Средневековье (№2) - Благородный разбойник

На дне шкафа лежали свернутые роскошные гобелены, зимнее убранство комнаты, их шнуры были аккуратно смотаны заботливой рукой давно исчезнувшего слуги. Элейн взглянула на ряд позолоченных стенных крючков в виде собачьих голов, идущих вокруг комнаты под потолком, расписанным серебряными звездами. Джино Навона, похоже, не считался с расходами на свои удобства. Чтобы занять себя, Элейн вытряхнула синий камзол Аллегрето, пытаясь отчистить грязь. Потом решила повесить его, чтобы расправить складки, даже сумела набросить гобеленовый шнур на крючок. Но затем снова посмотрела на оставшиеся пятна и отказалась от бесполезной затеи. Вместо этого повесила одежду на спинку стула, чувствуя себя непривычно в роли заботливой хозяйки.

Она расчесала волосы, когда они высохли, заплела косу и, стоя перед зеркалом, уложила на голове. Раймон называл ее удивительной женщиной. Все говорили, что она похожа на леди Меланту. Но, разглядывая свое лицо в зеркале, она не видела сходства. Разве что глаза у них одного необычного цвета. Ее крестная выглядела королевой, а ее собственное лицо вряд ли подходит даже принцессе. Черты мягкие, глаза широко расставлены, изгиб верхней губы придает ей вид озорного щенка. Элейн надеялась, что с возрастом это исчезнет, а пока...

Она попыталась сделать лицо суровым, но теперь выглядела недовольной. Она старалась вообразить себя отдающей приказы, вершащей правосудие. Увы, даже юная королева Анна казалась более властной. Неудивительно, что Раймон видел в ней глупую девчонку. Неудивительно, что Иль-Корво считал ее наивной.

Элейн вспомнила, как он стоял на берегу озера, готовясь нырнуть. Представила его на коленях. Еще раз оглядела себя в зеркале. Даже она смогла увидеть, как недовольное озорство сменилось чем-то... другим. Это все то же лицо, но уже более резкое, утонченное, угрожающее, отмеченное печатью тайного знания.

Она быстро отвернулась, не узнавая себя. Теперь она была не похожа ни на леди Меланту, ни на Кару, ни на кого-либо другого из ее знакомых.

Он предупреждал, чтобы она была с ним осторожной. Она и сама это знала. Он просто убийца, рожденный, воспитанный и обученный для этого. Волкодав тоже мог вернуться и вздыхать в конуре под любящей рукой, но спустя час или минуту он снова бросится на охоту.

Элейн взяла маленький цветок, который аккуратно положила, когда расчесывала волосы. Он почти завял, превратившись в мягкую сломанную звездочку лепестков. Она терла его в пальцах, пока не ощутила свежий запах.

На рассвете пират стоял, опершись локтем на каменную стену и глядя в окно. Без рубашки, только в черных штанах и сапогах, немного собравшихся на икрах и лодыжках. К предплечьям прикреплены щитки, с кожаного ремня свисают кинжалы.

– Гонец был? – спросила Элейн из своего гнездышка среди подушек и душистого белья.

Перед сном она сняла белый халат и теперь лежала голая под покрывалом – удивительное, изысканное ощущение. До этого она лишь однажды была в постели раздетой. В его постели. Он повернул голову.

– Пока не был. Но Джироламо получил известие, что бы мы ждали тут. – Он презрительно фыркнул. – Морозини не терял времени. Ну что ж, подождем. Только, боюсь, здесь нет особых развлечений. Я принес еду и питье, если хочешь.

Элейн не хотела ни есть, ни пить. Она хотела его.

– Я думала об игре, – сказала она, переворачиваясь на живот.

– Еще раз?

– Вообще это больше сказка, чем игра. Нужно притвориться людьми в сказке.

– Притвориться?

– Да. – Элейн оперлась на локоть. – Для развлечения, чтобы провести время. Ты сказал, что обожаешь игры. Это игра человеческих характеров.

– Ты запомнила, – усмехнулся он.

– Моя игра нечто вроде представления. У меня одна роль, у тебя – другая.

– И что это за роли?

– Я бы притворилась великой царицей.

Он с улыбкой склонил голову набок.

– А не какой-нибудь второстепенной?

– Нет, – покраснела Элейн. – Как царица Савская. Всемогущая, с необозримыми владениями.

– Понятно, – сухо произнес он. – И конечно, вашему величеству требуется для этой игры покорный слуга.

– Нет, – прошептала она. – Мне слуга не требуется.

– Соломон, чтобы разделить трон?

– Нет.

– Любовник?

– Мне говорили, ты убийца, а не любовник.

– Это правда, миледи. – Он слегка поклонился.

– Тогда, может, ты сыграешь роль воина? – Элейн взглянула на него. – Принца.

– Я?

– Да. Воина и принца, я думаю. Из далекой страны, которая была... завоевана.

Последовало долгое молчание. Она не смотрела на него, просто не решалась.

– Приведенного мне... в качестве пленника, – сказала она упавшим голосом.

– Думаешь, я унижусь до этого?

Элейн не могла различить выражения его лица, видела только скрещенные на груди мускулистые руки в кожаных щитках.

– Не знаю, – нерешительно произнесла она. – Это ведь игра.

– Боюсь, ты недостойна роли великого правителя, – тихо засмеялся он. – С таким дрожащим голосом, в крепости из подушек. Как твой поверженный враг я не слишком впечатлен.

Хотя белый халат лежал в ногах постели, Элейн величественным жестом откинула покрывало, согнула колени в самой грациозной, как ей казалось, манере и взяла халат. Представив себе толпу слуг, она без спешки накинула его, встала с кровати, села в большое кресло и положила руки на подлокотники.

– Хочу взглянуть на тебя. Подойди к свету.

На миг она подумала, что он не подчинится. Но пират все же оттолкнулся от стены и вышел на свет. Он стоял, расставив ноги, со скрещенными руками, с еле заметной презрительной усмешкой. Он выглядел принцем, а совсем не пленником, несмотря на то что был покрыт синяками и ссадинами, словно действительно участвовал в битве.

– Ты, я вижу, дерзок. Опусти руки.

Пират бесстыдно разглядывал ее бедро и колено под распахнутым халатом. Элейн, не мигая, смотрела на него. Будь она королевой, ее стража заставила бы его делать то, что она захочет. Она небрежно откинулась на спинку кресла, не обратив внимания на халат. Ни вызова, ни соревнования, просто уверенность, что он должен повиноваться. Это же игра, хотя, похоже, и не совсем.

Он медленно вздохнул, потом невыразительно засмеялся и опустил руки. До бедер. Поза человека, готового в любой момент выхватить оружие.

– Сдай оружие, – сказала она.

Презрительная усмешка исчезла, во взгляде появилась настороженность. Элейн почувствовала, как поднимаются волоски на шее и руках. Он был прекрасен, стоя полуголым, как великолепный дикарь, и глядя на нее так, словно впервые увидел ее.

– Ты настолько меня боишься, что должен иметь оружие наготове?

Он положил руку на пряжку, затем покачал головой.

– Может, ты боишься играть?

– Да, – засмеялся он. – Боюсь. Ведьма.

Она подошла к нему, погладила его по груди. Он вздрогнул, когда она коснулась пальцами соска.

– Ты опять дерзишь. Сдай оружие, – приказала она, дернув его за сосок.

Он в конце концов расстегнул пряжку, и Элейн поймала соскользнувший ремень. Он стоял неподвижно. Она видела, как под ее взглядом напрягается его тело, видела его растущую готовность. Она тоже чувствовала жар и влагу под халатом. Но какое удовольствие смотреть на него. Он принадлежал ей. Это ее пленник, ее заключенный, в полном ее распоряжении.

Бросив ремень на стол, она провела ладонью по его руке. Он хотел отстегнуть щитки.

– Нет. Оставь их. Мне нравится.

Когда Элейн потянулась за третьим кинжалом, лежавшим в ножнах, прикрепленных к руке, он издал предупреждающий звук. Тем не менее она выхватила стилет, искоса глядя на него.

– Отравлен? – холодно спросила она.

– Нет. Только левый кинжал.

– Я помню. Не двигайся.

Элейн взяла ремень и унесла оружие в дальнюю часть комнаты.

– Елена, – хрипло сказал он. – Будь осторожна.

Наверное, он имел в виду кинжалы, однако у нее выступил пот. Элейн осторожно положила третий кинжал на сундук, другие оставила в ножнах, когда снимала их с ремня. Он был из прекрасно выделанной прочной кожи, потемневшей от постоянного ношения, а с внутренней стороны отделан мягкой лайкой, которая идет на женские перчатки. Кожа еще хранила тепло его тела. Намотав ремень на кулак, она медленно вернулась к нему.

– Что ты с ними сделала? – резко спросил он.

– Что хочу, то и делаю, – ответила Элейн, держа руки за спиной.

– Ведьма.

В голосе было жестокое предупреждение, хотя он стоял на том же месте, где она его оставила.

– Сейчас я твоя королева, воин.

Она скромно опустила руки, с ее кулака свисал конец ремня. На его лице мелькнуло что-то вроде облегчения, сменившегося презрительной усмешкой.

– Я сделаю, что захочу. С твоим оружием. С тобой.

Казалось, он готов схватить кинжалы и броситься на нее. В глубине души она была испугана, потрясена тем, что делает, но все затмевала эта опасная игра между ними, сила наслаждения, которая заставляла его стоять перед нею пленником, даже без оков.

– Убери руки за спину.

– Елена, это опасно. Слишком... трудно.

– Мне уйти? Я могу тебя оставить.

– Нет, – быстро сказал он.

– Тогда не говори, что слишком трудно. Подойди, я помогу тебе.

Она завела его руку за спину и, хотя он издал раздраженный звук, почувствовала, как он напрягся от еле сдерживаемого желания.

– Милый воин, – шептала она, ведя языком по коже между лопатками. – Ты хорошо сложен. Я хочу получить наслаждение от покоренного врага.

– Проклятие, – выдавил он, пока она заводила ему за спину вторую руку.

– Ты дерзок.

Элейн слегка ударила его концом ремня, как учитель непослушного ученика. Но твердая кожа многократно увеличила силу удара, раздался громкий хлопок, от которого оба вздрогнули.

Элейн испуганно отскочила. В детстве она не раз испытывала боль от наказания. Кара ее жалела, не наказывала, зато итальянская дуэнья умела пользоваться розгой, хотя это совсем не помогало сделать Элейн послушнее.

Его руки были сжаты в кулаки и скрещены за спиной, мускулы напряжены. Она медленно обошла вокруг него. Он смотрел на стену перед собой, его копье вздымало черную ткань штанов.

Она, едва касаясь, провела ремнем по его руке. Он вздрогнул. Она любила, когда он, не боящийся ни ада, ни огня, вздрагивал только от ее прикосновений.

Элейн резко ударила его. Он вскинул голову, словно жеребец, которого заставляли повиноваться. Но это его возбуждало.

– Не двигайся.

Ремень оставил красный след на его ребрах. Она встала перед ним и снова подняла руку. Он сделал шаг назад. Так, шаг за шагом, она теснила его туда, где с крючка свисал шнур для гобелена, который она раньше забросила.

– Стой. Я хочу, чтобы ты не двигался.

Но он все-таки отступил, и его пальцы коснулись стены. Он поднял руки, как будто хотел схватить ее или отбросить. Элейн снова ударила его, теперь по груди.

– Если не будешь стоять, мне придется связать моего воина.

Он наверняка знал про шнур, ибо замечал все, каждую деталь в комнате. И тем не менее он выглядел потрясенным, когда увидел шнур в се руке. Но его тело было готово к совокуплению.

– Руки, – твердо сказала она, прежде чем он мог прийти в себя и отказаться. – Скрести их перед собой.

– Нет. Елена!

Это была мольба. Она погладила его, как испуганное животное, и нежно прошептала:

– Для меня. Я хочу использовать милого воина. Сделай это.

Когда он выполнил приказ, Элейн дважды обмотала его запястья шнуром и завязала узел, который при любой попытке освободиться только еще больше затягивался. Он молча наблюдал за ее действиями, словно не мог поверить, что это происходит с ним.

– Подними руки.

Он не подчинился, и она ударила его по чувствительному соску. Прошипев от боли, он закрыл глаза. По его телу пробегала мелкая дрожь, член пульсировал. Он поднял руки.

Элейн поцеловала его в губы, потому что он был так красив и беспомощен. Наклонив голову, он впился в ее рот, пока она все выше поднимала его руки. Отчаянный поцелуй-битва, где она проиграет, если ослабит натяжение шнура. Она крепко держала его, ища на стене место, чтобы закрепить шнур. В конце концов она забросила петлю на крючок и шагнула назад.

Он стоял, широко расставив ноги, откинув голову на стену. Теперь это уже не игра. Да и вряд ли она с самого начала была таковой. Шаловливая мечта Элейн о принце-воине стала явью: она связала это темное, опасное создание, и он позволил ей это сделать.

– Аллегрето, – удивленно прошептала она. – Да поможет мне Бог, я люблю тебя.

Он замер, казалось, даже перестал дышать, только крепко зажмурился. Потом опустил руки, мышцы вздулись, шнур натянулся и скрипнул на крючке.

– Убей меня. Я не могу это вынести. Не могу... вынести. Пожалуйста.

Она подошла, обняла его, положила голову ему на грудь. Он попытался освободиться, затем прижался щекой к ее волосам, как ребенок, ищущий утешения.

– Елена! – Он издал короткий смешок. – Знаешь, как я боюсь тебя? До смерти.

– Я люблю тебя, – повторила она.

– Мне бы хотелось скакать на тебе, – простонал он. – До тех пор пока ты не сможешь ни вздохнуть, ни крикнуть.

Внезапная грубая угроза повисла между ними. Как будто он снова обрел над нею власть. Но, собравшись, Элейн решила продолжать игру. Она медленно оглядела его, словно товар на прилавке.

– Но ты не можешь, правда? – холодно спросила она. – Мой свирепый враг. Ты не можешь.

Он молча наблюдал за нею, словно скованный демон из темноты. Элейн впервые осознала, что ее халат расстегнут и он намеревается запугать ее своим пожирающим взглядом. Но она лишь повела плечами, и халат соскользнул на пол.

– У меня есть для тебя применение, воин, – прошептала она, вынимая шпильки из волос. Ремень свисал у нее с руки. – Я могу отдать тебя страже или продать в рабство. Нет... – Она покачала головой, позволив ему смотреть на нее. – Я вижу, насколько ты хорош. Достойный производитель принцев.

– Если ты кобыла, желающая, чтобы ее покрыли, – хрипло выдавил он, – тогда развяжи меня. И я послужу тебе без всякой пощады.

– О нет, – смиренно возразила она. – Для этого мне совсем не требуется освобождать тебя.

Глава 18

Он хотел вырвать крючок. Страх, ярость, желание – все перемешалось у него внутри, когда она голой шла к табурету. Волосы ее разметались по плечам, глаза были прикрыты ресницами. Лицо – как у женщины-ребенка, как его рай и ад. Сев, она взглянула на него с таким выражением, словно это вещь, которая случайно привлекла се внимание. Он совершенно не представлял, что она сделает дальше, хотя всю жизнь учился читать намерения людей по их лицам. Только знал, что это наверняка причинит ему острую боль.

Но он сам позволил ей такую игру, он сам этого хотел, уступая шаг за шагом, презрев опасность. Смех и слезы, что он повержен девушкой. Но он никогда еще не встречал женщину, которая не боялась его. Он хотел ее. Хотел этого... и безумно страдал.

Элейн медленно встала. Он прижался к каменной стене, ухватившись за шнур.

Она чуть заметно улыбнулась, как будто угадала его мысли. Он пытался вообразить ее своей добычей, обрести прежнюю власть, но она забрала ее вместе с кинжалами, а вернулась с его ремнем, чтобы его бичевать. Вся его защита была уничтожена, отобрана, словно клочок жалкой одежды, прежде чем он понял опасность. Ему хотелось, чтобы она подняла шнур. Тогда бы он склонился, как грешник у позорного столба, смог бы вынести пытку от ее руки. Но он слишком поздно осознал, что она собирается делать.

Подойдя к нему, Элейн провела ладонью по его груди вниз, где одежда сжимала и терла восставшее копье, распустила нежными пальцами шнуровку.

Никакой сон, никакой дьявол или ангел не смог бы возбудить его страсть больше, чем она.

Она собиралась его использовать. Так она сказала. В этой игре в королеву она призналась, что любит его, и он почувствовал себя беззащитным перед нею. Она посмотрела на него с таким странным выражением невинности, что ему захотелось тут же бросить ее на пол и овладеть ею. Наклонившись, она целовала его грудь, кусала и тянула соски, а он, стиснув зубы, выносил это и почти умирал от наслаждения. Казалось, ни одна шлюха в христианском мире не знала того, что знала она. Потом она вдруг отпустила его.

Тяжело дыша, он смотрел на ее босые ноги и бедра. Он не смел поднять глаза. Темный треугольник у нее между ног походил на чудесный тайник, он готов был отдать жизнь, чтобы войти в него, перерезать горло самому папе, чтобы только увидеть его. Он издал тихий стон и, откинув голову, закрыл глаза.

Что-то глухо стукнуло об пол возле его ног, и, снова открыв глаза, он увидел, что она стоит на скамейке перед ним. Без единого слова она впилась ему в рот, нащупала мужское естество, изящным женственным движением приподняла бедра и направила твердую плоть в горячую влажную глубину. Затем она прервала поцелуй, уперлась руками в стену около его головы и начала двигаться. Медленно, потом все быстрее, глубже, доставляя себе удовольствие. Он был в полной ее власти, чувствовал, как изливает в нее семя, и наклонил голову, пытаясь дотянуться губами до ее груди. Она использовала его до тех пор, пока не вздрогнула и не закричала.

Он бессильно обвис на шнуре, вжимаясь в нее. Полнейшее наслаждение, которое почти убило его. Без всякой надежды, что он когда-либо сможет испытать это снова. Он повернул голову, поцеловал ей ухо, щеку, ища губы.

Но она быстро отступила и так внезапно освободила шнур, что это причинило ему острую боль. Он положил руки на голову, единственное движение, которое он мог сделать, пока не восстановится кровообращение. Элейн торопливо направилась в дальнюю часть комнаты.

Он медленно опустил руки, нашел конец шнура, связывающего запястья, и одним рывком освободился. Дыша сквозь зубы, он сжимал и разжимал пальцы, а когда к ним вернулась чувствительность, привел в порядок штаны. Но даже после этого все равно ощущал себя голым.

Элейн подошла к нему, держа ремень с уже пристегнутыми кинжалами в ножнах. Только стилет был у нее в руке.

– Осторожно, – хрипло предупредил он.

Склонив голову, она встала на колени, словно паж, и он в изумлении смотрел, как она уверенно надевает ему ремень, а потом застегивает пряжку. Он не мог найти слов, поэтому молча позволил ей вложить стилет в ножны на руке. Она прижалась лбом к его запястью и поцеловала раскрытую ладонь.

Он тоже опустился на колени, обхватил ее лицо, приподнял ей подбородок и, глядя в сине-фиолетовые озера глаз, сказал:

– Ты – моя королева. У меня нет другого повелителя.

Она улыбнулась, как довольный ребенок.

Завоеван. Без всяких армий.

Наступил третий день ожидания. Издали доносился звон колоколов. С тех пор как он привез сюда Элейн, они звонили ежедневно, призывая к заутрене и вечерне. Он видел, как она прислушивается, будто впервые слышала звон.

– Мы должны исповедаться, – прошептала она.

Конечно. То, что они делали вместе, наверно, смертный грех. Любой священник признал бы их деяния несоответствующими природе: мужчина подчинился женщине, принял от нее в стыде и боли плотское наслаждение. Он не раскаивался, однако не хотел подвергать опасности ее.

– Я спрошу Джироламо, нельзя ли сделать это тайно, – сказал он, ведя пальцем по ее щеке. – Думаю, это возможно.

– И ты, – быстро сказала она.

– Я не могу, любимая.

– Тайно...

– Я не могу.

Он увидел, что она вспомнила, поняла. Он не имел права и не хотел принимать никаких причастий. Он только чувствовал печаль, что приходят к концу эти короткие дни его служения ей в любом се безжалостном или греховном удовольствии. Очистившись от греха или раскаявшись, она вряд ли будет так им распоряжаться. Вот и хорошо. У него больше нет защиты от нее, а мир снаружи не прощает ни малейшей слабости.

Она задумалась, обняв его за талию. Он мог ждать чего угодно, только не знал, чего именно.

– Ты сам назначишь мне наказание, – прошептала она, уткнувшись ему в плечо. – Твое наказание для меня как благодать.

Она прильнула к нему всем телом, и он хотел спрятать лицо от стыда за то, что жаждал сделать.

– Так бывает со всеми мужчинами? – застенчиво спросила она.

– Нет. Ты знаешь, что нет.

– Только с тобой?

– О Господи. Конечно, нет. Все ангелы, наверно, презирают меня, заставляя получать удовольствие от боли.

Элейн приподнялась, одной рукой опершись ему на грудь. Даже поза ее, чуть властная, и легкое прикосновение заставили его возбудиться.

– Я люблю доставлять тебе удовольствие, – сказала она.

Ее рука скользнула к твердому копью, пальцы сжимали нежную плоть до тех пор, пока он, вцепившись в простыню, чуть не задохнулся.

Она встала перед ним на четвереньки, чтобы он мог оседлать ее как дьяволицу. Он тонул в наслаждении, глядя на ее спину, черные волосы, круглый зад и свой член, погружающийся в него. Он держал ее за бедра, чтобы войти как можно глубже, слышал ее стоны и крик. Но это были восторг и требование, поэтому он яростно отвечал ей, даже когда в ослепительном экстазе изливал семя.

Потом он лежал, не разжимая объятий, чувствовал ее мягкость, теплоту, нежность и со всей ясностью понимал, что она под его защитой. Хотя беспрекословно подчинялся ей. Странная, приятная, вполне терпимая путаница.

Наконец он выпустил ее из объятий и поднялся. Она не протестовала, только смотрела, как он надевает чистую рубашку и серые штаны, которые принес ему Джироламо, идет к креслу, где лежали кинжалы, проверяет остроту лезвий.

– Как тебя наказывали, когда ты был маленьким? – вдруг спросила она. – Кнутом?

Он хрипло засмеялся и покачал головой:

– Это не наказание.

– Хуже?

– Меня вообще не наказывали. По крайней мере не так, как ты представляешь.

– Никогда? – удивилась Элейн.

– Отец бы просто убил меня за ошибку.

Элейн обняла подушку и всхлипнула. Он испугался, что она заплачет.

– Во всяком случае, я так думал. Наверно, только мальчишеский страх.

– Ты хороший лжец.

Вернувшись к кровати, он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал ей пальцы.

– Одевайтесь в дорогу, моя королева.

Джироламо все устроил.

Пожилой священник был верным человеком, тоже из рода Навона, дальний родственник, нашедший пристанище среди холмов рядом с озером. Семейство Навонов было уничтожено или рассеяно, замки разорены, деревни сожжены. Оставшиеся в живых скрывались, но их объединяла ненависть к Риате, жажда мщения и верность незаконнорожденному сыну Джино Навоны. Однако сам он нигде не показывался, не хотел, чтобы его видели и узнавали, не хотел лишних осложнений.

Священник отпустил грехи женщине в вуали, причастил ее, не задавая неподобающих вопросов о том, кто она и почему тут живет.

В последний момент, когда Джироламо, стоявший в тени церковной двери, подал ему знак, Аллегрето задержал ее.

– На исповеди не говори, что мы с тобой не венчаны. Не делай такой ошибки. Мы женаты пред лицом Господа. У тебя нет обязательств перед Риатой.

Он прикусил язык. Ведь ему она тоже не давала согласия. Элейн молча склонила голову. В черной одежде, с закрытым лицом, она могла сойти за какую-нибудь вдову из окрестностей, пришедшую зажечь свечу во спасение души мужа. Она несла священнику корзинку яиц, на дне которой лежала золотая монета. У него возникла безумная мысль упасть перед ней на колени, умоляя не покидать его. Она вернется чужой, снова невинной, какой была, когда они встретились. Она может все забыть или не захочет вспоминать. Его обуяло желание посадить ее в лодку силой и поплыть обратно в замок, где он навеки станет ее слугой и защитником.

Стоя на берегу озера в зарослях камыша, скрытый нависшими ветвями оливкового дерева, он смотрел, как она идет к старой маленькой церкви. Вспомнил ее внутреннее убранство, каменный пол, тяжелые колонны, разрисованные бело-красными спиралями, уходящими вверх, к неясным святым, которые с улыбкой глядели на середину придела.

Теперь он стоял тут изгнанником. Когда она подошла к двери, Аллегрето отвернулся.

Если она не вернется, он сам пойдет за нею, и старик Навона его не остановит. Вероятно, так и следовало поступить. Тогда никто уже не мог бы сказать, добровольно она терпела его общество или он ее принудил к этому.

Над вершинами гор начали собираться облака. Аллегрето прыгнул на борт лодки, проверил их поклажу: одежда для путешествия в горах, немного денег, мешочек с трутом, дорожные посохи. Джироламо стоял на страже у двери церкви.

Она вышла намного раньше, чем он предполагал. Вместе со священником, который держал корзинку и что-то ей говорил. Покачав головой, она почтительно коснулась его рукава, и быстро пошла к Аллегрето.

Он спрыгнул на песчаный берег и жестом приказал Джироламо удалиться.

– Что случилось? – резко спросил он, когда она вошла под тень оливы.

Элейн откинула вуаль и посмотрела на него.

– Я подожду исповедоваться.

– Подождешь? Но такого случая не будет, – прошипел он. – Где-нибудь в другом месте я не смогу гарантировать безопасность.

Священник глядел на нее, стоя в ожидании у церковной двери. Аллегрето догадывался, с какой настойчивостью тот убеждал ее облегчить душу.

– Я понимаю, насколько это трудно, – уже более мягко сказал он. – Но священник тебя не знает и не узнает никогда.

– Я не стыжусь. – Элейн вскинула подбородок. – Я буду ждать тебя.

– Меня?

– Я знаю, ты не можешь. Пока. Но я буду ждать, когда и тебе отпустят грехи.

– Почему? Я считал, ты хочешь именно этого.

– Потому что я думала об этом... думала... – Элейн посмотрела в сторону озера, на облака. – А вдруг что-нибудь пойдет не так? Вдруг нас убьют?

– Тем более. Это смертные грехи, ты знаешь. Тебе грозит проклятие.

– И отлучение от церкви даже за общение с тобой. Я спросила его, и он мне так сказал.

– Ты спросила его?

– Я не сказала твое имя. Просто спросила, как будто сомневалась.

Аллегрето стиснул зубы.

– И он правильно ответил. Но ведь мы женаты, следовательно, ты можешь общаться со мной без наказания. Я сам интересовался подобными вопросами.

Элейн посмотрела на него. Да, жена не должна избегать собственного мужа, это правда.

– Мы женаты, – упрямо повторил он. – И получим благословение в церкви, когда сможем. Нельзя откладывать другое. Тут исповедник, ты хотела получить отпущение грехов... нельзя откладывать!

– Я подожду. – Она улыбнулась, словно знала тайну, неизвестную ему.

– Елена! В опасности твоя бессмертная душа. – Ее легкомыслие почему-то раздражало Аллегрето.

– Ты что, священник, чтобы тревожиться о моей бессмертной душе?

– Нет, я не священник. Но ад не игра в морру, чтобы ты могла с улыбкой говорить о нем. Я не хочу подвергать тебя опасности проклятия. Не обременяй мою совесть и этим.

– А я не хочу попасть на небеса, зная, что тебе туда нет дороги. Поэтому я подожду.

– Елена! Риск...

– Да, я это понимаю. Но я так решила. Я буду скучать по тебе в загробном мире. Я буду горевать.

Он безмолвно покачал головой. Если бы она предложила ему несметные богатства, города с золотыми башнями, протянула бы на ладони звезды, солнце и луну, он бы мог говорить. Но сейчас – нет. Она будет скучать по нему. Она будет горевать по нему. Она не понимала, чем рискует. Он читал поэмы, церковные гимны и проповеди об этом, изучал страшные фрески с изображением ада. Ради него она ставила на карту спасение своей души... Ему казалось, что он сейчас умрет, где стоял, просто от замешательства. Аллегрето положил руку на кинжал, чтобы ощутить нечто понятное, надежное.

– Это безумие. Иди покайся. И оставайся там.

Элейн не повернулась, не побежала туда, где безопасно, где до сих пор стоял у двери церкви священник, дожидаясь ее возвращения.

– Нет. Я буду ждать тебя.

Глава 19

Элейн знала, когда она в немилости. Ей были знакомы его убегающие взгляды и поджатые губы, после того как она совершала проступок. Аллегрето ничего больше не говорил, не упоминал о своем приказе остаться со священником, и долгие часы плавания по громадному озеру прошли в молчании.

С севера дул холодный ветер, гоня маленькие волны, разбивавшиеся о нос лодки. Облаченный в крестьянскую накидку с капюшоном, Аллегрето вместе с Джироламо работал веслами. Он был вооружен, и Элейн не осмеливалась прикоснуться к нему, чтобы не нарушить их молчаливый договор. Она только смотрела, как во время гребли напрягались мускулы на его ногах, и мысли, приходившие ей в голову, могли бы вызвать у проповедников ярость и плевки.

Лодка казалась совсем крошечной, не больше щепки, подскакивающей на волнах под горами невероятной красоты. Мимо проплывали скалы, надвигаясь, как стены гигантского замка, и уходя вверх ярус за ярусом, по которым не мог взобраться ни один человек. Джироламо предпочел держаться середины озера, подальше от лодок и барж, поселений и замков, расположенных вдоль скал. Уже близился вечер, когда они проплыли под огромным каменным уступом, но солнце все же пробилось сквозь облака, и вода под ним засверкала серебром. Они увидели блестевший залив, по которому медленно, как стая белых птиц, плыли маленькие парусные лодки, направляясь к стенам и причалам большого города.

Элейн тотчас его узнала. У нее осталось лишь смутное воспоминание, но вид Монтеверде был подобен сну, который снился ей всю жизнь. Среди башен поднималась огромная скала, окруженная стеной и увенчанная крепостью, господствующей над зданиями внизу. Однако город стремился вверх с гордым вызовом, лес башен уходил в небо, каменные стены были окрашены в розовый, кремовый и коричневато-желтый цвета, над крышами развевались флаги. А за всем этим лежали синие горы, создавая круговую защиту от неприятеля и обнимая цветущую долину.