала я мужу, -- Эрез подрядчик на стройках. Как же он работает?