Узнав об этом слишком поздно, Андроник (отличавшийся, как я сказал, чрезвычайной беспечностью) сел на коня и, рыща с копьем, совершал рукой дела дивные, ибо, как многократно было говорено, громкими словами никому не уступал в мужестве; однако же все не смог ничего сделать и, едва избежав плена, пришел в Антиохию. В этом сражении лишился жизни и Феодор Контостефан, возведенный в достоинство севаста: когда лошадь его пала от стрел, один из римских наемников, по личной к нему ненависти, снял с него голову. Говорят, что задолго прежде Феодор, на беду себе, выгнал этого злодея из царского дворца.
      16. Так шли тогда дела в Киликии. Возвратившись из города Антиохии в Византию, Андроник опять не менее был виден при дворе и, сверх чаяния, пользовался прежней доверенностью. Говорили, будто царь, принимая его наедине, жестоко бранил, укорял в нерадении о воинских делах и обличал за неблаговременные удовольствия, а между тем при всех делал ему блистательные подарки и честил более других, даже наименовал его тогда дуксом Наиса и Браничева и, сверх того, отдал {136} ему Касторию1*. Я не могу решительно сказать, издавна ли Андроник замышлял измену и тайно питал в себе это стремление, но могу указать на то время, с которого начало проявляться в нем неудовольствие. Главной заботой царя Мануила тотчас по вступлении его на престол было особенно то, чтобы сколько можно более улучшить вооружение римлян. Прежде они обыкновенно защищались круглыми щитами, по большей части носили колчаны и решали сражения стрелами, а Мануил научил их употреблять щиты до ног, действовать длинными копьями и приобретать как можно более искусства в верховой езде. В самое даже свободное время от войны он старался приготовлять римлян к войне и для того имел обыкновение нередко выезжать на коне и делать примерные сражения2**, становя отряды войска один против другого. Действуя в этих случаях деревянными копьями, они таким образом приучались с ловкостью владеть оружием. Вследствие сего римский воин скоро превзошел и германского, и италийского копейщика. От таких упражнений не уклонялся и сам царь, но становился в числе первых и действовал копьем, которое по долготе и величине с другими было несравнимо. Кроме того, что сказано, вывешива-{137}лось еще какое-то необыкновенное знамя, которое, как разделенное на восемь частей, было в обычае называть восьминожным. Этому во время своего приезда в Византию дивился, говорят, и сам Раймунд, по словам рассказчиков, настоящий Геркулес1***. Предполагая в тех вещах какую-нибудь хитрость, он подошел к царю и попросил у него то самое копье и тот самый щит, и только взяв их в руки и узнав, что они действительные, с изумлением высказал причину, по которой просил их.
      ______________
      * 1 Кастория - епископский город в Македонии при озере Лихниде. Hoffm. Lex.
      ** 2 Эти примерные сражения, по свидетельству Никифора Григоры (L. 10), вошли в обычай при Мануиле и заимствованы греками от латинян или франков. См. Никит. L. 3, n. 3.
      *** 1 О геркулесовской силе и воинских доблестях Раймунда свидетельствует и Вильгельм Тирский (L. 14, с. 21); а Вильгельм Неубрагенский (L. 1, с. 21) говорит: quippe hic fuerat christiani nominis in Oriente fortissimus propugnator, atque insignium gestorum titulis veteris in se Machbaei transfuderat gloriam, etc.
      17. Однажды во время такого примерного сражения, производимого царем при Ираклее мизийской, сыну Андроника-севастократора, Иоанну, красивому и стройному юноше, пришлось от удара итальянским копьем лишиться одного глаза. Желая доставить ему утешение в таком несчастье, царь возвел его в сан протовестарха и дал ему достоинство протосеваста. Это, говорят, сильно возмутило душу Андроника, и с того времени он постоянно строил коварные замыслы. Ведя последнюю войну в Киликии, склонил он на свою сторону палестинского короля и персидского султана; получив же власть, как уже сказано, над Наисом и Бра-{138}ничевом, писал королю пэонян, что, если последний согласится содействовать его тирании и поможет в его предприятии, он обещает по достижении желаемой цели уступить ему города Браничев и Наис. А чтобы не разнеслась об этом молва и не послужила к его обвинению, он умел дать делу другой оборот, а именно: объявил царю, что он хочет некоторых пэонских вельмож, начинающих оказывать ему преданность, держать в ослеплении, чтобы таким образом они удобнее попались в его ловушку. Но царю уже известен был обман: до его рук дошло то самое письмо, в котором Андроник предлагал правителю Пэонии вышеупомянутое обещание. Намереваясь приготовить ему обличение, царь допускает его совершить задуманное дело без всякого препятствия, и Андроник, полагая, что не осталось уже и тени подозрения, смело отправляет послов к гуннам и к королю алеманов с приглашением его в известное время на помощь. После таких коварных поступков возвращается он в Византию, как будто условия между римлянами и гуннами уже заключены. Но царь,- не знаю, по жалости ли к этому человеку (ибо чрезвычайно любил его как своего ровесника, вместе с ним пользовавшегося и одной пищей, и одним воспитанием, вместе с ним упражнявшегося и в бегании, и в борьбе, и во многих других подвигах) или по какому иному побуждению,- все еще терпел тогда злодея. Однажды, находясь в Ираклее мизийской, которую, не знаю {139} с какого языка, римляне стали называть теперь Пелагонией, вышел он ночью на охоту, с тем чтобы, как это часто случалось, там иметь и ночлег. Обладая великой силой тела, он ходил на медведей, нападал на кабанов и шел на них большей частью пеший с одним дротиком. Рассказывали, что как надел он тогда в первый раз латы, так почти постоянно и оставался в вооружении, остерегаясь будто бы козни со стороны Исаака-севастократора и великого стратарха, хотя последний до самого конца не сделал ему ничего неприятного, кроме того только, что снимал царские печати2*, которыми обыкновенно утверждаемы были подарки. Впрочем, царь делал это не без повода, но по известной причине, о которой сейчас скажу. Тогда как он проводил время в Мелангиях близ одного места, называемого Метаволи, за обедами обыкновенно произносились похвальные речи. При этом другие единодушно прославляли подвиги царя, а Иоанн гораздо больше превозносил и выставлял на вид дела его отца. Царь с удовольствием принимал, чтo было говорено, и, унижаемый перед отцом, одобрял оратора. Иоанн хотя и видел, что в других это возбуждает ненависть, однако же все еще не прерывал своей речи, поставляя на вид, что он приносит дань верности покойному самодержцу, {140} как поступают, думаю, многие люди; ибо похвалы отшедшим бывают свидетельством признательности к ним людей еще живущих. Но кроме того, он стал резко и непочтительно отзываться о сыне. Тогда произошла тревога, и этот Андроник, бросив на севастократора яростный взгляд, готов был уже снять с него голову мечом, если бы царь не удержал его руки, а Иоанн Дука, тоже племянник царя, не подставил под опускавшийся меч нагайки, которой обыкновенно погоняют лошадей, и ослабленного удара не уклонил на щеку Андроника. Таким образом Иоанн предохранен был от удара; а царь, удерживая, как я сказал, руку Андроника, получил рану, правда, не смертельную, однако же плоть была несколько рассечена и рубец на кисти его руки остался на всю жизнь. После сего усилившаяся до такой степени Андроникова ревность замолчала. Спустя несколько дней Исаака царь удалил от себя, а Иоанна предал суду и подверг его упомянутому наказанию, гораздо слабейшему, чем какое следовало по законам. Но возвратимся к прежнему рассказу.
      ______________
      * 2 Царская грамота на какой-нибудь подарок обыкновенно утверждалась царской печатью, которая привешивалась к грамоте на шнурке. Плутовское искусство снимать с грамоты печать, без сомнения, имело целью делать подлоги.
      18. Узнав, что царь проводит время в ночной охоте, Андроник вооружил тех бывших при нем исаврян, которые еще прежде дали ему слово идти с ним против кого бы то ни было, и, сев на самого быстрого из своих коней, поскакал с ними на место охоты. Потом исаврян поставил он подальше, в кустарнике, верхом на конях, а сам подъехал {141} к царской палатке на лошаке, тихо сошел с него и медленно пошел, тряся правой рукой кинжал. А чтобы никто не схватил его, надел на себя вместо обыкновенного платья итальянское. Но как скоро увидел Андроник, что его узнали (ибо охранявшие спящего царя уже обнажили мечи и в числе охранителей был царский племянник Иоанн, который, говорят, прежде других заметил подходящего Андроника),- как скоро увидел он это, тотчас склонился на колени и прикинулся испражняющимся, а потом, понемногу отступая, ушел. Так расстроен был здесь его замысел. Вскоре после сего он опять вышел ночью с большой толпой исаврян и стал подкарауливать царя. Но об этом донес царице Алексей, тогдашний начальник царской конюшни (каковую должность римляне означают именем протостратора)1*, и с известием о замысле тотчас отправлен был к царю некто из людей самых проворных, а потом с тридцатью вооруженными воинами послан и Исах, родом варвар, однако же царю весьма преданный. Но еще не успел Исах дойти до места, как царь уже узнал о деле, и, когда другие объяты были страхом и трепетали (ибо случилось, что большая часть из них ехала на лошаках), он счел нужным, {142} чтобы они уклонились от прямой дороги, которая ведет к лагерю и царской палатке, и пошли по необыкновенной и непротоптанной, которую тогда же указывал, и притом чтобы они двигались не толпой, а поодиночке и в шествии оставляли промежуток. "Через это,- говорил он,- мы будем казаться людьми, идущими с пастбища и возвращающимися в те видимые отсюда шалаши". Таким образом, царь ехал к своей палатке без трепета. Между тем Иоанна, о котором недавно упоминалось, встретил и терзал зубами кабан. Узнав об этом, царь быстро поскакал назад, пришел к нему и, сделав что следовало, оставил его. Он с таким великодушием принял замышляемое против себя дело, что (по возвращении) даже не бросил на Андроника и сурового взгляда. А Андроник, как бы ничего не зная, что делалось, усердно ухаживал за своим конем, о котором я упомянул, и, по-видимому, всегда много говорил и думал об Иоанне. Поэтому, когда царь однажды спросил его, что значит такое ухаживание за этим конем, он отвечал: "Я ухаживаю за ним для того, чтобы, отрубив голову у ненавистнейшего мне из всех людей, уйти на нем", как бы намекая тем на протосеваста. Узнав, что этот человек страдает таким неистовством, царь удалил его от общения с собой и содержал под стражей во дворце.
      ______________
      * 1 Званию или должности протостратора при дворах римском и византийском соответствовала должность конюшего при дворах российских князей и государей. Этого чиновника римляне называли также princeps stratorum, или primus equisonum. Hoffm. Lex.
      19. Итак, Андроник был низвержен; а король Пэонии, ничего еще не зная о том, что {143} с ним случилось, составил войска из чехов, саксонцев и других многих народов и приступил к осаде Браничева, думаю, в твердой надежде на то, в чем удалось ему условиться с Андроником. Царь был поражен известием об этом и удивлялся вероломству гуннов, без всякой причины нарушивших только что данную клятву. Видя, что это дело требует быстроты, он немедленно направился к Дунаю и, зная, что бывшее при нем войско не в силах бороться с войском гуннов (ибо силы римлян, тогда как ниоткуда не предвиделось враждебных действий, были разосланы по областям), придумал следующее. Есть одно довольно крепкое от природы место, по имени Смила2*, и царь положил занять его, чтобы оттуда делать набеги на гуннов; а для побуждения браничевцев понемногу отстаивать свой город написал к ним грамоту с извещением, что он не замедлит прийти к ним, и, вручив ее одному из воинов, приказал ему привязать ее к стреле и пустить в город. Воин сделал, что было приказано, но стрела, опустившись далее, чем сколько следовало, попала в руки гуннов. Это тотчас произвело у них тревогу, и они, предав огню машины и все, что было приготовлено для разрушения стен, устремились к переправе через Дунай. Но Дунай был в разливе, ибо в верховьях его шли сильные {144} дожди, и потому они направились к Белграду. Узнав об этом и получив известие, что вместе с тем и правитель далматской страны Борис Босняк, бывший в числе союзников пэонского государя, возвращается в свою землю, царь выбрал самых сильных людей из своего войска и послал их вступить в битву с Борисом. Над этим отрядом начальствовал Василий, о котором я уже упомянул, человек, происходивший не из знатного дома, но состоявший при царе хартулярием1**. Царь же с остальным римским войском медленно шел позади. Но Василий, забыв, кажется, для чего и с кем послал его царь воевать, через ускоренное движение очутился вблизи войска гуннского и, встретив передовые его отряды, обратил их в бегство, а потом бросился в самую средину {145} гуннской фаланги в той мысли, что совершит великое дело, если, напав на устрашенных гуннов, приведет их в смятение. И его мысль с первого взгляда казалась не совсем неосновательной: гунны, подумав сперва, что сам царь распоряжается этим нападением, побежали без всякого порядка, и многие из них, бросаясь толпами на суда, тонули в реке. Но когда узнали они, что царь идет позади и что войском управляет Василий, ободрились и, обратившись назад, противустали римлянам. Римляне хотя были гораздо малочисленное неприятелей, однакож выдерживали их нападение. При этом много было убито с той и другой стороны, пока союзные римлянам гунны под начальством Стефана2***, сына Гейзы, не начали бегства первые, ибо с той минуты преследование стало обратным, и из Стефановых гуннов пали почти все, а из римлян многие, другие же, в числе которых был и военачальник Василий, спаслись бегством. Вести об этом и вдобавок о том еще, что жители Белграда замышляют отложиться от римлян, сильно озаботили царя. Посему царь отправил Иоанна Кантакузина, чтобы он постарался восстановить спокойствие в городе, коле-{146}бавшемся, как я сказал, мыслью об отложении от римлян, а между тем предал погребению убитых и созвал бежавших отовсюду, где они скрывались. Сильно досадуя на случившееся, он горячился и хотел было отправиться в погоню за гуннами, но когда римляне не одобрили этого, сказал: "Стыдно мне, господа, не получив ран, отказываться от подвига за честь римлян". Впрочем, услышав, что гунны далеко, сдержал свой порыв. Между тем и Кантакузин, исполнив то, зачем был послан, возвратился и представил узниками людей, подстрекавших, как сказано, белградян к отложению. Тогда, сняв лагерь, двинулся он оттуда и перезимовал поблизости города Берии3****; с весной же, собрав отовсюду войска, опять пошел на гуннов в намерении вторгнуться в самую середину их страны. Для этой цели он со всем своим войском расположился лагерем на берегах Дуная, при которых стояли и приведенные из Византии корабли, готовые перевести его войско. Между тем король пэонян, видя себя в слишком тесных обстоятельствах, стал думать уже о посольстве и, послав к царю почетных у себя лиц, объявлял, что немедленно возвратит пленных римлян и на будущее время будет служить ему всем, чего бы он ни захотел. Царь сперва как будто и слушать не хотел предлагавших {147} ему мир, но потом допустил к себе просителей и принял вышесказанные условия. Итак, в римский лагерь приведены были все, сделавшиеся пленниками в рассказанную битву; туда же возвращены и оружие, и лошади, и прочая добыча войны. Взамен же лошадей и вьючных животных, которые пали, доставлены живые, гуннской породы. Остановив таким образом войну, послы возвратились домой. С этого времени началась война итальянская, которую, как уже сказано, царь начал блистательно. Но возьмем этот предмет несколько выше.
      ______________
      * 2 Смила - город, ныне Смолинец, селение близ Браничева (Шафарик. Т. II. Кн. 1. стр. 358).
      ** 1 Хартулярием назывался чиновник, занимавшийся ведением деловых бумаг по какой-нибудь отрасли бюрократии (хaрtnc - "лист папируса"). По ближайшему истолкованию слова, это секретарь, или правитель дел. В новеллах Юстиниана мы встречаем хартуляриев sacri cubiculi (8 и 25), которые вели запись расходов по этому предмету, также хартуляриев numerorum militarium (117. сар. 11), которые вносили в списки имена воинов. Константин Порфирородный (de Adm. Imp. сар. 43) упоминает о хартулярие еeoc dрouov, а Иоанн Дамаскин (Epist. Synod. ad Theophil.) - о хартулярии tc лeyovuevnc еaрtnoewc. Так как хартуляриев было много, то отсюда произошла школа хартуляриев, о которой говорит Lex. l Cod. de Offic. Praef. Praet. Хартуляриями назывались и те лица, которые вели запись государственных податей и сборов их (Histor. Miscel. l. 22), а главный начальник этих лиц носил титул великого хартулярия (Duc. с. 30). Хартулярий заведовал также царскими лошадьми, как это видно из свидетельства Зонара и Льва Исавра (р. 83), и великий хартулярий в этом смысле стоял при дворе степенью ниже протостратора. Codin. de Offic. aulae Ср. с. 5. n. 6.
      *** 2 Стефан, о котором здесь говорит Киннам, был не сыном, а братом Гейзы, как это явствует ниже (кн. 4) из слов самого Киннама и из свидетельства Радевика (L. 3, с. 12), где сказано, что Стефан, домогаясь царской власти, от брата отправился к императору Фридерику, а Фридериком препровожден был в Грецию. Carol. du Fresne in h. I.
      **** 3 Город в Македонии, на реке Лидии, по латинскому произношению Береа, по турецкому - Боор. Hoffman. Lex.
      Книга 4
      1. Фридерик, племянник правителя алеманов Конрада, о котором мы довольно говорили в предыдущих книгах, по смерти сего последнего сам получил власть его. Однажды ведя речь о благородстве (а теперь дума у него была особенно о женитьбе и о том, чтобы взять себе жену из самого знатного рода), услышал он, что в Византии подрастает Мария1*, дочь {148} севастократора Исаака, девица и знатного рода, и редкой красоты. Тотчас же пленившись ею, он отправил к царю послов и просил выдать ее за себя замуж, обещая при этом сделать все, что обещали дядя его Конрад и сам он на возвратном пути из Палестины, то есть помочь римлянам подчинить своей власти Италию. Такова была цель посольства Фридерикова. Приняв это предложение, царь отправил и от себя послов к Фридерику, приказав им утвердить предложенное своим согласием. Но они, вступив с Фридериком в разговор, увидели, что от него нельзя добиться ничего путного, и потому возвратились оттуда ни с чем и убеждали царя в необходимости вторичного посольства к Фридерику. Царь и сам был того же мнения и немедленно отправил к нему двух сановников, Михаила Палеолога и Иоанна Дуку, которые оба имели сан севаста. При них был и Александр, некогда правитель итальянского города Равенны, впоследствии изгнанный Рожером и в первый тогда раз перебежавший к царю. Много было дано им от царя денег и поручено, если услышат, что Фридерик проживает между Альпами, явиться к нему всем вместе; а когда он будет далеко оттуда,- Михаилу с деньгами отправиться в Италию2**, прочим же идти к Фридерику и, коль скоро он не покажет заботливости о вы-{149}полнении того, что обещал, употребить собственные усилия для завоевания Италии. Так и было сделано.
      ______________
      * 1 Император Фридерик в это время уже был женат на дочери Диепольда, Адели, но развелся с ней и, задумав вступить во второй брак, отправил послов к Мануилу просить себе в супружество дочь Исаака Севастократора. Мануил соглашался на предложение и свое согласие высказывал через особое от себя посольство, но Мануиловы послы нашли Фридерика женатым уже в другой раз и даже представлялись императрице. Otho с. 20, 31.
      ** 2 Послы Мануила нашли Фридерика близ Анконы. Otho Frising. L. 2, с. 23.
      2. У сицилийского тирана Рожера был двоюродный брат по имени Басавила3*. Он еще при жизни Рожера домогался власти над Италией и, однако, даже по смерти последнего, когда управление (Сицилией) перешло к его сыну Вильгельму, принужден был нести должность только второстепенного военачальника, а Италией управлял другой. Не вынося этой обиды, Басавила задумал отложиться и, послав нарочитых к Фридерику, обещал предать ему всю Италию и самую Сицилию. Но Фридерик в этом трудном деле обнаруживал нерешительность, и послы Басавилы возвратились от него ни с чем. На возвратном пути встретились они с Александром, который тоже, не успев ни в чем, за чем приходил к Фридерику, возвращался оттуда с Дукой. Итак, Александр и послы Басавилы вступили между собой в разговор, и первый, узнав, зачем они были у Фридерика, сказал им: "Недалеко, любезные друзья, тот, кто может ваше посольство увенчать успехом", когда же те захотели знать, {150} кто это такой,- "римский царь",- прибавил Александр и потом все объяснил, присовокупив, что здесь близко и Палеолог, человек принадлежащий к римскому сенату и саном севаст, что у него в руках большие суммы денег и что он прибыл сюда с целью приобрести царю Италию. Выслушав это, послы Басавилы объявили ему о настоящем случае письменно, и он захотел переговорить с римлянами в городе Песхаре1**. Узнав о том, Палеолог без всякого отлагательства поплыл в Песхару на десяти кораблях, а передавшийся царю город Вестию2*** между тем укрепил. Получив же потом известие, что Басавила намерен вести переговоры в Вестии, поплыл назад и, здесь переговорив с ним, дав и приняв ручательства, взялся за дело3****. Дука собрал уже войско и приступил к осаде одной сильной крепости, над которой начальствовал итальянец Прунц. Здесь во время битвы римляне, обратив в бегство врагов, вслед за бегущими ворвались внутрь стен; осажденные же сперва ушли было в акрополь, но когда римляне начали жечь строения и расхи-{151}щать дома, им пришлось выйти оттуда и провозгласить своим владыкой великого царя. Таким образом крепость была взята. Потом римляне подступили к одному городу4*****, соименному с чтимым там святым Флавианом, и весь народ высыпал им навстречу, умоляя их о своих полях и уговаривая римских воинов не делать ничего не приятного, причем жители объявляли себя рабами царя и были готовы на все, чего хотелось римлянам. Платя им за это благорасположением, военачальник шел по их земле, как по дружественной. Когда же он выходил оттуда, брат Басавилы Вильгельм, тоже склонившийся на сторону римлян, встретил его с письмом от брата, в котором последний советовал ему быть смелее, потому что и смежная область уже покорилась римлянам.
      ______________
      * 3 Роберт Басавила был сыном тетки короля Вильгельма. Вильгельм, желая облагодетельствовать всех своих родственников, дал Басавиле Лорительское графство, но он вскоре затеял заговор против короля, стал домогаться сицилийского престола и за то впоследствии сослан был в ссылку, где и находился до самой смерти Вильгельма, а после смерти последнего был возвращен. Tyrius. L. 18, с. 2. Ioannes Beraldi. L. 4, Chron. Casauriensis.
      ** 1 Песхара - Piscaria - крепкий замок между Атрией и Ортоной, при устье реки того же имени, впадающей в Адриатическое море. Он построен на основаниях древнего Атерна, о котором упоминает Paulus Diac. L. 2. Rerum Longob. с. 20. Carol. du Fresn in h. I.
      *** 2 Вестия - Vescia - город между Абеллой и Везувием. Leon. Ost. L. 8, с. 18.
      **** 3 Об итальянской войне Мануила говорят Faleandus, Otho Frising. L. 2, с. 29. Will. Tyrius. L. 18, с. 2, 7 et 8 et alii. Стер прибавляет, что в этой войне погибло греков до 40 тысяч.
      ***** 4 Флавиана - город на самнитском берегу, недалеко от Турдина. Carol. du Fresn. ad h. I.
      3. Между тем Палеолог, как сказано, овладев Вестией по договору, пошел к Трану5*. Транитяне, увидев римское войско, отправили к военачальнику послов и просили его удалиться оттуда, потому что они никак не хотят сдать города, ибо, не взяв наперед Бара, взять Тран было ему невозможно. Посему, собрав тотчас не больше десяти кораблей, он отправился отсюда и подошел к Бару, не столько следуя внушениям воинов (ибо был чело-{152}век проницательный и по опытности в воинских делах не уступал никому), сколько зная, что взять Тран было неудобно, и почитая бесполезным тратить время попусту. Впрочем, и самый Бар казался ему вовсе не доступным, потому что окружавшие его стены были крепки, войско варваров стояло в полном вооружении то между зубцами стен, то в бесчисленном множестве - пешее и конное - с оружием в руках выстроилось за воротами, а сильно вздымавшееся море грозило потопить корабли. Но хотя такое состояние города представляло Палеологу невыгоды со всех сторон, однако же он не вовсе терял надежду. На следующий день, как скоро прекратилась буря, решился он приняться за дело, но так как успеха не было, потому что одни из неприятелей бросали на него со стен тучи камней, бревен и всего, что ни попадалось под руку, а другие, стоявшие на земле, помрачали воздух стрелами; то он вдруг дал делу иной оборот: вышел за черту полета стрел и обратился к осажденным с предложениями, объявляя, что если великому царю они сдадут город без боя, то одни благодеяния получат теперь же, а другие будут иметь надежду получить впоследствии. Услышав это, одни из городских жителей выскакали на конях, а другие приплыли на лодках и стали просить его идти в город, указывая на растворенные ворота. Но боясь, не скрывается ли тут обман, Палеолог захотел предварительно сделать пробу и одному из бывших у него кораблей при-{153}казал идти к берегу и там причалить. Видя его приближение, неприятели, около пятисот человек, тотчас взошли на стены; но так как они не были вооружены, то Александр, насыпав за пазуху золота, проворно сошел с корабля и, показывая на него жителям города, стал кричать: "кто хочет богатства и свободы, пусть идет сюда, и теперь же получит"). На эти слова высыпало из города множество граждан и охотно присоединилось к царю. Взяв с них клятву, военачальник поспешно ввел войско в город. Так-то, для людей нет ничего обольстительнее золотой приманки. Узнав о том, другие граждане, которым не нравилось это дело, бегом пустились в акрополь и, заключившись в стенах его, сражались изо всех сил. Тут открылось явление, достойное величайшего удивления: люди, недавно еще соединенные и природою и образом мыслей, теперь, быв разлучены золотом, как бы стеною, враждебно смотрят друг на друга и разошлись в своих действиях. Таково было здесь положение дел. Но в верхней части того же города была другая крепость, в которой находился храм во имя святого Николая. Задумав взять и ее, военачальник распорядился так. Он приказал нескольким латникам, надев на себя сверх лат черные мантии, рано утром отправиться в храм и, когда будут внутри (крепости), обнажить мечи и приняться за дело. И так, утром пришедши к крепости, начали они стучаться в ворота. Бывшие же внутри, при-{154}няв их за каких-нибудь монахов, отворили ворота и впустили стучавшихся. Вследствие сего римляне овладели и этой крепостью. Но и по взятии ее заключившиеся в акрополе все еще упорствовали и противоборствовали прочим гражданам до седьмого дня. Когда же пришел сюда и Басавила и привел с собой большое войско, тогда сдался римлянам и акрополь. По ненависти к Рожеру, бесчеловечно с ними обращавшемуся, как обыкновенно обращаются тираны, жители оставили акрополь, сравняв его с землей, хотя военачальник сильно противился этому и даже хотел купить его за большие деньги.
      ______________
      * 5 Город под этим именем ныне лежит в развалинах. Carol. du Fresn. ad h. I.
      4. Так вот что произошло с Баром. Взяв его, Палеолог поплыл к Трану. Посредством переговоров подчинив себе и этот город, он мирно потом овладел и значительным городом 1* Ювенантом. Но здесь был некто, по имени Ричард2**, человек крайне мстительный. На того, кто хоть немного оскорбил его, он смотрел, как на свою жертву, и обычным способом наказания у него было либо вскрытие внутренностей, либо отсечение рук или ног. Он начальствовал над крепостью Антром и, услышав, что Ювенант поддается римлянам, гро-{155}зил прежде всего воспрепятствовать этому намерению. Когда же римляне, презрев его угрозы, через переговоры приобрели Ювенант и, простираясь вперед, затевали то же с прочими городами,- он, соединившись с другими графами и с самим Вильгельмом, канцелярием (сан, у итальянцев соответствующий эллинскому логофету), пошел на Тран в намерении взять этот город при первом нападении. За ними следовало войско, состоявшее из двух тысяч всадников и великого множества легкой и тяжеловооруженной пехоты. Римляне, оставленные в том городе, были слабы и немногочисленны, а потому боялись и за город, и за весь ход войны. Это заставило их поспешно послать к Дуке письмо с уведомлением о наступающей опасности. Получив письмо, Дука в тот же день собрался и отправился к Трану. Когда находился он у одного местечка, которое называется Бун3***, навстречу ему вышли жители и предложили римскому войску занять город без боя. Но Дука, полагая, что всякое замедление здесь было бы неблаговременно, потому что дало бы Ричарду возможность свободно управлять ходом войны, на этот раз миновал Бун в надежде удержать его за собой после, в более удобное время, и со всеми силами двинулся против Ричарда. Есть в Италии один приморский городок, по имени Барлет4****, и в этом {156} городке пришлось тогда находиться канцелярию. Когда Дука близко подошел к тому месту, неожиданно встретили его триста всадников из канцеляриева войска с фалангой пехоты и сделали на него нападение. Но нисколько не смешавшись от этой нечаянности, он скоро выстроил фалангу и стремительно пошел на них. Недолго стояли они и обратились в бегство. Не могу я рассказать, как здесь удалось каждому римлянину отличиться храбростью; но что касается до Дуки, то он, говорят, преследуя неприятелей, поднял их на острие своего копья человек до тридцати, пока прочие, оставив многих на месте, не скрылись за своими воротами. Тогда преследовавшие их римляне, так как уже смерклось, возвратились в лагерь, не потеряв никого, кроме одного всадника из наемных. Эту ночь они где-то там простояли, а с наступлением дня отправились в путь. Ричард, узнав о том и боясь, как бы римляне не окружили его и не поставили в бедственное состояние, поспешно поднялся оттуда и, придя в Антр, оставался там. Тогда Дука, притянув к себе войско, бывшее с Палеологом, пошел на Ричарда, хотя силы последнего своей численностью были далеко выше римских, потому что у Дуки имелось не более шестисот всадников, кроме пеших, которые также весьма много уступали в числе Ричардовым. У Ричарда было всадников до тысячи восьмисот, а пехоты, можно сказать, без счета. Итак, осведомившись, что римляне наступают, Ричард и сам вы-{157}вел свое войско. Подойдя близко, римляне разделены были на три части и выстроены следующим образом. Скифы и многие пехотные стрелки стояли фалангами впереди; Дука с большею половиною скифов занимал позицию назади, а Басавила с другими графами и с остальной конницей помещался в середине.