Но вместо этого получилось:

— Не… не… не… не…

— Тисысы. Киде. (Тихо, слышишь, кто-то идет), — сказала она и приложила палец к губам.

Он смотрел на нее. Он о чем-то думал. Этот жест. Но не понимал, что. Какой-то шум исчез вдали. Дом наполнен какими-то зверями.

Ее рука легла ему на плечо. Он поднял голову, прижав щеку к ее руке. Побудь со мной, Мэдди. Не уходи. Но получилось:

— Не… Мннн… Не!..

Он застонал, отворачиваясь от нее.

Она положила ему на лицо свои холодные пальцы. Убрала волосы с его лба. Он закрыл глаза. Он лежал спокойно.

— Сёбушо, — прошептала она. — Сёбушо.

Сёбушо. Сёбутрошо. «Все будет хорошо».

Он не сразу понял. Это выплыло откуда-то из его подсознания. Интуиция.

Но что-то произошло. Что-то, что надо беречь. Она встала, забрала свечу и бумагу. Она сказала, что все будет хорошо, и он почти понял ее.

Мэдди поджала губы, аккуратно вкладывая брошюру о Блайтдейле в письмо, адресованное леди Скал. Кузен Эдвардс описал, какое благотворное лечение ожидает его сестру, если она приедет в Блайтдейл. Стоимость лечения шесть гиней в неделю. Он приглашал леди Скал приехать и посмотреть. В брошюре изображался чудесный домик, сад с гуляющими людьми, озеро и черные лебеди.

Правда, ничего не говорилось о металлических звуках, которые раздаются на всю гостиную и будят всех каждое утро, о сердитых нотациях кузена Эдвардса за то, что Мэдди отослала Ларкина прочь и тайно посещала герцога Жерво.

Мэдди подшивала письма к историям болезни. Кузен Эдвардс читал письма, адресованные ему. Он диктовал ей письмо, а ее пальцы слегка дрожали. Раздавались металлические звуки. Вам. Тангенс. Вам. Минус. Вам. Игрек. Вам. Икс. Вам. Маона. Вам. Маона. Вам. Она. Она. Она. Звуки отчаяния.

В этот вечер она не думала о нем, как о больном человеке. Эдвардс сказал правду. Не надо было беспокоить Жерво. Не надо было видеться с ним. Все в доме возбуждены. Другие пациенты нервничают. Мэдди слышала, как кузен Эдвардс дал указания Ларкину объяснить мистеру Кристиану, что его поместят в отдельную специальную комнату, если к полудню он не успокоится.

Мэдди уже знала, что такое отдельная специальная комната. Она представляла собой важную часть моральной терапии, практикуемой в Блайтдейле. Оказывалось влияние на поведение пациентов с использованием их чувства собственного достоинства.

Кузен Эдвардс дал Мэдди книгу мистера Тьюка «Описание ухода» о знаменитом квакерском сумасшедшем доме в Йорке, где впервые вошло в практику гуманное и моральное лечение больных.

Брошюра о Блайтдейле отражала опыт, накопленный кузеном Эдвардсом за восемь лет работы. Согласно его методике, с больными нужно разговаривать, пока они не научатся понимать обращенные к ним слова. С ними нужно общаться вежливо, по-доброму, но обязательно убедить, что условия их содержания зависят исключительно от самоконтроля. Если пациенты вели себя не так, как следует, их наказывали, то есть изолировали.

В полдвенадцатого, когда кузен Эдвардс пошел навестить жену, повсюду в коридорах слышали металлический звук и дикий животный крик. Мэдди понимала, что она отчасти виновата в его наказании, и поэтому, желая как-то поправить ошибку, она попросила служанку показать ей, где находится комната изоляции. Они подошли к лестнице в подвал.

— Третья дверь справа, мисс. Сразу за новой ванной комнатой.

Спускаясь по лестнице, Мэдди обратила внимание, что с каждым поворотом становится тише и тише. Там было холодно, очень чисто, но темно. Третья дверь справа вела в маленькую комнату без окон с деревянным полом и скамьей, прикрепленной к одной из стен.

Не так уж здесь было ужасно, как она себе представляла. Обычная комната. Чистая, сухая, прохладная. На скамейке Библия. В обстановке этой маленькой комнаты Мэдди вдруг увидела истинного квакера в кузене Эдвардсе, хотя ей казалось, что он так далек от всего этого.

Комната как бы располагала к восприятию спокойного голоса. Неяркий, спокойный свет. Стоя в центре комнаты, она подумала, что Жерво будет здесь хорошо.

Ее стала беспокоить тишина. Она провела значительную часть своей жизни в молчаливых Собраниях и никогда не чувствовала неудобств. Она слышала, ждала, верила, что действительно можно ощутить внутренний свет.

Сейчас она думала о герцоге. Неистовство в его лице. Ломаные звуки. Это все, что издает его голос.

Прошлой ночью она не могла спать. Она лежала без сна. Точно так же, как тогда, когда умерла ее мать. Она старалась понять и принять то, что было неприемлемо.

Молчание, тишина. Теплая тишина дома и семьи, где слова не нужны. Наполненная принцами и цветами тишина опустевшего сада.

Он не говорил ничего… Ни единого слова. Записи, методически заносившиеся в книгу кузеном Эдвардсом, повторяли изо дня в день одно и то же: необщителен, свиреп, необуздан…

Кузен Эдвардс назвал это деменцией. Слабоумие, моральное нездоровье. Человек опускается до животного уровня.

Мэдди посмотрела на Библию, но не смогла дотронуться до нее. Она привыкла думать о заповедях, как о полезном и необходимом в жизни слове, но никогда не воспринимала их более чем руководство Богом над ее действиями, в ее сердце. Находясь в пустой, абсолютно тихой комнате, она почувствовала, как прозрение, истина приходят к ней. Она поняла, в чем состоит ее миссия.

Человек, находившийся наверху, пытавшийся сокрушить свою клетку, звал ЕЕ. Для него эта комната будет не духовным местом, а тюрьмой. Наказанием. Угрозой наказания. Он не понимает тишину. Не знает тишину так, как знает она.

Мэдди подняла голову. Неправда, что у него разум двухлетнего ребенка. Он не потерял разума.

Он не сошел с ума. Его сводят с ума. Эта мысль прозвучала настолько ясно, что ей показалось, будто кто-то произнес это вслух.

Мэдди почувствовала, что некое состояние, которым она была охвачена, теперь покинуло ее. Комната стала вдруг грустной, маленькой изолированной камерой в глубине холодного подвала.

Жерво не потерял рассудка. Он произносил слова. В противном случае он не мог бы понимать то, что говорят ему.

Его крики, его отчаяние становились все более разумными. Это — не крики маньяка, сошедшего с ума, это крики здорового человека, оказавшегося в чрезвычайно отчаянном положении. Он не видит никаких других путей, чтобы избавиться от этого состояния, кроме как силой вырваться из него. Он, утонченный герцог, знающий периодические функции, ряды Фурье, он, создавший новую геометрию, он, живший свободной жизнью аристократа, теперь был здесь и страдал от этого.

Мэдди ощущала, что никогда ей не приходилось так явственно слышать голос Бога. Она не относилась и к числу тех людей, которым был дан дар выступать на Собраниях. Мэдди вела простую, обыденную жизнь.

Но сейчас она получила благословение.

Мэдди почувствовала, что на нее возложены особые обязанности. Она не понимала, как доказать тот факт, что Господь возложил на нее обязанности быть с Жерво в его беде. Она твердо знала, как поступить. В конце концов Господь не простит ее. Ясно было только одно: она не должна бросать герцога в беде.

Кузен Эдвардс будет недоволен, в этом Мэдди не сомневалась. Он категорически запретил ей ходить в коридор буйнопомешанных, у него была масса возражений и аргументов против ее намерений.

Она многое обдумала, пока поднялась наверх по лестнице. Ритмичный звон цепей становился все громче… Она ошиблась. Она неправильно представляла себе действительность. Она не годилась для той задачи, которую решила на себя возложить. Ну что она знает о душевных болезнях или их лечении? Вой, который сопровождал лязг цепей, ну никак не походил на человеческий голос. Весь сумасшедший дом замер, слушая эти звуки. Не слышно ни бормотания, ни бессмысленного трепа. Как будто все занимались только тем, что прислушивались к звону цепей и истошному крику.

Мэдди повернула за угол. В коридоре сидел Ларкин на откидной табуретке. Кожа на его голове просвечивала сквозь короткую стрижку волос. Карманные часы он держал на колене, лениво позвякивая цепочкой в такт лязганью цепей в камере.

— Через три минуты пойдем, — громко объявил он, не обращаясь, собственно, ни к кому.

Теперь звон цепей раздавался без пауз. Ларкин взглянул на Мэдди и, узнав ее, вскочил. Откидная табуретка хлопнулась о стену.

— О, Друг Ларкин. — Произнесла Мэдди торжественно. — Я пришла поговорить с Жерво.

Лязг цепей прекратился.

Пронзительная тишина, казалось, зазвенела в ее ушах. Ларкин переводил взгляд с дверей камеры Жерво на Мэдди. Он сказал:

— Мисс, вам нельзя тут находиться.

Его голос звучал как-то странно, подобно эху давно умерших голосов.

— И тем не менее я пришла.

— Послушайте… Вы мне вчера вечером такое устроили… Больше не надо.

— О, ты должен пойти и позвать моего кузена. Конечно, я не желаю доставлять тебе беспокойство.

— Я не могу, мисс. Через минуту я должен отвести больного в отдельную комнату для наказания. Вы обязаны покинуть коридор.

— Ты должен был отвести его туда, если он не успокоится до полудня. Правильно? — Мэдди кивнула в сторону двери. — Видишь, он затих.

Как бы подтверждая ее слова, стали бить часы в холле.

Ларкину, похоже, не понравился такой поворот событий. Мэдди шагнула вперед, и он предупредительно поднял руку.

— Нет, мисс, сделайте одолжение. Не дергайте его больше, пожалуйста! Ах, мисс, будьте столь любезны…

Жерво стоял за дверью. Его руки сжимали железные прутья. Когда герцог увидел ее, его пальцы расслабились, губы зашевелились, как будто он собирался что-то сказать. Потом он вдруг отвесил вежливый поклон и протянул руку между прутьями, как будто бы собирался поздороваться с дамой на светском рауте.

— Нет! — Ларкин шагнул вперед. — Мисс, он может убить вас, удушить, если вы немедленно не отойдете от решетки.

Мэдди хорошо понимала, что это тоже не исключено. В тот момент, когда она застыла в нерешительности, Жерво почувствовал ее страх. Его рука сжалась. Он отвернулся от двери, двигаясь как призрак. Молчаливая фигура замерла на фоне окна. Он стоял и смотрел в сторону.

Мэдди поняла, что проиграла. Голос Ларкина был голосом холодного рассудка, голосом зла, который возражал ей и призывал ее выступить против своей собственной Правды. Первое испытание — и она споткнулась.

Какое-то время Мэдди смотрела на Жерво, а потом повернулась к Ларкину.

— Пожалуйста, пойди и попроси моего кузена прийти сюда. Ты должен сказать ему, что мне необходимо поговорить с ним.

Санитар пытливо смотрел на нее.

— Не знаю, что вы хотите, мисс, но я не собираюсь уходить отсюда и позволять вам делать что-либо глупое.

— Я просто побуду здесь, — сказала она. — Обещаю тебе, больше ничего делать не буду.

— А что, если он опять подымет шум. Сейчас-то он тихенький, но вы можете раздразнить его.

— Жерво. — Мэдди подошла к двери и сквозь прутья протянула руку, несмотря на неистовые протесты Ларкина. — Если я останусь здесь, это разозлит тебя?

Он, обернувшись, посмотрел на нее.

— Последствия на вашей совести, мисс! — предупредил Ларкин. — На вашей совести! После того что он учудил вчера…

Жерво подарил этому человеку взгляд крайнего презрения. Задержав несколько секунд взгляд на Мэдди, он отвернулся к стене.

Это было сильнее, чем пощечина. Мэдди опустила руку.

— Пожалуйста, иди и позови моего кузена, — твердо сказала она Ларкину.

— А вы точно не будете ничего делать, пока я не приду?

Мэдди присела.

— Не буду.

— Не могу верить вам, — пробормотал санитар, тряхнул головой и исчез за углом. Воцарилась тишина. Жерво продолжал смотреть в окно.

— Хам, — неожиданно произнес он, и посмотрел через плечо на Мэдди, приподняв одну бровь как бы демонстрируя вызов.

— Да, — сказала она, энергично кивая. — Самый настоящий хам.

Он скрестил руки на груди и оперся плечом об оконную решетку. Бледный кавалер-заключенный, молчаливо стоящий в своей камере. Медленная улыбка искривила его рот.

Если он сумасшедший, нельзя доверять ему. Вчера он также прислонился головой к решетке и смотрел на нее, стоя в очень благородной позе, а через мгновение прижал бритву к ее горлу.

— Будь осторожнее, — нашептывал ей разум. — Он силен, он пугающе силен. Он психически нездоров.

Мэдди посмотрела на Жерво.

— Хам, — повторила она задумчиво.

— Хам, — сказал он с явным облегчением. Мэдди сложила руки.

— Получается, что у нас единое мнение по этому поводу?

Он ничего не сказал, но посмотрел на нее через железную решетку со светской иронической улыбкой.

— Полагаю, об этом даже речи быть не может, — возмутился кузен Эдвардс, обращаясь к Мэдди. — Ты же в этом совершенно не разбираешься, ничего не понимаешь. Ты не можешь быть личным санитаром при герцоге. Это полный абсурд. Подумай о той опасности, которой ты подвергаешься, кузина Мэдди! Нельзя забыть вчерашний инцидент.

— Я не забыла. И верю…

— Да, очень хорошо, я понимаю… Но здесь не собрание квакеров, моя дорогая. Это сумасшедший дом.

Она грустно взглянула на него.

— А разве Бога нет в этом доме?

Ларкин хмыкнул. Кузен Эдвардс слегка покраснел и строго взглянул на санитара.

— Разумеется, Бог здесь.

— Меня благословил Господь! — повторила Мэдди уверенным тоном.

Кузен Эдвардс поджал губы.

— Я не подумал, что у тебя такие намерения, но если ты действительно хочешь работать с пациентами, я могу назначить тебя в помощь акушерке в дневную смену.

— При других обстоятельствах я с радостью согласилась бы стать помощницей акушерки, — ответила Мэдди, — но я должна поддержать Жерво.

Доктор покраснел.

— Я поражен, что тебе вообще пришла в голову подобная мысль, кузина Мэдди.

— Я исполняла обязанности сиделки большую часть своей жизни. У меня есть опыт обращения с больными. — Мэдди продолжала говорить тихим голосом. — Мое решение согласовано с герцогом.

— Ну… ну… — кузен Эдвардс покачал головой и улыбнулся. — Как вам могла прийти в голову такая фантазия?

— В затворничестве, — просто ответила она. — Там я узнала, что есть Свет и Правда.

— Я сам вам расскажу о свете и правде, мисс, — воскликнул Ларкин. — Когда он сломает вам шею, вы все поймете!

— Он не причинит мне вреда, — ответила Мэдди.

— Вы ничего не понимаете, мисс! Он регулярно впадает в буйство; как-то раз он чуть не оторвал мне руку, а ведь я — крупный парень, как видите. А вас он в секунду уничтожит.

— И все же, — возразила Мэдди, — когда герцог увидит, что я пришла поговорить с ним, он будет вести себя тихо. Ларкин нахмурился.

— Ничего подобного, вы не знаете его, мисс. Вы здесь всего лишь один день. К этому маньяку нельзя поворачиваться спиной!

— К сожалению, это правда, кузина Мэдди. Тебя, должно быть, ввели в заблуждение проблески рассудка у пациента. При его диагнозе это возможно. Мы стараемся поощрять разумное и цивилизованное поведение, но горькая правда заключается в том, что герцог не в том состоянии, когда ему можно доверять или рассматривать его как разумное человеческое существо.

Опыт собрания научил Мэдди разумно и тонко вести спор. В глаза ошибающегося нужно смотреть твердо и уверенно. Сейчас она смотрела на кузена Эдвардса, не мигая.

— Это значит… — Он откашлялся. — Нет, я неверно выразился. Конечно, он человек, создание Божье, как и все мы. Но я отвечаю за ваше благополучие.

— Вы также отвечаете и за его благополучие.

— Дорогая моя, вы не сможете ухаживать за ним. Абсурд. Я не могу дать разрешения.

Она не стала возражать. Никакие аргументы сейчас на него не подействовали бы. Она не готовилась заранее к такому разговору; если Бог пожелает, нужные слова придут сами.

Казалось, кузен Эдвардс стал испытывать неудобство под ее пристальным взглядом.

— Это невозможно. Боюсь, что вы просто не понимаете, что хотите сделать.

— Кузен Эдвардс, это вы не понимаете моих намерений.

Он хмуро посмотрел на нее.

— Вспомните, что дает нам Свет, — мягко произнесла Мэдди. — Неужели вы отказались от него?

Он продолжал недовольно смотреть на нее.

— Не знаю, как насчет «света», — с вызовом произнес Ларкин, — но ничего глупее я никогда не слышал, доктор. Прошу прощения, что отнимаю у вас время, но она ни о чем не хотела слушать, кроме как о благословении.

Доктор Эдвардс посмотрел на своего помощника. Когда он снова перевел взгляд на кузину, она продолжала стоять неподвижно. Ларкин что-то ворчал о свете, откровениях, невежественной чепухе, с каждым словом глубоко оскорбляя чувства и веру Мэдди.

Кузен Эдвардс молчал. Она уловила тот момент, когда он перестал быть упорствующим квакером, раздраженным вечным презрением к своему происхождению, и начал смотреть и слушать.

Наконец комментарии Ларкина превратились в усталое бурчание. Запертый в комнате Жерво казался тенью, следящей за ними сквозь прутья белой и неподвижной решетки. Огромная ожидающая тишина заполнила дом.

Кузен Эдвардс повернулся к Ларкину и попросил у него ключ.